Вернувшись с полным котелком, я обнаружила, что Ванятка и Степан уже проснулись. Мальчик, завернувшись в одеяло, как в плащ, стоял около лошадей, негромко разговаривая с Тинкой и одновременно поглаживая Хитрецу переносицу, а кот успел куда-то слинять.
— Ты что, опять всю ночь сторожил? — спросила я у Горыныча, засыпая крупу в котелок. Грач потоптался на месте, встопорщил перья на шее и выразительно повел клювом.
— Слав, птицы ведь крепко не спят. Мне вовсе не трудно. Я днем посплю.
— Точно. А Степка и днём, и ночью!
— Да толку-то от него! — хмыкнул грач. — Сторож, как же!
Крупа в котелке забулькала. Я поболтала в котелке деревянной ложкой на длинной ручке, бросила в варево щепотку соли, попробовала, что получилось, и посолила ещё. Вот, теперь порядок.
Оставив кашу под присмотром Горыныча, я подошла к лошадям. Тинка довольно ткнулась в меня храпом, а Хитрец приветственно фыркнул мне в ухо, заставив подскочить от неожиданности. К моей радости, сегодня конь выглядел гораздо бодрее. С ведром воды прибежал Ванятка. Оставив его поить-кормить наших коняшек, я вернулась к костру.
— Опять гречка? — вывернувшийся невесть откуда Степка презрительно принюхался. — Эдак я скоро закудахчу!
— Да хоть закукарекай, — парировал Горыныч, — лишь бы не хрюкал, как обычно.
Кот сделал вид, что намек не понят, и вообще вражеская стрела пролетела мимо куста, где уютно устроился красивый хорошо выспавшийся герой!
После завтрака я опять заварила укрепляющие травы (как положено, с заговором, благо, от вчерашней слабости не осталось и следа), попила сама и напоила всю компанию. Драконья доля снадобья досталась, ясное дело, довольно ухмыляющемуся Хитрецу. Ладно, парень, ещё один тебе денек отдыха — и мы с Ваняткой сможем не месить грязь и снег ногами, а предоставить это исключительное право вам с Тинкой.
Идти сегодня было не в пример труднее. Дорогу всё-таки развезло, и мы с трудом шлепали по раскисшей земле, постоянно оскальзываясь и поминая бесов, демонов и бабку Малайку, персонаж отечественного фольклора, источник всяческих пакостей и каверз. У меня даже появилось желание считать Хитреца окончательно выздоровевшим и продолжить наше путешествие уже верхом. Однако, понаблюдав за конем, которого вела в поводу, я поняла, что сил у него пока что маловато: он вяло тащился за нами и всё чаще спотыкался даже на относительно ровных участках дороги. К тому же, мне было жалко Тинку, безропотно везущую всю нашу поклажу (хорошо хоть, запасы овса и гречи у нас сильно поубавились, воистину нет худа без добра), сбрую Хитреца, включая седло, а также и кота с грачом.
Лес закончился, и под сразу усилившимся ветром мы побрели через заснеженное поле, практически наощупь находя проложенную колею. Снег летел в глаза, попадал в рот, холодными змейками проваливался за воротник. Разговаривать не хотелось, да и не было сил.
Вдруг Степан дернул сперва правым ухом, потом левым, его прежде плотно зажмуренные глаза полыхнули желтым огнем, он весь подобрался, переступил на месте лапками и, сильно оттолкнувшись от седла, сиганул куда-то вбок и вперед. Послышалась возня, кот длинно мявкнул, и через мгновение из-за пушистой снежной кочки показался наш мелкий хищник, держащий в зубах толстенькую полевку.
— Флаф, фуф мыфы, и пофно! — не выпуская из пасти добычу и закатывая от восторга глаза, прошепелявил он. — Гофыныч, фы фуфешь?
Грач затоптался на месте с плотоядным интересом.
— Ура! — завопил Ванятка, — Мертвая зона окончилась!
Мне пришлось слегка уменьшить его радость: с этого момента на нашем пути могли встретиться не только зайки и мышки, но и волки с упырями. На всякий случай я вытащила из-под куртки оберег, который мне дал леший. Впрочем, насколько я поняла, упырям на это дело наплевать.
Благодарение Богам, местная нежить свято соблюдала привычный распорядок дня и днем не шастала. Однако версты через четыре нам повстречался волк. Некрупный рыжевато-серый зверь спокойно сидел на пригорке шагах в двадцати от дороги и внимательно наблюдал за нами, не делая, впрочем, попыток приблизиться. На всякий случай я показала ему оберег, раздумывая, а не подкрепить ли мне предъявление артефакта каким-нибудь заклинанием. Хитрец же, завидев хищника, мрачно глянул на него и выразительно топнул огромным подкованным копытом, разбрызгав во все стороны жидкую грязь.
Волк, как мне показалось, насмешливо посмотрел на нас, пожал плечами, неторопливо поднялся и пошел прочь, изредка оглядываясь и нахально ухмыляясь.
Ну, просто обалдеть можно! Непростые тут у них хищники водятся!
Еще через несколько верст, давшихся нам с большим трудом, мы вышли к частоколу, окружавшему большое село.
Здесь уже начинала сказываться приближенность к густонаселенным южным землям Синедолии с их городами и богатыми торговыми селами, по сравнению с которыми наш Синий Луг или там Мутные Броды выглядели почти погостами. Да и сами Истопки, по чьей главной улице мы устало брели в поисках постоялого двора, были славны своим немаленьким конным заводом, умелыми ремесленниками, да ещё здешние селяне разводили породистых овец, которых затем успешно продавали даже в иные государства. Торговые гости здесь не переводились, так что наша слегка потрепанная компания не привлекала к себе особого внимания. Вообще, по своим размерам и количеству жителей Истопки вполне тянули на небольшой город, отличаясь от последнего только отсутствием великокняжеского наместника, его дворца, расквартированной дружины с полусотником, а то и сотником во главе, а также полноценных городских стен вместо тына. Впрочем, вскоре, я так думаю, эти упущения будут исправлены: пришлёт князь своего наместника-градоправителя с верной дружиной, велит понастроить храмов, укреплений да сторожевых башенок, а уж за господскими хоромами дело не встанет! И будет здесь уже не село Истопки, а град Истопица, или ещё что-нибудь в этом роде.
Если успеет.
— Слав, смотри: трактир 'Веселый Конь'! — Ванька махнул рукой, привлекая моё внимание к широкой вывеске, живописно изображающей свирепое животное, демонстрирующее в зловещем оскале зубов этак двести.
Я оторвалась от созерцания беленьких пушистых овечек, которых гнал вниз по улице задумчивый пастух верхом на ослике, и уставилась на гостеприимное заведение. Зубастый конь был исполнен такого мрачного веселья, что я остановилась в нерешительности.
— Ванюш, а, может, здесь найдется постоялый двор с более добродушным лицом?
— Ну, это вряд ли, — скептически ответил образованный ребенок, — ты ж всё-таки не в город приехала. Хорошо хоть один сыскался.
Я вздохнула. Логика в его словах явно просматривалась.
Косясь на развеселого коня, мы зашли на двор. Несмотря на отпугивающую вывеску, нас встретили довольно дружелюбно: сравнительно трезвый мужичок показал нам, где разместить лошадей, а также благодушно понаблюдал, как мы с Ваняткой их распрягли, напоили и задали корма. Он даже попытался при этом исполнить синедольскую народную песню 'Ох вы, кони, коники...', но сбился и замолчал, впрочем, вполне мирно. Оставив мужичка вспоминать слова, Степку ловить местных мышей, а Горыныча за ними всеми приглядывать (мы договорились, что кот и грач проберутся к нам позже, дабы не искушать селян своей разговорчивостью), мы отправились непосредственно в харчевню. Учитывая, что с появлением Хитреца необходимость в приобретении второй лошади отпала, я собиралась не стесняться в средствах, снять комнату поприличнее, а также заказать нам с Ванькой роскошный обед.
Комната сыскалась, и, хотя приличной ее можно было назвать лишь с натяжкой (два топчана, табурет, таз с водой и свеча), мы решили не привередничать, дверьми не хлопать и на улицу ночевать не уходить. Свалив на относительно чистый пол нашу кладь, мы наскоро ополоснули руки и лица и отправились навстречу главному номеру сегодняшней вечерней программы: к ужину.
— Слав, а Слав, а чегой-то он такое ест? — возбужденно шептал Ванька, глотая голодные слюни и исподтишка посматривая на дядьку, с остервенением глодавшего за соседним столом здоровенный окорок. Разносчица двигалась по залу с неторопливостью и грацией племенной коровы. Сидевший у окна рыжеватый мужичок, тоже обделенный вниманием трактирной дивы, раздраженно сплюнул:
— Во, леший, не мог Анфим вместо этой жирной индюшки кого-нибудь попроворнее нанять! Да и то сказать, пора, видно, 'Веселого коня' в 'Тупого барана' перекрещивать! А ещё лучше — в 'Тупого жадного барана'!
Мы с Ванькой фыркнули. Мужичок неожиданно нам подмигнул и скорчил смешную рожу.
Наконец счастье нам улыбнулось, и служанка удалилась, пообещав принести нам баранью ногу, печеную курицу, капусту, тушеную с луком, расстегаи с грибами и сбитень. Рыжеватый дядька изготовился ждать тельное с мятой картошкой и пиво.
В харчевне было людно, шумно и душно. Понимая, что заказанного три года ждут, потом плюнут и ещё ждут, я решила выйти на двор размять ноги, да и зверьё наше проведать.
Я стояла на высоком крыльце, с наслаждением потягиваясь и вдыхая холодный воздух, когда истошный крик, исполненный нечеловеческой муки, сдернул меня с сырых ступеней, вынес за ворота, протащил по улице и кинул к плетню через двор от 'Весёлого Коня'. Где-то там кричала женщина, чей разум уже не справлялся с выпавшими на ее долю страданиями, и звериным воем выходил из истерзанной плоти. Стоящие на улице и проходившие мимо люди, особенно бабы, с состраданием глядели на широкую избу за плетнем и часто крестились, призывая милость Молодого Бога.
— Что это? Кто там кричит?! — я схватила за руку стоящую рядом женщину. Та хлопотливо поправила темный головной платок, расшитый яркими маками, и с готовностью разъяснила:
— А то сноха у Васоя-кузнеца мучается, Зарёна. Две дни, почитай, разродиться не могла, уж повитуха от них и не выходила ни на минуточку! А как разродилась, так ещё хуже стало. Якунишна, жена Васоя, бает — не узнает Зарёнка никого, криком исходит, бьется — не удержать в одиночку. Отходит, поди, — тетка вздохнула и перекрестилась.
Не дослушав рассказчицу, я со всех ног полетела к постоялому двору.
— Вань, ты тут ешь, меня не жди, что останется — наверх забери, — выпалила я, подлетев к столу. — Да, и зверьё потом проведай. Я буду через дом, там больная, умирает. Я попробую помочь. Ты отдыхай, не волнуйся, а я попозже приду.
Не обращая внимания на Ваньку, пытающегося мне что-то говорить, я взлетела по узкой лестнице на верхний этаж, схватила свою сумку с травами и зельями, прыгая через две ступеньки, скатилась вниз и помчалась туда, где после леденящего душу крика вдруг воцарилась зловещая тишина.
'Опоздала, уже не успеть',— промелькнула отчаянная мысль, в то время как я, увернувшись от давешней тетки ('Куда, куда тебя несет?!!'), ловко перемахнула плетень, не тратя времени на то, чтобы войти через калитку, и кинулась к высокому нарядному крыльцу.
— Где она?!
Я, стараясь унять заколотившееся сердце, нетерпеливо смотрела на двух мужичков, одного постарше, с проседью, другого помоложе, растерянного и пьяненького.
— Ты этта, чё? Ты, парень, этта, куда? — забубнил старший, тяжело поднимаясь со ступенек и дыша мне в лицо густым сивушным ароматом. — Тебе туда низзя, во! Там этта, бабье дело, чуешь? — Он потряс толстым пальцем и покачнулся. Всё ясно. На пару оказывают всемерную моральную поддержку страдающей жене и снохе, принимая обезболивающее зелье. Мне немедленно захотелось попробовать, а не получаются ли у меня нынче боевые молнии?
Подавив в себе это человеколюбивое желание (злобную ведьму, в отличие от знахарки, к роженице наверняка не подпустят), я нетерпеливо сдернула шапку и тряхнула размотавшейся косой.
— Я не парень, я знахарка. Где больная?
— Хто?! — очень удивился молодой, не делая глупых попыток встать на ноги. Вон, батька встал, да обратно и плюхнулся, когда невесть откуда выпрыгнувшая шальная девка тряхнула на него волосьями!
— Жена твоя где, дурень? — я уже злилась.
— Зарёнка-то?! — догадался умный парень.
— Зарёнка, — со вздохом согласилась я. Нет, ну не идиот ли? У него их что, табун?
— А вон там, — уже охотно он кивнул куда-то за угол избы. И в этот момент я снова услышала, где именно.
Невысокая мыльня стояла позади дома. Через неплотно прикрытую дверь хлестал крик, разносившийся по всему селу. Я влетела внутрь.
На широкой лавке две дюжие бабищи с трудом удерживали бьющуюся в их руках молодую женщину, почти девочку, одетую в тонкую перепачканную кровью рубашку, простоволосую, с черным искусанным ртом и перекошенным от боли лицом. Зажмурившись и судорожно запрокинув голову, она выгибалась дугой и истошно орала, одновременно пытаясь вырваться от держащих ее теток. Пот лил градом со всех трех.
В изножье лавки стояла плотная низенькая женщина, что-то делавшая с несчастной Зарёнкой, причем каждое движение ее рук сопровождалось новыми криками боли.
Мне удалось сдвинуть повитуху в сторону лишь со второй попытки. Видимо, я как-то сумела быть убедительной: баба сперва попыталась громко протестовать против моего вмешательства в ее целительский процесс, однако повнимательнее вглядевшись в мое доброе-предоброе лицо, она на удивление быстро замолкла и юркнула в угол.
Растворенный в чашке холодной воды маковый отвар и две капли вытяжки из болиголова в сочетании с несложным заговором быстро сделали своё дело: Зарёнка перестала кричать, судороги ослабли и вскоре совсем прекратились. Я кивнула теткам, державшим женщину, и они отпустили ее обмякшее тело. Их лица выражали одновременно облегчение и недоверие: а вдруг оно опять ка-ак прыгнет?!
Теперь Зарёнку было можно и осмотреть. Раскрытыми напряженными ладонями я медленно водила по жизненным линиям, идущим вдоль ее тела, улавливая потоки сил, их чистоту и мощь. Затем пришлось задержаться на покрытом испариной лбу, неровно вздымающейся груди и животе, твердом, как доска.
— Ведьма, как есть ведьма, — прошипела из своего угла повитуха, — гони её, Якунишна, в три шеи, да вели кому-нибудь до старосты добечь, пусть он с ентой нечистью по-свойски потолкует!
— Погоди, баба Вевея, — возразил ей спокойный уверенный голос. Его обладательница до этого момента стояла неподвижно, и я ее почти не заметила — так, тень на стене. — Ты же сама недавно говорила, что не совладать тебе с Зарёнкиной немочью, не знаешь ты, как ей пособить. А вдруг ей удастся? Пусть попробует.
— Попробует, попробует! — проскрипела Вевея. — Что тут пробовать? Сглазили твою сноху, вот что я тебе скажу. Да так сглазили, что горячка черная ее скрутила! Теперь ей никто не поможет!
— Я не ведьма, а знахарка, — сквозь зубы процедила я, на всякий случай, для проверки, ещё раз проводя руками вдоль тела молодой женщины. — И сглаза на ней нет, как нет и никакой черной горячки, по крайней мере, пока, — тут я многозначительно взглянула на повитуху, которая возмущенно пискнула и спрятала под грязный фартук перепачканные руки.— Родимчик родовой у вашей снохи. Тяжелый. Но я постараюсь помочь.
Это правда, сглаза я не обнаружила, но вот ауру бедняжке кто-то опустошил знатно. Интересно, кто именно? Может, мавка у них неподалеку завелась? Или добрые люди постарались? Та же повитуха, к примеру — милейшая женщина!
