В протесте

Осуждение заведомо невиновного человека — само по себе вопиющий, нестерпимый факт, но тут власть умудряется в буквальном смысле прыгнуть выше головы — она не просто открывает новую страницу политических репрессий, но и одним махом возрождает в государстве вполне ОФИЦИАЛЬНУЮ карательную психиатрию. Объявить кого-то невменяемым — значит наверняка лишить его права на ту толику внимания и уважения, которая отмерена любому человеку. В нашем искаженном и чаще всего невежественном восприятии наличие того или иного психиатрического диагноза — это позорное клеймо, которое раз и навсегда обесценивает все, что связано с его носителем. Специалисты знают, что можно иметь такой диагноз, и при этом оставаться успешным работником, хорошим семьянином и прекрасным другом. Но в сознании рядового человека любой человек, хотя бы _заподозренный_ в психическом отклонении, или когда-либо состоявший на учете в ПНД уже теряет право называться Личностью. Назвать кого-то невменяемым — значит обречь его на изоляцию, создать огромное предубеждение против него, всей глубины которого часто не осознает даже тот, кто это самое предубеждение испытывает. Спекулировать на этом — редкостная низость, но, пожалуй, к нашей власти и ее пособникам это понятие уже неприменимо. Рассуждение о низости предполагает хоть какие-то зачатки человечности и чести, хоть какую-то способность различать добро и зло — короче говоря, все то, чего у них в помине нет.

Основанием для признания Косенко невменяемым является сляпанная за полдня психиатрическая "экспертиза", проведенная какой-то мелкой сошкой из институте Сербского — причем на основании материалов, предоставленных "экспертам" следователем по делу Михаила. Вот что страшно: эта информация лежит в открытом доступе, ее отнюдь не прячут. Задумайтесь — за кого эта власть считает граждан, если полагает — и ведь справедливо полагает!! — что можно вполне спокойно совершить все это и не получить в ответ никакой реакции, кроме стихийного и, по большому счету, безобидного протеста у суда?! "Да, ужасно, — думает про себя тот, кто слышит и читает эти новости. — Ужасно, но что я могу с этим поделать?". Почему-то мысль "как я — даже не гражданин своей страны, а просто _человек_ — могу молчать и НИЧЕГО не делать в такой ситуации?!" — напротив, почти никого не посещает. И поэтому я задаюсь другим вопросом: в чем наша проблема — в том, что мы не ощущаем себя гражданами — или, страшно вымолвить, людьми?

Воскресенье, 13 Октября 2013 г. 20:02

От судебных приставов пришло очередное "мы-конфискуем-ваше-имущество" письмо. Дома по этому поводу разгорелся чудовищный скандал. Потому что есть нормальное житейское мышление, которое предполагает, что визит полиции к тебе домой — это кошмар, невыплата судейских штрафов — целое событие, а обыск — уже просто катастрофа. Жизнь не сделала с нашими родственниками то, что она сделала с нами, поэтому на одни и те же вещи мы смотрим совершенно противоположным образом. Я видел квартиру человека, вынужденного бежать из страны из-за надуманного политического обвинения. Я понял, как, на самом деле, мало стоит все наше имущество, и как легко мне будет с ним расстаться. Далеко не сразу, постепенно, через кучу административных задержаний, лживых протоколов и повесток, я почувствовал себя свободным человеком. Цель всех этих штрафов — удержать людей от выхода на улицу и от активного отстаивания своих прав. Когда ты понимаешь, что за каждый выход тебе нужно будет заплатить круглую сумму — поневоле не захочется куда-то выходить. В действительности, эти приговоры — как флажки, на которые выгоняют волка. Нет никакой реальной причины, по которой он не может перепрыгнуть через них. И если волк однажды догадается об этом и рванет через ограду напролом — то они уже никогда его не остановят. Все эти невидимые цепи, связывающие человека в повседневной жизни, имеют смысл только до тех пор, пока внушают суеверный страх. Или пока человек не желает расставаться со своим комфортом. Такова цена истинной независимости.

Многие искренне верят, что свобода — это когда у тебя есть все, что ты захочешь. Я считаю по-другому. Настоящая свобода — это когда у тебя ничего нельзя отнять. У меня дома совершенно нечем поживиться. Разве что моя домашняя библиотека, но я уже давно решил, что ни минуты о ней не пожалею. То ценное, что есть в хорошей книге, невозможно взять и унести.

Но матери, с которой я живу в одной квартире, тоже жалко не имущества, отнюдь! Я просто поразился, когда понял, что ее в действительности беспокоит. Мнение соседей! Ведь они увидят, что в наш дом приходят приставы — и что они тогда подумают?! Я спросил — но ты же знаешь, как обстоят дела на самом деле. Что важнее — знать, что ты не сделал ничего плохого, и все время действовать по совести, или стараться, чтобы люди не подумали о тебе что-нибудь нелестное? Но эта логика ей совершенно недоступна. Я не знаю, в чем тут дело. "Ты меня позоришь!" — истерически кричит она. Странное дело — пока я ходил на акции, катался в автозаках и отсиживался в овд, ее риторика была совсем другой — она заботится о моей безопасности, она не хочет, чтобы со мной что-нибудь случилось, она так волнуется... ни слова о "позорной" сути моих действий. А теперь — пожалуйста. По-моему, позорить человека может только то, что делает он сам, а уж никак не то, что делает с ним кто-нибудь другой. И уж тем более не то, что думают соседи. Откровенно говоря, я вообще не представлял, что люди в состоянии мыслить подобным образом не в пьесе Грибоедова, а в жизни, полагая себя в то же время честными и добрыми людьми. Ах, боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексевна!..

Я устал. Самые черствые, дурные и безжалостные люди, которых я встречал за свою жизнь, никогда не выматывали и не опустошали меня так, как хорошие люди с неожиданным и неуместным извращением мышления. В этом есть что-то пугающее.

Утром я вспомнил один разговор, произошедший, кажется, в последний раз, когда я был в гостях у Даса. Речь коснулась протеста и всего происходящего в стране, и Дина, его девушка, сказала что-то вроде "я думаю, что можно принести гораздо больше пользы, если сначала устроить свою собственную жизнь, стать хорошим специалистом в своей области и приобрести определенную известность". За точность цитаты я сейчас не поручусь, зато не сомневаюсь, что такие же идеи слышал от десятков человек. Сам я считаю по-другому. Говорить, что сделаешь что-то значительное и полезное когда-нибудь потом — бессмысленно, поскольку наше будущее принадлежит нам даже меньше, чем наше имущество. Разумеется, никто не думает о смерти с утра до ночи, но все же мы не можем поручиться, что успешно доживем до конца месяца. По-настоящему мы распоряжаемся только тем временем, которое нам предоставлено здесь и сейчас. Поэтому гораздо лучше в настоящем помогать кому-то в малом, чем рассчитывать, что десять лет спустя, когда мы станем более солидными людьми, сможем сделать куда больше. Эта моя субъективная позиция, которую я не желаю никому навязывать, но от которой не намерен отступать. К тому же, состоятельность, солидность и тому подобные вещи делают нас уязвимыми. По-настоящему легко и безоглядно помогают людям либо те, кто осознанно отказался от охоты за удобствами, солидностью и прочими благами, либо люди совершенно выдающиеся, которых ни их собственность, ни их общественное положение не сделали своими пленниками. Но таких невероятно мало. Чаще люди, которым удалось многого достичь, очень боятся это потерять — иначе говоря, сами натягивают для себя флажки, которые никогда в жизни не посмеют перепрыгнуть.

Воскресенье, 27 Октября 2013 г. 13:12

Мы побывали на приеме в чешском посольстве. Приглашения были высланы всем участникам памятной акции "За вашу и нашу свободу!", которую недавно провели правозащитники — точная копия такой же акции в 1968 году, даже некоторые участники остались прежними. Мы с Никсом тоже думали пойти, но Леша с Ромой заявили, что на площадь должны выйти ровно семеро — столько же, сколько было в шестьдесят восьмом — и что нужное количество участников уже набрали. Правда, в результате задержанных на акции все равно оказалось больше — полиция повинтила наблюдателей и журналистов. По мне, так символизм не в цифре, а в самом явлении. И в том, что за прошедшие десятилетия страна сначала поднялась к свободе, а потом опять стремительно покатилась вниз. И балансирует сейчас на очень страшном рубеже.

Как бы там ни было, в прошлую среду я стоял возле посольства вместе с Ромой. Все остальные приглашенные правозащитники были гораздо старше — кому-то за пятьдесят, кому-то за семьдесят. Я прошу прикурить — мне предлагают старый деревянный портсигар с инициалами на крышке, и объясняют, что он был сделан в 1913 году для деда моего собеседника, который как раз закончил Высшее экономическое училище и поступил приказчиком к Елисееву. А год спустя его забрали на войну... Я удивляюсь — разве в четырнадцатом году рекрутировали людей с высшим образованием?.. Оказывается, техническое образование любого уровня считалось тогда средним, а не высшим. Так что портсигар вместе с хозяином прошел войну. У моего собеседника инициалы совпадают с дедовскими, так что он им пользуется уже очень много лет. Я очарован. Я люблю старые вещи и семейные истории, но только не записанные на бумаге, а такие, оживающие в чьем-нибудь рассказе. Я поглаживаю гладкий деревянный портсигар, который сейчас воплощает для меня ошеломляюще огромную историю двадцатого столетия.

Зайдя в посольство, мы оказываемся в роскошном зале у подножия мраморной лестницы, и до меня только сейчас доходит, что мероприятие, частью которого мы стали — мягко скажем, пафосное. Мужчины в дорогих костюмах, женщины в красивых платьях... Я вижу в огромных зеркалах свои серые джинсы и простецкий черный свитер с прикотолотым на груди значком Гей-прайда 2006. Поневоле начинаю улыбаться.

Вообще, спасибо телевизору. Если бы я никогда раньше не видел таких приемов в западном кино, я бы, пожалуй, растерялся — куда девать пустой бокал из-под вина, и правда ли эти люди, встречающие гостей наверху лестницы, хотят пожать мне руку?.. Между прочим, я пришел с мороза, и мне стыдно за свою холодную клешню. Вообще, если подумать, то в таких приемах есть противоестественный момент — с иголочки одетые официанты, которые аккуратно подставляют вам поднос, когда вам нужно избавиться от бокала или от пустой тарелки, и которые скользят по залу, словно тени. Как по мне, так это недемократично и бессмысленно. От вида человека, который сведен до функции подставки под поднос, портится праздничное настроение. А настроение у меня в самом деле праздничное. Зал, накрытые столы, нарядные женщины и гости — гражданские люди в пиджаках, военные в мундирах с орденами... Да, и еще повара в высоких белых колпаках, которые периодически заносят в зал поднос с каким-то новым блюдом. Повара, в отличие от официантов, меня почему-то не смущают — у них очень важный вид, они рассекают зал с таким сознанием собственной значимости, что на этом фоне меркнут даже чешские военные-орденоносцы. Удивительно, что после чешского и русских гимнов и короткой речи посла, гости буквально валом валят к столикам. Роятся у подносов, словно пчелы. Непонятно. Ладно бы какие-нибудь замороченные москвичи, которые зажаренного поросенка только на картинке видели, так что им невтерпеж попробовать, но люди, у которых один галстук стоит, как моя зарплата за год, почему так возбуждаются при виде тушки на подносе? Кстати, поросенка жалко. Он довольно трогательно смотрится.

Я взял бокал темного чешского пива (хочется верить, что хотя бы в посольстве оно "настоящее", а то побывать в Чехии, да и вообще где-либо за границей, мне с моими штрафами не светит) и устроился в сторонке разговаривать с Жорой — пожилым мужчиной из правозащитного движения. Он говорит — а я ведь в бархатной революции участвовал у чехов, да! Поехал к другу в Карловы вары, а тут как раз _началось_. Ну, я друга бросил, сел на поезд и помчался к центру событий. Там все очень шумно было и довольно бестолково. Нашли какого-то мужика, который был в США и отсидел там в тюрьме. У него была во всю грудь наколка с американским флагом. Так его раздели и носили на плечах, как на флагштоке, по всему городу... Я напросился к ним какие-то листовки клеить, они мне сперва не доверяли, но потом привыкли. А под вечер я прилег на парапете у вокзала отдохнуть, смотрю — там местный толстый мент бомжей гоняят. Пинает их, ругается. Дошел и до меня. Я говорю — не понимаю по-чешски, вот мой паспорт, я приехал делать революцию. Мент посмотрел на паспорт, козырнул и пошел дальше.

Я слушал и смеялся. Но были истории и помрачнее. Например, как милиционеры били Жору толстой пачкой бумаги по голове — следов не отстается, а голова просто раскалывается, и шея распухает. Он пошел в травмпункт, там посмотрели на его шею — ужаснулись. А когда услышали, кто его бил, сейчас же поскучнели — ничего не будем заверять, у нас в милиции людей не бьют. На счастье, в травмопункте оказалась бабушка какая-то, она еще при Сталине сидела. Так на них накинулась, что перепуганный начальник пункта Жору повез до больницы на своей машине, между прочим — "Чайке". Или вот еще история. Совсем неопытным его когда забрали, попался ему на редкость "человечный" милиционер. Говорит — ты же голодный, а мне тут жена кое-чего сготовила, так уж и быть, бери... Жора поверил и стал есть. Все, между прочим, жутко пересолено. Ну а потом — все по канону, воды не дают, суют на подпись протоколы. И ведь еще женой прикрылся, мразь. Жаль, что их жены в жизни не узнают, чем их благоверные подонки на работе занимаются. Я и раньше на такие удочки, как правило, не велся, а теперь еще раз сделал для себя зарубку — дружелюбию омоновцев и полицейских верить глупо.

PS — все, побежал на акцию в поддержку политзаключенных. Хоть бы москвичи не поленились выйти, будет жаль увидеть там все те же лица, пока остальные ни в какую не желают просыпаться

Суббота, 02 Ноября 2013 г. 18:10

В прошлое воскресенье был на митинге в поддержку политзаключенных, после которого Анатолий Игнатьев неожиданно предложил нам с Ромой ехать в гости к Коле Кавказскому, который сидит под домашним арестом по "делу 6 мая". Я колебался. С Колей я иногда виделся на собраниях Радужной ассоциации, но мы никогда не общались. А теперь взять и явиться в гости... Впрочем, Анатолий уверял, что все нормально. Я подумал, что человеку, который не может выходить из дома, должно быть скучно, так что появление новых людей может его обрадовать. И мы поехали. Купили торт, купили сок и фрукты... Коля нам действительно образдовался, хотя у него уже было два гостя. Принялись болтать. Коля сразу предупредил, что у него наверняка стоит прослушка. Ну и хорошо, самое время рассказать, что мы думаем о следователях, "эшниках" и судьях. Впрочем, разгово довольно скоро перешел на более интересные вещи. Коля принес нам свою статью о сексуальной революции, и мы стали зачитывать и обсуждать ее. Я был оппонентом — мне идея о свободной и ничем не ограниченной сексуальной свободе не импонирует, хотя у левых она очень распространена (помнится, еще Достоевский очень зло над этим издевался). Впрочем, я считаю, что запреты в сексуальной сфере должны исходить не от общества, навязывающего своим отдельным представителям понятия о том, что "правильно", и что "неправильно", а из зрелого и ответственного отношения каждого отдельного человека к своим чувствам. Иначе говоря, люди должны быть верными не потому, что измены осуждаются, а из внутреннего понимания несоизмеримой с мимолетным удовлетворением ценности верности и бережного отношения друг к другу. Представления о том, что любящие друг друга люди якобы должны внутренне "дорасти" до такого состояния, когда им станет все равно, где, сколько и с кем именно будет вступать в контакты их любимый человек, кажется мне не только некрасивым, но и просто утопическим — такого никогда не будет. Дело не в естественности "ревности", что бы ни вкладывали люди в это слово, а в том, что всякая любовь — это прежде всего совсем особенное положение другого человека в твоем сердце и твоей жизни и желание стоять на том же месте для него.