— Нильда, — Голен в первый раз подал голос, — Брось меня.
— Молчи! — в отчаянии прикрикнула она, толкая точку из последних сил, — Уже мало осталось.
— Брось меня, — парня трясло, он задыхался, — Зачем я тебе такой...
Его накрыло откатом от того бесчувствия, что владело им перед лицом неизбежной смерти. Отвращение к себе, к своей судьбе... Будь у Голена сейчас оружие, он бы, пожалуй, не сомневался, лишить ли себя жизни, или жить дальше. Какой смысл? Нет ему смысла жить дальше.
— Брось меня, — твердил он, видя, что девчонка надрывается.
— Замолчи!
Они, наконец, добрались, Пайкус помог втащить Голена в лодку, бедняга потерял сознание от боли. А потому путь до лагеря контрабандистов, укрытого в фиордах высокого берега, был проделан в молчании. По прибытии на место несколько мужчин помогли Нильде вытащить Голена на берег и занести в жилище ее деда Джулиуса, а Пайкус отправился обратно.
Через какое-то время Голен пришел в себя, огляделся, спросил:
— Мы у твоего деда?
— Да, но он еще не вернулся.
— Надеюсь, с ними все будет хорошо... — молодой человек в изнеможении откинулся на тюфяке.
Нильда возилась, разыскивая то, что можно будет пустить на тряпки для перевязки, когда услышала:
— Почему ты спасла меня? Почему не кого-нибудь другого...
Она отвернулась, делая вид, что сосредоточенно ищет что-то. Не смогла сказать ему, что в тот момент он просто оказался к ней ближе всех. Это было бы бездушно и слишком жестоко. В последнее время и так слишком много жестокости. Девушка давно видела, как он на нее смотрит, знала, что он любит ее без особой надежды на взаимность. Голен ей нравился, умный, спокойный, надежный, верный. Но он был аристократ, из ближайшего окружения царской семьи. А кто она? Простая городская девчонка, разносчица в портовой таверне. Что могло быть у них общего, кроме пары-тройки шуток, которыми они обменивались при встрече.
А теперь они равны. После сегодняшнего — оба беглецы и оба вне закона. Одинаковое положение стирает сословные различия и сближает людей. На этом и держится братство контрабандистов. Кто бы ни пришел сюда, будь то царь или последний нищий, здесь, между собой, они равны.
Голен приподнялся на локтях, хотел все-таки получить ответ на свой вопрос:
— Почему я?
— Почему? — она помедлила и вздохнула, — Потому что я... люблю тебя.
Это не было ложью, не совсем. Точнее, совсем не было ложью, она любила его, конечно, скорее, как брата. Но это не ложь.
Парень склонился и затряс головой.
— Боже, как я хотел услышать эти слова... А теперь... Зачем я тебе такой, Нильда? Разве я тебя достоин...
Боже, она сейчас расплачется... Надо собраться.
— Будешь достоин, — сурово ответила она, — Помолчи-ка, побереги силы. Потому что сейчас придет наш костоправ, займется твоими ногами. А это будет не хуже пытки, поверь.
Костоправ пришел, поворчал на Нильду, с помощью двоих дюжих ребят вправил переломанные кости. Голен перенес мучения молча, в какой-то момент просто отрубился. Костоправ, он же местный оружейник Василий, взглянул на парня напоследок и сказал:
— Танцевать он, конечно, не будет... Будет ли ходить...? Но ты не ошиблась. Из него выйдет толк.
Нильда улыбнулась своим мыслям. Из него выйдет толк, да еще какой! Но это уже мысли пророческие, которые она не собиралась озвучивать.
* * *
Дух земли Морфос, живший в скалах высокого берега, хоть и пребывал в статичном состоянии, однако успел везде.
Приютить у себя в пещерах одну необычную голубку, оберегать которую ему доверил глупый мальчишка водный. Помочь высадить хорошую, крепкую дверь в дворцовой тюрьме, проследить, чтобы парочка молодых идиотов, бегущая из застенка в темноте по узкой каменистой тропе над пропастью, не сорвалась и не разбилась о камни. Потом укрыть туманом небольшую верткую парусную посудинку, которую пижон Джулиус крикливо называл 'Милашкой', надо же было дать им спокойно уйти в открытое море, где за ними уже присмотрит Нириель. Потому что жизнь наследнику надо сохранить. Еще и лодочку того старого пирата, которого Морфос помнил еще мальчишкой прикрыть скалами, чтобы не заметили.
Теперь он успокоился на время, задел на будущее обеспечен. Осталась работа, много работы. Пусть Сафор со своими ребятишками отдувается. И пусть поторопится, как бы мальчишка, которого из петли вытащили, не помер часом.
* * *
Была уже полночь, а Нильда и не думала ложиться спать. У Голена поднялась температура, он метался в бреду. Нельзя было давать ему резко двигаться, и так ноги с трудом зафиксировали. Она послала за костоправом Василием. Пришел, даже ворчать не стал. Провел рукой по горячей щеке парня, что-то бормотавшего в беспамятстве, засопел, опустив голову.
— Он же не умрет? — тихонько спросила Нильда.
Василий вскинул на нее взгляд и вздохнул.
— Слишком долго находился без помощи лекаря, началось воспаление. Сейчас вот, кости вправляли, все обострилось, — он ненадолго замолчал, потом, видя, что Нильда совсем побледнела и упрямая складка перерезает ее лоб, продолжил, — Он молодой, сильный. Должен выжить. Только не отходи от него, не давай метаться. Будешь обтирать его водой с уксусом. Если что — зови.
Ушел.
Девушка осталась одна бороться с болезнью своего теперь уже мужа. Хотя она его мужем не считала, он свободен. То, что она сделала, был просто долг совести. Обещание, данное шаману. Вот поправится, тогда сам будет решать свою судьбу.
А парню становилось все хуже, он уже не метался в жару и не бредил, а просто тихо лежал, весь бледный и горячий как печка. Нильда еле сдерживалась, чтобы не начать плакать в голос. Василий велел обтирать его — вот она и будет его обтирать. Она не даст ему умереть сейчас! Господи, что она может... Господи...
Голен уже давно был без сознания, сначала он варился в каком-то ужасающем жарком мареве, горло наполнялось горячей лавой, кровавые и черные круги плавали перед глазами. Что-то кричал, не помнил, что. Бежал куда-то, не знал, куда. Потом, словно черту невидимую пересек. Мир вокруг стал светлый, весь небесно голубой и золотистый, сияющий... А ему так хорошо стало...
Вдруг видит... Светящиеся фигуры, трое парней спиной стоят. Хотел к ним, а они повернулись — да это же друзья его! Семнорф, Маврил и Эфрот! Закричал:
— Ребята! Погодите, я с вами!
А те в ответ только улыбнулись, Семнорф руку вытянул и говорит, но губы не шевелятся, а голос прямо в голове слышен:
— Куда это ты собрался, парень? Тебе пока с нами нельзя.
— Почему это?
— Потому что живым к нам нельзя.
— Ребята, как я без вас... Я не хочу... Не прощу себе...
— Вот дурень! — воскликнул Маврил, — Ты теперь за всех нас жить должен!
— Да-да, — Эфрот кивнул и захихикал, — Теперь будешь жить один за всех!
— Но как же...
— Нормально будешь жить. И вообще, повезло некоторым. Нильда-то тебе досталась! — Эфрот заговорщически подмигнул.
— Ребята... Постойте, а Алексиор? Его же не...
— Он тоже среди живых, — Маврил кивнул, протянул руку и коснулся Голена.
— Вот, возьми дары наши.
Двое других тоже коснулись парня своими светящимися руками, а потом повернулись и стали таять, растворяясь в небесном сиянии.
— Стойте! Ребята, как же я без вас?!
Они так и не обернулись, но до Голена донесся голос:
— Запомни, мы всегда будем с тобой рядом. А теперь возвращайся. Нельзя сюда надолго.
Постепенное возвращение в бренное тело оказалось болезненным. Голен не сразу обрел чувствительность, сначала услышал чьи-то негромкие всхлипывания, удивился, потом дошло, что его больше не треплет лихорадка, а рядом сидит Нильда, вытирает ему лоб влажной тряпкой и тихонько ругается:
— Только посмей умереть! Только посмей. Ты не знаешь, что я тобой тогда сделаю!
Ему вдруг стало смешно, просипел:
— Что сделаешь, Нильда?
Та сначала обомлела, а потом накинулась на него:
— Ах ты... Напугал меня как! Не вздумай мне жмуром прикидываться!
— Кем?
— Жмуром.
— А это чего такое?
— Покойник, — буркнула Нильда, а потом солнечно улыбнулась парню и погладила по заросшей щеке, — Живо-о-о-й.
— Живой, — кивнул Голен, — Я не умру, Нильда. Не бойся. Я теперь должен жить.
"За них за всех" — подумалось парню.
Он некоторое время молчал, а после сказал:
— Твоему деду с Алексиором удалось уйти. Он жив.
— Откуда ты...
— А... Имел тут беседу кое с кем.
Нильда не стала спрашивать, то, что она теперь видела в Голене, сказало ей о многом.
Глава 21.
Старый Джулиус со своей "Милашкой" побили все мыслимые рекорды скорости. Правда, ветер всю дорогу был попутный и волна хорошая, даже на удивление. Обычно до черного берега трое суток пути, до Рахсаранарта чуть меньше. Но так, чтобы за восемнадцать часов добраться, такого не помнил старый моряк. Не было такого.
Алексиор-наследник все это время просидел на палубе, сжавшись в комок, плакать не плакал, но вид у него был подавленный. Не ел и не спал. Видно, что тяжело переживал. Старому контрабандисту было жаль парня. Такой молодой, и столько на него свалилось... Дед не верил, что этот мальчик с чистыми глазами действительно виновен в том, что ему приписывают. Но в злобу людскую он верил. Не зря столько лет прожил на свете.
К острову пристали ближе к ночи. Высадил Джулиус юношу в пустынном месте, подальше от поселений, оставил одежду и денег, еду. Потом стал прощаться:
— Ты прости, наследник...
— Да какой я теперь наследник. Спасибо тебе, что спас меня...
Но старый контрабандист покачал головой и поклонился со словами:
— Служить тебе мой долг, наследник.
— Но...
Джулиус махнул рукой:
— Клевета, она может убивать не хуже чумы.
Наследник посмотрел в его глаза долгим взглядом, потом сказал:
— Я вернусь. И тогда...
— Я верю, — просто ответил старый морской бродяга, — Береги себя, наследник.
— Прощай.
— Нет, наследник, до свидания, — улыбнулся Джулиус, уже вскарабкавшись на борт.
Юркая "Милашка" исчезла в сгустившейся темноте, Алексиор остался один.
Совершенно один. Именно сейчас он осознал, что прежней жизни больше нет. Она миновала без следа. Вернее, оставив в душе глубокий, кровавый след.
Усталость стала брать верх, сил у Алексиора едва хватило на то, чтобы найти хоть какое-то убежище на ночь, съесть немного хлеба и вяленой рыбы, а потом забиться в щель между камнями.
Несмотря на полное физическое и душевное изнеможение, заснуть сразу не вышло. Но через какое-то время ему все же удалось забыться тяжелым сном без сновидений.
Проснулся он не с рассветом, как собирался. Солнце уже поднялось над горизонтом, когда Алексиор, щурясь, выглянул из своего ночного убежища.
Здесь все было не так, словно страна, в которой он оказался, была не на другом берегу моря, а в другом мире. Этот берег зовут 'черным'? Странно, он скорее блестящий, потому что черноватая пыль, точнее, тонкий песок, которым было покрыто все вокруг, блестел на солнце как слюда или угольная крошка, или зернь на черненом металле.
Впрочем, да. Берег черный, безжизненный и лишенный растительности. Те чахлые кустики засохшей травы, что виднелись в отделении, растительностью не назовешь. Алексиор вздохнул, вспомнив пышные зеленые сады и рощи Версантиума, одернул себя, напоминая, что сады те ему еще долго не придется увидеть. Если вообще, когда-нибудь придется.
Надо было оглядеться, решить куда двигаться и что делать. Хороший вопрос, что ему делать. Как жить? Кто он теперь?
Утро принесло яркий свет, отражавшийся от всех поверхностей, и жару. А еще с новой силой нахлынувшие душевные терзания и чувство вины. Вот так. Чувство было, а вины своей понять он не мог. И перед братом не оправдаться. Занозой в груди застрял страх за судьбу ребят, за Евтихию. Мама, что она подумала...
Надо поесть и идти дальше, не важно, куда, хоть куда-нибудь. Алексиор встряхнул свою верхнюю одежду, когда-то давно-давно, в той прошлой жизни, которая закончилась несколько дней назад, его учили, что в этих жарких, пустынных краях много скорпионов, и они вечно норовят влезть в одежду путников. Скорпион действительно вывалился из рукава, еще один — из сумки с едой. Юноша хмыкнул, глядя на перебиравшего лапками скорпиона:
— Рыбки вяленой не желаешь? Нет? Я так и думал... Ах да, ты же наверное речь мою не понимаешь? Да...
Возможность просто поговорить с кем-то, даже если тебе не скажут ни слова в ответ, даже со скорпионом, все равно роскошь, когда ты совершенно один. Парень пожевал рыбу с кусочком хлеба, выпил немного воды. Воду, кстати, надо беречь. По всему видно, что земли здесь засушливые. А люди... Какие же тут люди? Алексиор быстро собрал свои пожитки, не переставая мысленно восстанавливать в памяти все, чему его успели научить. К счастью, некоторые познания в языках стран 'черного' берега стараниями Антионольфа успели вдолбить в его пустую голову. С улыбкой вспомнил он своего старого наставника и остальных преподавателей, мысленно вознося благодарность за то, что они потратили на него столько времени и сил.
Если удастся вернуться... Если удастся вернуться с честью...
Он вернется. Должен. Ради ребят, ради Евтихии, ради себя самого.
Мама, что она подумала... Брат...
Этот день должен был стать днем его казни.
Путник тяжело вздохнул, отгоняя мрачные мысли.
Алексиор направился вглубь острова, дорога шла сначала вдоль берега, потом поворачивала между холмами и уходила все дальше к горам. Погруженный в свои размышления, он не сразу услышал конский топот. А когда услышал, прятаться было поздно, его уже заметили. Небольшой отряд всадников в просторных темных одеждах появился у поворота дороги. Они быстро переговаривались между собой. Хвала Всевышнему, их речь Алексиор понимал, правда, через слово, но все же. Ничего, он быстро восстановит познания, нужна только языковая практика, теперь-то практики общения у него будет хоть отбавляй.
— Вчера вечером мне показалось, что я видел здесь лодку.
— Из тех, что в обход таможни привозят вино, табак, ткани, благовония и всякие штучки для царского гарема?
— Из тех. Странно, куда они подевались?
— Спрятались? О! Я вижу чужестранца! Смотрите, он белый.
— Наверное, он один из них.
Пока те были заняты, он смог разглядеть их повнимательнее. Пятеро. У всех очень загорелая, темная, но не черная, кожа, тонкие, благородные черты лица, черные глаза, волос не было видно, скрыты под головными уборами, весьма напоминавшими чалму. Говор гортанный, произношение сильно отличается от того, чему его с грехом пополам научили. Алексиор представил, какой у него будет жуткий акцент, если вздумает разговаривать с местными. А разговаривать придется. Но вот, всадники подскакали, окружили его и стали громко выкрикивать свои вопросы. И вопросы становились все настойчивее:
— Где лодка?
— Где... — дальше следовало слово, значение которого Алексиор не знал.
— Товар?
В конце концов, им надоело. Один, видимо, главный, темная чалма на его голове была больше, чем у других, и на ней красовалась булавка с большим лунным камнем, выкрикнул:
