Каменный город

Мы заняли свободные места у окошка.

Мне очень хотелось спросить обо всём мужа, но пришлось заглушить любопытство и набраться терпения.

Когда отчалили, ухнули вниз. Перехватило дыхание, но визг, в отличие от других немногих путешественников, удалось сдержать.

Корабль выровнялся и полетел. Я не стала смотреть в окно, хотя и сидела около него, закрыла глаза, постаралась отрешиться от мыслей.

— Хочешь поговорить? — неожиданно спросил муж.

— А можно? — повернулась к нему.

— Можно.

Огляделась. Отметила, что рядом никого. Про то, что я разбудила природу ото сна, я догадалась. Но что муж сделал, неясно. Тут вспомнила про погодные установки. Здесь есть зима, значит, погодная установка не действует, если она вообще имеется. А поскольку к остальным улочкам я вряд ли имею отношение, значит...

— Ты включил погодную установку?

— Да.

Дальнейшие вопросы отпали.

— Прости... — я ведь подвергла опасности не только себя. Испытала чувство вины.

Муж молчал.

— Ты поэтому посоветовал мне не выражать чувства?

— Нет, я объяснил почему. Но... Я был неправ.

— Ты о чём?

— Мы — часть Всевышнего, но положительные чувства на то и положительные, что дарят Любовь всему окружению и себе. Они нужны. Но тебе надо быть осторожной в проявлении чувств, — замолчал, но я не прерывала, чувствуя недосказанность. — Твои родичи наверняка не знают про твою силу.

— Не знают, — подтвердила его догадку.

— В роду есть кто-то с силой?

— Если и есть, я про это ничего не ведаю.

— Постарайся вести себя отстранённо.

— Это сложно.

— Я в тебя верю.

Вот тебе и поговорили.

Оставшуюся дорогу мы молчали. Я глядела в окошко, отмечала, что мы уже покинули город, пролетели над белоснежными полями, хвойными, голыми лиственными лесами, ещё полями, только на этот раз чёрными. Похоже, зима закончилась. Были и зелёные озимые поля. Но я постаралась остаться равнодушной. Вскоре мне надоело смотреть, поэтому вновь закрыла глаза и выкинула все мысли. Шум двигателей и завывание ветра мешали отстраниться от них. Но вскоре удалось и их выкинуть.

Летели около часу, как мне показалось. Мешали заснуть торговцы деньгами, муж поменял немного столичных, отдав небольшой кристалл. Приносили и напитки, но я старалась не замечать, слыша звуки и разговоры лишь на задворках сознания.

— Мы прилетели, — вдруг услышала голос мужа около уха. Резко вскочила. Оказывается, задремала.

— Что, уже в Турухе?

— Да. Идём?

— Погоди, — захотелось взглянуть в окошко, что я и сделала.

Внизу расстилался знакомый треугольный город. Точнее, три треугольника, наложенные друг на друга. Какая-то мысль проскочила в сознании, я не успела её ухватить. Поэтому взглянула на город и постаралась разобраться в потоке сознания. Взглянула вновь. На что похож город с высоты птичьего полёта? На клеймо данной местности.

Все товары, созданные в Турухе имеют вот такое клеймо. Да и в других городах ставится подобная печать. Каждый город неповторим с высоты птичьего полёта. И я, пока описывала диковинки в палатах, встречала много разных клейм. Но... Сейчас вот подумала, что Ярцево ни разу не встречала в накладной хотя тот же Турух имелся. А ведь вложенное солнышко точно было. И это заставляет задуматься. Ошибка или обман?

— Колыван, посмотри, — позвала к окошку уже снимающего с вешалки наши плащи супруга.

Он взглянул.

— Узнаёшь? — спросила я.

— Клеймо на некоторых диковинках? — с сомнением спросил он. А ведь сразу в точку попал! Сразу видно, что глаз намётан! Что является стражем!

— Да, но... Я тут подумала, у Ярцево ведь клеймо тройного солнца.

— Верно.

— А ты видел эти клейма в палатах?

Колыван задумался. Вспоминает.

— Видел, — наконец выдал он.

— И я видела. А чем славится Ярцево?

— Корабельными изваяниями, музыкальными шкатулками с поливой*, всевозможными механизмами и другими вещами.

— Вот! — вспомнила одну шарманку, три музыкальные шкатулки и заводные диковинки с этим клеймом. — В накладных было указано: "происхождение неизвестно".

Очень подозрительно. Может, конечно, мастер не пожелал славы, но... Клеймо города ведь стояло. Могли б указать, откуда. Но с другой стороны, а зачем ставить клеймо города, если желаешь остаться неизвестным?

— Я займусь этим, — прервал размышление этот вновь суровый страж. Он должен был прийти хотя бы к тем же выводам, что и я.

— Может, не стоит в это лезть? — что-то как-то не по себе, как начинаю об этом думать.

— Посмотрим по обстоятельствам. Пойдём, а то нас здесь запрут.

Медлить не стали. Но плащ я всё же накинула ещё внутри.

На причале оказалось ветренно, и холодно. Я поёжилась, поспешила застегнуть все пуговицы да надеть варежки.

— Знаешь, что чудно, — сказал муж, пока ехали на подъёмнике.

— Что?

— Ты ведь мне по сфере деятельности совершенно не подходишь.

Я нахмурилась. Не понравился мне ход его мыслей.

— Вот гляди, тебе нужна земля, причём вдали от всех людей, — всё же Колыван продолжил ход своих рассуждений. — А я военный. Куда пошлют, туда и пойду. И пока мы застряли в столице. А тебе там не место, понимаешь?

Я тоже об этом думала, понимая, что свою силу приходится постоянно сдерживать, что висячие сады — это моя головная боль. Да, мне нравится возиться с порослью, но я не особо люблю разводить на окнах комнатные растения, а сейчас ведь тоже развожу в большем объёме и более крупные, но почти те же. И если мы застрянем в Камень-граде, то вряд ли моя душа будет петь. Хотя хлопоты оказались приятными с выбором растений, их расположением.

Подъёмник остановился. Двери распахнулись.

Мы вышли.

— И что ты предлагаешь? — спросила я, поворачиваясь к супругу.

— Ничего. Просто пытаюсь понять смысл нашего союза.

— Ты ведь сам предложил пожениться! — в душе начало нарастать возмущение. Неужто хочет разорвать наш союз в виду того, что я пока не имела мужчину? Разорвать союз можно лишь по двум причинам: позоре, нанесённом невестой, если она оказалась не девственницей, или, если она осталась нетронута, то по причине несостоятельности супруга, что, впрочем, тоже считалось позором, но уже для мужа.

— Успокойся! Ты — моя жена. Это не обсуждается. И я тебя не отпущу. Но всё же, зачем давать тебе силу и сковывать её? Я не понимаю.

— А ты разве не скован?

— Это несколько иное. Без этого можно обойтись довольно часто.

— Ну, не скажи. Тоже сдерживаешься.

Кивнул. А я успокоилась и задумалась. Правда, для чего нам дали силу, которую приходится скрывать? Почему мы живём во время, столь опасное для волшебников?

Как только мы оказались за пределами стана, к нам подъехала повозка. В отличие от Ярцево, в Турухе машин не имелось, в сёлах в каждом доме была лошадь. Ну а в городе кормить её оказывалось слишком дорого. Поэтому совет старейшин решил, что дешевле содержать табун лошадей, а окупать их за счёт платных перевозок.

Ну а поскольку не всегда извозчик может убрать за своим конём навоз, даже при условии введённых штрафов, то и его запах — обычное явление, к которому со временем привыкаешь и не замечаешь, лишь удивляешься, когда приезжие начинают кривиться. А тут я отвыкла. А ещё стало стыдно перед мужем. Показалось, что я из деревни приехала.

Взглянула на мужа, но ни одного чувства на маске безразличия не отражалось.

Колыван подошёл к повозке, спросил по поводу цены поездки, без вопросов отдал деньги. А вот я подошла к лошади. Она казалась такой красивой, эта лоснящаяся чёрная шёрстка, удивительно-мудрые глазки, обрамлённые густыми ресницами, фыркающая мордочка. А у меня даже ничего и нет, чем можно угостить. Я погладила её по головке, прижалась лбом к шее, вдохнула кажущийся необычным запах. Лошадка не возражала, кусала легонько мне плечо, что почти неощутимо через меховой плащ.

Муж разговаривал с извозчиком, расспрашивал о жизни города, говорили и обо мне.

— Что, твоя жёнка, соскучилась по лошадям?

— Соскучилась.

— Деревенская, что ль?

— Местная.

— Да? Дочь извозчика? — предположил возница.

— Нет, дочь торговца тканей, — ответил супруг.

— Род Швецовых?

— Да. Угадал, отец, с первого раза!

— Ну так, — смутился извозчик, — у нас тут лишь один род занимается тканями, пришлых здесь не любят, особливо купцов. Швецовы сами ткани делают, затем уже продают.

И откуда сведения у супруга о моей семье? Не помню, чтобы рассказывала ему о ней.

— Другим городам тоже? — это уже муж.

— Вот чего не знаю, того не знаю, — ответил мужик. — Ну что, молодуха*, поехали?

— Едем! — сказала я, отстраняясь от лошадки.

Родной город поразил своей живостью. Я, оказывается, очень сильно скучала. Дождя, на удивление, не было, светило солнышко. Лужи располагались то тут, то там, в которых купались птички: голуби да воробьи. И так звонко чирикали и даже дрались, что я хихикнула. Проезжали мимо извозчики, а некоторые ещё и гружённые товаром, встречались и тройки лошадей, собаки лаяли, бегая за тележками, коты сидели на окнах и крышах, люди спешили по своим делам пешком и в повозках. Город жил своей жизнью, и казалось что я никуда не уезжала. Такие же вывески, такие же люди. Всё по-прежнему.

Вот любимая сладкая лавка, делающая медовые плодовые сладости, моя любимая. А вот булочная, где я частенько покупала хлеб. А это... Это наша лавка.

Постаралась не поддаться волнению, но не вышло. Руки дрожали. Как меня примут? Будут ли рады видеть? Как матушка встретит? Дочь, как оторванный ломоть. Она ведь уходит в род мужа. Да и с родителями чаще всего не общается, разве что братьев у неё нет да доглядывать их на старости приходится мужу дочери. Наш род жил дружно, помогая родным. А вот дочки... Они уходили в другие рода. Я раньше не задумывалась об этом. Да, на свадьбе сестёр двоюродных и троюродных гуляла. А вот потом разве что случайно встречусь, или в нашей лавке покупают что.

Мы выбрались из повозки, тут же уехавшей за новым заказчиком. Супруг крепко сжал мою ладошку.

— Беляночка, всё хорошо?

Он ведь чувствует мою тревогу.

— Боязно идти в бывший дом. Вдруг не обрадуются?

— Чего гадать, пойдём и узнаешь!

Он прав. Чего себя мучить?

Я кивнула.

— Колыван, а может... — хотела попросить, чтобы он первый шёл. Родные ведь его не знают, кроме батюшки, а я наберусь духу выйти из-за его спины.

Муж не стал спрашивать, просто пошёл вперёд. Лавка сейчас работала. Даже в выходные. Просто чередовали эту обязанность все женщины рода. Я раньше тоже два дня в девятицу выполняла эти обязанности. В другие дни либо по дому возилась, либо у родичей на предприятии помогала, либо рукоделием занималась. Толкнул дверь, раздался звон колокольчиков, возвещающих продавца о новом покупателе.

— Здравствуй, добрый молодец! По делу пришёл, аль товар глянуть? — заученная приветственная речь прозвучала в устах матушки как-то чудно. Неужто она за прилавком теперь?

— Доброго здоровья! Жене подарок хочу выбрать. Подскажи что, матушка.

— А какой цвет её глаз? Подарок личный или вселюдный? Готовый или полотно?

— Жена моя — рукодельница, сама сошьёт да вышьет. А что до ткани... Дай что-то особенное, погляжу, а там решу, для каких целей.

Матушка засуетилась, принесла тюк самой дорогой ткани. Тонкой, но очень красивой. Из крапивы с добавлением особого растения, хранящегося нашим родом в тайне, придающего волокнам свойство разглаженности и делающего их ещё тоньше. Но она очень дорогая.

В лавке оказалось жарко для зимнего плаща, пришлось снять наголовник да расстегнуть пару пуговиц.

Мама выложила несколько тюков разных расцветок однотонных да ярких с цветами. Муж выбрал одну ткань с цветами, а вот вторую нежную однотонную.

— Под цвет её глаз, — сказал он.

Мама отрезала аршинов шесть каждой. А ведь матушка не спросила, сколько надо, хотя бы, какого роста жена Колывана. Сперва уточнить следовало, может, муж мерки знает иль заказ от жены принёс. Да, если не знает, то шесть аршинов режем, с запасом, но иной покупатель может и обидеться.

— Что-то ещё? — вежливо поинтересовалась матушка.

А муж чуть сжал мою руку и, обращаясь себе за спину, спросил:

— Белян, ещё что хочешь?

— Беляна? — спросила мама. — Какое редкое имя...

Не то, чтобы совсем уж редкое. Встречается. Даже в Турухе я одну Беляну, кроме себя, знаю.

— Так и будешь прятаться? — сдал муж меня с потрохами.

Я нерешительно вышла. А матушка даже уронила свёрток, увидев меня. На её глаза набежали слёзы.

— Мамочка...

— Доченька! — и мама, отворив прилавок, кинулась ко мне. Мы обнялись. Матушка всё не хотела отпускать. Бормотала, что я отощала.

— Ладно, если захочешь, сама выберешь, — услышала я голос мужа. И он положил столичный кристалл с деньгами на прилавок, а свёрток, наоборот, поднял.

— Не надо платить, пусть будет подарок... — возразила мама.

— Я покупаю подарок своей жене не как зять, а всего лишь покупатель, и могу те же деньги отнести в соседнюю лавку, — спокойно возразил супруг.

Мама кивнула и взяла кристалл.

— А это что? Вы платите драгоценными камнями?

— Это кристалл связи и столичные деньги, чтобы не менять в летучих кораблях, — пояснил Колыван с каменным выражением лица. — С дочкой сможете общаться, если захотите.

Мама прослезилась и раскрыла объятия для зятя. Колыван подошёл к маме и обнял тёщу. Она такой маленькой казалась рядом с ним. Я тоже так смотрюсь? Мы ведь с мамой почти одного роста.

— Не думала, что тот сон — правда, — сказала мама.

— Сон? — удивилась я.

— Нам в эту ночь с твоим отцом сон приснился, что ты замуж вышла, а мы присутствовали в хоромах на обряде, — пояснила родительница. Эта родная женщина выглядела сейчас особенно хрупко. И хоть лицо ещё не имело морщин, но виски уже тронула седина, хотя в золотых волосах её заметить сложно.

Сон? Значит, родители уже спали, когда мы обряд совершали в хоромах. А ведь провели его среди ночи. В Турухе ложились спать после заката, стараясь завершить все дела ещё в сумерках. Даже искусственное освещение отсутствовало на улицах, намекая на то, что по ночам положено спать. Да и дома светильники были слабенькие, служащие скорее ночниками, чем источником света. Накопители заряжали в хоромах и расходовали бережливо, большей частью для машин на производстве да разных устройств, облегчающих домашний быт.

— Значит, вот ты какой, зять! — сказала мама, отстраняясь и высоко задирая голову.

— Мам, это Колыван! Муж мой. Мы вчера поженились.

В глазах мамы мелькнула обида. Думаю, связано это было с тем, что наш род на свадьбу не пригласили.

— Мы в хоромах одни были, — решила пояснить. — Потом проведали его родителей, теперь вот вас.

— Вот как? — удивилась мама. — А разве на свадьбе не двумя родами гуляют?

— У нас в роду это не принято, — пояснил Колыван. — В хоромах лишь жених да невеста, но оба рода призываются как свидетели через Всевышнего.

Матушка побледнела. В чём дело?