Я провела не один час, лежа на ветхом покрывале, положив Камень перед собой и напряженно вглядываясь в его янтарно-прозрачные глубины, надеясь, что там мелькнет что-то, что послужит ключом к разгадке.
Тщетно. Мутноватая внутренность вехи оставалась равнодушно-бездвижной, и, от постоянного напряжения, у меня начинало щипать глаза, и перед внутренними веками плыли оранжево-зеленые круги. Однажды, устав от бесплодных попыток, я уснула рядом с ним, но ничего не произошло — открыв глаза, я увидела Камень на прежнем месте, перед собой, — все такой же холодный и равнодушный.
Я катала Камень по щербатому полу, подталкивая пальцами ног. Кидала в воду. Бросала в огонь. Даже капала на него кровью из надрезанного пальца. Ничего не приносило результат. Камень оставался глух к моим попыткам, и, каждый раз испытывая неудачу, я чувствовала себя безумцем, пытающимся забраться на отвесную скалу с натертым маслом телом...
...В один из таких беспросветных дней, задумчиво глядя на унылую серость, сочащуюся сквозь окно, я с растущим отвращением подумала о Камне. Что же я делаю не так? Может быть, существует еще какой-нибудь предмет, без которого тайна вехи не откроется?
От этих мыслей меня пронизал озноб, ледяной ладонью погладивший между лопаток, и я, передернув плечами, сердито оглянулась на сиротливо лежащий на моей койке Камень. Вряд ли...иначе старик сказал бы и о нем.
Я вновь повернулась к окну и принялась остервенело накручивать на указательный палец темный локон. Существует что-то, что я пропустила, только что? Внутреннее чутье подсказывало мне, что разгадка настолько элементарна, что то, что я не додумалась до нее раньше, просто кощунственно.
Знать бы еще, что она из себя представляет.
Оставив в покое волосы, я прикусила согнутый мизинец...и вдруг меня осенило. Сердце учащенно забилось, а в животе появилась томная сладость предвкушения, смешанная со страхом перед возможностью ошибки.
Догадка была проста. Если Камень на самом деле является каким-то неведомым доселе мне камнем, то бишь, самоцветом, что мешает мне обратиться к тому, для кого мир любого камня в этом мире — открытая книга?
Иным словом, обратиться к литанээ.
Обычно Говорящих с камнями можно было найти лишь в мало-мальски крупных городах, однако, волею случая, на Аэдагге коротал свои дни один литанээ — Микаэль Аметист. По его рассказам, ему выпала незавидная судьба — связавшись в юности с дурной компанией и работая на какого-то пиратского капитана (имя Микаэль называть наотрез отказывался), литанээ вскоре сам попал в его шайку и принялся бороздить моря в поисках легкой добычи. Вольная жизнь, веселые товарищи, льющийся без остановки хмельной лэй* и сотни портовых красоток — все это вскружило голову юноше и заставило позабыть мирную сухопутную жизнь и Семью.
Лишь потеряв ногу в потасовке с морским пилозубом** и осев в маленьком домике на Аэдагге, Микаэль постепенно стал осознавать, что добрая половина его жизни прошла в беспутном кутеже, драках и пиратских набегах. Возвращаться в Алдорию ему было нельзя — однажды, в пылу битвы, он прирезал какого-то особо приближенного к королю чиновника, и за голову пирата-литанээ была назначена немалая награда; к тому же, на Аэдагге его хорошо знали и уважали за смелость и щедрость.
Подлечив ногу (вернее, то, что от нее осталось), поразмыслив и придя к выводу, что возврат к прежней жизни морского разбойника ему теперь претит, а, кроме этого, он умеет лишь Говорить с камнями, Микаэль решил заняться ювелирным делом — то есть, тем, от чего в свое время сбежал в море. Сначала изготовление самоцветных амулетов и талисманов показалось ему неимоверно скучным, но от природы литанээ не уйдешь. Постепенно бывший пират втянулся и даже начал получать удовольствие от работы с самоцветами; требуя за свои услуги куда меньшую плату, чем алдорские литанээ, Микаэль вскоре оброс обширной клиентурой из числа бывших собутыльников и товарищей по команде, и стал пользоваться славой отличного пиратского литанээ.
С Микаэлем я познакомилась год назад — когда Моррису потребовалось изготовить новый амулет видения взамен утерянного в последнем плавании. Вначале высокий смуглый человек неопределенного возраста, со впалыми щеками и радужными — как у всех Говорящих — глазами, показался мне слишком чопорным и высокомерным, но, пообщавшись с ним, я поняла, что это лишь маска — Микаэль не желал никого пускать в душу и предпочитал держать дистанцию, будучи на самом деле довольно приветливым и дружелюбным. Пару раз он предлагал мне сделать личный малый амулет из кошачьего глаза — от дурного глаза и порчи, обещая значительно сбить цену по дружбе, но я медлила, предпочитая вежливо отнекиваться. В сглаз я не верила, да и не было в ту пору у меня явных недоброжелателей.
Теперь же, вспомнив про Микаэля и его предложение, я усмехнулась. В свете недавно приключившихся со мной событий его упоминание про кошачий глаз показалось чуть ли не пророческим. "Связи между вещами глубже, чем кажется", — говорили мне монахи монастыря Белой девы
* * *
в Хайане, и с каждым новым витком моей жизни я все больше и больше верила им.
Итак, Микаэль...
Литанээ жил через две улицы от меня, в относительно тихом (по крайней мере, убийства и пьяные дебоши случались там в два раза реже, чем во всей остальной Аэдагге) Жестяном квартале. Глянув в окно, затянутое мутной пленкой бычьего пузыря и отметив, что, судя по проблескам солнца, пробивающимся меж серых облаков высоко в небе, до вечера еще далеко, я принялась заворачивать Камень в изрядно помятую и поистепавшуюся шаль Назиры, застегивать блузу и натягивать юбку. Нетерпение и радостное возбуждение, запевшее внутри при мысли о литанээ, подсказывали, что я на верном пути.
* * *
Я тщательнее надвинула капюшон плаща на голову, подобрала длинную полу и неторопливо направилась в сторону Жестяного квартала, стараясь не подходить близко к кособоким домам, чьи наспех налепленные друг на друга этажи грозно нависали над улицей. Их окна тускло смотрели на меня подслеповатыми бельмами; порой то одно, то другое распахивалось, и наружу высовывалась взлохмаченная голова, орущая непристойную песню; полуголая девица, зычно зазывающая к себе, или рука, выплескивающая на выщербленные булыжники ведро с помоями или блевотиной. Соленый запах моря и водорослей перебивал едкий "аромат" кислятины и подгорелого мяса, сочившийся из таверны "Песня сирены", мимо которой я прошла.
Близился вечер: лучи солнца стали постепенно приобретать золотисто-оранжевый оттенок, а тени — удлиняться. Часа через два-три стемнеет совсем, и хотелось бы к этому времени вернуться домой...
...После того, что случилось с Соколом, меня, едва не потерявшую рассудок от шока, приютил старый Одноглазый Том. Не знаю, чем я приглянулась ему, но старый пират поселил меня у себя, заботился, словно о дочери, и даже обучил кое-каким методам обращения с саблей и ножом.
-Тебе уготована жизнь в жестоком мире, — часто повторял он мне, вкладывая в мою руку оружие, — на Аэдагге женщинам приходится несладко, так что будет нелишним, если научишься постоять за себя.
Том никогда не говорил, что заставило его взять меня под свое крыло, кормить, учить и оберегать. На мои расспросы он отмалчивался или отмахивался; но я часто ловила на себе взгляд его глаза. В нем скользило сочувствие и...жалость, что ли.
Я же испытывала к старику нечто, вроде дружеской привязанности. Нельзя сказать, что он заменил мне отца, но он пришел мне на помощь в трудную минуту, и я была благодарна ему; он терпеливо возился со мной, приводя в чувство после пережитого шока, и ни разу не сделал ни единого гнусного поползновения в сторону недозволенного.
Жаль, что я так и не успела сказать ему "спасибо"...
...Старый Том погиб вместе с кораблем "Морской ветер", на котором он отправился в Хайань -понятия не имею, зачем. Старик не посвятил меня в свои планы, а лишь легко поцеловал в лоб и пообещал вернуться как можно скорее.
Обещания своего он так и не выполнил: в ночь после отплытия "Ветра" разыгрался страшный шторм, и корабль, вместе с командой, пошел ко дну на корм морским чудовищам. Об этом нам рассказал единственный выживший после этой трагедии — Аймак Крыса, которого, спустя три дня, подобрали в океане дрейфующим на обломке мачты. Пережитое наградило его белой, как луна, сединой и заиканием; кое-как придя в себя, Крыса поведал нам о жутком шторме, о разваливающимся, словно карточный домик, "Ветре" и о какой-то черной тени, будто бы метавшейся в грохочущем небе над разыгрывающейся трагедии. Выслушав Крысу, пираты перебрали в разговоре всех известных им монстров и чудищ, мифических и реальных, но так и не пришли к единогласному мнению, кто же это может быть. Пришлось сойтись на том, что в море разыгрался не только шторм, но и воображение Крысы.
В тот момент я тихо сидела в стороне, напряженно пытаясь уловить малейшие детали обсуждения. К горечи от осознания полнейшего собственного одиночества примешивался неприятный привкус ощущения себя лишней в этом мире.
Вместе с Томом ушла последняя опора, надежное плечо, на которое я могла опереться. Как никогда прежде остро я чувствовала себя песчинкой, потерянной в бурном океане.
Я не была и частью пиратского братства: единственная ниточка, связывающая меня с ним, оборвалась. Конечно, оставались еще мои песни; морские бродяги любили слушать их, собираясь вечерами по тавернам, но...в остальном меня сторонились. Том был лишь одной из причин; другой была неискоренимая пиратская суеверность.
Матерые морские волки, не боявшиеся ни богов, ни чудовищ, отчаянно пасовали перед миром духов и привидений; из пиратских баек и поверий о призраках можно было бы сложить толстенный том — на радость ученым мужам из столицы Алдории, увлекающимся народным фольклором. Однако записывать за ними было некому, а грамотой сами морские братья не владели, считая недозволительной роскошью. Поэтому байки и побасенки о привидениях оставались лишь в устном виде, переходя от пирата к пирату и обрастая густой бородой новых подробностей. Призраков боялись так отчаянно, что придумывали различные ритуалы, дабы не навлечь на себя гнев потустороннего обитателя.
Когда я убила Сокола и Волка, пираты, оправившись после этого невиданного на Аэдагге события, мигом разнесли слух о некоем довлеющим надо мной проклятием. Не желая мириться с тем, что слабой женщине, место которой — в постели или веселом доме, удалось в одиночку справиться с двумя бывалыми искателями приключений, морские братья мигом придумали причину — мол, всему виной злой дух, вселившийся в меня и моими руками отправивший на тот свет Сокола и Волка. Кто-то даже рассказывал, что видел, как рядом со мной мелькает чей-то призрачный силуэт, будто бы сотканный из дыма. Разумеется, никаких силуэтов рядом со мной не было, но это не мешало обитателям Аэдагги придумывать все новые и новые сказки о проклятой сыновьями Хэлля
* * *
Дикой Кошке. Конечно, эти слухи больше работали в мою пользу, нежели против: ни один пират не смел и притронуться ко мне... но все же неприятно ощущать себя полностью оторванным от мира человеком.
Иногда, закрыв глаза, я будто бы воочию наблюдала одну и ту же картину: в бушующем море, с ревом вздымающем к небу горбы волн, беспомощно болтается одинокая фигурка старика, молчаливо, но отчаянно цепляясь корявыми от вздувшихся вен руками за обломок палубы. Ураганный ветер свистит над ним, швыряя в лицо пригоршни соленых брызг, но потерпевший кораблекрушение и не думает сдаваться...
...Сверкает молния, освещая океан молочно-белым светом, будто на миг приоткрыв дверь в потусторонний мир. Мелькает гигантская плоская тень в разрыве туч, заслонив собой робко выглянувшую луну.
Океан пуст...
...Все, что у меня осталось от Тома — старый обшарпанный сундук, украшенный полустершимся вензелем какого-то давно забытого алдорского князя, и угловая комнатушка в доме на окраине Веселого квартала
* * *
*. За это обиталище, больше похожее на большую коробку, в котором помещалась лишь продавленная койка, пара полок и колченогий стол, я была готова молиться за упокой Тома всем известным и неизвестным богам: без крыши над головой, да еще и в моем незавидном положении, мне пришлось бы туго...
...Попадавшиеся мне навстречу пираты изредка вскидывали ладони или что-то буркали в знак приветствия, но большинству из них было не до меня. Их пальцы сжимали пузатые бутыли с лэем или островным ромом, а к груди некоторых с пьяным хохотом липли размалеванные девицы в вызывающе-ярких, но слегка потрепанных нарядах. Практически всех я знала в лицо — доводилось сталкиваться в закоулках Веселого квартала.
До дома Микаэля оставались считанные шаги, когда, огибая покосившуюся под тяжестью надстроенных этажей лачугу, я столкнулась с Рыжей Энн — соседкой по дому в Веселом квартале. Скорее всего, Энн была ненамного старше меня, но разгульная жизнь портовой проститутки и неумеренное потребление лэя сделали ее похожей на стремительно усыхающее яблоко, на которое густым слоем были намазаны белила. Свое прозвище Энн получила вовсе не из-за цвета волос — они были желтовато-белыми, как выгоревшая на солнце солома — а благодаря густой россыпи веснушек, обильно покрывающих ее белое тело.
Рыжая была одна; она нетвердо вышагивала в сторону Квартала, покачиваясь и прижимая к себе ополовиненную бутыль. Судя по ее довольному виду и маслено блестевшим глазам, ей попался щедрый клиент, не только оплативший услуги девицы, но и от души угостивший ее выпивкой.
-З-здравствуй, Кошка, — заплетающимся языком произнесла Энн, увидев меня, — куда это ты собралась, на ночь глядя?
Я посмотрела на небо: едва начинало смеркаться, но, наверное, в пьяных глазах Рыжей уже давно стемнело.
-Я спешу, — кратко ответила я, заглядывая через плечо соседки: в нескольких шагах от нас маячила дверь литанээ. Оставалось только отделаться от непрошенной собеседницы; желательно, не нарываясь на пьяный скандал. Энн неплохо относилась ко мне, больше всего, потому, что я не была ее коллегой по ремеслу, и не представляла в ее глазах конкуренции, однако с нее станется затаить на меня злобу и устроить какую-нибудь пакость. В отличие от пиратов, портовые проститутки никогда не страдали суеверными предрассудками.
Рыжая икнула, и меня обдало ароматом перегара и дешевых цветочных духов, которыми бродячие торговцы торгуют в разлив.
-Брось ты свои дела, — миролюбиво пробормотала она, — пойдем в "Три меченосца", говорят, там сегодня играет какой-то заезжий менестрель и проставляется Саймон Черный — он сегодня вернулся.
Я тяжело вздохнула: в данный момент меня не интересовал ни Саймон, ни все менестрели мира, вместе взятые. Тем не менее, от Рыжей было необходимо избавиться.
-Откуда вернулся? — добавив в голос каплю заинтересованности, спросила я. Энн вытаращилась на меня так, будто видела в первый раз.
-Кошка, на каком свете ты обитаешь? Черный поклялся ограбить купеческий морской караван, и, похоже, ему это удалось. Теперь он зовет всех в "Меченосцы" — обещает по кружке лэя и ломтю вяленого мяса, чтобы все отпраздновали его удачу.
