— С-сигва-а-альд! С-спаса-ай!
Только когда голосящий Оди промчался мимо него на кабане, Сигвальд наконец сообразил, что надо спасать друга, и, выломав из близлежащего забора крепкий дрын, кинулся в погоню за свиньей. Норрайцы, отвлеченные от свадебного стола нелепой выходкой Оди, уже давно потеряли интерес к погоне и покатывались со смеху, наблюдая за тем, как Сигвальд пытается вызволить своего друга из лап чудовищной свиньи.
На сей раз Сигвальду не удалось протрезветь так, как пару дней назад на злосчастном пиру демгарда. Он что было силы гнался за кабаном, но новых рекордов по бегу на скорость установить также не удалось. Правда, иногда ему все же удавалось приблизиться к толстозадому рысаку и огреть его дрыном. Но чаще всего доставалось все же Оди, а если удар и достигал цели, то только больше пугал животное, которое от страха неслось еще быстрее под аккомпанемент Сигвальда, который орал до хрипоты, отдавая кабану приказы остановиться и покрывая его невообразимыми ругательствами на всех языках, что знал бывший оруженосец.
Вскоре заметили, что кабан носится по деревне уже без седока, и поспешили угомонить Сигвальда, который горел жаждой мести, и поймать несчастное животное, которое натерпелось больше страху, чем беспечный ездок.
— Оди! Оди!— надрывался Сигвальд, пытаясь перекричать визг кабана, которого как раз пытались затолкнуть обратно в сарай.
Вскоре из придорожной канавы, густо поросшей колючками, показалась худая рука инженера, а вскоре вылез и он сам. Руки и грудь были изодраны в кровь, на лице тоже было несколько глубоких царапин. Оди, все так же шатаясь, вышел на середину дороги и уселся тут же. Удивленно хлопая глазами, он разглядывал свои ладони так пристально, будто видел их впервые.
— С-сигвальд, дружище,— наконец изрек он, подняв на него взгляд.— Это было... Такого со мной еще никогда не было! Если б не ч-чертова рука... Я бы ого-го, знаешь?..
Оди был просто в восторге от произошедшего— это было видно по глазам, светящимся гордостью за свою удаль молодецкую. Сигвальду же не оставалось ничего иного, как порадоваться за друга, который начинал верить в собственную мужественность.
— Эй вы, двое!
От сарая, к которому только что кое-как приладили дверь, переступая через повалившийся на землю забор, к героям дня приближался рослый норрайец с факелом. Его длинные светлые усы развевались на ветру, огонь отбрасывал блики на лицо, резче выделяя морщины, залегшие между кустистыми бровями. Оди, видя сурового мужчину раза в два шире себя, по привычке постарался ретироваться с поля боя и уполз за Сигвальда. Теперь он продолжал сидеть в дорожной пыли, схватившись за сапог бывшего оруженосца и забыв о том, что ему полагается быть героем. Сигвальд же стоял, по своему обыкновению, скрестив руки на груди и пытаясь сохранять невозмутимый вид.
— Ну и наделали вы делов,— норрайец развел руками, показывая масштаб бедствия.— Но и гостей повеселили знатно— вон, до сих пор животы надрывают, как вспомнят ваши скачки. Не знаю кто вы и где успели так нажраться, но приглашаю вас в дом, выпьете за здоровье молодых.
После длинной паузы Сигвальд наконец произнес:
— Сигвальд. Из Ралааха. А это,— он поднял за шкирку друга, который с интересом выглядывал из-за его ноги.— Это— Оди Сизер. Вы не подумайте, он не дурак. Хоть и похож. Он просто инженер, ученый.
Что было дальше, Сигвальд запоминал в основном по регулярно произносимым тостам. Сначала пили за молодых, потом за родителей молодых, потом за грядущий урожай, потом Оди чуть не лишился зубов, проявив слишком бурный и настойчивый интерес к сидящей рядом девушке. Дальше пили за наступающее лето, за инженеров, за здоровье верховой свиньи... а дальнейшие воспоминания растворились в мутно-белой жидкости, скорее всего извлеченной из той же бочки, что и пойло Этерала.
— Сигвальд! Сигвальд, помоги мне!
Воин с трудом различал слова, тревожащие его слух. Вскоре он узнал голос Оди, который истерично и очень громко о чем-то вещал. Сигвальд хотел было сказать, чтоб тот заткнулся, но не тут то было— его язык присох к нёбу, в горле тоже пересохло и вместо слов из груди вырвалось какое-то нечленораздельное хрипение и шипение. Оди все не замолкал, его голос мучительно резал слух. Тогда воин решил кинуть чем-нибудь в нарушителя спокойствия, но и это ему не удалось— во-первых, он не нащупал вокруг себя ничего, кроме травы, мокрой от росы, во-вторых, даже если бы под руку что-нибудь подвернулось, то он бы не смог швырнуть этим в голосящего инженера из-за ужасающей слабости.
Открыв глаза, Сигвальд почти сразу пожалел, что это сделал. Сначала он увидел Оди, который находился в таком же положении, как и в день их знакомства— мерно покачивался на балке, подвешенный за ремень штанов. Когда Сигвальд попытался вспомнить последние события вечера, то почувствовал только сильнейшую головную боль. Он схватился за голову и глухо застонал, сильно сжимая виски.
— Ах вы ж пьянь подзаборная,— услышал он звонкий голос Асель.— Не успела оставить одних, так они уже нажрались! Ну как дети малые, честное слово! Ну ладно Оди, ему только пробку понюхать— он уже хороший будет, но ты-то, Сигвальд! Сколько ж надо было выпить?
— Асель, не надо, прошу тебя,— прохрипел он жалобно.
— Как же не надо? Надо! Ты идиот! Ты хоть понимаешь, что мог такого натворить, что не расхлебал бы потом? А если б ты селянам не понравился и они б тебя на вилы подняли, тогда что?
— Сигвальд, сними меня немедленно!
Оди дрыгал руками и ногами и напоминал рыбу, вытащенную из воды. Сигвальд с тоской смотрел на него, понимая, что сейчас придется встать, но пока не двигался с места. Впрочем вставать и не пришлось— от чересчур активных телодвижений Оди ремень соскользнул с балки и инженер приземлился на траву носом вниз.
Когда он встал, Асель критично осмотрела его с головы до ног. Свою куртку он забыл где-то еще вчера, и сейчас по состоянию его тела можно было восстановить картину вчерашнего вечера. Кровь из глубоких царапин кое-где размазалась, кое-где запеклась каплями, к давнишнему синяку на ребрах прибавилось еще три длинных отметины на спине, губа была разбита.
— Оди, будь другом, принеси воды,— прохрипел Сигвальд, видя, что инженер уже стоит на ногах.
— Асе-е-ель,— жалобно заскулил тот.
— Нет!— отрезала Асель.— Кто вчера пил, тот за водой и идет.
— Асель, мне плохо...
Оди рухнул на колени, согнувшись в три погибели. Он продолжал скулить, пока степнячка не подошла к нему. Подняв его голову, она заглянула в покрасневшие глаза, прикоснулась рукой к холодному мокрому лбу, пощупала пульс на руке.
— Просто похмелье,— она пожала плечами.— Пойди проветрись, умойся, попей воды. На обратном пути и собутыльнику своему принеси.
Тяжело вздохнув, Оди поплелся куда-то в поисках воды, шарахнувшись в сторону от проходившего мимо кузнеца, который только раскатисто засмеялся при виде инженера.
— У тебя же есть вода, Асель. Нельзя страждущим отказывать в воде, это жестоко,— Сигвальд укоризненно посмотрел на степнячку.
— На, держи,— она кинула ему флягу, которую он осушил в три глотка.
— Когда ты вернулась?— спросил он, почувствовав себя лучше.
— Как раз успела к твоим безобразиям.
— Безобразиям? А чего я творил?
— О, чего ты только не творил. Кстати, извинишься потом перед племянницей старосты, и перед его женой тоже.
Сигвальд прикрыл глаза рукой, припомнив, за что надо было извиниться.
— А Оди кто так?..
— И этого не помнишь? Дык ты ж его и подвесил.
— Я?— переспросил Сигвальд, удивленно вскинув брови.— Зачем?
— А для наглядности. Рассказывал, как вы с ним познакомились, а сынок мельника все не понимал, как так можно подвесить.
Сигвальд качал головой, видимо, припомнив и этот эпизод.
— Почему ты меня не остановила?
— Ну разве можно мешать веселью? Чем бы дитя не тешилось... Но сейчас речь не о том. Поговорим серьезно.
— Может не сейчас?
— Именно сейчас. Я знаю, кто за нами охотится. И, поверь мне, никого хуже придумать невозможно.
—
ГЛАВА 7
ПРИЗРАКИ ПРОШЛОГО
Энимор вспоминал древние руины, затерянные в лесах провинции Рикасбери, ставшие последним пристанищем разбойника Виммаша, которым он некогда был. Храм Маилгарда, возможно, самый большой в провинции, восемь веков назад поражал своей красотой и величием, здесь совершались главные таинства новой для Итантарда религии. После прихода в мир демона Фосгарда религию предали забвению, а здание храма отдали инженерам, дабы они могли проводить свои опыты вдали от людей. За время их пребывания там святилище приобрело новые гротескные черты, но ничуть не потеряло в великолепии. Третья эпоха— эпоха расцвета науки и техники— закончилась почти так же печально, как и предыдущая, а в новой эпохе для старого святилища не нашлось применения— люди забросили его и обходили десятой дорогой, движимые суеверными страхами.
Почти за два века ветра и время выщербили истертые каменные ступени, обрушили колонны, облупили красочные фрески, растрескали и уничтожили уникальные каменные плиты, которыми был выложен пол. Святилище, как последний в своем роде древний исполинский зверь, уходило в небытие, унося с собой странную веру, привезенную жителями Палланет Ракко. Единственное, что пока еще не сдавалось безжалостному времени— храмовые катакомбы, надежно спрятанные от любопытных глаз. Как раз они и стали идеальным укрытием для многочисленной банды лихого разбойника Виммаша, потратившего не один месяц на их детальное исследование.
Именно там в свой последний день в глубокой задумчивости Виммаш делал бессмысленные засечки на кромке стола, за которым сидел, и делал это он так усердно, что вскоре и его колени, и пол вокруг был усыпан мелкими щепками. В тревожном молчании перед ним толпились несколько десятков бандитов. Только что дозорный принес плохую весть— местные рыцари, которые уже пару недель охотились за бандой в целом и их главарем в частности, нашли тайный вход в разбойничье логово.
— Рыцари сюда не попрут— будут стоять в оцеплении,— спокойно произнес Виммаш, продолжая уродовать стол.— Не барское это дело— по катакомбам таскаться. Сюда пошлют солдатню. Сколько? Сотню? Две? Не знаю. Нас шестьдесят три бойца. Шестьдесят три отменных головореза в темных коридорах, на своей территории.
— Хочешь принять бой?— спросил один из отменных головорезов.— Мы так не работаем.
— Может предложишь сдаться? Если кто желает— я отговаривать не стану. Лично свяжу и выкину на поверхность, как только подойдут войска.
В зале снова нависла тишина— желающих не оказалось.
— Значит, бой.
В подземельях поднялась шумная суматоха— разбойники готовились к битве, носились по коридорам, что-то кричали друг другу. Пляшущее пламя факелов нервно трепетало, бросая жаркие неверные блики на каменные стены катакомб, на черные, как вороново крыло, волнистые волосы Виммаша, на загадочную ухмылку, игравшую на его губах, на кинжал, рубящий край стола.
"Смерть— это ни в коем случае не конец. Смерть— это начало больших перемен. Одна коротенькая жизнь, один быстрый взмах клинка, одна маленькая смерть— и вот уже надвигается волна, которую не удержать и не остановить. И все потому что в лес вошли двое, а вышел только один— я".
Виммаш был взбудоражен охотой, которая велась за его головой— еще никогда награды за него не были такими высокими, никогда такое большое количество людей одновременно не желало его смерти. Знаменитый разбойник был польщен и тронут таким вниманием к собственной персоне. Он с нетерпением и трепетом ждал развязки истории, и чувствовал себя как именинник, ради которого устроили большой и пышный праздник.
Когда часовой доложил, что войска на подходе, Виммаш понял— настал его звездный час, час, когда он вспыхнет, как комета, и пронесется по небосклону. Час, который запомнят надолго.
Демгардские солдаты прорубили тяжелые дубовые двери и совершенно напрасно испортили резьбу и потратили силы— они были незаперты. Ворвавшись внутрь, они пробежали вниз по широкой лестнице, размахивая оружием и выкрикивая боевой клич, и, как оказалось, тоже совершенно напрасно. Первые ряды остановились в нерешительности— в катакомбах было темно и тихо, только крысы скребли где-то да капли воды отсчитывали секунды.
— Здесь что, никого нет?— шепотом спросил один из них.— Странно.
В свете зажженного факела перед солдатами предстало великое множество коридоров, лучами расходившееся от зала с лестницей. Послушав еще немного подземную тишину, они стали разбредаться по этим коридорам, уступая место в зале остальным своим товарищам.
Двое солдат друг за другом медленно двигались по коридору, заглядывая в каждую комнату, но не находя там ничего интересного.
— Как думаешь, у них есть тайный ход?— спросил тот, что шел первым, освещая очередную комнату.— Эй, ты меня слышишь?
Не дождавшись ответа от напарника, он обернулся, но увидел только непроглядную тьму в конце коридора.
— Что за?..
Солдат не успел закончить фразу— он почувствовал, как чья-то шершавая рука зажала ему рот, как острая боль пронзила горло и как по нему потекло что-то горячее. А через несколько мгновений осталась лишь темнота и тишина.
Только когда из глубины одного коридора донесся страшный крик, переходящий в хрипение и бульканье, солдаты, все еще толпившиеся в дверях, опомнились, поняв, наконец, у кого в гостях они находятся.
Разбойники оборонялись в узких коридорах, где им с их кинжалами, небольшими секирами и шестоперами было гораздо удобнее, чем солдатам с длинными увесистыми палашами и тесаками. Но силы были не равны, и бандитам приходилось отступать под бешеным натиском демгардских войск. Солдаты рвались вперед, как псы, спущенные с цепи— они видели Виммаша, который периодически мелькал в каждом из коридоров, командуя своими бойцами. Взять саметтардца Виммаша— вот главная цель каждого из них, сулившая большую награду и звание капитана.
Отдав несколько приказов, Виммаш подозвал к себе троих своих бойцов и приказал следовать за ним. Идти пришлось недалеко— небольшая комнатушка находилась в тупике короткого коридора и чуть ли не единственная во всех катакомбах имела дверь. Это была святая святых этого места— личные покои Виммаша, в которые никому не дозволено было входить. Потому и сейчас разбойники остановились на пороге в нерешительности.
— Что ты хочешь?— спросил один из них.— У тебя есть план?
Виммаш заглянул в глаза любопытному бойцу, которого от такого взгляда мороз продирал по коже.
— Есть,— загадочно улыбнулся он, погладив круглый бок бочки, почему-то стоявшей в самом центре комнаты.— Подержи-ка.
Виммаш протянул бойцу свой любимый кинжал. Дорогой клинок из сплава, производимого в пустыне Оркен, рукоять которого была увенчана оскалившейся головой дикой кошки, был известен так же хорошо, как и его хозяин. Бросив пылающий факел тут же, прямо на спутанный длинный обрывок веревки, который немедленно загорелся, Виммаш в спешке отодвинул грубо сколоченную кровать. Разбросав ногой вещи, под ней хранившиеся, и сдернув старую циновку, он под изумленными взглядами бойцов поднял крышку люка.
