Ири широко распахнул глаза, видя перед собой плотные матерчатые стенки.
— Теперь позволишь мне? — Грандин слегка отодвинулся назад, завёл наверх смуглые запястья, покрывая поцелуями широкие плечи и пылающее лицо. А в следующую секунду рубашка Ири оказалась безжалостно стянута через голову прежде, чем он успел воспротивиться и возмутится бесцеремонностью, с которой Мистраль решил проблему. Дальше Ири не мог говорить. Губы и руки Грандина, дорвавшись до желанной добычи, безжалостно завладели всем его телом, выделывая такое, от чего, чтобы не кричать в голос, приходилось кусать ладонь.
В глубине души Ири понимал, что происходящее между ними ужасно, стыдно, в свете неразрешённого конфликта, когда проснувшись от дурмана, они снова окажутся перед лицом существующих противоречий. Это нужно прекратить, пока не стало поздно. О случившемся будут сожалеть оба — это Ири ещё умудрялся понимать... И не понимать одновременно.
Слишком восхитительным и сладким оказался неназванный грех.
Кожа пылала под вязью рисунка чужих пальцев, губ, языка и зубов. Грандин целовал, то нежно, едва касаясь губами, то впиваясь в плоть, втягивая кожу в себя и оставляя алые следы. Сладко терзал под горлом, прикусывая шею, ключицы, зализывая языком. Пробовал на вкус напряженные соски, зажимая губами, посасывал, втягивая в себя, целуя рёбра, нежную кожу подмышек, заставляя Ири выгибаться и хрипеть от наслаждения и боли. Дул ему в лицо, смеясь, щекотал пухом дыхания и кончиками пальцев, приводя в чувство, чтобы снова продолжать мучительную сладострастную прелюдию в алом таинственном полумраке.
Подушка оказалась у Ара под поясницей. Мистраль раздвинул его ноги, дразня промежность языком и пальцами.
Затем, спустя, казалось, вечность, губы истязателя, перецеловав каждый миллиметр кожи, сомкнулись в том месте, где для Ири сейчас были сосредоточены жизнь и смерть. Сомкнулись и втянули целиком, до самого основания, до слёз в глазах, до восхитительных сияющих точек, не давая даже минуты на то, чтобы прийти в себя. Грандину казалось, что он спит, и в этом потрясающем сне сбывается его самая смелая, самая затаённая мечта, в которой он, вероятнее всего, боялся признаться себе сам.
Грандину казалось, что он спит, и в этом потрясающем сне сбывается его самая смелая, самая затаённая мечта, в которой он, вероятнее всего, боялся признаться себе сам.
И если разум его сейчас кричал от отчаяния, умоляя опомниться, видит бог, остановиться он уже не мог. Даже понимая, что сейчас совращает Ири Ара самым безжалостным способом, Грандин не мог это прекратить.
— Остановись, демоны тебя побери! Он же девственник! — кричал разум.
— Значит, он всегда будет принадлежать лишь мне, — восторжённо отзывалась плоть.
— Ты разобьёшь его сердце.
— О, нет, я буду очень нежен. И я не дам ему уйти от меня снова.
— Вы враги. Ты ненавидишь его. На самом деле, ты ненавидишь его.
— Но разве можно... так ненавидеть?
— О да, можно. Ты растопчешь его наутро. Унизишь и выбросишь прочь. Ты желаешь ему падения. Ты посмеёшься над ним.
— Нет, никогда! Я не настолько бездушен.
— Ты даже понятия не имеешь, насколько ты бездушен. Ты чудовище, Грандин Мистраль! И твоя ненависть причинит ему гораздо меньше вреда, чем то, что ты собираешься сделать с ним, ведь любовь для тебя всего лишь слабость.
Но разум смолк, и осталась только плоть. Чувственная, чарующая, дарящая наслаждение, гибкая, изнывающая от ласк.
Мистраль не мог остановиться — это чистое невинное тело сводило с ума. Его губы узнали каждый миллиметр смуглой кожи, настойчивый требовательный язык проник в каждую впадинку, чтобы почувствовать вкус.
Ири слабо сопротивлялся, не давая чужому языку касаться его ТАМ, но Грандин со снисходительным смешком ласково перехватил его пальцы, сплетая их со своими, обнял, удерживая одной рукой, и через волшебное мгновение показал, что существует не только запретно-восхитительное ТАМ, но ещё и абсолютно непристойно-божественное ТУДА.
Ири не успел уловить момент, когда Мистраль обнажился. Просто внезапно он оказался раздет, опаляя прикосновением кожи, соприкасаясь животом о живот, и... всё на свете стало неважно. Потеряло всяческий смысл, превратившись в бешеную пульсацию крови, сумасшедший стук сердца и хриплое сбивчивое дыхание, полное срывающихся стонов.
Руки Ири гуляли по плечам и спине Грандина совершенно бездумно, но удивительно правильно. Губы отвечали на сумасшедшие поцелуи и умоляли, когда Мистраль внезапно начинал вытворять что-то восхитительное, но абсолютно немыслимое. Ар слабо протестовал, не в силах вырваться, издавая что-то вроде полузадушенного хрипа в ответ на совершенно непристойный выверт любовника. Но протесты были бессмысленны: Грандин оказался гораздо сильнее физически и явно не собирался отпускать нежданное счастье на волю.
Чёрные глаза, одурманенные желанием, пылали, словно огромные звёзды. В них не было ни капли рассудка — только бесконечные, потоком изливающиеся нежность и страсть.
Рушились ледяные стены, таяли, растворяясь в робких прикосновениях, неловких поцелуях, невинных, неумелых, но заводящих Мистраля гораздо сильнее, чем самые искусные ласки искушённых куртизанок, заставляя кровь ударять в голову и другие жаждущие части тела, наполняя вены переливающимся тягучим хмелем.
Ар самозабвенно облизывал его пальцы, не понимая истинного смысла этого весьма эротичного действа. Все это время они не разговаривали, за что Грандин был искренне благодарен, справедливо подозревая, открой один из них рот — и всё полетит к чертям.
Осторожно идя на штурм неизведанной крепости, Мистраль молил всех богов, чтобы Ири не испугался и не передумал.
Посмотрев в лицо возлюбленного, удивительно прекрасное в своей страсти, лишенное любого осмысленного выражения, кроме желания продолжать, Грандин усмехнулся и, склонившись, поцеловал, уводя внимание от процесса.
Ягодицы Ири напряглись, когда подушечка пальца осторожно прошлась, рисуя абрис сжатой дырочки, а потом...
Мистралю пришлось отвлечься и положить ладонь на живот Ара, возвращая на место, потому что Ири выгнулся дугой, непроизвольно сжимая ягодицы, не давая продолжить проникновение. Но Грандин не собирался отступать, так же как и отпускать его. Он притянул Ара к себе, устраивая поудобнее, и осторожно продвинулся чуть глубже, массируя лёгкими скользящими движениями. Поморщился, ощутив, что Ири сжимает мышцы, и легонько шлёпнул его по ягодице:
— Ири, расслабься.
— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?!
— Всё хорошо, малыш. Расслабься, так надо.
— НЕТ! — в голосе откровенный страх, — НЕ НАДО!
— Тшшш! Не будь трусишкой, — он прильнул к юноше, целуя, и лукаво шепнул, — вытолкни, если не хочешь...
Ири неуверенно попытался, и палец беспрепятственно проник до самого основания. Грандин тихо рассмеялся:
— Ири, обожаю тебя! Доверчивый мальчик, — поддразнил он, совершенно бессовестно продолжая начатые манипуляции.
Ар взвился возмущённо, хотел огрызнуться, но в это мгновение Грандин, весьма тщательно изучающий его реакцию, наконец, нашёл то, что искал, и отвечать Ири оказался не в состоянии, целиком растворившись в новых ощущениях.
— Нравится? Поверь, скоро это станет твоим любимым занятием, — не в силах удержаться от самодовольства, шепнул Мистраль.
И спрятал ухмылку, услышав в ответ невразумительный всхлип.
Через несколько мгновений Ар уже извивался под ним, бессознательно подаваясь навстречу. Грандин осторожно подключил второй палец, мысленно прикидывая угол движения, и Ири вскрикнул от неприятных ощущений и острого удовольствия одновременно.
Мистраль, не прекращая стимулировать, гладил податливое тело, ласкал напряжённую плоть, целовал, доводя до состояния окончательной и полной невменяемости.
— Пожалуйста! Ооо... Гра...нди..ннн...Ран...Рааааан!
— Да, Ири, всё что пожелаешь, мой сладкий, — Грандин задыхался от переполняющей нежности. Ири впервые назвал его по имени. Обратился так, как могли именовать только самые близкие друзья. — Хочешь меня?
— Да! О, боже. Не издевайся. Сделай со мной что-нибудь!
— И что мне с тобой сделать, радость моя? — даже на краю безумства, окончательно потеряв голову от страсти, Мистраль не мог удержаться от ехидства.
— Не знаю. Всё, что угодно. О нет, только не останавливайся! Ещё... Дааа! Ран, я сейчас умру. Я...ааа... я не могу больше!
— Подожди, ангел мой. Для "больше не могу" пока ещё слишком рано. А вот сейчас, сейчас...
Он медленно вытащил пальцы и начал вводить свой истекающий от желания член в узкую, немного раскрытую дырочку.
Ири вскрикнул. Напрягся.
— Потерпи, родной. Терпи. Первый раз не самый приятный. Нет, нет, Ири, не зажимайся! Расслабься. Выталкивай меня, но не сжимай. Ири, я очень осторожен... Не напрягайся, малыш. Не напрягайся. Я подожду, сколько нужно... Вот так... Расслабься, да.
Он, ласково уговаривая и не переставая гладить разом закаменевшие мышцы Ара, медленно проталкивался вперёд. Осторожно, слегка раскачиваясь, невесомыми движениями, боясь сделать больно. Хотя, судя по побледневшему лицу Ири, это было неизбежно. Только бы не поранить! — подумал Грандин с отчаянием. Внутри Ара было слишком туго и так восхитительно, что ему хотелось толкнуться вперёд и...
— Дыши глубоко. Ртом. Вот так, — Мистраль ласково поглаживал его живот, стараясь не касаться члена. — Ещё немного, Ири. Потерпи. Чуть-чуть. Я почти вошёл... Ириии!!! — он почти простонал его имя, и Ар прерывисто выдохнул в ответ. Оба замерли, тяжело дыша, понимая, что Грандин погрузился до основания, о чём свидетельствовал лёгкий шлепок.
Ири зажмурился, пытаясь отдышаться, и Мистраль приникнув к нему, поцелуем стёр выкатившуюся из уголка глаза слезинку.
Подул на лицо и трепетно приник к сжатым губам, не двигаясь, давая привыкнуть к ощущению себя внутри. Затем осторожно принялся целовать скулы, шею, разминать напряжённые мышцы, уговаривая их вновь расслабиться.
До тех пор, пока Ири не задвигался под ним, начав нетерпеливо ерзать и снова отвечать.
Грандин подарил ему глубокий, полный скрытого облегчения поцелуй и совершил первое медленное движение, осторожно приподнимаясь вверх и мучительно уходя вниз, стараясь задеть чувствительную область. Ири всхлипнул, заставляя тело Грандина отозваться испуганной дрожью, а пальцы отчаянно заскользить, выискивая самые беспроигрышные, самые отзывчивые зоны.
— Больно, малыш? — шепнул Мистраль почти со страхом. Никогда в жизни он так не волновался по поводу чужого первого раза.
Но Ири только отрицательно мотнул головой. Снова всхлипнул, когда Грандин, не в силах удержаться, двинулся, и протяжно застонал:
— Нет это... это... это... — его голос прервался для нового стона.
— Да, мой сладкий, — от переизбытка чувств Грандину хотелось зацеловать его до смерти.
— Восхитительно!— выдохнул Ири ему в рот и, обхватив Мистраля за плечи, подался навстречу, — не останавливайся, Ран, только не останавливайся.
— Да кто же во время такого сможет остановиться? — простонал Грандин счастливо, с радостью осознав, что Ири САМ нашёл для них нужный ритм. — Радость моя, ты... Ты меня с ума сведёшь! О, боже... Ири... Ири... Ох, что же ты делаешь со мной?!
Он, подчиняясь требованиям бьющегося под ним тела, постепенно наращивал темп, двигаясь резче и быстрее. Ещё быстрее. Чтобы, доведя до крика, остановиться, мучительно медленно подаваясь назад, почти выходя, балансируя на легчайшей грани, и резко сорваться вниз, пронзая серией глубоких рассчитанных движений.
Их языки сплелись в сумасшедшем танце. Пальцы рук сцепились в мёртвой хватке непрерывной борьбы — Грандин удерживал одну руку Ири над головой, не давая опустить вниз, зажав его ладонь в своей, и размашисто двигал бёдрами, заставляя пружины матраса ходить ходуном. Вторая рука Ара скользила по плечам Мистраля, царапая, оставляя полосы на спине, но это доставляло лишь больше удовольствия.
Сжать пальцы, сильнее. Словно это переплетение, замок, создавал между ними ещё более прочную связь. Гарантию абсолютного единения. Дополнительную опору в собственном, летящем кувырком мироздании. Навстречу друг другу. Вцепиться в это понимание.
Ты и я.
Безостановочные качели движений. Бешеным ритмом стучащее в мозгу:
Я и Ты.
Ты и я.
Вздох, толчок, движение. Долгая летящая пауза... Остановившаяся вселенная, замершая в ожидании, смотрящая изумлёнными, расширенными глазами.
ТЫ И Я...
Возврат вниз, тянущий за собой шлейф сверкающего, вспыхивающего удовольствия. Безбрежный, бесконечный океан, непрерывно перекатывающийся волнами, пиками, каскадами.
Я и Ты?
Снисходительная усмешка вечности, приподнимающей краешек завесы над очевидной тайной, недоступной простым смертным, но в эту секунду....
МЫ
Сложение двух слов, рождающее слияние звёзд, дающее ответ и понимание.
Но в эту секунду, на пике непрекращающейся судорожной ласки в момент отключения сознания, мало кто способен читать буквы свершившегося.
Мистраль находился на самом пределе, но сдерживал себя, не позволяя сорваться, ожидая возлюбленного.
— Ран! Я... Сейчас... Умру... Я... Аааа.
— Ирии, — он сжал изливающуюся плоть в своих пальцах, отпуская себя на волю, судорожно выплёскиваясь из собственных берегов. Они кончили одновременно, и одновременно провалились в бездну, устало прильнув друг к другу, выдохшиеся, мокрые, абсолютно обессиленные и опустошённые, но удивительно наполненные этим новым ярким чувством ошеломительного единения, полнейшего удовлетворения.
Лежали, не в силах думать и соображать, постепенно приходя в себя, впуская в мир краски, звуки, эмоции.
Грандин первый поднял голову, благодарно целуя Ири, провёл ладонью вдоль мокрых щёк, продолжая целовать и ерошить волосы, вроде бы автоматически, но настолько трепетно, что Ару хотелось замереть и не дышать, не спугнуть мгновение... чувство.
— Ран, я умер? — тихо прошептал Ири.
Грандин счастливо засмеялся:
— Глупый, от этого ещё никто не умирал!
— Точно. Но, кажется, я до сих пор слышу арфы святых в раю, — Ар открыл глаза и встретился с изумленным сияющим взглядом. — Или я сплю? — задумчиво изрёк он, и, не давая придумать шпильку, запустил пальцы в длинные чёрные волосы, позавидовать которым могла любая женщина. Сейчас эти волосы падали ему на лицо и на грудь, а фантастические глаза обещали дать ответы на все вопросы и выполнить любые желания, только попроси.
— Как же он красив! — подумалось Ири, и сердце сжало болью от мысли, что этот бог... — слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.
Не удержавшись от искушения убедиться в реальности, он коснулся пальцами полураскрытых губ, обрисовывая совершенный овал лица, в котором сейчас не было ни капельки надменности или холода. Ледяной принц по-прежнему оставался айсбергом, сверкающим тысячами острых граней, но не для него. Не для Ири. Для Ири в этом сдержанном высокомерном лице сейчас сиял огонь страсти и в то же время нежности — тёплой, ласковой, смеющейся, снисходительной.
