Часть 2. Том 2(8). (без названия)

— Хорошо, — вновь взял слово драконорожденный после тайного сигнала голиафа (я это уловил на уровне предзнания, драйвера прочих рецепторов нуждались в перекомпилировании). — Я принимаю ваше предложение и вашу магическую клятву, сидус, — давая знак опустить луки и убрать оружие. — Встретимся через десять суток по Найшеру, — голосом, сулящим страшные кары за неисполнение с моей стороны устного договора с ним.

Воспоминания о том, как моя бессознательная тушка сразу после этих его слов свалилась на подставленную спину Сержа, и как он подтянул ее хвостом и доставил в Аштарак, я узнал от него же. Моему фамильяру не препятствовали, к чести орденцев никто из них не дернулся в мою сторону и не воспользовался ситуацией с моей слабостью, но им хотелось, глаза старших страсть как желали ревностно исполнить служебный долг, послав +++ +++ дипломатию.

Пелагея

Бескрайнее небо светилось уныло. Ни звезд, ни земли, голое пространство. Пелагея успела испугаться, прежде чем заметила еще три облака. Они, как, оказывается, и она, сами испускали слабое монотонное свечение.

От пришедших видений случившегося облако встрепенулось, разметав клубы — некая субстанция быстро и бесследно истаяла.

В прошлый раз облака были тучами, собственной тяжестью придавленные. Теперь каждое облако имело больше индивидуальностей и окрас из теплых тонов.

Превалировали стеснение и растерянность. Пел роилась вместе со всеми, ни к кому не приближаясь и шибко ото всех не удаляясь, иначе чувство одиночества вырастало до монструозных размеров.

Неожиданное пробуждение ознаменовалось стоном, так х++ ей никогда еще не было! Болит все от мизинцев ног до макушки, ноют кости, о количестве которых в своем теле она ажно не подозревала, хотя сколько раз в учебке их ей скрупулезно пересчитывали учебным оружием.

Продышаться не дали — живот скрутило так, что дыхание вообще сперло, только ртом и хватала секунд десять воздух, пока в легких не начался настоящий пожар, а в глазах не заплясали искрящиеся разноцветные пятна. Мозг самостоятельно извлек вид бочки с застарелой водой и кулька с питательным южноземельным изюмом, вытеснив мельтешение цветов. Они с пробуждения ничего не ели!!! Эта мысль затмила все на свете.

Скорее-резвее-ХОДУ, кушать-есть-ЖРАТЬ!

Затекшее тело пребольно кололось, суставы трещали и не гнулись, мышцы не сжимались.

Огромная пузатая бочка могла легко вместить девушку целиком, она устояла, когда всем весом повисли на ее краю, начав жадно пить. Очередная судорога скрутила присосавшегося к ней водохлеба — бочка была бесстрастна, проведенные в темном и плохо проветриваемом помещении годы убили тайную надежду на то, что когда ее наконец-то выхлебают, то вновь заполнят молодым игристым вином, аромат которого постепенно отбирала пресная вода с химикатами, убивающими жизнь.

Булькая и часто облизывая все еще пересохшие губы, Пелагея добралась до заветного кулька. Зубы хрустели попадающимися косточками, что трясущиеся пальцы сумели доставить в чавкающий и давящийся рот.

Очередная судорога рассыпала драгоценную еду из мешочка по холодному каменному полу, благодаря чьей-то предусмотрительности чистому.

Измученная не могла сидеть — выпуклые и упругие ягодицы сморщились и нещадно саднили, теперь, когда устроенный нервами болезненный гомон в теле распался на очаги. Что-то горячее затекло между ног. Завоняло гноем. Застонавшая Пел вспомнила, как не успела увернуться от слюны тараски, опалившей ей зад и поясницу.

Живот по-прежнему крутило, но чувство голода умерилось от разбухающих в животе сушеных ягод, и хватательно-глотательный рефлекс угас. Какое-то время Пелагея тупо лежала в скрюченной позе, в тесноте не имея возможности вытянуться. Играющие мучительную симфонию очаги боли медленно, но верно приглушались, становясь относительно терпимыми.

Спустя энное количество времени голова чуток прояснилась. Пелагея осознала, что с ее трусливым побегом облачный рой распался, каждый упал в свой личный кошмар. В ней еще оставались силы, собранные пробудившим ее голодом. А остальные в себя не пришли.

Кешниафа бредила на незнакомом языке, мотая головой и всякий раз кривясь от боли в обслюнявленном монстром боку и правой половине головы. Танпелард вообще выглядел куском гниющего мяса, незнамо как дышащего — точно, это она сумела малеха подлечить его тело, лежащее на единственной кушетке лицевой костью в потолок. Тольрапт валялся рядом, в свете оставленного ею при первом осмотре магического светильника, автоматически явившего тусклый сумеречный свет (она тогда посчитала, что дышать всем четверым будет невозможно, если жечь свечи или обычный фонарь, и сварганила светильник из кулона с обработанным чистейшим алмазом), едва Пел по памяти поползла к воде, его руки и лицо под кровавой коркой выгляди по-стариковски высохшими и морщинистыми, а едва с присвистом дышащее подростковое тело крайне исхудалым — одни кости выпирали из-под одежки.

Воняло нестерпимо, однако желудок Пелагеи напрочь забыл о существовании рвоты, не желая возвращать добытое. А вот рассудок... терялся. Девушка, едва осмотревшись, провалилась в спасительное забытье, рывками возвращаясь, когда одна из рук затекала или случалась судорога.

Еще дважды желудок Пел заставлял ее давиться едой и питьем — на третий раз она подгребала ко рту рассыпанный изюм и ореховую смесь, жуя всухомятку, как ни странно не имея сил двинуться. На четвертый раз девушка вполне осмысленно, едва разлепив веки, нашарила бурдюк с витаминизированным и наваристым бульоном, так же консервированным алхимическим путем (Толь не распространялся на тему, у кого украл). Пальцы и губы с челюстью слушались, следуя установке желудка, они не дали пролиться ни капле живительного раствора, вызывающей жар холодной волной льющегося в ненасытную бездну. Ее тело успешно латало себя, чего нельзя сказать об остальных луарцах.

Глядя на балансирующих у самой грани, Пелагея терялась в своих чувствах. Плакать? Торжествовать? Бороться и не сдаваться? Она не смогла до них дозваться или еще раз выйти в то бесконечное небо. А когда попыталась обратиться к магии и обнаружила, что ничегошеньки не получается, то ударилась в панику и упала в обморок, только из-за головного обруча не набив шишку на виске.

Очнувшись, Пел горько заплакала, голод понукал поесть, но кусок в горло не лез. Перегорела! Надорвалась...

Совесть запретила пить из пригубленного бурдюка, когда все слезы выплакались, а живот скрутил очередной голодный спазм. Как бы она не зажимала нос или отворачивалась, луарцы вот они, лежат присмерти, брошенные.

Громко всхлипнув, Пел не смогла пролить ни слезинки — все уже вышло. Брошенные...

Удивительно, истерики не случилось. До белизны сжав губы в полосочку, Пелагея поползла к умиравшему, чье дыхание затухало, а сердцебиение все чаще запиналось — в тишине любые звуки громыхали набатом.

Пел не желала думать о том, чтобы сдаться. В Пек-Блэ она все вытерпела, дойдя до конца и успешно завершив возложенную миссию — детали не суть. Она порвала со всем миром, остались трое, какие-никакие, а родные... любимые или нет не важно, она достаточно с ними сблизилась, чтобы родными, тем более других не осталось... И единственные родные умирают! Вернее один, что в самом критическом состоянии. И кроме кормления она совершенно ничем ему помочь не состоянии. Ну, почти.

Стараясь делать короткие вздохи и не обращать внимания на свой зверски голодный желудок, на боль в ягодицах и малую нужду, Пелагея со свойственной ей вдумчивостью осмотрелась и, найдя подклад, приподняла грудь и голову Танпеларда, попутно вскрыв все струпья, выпуская жгучий гной. Разодрав какую-то тряпку чем-то из кучи убранного от Тана металла, измученная девушки, терпящая боль от кислотных ожогов на руках, стала оттирать тело, начав с груди. Ткань быстро расползалась, требовалась сноровка, чтобы впитать ею расползшуюся по телу слизь тараски и засунуть результат в горшок.

Пел едва успела проконтролировать разрушение лежака — вытекшая жижа разъела деревянную раму. Отстраненно отметив верность выбранного способа — Тану чуточку полегчало после того, как основная масса слюны монстра была с него счищенна. Магесса вспомнила об антисептических свойствах мочи и с трудом справила малую нужду прямо на больного, гоня от себя отвращение и прочие сорные мысли. Помыв свои руки в струе, чтобы не отравить бочку, Пелагея набрала сразу несколько емкостей с водой. Одной из них она сразу воспользовалась в соседней комнатушке, где разделась и смыла то немногое, что мешало заживлению ран на попе и пояснице.

Пелагея запретила себе думать о томм самом месте и последствия своего побега. Оба своих потока она озадачила способами облегчения текущего положения, а не размышлениями о регенеративных возможностях, возвращающемся видении в инфракрасном и ультрафиолетовом спектре.

Девушка не спешила одеваться — ее лохмотья испачканы, слюна разъедает броне-ткань, лишенную магической подпитки, медленно, но верно разрушает волокна. Холодно и голодно... Вскрыв второй килограммовый кулек с ореховой смесью, она начала усиленно пережевывать, запивая водой. По мере насыщения по телу распространялось тепло и уже порядком подзабытая сытость. Увлешкись, она и не заметила, как стрескала половину. Охнув и ругнувшись, Пел повытаскивала бурдюки с питательными бульонами и вином, отыскала скудную аптечку, где хранился вожделенный медицинский спирт.

Помощь тяжело раненным ее не учили оказывать без магии, поэтому закончившая общие приготовления девушка уделила время на обдумывание, а не на вредную суету. В итоге бульон вливался по веревочке, засунутой в горло. Аккуратная и более-менее оклемавшаяся от собственных ран Пелагея пролила мимо очень мало. Чуток в глотку Тана, чуток Толю, повтор, повтор. Мелкому она влила ровно в два раза больше.

Разобравшись с критическими, медсестра раздела Кеш, отволокла в соседнюю комнату и обмыла тряпками, смоченными в вине — за это время слизь расползлась до трех четвертей. Истратив целый кувшин, Пел убедилась в его малой эффективности супротив ее мочи. Поэтому она постаралась влить в себя побольше этого бесполезного для наружного применения напитка.

Ступни и кисти жгло. Несмотря на всю экономию, воды расходовалось много — мытье пола пришлось сделать из-за Тана, которого пришлось отволочь и положить на голые камни, уже чуток подъеденные. Работая как вол над перестановкой, Пел смогла уложить заживо гниющее тело прямо. Истратив последние тряпки и вырезав поющим кинжалом незапачканные слюной тараски куски их одежки (а раздела она всех), валящаяся с ног Пел аккуратно помочилась на Тана, начав с лица. Жутко неудобно, стыдно и отвратительно, а что делать?! Продезинфицированными таким образом руками она дожевала орехи сама, и влила остатки бульона в... родных, начав с Кеш.

Пелагея не считала летящие часы. Покормив, отрубилась. Поднялась по зову, через силу заставила себя разделить пузырь на двоих, потом нашла силы на то, чтобы напоить бульоном, и самой напиться воды. Когда второй и последний бурдюк кончился, Пел чувствовала себя вполне сносно, боль растворилась, став привычной, донимавшая усталость вытеснила мысли о магии, заменив их острыми желаниями отоспаться и отмыться в баньке. Описать, покормить, прикурнуть, повтор, повтор.

Прилагая силу воли, Пелагея тщательно пережевывала запасы пищи, сплевывая в бурдюк, где на вине разводила питательный раствор, вливаемый в постепенно идущих на поправку больных. После первого раза бред у Кеш не повторялся — из-за потерянного времени слюна тараски ухудшила ее состояние. Зато вскоре начал периодически метаться Толь, кожа которого разглаживалась и понемногу розовела.

Запросы росли, а еды становилось все меньше — как-никак она раскочегаривала четыре топки, а убежище рассчитывалось на один непритязательный рот, и магия все никак не возвращалась. И смрад стоял просто ужасный, а количество нечистот росло в прогрессии. В конце концов, Пелагея решилась на рейд по воздуховоду, чтобы опорожнить еще целые горшки и выбросить скопившийся мусор, изъеденный необоримой слизью.

Насобачившись после дюжины "ползок", сведшая все свои мысли до заботы о нуждающихся в еде и питье, Пелагея решилась на длительную разведывательную вылазку. Никто из троих так ни разу и не пришел в сознание ни во время процедур по описыванию или кормлению, ни во время ее чуткого из-за обострившегося слуха сна, превратившегося в дрему наяву из-за Толя, то и дело вскрикивающего и кого-то отчитывающего за пропущенную ловушку, смачно так отчитывающего, от души. Ей самой больше так и не удалось нормально поспать после того, как очнулась в этой каморке во второй раз.

— Воды, еды, тряпья, — шептали ее губы как молитву.

Тесновато для нее, колени и локти ободраны вместе с плечами и бедрами, ни Кеш, ни тем более Тан тут однозначно не пролезут. Полно мелких шишек и ссадин. Девушка приноровилась полазать, одновременно таща за собой или проталкивая перед собой груз, но сейчас ей было легче извиваться налегке, голой и чихающей от продувающего сквозняка.

Тольрапт

Едва очнувшегося парня вырвало желчью от смрадной вонищи. Мягко зажегшийся тусклый свет высветил полную нечистот каморку — впустую, слезы застилали глаза парня, а когда он попытался их стереть шевелящейся, но почти не ощущаемой рукой, как их защипало. Начавший активно шевелиться паренек после вспышки боли провалился обратно в кошмар — будучи прислоненным спиной к стене между двумя ящиками, он из-за частью атрофировавшихся или не восстановившихся мышц свалился вперед, ударившись головой об пол.

Второй раз Толь пришел в себя от чьего-то чихания. Лоб болел, от вонищи тошнило, но немедленно блевать не тянуло. Проморгаться удалось быстро — тусклая трескучая свечка стояла так, чтобы не резать своим пламенем глаза.

— С-су-ука-а... — протянул он, увидев, как Пелагея мочиться прямо по середине второй клетушки на кучу испорченного мяса, походу и вонявшего столь нестерпимо.

Чумазая девушка дернулась и было мелькнувшая радость сменилась обидой. Скрежетнув зубами и плотно сжав губки, она опустила лицо на гниль, а руки с неким остервенением помыла в дрогнувшей струе. Вот тут его вытошнило, правда он успел подставить локти, когда тело качнуло вперед и едва не вывернуло наизнанку.

В голове неясные обрывки кошмаров, старых, тех, в которых он терял глупых юнцов, самодовольно решивших, что научились всему и уже готовы брать дома серьезных купцов. Там их и насаживало на колья, разрубало до паха, разрывало в пламени, они истекали кровью, лишившись конечности.

От капель, что упали с перешагнувших его босых ног прямо на щеку, кашлявшего Толя жестоко вывернуло желчью, а когда раздался хруст его любимых орешков (их он ни с чем не спутает), голодный живот так скрутило, что руки дрогнули, а лоб вновь встретился с полом, вызвав искры из глаз, которые быстро перешли в картину сработавшей ловушки, убившей возомнившего себя крутым мастером-воров новичка.

Третий раз его разбудили позывы по малой нужде. Вонь терпелась в основном благодаря запаху прогорклого масла, шваркавшего в светильнике, расположенном прямо перед его лицом. Свет слепил, а чудовищная слабость мешала подняться — ходить под себя он не был приучен, а осознание того, что находится все еще в своем убежище, настигло сразу, вспомнились запечатываемые кувшины и Пел, которой он лично — лично! — показывал и объяснял, что тут для чего! Злость на нее, превратившую келью в помойный свинарник, помогла подтянуть ноги, однако бестолково — слишком скользко от неубранных рвотных масс.