Кто виноват, что мусорщики убили ученика. Кто виноват, что ученик забрел в ту подворотню. Кто виноват, что в городе уже средь бела дня нападают на людей и куда вообще смотрят боевики и лично Сенсей?!.

На этой фразе Гремлин — рыжий не только по масти, но и по характеру информатик — оторвался от своего неизменного планшета и выразительно поглядел на грудь Феличе, мол, он-то знает, куда смотрит Сенсей.

А Сенсей тихо зарычал. У него плохо с чувством юмора, зато хорошо с зубами.

В пылу дебатов господа преподаватели не рычания не услышали. Или уже привыкли — сегодня рычали, орали и почти кусались все. Даже пышечка-хохотушка Оксана Николаевна Коваль, учительница труда у девочек и потомственная колдунья вуду, и та требовала закрыть Школу на карантин, обязать учеников посидеть дома, пока боевики призовут к порядку мусорщиков и прочую низшую нежить!..

Она тоже при этом смотрела на Феличе и на Сенсея. Как будто они — волшебники.

Против закрытия Школы даже на день тут же высказались все поголовно, и то хорошо. Но Эльвире пришла в голову не менее гениальная идея: раз закрыть Школу нельзя, можно удалить из нее наиболее опасных учеников.

— А то вот возьмем, к примеру, мсье Жана Морену. — Эльвира размахивала карандашом так, словно это была метла. — Если с его кровиночкой что случится, так он всю школу одним ударом хвоста сметет, а педсоставом закусит!

— Удалять учеников? Нет, это слишком. Они же потом не нагонят программу! — возразил Интригал, такой же рыжий и вредный, как его брат-близнец, математик. — Надо сообщить родителям, пусть сами решают! Под их ответственность! Мсье Жану в первую очередь!

Сенсей зарычал громче и треснул по столу ладонью.

— Цыц!

Базар от неожиданности замолк. Все уставились на Сенсея и на Феличе, которая воспользовалась паузой и поднялась со своего места: ор, прыжки и брызганье слюной она считала делом бесполезным и потому недостойным.

— Нашли время собачиться, — буркнула она и добавила громче: — Мсье Жану я позвоню сама и тогда, когда сочту это нужным. До этого момента Леон Морена остается в школе под мою ответственность.

Сенсей рядом кивнул, мол, вы слышали.

А Феличе строго посмотрела на Эльвиру: поняла ли? Ведьма сердито махнула рукой. Отвела глаза. Но согласилась, хотя и нехотя.

— Под твою ответственность.

Рыжие гремлины и трудовичка тоже кивнули — волшебное слово "ответственность" сработало безотказно. Феличе села обратно и даже расслабилась на секунду. Но секунда быстро закончилась.

— Я против. Убирать надо эту вашу Морену из Школы, — неторопливо и размеренно, словно в своем родном лесу, заявил Твердохлебов.

Это были его первые слова на всем педсовете — в лаконичности он и Сенсей друг друга стоили.

Все дружно воззрились на Твердохлебова: если уж дуб заговорил, стоит послушать его резоны. Историк, господин Б.К. Дорф, даже свой монокль поправил в знак внимания и уважения. А Твердохлебов укоризненно поглядел на Феличе.

— Она мне Эрика инициировала! Прям в первый день, как пришла! Вы вот не видели, а она его на обе лопатки, и в глаза смотрит, только что не рычит. А мальчишке много ли надо? Тьфу.

Сенсей вскинулся, привстав с месте и вмиг растеряв все свою хваленую сдержанность.

— Этого не может быть! У него ген спит, ему до инициации еще лет пять!..

— А я говорил вам, барышня, не надо брать в Школу эту Морену! — Твердохлебов погрозил Феличе корявым пальцем. — Нарушение традиций никогда до добра не доводит!

Феличе едва удержалась, чтобы не сделать столь любимый ее учениками фейспалм. Твердохлебов и традиции — вечная тема. Сколько была в Петербурге Школа, столько он и твердил о традициях. Каждый раз, когда что-то менялось. И каждый раз все было не к добру. Ворона кладбищенская, а не леший.

— И ты молчал? Надо было мне сказать, сразу, а ты!.. — возмутился Сенсей.

Леший возмутился в ответ, и оба принялись выяснять, мог ли спонтанно инициироваться и сразу запечатлеть себе хозяйку мальчишка с латентным геном оборотня, как именно мог, почему Сенсей это не рассмотрел и к чему это все приведет.

В препирательство между закадычными друзьями Феличе не встревала. И в том, что запечатление и инициация случились, не сомневалась. Это как раз отлично объясняло, почему Эрик так легко и быстро оставил своего лидера и перешел в компанию Дона. И почему в этой компании он все время держится рядом с Мореной. На самом деле хорошо, что Эрик инициирован. Девочке как раз нужен хороший защитник, а в этом деле оборотни бесподобны.

Хотя против мусорщиков, если они решили добраться до Дона или Морены, одного мальчишки-оборотня, еще толком не знающего своей сути и своей силы, слишком мало.

Она нахмурилась и тихонько постучала пальцем по столу.

Сенсей с Твердохлебовым оборвали дебаты и уставились на нее. Остальные — люди и нелюди в равных пропорциях — тоже. В конце концов, кто бы ни был директором школы, старшинства это не меняло.

— Время, господа, — ровно сказала она, на этот раз не поднимаясь с места. — Через полчаса явятся командиры боевиков, пора принимать решение. Итак, первое. Инициация Эрика уже произошла, других не будет, я за этим прослежу. Обучением Эрика займется Сенсей, но это несколько позже.

Сенсей кивнул: в отличие от господ педагогов, он-то видел афишу Дунаева и знает, что это значит.

— Второе, господа, это безопасность детей, — продолжила она. — Посвящение мы проведем в ближайшую пятницу, как раз будет полнолуние...

— Нет! Это опасно!.. — прервал ее Твердохлебов. — Собрать всех меньше чем за неделю невозможно, в болотах сейчас...

— Хватит, — оборвала его Феличе. — Я уже поняла, что собрать всех будет трудно, что кикиморы в гоне, у русалок профсоюз, а одному старому пню пора на пенсию. Если ты не можешь построить своих подопечных, может, попросим мсье Жана взять Петербург под свою руку?

Все резко замолкли и побледнели — не приведи Господь, старый прохвост услышит и примет как руководство к действию.

Правильно, пусть начинают думать и бояться. Иногда страх полезнее ругани.

Однако леший не поддался. Что с него взять, деревяшка. Гневно заскрипел, готовый отстаивать свое право на владение исконными болотами, даром что на них уже три сотни лет как вырос город.

— Ты не понимаешь!..

— Это ты не понимаешь, монсеньор Мишель, — еще тише, чем Феличе, сказал Сенсей. Таким голосом он говорил очень редко, зато если говорил — все как-то сразу вспоминали, что Жеводанский оборотень держал в страхе целую провинцию не потому, что был милой и покладистой собачкой. — Детей нужно защитить. Мусорщики не нарушили писаного закона, до Посвящения дети — просто человеческие дети, что бы вы по этому поводу не говорили. Посвящение будет в эту пятницу. Если монсеньор Мишель не способен организовать его, придется этим заняться мне.

Леший набычился и стал покрываться корой — признак нешуточной злости. Шутка природы, однако. Дружат с Сенсеем, будто в одном лесу родились, но французов и французскую речь он терпеть не может. Видимо, Наполеон ему на любимую мозоль наступил. Хотя вроде до Петербурга и не дошел...

Не суть.

— С дрязгами и рычанием, господа, попрошу на задний двор после совещания, — оборвала новый виток скандала Феличе. — У нас есть более серьезные проблемы, чем забастовка мавок. Через две недели в Петербурге будет не продохнуть от высших.

Замерли все, даже упрямый леший.

— Вот только вас и не хватало, — пробурчал Дорф.

Его привычная маска добродушного профессора треснула, обнажив сущность охотника. Еще одна жертва насмешливой судьбы: защищая отчизну от нежити, сам не заметил, как ею стал.

— Нас? — подняла бровь Феличе.

— Не смею сетовать на недостаток вашего присутствия, мадемуазель Феличе, — церемонно-насмешливо поклонился Дорф. — Не изволите ли посвятить нас в суть проблемы?

— Феличе, объясни, — попросила Эльвира.

— Через две недели в Мариинке дает концерт Даниил Дунаев. Вам надо объяснять, что на этот концерт соберутся все высшие?

— И всего-то, — разочарованно пожал плечами Интригал. — Подумаешь, очередное юное дарование концерт дает. Да этих концертов у нас без счета, с чего вдруг проблема?

Феличе очень захотелось настучать по шибко умной рыжей голове. Вот же... одно слово — гремлин!

Но остальные, за исключением Сенсея, смотрели на нее с тем же недоумением.

— Даниил Дунаев потерял душу пятнадцать лет назад, — сухо бросила Феличе. — Вы, дорогие коллеги, наверняка видели его в городе. В образе Прогонини.

И с тайным злорадством полюбовалась на совершенно одинаково вытаращенные глаза присутствующих.

Первой, как и положено по должности, пришла в себя Эльвира.

— Но ведь вамп... вы... — Эльвира запнулась, не решаясь при Феличе произнести идиотское название. — Тогда он не способен творить? Вообще ничего, разве не так?! Да и потом, помню я, как Прогонини... гм... играл. Это же не игра была, это же ужас!

Твердохлебов озадаченно поскреб затылок.

— Все верно. — Феличе кивнула и кинула насмешливый взгляд на историка. — Такие, как мы с господином Дорфом, не способны творить. Если же Дунаев собирается дать концерт — значит, кто-то или что-то вернуло ему душу. И высшие... пожалуй, и мусорщики тоже, постараются выяснить, как это получилось. И выяснять они будут — здесь.

— Ты тоже собираешься это выяснить? — Эльвира испытующе посмотрела ей в глаза.

— Разумеется. Возможно, я успею первой. А возможно, и нет. Я понятия не имею, чем стал Дунаев.

Феличе дернула плечом и перевела взгляд за окно. Там, за окном, мерещился московский сентябрь, афиши с выразительным профилем, букет фиалок на библиотечной стойке...

Потом. Воспоминания — потом.

— Бойцы уже ждут, — закончил совещание Сенсей. — Господа педагоги могут быть свободны.

Раздавать инструкции бойцам, обсуждать подготовку к Посвящению и вправлять мозги Косте Десантуре остались Сенсей, Дорф и Твердохлебов.

— Вечером у меня, — шепнула Феличе Сенсею, прежде чем покинуть директорский кабинет.

Глава 11, в которой юная девушка убеждается, что гулять по ночам в одиночестве — не самое романтичное занятие

Бал, бал, бал —

Штраус играет вальс!

Бал, бал, бал —

Ждут, королева, Вас!

Бал, бал, бал —

Морок, затмение...

О, королева, Вам —

Преображение!

Какой странный вальс, подумала Виола. С кем же я танцую, и где? Словно в ответ на ее мысли вспыхнул свечи: осветили актовый зал школы, недавно покрашенные красные доски сцены, тяжелый занавес, глянцево поблескивающий рояль...

С кем я танцую?!

...и сумасшедше яркие глаза напротив, восторженные глаза герцога Орсино.

Эти глаза манили, притягивали и обещали самое прекрасное на свете безумство — вместе, и этот вальс, и все что угодно — вместе!..

Виола шагнула к нему, ближе, еще ближе...

И проснулась.

Разом, словно фильм оборвался.

Несколько мгновений она не открывала глаз, пытаясь вернуться обратно в сон, так там было тепло и хорошо. Но сон не возвращался, а рядом... рядом что-то мешало. Горячее, большое, оно привалилось сзади и сопело.

Наверняка опять Рауль влез на постель и притворяется плюшевой игрушкой. Бесстыдник!

— Рауль, фу на тебя, — не открывая глаз, буркнула она и пихнула теплое-большое-сопящее локтем.

Сзади заворочалось, вздохнуло и что-то пробормотало. По-русски. И голос был совсем не Рауля.

Виола распахнула глаза.

И замерла, прилипнув взглядом к тому, кто спал рядом.

Это был он. Орсино из сна.

Дон.

Закрытые глаза, полукружья темных ресниц. Едва заметная улыбка. Растрепанные пряди на подушке. Из-под пледа видно голое смуглое плечо.

И его рука у нее на животе. Обнял во сне? И прижал так...

Кровь прилила к щекам. Можно... можно же его тоже потрогать? пока спит?

Осторожно, чтоб не разбудить, Виола провела пальцем по щеке. Укололась о щетину — но больно не было. Даже неприятно не было, наоборот. Ему идет вот так, немного небритым. И зачем он вообще бреется?

А если поцеловать...

И тут позади нее опять завозились и забормотали.

Теплое и уютное наваждение схлынуло, сменившись рассветной зябкой ясностью.

Она села и медленно обернулась. Нарочно медленно, надеясь, что морок растает. Или за спиной все-таки окажется Рауль. Или вчерашний черный пес. Или...

Ариец. Ну да, Ариец. Льняные волосы, рот приоткрыт. Посапывает смешно, шевелит во сне носом, ну в точности как щенята.

И голый. Ну, насколько видно.

Мать их, они голые!

Неужели... неужели что-то... да нет, не может быть, если б что-то было — она бы запомнила? или нет? Может, они вчера просто напились?!

Господи, ужас какой, а стыдно! Как ей утром на них смотреть?!.

Как она оказалась на улице — Виола не помнила. От шока, наверное.

От того же шока даже не сразу поняла, что стоит посреди проезжей части. Только когда ее матерно оббибикала какая-то машина, а потом и обдала фонтаном холодной питерской грязи... точно, вечером был дождь!

А она тут, как дура, в одной пижаме и домашних тапках. Холодно как!

Она обняла себя за плечи, глянула на серое, недавно засветлевшее небо.

Вот зачем она вообще выскочила из дома? Нет, чтобы парней растолкать! Растолкать и выгнать, и... ну и что, что стыдно! Зато было бы не холодно.

Дура, как есть дура.

Надо домой. Обидно же — воскресенье, а она простудится.

Уши снова загорелись, несмотря на холод. Вспомнила, кого и в каком виде оставила дома. Ладно, Ариец, пусть думает, что хочет. Но Дон...

Очень захотелось зажмуриться, а потом открыть глаза и понять, что все это ей приснилось. Но не вышло. Еще одна машина сердито загудела клаксоном и обдала ее фонтаном брызг из той же лужи.

Виола отскочила на тротуар, поглядела вслед негодяю...

И чуть не села, где стояла.

По прямой, мощеной булыжником питерской улице удалялся антикварный роллс-ройс, или что там еще было такое шикарное, все изогнутое и местами раззолоченное.

А фонари горели газовые. Вот только что были электрические, она точно помнила. Круглые, на чугунных столбах, но электрические. А эти...

Боже, где я?!

Она огляделась.

Вокруг был Петербург. Определенно Петербург. Только какой-то не такой. Дома вроде те же, четырех-пятиэтажные, старые... э... новые? И вывески вроде новые, но с ятями, и не поймешь... наверное, она попала на недавно отреставрированную улицу... понять бы еще, какую! И как отсюда добраться до дома!

Кажется, надо пойти назад.

Виола обернулась.

С сомнением посмотрела на узкий переулочек, из которого вышла. Наверное. Потому что больше ж неоткуда!

В переулочке было темно — фонари там не горели. И как-то совсем неуютно.