Двигаясь в едином ритме, находясь на одной волне, они взаимодействовали настолько слаженно, что любые неловкости, недопонимания скрадывались сами собой, давая возможность функционировать единым организмом, симбиозом плывущих друг в друге тел.
Грандин осторожно потрогал желанное отверстие и, ощутив болезненное напряжение, успокаивающе погладил извивающиеся перед ним ягодицы:
— Не бойся, мой сладкий, больно не будет. Сегодня я дам тебе отдохнуть. Но... Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет!
Он подтянул успокоившегося Ара повыше и, поудобнее устроив для изощрённых нападений, нежно поцеловал перед боем, а затем ринулся в атаку. И всё, что было до этого, превратилось в жалкий лепет по сравнению с тем, на что был способен вошедший во вкус Мистраль, взявшись за дело всерьёз.
Ири, почти рыдая, отчаянно молил о пощаде. Вырваться из стальной хватки любовника представлялось нереальным, но и терпеть любовную пытку оказалось невыносимо.
Ощущения, давно вышедшие за грань, балансирующие на самом острие, не дающие сорваться вниз, тянущие и тянущие. Сумасшедшее удовольствие, удерживаемое в наивысшей точке.
Грандин, забыв о своём удовлетворении, раз за разом доводил партнёра до экстаза, а потом безжалостно бросал в нескольких мгновениях от спасения, переключаясь на остальные, менее интимные части тела.
Ири безостановочно выкрикивал его имя, обещал всё подряд, даже не вникая в суть своих клятв и обещаний, только бы Ран уже дал ему долгожданное облегчение. Но Грандин оказался совершенно неумолим. А точнее, Мистралю было скучно и хотелось развлечься. Абсолютно беспомощный, умоляющий Ар представлял собой нечто невообразимое. Ещё двое суток назад Ран и мечтать о подобном не смел.
Люблю, — в который раз подумал Грандин самодовольно, — не значит — всё прощаю.
И сейчас, отыгрываясь на Ири за всё прошлое, он находился на волне не менее восхитительного блаженства, и называлось оно — сладкая месть. Судя по запредельному состоянию Ара, месть действительно была сладкой. Невыносимо сладкой.
— Ири, станешь моим компаньоном?
— Я не знаю... Оох, я должен... Аах... Я ааа... Это не... оооожиданноооу.
— Неожиданнее, чем то, чем мы занимаемся? — невинным голосом.
— Да. Нет... Оооо... Да... Да... Неееет...
— Ири, у тебя трудности с речью?
— Ооумммм.
— Мычание в знак согласия?
— Дааа
— И ты будешь жить со мной, в моём доме?
— Дааа... Нет, нет. Нет!!!
— Что значит это идиотское "нет"? — раздражённое возмущение и тут же мстительный удар языком в качестве наказания.
— Не надо. Не...
— Ах, не надо. Хорошо. Не буду. Как скажешь, радость моя. Раз тебе не надо, то...
— Нееет... Надо! Надо... Пожалуйста! О, Ран, только не останавливайся! Всё что хочешь, только не останавливайся. Я согласен.
— Ири, скажи, что ты мой.
— Я твой, твой... Ран, ты гад бесчестный... ООО... ты не можешь пользо... Ааааааа... ооооо... Да! Да! Дааа!
— Что-то хотел сказать, мой сладкий?
— Ты издеваешься! Ты чёртов уб...ууу ааа ты...
— У меня есть имя, Ири. Скажи его очень громко.
— Рааан!
— Да, радость моя, я твой Ран. А теперь повтори погромче.
— Ран!
— Это проблема со слухом или с головой?! Ири, скажи правильно, или я не сделаю вот так!
— Ааааах Ран! Мой Ран.... Мооой! — Ири уже не говорил, а шептал, раз за разом повторяя одно и тоже с какой-то полубезумной страстью и радостью. И обхватив напряжённый член Грандина губами, приник к нему, пытаясь прошептать любовное признание туда.
— Только твой, Ири, — простонал Грандин хрипло. — Твой... Запомни... Навсегда... — и сделав неуловимое движение, вобрал Ири в себя.
И вновь, как и в первый раз, они одновременно взлетели на вершину и сорвались вниз, окунаясь в сияющее безумие, глотая вкус друг друга и понимая, что это не может, не может быть реальностью.
Глава 16
Доведись Ири заглянуть в мысли Грандина и осознать, что они оба мучительно ищут ответы на одни и те же вопросы, он вряд ли бы удивился, разочаровался или обиделся.
Окружающим Ар казался доверчивым и наивным, но внутри него существовал и другой Ар — трезвомыслящий реалист, прекрасно понимающий цену всего в этой жизни, прекрасно осознающий и подмечающий всё, что происходит, но... допускающий происходящее. Допускающий, в той мере, в которой это оказывалось нужным и необходимым окружающим, не идя вразрез с его собственными интересами и желаниями, потому что ему...
Иногда Ири казалось, что ему не нужно абсолютно ничего.
Словно не было в мире вещи, которая могла бы удержать его, привязать к себе. Беспечная пылинка, кружащаяся в воздухе, демонстрирующая радость жизни и лёгкость бытия, оптимистичную поверхностность человека, умеющего не огорчаться по поводу различных жизненных неурядиц, обладающего достаточной внутренней силой и пониманием, чтобы справляться с ними и, более того, помогать справляться другим, ведь ему, в сущности, это было абсолютно не сложно.
Мистраль ставил перед собой цель и планомерно добивался результата, для Ири целью являлась сама жизнь. Внутри него не имелось значимых корней, понятий, за которые хотелось бы держаться, той внутренней основы дома собственной души, что составляет важную особенность человека, награждая его инстинктом самосохранения и пониманием ответственности за реализацию личного жизненного сценария.
Рано лишившись матери и почти не видя отца, Ар вырос в чужой стране, среди людей, которых Мистраль пренебрежительно именовал бы чернью.
Родителя никогда не бывало дома, а учителя и воспитатели оказались не в состоянии уследить за диким, неуправляемым мальчишкой, самозабвенно стремящимся постичь этот мир и людей, его населяющих, за любознательностью таящего подсознательное желание убежать от одиночества, озорством пытающегося привлечь внимание и заполнить существующую внутри пустоту.
Казалось, не было на свете вещи, которую малыш Ар не пытался узнать. Его интересовало абсолютно всё: почему небо синее, почему трава растёт, почему времена года сменяют друг друга, почему люди ведут себя странно, почему... почему... почему?!
Если Мистраль проходил школу жизни в светском обществе, изучая подлость, цинизм, фальшь и лицемерие, то Ири, словно дикий сорняк, рос на улицах, выбирая себе друзей среди бедняков и простолюдинов. С ранних лет остро чувствуя социальную несправедливость и разделяя со своими товарищами тяготы и несчастья их жизни, Ири не только не кичился своим знатным происхождением, наоборот, стыдился его, считая устройство общества неправильным. И постоянно размышляя на тему уравнивания привилегированной аристократии и простого народа, мечтал создать такое идеальное государство, где всем будут предоставлены одинаковые возможности и права.
Разумеется, отец безжалостно высмеивал его наивные мечты и суждения во время тех редких воспитательных бесед, которых удостаивался юный герен после очередной порки розгами.
Учитывая, что проказы и возмутительное поведение маленького шалопая переходило все мыслимые и немыслимые рамки, драли Ири частенько. Узнай Мистраль, никогда не подвергавшийся наказаниям, сколько колотушек и побоев пришлось претерпеть его нежному возлюбленному, — пришёл бы в ужас. Но в ещё больший ужас он бы пришёл, поняв, насколько недооценил его бунтарский дух, абсолютно упустив из виду, какие опасные революционные идеи бороздят светловолосую голову Ара, в чьём сложившемся мировоззрении отсутствовало понимание "для себя", но всегда присутствовала позиция "для других".
И так как Ири предпочитал слушать чужие мысли, нежели делиться своими, мало кто мог заподозрить, что повзрослев и начав трезво смотреть на вещи, в глубине души Ар оставался безнадёжным романтичным идеалистом, верящим в лучшие человеческие качества и мечтающим переделать страну ради светлого будущего.
Впрочем, сейчас мысли юного революционера блуждали далеко от политики и собственного в ней участия, вращаясь по единственной орбите с именем Грандин Мистраль.
Как и Мистраль, Ири не находил рациональных объяснений случившемуся.
Они не верили в судьбу, считая любое упоминание о ней отговоркой неудачников, не желающих приложить никаких усилий ради перемен в своей жизни и ищущих оправдания собственному бездействию, и поэтому, столкнувшись с вещами, выходящими за грань их понимания, испытывали сложности.
Самое поразительное заключалось в том, что регулярно высмеивая цинизм Мистраля, Ар в глубине души ничем не отличался от своего соперника. Любовь не виделась ему чем-то необычным, он считал её силой, которую можно понимать и контролировать по собственному усмотрению. И вот столкнувшись с ней лицом к лицу, ни Мистраль Грандин, ни Ири Ар, оказались не в состоянии назвать её имя.
Грандин... Нет, теперь уже Ран был рядом с Ири. Заботился о нём. Носил на руках, в самом прямом смысле, и почему-то впервые это не воспринималось унизительным или обидным, но казалось заботой. Особой заботой, похожей на драгоценность, извлечённую из запертой шкатулки. Драгоценность для него. Но что стало ключом? Как можно объяснить их чувства друг к другу? И есть ли они, чувства?
Ещё два дня назад при виде приближающегося Грандина Ири закатывал глаза и мысленно готовился к стычке, не думая ни о чём ином, кроме того, как избежать неприятной встречи или повести себя достойно.
Они выясняли отношения постоянно, и не было дня, лишённого если не ссоры, то провоцирующих насмешек и оскорблений с чьей-либо стороны.
Посторонние благоразумно не вмешивались. Занять сторону Грандина значило выступить против Ири, отказаться от компании которого было решительно невозможно. А занять сторону Ара — бросить вызов могущественному Мистралю, которого боялись, но чья необыкновенная харизма завораживала, и преодолеть восторжённое преклонение перед ним простые смертные оказывались не в состоянии. Так, иногда кумиры толпы бывают жестоки и равнодушны к своим почитателям, но это не меняет того факта, что фанаты любят их, обожают, ища малейший повод приблизиться и выстроить ложный пьедестал собственных иллюзий.
И вот теперь соперники сблизились, и преодолеть притяжение родившейся близости представлялось немыслимым.
Ири не понимал, отчего его тело так реагирует на присутствие Грандина. Почему ноги слабеют и подкашиваются, а голова идёт кругом от взгляда зовущих чёрных глаз, жарких, насмешливых, сумасшедших?
Отстранённая холодность, безразличная жестокость и эта невероятная, непонятно откуда взявшаяся нежность — Ири тонул в ней, захлёбывался, таял в чутких пальцах, сдаваясь без боя, потому что бороться против Рана казалось безумием сродни греху.
Что же за демон противоречия неистовствовал в нём? Откуда рождались протест и раздражение, заставляющее доводить Мистраля до белого каления и злиться самому, отказываясь признавать любые компромиссы, словно они демонстрировали слабость характера. Без малейшего понимания, что слаб именно тот, кто боится слабости, а не тот, кто, безоговорочно принимая собственную слабость, становится сильнее. Ведь приятие даёт разум, в то время как протест порождает отрицание и гнев. А гнев ослепляет, лишая рассудка.
Безоговорочно уважая и принимая других, Ири оказался не в состоянии уважать и принимать Мистраля. Ни его мнение, ни его личность. Потому что эта личность затрагивала его, вскрывая эмоции на таком глубинном уровне, достигнуть которого способен только глубоко небезразличный человек. И вместо того, чтобы задуматься над возможной причиной подобного отношения, остановиться и храбро взглянуть в глаза собственного малодушия, Ири, как и Мистраль, предпочёл уйти от понимания, выискивая в каждом брошенном слове подвох, упрёк в свой адрес, а любой аргумент или довод используя в качестве доказательного плацдарма для ответного возражения...
Бессмысленная война, идиотский антагонизм, противостояние в боязни проиграть на поле боя несуществующего сражения с собственным самолюбием. Глупо отрицать очевидное: безразличные к ударам врагов, они оказались чувствительны к булавочным уколам друг друга, каждый раз испытывая настоящую боль. Бездумно, но безошибочно били в ответ, чтобы вернуть страдания в равной мере, как если бы это могло излечить рану, а если не излечить, то облегчить последствия.
Не в состоянии осмыслить масштаба притяжения и разобраться в происходящем, они выбрали неверную тактику, предпочтя встать по разные стороны баррикад, просто потому, что проще и легче не искать причин, а пойти на поводу следствий.
Иногда признать существование чего-либо оказывается очень сложно. Не просто признать — суметь принять. Осознать, смириться и жить с этим, выделив в нише своего мировоззрения новую полку для понимания, что отрицая что-либо, ты тем самым доказываешь его наличие, поскольку бессмысленно отрицать то, чего нет.
Вот только богиня любви не терпит компромиссов. Не признаёт сделок и не берёт отступных, жестоко наказывая безумцев, пытающихся противостоять ей. Давая шанс и надежду тем, кто принимает божественное откровение, и беспощадно отбирая их у тех, кто отвергает её дары, не в силах понять, как щедра и бескорыстна она в начале, предлагая луну за грош, и как безжалостна может быть потом, проверяя на прочность усомнившихся, заставляя их доказать, что они действительно достойны.
Нет, Ири не мог понять случившегося. Он смог бы принять постель с Мистралем, но для того, чтобы делить с ним ложе, стоило найти вескую причину это делать, помимо физического притяжения. Осознать, что для него... для них обоих, это не просто близость тел, а нечто большее, гораздо более глубинное, скрывающееся за этой близостью. И вот теперь, когда она случилась, чувство приобрело форму, получило имя, произносить которое Ири, точно так же как и Мистраль, категорически отказывался
Он любит Мистраля? Неужели он любит Мистраля... Всё это время... он, оказывается... Нет, слишком невероятно, невозможно! Тогда почему сердце столь отчаянно болит, выстукивая его имя? Люблю... Я люблю его?! Боже! Я его люблю... Ты вляпался, Ири Ар. Вляпался по самые уши.
Ири Ар схватился руками за голову, словно силился оторвать её за подобную ересь, но вряд ли это могло ему теперь помочь.
Сейчас Мистраля не было рядом. После близости они приняли ванну, умудрившись разместиться в ней вдвоём, и эти чудесные мгновения, вид смеющегося беззаботного Рана, брызгающего в него водой, Ар не пожелал бы забыть ни за какие сокровища мира. Потом они вместе обедали. Болтали так легко и непринуждённо, словно занимались этим всю жизнь, шутливо подначивая друг друга, делясь разными историями — больше похоже на сон, чем на реальность, но это не было сном.
Совершенно обворожительный Мистраль в домашнем халате, искренний, естественный, без малейшей доли пафоса и отчуждения, настолько близкий и родной, что временами Ири забывал доносить ложку до рта, застывая и любуясь им с замиранием сердца.
Но кое-что не изменилось: властность и авторитарность Мистраля, свято уверенного в собственной непогрешимости и, разумеется, в том, что он всегда знает, что будет лучше для остальных, остались на прежнем уровне.
