Товарищ гвардии король

— Шалва, ну что, пора?

— Ага, тащи его сюда, — радист подбросил в огонь пару веток и заглянул в лежащую на коленях книжку. — Да не бойся ты, Клаус, всё по науке сделаем.

— Мне-то чего бояться? — Зигби откинул брезент, под которым весь день прятали от особистов важного пленника. — Развязывать?

— Представления не имею, — пожал плечами Церетели. — Нужно у специалиста спрашивать. Кямиль, клиента фиксировать, али как?

— Аллах его знает, — Джафаров допивал чай из помятой жестяной кружки и был собран и сосредоточен. — Практики не было, я только курсовую...

— Может, в грызло для начала? — предложил Зигби.

— Кому?

— Ему, — башнёр показал на итальянца.

Шалва поморщился:

— Клаус, ты по национальности кто?

— Баварец, а чо?

— А ничо! Не учи русского человека допрос проводить. Начинай, Кямиль.

Наводчик воздел глаза к звёздному небу, провёл ладонями по лицу, резко выдохнул и решительно взялся за книжку:

— Итак, пункт первый. Возьмите подогретую воду... Стоп, Шалва, чайник не надо. До температуры тела подогретую.

— Зачем? — удивился радист. — Кипяточком надёжнее.

— Здесь так написано. Ага, что там дальше... Дальше дырка от осколка. Вот... Подсоленную из расчёта пять-шесть грамм на литр.

— Чё-о-о-рт, — с некоторым испугом протянул Церетели. — У нас его и так неполная бутылка. Слушай, вином заменить нельзя?

— Ты про что?

— Ну как же... Сам сказал — литр.

— Я про воду.

— А! Погоди, морская подойдёт?

— Наверное.

Шалва схватил пожарное ведро, то самое, похищенное мадам Хелен, и убежал к морю. В темноте слышались его торопливые шаги и перебранка с бдительными часовыми. Через пару минут он вернулся.

— Во, как парное молоко, даже подогревать не нужно. Куда заливать?

— Сейчас погляжу. Так... В зависимости от... Тьфу, шайтан, опять дырка... десять-четырнадцать стаканов воды... Клаус, держи клиента! Лей в пасть.

Итальянец мотал головой и не желал подвергаться допросу, так что поначалу усилия Церетели были напрасны. Пленник упорно стискивал зубы, только фыркал по-тюленьи, когда вода попадала в нос. Крепкий орешек, однако. Мало того, умудрился даже лягнуть прижимающего его к земле Клауса каблуком в ухо.

— Шайзе, бля! Кямиль, а обязательно через рот заливать?

— Да не знаю, тут половина текста в дырках, а остальное расплылось. Хотя... — Джафаров почесал в затылке. — Наверное, можно и с другой стороны. Главное, чтобы она внутрь попала.

— Понял, — быстро сориентировался башнёр и вытащенной из-за голенища финкой разрезал штаны подопечного от пояса до колен, пользуясь широким лампасом как разметкой. — Переворачиваем. Воронка где?

Неизвестно, что подумал итальянец, но тут его проняло по-настоящему. Он судорожно сжал... хм, спасаемую часть тела, отчего выгнулся дугой, и открыл рот, собираясь испустить вопль ужаса. Ситуацией тут же воспользовался Шалва, влив зараз не менее четверти ведра. Так и не начавшийся крик перешёл в бульканье.

— Что дальше?

Кямиль ткнул пальцем в смазанный рисунок:

— Поднимайте на ноги, тут нарисовано.

С точностью следуя инструкции, танкисты принялись раскачивать пленника из стороны в сторону, потом скручивали, заставляли приседать самым причудливым образом. Итальянец пыхтел, сдавленно мычал, но упорно не желал говорить. Первым не выдержал Клаус Зигби:

— Ну нафиг, а? Это не допрос, а спортивный праздник какой-то!

— Воды мало, — решил Шалва. — Клади его обратно.

Башнёр зло сплюнул, но просьбу выполнил. Только он уселся верхом на допрашиваемого, намереваясь разжать стиснутые челюсти, как послышалось жалобное:

— О мамма миа!

— Видишь? Заработало! — Церетели с энтузиазмом плеснул из ведра. — Всё дело в правильной дозировке!

Восторженные вопли стрелка-радиста разбудили Амангельды Мужикетовича, мирно дремавшего, завернувшись в одеяло, у правой гусеницы. Зампотех зевнул, потянулся и спросил недовольным голосом:

— И что разорались, ироды?

— Так вот, допрашиваем, — пояснил Шалва.

— Угу, а на каком языке?

Вопрос вызвал у танкистов лёгкое недоумение. Нет, можно было бы и на татарском или грузинском... Но зачем, если весь цивилизованный мир говорит по-русски?

— Амангельды Мужикетович, ты что-то от нас скрываешь, — Шалва с осуждением покачал головой. — Нельзя так с боевыми товарищами.

— Дурак ты, а не боевой товарищ, — лейтенант Иванов подошёл и потрогал пленного ногой. — Он же итальянец.

— И что?

— А то! Переводчик нужен.

— Да?

— Точно говорю.

Церетели задумался. Его с самого начала допроса что-то беспокоило, какая-то упущенная мелочь. А теперь всё встало на свои места.

— Переводчика... Где ж его взять-то?

— В город сходи.

— Да ну-у-у... Ночью разве найдёшь?

— Отца Сергия позови.

— Так он наш.

— И чего? За столько лет по-ихнему выучился.

— Может, ты дойдёшь? — Шалва просительно поглядел на Амангельды Мужикетовича. — Стесняюсь я. Он ведь майор.

Зампотех вспомнил кагор, которым его угощал соскучившийся по Родине батюшка, и согласился:

— Ладно, уговорил. Канистру чистую найдите, заодно прихвачу кое-чего.

Разбуженный среди ночи майор Сергеев, более известный в миру под именем настоятеля православного храма в Бари отца Сергия, был очень недоволен и грозил Амангельды Мужикетовичу страшными карами. В том числе и анафемой по партийной линии. Но вбитая ещё в Нижегородской духовной семинарии воинская дисциплина, помноженная на чувство долга, взяла верх над обычной человеческой ленью.

— Жди в саду, лейтенант. Сейчас мотоцикл из сарая выгоню.

— А...

— Чего? Сам налей.

Пока батюшка возился со своим стальным конём, Амангельды Мужикетович быстро спустился в подвал, благо дорога была знакома ещё по прошлым визитам, когда вдвоём с Шалвой изображали азиатские орды на улицах города. Вот у этой бочки принимали малую толику благодати перед серьёзным делом. И сам Бог велел, воспользовавшись случаем, поделиться ей с товарищами.

— Готов? — майор покосился на канистру, но промолчал.

Мотоцикл с рёвом и треском вылетел на древнюю булыжную мостовую Виа Наполи, помнившую ещё сарацинов, и рванул к выезду из города. Но могли и не спешить. Танкисты сидели у костра с постными физиономиями и, почему-то, в одном исподнем. При появлении майора нехотя встали, старательно отводя взгляды.

— Где он? — отец Сергий вопросительно посмотрел на Церетели.

— Там, — Шалва кивнул в темноту. — Только он того, немножко помер.

— Не понял.

— Сдох, — пояснил радист.

— Вы чего, злыдни, его до смерти замучили?

— Никак нет! — пришёл на выручку Джафаров. — Всё по книжке делали, как полагается. Там написано.

— Чего там написано?

— Про нижнюю чакру, — наводчик вжал голову в плечи. — Она открылась и всех забрызгала. А мы просто заткнули. Пахнет же...

— Вы звери, товарищи, — отец Сергий задержал дыхание и подошёл поближе к трупу, стараясь не запачкать выглядывающие из-под рясы хромовые офицерские сапоги. — Ну-ка, орёлики, тащите его ближе к свету. Кого-то мне этот мужик напоминает.

Глава двенадцатая

И когда рядом рухнет израненный друг,

И над первой потерей ты взвоешь скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг,

От того, что убили его, не тебя -

Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал,

По оскалу забрал — это смерти оскал!

Ложь и зло — погляди, как их лица грубы!

И всегда позади — воронье и гробы!

Владимир Высоцкий.

Житие от Гавриила.

Вызов из Москвы пришёл неожиданно, когда я ползал по лесам и болотам Карельского перешейка и заскочил мимоходом на ближайшую заставу, чтобы помыться и передохнуть. Заодно и нормально поесть, не опасаясь, что свежесваренный на костре суп покроется толстой коркой льда. Это только у туристов в песнях местная природа прекрасна и восхитительна, в действительности же всё обстоит с точностью до наоборот. Весной, пока нет комаров и гнуса, может быть, тут хорошо. А сейчас вообще очень мерзко — поздняя осень, постоянная сырость, мокрые насквозь сапоги и шинели. У большинства пограничников воспаляются и долго не заживают даже мелкие царапины. Одно спасение — баня.

Телефонограмму, оказывается, разосланную по всем заставам, принёс политрук, замещавший раненного в стычке с нарушителями командира. Молодой, но уже с медалью каганата "За освобождение Дуная" и, как показалось, вполне вменяемый. Во всяком случае, пришёл со своей бутылкой, заикаясь и бледнея от собственной смелости.

— Вот, — лейтенант протянул листок бумаги в клеточку.

— Чего там?

— Сообщение генерал-майору Архангельскому от товарища Иванова. Просят срочно приехать в Москву.

Так и знал. Хотя кто ещё кроме Сталина мог затребовать меня пред светлы очи? Каменев и Ворошилов отпадают — несмотря на более высокое звание, отчего-то при личных встречах странно тушуются. Не иначе Антон Иванович рассказал нелепую байку о "вечном генерале". Что же вздор! Беспардонный и непосредственный Будённый — он мог. Только сейчас вот обживает территорию бывшей Румынии, куда прибыл по приглашению галицийского кагана товарища Финка. И заодно разместил танки в Венгрии, буквально на прошлой неделе присоединённой к дружественной Чехословакии. Ответственный человек Семён Михайлович, решил подстраховать добивающего агрессоров Эммануила Людвига фон Такса.

Ну и, конечно, стремится пропустить через Добровольческий Корпус как можно больше солдат и офицеров. Это не считая тех, кто уже временно прикомандирован к баварской и корсиканской армиям.

Я забрал телефонограмму и кивнул политруку (или сейчас уже замполиты?) в сторону парилки:

— Веничком обработаешь?

У лейтенанта моя неторопливость удивления не вызвала. Подумаешь, какой-то Иванов просит. А тут целый генерал-майор со всей пролетарской сознательностью готовит себя к новым свершениям во имя светлого будущего. Подождёт Иванов, куда денется.

Немного позже, разомлев от пара до доброты чрезвычайной, я отпустил ослабевшего банщика. Да, не тот нынче народ пошёл. Вот, помнится, Лаврентий Павлович однажды пробрался на территорию вероятного противника и две недели просидел в котле, уточняя у Карла Маркса некоторые непонятные моменты его теории... Правда, у товарища Берии диссертация.

А у меня? Что на этот раз понадобилось Иосифу Виссарионовичу от бедного архангела? Оружия с техникой, как и обещал, не дам. Да и нет его — это во-первых. Во-вторых, высокое начальство из Конотопа запрещает. А в-третьих — любая благотворительность оскорбляет и унижает благотворимого человека, являясь констатацией факта падения на самое дно и абсолютной никчемности. К тому же приучает к халяве, и отбивается последнее, если таковое имеется, желание сделать хоть что-то самому. Думаете, мы втроём не сможем организовать производство танков Т-90? Легко. И ресурсы найдём, и кадры. Вот реактивную авиацию на приличном уровне не потянем, производственная база не та. Сможем, да, но не сделаем. Додумаются сами — молодцы. Нет — найдём того, кто додумается. Но сам. Впрочем, Сталин это тоже понимает.

Что же его может интересовать? Разве ещё предстоящая война с Финляндией? Да будет она, будет... Куда деваться... Нарком иностранных дел Анатолий Анатольевич Логинов уже отправил в Гельсингфорс ноту с требованием признать независимость Великого Саамского Конунгства в составе Мурманской области, отодвинуть границу от Ленинграда на двести километров, а северные рубежи привести в соответствие с договором от тысяча триста тридцать шестого года. Взамен Советский Союз признавал за сопредельным государством право считать двадцатимильную зону восточной части Ботнического и северной Финского заливов его территориальными водами. Отметив, кстати, что у Норвегии может быть своё видение данного вопроса.

Таким образом, в самое ближайшее время, месяца через два, в аккурат к новому году, следовало ожидать реакции финского правительства на нашу наглую выходку. Пока же сюда шли эшелоны с артиллерией, размещаемой в районе Петрозаводска и будущих Кировска и Апатитов. Уже оттуда, от железной дороги, орудия растаскивали на позиции вдоль границы. Везли всё, я сам видел гладкоствольные крепостные пушки прошлого века. Они что, собрались картечью или бомбическими ядрами по бункерам стрелять? Вот бронекатера в Ладожском и Онежском озёрах, те действительно пригодятся. Как и штрафные ударные батальоны, формирование которых было начато ещё в тридцать третьем году, сразу после процесса над Ягодой. Именно его сокамерники, пардон, соратники, и составили ядро штрафников, с небольшой прослойкой творческой интеллигенции. А что, перо приравняли к штыку, нормально...

Дорога до Москвы заняла почти трое суток, даже с учётом того, что от Петрозаводска добирался самолётом. Лошади здесь летать пока не научились, а машинам ездить негде. Столица встретила непогодой. Особенности или традиция такая? Сколько раз в Ленинград приезжал — всегда солнце, а тут постоянный дождь. А сегодня ещё и со снегом. Исключением стала весна тридцать четвёртого года, но тогда еле живого привезли, не до погоды.

На аэродроме встречала машина. Даже не одна, в другой размещалась охрана, положенная высокопоставленным государственным деятелям. Интересно, когда я успел им стать? Вроде бы ничего такого за собой не замечал. На прямой вопрос подполковник Филиппов не ответил, только развёл руками и пригласил в автомобиль. Вопреки ожиданиям, мы поехали не в Кремль или на ближнюю дачу в Кунцево, а в гостиницу "Москва", где ещё три с половиной года назад пришлось прожить целую неделю. Оказывается, номер был закреплён за мной ещё с тех времён и пустовал в ожидании постояльца. Но чисто, значит, уборщиц сюда пускали. Надеюсь, они не затрофеили случайно позабытую в шкафу бутылку коньяку?

Подполковник распрощался, сказав, что обязательно позвонит, и отбыл, оставив меня одного в нелепой громадности и роскоши люкса. Помнится, возмущались герои у одного писателя в подобной ситуации — роскошь есть, а хруста французской булки нет. Вот и маялись бедолаги в неизбывной тоске и меланхолии. Я же потратил день не на осуждение купеческих замашек победившего пролетариата, а более прозаично. Принял ванну, побрился, употребил коньячку ко времени и к месту, вздремнул чуток, а к вечеру как раз раздался ожидаемый звонок.

В кабинете Сталина ничего не изменилось, разве что секретарша сменила легкомысленное платьице на военную форму. Веянье моды или предчувствие? Скорее всего, и то и другое. Впрочем, длина юбки нисколько не увеличилась. На лице младшей лейтенантши (знаю что неправильно, но язык не поворачивается назвать иначе) искренний интерес смешивался с не менее искренним восторгом. Видимо не каждый день к Иосифу Виссарионовичу приходят генерал-майоры с цепью Андрея Первозванного на шее. Чего такого? К вождю как на праздник, а к парадной форме положено.

Товарищ Сталин выглядел усталым. Неужели опять поддался пагубной привычке заниматься делами по ночам? Надо будет нажаловаться Патриарху — пусть примет меры. Куда это годится? Глава государства должен нормально работать, а не пахать, как раб на галерах. Этим он дискредитирует само государство, которым управляет, и заставляет, к тому же, усомниться в своих способностях. Как организационных, так и умственных. Зачем? Найди тех, кто сделает что-либо лучше всех и заставь... Кнутом или пряником, без разницы. А то всё сам, сам... Ага, как и я. Только это не считается, дурак потому что. Был бы умным — сидел бы себе, на арфе тренькал да пиво пил. Знаете, какое у нас пиво? Ничего, когда-нибудь попробуете.