— Не стоит об этом говорить, — наверное, мой тон был все же далек от доброжелательного, потому что она дернулась и еще сильнее опустила голову. От плача детей у меня начало ломить виски, и я обернулась — за моей спиной стоял виталист.
— Какие прогнозы, господин...?
— Ольвер, — поклонился маг жизни. — Еще три дня, максимум неделя, и восстановление закончится. Останутся слабые рубцы, но они уйдут за первые полгода. Также возможны онемения в пальцах и конечностях и снижение чувствительности кожи, но и это пройдет. Можно было бы побыстрее заживлять, но тогда велика была бы вероятность грубых рубцов. Не беспокойтесь, госпожа. Я каждый день докладываю господину герцогу о состоянии больной.
Он говорил спокойно, будто и не знал, что именно я была причиной состояния Софи. И я кивнула, снова повернулась к койке. И снова заставила себя говорить:
— Если вам что-то понадобится, вы можете обратиться ко мне.
— Спасибо, госпожа, — просипела она в ответ. — Вы очень добры.
Я покачала головой и вышла. Весь запал прошел, оставив после себя усталость и грусть. Нет, Люк все также был виноват, и чувство вины не заставило меня закрыть глаза на то, как он со мной поступил. И отвращение к его прикосновениям и поцелуям никуда не пропало — после того, как он трогал другую, и неважно, кто там был инициатором, в процессе он участвовал вполне активно. Но я сейчас очень завидовала Ангелине и ее выдержке. Вот она точно никогда бы не дошла до того, чтобы кого-то покалечить или убить, пусть даже нечаянно.
Хотя... о Василине я тоже так думала.
Люк появился в замке во второй половине дня, о чем и сообщил мне Ирвинс.
— Его светлость, узнав, что вы не обедали, приглашает вас присоединиться к нему, — чопорно проговорил дворецкий, заглянув в библиотеку, на которую я сделала набег, отчаявшись развлечь себя.
Я задумалась — но не стоило давать прислуге повода болтать дальше. И кивнула:
— Я буду, Ирвинс.
Старый слуга поклонился и удалился.
Я положила книгу на столик, еще раз оглядела хранилище книг. Оно оказалось большим, уютным, и пахнущим как положено — старыми коврами, старыми книгами и старой древесиной.
Там я нашла несколько сокровищ — например, редчайший экземпляр "Полевой хирургии" прославленного военного хирурга Ясека Вяземского, которую я сейчас и читала. Дряхленький, очаровательный в своей любви к книгам библиотекарь выдал мне "Хирургию" с таким трудом, что я поклялась беречь ее почище всех сокровищ герцогства. Книга действительно оказалась очень доступной и подробной. Да, за двадцать лет медицина шагнула вперед, появились новые инструменты, методики, оборудование, но принципы— принципы не поменялись.
К обеду нужно было переодеться, так что в столовую я спустилась не меньше чем через полчаса. Слуги споро заканчивали накрывать на стол, Люк стоял у высокого окна, открыв его и вдыхая туман, и я поежилась — что за любовь к открыванию окон зимой? Но он уже увидел меня, закрыл створку, быстро подошел, поцеловал мне руку.
— Счастлив видеть, Марина.
— Я тоже, — любезно ответила я, с ровной улыбкой наблюдая, как он застегивает на моем запястье какой-то тяжеленный браслет из изумрудов. Любовь к дарению драгоценностей у Кембритча превысила все разумные пределы. Оглянулась, — слуги уже вышли, — отстранилась и пошла к своему месту. Люк отодвинул мне стул, сел напротив — но я больше не смотрела на него.
Суп из говядины с фасолью оказался восхитительным, как и фаршированный картофель с нежнейшей печенью, и я, поднося ложку ко рту, поняла, насколько я, оказывается, голодна.
Некоторое время мы ели в тишине. Слуг не было, поддерживать видимость общения было не нужно. Однако, когда я отложила ложку — от вкусноты даже настроение поднялось немного, Люк сообщил:
— Я общался с Василиной по поводу официальной церемонии. Пришлось поменять планы из-за смерти Луциуса.
— Как интересно, — вежливо откликнулась я. Он усмехнулся, и я опустила глаза. Все же Кембритч обладал воистину сногсшибательной харизмой, и было очень трудно не откликаться на его умение видеть иронию даже в напряженных ситуациях.
— Она согласны в ближайшие дни через пресс-службу заявить, что с Луциусом была достигнута договоренность о нашем с тобой браке, и что в знак уважения к воле покойного монарха бракосочетание будет произведено сразу после окончания срока траура.
— Правильно. Прикроем почившим наши грешки, — пробормотала я с изрядной долей едкости. Люк не разозлился. Он вообще проявлял удивительное терпение, и для меня служило определенным развлечением проверять границы его выдержки.
— Почивший, — сказал он с тем же ехидством, — был бы совсем не против. Если учесть, сколько усилий он приложил, чтобы этот брак все же состоялся.
— Бедный Кембритч, — с сочувствием откликнулась я, — принудили жениться.
— Я не против, — хрипловато сообщил он, — даже несмотря на то, что семейная жизнь началась не гладко.
— Нравится терпеть боль, Кембритч? — мое терпение кончилось раньше и потек самый настоящий яд.
— Злая девочка, — снова усмехнулся он, и я едва не запустила в него картофелем — я понимала бы его раздражение, злость, агрессию, но этот юмор и смешки делали мое поведение несерьезным, и злили — потому что выглядело так, будто и причина ничтожна, а я просто капризна и глупа.
— Мне сказали, ты ходила сегодня к Софи, — продолжил он, потому что я молча полосовала несчастный картофель. — Что решила?
— Что на ее месте должен был быть ты? — предположила я хмуро. Люк дернул уголком рта.
— Если бы заслужить твое прощение было бы так просто.
Я и это проигнорировала.
— Если ты о том, буду ли я настаивать на ее удалении из замка — нет, не буду. И я понимаю, почему ты ее оставил.
— Это радует, — хрипло проговорил Люк.
— А меня не радует, что меня обсуждают все, кому не лень, — отчеканила я, слыша уже, как злость начинает звенеть и в голосе.
— Прости.
Я ткнула ножом картофель и бросила приборы на стол.
— Ты поставил меня в совершенно чудовищную ситуацию.
— Прости.
— Нет, не прощу, — нервно проговорила я, чувствуя как снова вот-вот потекут слезы. — Это все дурная, глупая, ни к чему не ведущая игра. Изображать, что все нормально. Кто мне все эти люди, что я должна оправдываться перед ними и держать лицо? Почему я должна это делать, когда виноват ты? Я здесь совсем одна, заперта в этом замке, и это было бы не так жутко, если бы у меня был ты, но у меня и тебя нет!
— Я есть, Марин, — сказал он, вставая.
— Да нет, нет же! — крикнула я, опираясь ладонями на стол и тоже поднимаясь. — Я никогда не смогу этого забыть, Люк! Боги... как же я тебя ненавижу! Ненавижу!
Я, захлебываясь слезами, дернула скатерть в сторону — драгоценный фарфор полетел на пол вместе с обедом, зазвенели серебряные приборы, с жалким звяканьем треснула огромная супница — от нее по паркету покатилась волна супа. Люк в одно мгновение оказался рядом со мной, сжал, касаясь губами щеки — а я опять впала в истерику, и даже вспомнить не могу, что я кричала в этом болезненном, горячечном состоянии.
— Кричи, плачь, — говорил он хрипло мне в губы и впивался в них поцелуями, когда я на мгновение оказывалась способной его услышать и понять что происходит, — что угодно, Марин, что угодно...
Я пришла в себя, когда он уже тяжело дышал и сладко сжимал меня, прижимая ко столу и целуя так, как только он умел — что сознание уплывало вместе с волей и способностью мыслить. Дернулась, со злостью укусила его за губу, оттолкнула.
— Нет! — крикнула, сжимая кулаки. И уже спокойней добавила. — Нет, Люк. Нет. Нет!
Он вытер тыльной стороной ладони кровь с губы, вздохнул возбужденно, шагнул ко мне — и я приготовилась драться, когда скрипнула дверь — мы повернулись туда. Люк грязно выругался, рявкнул — убирайтесь! Ирвинс, застывший в проеме, лихо удерживал на закачавшемся подносе пятью пальцами целый чайный набор. Он бы и рад, видимо, был сбежать, но оцепенел от увиденного. На лице его было такая неописуемая смесь ужаса и изумления, что я фыркнула, сдерживая смех и сама поражаясь сумасшедшим сменам настроения, закрыла рот ладонью и быстро вышла мимо него из столовой.
Кажется, недавно я назвала семейную жизнь скучной. Клянусь, прыгать с парашютом было менее экстремальным.
Глава 8
Блакория, Северные горы, вечер понедельника, 30 января
Данзан Оюнович Черныш хрустел сочным яблоком, хотя очень хотелось налить себе воды из графина. Но он не рисковал. Вечером в четверг его почти до кругов в глазах сдавило обрушившимся мощным проклятием, и он ничего не смог ему противопоставить. Щиты оно прошило словно их и не было. И теперь, пока он не разберется, как проклятье снять и можно ли снять его вообще, придется жить так... на капельницах и фруктах с овощами.
И постоянно быть настороже. Ему хватило одного глотка воды, чтобы подавиться и чуть не умереть. Ему — умереть. Не завершив дела. Не вытащив этот мир из ямы, в которой он оказался из-за бездействия богов и их наследников.
Данзан Оюнович не был сентиментален, но периодически вспоминал свой институт и лошадей, оставленные лаборатории и незавершенные опыты. Но, как настоящий ученый, умел расставлять приоритеты и подавлять ненужные сожаления.
— Итак, что мы имеем, — проговорил Черныш, расправившись с яблоком. В обустроенной как гостиная маленькой пещере-келье (будь проклят Алмаз и бывшие друзья из старшей когорты, день и ночь пытающиеся отследить его) находилось около пятнадцати заговорщиков, и фрукты поглощал не он один. Большую часть из них тоже накрыло проклятьем — кто-то участвовал в похищении специалистов для изготовления взрывчатки, кто-то в выяснении графиков правителей, кто-то непосредственно в закладке орвекса или приведении взрывателя в действие. Сам Черныш проходил сквозь щиты, накрывающие усыпальницу на Холме Королей и ипподром в Терлассе незадолго до мероприятия, бросал стазис на охрану, чистил им память, и открывал проход для тех, кто умел установить взрывчатку. И все это время напряженно держал глушилку — то один старый коллега из старшей когорты, то другой периодически пытались засечь его.
— А имеем мы двух мертвых королей и практически вычищенный род Иппоталии. Жаль, что с ней произошла осечка.
— Как и с большинством правителей, — пробормотал Оливер Брин, невольно тронув катетер на кисти. Маг-виталист тоже не мог пить, и от этого, как и от напряжения последних недель сильно осунулся и постарел, напоминая уже не зажиточного аптекаря, а работника службы похоронных услуг.
— И цели мы, по всей видимости, не достигли, — продолжил Черныш невозмутимо.
— Думаю, у нас обнадеживающие новости, — осторожно возразил Брин. Осторожно не потому что боялся Данзана Оюновича — была в Брине при всей его невзрачности и твердость духа, и уверенность в своей правоте, а потому что при всей погруженности в общее дело весьма трезво относился к оценке результатов. И не любил шапкозакидательных настроений.
— Помимо открытия бОльшего, чем обычно, количества порталов? — осведомился Данзан Оюнович.
— Да. Я не стал сразу вам говорить, собирал информацию. Первое — мы все, даже я, хотя крови Черного во мне какие-то капли, ощущаем усиление голода и потребности подпитаться, как бывало когда открывался крупный переход между мирами. Если бы мы посещали храмы как легализованные темные, возможно, и не почувствовали бы, но сейчас...
— Сейчас тягу к чужой энергии не сравнить даже с ощущениями, которые появились после ритуала с кровью Марины Рудлог, и голод не утихает, — вмешался в разговор Константин Львовский, маг, который и привел третью Рудлог к заговорщикам.
— Именно, — кивнул Брин. — Значит, грань между мирами стала еще тоньше. На нас по-разному это воздействует, но, например, Дугласу, как самому близкому из нас к Гёттенхольдам, пришлось уходить к монастырю, потому что контролировать себя он уже не мог. На всякий случай все темные братья пьют настойки из растений с храмовых земель.
Черныш слушал внимательно, сейчас как никогда похожий на хищную птицу — блеском темных глаз, наклоном головы. Настойки были спасением, потому что опасности подвергались свои же, не являющиеся потомками Темного жреца. Например, сам Данзан Оюнович, чья аура светила и манила, как горячий и сытный маяк.
— Возможно, нужно немного подождать, — продолжал Брин. — Грань истончается. После смерти королевы Рудлога прошло почти семь лет, когда отток ее силы стал заметен и привел к изменениям стихийного фона на Туре и ослаблению Стены вокруг Рудлога.
— У нас нет семи лет, — сухо напомнил Черныш. — Еще год-два в лучшем случае, и Тура станет планетой нежити. И если смерти белых королей недостаточно, то можем ли мы позволить себе ждать, чтобы это понять?
Он осмотрел хмурые лица соучастников — и пожилых, и совсем молодых. Да, часть из них были фанатиками, но в основном здесь присутствовали обычные люди. И убийства для них, даже оправданные высшей целью, не являлись чем-то, с необходимостью чего легко было смириться.
— Не думайте, что я испытываю радость от того, что нам приходится делать, — резко проговорил Черныш. — Я близко общался с отцом Луциуса Инландера, неоднократно пересекался с ним самим и крайне его уважал. Но трудные времена требуют трудных решений.
— Мы все это понимаем, — сдержанно и сочувствующе сказал Брин. Остальные хмуро кивали. — Но есть еще кое-что, о чем вы должны знать, Данзан Оюнович. Дело в том, что после смерти белых королей у некоторых из нас начались очень странные сны. Сны о другом мире, о поселениях крылатых людей, очень похожих на вторую ипостась потомков Черного Жреца, дар-тени. Я бы не придал этому значения, если бы не массовость и навязчивость этих снов. Там мы... в другом теле, с другими воспоминаниями, Данзан Оюнович. И я вспомнил. Вспомнил о том, что рассказывал Роман Дмитриевич Соболевский о себе и о Фабиусе Смитсене.
Соболевский тоже видел подобные сны, и он утверждал, что там, в ином мире, в физическом теле неведомым образом существуют наши вторые ипостаси, связанные с нами ментально. У кого кровь посильнее или кто достаточно усилился — тот может видеть сны или даже, но тут он только предполагал, ментально путешествовать туда, в другое тело, в другой мир. А со Смитсеном случилось обратное явление. Он тоже долго видел сны о другом мире, и его дар-тени были доступны его воспоминания, а самому Смитсену — воспоминания дар-тени. К магии Фабиус никакого отношения не имел, сам происходил из Инляндии, о темных предках знал и наследовал даже родовой инвентарь, но предпочитал скрываться и сбивать периодическую тягу семейными настойками. Но ему не повезло — он отправился в экспедицию в горы, в район разлома, и пока его группа исследовала пещеры, в тех местах произошло одно из сильнейших землетрясений столетия с гигантским выбросом энергии. Группу завалило, а брат Фабиус впитал и эту энергию, выпил членов своей группы — и полученной энергии хватило на прорыв из нижнего мира его дар-тени. Мы можем только предполагать, почему он не сошел с ума — одержимые все слетают с катушек на почве бесконечного поглощения силы. Полагаю, из-за изолированности в пещере. Ему просто неоткуда было взять подпитки.
