Я всё еще помнил про Невилла и не преминул поинтересоваться у опекуна, как обстоит дело с похоронами Августы Лонгботтом. Оказалось, Визенгамот учел ситуацию в семье Лонгботтомов и еще вчера отдал распоряжение Министерству позаботиться о похоронах. То немногое, что делалось в Министерстве по социальной защите, проходило через штат Министра Магии, поэтому оттуда выделили нескольких сотрудников, сопроводивших тело бабушки Невилла сначала в Мунго, где его подготовили для погребения, а затем в поместье Лонгботтомов. Из Августы сделали национальную героиню, её торжественные похороны должны были состояться завтра в полдень на лондонском кладбище для волшебников. Из-за этого следующее заседание Визенгамота было назначено только на послезавтра.
Видимо, Роули вчера хорошо встряхнул Министерство, если все там забегали как тараканы, выполняя его распоряжения. Августа была посмертно представлена к награде орденом Мерлина 3-й степени, а Невиллу назначили приличную пенсию до его совершеннолетия. Интересно, кстати, что в 80-х никто в Министерстве не озаботился ни наградами для героев Первой Магической, ни пенсиями для их детей — тогда все радовались за себя, а до жертв войны никому не было дела, иначе Дамблдор не смог бы беспрепятственно умыкнуть ребёнка. Я сказал опекуну, что такие подробности прошлого наверняка пригодятся Рите при подаче сегодняшних событий в прессе, и он немедленно отослал ей сову.
Никто из наших не был хорошим знакомым Невилла, поэтому на похороны его бабушки отправились только мы с опекуном. С утра я побывал в Хогвартсе, где снова помогал Крокеру, а ближе к полудню вернулся в особняк Малфоев, откуда Люциус аппарировал со мной на кладбище.
Из-за газетного ажиотажа там собралась целая толпа желающих проводить Августу в последний путь. Министерские сотрудники, члены Визенгамота, несколько старинных приятельниц Августы, от Хогвартса — мадам Хуч как декан Гриффиндора, просто зеваки и конечно же, пресса и охрана. Из молодёжи почти никого не было — сам Невилл, я, несколько малознакомых учеников, пришедших сюда с родителями. Среди них была и наша однокурсница-хаффлпаффка, про которую говорили Джастин и Тед. Родители Невилла почему-то отсутствовали.
Приходившие прощались с покойницей, подходя к украшенному цветами и лентами гробу, у которого стоял Невилл в траурном камзоле, серый и осунувшийся от горя.
— Лонгботтом, — кивнул ему я.
— Поттер, — в его ответном взгляде что-то ожило.
— Если что нужно, обращайся, — почти дословно повторил я содержание своей записки.
Он ответил рассеянным кивком, и я отошёл от гроба. Здесь было не время и не место для разговоров, сзади подходили ещё люди.
Ровно в полдень прощание закончилось. Скримджер произнёс короткую проникновенную речь, и тело Августы опустили в могильную яму. Под рыдания подружек покойницы гроб засыпали землёй, установили памятник и украсили могилу венками. Народ стал понемногу расходиться, заплаканные старушки увели Невилла, а мы с Малфоем вернулись домой.
В последующие дни я не вылезал из Хогвартса. Крокеру был нужен помощник, да и мне было не лишним кое-чему поучиться у него. Мы убрали разбитые артефакты, восстановили всё, что еще можно было восстановить, вскрыли директорский стол, но не обнаружили там ничего компрометирующего. Воспоминание о суде над Краучем-младшим, вылившееся из опрокинутого думосброса, оказалось поддельным — в подлинных воспоминаниях никогда не бывает вида со стороны. Как сказал Крокер, оно было частично подправлено, частично скомпоновано из воспоминаний двоих наблюдателей. Почему оно стояло на столе в свободном доступе для каждого, можно было только догадываться.
В одном из шкафов мы обнаружили ещё около двух десятков колбочек с такими же поддельными воспоминаниями. Все они были отправлены в Отдел Тайн.
Я поинтересовался у Крокера, как уничтожить хоркрукс в Фоуксе, по возможности сохранив самого феникса. Тот сразу ответа не дал, но обещал разобраться.
Расследования Визенгамота продолжались. Пресса муссировала горячую тему, британцы пребывали в затяжном шоке. Вся эта невежественная, бесхребетная толпа простонародья, готовая поверить в любую сплетню и трусливо прячущаяся за спину ребёнка, некогда обучалась в Хогвартсе и была продуктом идеологической обработки Дамблдора, в последние сорок лет бывшего духовным наставником магической Британии. Теперь она осталась без вожжей и никак не могла переварить, что её кумир с грохотом слетел с изрядно уже расшатанного пьедестала.
Сон разума порождает чудовищ, как отметил один из великих сумасшедших. И если судить по порождениям колективного разума британских обывателей, тот давным-давно уже спал мёртвым сном. Если вообще когда-нибудь просыпался.
Сбежавших Дамблдора и Грюма разыскивал аврорат. К маглам для розыска не обратились, до такого могла додуматься только дурная голова Фаджа. Разыскивали в своём привычном стиле — развесили везде листовки с колдографиями преступников и стали ждать сигналов от сознательной общественности.
Общественность безмолвствовала.
Малфой был занят не меньше, чем я, хоть и не был членом Визенгамота. Целыми днями он пропадал в Министерстве, используя для влияния на ситуацию все доступные средства и возможности. О своих достижениях он мне не сообщал, но мы с ним регулярно обсуждали, какие акценты будут наилучшими в той или иной статье Риты Скитер. С нашей поддержкой и с нашими сведениями Рита поднялась на вершину журналистской славы. Её считали всезнающей и вездесущей. На неё ссылались. Её цитировали. Её боялись.
В особняке Малфоев по-прежнему было очень людно. Кто-то появлялся, кто-то исчезал, но тем не менее у нас ежедневно проживало более двух десятков гостей. Вернулся Винс, а за ним и Милли, после трёхдневного шатания по родне объявились Тед с Дианой, прихватив с собой Юнону, младшую сестрёнку Дианы. После того как с Патилами договорились о помолвке Падмы и Грега, они были всей семьёй приглашены к Малфоям для знакомства с будущей роднёй.
Нарцисса, давно собиравшаяся подучить Драко забытому за годы Хогвартса французскому, наняла в особняк на лето француженку-учительницу, которая должна была обучать всех желающих. Кроме Драко, уроки посещали Тед и Диана, её сестра Юнона, собиравшаяся на следующий год в Шармбатон, Ромильда с Рейнбертом, Падма с Парвати, Эрни и Дирк. Младший Россет оказался подкован во французском, у них в семье старались не забывать свои корни. Я тоже с удовольствием присоединился бы к урокам, если бы в это время не был занят в Хогвартсе.
Россет-старший работал над учебником по магловедению. Он оказался маглорожденным сквибом, благодаря чему и продержался так долго после аварии. Обычное дело, когда в родне и предках маглорожденного колдуна имелось один или несколько сквибов — как говорил Эйвери-старший, волшебная кровь сначала должна загустеть и только потом проявиться. Другое дело, что такие сквибы никому не интересны и идут у колдунов наравне с маглами. Но если взаимный интерес всё-таки состоялся, они имеют преимущество перед маглами, потому что могут видеть недоступное восприятию маглов, хоть и не могут колдовать, и способны применять кое-какие волшебные возможности. Отец Дирка, например, мог самостоятельно пользоваться каминной связью, тогда как у магла это не получилось бы.
Драко, похоже, подостыл к квиддичу. За год он достаточно самоутвердился в этой игре, побывав ответственным за квиддичные тренировки болгар и завязав дружбу с самим Виктором Крумом. Он по-прежнему любил известность, но повзрослел и осознал, что слава не обязательно должна быть квиддичной. Он по-прежнему любил погонять на квиддичном поле, но у него появились и другие интересы. Читать он по-прежнему ненавидел, зато не пренебрегал никакими разговорами на важные для него темы.
Я сам видел, как он с горящими глазами выслушивает рассказ Россета-старшего о дипломатическом гении Талейрана.
Дневная жизнь в особняке проходила мимо меня, я возвращался туда только к ужину. К сожалению, потому что времяпровождение у Малфоев было как никогда разнобразным и увлекательным. Прежде я не придавал этому значения, потому что самым значимым для меня всегда было то, что диктовала необходимость, но с тех пор я изменился и стал жалеть о пропущенных маленьких радостях жизни. И о радостях побольше, например, об общении с Ромильдой.
Понятно, что из-за её возраста между нами не было ничего, что могло бы считаться компрометирующим. Это я еще не о самом интимном, а обо всяких обжимашках и поцелуйчиках в уединённых местах. Ромильда в свои тринадцать с половиной еще не нуждалась ни в чём таком, ей было достаточно немного тепла и особенного внимания, как подтверждения того, что она моя избранница. А что до меня... мне начинало казаться, что три с половиной года до её совершеннолетия — это Мордред знает как долго.
Не скажу, что я не мог бы жить без неё — мог бы и жил бы — но она была важной частью моей жизни, делавшей её полноценнее.
Наша помолвка была назначена на двадцатое августа — воскресенье, один из дней астрологически благоприятного периода. Ромильда еще не была моей невестой, но я уже сейчас относился к ней, как к своей супруге — то есть, женщине, с которой мне всю жизнь предстояло пройти в одной упряжке. В этом была наша разница с современными маглами, слишком мало зависевшими друг от друга. Пока они перебирали мальчиками-девочками, мы учились быть верными своему единственному выбору. Пока они надеялись, что "если что, то разведёмся", мы учились сживаться и притираться друг к другу. Мы — друзья и родные, союзники и любимые — были друг у друга на всю жизнь.
Мне негде было выучиться этому у маглов. Этому научил меня Тед.
Невилл не спешил воспользоваться моим предложением помощи, и это меня не удивляло. В самом деле, кто я ему был? Да почти никто — однокурсник с чужого факультета, в чём-то товарищ по одному из его несчастий и уж точно не жилетка, в которую приятно поплакаться. Меня скорее удивило, когда он всё-таки написал мне недели две спустя. Как обычно, с предложением встретиться и поговорить.
К этому времени мы с Солом Крокером восстановили кабинет и почти разобрались с защитой личных апартаментов директора. Оставалось немного, и хоть я и подрядил невыразимца на инвентаризацию хранящихся в кабинете артефактов, это было не срочно. Мне даже не пришлось ничего откладывать и переносить ради встречи с Невиллом. В Британии было не так уж много мест, которые были точно известны нам обоим, поэтому мы договорились встретиться в Косом переулке, на веранде в кафе Фортескью.
Лонгботтом пришёл ровно в три часа дня — в траурном камзоле, строгий, похудевший, с плотно сжатыми губами. Он и так был высоким для своего возраста, а в последнее время, кажется, вытянулся ещё больше. Как и прежде, мы поздоровались согласно этикету, словно малознакомые люди, и он подсел ко мне за столик.
— Мороженое? — предложил я.
— Нет, не хочется, — он вздохнул. — Я с кладбища, каждый день навещаю.
Он не спешил продолжать разговор, и я глянул ему в лицо:
— Извини, утешать — не моя сильная сторона. Понимаю, потеря очень тяжёлая.
— Ничего... — пробормотал он. — Меня все... утешают.
— Надеюсь, Министерство организовало всё как надо, — сказал я, имея в виду похороны.
— Да, все было... достойно. Бабушка бы... — он сглотнул. — ...одобрила.
— Жизнь не кончена, Лонгботтом. А как твои родители?
— Они ничего не знают. Бабушка отправила их в Швецию долечиваться. За две недели до того как... Там у них нашли ментальные закладки, но сказали, что закладки свежие и их можно убрать без последствий. Поэтому она и забрала меня из Хогвартса сразу же после экзаменов. Чтобы и мне что-нибудь в мозги не вставили.
— Мне говорили, что тебя забрала бабушка.
— Ты спрашивал?
— Было подозрительно, что новая надежда Британии нигде не показывается. Тебя могли как спрятать, так и похитить. Но если ты был с бабушкой — то всё в порядке.
— А знаешь, для рода я действительно был бастардом. Моя бабушка не Лонгботтом по крови, но она была регентом рода Лонгботтомов из-за того, что случилось с отцом. Она провела надо мной ритуалы признания и очищения крови... накануне Визенгамота... когда прочитала этот архив. До этого она не считала меня достойным наследником и всё еще надеялась, что отец выздоровеет.
— Может, ты всё-таки неправильно догадался про наследника, — предостерёг я.
— А что тут догадываться, она сама мне сказала. Она у меня прямая, моя бабушка. Была...
— Если ты читал о своих предках, то должен знать, какие это стойкие и отважные люди. И прямые, потому и гриффиндорцы.
Лицо Лонгботтома прояснилось, взгляд оживился.
— Она гордилась, что мой отец — гриффиндорец. Что он со светлого факультета.
— Свет, Тьма — это мода нынешнего века, прежде так не делили. И слизеринец может быть меценатом, и гриффиндорец — фанатичным убийцей. Из Гриффиндора прежде выходили воины, что тут светлого? Простота и прямота — еще не залог добронравия и порядочности, хотя гриффиндорцам, конечно, сложнее крутить интриги.
— Дамблдору это, как видишь, не мешало, а он был гриффиндорцем, — грустно заметил Невилл.
— До Слизерина у него не дотягивала родословная. Шляпа туда и сейчас безродных не очень-то распределяет, а тогда, в начале века, к этому относились ещё щепетильнее.
— Бабушка рассказала, что Дамблдор спрашивал у неё этот архив вскоре после окончания войны. Но тогда она не знала, что эти бумаги у неё в доме, а когда нашла их несколько лет спустя, уже не придала им значения. Скажи, она хоть не зря... умерла?
— Конечно, не зря. Её поступок войдёт в историю Британии, можешь не сомневаться. У нас были кое-какие доказательства, но общественное мнение — это такая тупая стихия. Если уж оно что-то вбило себе в голову, его пока носом не потычешь, ни в чём не убедишь. Сейчас понятно, что было бы лучше, если бы твоя бабушка связалась с Роули еще до собрания, но кто же знал, что там будет опасно... Охраны нагнали больше обычного, но Грюм раскидал их как котят. Я сам видел.
— Ты? Видел?!
— Опекун был там среди свидетелей и показал нам этот момент в думосбросе.
— Эх, а я не видел... — машинально посетовал он.
— И не надо, зрелище очень тяжёлое. Половина зала была залита кровью. Трое убитых, больше десятка раненых. Грюм кидался Бомбардами и Секо, а это кровавые заклинания.
Невилл, и без того не цветущий, побледнел ещё больше.
— У меня было дурное предчувствие. Я отговаривал её идти туда и даже отговорил, но она всё утро была как на иголках, а после обеда всё-таки передумала и отправилась в Министерство. Она никак не могла простить, что Дамблдор втянул в это моего отца.
— Сам-то ты как? — увёл я его с тяжёлой темы. Он с готовностью подхватил мой пас.
— Сейчас уже более-менее. В первые дни, конечно, было ужасно. Одиноко очень. Меня навещают, но не на весь же день. Вечерами я заставляю нашу Ринки сидеть рядом, чтобы было не так жутко.
— По крайней мере тебе никто не говорит в оба уха, что твоя бабушка погибла ради тебя, — нет, я не пытался пожаловаться на свои обстоятельства. По правде говоря, я совсем упустил этот подтекст из вида, а то бы воздержался от подобного намёка, но Невилл понял меня именно так и горячо посочувствовал:
