— Тут что, тайник?— спросил тот, кому он отдал кинжал.— Или?..
— Или,— сказал он, ловко спрыгнув в лаз и захлопнув за собой крышку.
Едва он успел скрыться от ничего не понимающих бойцов, как огонь, бегущий по веревке, достиг бочки. Разбойники, стоящие в дверях, даже ничего не успели почувствовать— волна, состоящая из света, жара и звука, захлестнула их, выбросив из коридора и разрушая все на своем пути.
Виммаша, находившегося аккурат под эпицентром взрыва, слегка оглушило звуком и присыпало каменной крошкой с едва не обрушившегося потолка. Еще несколько секунд он слышал, как наверху осыпаются камни, потом различал только отдаленные голоса. Когда все стихло, он прижался спиной к влажной скользкой стене, сделал несколько глубоких вдохов.
"Прощальный концерт удался. Покойся с миром, Виммаш, ты здесь задержался. Скоро найдут твой обгоревший труп, сжимающий алруановый клинок, поплюют на него, выставят на показ. А кто-то безымянный скоро снова выйдет на большую дорогу. И первое, что он сделает— отольет памятник инженерам, которые придумали штуку, которая так чудно горит, и оставили ее для меня. Честное слово, славные ребята, жаль, что так плохо кончили. А рыцари и все, кто был здесь, распустят дурацкий слух о проклятии Фосгарда, которое лежит на этом святилище, которым дурные бабы будут пугать детишек. И все это сделали двое— я и тот знатный сопляк, который не вышел из леса".
Виммаш наощупь нашел сундук, в котором он незадолго до этого спрятал новую одежду, нож, запас еды и воды. Нащупав нож, он поднес его к лицу.
"В новую жизнь с новым именем и новым лицом,— подумал он, быстрым и точным движением распоров себе щеку почти до самого уха.— Так-то лучше. У Виммаша такой красоты не было".
Переодевшись, он впотьмах побрел по тайному коридору, зажимая рукой порез и поднимая ногами брызги застоявшейся воды, подтопившей ход. Напоследок он обернулся:
— Простите, парни. Вы слишком хорошо меня знали. Хотя,— добавил он, помолчав,— не так хорошо, как следовало бы.
Сейчас Энимор сидел у погасшего костра, задумчиво тыкая палкой в золу. Рядом с ним сидел Гестага, увлеченно разглядывающий пойманную мышку, которую держал за хвост. Перед ними стояли запыхавшиеся Амкут, Вихат и Кордо— они только что вернулись с разведки с неутешительными вестями— как они ни искали, обнаружить следы Асель не удалось.
— Она как сквозь землю провалилась! Я же видел, куда она пошла,— недоумевал Кордо.
— Да кто эта девка, а, Энимор?— спросил Гестага, крепко зажав мышку между пальцами и дергая ее за маленькие ушки.
Мышь жалобно запищала, когда Гестага принялся выворачивать ей лапки. Энимор молча наблюдал. Гестага был лучшим бойцом в его отряде— кроме виртуозного владения тесаком, он был напрочь лишен чувства жалости и сострадания, и никогда не мучался сомнениями по поводу необходимости очередного убийства.
— Моя старая знакомая. Одно время мы разбойничали вместе.
— И с чего ты взял, что ей можно доверять?
— Этого я не говорил. Единственное, что я знаю, так это то, что меня она никогда не обманывала. Или обманывала так ловко, что я и не заметил.
— А как же, тебя обманешь,— засмеялся Гестага, продолжая издеваться над мышкой.
— Я хочу услышать мнение каждого из вас,— сказал Энимор, в душе надеясь, что какая-нибудь неожиданная мысль, озвученная кем-нибудь из бойцов, решит исход дела.
— А не может она быть запроданной какому-нибудь подонку, которому мы перешли дорогу?— прищурился Гестага.
— Это вряд ли. Раз уж она уж гуляет на воле без гири на ноге— значит и не служит никому. Кроме как цепью, ее привязать нечем, ничего ей бросить не жалко— это я точно знаю.
— Так сколько воды утекло с тех пор— может и обзавелась чем-нибудь... или кем-нибудь дорогим?
Энимор пожал плечами, хотя был уверен в том, что гордую степнячку, которая носится со своей свободой, как дурень с писаной торбой, не исправит даже могила.
— Ну, раз так— отчего бы не попробовать? Даже если вдруг что, мы из такого дерьма выбирались, что вряд ли девка сможет нас удивить,— решительно заявил Гестага.
В его ответе Энимор не сомневался— у этого психопата не было ни тормозов, ни инстинкта самосохранения, а была только жажда крови и денег, потому он без сомнений кидался в любую драку, не очень-то заботясь о последствиях.
Амкут все это время с безучастным видом созерцал ослепительно голубое утреннее небо, которое виднелось сквозь сеть листьев и веток. Его настолько занимала эта картина, что, когда специально для него повторили вопрос, он, не отрывая взгляда от неба и листьев, выдал ответ, который подходил к любой ситуации подобного рода.
— Я не мыслитель, Энимор, я арбалетчик. Я стреляю, куда мне скажут. И мне совершенно безразлично— стрелять сегодня или завтра, утром или вечером, здесь или за сотню паллангов отсюда. Делай как знаешь.
— А коли подохнешь там, ежели что?— спросил Кордо.
— Если подохну, то не буду стрелять,— философски изрек арбалетчик, все же оказавшийся мыслителем.
— Не шибко мне эта деваха нравится,— прямо заявил Кордо.— Вы меня хоть режьте, не верю я ей. Но без нее придется то ль шуровать через весь лес незнамо куда, то ль вертаться взад. Так что, хоть я и не верю ей, но я верю Энимору. И, раз уж он говорит, что надобно соглашаться, то я соглашусь.
— Ну и дурак, вот что я тебе скажу,— Вихат порывисто встал и принялся ходить по поляне.— Какая вера может быть ей, коли она выдает тех, кого еще вчера оберегала? К чему ей это вообще надо? Что ей за то будет?
— Вот тебе мудрец и мыслитель, Энимор, светило беретрайской философской мысли,— прыснул в кулак Амкут.
Вихат недовольно засопел. Для него разговор с Амкутом был самой изощренной пыткой из всех, которые он мог себе представить. Порывистого импульсивного беретрайца невероятно раздражали медлительность Амкута и его безразличие ко всему, что по его мнению, должно было волновать нормальных людей. Амкута же раздражал сам Вихат. Потому эти двое не упускали не единой возможности задеть друг друга за живое, устроить перебранку или драку. Энимору уже порядком надоело такое положение дел, но ничего поделать он не мог— оба бойца были нужны ему. Он мог их усмирять, разнимать, держать под контролем, но заставить их относиться друг к другу лучше было не в силах командира, будь он хоть трижды саметтардцем со знаменитым взглядом исподлобья.
— Глухим наркоманам слова не давали,— выпалил Вихат.— Я против этого плана.
Энимор недобро глянул на беретрайца— раздражаясь, тот не заметил, как стал зарываться, и не подумал о том, что последнюю его реплику командир может расценить как попытку урвать кроху власти.
— Ну чего ты выделываешься, Вихат?— спокойно продолжал Амкут, пропустив мимо ушей оскорбление. Он уже давно не обижался ни на "глухого", ни на "наркомана", потому что еще с детства запомнил, что на правду не обижаются.— У тебя есть тесак, ты им вроде даже махать умеешь— вот и маши на здоровье! Хватит строить из себя непризнанного полководца, занимайся лучше своим делом.
— А я, быть может, не хочу подыхать! С чего я должен верить этой не пойми кому— то ль степнячке, то ль бандитке, то ль воровке— хрен разберешь? У ней же на морде написано, что обжулит, в могилу вгонит, а потом еще и сверху спляшет. Будь моя воля, не стал бы с ней якшаться, а уж тем паче дело иметь.
— На то ты и не командир,— подытожил Амкут.— Если бы всякому паршивому дезертиру давали за всех решать, то Мар Занн Аши, будь он неладен, уже давно бы под себя весь Итантард подмял.
Вихат, видимо, не усвоил в детстве уроков о правде и обиде, потому ненависть к арбалетчику вспыхнула в нем с новой силой. Вихат действительно был дезертиром— в одну из недавних войн с Заретардом он и Кордо сбежали перед атакой, которая, с какой стороны ни глянь, была дуростью и самоубийством. Естественно, ту битву беретрайцы проиграли, и присутствие двоих рубак не спасло бы дела, но Вихат до сих пор не знал, насколько правильно он поступил. Вернее, он даже был уверен, что поступил в крайней степени неправильно, однако мысль о том, что он все еще жив, сильно притупляла чувство вины.
Несмотря на все за и против, он до сих пор сильно обижался, когда его кто-нибудь называл дезертиром. Вдвойне обиднее было от того, что его во всеуслышание так назвал ненавистный арбалетчик. Потому, не долго думая, Вихат набросился на него и, сбив с ног, принялся бить по чем зря.
Эта выходка окончательно вывела из себя Энимора, который и так был не в духе. Вскочив, он стремительно пересек поляну и, дернув Вихата за шиворот, оттащил его от Амкута. Дождавшись, когда беретрайец выпрямится, Энимор зажал его горло между своим плечом и предплечьем. Глаза Вихата округлились от неожиданности и страха.
— Пусти,— прохрипел он.— Пусти, задушишь!
— Задушу,— шипел ему на ухо командир, медленно сгибая руку в локте.— Задушу гада. Надоел ты мне. Сколько раз предупреждал тебя? Сколько раз обещал повесить за драки и прочие выкрутасы? Жаль только веревку искать долго, придется голыми руками...
Вихат цеплялся пальцами за руку Энимора, пытаясь отстранить ее от горла, но командир держал его мертвой хваткой, и грязные ногти только беспомощно скребли по иссеченному железному наручу. Вихату стало нечем дышать, в глазах потемнело, в мозгу проносились неясные мысли. Ослабевшие руки теперь хаотично дергались, ноги скользили по земле, взъерошивая прошлогодние листья, из груди вырывались слабые хрипы.
Остальные бойцы безмолвно смотрели на расправу. Для них Энимор сейчас походил на удава, изображающего гипнотический танец колец. Только когда Вихат уже почти совсем обмяк в руках командира, спохватился Гестага и, подбежав к Энимору, толкнул его в спину, заставив ослабить хватку и выпустить несчастного.
— Сдурел ты что ли?— шепотом произнес Гестага.— Разве первый раз этот дурень такие штуки выкидывает? Если ты так со всеми будешь, то за неделю всех передушишь, как лиса в курятнике. Мы и так одного бойца потеряли, нам только второго мертвяка недостает.
Энимор знал, что Гестага прав. Он смотрел на Вихата, который хрипел и корчился на земле, пытаясь восстановить дыхание, на Кордо, который с перепугу так тряс своего товарища, пытаясь выяснить жив тот или нет, что только мешал ему прийти в себя, на Амкута, который решил придерживаться нейтралитета и лишь наблюдать за всем со стороны.
— Завтра в полдень мы будем ждать их у пещеры,— мрачно сказал Энимор.— Разговор окончен.
Первым, что увидел Анвил Понн Месгер, открыв глаза, был большой серый волкодав, внимательно наблюдавший за ним. Не поняв, что происходит, сыщик снова зажмурился и попытался вспомнить последние события. "Лес, охотники за головами, лесник, Поедательница... ох. Эта страхолюдина еще. Может быть это тоже был кошмар?"— с надеждой подумал он. Однако его чаяниям не дано было сбыться— в следующую секунду он почувствовал, что его руки стянуты за спиной в районе локтей и, судя по ощущениям, стянуты уже давно.
Он открыл глаза снова. Собака никуда не делась— она все так же пристально смотрела на него, вывалив большой розовый язык. Осторожно, стараясь не привлекать внимания волкодава, Анвил повел глазами, пытаясь осмотреться. К своему удивлению, он находился в доме лесника, из которого его вчера выгнали, но хозяина нигде рядом не было. Судя по свету за окном, было уже утро, и Анвил решил, что невежливо так злоупотреблять гостеприимством незнакомого человека и пора бы отсюда убираться.
Помня о больших, острых и многочисленных зубах пса, сыщик острожно пошевелился, следя за реакцией волкодава. Реакции не последовало, и он пошевелился еще раз, уже смелее, и при этом чувствовал себя невероятно глупо— он был уверен, что собака видит все, что он делает, но смотрит на него как будто со снисхождением. Последний раз у него было такое чувство, когда он врал своей бывшей возлюбленной, и при этом она знала, что он врет, а он знал, что она знает.
Задумавшись, Анвил не рассчитал усилий и от неаккуратного движения упал со скамьи. Полет был недолгим, но запоминающимся, а падение— весьма болезненным. Коснувшись пола, он замер в ожидании того, что пес кинется на него, однако тот только залаял, и вскоре дверь отворилась и в комнату вошел сам лесник.
— Ну что, очухался?— спросил он Анвила, и не думая помочь ему встать или хотя бы принять более удобную для разговора позу.— Видал я в гробу таких гостей, как ты, вот что. Одни неприятности мне от тебя— сначала что-то умыкнуть пытался, потом это чудище на голову свалилось...
— Да не пытался я ничего стащить, добрый человек! Клянусь тебе Алсидриандом, Кестиандом и...
— Ну, может и не пытался, может я вчера и погорячился маленько.
— А что вчера случилось? И почему у меня руки связаны?
— Руки... ну дык это для безопасности. А то, понимаешь, ходят тут всякие, а потом ведра и котелки пропадают.
— Но я не вор!— в отчаянии воскликнул Анвил, не представляя, как он сможет это доказать, если понадобится.
— Ладно тебе, не верещи, как порося недорезанное,— пробурчал лесник, снимая веревки с рук сыщика.
Наконец-то Анвилу удалось подняться— руки затекли и в ближайшие минуты были непригодны к использованию, и это время он решил потратить с пользой.
— Вчера страхолюдина была... что с ней стало?
— Может была. А может и не было,— как-то туманно проговорил лесник.
— Что значит не было? Я же собственными, вот этими вот глазами видел ее— страшная, как черт болотный, и глазищи такие, и ручищи, как у столетней старухи...
— Не знаю что ты там видел, а я ничего не видал. Пес залаял— слышал, вышел на улицу— вижу, кто-то побежал, а ты без сознания на пороге у меня лежишь. Не бросать же тебя.
— Спасибо тебе, добрый человек! Да благословят тебя Алсидрианд, и Кестианд, и...
— Да слышал я это уже. А страхолюдины никакой не видел. Так и скажи всем, кто спросит— не видел.
— Хорошо,— Анвил не понимал, почему лесник так настаивает на том, что не видел чудовища.— А кто спросить-то может?
— Почем мне знать. Может ты, как это... провокатор, во. Из Хенетверда22, почем знать...
Анвил поспешил заверить лесника, что к упомянутой организации он не имеет никакого отношения, но после этого всякие разговоры о чудовищах прекратил от греха подальше. После упоминания Хенетверда разговор перестал клеится.
— Держи свои вещички,— лесник протянул вещи Анвила, небрежно завернутые в его же плащ.— И вымётывайся отседова, пока чего не случилось.
— Да благос...— начал было Анвил, но осекся, когда увидел взгляд лесника, красноречиво намекающий на то, что сказано уже достаточно.— Все-все, ухожу.
Сыщик быстро шагал по лесу, на ходу пытаясь экипироваться. Настроение у него было весьма неопределенное— с одной стороны то, что он остался жив после встречи с неведомым, но, без сомнения ужасным чудищем, грело душу, но все же отдых, которого так ждал Анвил, не удался.
