Часть 2. Том 2(8). (без названия)

— Ты... чего... творишь? — Попытался он промычать в попытке донести суть.

— Хочешь ссать? — Грубо вопросило в ответ нависшее сверху хмурое лицо.

Толю было муторно, изнутри терзал голод, а снаружи духота и вонизм. Он промолчал, будучи не в состоянии даже подняться самостоятельно. Толь решил наклусить под себя, но ничего не просить у этой... Изможденный кошмарами мозг соображал неахти как.

— Если сходишь под себя, больше поить не стану, — безжалостно заявил голос из тени за фонарем с трескучим и неровным пламенем.

— Дай кувшин, — промямлил Толь. Угроза возымела действие, слишком слаб он и беспомощен. Пока. А потом он все-все припомнит!

— Нет, потеряются целебные свойства, — сурово. То ли учительский наказ, то ли просто суровость. Хотелось очень-очень, мышцы еще держали, но вот-вот самопроизвольно расслабятся, а пить хотелось, есть.

— Сам не встану, — простонал Толь, закрыв глаза от слепящего света, от которого вдобавок начинала кружиться голова.

— Так и быть, помогу, — раздалось рядом. — Начнешь по команде, понял? — Откуда-то прорезавшимся непререкаемым тоном.

— Угу...

Его взяли под мышками и немного протащили. В сторону... Толь скривился. А потом, а потом он буквально ах++, когда вгляделся.

— Б++, сбавь напор! — Ругнулись сзади.

Обнимающая рука чуть отодвинула назад его таз, а вторая взяла член и начала поливать изуродованное лицо, закашлявшееся от чрезмерного количества полившейся внутрь мочи. Об уринотерапии Толь если и слышал, то сейчас о ней совершенно не думал, постепенно узнавая вяло кашляющего Тана, которого он принял за гниющий труп. Нахлынувшие воспоминания отключили сознание.

В четвертый раз его разбудил громкий женский вскрик, аж в ушах зазвенело. На сей раз он лежал, а рядом трещала, нещадно дымя, аромосвечка, которая, вообще-то, должна была гореть ровно и совершенно бездымно, не считая жасминовых благоуханий — какие были, те и спер в свое время. Не комильфо платить за то, что уворовываемо — кода-то у него было такое кредо, потом оно поменялось, правда, во время создания отнорков он ему изменил, ибо открыто толкаться на базаре и покупать было бы весьма глупо.

— Эй!.. — Попытался он окрикнуть, но изо рта вырвался лишь сип.

Глухо. Хм, не совсем — Толь различил частое и прерывистое дыхание, какое порой слышал у видящих кошмары во сне, и какое-то редкое, изможденное. Почему-то от мысли о том, что рядом живые Кеш и Тан, а за всеми тремя ухаживает Пел, стало тепло в груди. Толь всхлипнул, не в силах больше злиться или обижаться на ту, что заботилась о них незнамо сколько времени — внутренние часы безбожно врали, скача от тройки до деки суток.

Мозг отказывался считать, но по всему выходило много, раз Пел отлучилась из убежища. Факт ее отсутствия сомнений не вызывал — острый слух Толя выявил еще только двух живых. Голод терзал его, голова раскалывалась, легкие жгло от вдыхаемого едкого смрада болезни, носоглотка вообще горела. Сделав над собой усилие, Толь кое-как высморкался — чуток полегчало.

Вязкое время текло, вместе с ним нарастал страх. У Тольрапта аж слезы брызнули, когда он понял, что волнуется за Пелагею, а не о том, что она их бросила помирать — он-то прекрасно помнил, какие опасности подстерегают тех, кто попробовал бы сунуться к этому убежищу. И представлял, чтом творится на поверхности и в катакомбах — засилье демонов.

Он... Они, все же они... Луарцы сделали все, что было в их силах. Спасена ли Шлехна? Главное, он попытался спасти, и ему в этом помогли — сейчас он точно мог сказать, что ему ничего не почудилось, а девушки действительно, действуя на пару, затоптали армию нежити, отведя на них аж три богопротивных монстра! А они с Таном еле с одной тараской справились. Вот и какие они мужики после этого? Смех и слезы принесли облегчение и смирение. Раз совесть ест поедом, значит, они ему не безразличны, значит, важны и ценны, значит, это он сучара и +++, ++++++!

Казалось, прошли часы. Кеш раз пять стонала, Тан разок сипел. Мыслеворот Толя прервал голодный спазм. Грустно хмыкнув на полное отсутствие магии, после того, как хотел с ее помощью подняться, худосошный парень, кряхтя и скрипя, заставил себя сесть и кое-как облокотиться на что-то подвернувшееся, ибо голова тут же закружилась. Треск и бульк, ноги окатило водой, поднявшей с пола волну смрада.

Кляня себя за неловкость и для проформы поворчав на излишнюю опеку Пел, оставившей рядом кувшин с плошкой его любимых орешков в медовых брикетиках, Толь всухомятку захрустел очень сытными сладостями, жадно вгрызаясь в брусочки — ему хватило ума ополоснуть пальцы правой руки, пока грязно-желтые капли орошали раны пристроенной рядом Кеш.

Не зная, что можно пить, а что припасено для тяжело раненных соседей, Толь предпочел не страдать жаждой, а надавить на особую точку и провалиться в очередной кошмар.

Кешниафа

Неимоверная слабость и ноющая боль во всем правом боку. Ни одна конечность не чувствуется. Воздух настолько провонял смрадом и потяжелел, что как будто мочой втекает в пылающие легкие. Кеш мутило, глаза слиплись и раскрываться не хотела, да она и не пыталась. Из каких-то далей доносились приглушенные голоса, о чем-то шепчущие. Кеш как за соломинку ухватилась за смысл беседы, попытавшись вырваться из все еще сжимавшего сердце кошмара пережитых когда-то издевательств и пыток.

— Тот поворот засыпан, а сам ты еще слаб так далеко ползти, — устало.

— Но еда для них скоро кончится! — С напором.

— Знаю, буду сцеживать кровь... — с отвращением.

— Кх! Чудо, что обвалилась стена и открылся тот проход в грот с водой и дестрачанами, а ты прихватила в разведку поющий клинок. А ну как вылезет аболет, м?

— Разберем бочку, помоем, натаскаем воды и я отправлюсь...

— Совсем ополоумела?! Без магии, без брони, ты одна в первые же сутки будешь сожрана! Шшшшатаешься же не хуже меня!

— Выхода нет, — все так же устало. — Им все равно не выбраться отсюда, пока не... пока не раздобуду артефакт телепорта, — с горечью.

— Но у меня больше шансов, Пел! — Голос настаивал на своем. — Ты ведь ела сырое мясо, и я смогу. Восстановлюсь в гроте и прошмыгну на поверхность...

— Ага-ага, в брюхе ползуна, — скептически.

Во время разговора ее задели за правую ногу, от резкой боли она вскрикнула, распахнув глаза.

— Дуан! Аккуратнее! Кеш, Кеш, все хорошо, тише, голубушка, больно, значит жива, — залепетала Пелагея.

— Очнулась, — как-то облегченно.

— Пи-ить, — сумев как-то простонать просьбу.

— Сейчас-сейчас, потерпи, Кеш. То-оль?!

— Да готов я, готов. Только сама поясни, что к чему... — как-то странно произнес подростковый голос.

С пятое на десятое мучающаяся Кеш поняла, что от нее требуется. Поначалу, когда приблизился Толь, было противно, но уже после второго глотка горло перестало саднить, а круговерть в животе унялась, правда, она вновь завелась после того, как Толь, подчинившись Пел, отнял от губ бурдюк и аккуратно пристроил голову. Как-то сразу Кеш провалилась в стародавние ужасы, как бы сбегая от действительности.

Еще дважды она просыпалась, смутно соображая, кто она, что она, где она. Ее так же поили и кормили слюнявыми мякишами.

Очнувшись в очередной раз, Кеш отметила, что, кажется, стало суше и амбре на порядок терпимее. Смутно помнилась последняя кормежка с каким-то необычно резким привкусом. Пустой живот, разбудивший ее, и звеняще пустая голова навели на мысль об убойной дозе снотворного, лишившего кошмарных сновидений. Царила непроглядная темень, где-то рядом натужно дышали, создавалось впечатление о звере — Кеш слышала много сапов, этот принадлежал либо животному, либо тяжело увечному.

Плюнув в мыслях, девушка расслабилась, и... поение сопоставилось с теплой мокротой, принесшей уменьшение боли — кто-то смекалистый хитро обернул ее.

Правая половина сплошной источник боли, левая едва слушается, вроде пальцы руки и ноги отчасти командам повинуются. Сберегая силы, Кеш попыталась громко застонать, увы, бестолку, никто не услышал ее призыва. От мыслей, внезапно набежавших толпой, закружилась голова, а безуспешная попытка обратиться к источнику магии вызвала такую безнадегу и отчаяние, что сознание соскользнуло в раннее детство, к тому остывающему дракону, голодухе и океану боли, во сне и не думавшему прекращаться.

Забытье длилось очень долго, по ее меркам — благодаря неотъемлемому умению ставить зарубки в памяти она насчитала восемь осознанных просыпаний, прежде чем очередное ознаменовалось поением. Горло сразу продрало, а внутрь словно огонь ливанули. Нахлынувшие звуки оглушали, свет ослеплял, ароматы забивали нюх, только дикая жажда знала, что делать — глотать, глотать, глотать все, что льют. Огненное, вязко-сладкое, огненное, солоновато-жирное с тем же снотворным, подействовавшим очень быстро.

— Тише-тише, все хорошо, — раздалось мягкое в ответ на ее стон. — Надо смыть болячки, терпи, Кеш. Ты у нас крепкая, потерпи, сестренка... Ну чего ты так разволновалась? — Придержав голову, из которой рвался кашель. — Сморкнись, Кеш. Сморкнись. Надо высморкаться, надо, Кеш. Вот молодец! А теперь крепкого коньячку с медком можно...

— Без... — кое-как умудрилась проговорить до того, как приставили горлышко.

— Хм, тогда терпи обмывание до конца, Кеш, иначе проблююшься, а заначка ма-аленькая попалась.

Кеш была благодарна Толю за непрерывный базар ни о чем — выразительная речь для маленькой девочки препятствовала уплыванию сознания и скрашивала болезненные касания до терпимого уровня. Какая-то тряпка часто окуналась в одну емкость, выжималась, потом во вторую, на нее, выжималась в третью, и так по кругу. Запахло мочой — чем-то провели по губам. Ее действительно тошнило, но после одного глотка заметно полегчало. Опять завозилась тряпка. Потом ее наконец-то напоили: "Гномья горилка, а не коньяк! +++!" Кеш нашла в себе силы мысленно ругаться — рот принимал живительный нектар, судя по всему, эльфийского происхождения! Ругань пошла по другому поводу, и мысленно по другим причинам. Толь все приговаривал, все лепетал о чем-то пустячном и ничего не значащем.

— Может, поспишь, а? — Не выдержал голос устроенной им же относительной тишины.

— Не, — отклонила заманчивое предложение Кеш, пялясь вперед. — Ог-онь, — с трудом шевеля ртом. Говорить было больно.

— А, — огорчившись ее нежеланию засыпать, — э-э, тебе хочется посмотреть на пламя свечи? Сейчас-сейчас, погоди, зажгу тебе свечку рядышком, а то фонарь, знаешь, мутный, ничерта не увидешь. Ты ведь у нас огненная деваха, авось магия-то и вернется к тебе... Ой, все будет хорошо, ты не плач, Кеш. Вот тело поправится скоро, а там и на магию управу найдем и вернем, не горюй, все наладится... — сам себя убалтывая.

Огонь забрал часть боли. Ее учили, она смогла ему отдать, аж зачадил бедный, а паренек смешно закудахтал. Кеш невольно улыбнулась.

Вскоре ей полегчало настолько, что она смогла оценить помещение. Двушка. Маленькая комнатка, скорее обвалившийся за кладовкой коридор — тут лежал, по всей видимости, Танпелард. Сплошная запекшаяся корка на мясе. Ни клочка дивой кожи не видно из-под лохмотьев, что едва прикрывают его, впитывая гной или наоборот, дают впитаться чему-то, как бы не тому самому тягучему меду. Какие-то ящики лесенкой к воздуховоду, большая и стандартная бочки, монументальные полки, забитые, как ее там, заначкой.

Сначала Кеш не врубилась, но потом до нее дошла гениальность. Толь как-то по-хитрому извернувшись, вылил содержимое ведер в эту самую дырку. Зачерпнул из большой бочки, прополоскал, выплеснул. Потом пристроил какой-то брусок внутри и желобок, ведущий прямо в подставленное ведро, и дернул за свисающую веревку. Вскоре зажурчала вода. Снова промывка. Затем нудное наполнение большой бочки. Очередной дерг прекратил подачу воды. Тольрапт часто и задумчиво посматривал на нее, он прекратил лить словеса, когда понял, что свечное пламя надежно удерживает ее в сознании — и правильно, зачем зазря докучать?

Кеш так и гипнотизировала пламя до тех пор, пока не остался огарок. К тому времени Толь убрал набухшую гнилью ткань с Тана, завязав в узелки все вытащенные из-под него лохмотья. Аккуратно вымыл его — к этому моменту через отверстие под потолком вылезла Пел, перекинувшаяся парой фраз. Проведенная девушкой процедура с мочой, потом одновременная кормежка, таки сморившая ее в сон — последним она запомнила пятки Толя, втискивающегося в отдушину.

Глава 8. Время лечит

Бочка

Она гордо принимала участь вычерпанной до дна. Что толку обижаться на суетящихся вокруг? Это ее сотое — или трехсотое? — с лишним опорожнение после алхимикуса, а сколько было до?! Так-то! Она умная бочка, потому что объемная. Она знает, что долго простаивать ей не дадут, ибо ценят — пережившая ужас разборки бочка боялась лишний раз треснуть или допустить хоть пятнышко ржавчины на отмытом ободе, она даже перестала цапаться с мелкой паршивкой, в которую вечно вливали или засыпали что ни попадя.

Вот и сейчас ожившая после прочистки бочка была уверена, что избежит участи товарки, в которую впихнули смардное нечто, начав обливать испражнениями. О, да, пару минок назад трепетный ужас еще не сменился благостным настроем — страх перед огнем сидел в самих ободах! Ее обдали продирающей до дна жидкостью и подожгли — она уж думала все, смерть пришла позорная, а ведь служила честно и не протекала почем зря. Но пламя быстро угасло, и она вспомнила, как алхимикус ее когда-то так же о-бе-зза-р-а-жи-ва-л. Как-то так. Не смертельно, наоборот, полезно. Вроде. Бочка целую минку потрескивала в ужасе, постепенно приходя в себя.

Счастье привалило бальзамом на дно! Густое и ароматное! А потом и крепкого добавили, настоечку желая. О, уж она расстарается — бочка в экстазе раскрывала поры, верхом изнывая от разыгравшейся у дна страсти — когда же, когда сия амброзия заполнит ее всю?! Когда же ее закупорят и оставят балдеть в блаженной бражной эйфории? Ох, как же бочка истосковалась!.. А ведь не верила, твою ж налево об косяк!

Большой бочке было не до скукожившейся соседки, стонущей от накапливающейся мрази, разъедающей нежную древесную плоть в попытках укрыться от противной мочевины.

Но счастье длилось сущие мгновения — вскоре большая бочка была готова рыдать от того, что творили с божественной настойкой дебелые неучи, разбавляя ее водой! Такой нектар и водой! Святотатство! С досады бочка даже скрежетнула обручем — что творят, ну что они творят?! Короеда на них нет! Ржавчину им в бок!

А потом ей оставалось только смиренно дрожать, когда смрадное и опасное нечто опустили в полученную смесь, аккуратно и помаленьку обливая концентратом. Бочка стремительно разочаровывалась в своих хозяевах. Благо ей хватило ума закрыть поры, оставив расползающейся отраве обожженный слой, а мелкой, вот, ума на это не достало. Сколько она ей читала нотаций, делясь богатым жизненным опытом, а все бестолку — ну что с тощей мелочи возьмешь?! Какое пузо сделали, с тем и стоит, горемычная.

По мере улучшения состояния сидящего в ней живого росло настроение большой бочки. За помощь ее будут больше любить, начнут холить и лелеять! Вскоре бочка истово принялась за травлю пакости, угнездившейся в живом, борющемся из последних сил за право существовать в этом мире. Бочку буквально распирало от сил живого, непонятно почему их не тратящего на себя. Ну, ничего, уж она-то, большая алхимическая бочка, знает, что с ними делать! Сколько страху в свое время натерпелась с алхимикусом, кто бы знал! Зато стала пузатее, зато обзавелась пятым рунным обручем по самой что ни на есть середке! Жалко расставаться с уже впитанным, но перед большой бочкой открывались такие перспективы!.. Если она поможет живому справиться с атакующей его и ее мерзостью, то попадет прямиком в бочковый рай! О, как она мечтала лежать в прохладном хранилище с бесконечными рядами ее больших и малых товарок, чтобы хвастаться перед ними первоклассным пряным вином, вызревающим в ее знаменитом чреве! Чтобы вновь ее закрыли крышкой с краником, приносящим... о-о-о! Ради такомго будущего большая животворная бочка готова была расстараться в пух и прах, синтезируя в своей древесной плоти яд для мерзкой слизи, непрестанно атакующей ее дно и швы, которые большая бочка после пробуждающего мытья и сборки не успела толком зарастить.