Но пригласить старичка попить чаю помешала мама. Дон только и успел спросить, любит ли он домашнее печенье, им как раз тетя Маша, соседка, принесла — как мама выглянула и спросила, с кем это Дон разговаривает? Дон хотел было сказать, что с дедушкой, обернулся к нему, а того уже не было. Застеснялся, наверное. Мужчины часто стеснялись мамы, мялись, говорили всякие глупости и выглядели полными дураками. Потому что мама была очень красивая.

Только потом, когда вырос, Дон понял, насколько она была красива и почему мужчины дурели.

Но о том, что не удалось тогда накормить старичка печеньем и с ним поболтать, Дон жалел очень долго. До того самого времени, как они с мамой переехали с Васильевского, и он перешел в школу к Фильке...

Все это удивление вместе с воспоминанием промелькнуло в один короткий миг, который понадобился черному псу, чтобы с радостным лаем помчаться на запах пирогов.

Без поводка.

Без намордника.

Прямо через полную детей песочницу!..

Сердце екнуло: вот сейчас мамаши как завопят! Ведь на их детей несется монстр!

Но воплей не последовало.

Ни мамаши, ни тоскующие доминошники, ни дети словно не заметили, как басовито гавкающая зверюга длинным прыжком, достойным призового жеребца, перепрыгнула копошащуюся в песочнице малышню. Никто даже головы не повернул!

Кроме старичков. Вот они услышали, и увидели, и заулыбались. Франц Карлович даже встал из-за стола, взял тарелку с надрезанным мясным пирогом и поставил на землю перед псом. И поклонился.

— Приветствуем вас, милостивый государь, — сказал.

Видимо, на сегодня Дон исчерпал лимит удивления. Государь, да еще милостивый? И ладно, путь пес — государь. Хоть горшок.

Пес тоже повел себя не типично для пса. Не набросился на пирог, а ведь так к нему стремился!

Первым делом он бегло обнюхал Франца Карловича, задумчиво посопел, благосклонно лизнул профессору руку и вильнул хвостом. И только потом одним движением языка смел пирог с тарелки.

Прямо не пес, а удав какой-то!

Сел копилкой, застучал хвостом и заливисто тявкнул.

Только тогда старички, которые во все глаза глядели на пса, отмерли и снова загалдели, глядя теперь уже на сгрудившихся в устье двора парней.

Тот, что в косоворотке, улыбнулся во все тридцать два идеально белых зуба и даже помахал им платочком, добытым из рукава. И вообще старички выглядели так, словно хотят позвать, но не решаются.

И парни вроде хотят подойти к столу, но как-то без приглашения невежливо.

Положение спас снова Франц Карлович. Церемонно склонил голову и позвал:

— Судари мои, окажите честь отужинать с нами!

Остальные старички сделали такими изумленными, что Дон едва не засмеялся. Словно Франц Карлович пригласил к столу случайно проходившую мимо английскую королеву.

Парни тоже растерялись.

Нет, Кир-то просто обрадовался, Киллер и вовсе просиял — а что ему, Киллеру! Не чужой же дедушка приглашает, а сосед.

Зато Ариец и Витек чуть не попятились. Не привыкли к такой старорежимной вежливости. Пришлось их вежливо подпихнуть, чтобы стронулись с места. Не обижать же дедушек!

Про дедушек Дон подумал, а про доминошников — нет. И зря.

Когда Семья расселась за столом и приступила к пирогам и чаю, на лавочке у подъезда началось недовольное бурление. Послышалось даже что-то на тему наглой молодежи, которая законных жильцов, коренных питерцев, выгоняет от их же стола!..

С чего такие странные заявления, Дон не понял и обдумать не успел.

Трое доминошников, явно ядро местного безобразия, поднялись с лавочки и, подбадривая друг другу тычками, пошли к столу. На лицах, носящих следы былого интеллекта и мужественности, читалось желание поскандалить пополам с желанием сбежать. Страшная смесь, гарантия полной неадекватности, особенно если карман жжет невыпитая бутылка. Дон уже приготовился объяснять господам коренным питерцам, что скандалить с почтенными дедушками — нехорошо, и для распития спиртных напитков можно бы найти и другое место, чисто на сегодняшний вечер.

Но не успел.

Его опередила соседка Киллера с верхнего этажа. Дон ее узнал по голосу: это она вчера матерно ругалась то ли на байк, то ли на кошку, то ли на жизнь такую жестянку.

Соседка выскочила из подъезда, потрясая скалкой, и с разбегу огрела одного из доминошников по спине.

— Ах вы алкаши позорные! — разорвал волшебный вечер пронзительный, как сирена скорой помощи, голос. — Куда намылились? Зенки-то протрите, пьянчуги! А ну, пошли отсюда! Бегом, бегом, я сказала!..

Доминошники переглянулись, попятились... развернулись. И предприняли стратегическое отступление. Бегом.

Связываться со скандальной мегерой, кажется, никто не желал.

Да что там, и Дон не желал — уж больно смертоубийственно выглядела теткина скалка! Хоть сам удирай. Но не бросать же старичков на растерзание!

Но тетка, погрозив скалкой удирающим доминошникам, как-то разом успокоилась. Поправила косынку — завязанную "ушками", как у бабы-яги в старом советском мультике, и направилась к столу. Подошла с неумелой и запылившейся от долгого неупотребления, но все-таки улыбкой.

Вот тут Дон удивился, несмотря на исчерпанный лимит.

У тетки-мегеры оказались добрые карие глаза и пушистые ресницы, а ее "здрассте" прозвучало смущенно и даже самую малость кокетливо.

— А я смотрю, такие приличные мужчины собрались, а наши-то как зальют зенки, так и... — тетка горестно махнула рукой. Сунулась в невесть чем оттопыренный карман и вытащила жестянку с чаем. Хорошим чаем, настоящей "Седой леди". — Вот... у меня тут стоит, а попить-то и не с кем, так может...

Старички засияли. Тот, что в спецовке, вскочил, усадил тетку, примостился рядышком. Тут же пододвинул к ней блюдо с клубничными плюшками, принялся заваривать принесенный теткой чай.

Тетка смущенно улыбалась, хлопала ресницами и что-то ворковала глубоким, с джазовой хрипотцой меццо-сопрано.

Наверное, это выглядело смешно. Старая тетка в бабкиной косынке, потрепанный сантехник, чай с сахаром вприкуску и воркование голубым осенним вечером...

Нет, не смешно. Трогательно. Особенно трогательно выглядел не верящий своему счастью старичок. Показалось, или он даже прослезился, когда тетка робко проворковала что-то о подтекающем кране, и может быть вы, Кузьмич, пойдете со мной и глянете?

Они удалились вместе: подобревшая мегера, счастливый и больше не одинокий сантехник и его неизменный чемоданчик. Старички за столом провожали их такими умиленными улыбками, словно случилось что-то, о чем они уже сто лет мечтали.

— От огонь-баба! Свезло Кузьмичу-то, при доме будет, — вздохнул старый казак и дернул себя за чую. — Помню, как-то моя Солоха...

Казак что-то рассказывал о своем житье-бытье в Малороссии, откуда он неведомыми путями, чуть ли не с рыбным обозом, прибыл в Петербург. Вроде с родней, и вроде задолго до революции. Другие тоже что-то вспоминали: странное, древнее, совсем не подходящее гудящим неподалеку машинам и доносящемуся из раскрытой форточки футбольному матчу. Но Дон уже ничему не удивлялся. Сил не осталось удивляться — даже когда прямо на стол вскочил толстый серо-белый кот, лакнул чаю с молоком из оставленного казаком без присмотра блюдца и одышливо пожаловался на какого-то нехорошего Ефрема. Хорошо поставленным баритоном.

А через минуту откуда-то, чуть ли не с неба, послышался дребезжащий окрик: "Калиостро!"

Кот ойкнул, спрыгнул со стола и пропал. Как не бывало.

Вслед коту раздался смешок Арийца и какая-то мамаша, тщетно зовущая свою сокровище домой, раздраженно обругала "торчков малолетних". Ну еще бы не торчки, нормальные-то парни не сидят за пустым столом и не слушают вечерней тишины.

Дон даже пожалел тетку, не замечавшую ни старичков, ни самовара. Зато замечали дети — сокровище бдительной мамаши прибежало от песочницы, подергало Франца Карловича за полу сюртука и получило целую горсть конфет. Домашних, в шоколадной глазури и миндальной крошке, с вишенками внутри.

А потом удрало в песочницу, пока не поймали.

Остальные карапузы тут же налетели на добытчика и рассовали конфеты за щеки, как хомячки. Так что бдительной родительнице осталось лишь вытирать шоколад с довольной перемазанной мордахи и качать головой на новые детские выдумки: не бывает Деда Мороза осенью в обычном питерском дворе.

Стемнело.

Мамаши с детьми разошлись по домам.

С верхнего этажа, откуда вчера доносился мат-перемат, потянуло борщом и тихой, на два голоса "Рябиной".

Дедули вперемешку с вечером воспоминаний расспрашивали ребят о школе, а строгий владелец нквдшной фуражки осторожно интересовался у Кира, не желает ли его матушка небольшой помощи в хозяйстве? А то у них тут, понимаете ли, опять новое начальство новой метлой повымело все что можно и что нельзя, и опытные кадры никому не нужны — везде эти ужасные автоматические агрегаты, видеонаблюдение, старому служаке и пайка никто не даст!..

Кир сочувственно кивал, обещал поговорить с матушкой и расспрашивал об архивах, каких-то старых делах, упомянул фамилию своего расстрелянного деда.

Ариец с Витьком тоже слушали старого служаку, растопырив глаза и уши.

А вот Киллер в общей беседе участия не принимал, как и сам Дон. Сидел рядышком с Францем Карловичем, подперев сложенными руками подбородок, и дразнил Дона. Не нарочно, нет. Просто в этом трепещущем свете фонариков, рядом с самоваром и чудными дедками, он снова казался девушкой Виолой в зеленом берете с перышком. Виолой с гитарой и серенадой. Просто Виолой-гитарой. Дон видел, какая она настоящая — и сейчас ему плевать было на то, что у Киллера в паспорте, потому что единственно важным было желание ее вылепить. Виолу. Волшебство.

На миг ему даже показалось, что в его руках глина, и вокруг никого нет, только они вдвоем, и под его пальцами начала оживать Она...

— Дон, проснись! — вырвал его из грез голос Арийца.

Белобрысый тряс его за плечо и с любопытством смотрел.

Дон зажмурился, резко открыл глаза и обернулся.

— Ты чего? Я не сплю.

— Ага. Что это у тебя?

Дон опустил взгляд на то, что держал в руках: фигурку из хлебного мякиша. Он сам не успел разобрать, что именно вылепил — такое вдруг напало ощущение, что Ариец подглядел за чем-то слишком личным, почти интимным. Рука сама собой сжалась в кулак, сминая нечаянное творение.

— Так, ерунда. — Дон кривовато улыбнулся Арийцу и перевел взгляд на дремлющего с открытыми глазами Киллера. В руке у него было недоеденное пирожное, на губах блаженная улыбка дорвавшегося сластены. — Пора бы спать. Вон, некоторые уже почти носом в салате.

Его услышал Франц Карлович, закивал, засуетился...

И как-то так получилось, что через пару минут они все уже оказались у Киллера дома, на двух единственно пригодных для спанья поверхностях: на кровати в спальне — Дон, Киллер и Ариец, а Кир с Витьком на разложенном диване в гостиной, где он сам проснулся всего лишь сегодня утром.

Какой был длинный день, подумал Дон и провалился в сон.

Глава 9, в которой требуется нюх, а не осиновый дрын

Дон позвонил в самый неподходящий момент... или наоборот — в самый подходящий, когда на пороге кабинета появилась чрезвычайно озабоченная Эльвира. Она даже успела сказать что-то про упырей-проверяющих, начала еще в коридоре, но, услышав телефонные вопли, махнула рукой: подожду, ответь.

Феличе кивнула и тут же про директрису забыла. Дон, в отличие от нее, ждать не мог.

Когда в трубке раздалось перепуганное: "Поца убили", — Феличе не поверила своим ушам.

Перевела взгляд на Эльвиру, слышала ли. Та услышала, сделала несколько неверных шагов, с размаху села на ближайшую парту и одними губами спросила: "Дурацкая шутка?"

— Ждите меня там, — ответила Феличе Дону, а Эльвире буркнула: — Нашла детский сад, так шутить. Я позвоню Сенсею, а ты будь на связи.

— Я жду, — пообещала Эльвира.

При всех их сложных отношениях, когда речь заходила о действительно важном, разногласия забывались вмиг. Потому что сейчас нет ничего важнее Школы.

Феличе улыбнулась одними губами и набрала номер.

— Уже бегу, — хрипло, с рычащими нотками отозвался Сенсей.

Феличе окатило чужой болью.

Она поморщилась: боль и страх она не любила. Не ее репертуар. Но раз уж подписалась на эту школу, приходилось терпеть и сводить к минимуму.

Лет тридцать назад только ставшая директрисой Эльвира предложила нанять штатного мусорщика, чтоб ликвидировал страхи своими методами. Но на первом же педсовете предложение благополучно провалили. Большинством голосов.

Сама Феличе тогда еще здесь не работала, Твердохлебов рассказал.

Кстати, о Твердохлебове...

Тот словно почуял неприятности — а может, и впрямь почуял — и ждал в раздевалке. В могучей ручище подрагивал осиновый дрын.

— Мне Эрик звонил, — объяснил такую свою оперативность. — Так я с тобой пойду. Мало ли.

Феличе покачала головой.

— Не надо, Михаил Маркович. Со мной Сенсей. Там нюх нужен, а не дрын.

Твердохлебов приуныл, но утешать его Феличе было решительно некогда. И так время уходит!

Накинув пальто и надев шляпку, — осень, без пальто она будет выглядеть странно, — она устремилась прочь из Школы.

Волк вынырнул из темной подворотни на половине дороги к бане. Молча сунул ей в руки спортивную сумку, подставил шею под ошейник и повел носом.

— Мусор-рщики. Зуб даю.

Феличе пристегнула поводок и кивнула:

— Воняют.

Страхом пропах весь квартал. Эпицентра было два — одна из подворотен метрах в пятистах от Школы, и баня, где ждали ребята.

Шагов за сотню до нее волк вздыбил шерсть и низко заворчал.

Феличе сделала бы то же самое, будь у нее шерсть.

Тот, кто был рядом с Доном сейчас, всегда вызывал у нее разумное желание держаться подальше. К счастью, их интересы не пересекались, но "береженого бог бережет" — очень мудрые слова.

Сегодня Он выглядел черным псом. Один из самых "безобидных" образов, если это слово вообще может быть применимо к Нему.

И, что Феличе безусловно порадовало, Он охранял ребят. Чем-то они ему глянулись.

Если б еще не боялись так отчаянно!

Волна чужих чувств едва не сбивала с ног, несмотря на то что за годы работы в Школе Феличе привыкла к подростковым эмоциональным бурям.

На то, чтобы пропустить волну через себя, убедиться, что дети ничего не взяли с места преступления, успокоить их и выдать ценные указания, понадобилось не меньше минуты. Особенно важно было, что ничего не взяли: если безобразие устроили мусорщики, то наверняка подбросили пару-тройку сюрпризов замедленного действия.

Всю эту минуту она ощущала под пальцами напряженную волчью холку — звери контролируют эмоции еще хуже, чем подростки.

— Идем, — она убрала руку, но не выпустила поводка: Сенсей и сам справится с инстинктами, но вместе надежнее. И ни к чему еще пугать прохожих, страха и так чересчур много.

На этот страх уже слетелась мелкая шушера — в подворотне, особенно густо над телом, клубилась и шуршала грязная мгла. По счастью, навешенная мусорщиками пелена не позволяла прохожим заглянуть в подворотню раньше времени.