Так же отстраненно подумалось, что Ариец молодец. Не надо оставлять улик. Вообще ничего тут трогать не надо, и лучше бы мотать подобру-поздорову, пока кто-нибудь из прохожих не вызвал полицию и их всей компанией не загребли за убийство.

Похоже, о прохожих и полиции сейчас думал только он. Остальные, даже Кир, топтались вокруг в полной растерянности и с таким видом, что сейчас все тут заблюют. Разве что Ариец снова нагнулся что-то поднять...

— Стоять! — рявкнул Дон, не успев подумать.

Ариец замер, разогнулся и недоуменно на него посмотрел. А Дон увидел у его ног брелок с ключами. Потяжелее, чем его собственный, и с выбитым значком десантуры.

Поцев брелок.

— Ничего не трогать. Идем отсюда. Сейчас же.

Первый осмысленный взгляд принадлежал Киру. Сначала — на Дона, потом — на улицу. Там, всего в десятке метров, шли люди. Нормальные, озабоченные и веселые, всякие разные. И никто, ни единый человек не заглянул в подозрительную подворотню — которая с улицы, если стоять напротив, вся была как на ладони.

Нет, неправда.

Вот мальчишка с мороженым, лет семи — самый любознательный возраст! — глянул прямо на Дона... и на Киллера... на труп...

Дон замер.

Вот он, момент истины. Сейчас мальчишка заорет, дернет за руку маму, она завизжит на всю улицу...

Но мальчишка скользнул взглядом дальше, словно перед ним были красоты архитектуры, никому на фиг не нужные, и вернулся к своему мороженному.

Дон выдохнул и переглянулся с Киром.

Мистика?

Плевать. Хоть сериал "Сверхъестественное", натурные съемки. Надо пользоваться, что бы там ни было, и валить. Быстро. Вот только Фильке позвонить. Если тут мистика — это по ее части. И вообще, иногда совет не помешает.

Дон только успел достать мобильник, как почувствовал, что рядом кто-то делает то же самое.

Обернулся.

Рядом Киллер трясущимися пальцами что-то набирал.

Дон закрыл его экран ладонью.

— Кому?..

— Полиция... — тихо и хрипло ответил Киллер. — Убийство же, надо...

— Не надо. Спрячь.

— Но?.. — в зеленых, под цвет лица, глазах плескалось такое наивное недоумение, что Дон чуть не рассмеялся.

То есть с трудом сдержался, чтобы не заржать, гнусно и неуместно.

Истерика, мать ее. Не вовремя.

— Совсем одичал в своих Европах. Хочешь поближе познакомиться с русской тюрягой и самым справедливым и гуманным судом?

Киллер все так же недоуменно покачал головой, но спорить не стал, а мобильник спрятал.

— Нужно расследовать, это же... человек... — На "человеке" Киллер явственно запнулся. Наверняка тоже не может сказать про труп "Поц". И "Миша" тоже не может.

— Сейчас мы позвоним Фильке, а она свяжется с полицией.

"Или не свяжется, но правильным европейцам об этом лучше не задумываться".

— Еще сенсею, — тихо встрял Кир: как всегда, собранный, разумный и холодный, словно не его тут только что рвало в уголочке.

— И Твердохлебову? — спросил Ариец, уже доставший телефон.

Дон кивнул.

— Быстро звоним и уходим.

И тут же в трубке откликнулась Филька. Такая встревоженная, словно сердцем почувствовала неладное.

— Что случилось, Дон?

— Поца убили. Мы нашли труп.

— Где?

Дон назвал адрес, сам даже удивился, что способен трезво мыслить и ориентироваться в пространстве, несмотря на панику и истерику. Словно паниковал и истерил один Дон, а руководил ребятами и звонил Фильке — другой.

Филька помолчала секунду.

— Возвращайтесь к бане, ждите меня там, никому не звоните. Я скоро буду.

Тому, что Филька знает про баню, Дон даже не удивился, не до того было. Дождался только — еще целых несколько секунд — пока Кир и Ариец закончат докладывать сенсею и Твердохлебову, и махнул "на выход".

Филька появилась действительно скоро. Через каких-нибудь пять минут. Так торопилась, что даже переобуться не успела: ее выпендрежные, совсем не по строгим школьным правилам, сабо на деревянной платформе дробно цокотали по асфальту. И переодевалась в спешке. Дон снова чуть не заржал, так она смешно смотрелась в своем строгом черном пальто, ярко-красной широкополой шляпе — и в этих сабо!

Не истерить, напомнил он себе. Ржать, плакать и пить боржоми потом. Когда все закончится. А пока — на мне Семья.

Филька явилась не одна. Привела на поводке здоровенную волкоподобную псину. Бурую, с черной полосой вдоль хребта и крокодильими зубами.

Подумалось мельком — не сцепятся ли собаки? Черный-то так никуда и не ушел. Дождался на выходе из подворотни, довел до бани, а теперь сидел на ступенях — охранял. Их охранял, кого же еще?

Но нет, драться псы не стали. И рычать друг на друга тоже.

Даже не посмотрели, так, скользнули взглядами около и мимо, и сделали вид, что второго тут нет и не было никогда. В точности, как Филька и Эльвира, когда у них разногласия по поводу учебного процесса. Нет, не было, не знакомы — но слишком подчеркнуто.

Вот так и тут. Псы явно имели друг друга в виду.

Что удивило Дона куда больше, так это откуда вообще у Фильки взялся пес. Не было у нее никакого пса! Никогда! Ни псов, ни кошек, ни хомячков она не держала в принципе. Не любила. И они ее не любили — то есть не в том смысле, что недолюбливали и пакостили, а в смысле игнорировали. Как мебель.

А этот шел рядом, словно всю жизнь так и ходил.

И еще эта странная расцветка, что-то она Дону напоминала просто до ужаса. Но что — он не мог вспомнить. Что-то левое, совершенно не имеющее отношения к Поцу и убийству.

Тьфу ты. Так хорошо было об этом не думать!

А Филька же наверняка начнет расспрашивать...

Дон ошибся.

Не стала она ни о чем расспрашивать. Только оглядела Семью, сбившуюся в кучку около бани, потрепала пса по бурой шерсти и спросила:

— Ничего оттуда не брали? — промедлила мгновение, сама себе кивнула. — Вижу, что не брали. Значит — домой. И держитесь вместе, не только сегодня. И помните: вас там не было, вы ничего не видели и не слышали. Если будет что-то, что вас касается — сама расскажу. В понедельник. А теперь брысь спать.

Особенно хорошо Фильку понял черный пес. Выслушал, поставив торчком лохматое ухо, им же покивал, вскочил со ступеней, встряхнулся — и потрусил вперед, то и дело оглядываясь на Семью, мол, ну вы идете?

Несколько мгновений Семья продолжала смотреть вслед Фильке — та словно растворилась в вечернем тумане вместе со своей красной шляпкой и зверюгой на поводке.

Вместе с ней растворились и страх с тошнотой, и недоумение: как же так, сегодня Поц был живой, сегодня с ним чуть не подрались, весь вечер строили планы — и тут вдруг нет Поца, а есть объеденный кислотой труп.

Нет трупа.

Не было, приснился.

А есть теплый питерский вечер, друзья рядом.

Друзья, о которых Дон должен позаботиться, потому что если Филька сказала, что нужно держаться вместе, значит — в самом деле нужно. Кто у нас рядом живет, Витек и Ариец?

На вопросительный взгляд Дона Витек смущенно повел плечом.

— У меня родители и маленькая сестренка. Ко мне не выйдет.

— Эрик?..

Ариец промедлил, явно сомневаясь в радости родителей, когда он приведет домой компанию одноклассников.

— Я тоже близко живу, — вклинился Ромка. — Дон, давай ты ко мне, а ребята... к кому?

— Пойдемте ко мне, а? — предложил все еще бледный Киллер. — Я все равно один живу, и недалеко... А? Собаку, опять же, покормим. У меня все поместимся.

— Отлично!.. — ответил Дон, обнимая Ромку за плечи. — Значит все вместе и пойдем.

Ромкины плечи под его рукой напряглись.

— Мне домой надо, у бабушки день рождения, — буркнул Ромка настолько фальшиво, что даже пес недоуменно поднял ухо: как и Дон, он впервые слышал про день рождения бабушки и в этот день рождения не верил ни на грош. — Я пойду байк заберу.

Мгновение Дон колебался. Отпускать Ромку одного, тем более его снова понесло куда-то не туда, было нельзя. Это было совершенно очевидно, логично и понятно.

Но оставлять Киллера с ребятами тем более было нельзя. Именно сейчас, именно сегодня Дон должен был быть рядом, иначе случится что-то ужасное.

Почему ужасное и что может быть хуже, чем убийство Поца, и откуда он знает, что будет еще хуже, Дон даже не задумывался. Просто знал.

Он крепче обнял Ромку, сжал его плечо.

— Ты мне нужен. — Ромка чуть расслабился, показалось, сейчас согласится, и Дон позвал: — Пошли вместе к Киллеру.

Зря сказал про Киллера. Ровно когда назвал имя — понял, что зря: Ромка вывернулся и отошел на полшага. Но слов обратно не возьмешь.

Как же некстати Ромку снова заело, что там его заедает!

И ведь сейчас не переубедишь, не уговоришь — по глазам видно, закусил удила.

У Кира и не получилось. Вместо того чтобы успокоиться и пойти со всеми, Ромка чуть в драку не полез: отстаньте, мне уже не два года, да что вы привязались с вашей Филькой...

Даже забыл про свежевыдуманный день рождения бабушки.

Клиника.

— Вы тут еще подеритесь, — оборвал его Дон. — Надо домой — поезжай домой. Завтра поговорим.

Ромка что-то обиженно побурчал под нос, запахнулся в куртку и ушел к школе. А Дон оглядел насупленных и растерянных ребят, про себя обругал Ромку козлом и бодро скомандовал:

— Пошли, что ли.

Прозвучало немножко фальшиво, а плевать. И на страх, который вернулся, тоже. И на тошноту. Вон, Киллеру хуже — губы дергаются, словно не может решить, то ли заржать, то ли разреветься.

Скорее заржет, он же марку держит, наш Леон Киллер.

Дон не ошибся. И в самом деле, через пару минут молчаливой спортивной ходьбы Киллер делано веселым голосом принялся травить байку про пса по имени Рауль. Байка была дурацкая, в лучших европейских традициях, но Семья дружно смеялась — поначалу натужно, а потом и в самом деле отпустило.

Видимо, все так старались расслабиться и не думать о плохом, что немножко переборщили.

А может недовыветрившиеся остатки алкоголя забродили в головах.

Как бы то ни было, к дому Киллера подошли этакой разудалой компанией, разве что частушек больше не пели, ограничились анекдотами и байками из тырнета. Про школу, что характерно, никто не упомянул. Даже Ариец, который выглядел совершенно потерянным и несчастным, словно это он предал, не уберег и во всем виноват, и тот начал кривовато, но улыбаться и чесать уши черному псу. Зверюга так и шла рядом с ним, словно привязанная.

Анекдоты закончились аккурат к тому моменту, как дошли до Киллерова двора. Не сами по себе закончились, а от удивления.

Поначалу Дон подумал, что они заблудились. В прошлый раз — то есть вчера вечером — это был самый обыкновенный старый двор-колодец. В меру обшарпанный, грязноватый, по-советски неуютно и монументально обустроенный: по четырем углам двора красовались бетонные, облицованные выщербленной мозаикой вазы-клумбы, превращенные кошками в туалеты, а курильщиками — в урны; посреди двора корячилось странное бетонное же сооружение, больше похожее на последствия бомбежки, чем на помесь песочницы с горкой. Дополняли картину покосившиеся металлические качели, тронутые ржавчиной и забвением, несколько заслуженных лавочек на бетонной же основе, и деревянный стол, любовно покрашенный доминошниками в голубой цвет.

Теперь же двор сиял чистотой и разноцветными фонариками, совершенно волшебными в голубых сумерках. Бетонный монстр внезапно превратился в руины замка, увитые диким плющом и расцвеченные все теми же фонариками; разумеется, его тут же оккупировали дети — штук шесть лазило по лесенкам, каталось с горки и рыло подкопы. Еще двое детишек, мальчик и девочка, качались на аккуратных ярко-желтых качелях, расписанных маргаритками. В мозаичных вазах пушились яркие астры, они же нагло вытеснили с газона автомобили — те растерянно жались к стенами, не смея ступить в калошах на цветы и нежную зелень. Почти так же растерянно сидели на расписных лавочках несколько завсегдатаев доминошного стола, робко пряча под полами извечные бутылки и тюльку в томате из ближайшего гастронома.

А стол, добротный, врытый в землю и покрашенный голубой краской стол, был занят. Скатертью самобранкой и семью гномами. То есть не гномами, а старичками — разными, совершенно непохожими друг на друга, в них общего и было только что седины и небольшой рост. И любовь к вкусным пирогам.

О, этими пирогами можно было останавливать армии! Они благоухали на весь двор так, что у Дона тут же забурчало в животе. Впрочем, он слишком увлекся разглядыванием вышитой скатерти, медного самовара с сапогом на трубе, чашек в красный горох и восседающей на чайнике бабы, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Но самым интересным была не баба и даже не пироги.

Любопытнее всего были старички.

Одним из них, что совершенно не удивило Дона, оказался Франц Карлович. Профессор кулинарии в своем неизменном красном колпачке и с полудюжиной французских медалей занимал почетное место во главе стола, у самого самовара. Рядом с ним сидел кругленький, розовенький, но какой-то не совсем ухоженный дедуля в черном пиджаке поверх косоворотки, с седым казацким чубом, торчащим из-под сдвинутого на затылок картуза. С другой стороны — интеллигентнейшего вида носатый дед в галифе и сизой гимнастерке, его фуражка с красным околышем возлежала на столе, под левой рукой.

Еще один дедуля был артистично небрит, одет в косуху с заклепками и бандану, но почему-то с тренировочными штанами, из старо-советских, синих с начесом, и кеды. Другой, сидящий ближе всех к выходу со двора, щеголял сверкающей лысиной, поминутно утирал ее цветастым платком и совал его в карман шелкового жилета в турецких огурцах, надетого поверх розовой офисной рубашки. А между ними сидел совсем маленький старичок, какой-то обтрепанный и неуместный в своей выцветшей спецовке. Он придерживал ногой деревянный ящик с инструментами с таким видом, что сейчас подхватит его, вскочит и примется извиняться, что ненароком сел на чужое место...

Кого-то этот старичок Дон напомнил.

Какое-то старое неслучившееся чудо...

Ну точно же! У неслучившегося чуда было масляное пятно на кармане, такая же пегая острая бородка и такой же ящичек с инструментами. Дон его отлично помнил!

В детстве этот старичок-сантехник постоянно попадался ему в подъезде, когда у кого-то прорывало трубу или засорялась канализация. Однажды Дон почти пригласил его домой — видно же было, что старичок устал, хочет выпить чаю и посидеть на удобном стуле. У него были такие одинокие глаза! И он бы наверняка рассказал много интересного о том, кто по ночам бурчит, рычит и трясет трубу на кухне, а иногда даже высовывает мохнатую морду из слива раковины.