— Я хочу настоящее чувство, чтобы небо качалось, понимаешь? — у него даже голос зазвенел и глаза разгорелись. — Чтобы страсть, сумасшествие, и весь прочий мир — к чертям. Хотеть до сноса крыши, чтобы все равно, где и когда... хоть в мороз и на еже, лишь бы с ней... понимаешь?

Дон хмыкнул и пожал плечами.

— Понимаю. Такое чувство... э... настоящее чувство ежа. В мороз. Очень понятно, да.

Он, конечно, смеялся. Но где-то внутри было обидно, словно Киллер мог испытывать вот это бешеное чувство ежа, а он — не мог. Трус, слабак и маменькин сынок.

— Ты зря смеешься, — Киллер покачал головой вроде как даже с сочувствием и отошел к окну, словно в проезжающих мимо машинах было что-то безумно интересное. — Только так и можно. А без этого не имеет смысла. Все равно что фальшивые новогодние игрушки.

— Ладно, ладно. Подарю тебе ежа, чтобы было на чем проверять.

Киллер не ответил, продолжал смотреть в окно.

Вот в нем определенно было что-то интересное. Тайна. Вызов. И эта мечтательная поза, напряженная, вся в ожидании подвоха — и желании тепла, доверия...

Красив, романтичен, одинок, прямо девичья мечта.

Или мечта художника.

— Ты же согрелся? — спросил Дон в напряженную спину.

— Ага... А что? — Киллер обернулся, уставился с недоверием.

— Хочу тебя нарисовать. А лучше слепить. У тебя есть пластилин?

Киллер завис, нахмурился — явно пытаясь вспомнить, есть ли пластилин и что это вообще такое. И вдруг просиял:

— У меня пластик есть, специальный. В смысле, у доктора. Я в шкафу его видел!

Унесся, не дожидаясь ответа, погрохотал в комнате и через полминуты вернулся с коробкой. Там в самом деле оказалась полимерная глина. Немного, на фигурку сантиметров в тридцать высотой. Но Дон и не собирался затевать монументальной композиции а-ля Церетели, только успокоить свою бешеную музу. Она внезапно вспомнила, что грозилась показать ему кузькину мать еще на репетиции Шекспира, и взялась за дело со всей активностью хорошо выспавшейся заразы.

Форма, фактура. Линии. Ощущение послушной глины под пальцами... Ладно, искусственной глины. Неважно! Вот оно, настоящее чувство! Сейчас Дону определено было все равно — где, когда. Хоть на еже, только бы лепить!

— Раздевайся и ложись, — велел он Киллеру.

— Э... совсем раздеваться?

У Киллера порозовели кончики ушей и самую малость скулы. С какого перепугу, Дон откровенно не понял: чего он сегодня увидит такого, чего не видел вчера в бане?

— Трусы оставь. Давай, на спину, левую руку за голову, правую вверх, словно потягиваешься.

Киллер стянул свитер и футболку, вытянулся на постели, все с тем же недоуменным выражением морды.

— Не в гробу потягиваешься! И тебя никто не ест живьем! Киллер, расслабься ты! И руку не так... да не так!.. Вот смотри!

Пришлось показать. Потом — поправить. И еще поправить. И накрыть ему ноги пледом, чтобы не замерз. А Киллер смотрел на него удивленными глазами и тихо ржал.

— Ну ты и маньяк! Только бензопилы не хватает!

— Не маньяк, а тиран и деспот. Лежи, натура!

Дон показал Киллеру язык и взялся, наконец, за глину. Первые минут несколько, пока придавал ей начальную форму, даже не смотрел на модель, зато когда глянул — увидел такой детский восторг в киллеровых глазах, что почувствовал себя номинантом на Оскар, минимум. Правда, к восторгу не прилагалось правильной позы, и ладно.

Все равно надо еще волосы распустить надо...

Когда запускал ему руку в волосы и поправлял запястье — ловил ощущения. Странные, электрические, словно кончики пальцев внезапно остались без кожи — так хорошо прощупывались все мышцы, все неровности, так остро ощущалась фактура и форма. Остро, до боли, до экстаза! Мелькнула даже мысль: что это я раньше не лепил Маринку? Какой после этого был бы секс!

После, не во время. Сейчас — только лепить, творить!

А когда коснулся материала, понял, что это — навсегда. Именно это чувство мертвой глины, оживающей под пальцами, послушной, принимающей любую форму, стоит только пожелать. Акт любви и творения сразу. Божественный экстаз, когда весь остальной мир перестает иметь значение...

Какая там любовь, какие ежи, не смешите мои тапочки!..

Дон немножко вернулся в реальный мир, только когда Киллер о чем-то спросил. И, кажется, уже не в первый раз.

— Можно в туалет-то сходить?

— А? — наконец, услышал его Дон. — Можно. Извини...

— Ты увлекся, я уже догадался. — Киллер показал ему язык.

— Пять минут перерыв, и продолжаем.

— Слушаюсь, о тиран и деспот!

После перерыва Дон уже не настолько уходил в кинестетические ощущения, старался хоть немного держаться на поверхности. Не очень получалось, но помогли Киллеровы байки: Дон попросил его рассказать о Франции. Киллер и рассказал. Вьенна, заповедник, истории про туристов... Дон слушал вполуха, поддакивал и лепил. От скульптуры он бы сейчас не смог оторваться при всем желании, да и желания не было. Пока Киллер не начал рассказывать про замок. Тут Дон даже вынырнул в реальность и захотел чего-то еще, кроме как лепить. Сказать честно, он этим замком просто заболел, не хуже, чем два года назад Старой Равенной — пока мать позировала и развлекалась по пляжам и клубам, Дон облазил всю крепость и привез домой штук сто эскизов.

Киллер, заметив доновы горящие глаза, небрежно так сказал:

— Поехали на Рождество вместе? Отец будет рад, он... — Тут Киллер немного замялся, и смущенно добавил: — Он всегда хотел, чтобы у меня был друг.

Захотелось съязвить: настоящий друг, чтобы все равно, где и когда. Захотелось — и тут же подумалось, что Киллеру удалось задеть его за живое. Заставить задуматься — о настоящем. О любви. О дружбе. Словно мальчишку.

Хотя...

Дон удивленно глянул на Киллера: неужели у тебя раньше не было друзей? Судя по тому, как Киллер отвел глаза, и в самом деле не было. Странно. Отличный же парень. Павлин и выпендрежник, конечно, но кто не выпендривается-то?

— Теперь есть, — сказал Дон серьезно.

Киллер просиял, а Дону внезапно стало и тепло, и приятно, и как-то неловко... словно это не Киллер валялся перед ним раздетый, а он сам — перед Киллером, и тот его рассматривал и ощупывал, чуть ли не в потроха заглядывал.

Странное ощущение.

Но с ним удивительно хорошо работается, все чувства обострены, и фигура под пальцами уже сама оживает...

Отложив мысли об ощущениях на потом, Дон вернулся к своему шедевру. Он получался правильный, живой. Вот-вот тряхнет головой и улыбнется этак шало и вызывающе...

— Дон, три часа уже! — вырвал его из творческого экстаза сердитый голос Киллера. — У тебя будет статуя с дыркой в животе!

— Дыркой? Какой еще дыркой, да не дрыгайся ты!.. — буркнул Дон, не желая отрываться: вот же оно, получается! Еще немножко, и будет совершенство, еще совсем чуть...

Подушка, пролетевшая в сантиметре от его головы, заставил все же оторвать руки от глины и взглянуть на живого и сердитого Киллера. Он сидел на кровати и во все глаза пялился на скульптуру. С недоумением пялился.

— Это — я?

— Это — ты.

Подушка полетела обратно в Киллера, а Дон, потянувшись, снова осмотрел свою работу. Не то чтобы свежий взгляд со стороны, но... И сам чуть не присвистнул. Вот оно, помешательство герцога Орсино! И как так получилось, что лепил юношу, а сейчас перед ним... Гитара?

Прекрасная, как мечта, волшебная, манящая. Наполовину гитара, наполовину девушка. Тонкая, гибкая, опасная как змея и такая же красивая, с едва заметными холмиками грудей... Она улыбается, таинственно и дразняще. Ее левая рука тянется вверх, и по сторонам ладони — колки, и вся она натянута, как струна, и мышцы живота перетекают в струны — там, где девичьи бедра изгибаются в точности, как гитара — и превращаются в гитару, старинную, украшенную резьбой...

Вот ты какая, Виола-наваждение!

Перехватив полный восторженного недоверия и любопытства взгляд Киллера, Дон уже собрался набросить на фигуру киллерову же футболку — еще не поймет художественных заморочек, обидится... И не стал. Доверять так доверять. Киллер же его друг, а друг — это тот, кто принимает тебя целиком, вместе с дурью и заморочками.

— Можно мне... поближе посмотреть? — как-то глухо спросил Киллер и требовательно протянул руку.

Дону даже на секунду показалось, что Киллер сейчас схватит, сомнет пластик в кулаке, а если не отдадут, чего доброго бросится с кулаками.

Тьфу, надо же, какая пакость в голову лезет! Это же Киллер!

— Смотри. — Он отступил на полшага, но статуэтку в руки не дал, глина мягкая, помнется.

Киллер подался вперед. Только что носом не уткнулся.

— Почему девчонка, Дон?..

— Потому что Виола. Она такая... — попробовал объяснить Дон и понял, что ничего объяснить не сможет. Сам не понимает. — Короче, не знаю я, почему. Она такая, и все тут.

Он пожал плечами, мол, ты музыкант, сам должен понимать: вдохновение не спрашивает, что ты хочешь сотворить. Оно просто берет и творит твоими руками.

Киллер как-то странно улыбнулся. Кивнул.

— Виола... как в спектакле, да? — и хмыкнул. — А я Себастьян.

— Типа того. — Дон облегченно выдохнул: драки не будет, Киллер все понял правильно. Наверное. — Красивая, правда? Будь у тебя сестра, я бы влюбился. И ежа необязательно искать — ты есть.

— Была бы у меня сестра, она бы тоже влюбилась... — как-то подозрительно серьезно ответил Киллер, разглядывая статуэтку и пропустив мимо ушей подколку.

А потом глянул на Дона и покраснел, словно сказал что-то...

Да ладно, сказал и сказал... может, в образ вжился, чего уж там... Вот только самому Дону краснеть не надо, да? Подумаешь, сказал что-то не то... и вообще Киллер — никакая не Виола. Все. Тема закрыта.

Так что Дон сделал вид, что не услышал.

— Это... пошли уже холодильник грабить. Я есть хочу, — перевел он разговор на безопасную тему. А свой шедевр отнес на подоконник, за занавеску. Чтобы не дразнить гусей.

Глава 14, повествующая о доверии, болотах и современных методах диагностики

Часов около шести позвонил Арман Дюплесси с докладом: тренировка прошла отлично, Арийца и Витька Сенсей взял под крыло, причем Арийца оставил после занятий "на поговорить" и обещал лично проводить домой. Насчет вчерашнего Сенсей оказался полностью в курсе, и еще рассказал одну новость... короче, монсеньор кардинал со своим гвардейцем сейчас придут к Киллеру и все расскажут. А Дон, случаем, не звонил ли Ромке?

Упс.

Не звонил.

Вообще забыл.

Но позвонит прямо сейчас, а то не дело.

— Будем через четверть часа, — сказал Арман Дюплесси и отключился.

А Дон растерянно воззрился на Киллера.

Все это было странно. Их общее спокойствие, даже веселье после убийства Поца. Ну да, соперник, да, враг. Но — свой же, семь лет отучились бок о бок. И его голова мозгами наружу...

Картинка всплыла перед глазами, но Дон с еще большим удивлением понял, что она не вызывает никаких эмоций. Ни тебе страха, ни отвращения, ни гнева — так, легкое омерзение и недоумение.

По-нормальному, они всей компанией должны бы биться в истерике, трястись от страха и по очереди бегать в туалет блевать. Вчера ж, пока не дождались Фильки, так оно и было...

Видимо, они с Киллером мыслили синхронно, потому что в его глазах поочередно отразилась та же гамма: растерянность, офигение и вспышка подозрительности.

— Филька?.. — одними губами прошептал он, словно испугавшись: услышит еще.

Дон передернул плечами.

Внезапно ему стало неприятно, что кто-то ее в чем-то подозревает. Он же всегда ей доверял даже больше, чем себе! Она же спасла его от монстров, учила и опекала... и почему-то с тех пор как Дон перешел в ее школу, почти перестала общаться с его матерью...

Киллер, видать тоже припомнил, что Филька водит знакомство с его отцом.

Хмыкнул, нахмурился и прижал палец к губам. Мол, поживем — увидим, а пока молчим!

Дон невольно рассмеялся. Вот сейчас Киллеру определенно не хватало очочков и шапочки. И Растения в горшочке.

Ромке он позвонил, разумеется. Тот обрадовался, что-то такое начал рассказывать о своих идеях на тему спектакля, но его очень вовремя позвали, судя по звуку пылесоса и сердитому женскому голосу, помогать в генеральной уборке.

О Поце не было сказано ни слова. И в тоне Ромки не было ни следа страха. Его вообще ничего кроме спектакля не заботило.

На вопросительный взгляд Киллера Дона ответил фырканьем, мол, ничего неожиданного, и подумал — стоит ли обсудить странности с Арманом Дюплесси? Почти уже решил, что стоит — с кем обсуждать, как не с ним? Но не вышло.

Тот с порога огорошил:

— Посвящение перенесли.

От неожиданности Дон чуть не сел, где стоял.

Посвящение не переносили никогда. Ни разу за всю историю Школы. Оно всегда, все три сотни лет, было на Самайн. А тут вдруг...

— Почему? Когда?

— Сенсей сказал, из-за убийства. На следующую пятницу.

Вот теперь в голосе Ришелье послышался страх. Витек смотрел из-за его плеча совершенно офигело и обреченно, словно на него с крыши кирпич летит, а он увернуться не может. Один Киллер недоуменно переводил взгляд с одного на другого:

— Ну, перенесли Посвящение, и что? Подумаешь, какое-то посвящение в студенты!

Все трое, включая Дона, воззрились на него с сочувствием.

— Не какое-то посвящение в студенты, а Посвящение! — так же сочувственно пояснил Ришелье. — Тебе не рассказали, что ли?

— Что мне должны были рассказать? Что у вас тут вообще творится в этой вашей школе?!

Обновление от 27.11

— Отставить истерику! — скомандовал Дон. Не только Киллеру, себе тоже. — Все нормально у нас в Школе. И Посвящение не опасно, если не пройдешь — просто вылетишь из Школы, и все. Живым и здоровым.

Глаза у Киллера стали совсем круглыми, и он сам отступил на полшага.

— В смысле не опасно? Что это вообще за посвящение такое?

Ему в три голоса рассказали, что это — поход на болота всем первым курсом, с преподами и ночевкой.

— Девонширские болота, — буркнул Киллер. — С собачками Баскервилей.

— Может, и с собачками, — ровно подтвердил Ришелье. — Пока не пойдешь, не узнаешь. О том, что было на Посвящении, рассказывать младшим ученикам нельзя.

— Но наверняка ж рассказывали! — не поверил Киллер.

Дон покачал головой.

— Никто. Даже те, кто вылетел. Там подписка о неразглашении.

Глаза Киллера округлились еще больше.

— Подписка?.. Э... я не хочу в эти ваши болота!

Никто ему не ответил, но все отвели глаза. На полминуты, не меньше, повисло молчание: Дон думал, что жаль если Киллер уйдет из Школы. Ужасно жаль. Кажется, он мог бы стать настоящим другом, и Гитару лепить без него уже будет неинтересно.