Товарищ гвардии король

Unknown

Товарищ гвардии король. ("Архангелы Сталина" Книга третья)

Авторы выражают благодарность литературному форуму "В вихрях времён" за моральную и техническую поддержку.

Авторы предупреждают, что все имена собственные, географические названия и прочие события вымышлены, и узнавание себя в некоторых героях является неспровоцированным приступом мании величия. Но только некоторых, потому что все положительные герои имеют реальных прототипов, за что им большое спасибо.

Глава первая

К нам в колхоз пришла подмога

Из райцентра Петушки...

Сергей Трофимов.

Подмосковье. Кунцево. Лето 1936 года.

Портрет Ленина на стене по своему обыкновению хитро прищурился, когда Иосиф Виссарионович глубоко затянулся, выпустил дым и, указывая черенком трубки на Каменева, спросил:

— Так вы, Сергей Сергеевич, говорите, что у товарища Белякова дома живёт крылатая собака?

— Верно, товарищ Сталин, — подтвердил нарком обороны, продолжая выкладывать на стол пакеты и свёртки с подарками, привезёнными из колхоза имени Столыпина. — Я его сам видел.

Молчавший до того Патриарх погладил бороду, которую он был вынужден стричь коротко, чтобы не закрывала боевые награды, уточнил:

— Александр Фёдорович ничего про генералов Архангельского и Раевского не говорил?

— Нет. А должен был?

— Это их пёс, — пояснил Алексей Львович. — Забавный. Я с ним ещё на "Челюскине" познакомился.

— И я, — кивнул Сталин. — Только это не она, а он. Но тогда без крыльев был.

— А почему, собственно, их собака? — спросил Каменев. — Может, просто мутация какая?

— Ещё скажите — уродство, — укоризненно покачал головой Патриарх.

— Не скажу.

— И не надо!

Иосиф Виссарионович постучал по столу, привлекая внимание:

— Не нужно спорить, товарищи. Давайте лучше сами посмотрим и решим — это тот самый Такс, или совсем другой. И если наши догадки верны, то стоит приложить максимальные усилия для установления связи с Гавриилом Родионовичем и Изяславом Родионовичем.

— А зачем? — не понял нарком.

Сталин и Акифьев молча переглянулись. Каменев не присутствовал при памятном разговоре на "Челюскине", а сами они не афишировали контакты таинственных генералов с неким лесником из Конотопа, известным как старец Кузьмич. Конечно, кое-какие вопросы появились два года назад, когда в кремлёвском кабинете вдруг открылся неизвестный передовой советской науке переход. А перед тем по громкой связи все услышали знакомый картавый голос. Тогда всё удалось объяснить, точнее — ничего не объяснять, сославшись на режим строгой секретности. Позже решено было картавость считать всеобщей слуховой галлюцинацией, вызванной некачественной "Хванчкарой", а светящийся прямоугольник с надписью "Сделано в СССР" — новой разработкой инженеров Нижегородской радио-лаборатории имени Бонч-Бруевича, штукой жутко дорогой, и применяемой только в исключительных случаях.

— Так нужно, — объяснил Патриарх. — Партия сказала — надо!

— Тогда понятно, — с облегчением произнёс нарком обороны. Действительно, партия порой требовала столь очевидные глупости, что наличие ещё одной абсолютно ничего не меняло. — Так я сейчас Александру Фёдоровичу позвоню.

С этими словами Сергей Сергеевич уселся в кресло хозяина кабинета, одной рукой снял трубку с телефонного аппарата, а другой машинально достал из кармана футляр с толстой сигарой.

— Каков наглец, а? — шепнул Сталин на ухо Патриарху.

— Жалко, что ли? — так же тихо удивился Алексей Львович. — Пусть курит.

— Да я про кресло.

— Так не насовсем.

Каменев тем временем для чего-то дунул в трубку и попросил:

— Алло, барышня, соедините меня... Что? А, здравствуйте, товарищ Поскрёбышев, соедините меня с Беляковым, пожалуйста... Что? Нет, зачем мне лётчик? Председатель колхоза нужен...

Дожидаясь ответа, нарком прикурил, и блаженно прищурившись, откинулся на спинку. Но вот в аппарате что-то хрюкнуло на весь кабинет, и Сергей Сергеевич громко крикнул в трубку:

— Александр Фёдорович, добрый вечер! Узнал?... Что? Нет, ничего не забыл... Голова? Спасибо, уже не болит. Я вот по какому вопросу... Что? Наоборот, сам приезжай. Ага, серьёзно тебе говорю... И товарищ Сталин приглашает... Как это? Да ты понимаешь что...

Каменев прикрыл трубку ладонью и повернулся с удивлённым лицом:

— Он сказал, что не сможет приехать.

— Что значит, не сможет? — поразился Патриарх. — Его сам Иосиф Виссарионович просит, а он... Прокляну!

— Да погодите вы вот так сразу обвинять, — вступился за председателя Сталин. — Могут же быть у человека, у уважаемого и заслуженного человека, между прочим, веские причины. Зачем сразу анафему? Вот из-за таких как вы, товарищ Акифьев, нас в будущем будут какие-нибудь либералы упрекать в излишней жестокости.

— Господь с вами, товарищ Сталин, — перекрестился Алексей Львович. — Откуда на Руси либералам взяться? Они ведь появляются только от полового бессилия... Надо же куда-то нерастраченную энергию девать? Ну, или от полной невостребованности, если женский вариант рассматривать. Так что не беспокойтесь — наш народ в этом плане ещё о-го-го какой!

— У Александра Фёдоровича уже шестеро детей.

— И я говорю... Какой же он либерал?

— Вы меня совсем запутали, товарищ Акифьев, — отмахнулся Иосиф Виссарионович. — Сергей Сергеевич, что там за причина?

— Сенокос у них, — пояснил нарком, — а потом сессия. Или наоборот, я точно не разобрал.

— А вот это вы зря, товарищ Каменев. Настоящие большевики всегда должны быть точны в формулировках. Пусть ваше слово будет да — да, нет — нет. А остальное — от лукавого, — Сталин вдруг осёкся. — Постойте, какая ещё сессия?

— Да он в сельскохозяйственный институт поступил. На вечернее отделение.

— Зачем ему это? Вот у нас половина наркомов с церковно-приходской школой, и ничего.

— Ага, а некоторые даже иешиву заканчивали, — не смог удержаться от реплики Акифьев. — Потому мы до сих пор не государство рабочих и крестьян, а страна недоучившихся аптекарей и семинаристов.

— Вы на кого намекаете, Алексей Львович? — обиделся Сталин. — Я учёбу бросил, чтобы заняться... хм, будем считать, что революционной деятельностью.

— Я намекаю? — удивился Патриарх. — Наоборот, открытым текстом говорю, что и вам, Иосиф Виссарионович, стоит пойти учиться. Постойте-постойте, про самообразование знаю... Это похвально.

— Так в чём же дело?

— А в том! Вот ехал давеча по Москве, а кругом плакаты, а на них — "Комсомолец — на самолёт!" Тьфу! Да их за парту нужно, а не на самолёт. Который, между прочим, ещё сделать нужно, а некому. У нас ведь рабочие на заводах до сих пор чертежи читают с помощью молитвы и какой-то матери, — Алексей Львович расходился не на шутку, и в последних фразах уже не думал о субординации. — Знание — сила, неграмотность — грех. А просерешь страну — прокляну!

Каменев так и сидел, зажимая трубку ладонью, и боясь привлечь к себе внимание. Виданное ли дело — перечить самому товарищу Сталину? Причём из-за какой-то мелочи. Даже не столько перечить, сколько просто орать на него, тыкая пальцем чуть не в нос. Раньше и за меньшее можно было поплатиться головой. Правда, после памятного перелёта с Чкаловым на север вождь неуловимо изменился характером, но всё же...

Но у Иосифа Виссарионовича была другая точка зрения на сегодняшнюю ситуацию. В разговорах с Патриархом наедине, у них не раз доходило до ругани, причем, чем громче Акифьев кричал, тем более он потом оказывался прав.

— Только не кипятитесь, Алексей Львович, — спокойным голосом произнёс Сталин. — Вы можете предложить что-то конкретное?

— Конечно, могу. Отчего бы не предложить? Пример нужно народу показать. Придётся вам, Иосиф Виссарионович, пойти учиться. Хотя бы заочно. И лозунг выдвинем — "Коммунисты в аудиторию!"

— И тоже в сельскохозяйственный, как товарищ Беляков?

— А почему бы и нет? — Патриарх усмехнулся в седую бороду. — Большевики — агрономы душ человеческих. А если серьёзно, то хоть в консерваторию. Нет... туда, пожалуй, не стоит. А в остальном — без разницы. Главное — подать это правильно. Пусть Булгаков озаботится.

— И чего он там напишет?

— Правду и напишет. Комсомольскую. Да хоть пионерскую — нам всё равно нужен положительный пример. И начнём с вас.

— Но почему я? — сопротивлялся Сталин. — У меня времени даже на личную жизнь не хватает.

Акифьев глубоко задумался, и через некоторое время его лицо осветилось отблесками откровения свыше.

— Личная жизнь, говорите? А может вам жениться, Иосиф Виссарионович? А то все люди как люди...

— А я?

— А вы не о себе, о стране подумайте.

Сталин положил потухшую трубку на стол и произнёс твёрдым голосом:

— Так, когда в институтах вступительные экзамены?

Вопрос был вполне риторическим, и потому отвечать на него никто и не собирался. Нет таких университетов, в которые не могли бы поступить большевики. И вообще, пусть теперь у ректоров голова болит по этому поводу.

— Ну, так что сказать Белякову? — напомнил о себе Сергей Сергеевич.

Иосиф Виссарионович внимательно посмотрел на Патриарха, отчего тот сразу же категорически заявил:

— Я не поеду. У меня через два дня всесоюзный съезд муфтиев начинается.

— Не понял, — Сталин удивлённо вскинул брови, — а вы к ним какое отношение имеете? Разве они подчиняются Московской Патриархии?

— Конечно, нет, — ответил Акифьев. — Но, как секретарь партийной организации... Просто обязан присутствовать.

— А вы? — вождь перевёл взгляд на наркома обороны.

— И у меня не получится, товарищ Сталин. Завтра улетаю на Корсику.

— На совместные учения? Кстати, кто догадался назвать их "Лиса и виноград"? Мне, конечно, плевать на мнение англичан, но такой явный намёк им не понравится.

— А что, разве плохое название? Товарищ Ворошилов вообще сначала предлагал "Шок и трепет".

— Ну, это уж слишком.

— Вот и я о том же — скромнее нужно, — кивнул Каменев. И добавил, опять вспомнив про телефон: — Давать отбой?

— Да, ничего не говорите, — согласился Иосиф Виссарионович. — Пусть это станет сюрпризом.

Три дня спустя. Трасса Москва — Нижний Новгород.

Ехать в машине было невыносимо скучно и жарко, и не помогало опущенное стекло, в которое ветром вбивало запах свежеуложенного асфальта. Даже ямы, это извечное развлечение русских дорог, отсутствовали. А потому монотонность езды вгоняла в дремоту, лишь изредка покачивая на поворотах.

Нижегородское шоссе расширили и покрыли заново ещё в прошлом году, но непривыкшие к таким условиям водители до сих пор засыпали за рулём, утомлённые монотонностью, и раз в неделю обязательно кто-нибудь разбивался насмерть. Когда тревожная статистика дошла до Москвы, то была создана специальная комиссия при наркомате внутренних дел. В её задачу входило установление причин аварий и проверка на предмет злого умысла и терроризма. Дело в том, что дорожным строительством в Советском Союзе занимался недавно созданный трест "СпецШоссеАвто", рабочий персонал которого состоял преимущественно из приехавших на заработки американских граждан.

Вредительство так и не выявили, если не считать раскрытых крупных растрат и хищений. Главный инженер треста по итогам проверки получил орден Трудового Красного Знамени, управляющий — пятнадцать лет строгого режима, а финдиректор — двенадцать. Правда у обоих после конфискации имущества случился сердечный приступ, видимо инфекционный, потому что подобное несчастье постигло ещё некоторых ответственных товарищей из нескольких наркоматов, причастных к строительству.

А американцы... американцы остались. Им всё равно некуда было возвращаться. Не в том смысле, что страна куда-то подевалась, а просто их там никто не ждал. После "Манхэттенского кризиса", случившегося в тридцать четвёртом году, экономика Соединённых Штатов, которая и без того напоминала предсмертные судороги, умерла окончательно и бесповоротно. Новый курс президента Рузвельта, начавший было приносить хоть какие-то результаты, полностью провалился. И если на первые вакансии, предложенные советскими предприятиями и размещённые посольством в газетах, откликнулось всего сто с небольшим тысяч человек, то с появлением новых, количество желающих нарастало лавинообразно.

Единственным условием принятия на работу было наличие у соискателя семьи и детей — это позволяло в будущем рассчитывать на гражданство. Что вызвало ещё больший ажиотаж, потому что такой заботы о людях не ожидал никто. Среди восьми миллионов разорившихся фермеров, записавшихся в очередь на переселение в советские колхозы, ходили упорные слухи о земле обетованной, почти сказочном месте под названием Podnovie, где даже детям каждое утро дают по кусочку настоящего масла, а взрослые по выходным могут позволить себе стаканчик vodka and ogoortchic.

Президент США поначалу противился эмиграции, но после того, как голодная толпа взяла штурмом Капитолий, сдался и он. И даже распорядился выделить несколько пароходов для регулярных рейсов в Советский Союз. Это оказалось даже дешевле, чем раздача ежедневной бесплатной похлёбки для безработных, так как каждый подписавший контракт тут же получал аванс в счёт будущей зарплаты. Правда, в рублях, но зато наличными. На эти деньги в специально открытых по всей стране социальных магазинах "Сагалевич и Ко" можно было закупить всё необходимое для дальнего путешествия. Или недорого приобрести продукты питания, если очередь на переселение ещё не подошла.

А у тайных агентов Балтийской Федерации и Галицийского Каганата, временно подчинённых начальнику службы внешней разведки СССР генерал-майору Берии-младшему, неведомым образом пропала вдруг вселенская грусть в глазах. Социальные магазины, оно, конечно, сплошные убытки, но в остальном прибыль превзошла все ожидания. Были распространены, разумеется, неофициально, твёрдые тарифы на предотвращение всяческих неприятностей. Предупреждение забастовки, например, стоило сущую безделицу, но зато уж за массовые беспорядки, вернее за их отсутствие, брали по высшему разряду.

Самый крупный куш, в двадцать с лишним миллионов, удалось снять за нейтрализацию негритянских восстаний в пяти южных штатах. Лидерам экстремистов просто предложили внеочередной выезд в СССР на высокооплачиваемую работу, что тех вполне устроило. Причём за право выбора места жительства с обеих сторон конфликта взяли ещё некоторую сумму. Список предложенных населённых пунктов был относительно небольшим, но достаточно разнообразным.

Мохаммед Иезекия Джексон, один из столпов негритянского движения и единственный грамотный среди них, уверенно ткнул пальцем в остров Врангеля. Он же твёрдо помнил из газет, что русский генерал Врангель имеет какое-то отношение к тёплому южному морю, где зреет виноград и ласковое солнце светит чуть ли не круглосуточно. Их никто не стал разубеждать и указывать на ошибку, ведь это могло нарушить свободу выбора и совести. Свобода, как осознанная необходимость, гарантировалась пятой поправкой к советской конституции тридцать четвёртого года. Тем более, что все осознавали необходимость срочного заселения пустующего дотоле острова Врангеля.

Запущенный механизм переселения работал вот уже почти два года, изредка пробуксовывая, когда какой-нибудь не в меру ретивый сенатор вдруг заинтересовывался, почему вроде бы прибыльное на первый взгляд дело оборачивается для Соединённых Штатов несколькими миллиардами чистых убытков ежемесячно. Некто Гарри Трумэн немало попортил крови бескорыстным эмиссарам Соломона Боруховича Сагалевича, пытаясь выставить их альтруизм и филантропию в дурном свете. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы не вмешались независимые аудиторы, после визита которых господин Трумэн долго не мог спать в темноте. Впрочем, в кливлендской клинике для душевнобольных свет не выключался никогда.

Лаврентию Павловичу младшему приходилось проявлять чудеса изворотливости, поддерживая на плаву доллар, готовый рухнуть в любую минуту. Сейчас он стоил двенадцать копеек, но, судя по всему, шло к тому, что скоро за него будут просто давать по морде, что категорически не устраивало советское правительство, ещё не успевшее потратить американскую валюту.

За воспоминаниями и размышлениями Сталин незаметно для себя задремал, и проснулся только тогда, когда автомобиль остановился. Он посмотрел в окно — две машины сопровождения съехали с дороги на обочину, а ещё одна, замыкающая колонну, в двух сотнях метров позади парила из-под открытого капота.

— Что случилось, товарищ Филиппов? — спросил Иосиф Виссарионович у сидящего на переднем сиденье начальника своей охраны.

— Радиатор закипел, товарищ Сталин, — доложил тот, убирая в карман кителя миниатюрную, весом не более полутора килограммов, рацию.

— Говорил я Семёну Михайловичу, чтобы на "Волгу" пересаживался. Нет, ему на "Паккарде" видите ли привычнее. А вы куда смотрели, Виктор Эдуардович?

Подполковник виновато улыбнулся, но оправдываться не стал, так как вопрос был явно риторическим. Он никак не мог повлиять на Будённого и объяснить, что американский хлам пятилетнего возраста не выдержит скорости, задаваемой стадвадцатисильными монстрами производства Нижегородского автомобильного завода. Да, для езды по городу и на ближнюю дачу "Паккарды" ещё годились, да и были весьма комфортабельными, но при выезде на шоссе разница чувствовалась сразу. Машина Семёна Михайловича начала отставать ещё у Дубны, и пришлось снизить скорость до восьмидесяти километров в час. А сейчас и вовсе остановились.

— Ладно, свяжитесь с товарищем Будённым — пусть перебирается к нам, — решил Сталин. Потом уточнил: — Где мы находимся?

Филиппов с какой-то непонятной радостью ухмыльнулся, и показал рукой на громадный транспарант, натянутый над дорогой.

" Петушки поддерживают решения 17 съезда ВКП (б)"

— Тьфу! — Иосиф Виссарионович открыл дверку и аккуратно плюнул на асфальт. — Какую гадость повесили. Вот только сексуальной революции, о которой так долго говорил генерал-майор Раевский, у нас в стране и не хватало.

— Что вы говорите о революции, товарищ Сталин? — подошедший Будённый наполовину не расслышал, и потому был категоричен: — Опять троцкисты воду мутят? Расстрелять к чёртовой матери!

— Кого, Семён Михайлович?

— А всех виноватых, — пояснил командующий бронетанковыми войсками, довольно поглаживая усы.

— Так может с вас начать? — предложил вождь.

— Меня-то за что? — удивился Будённый. — Мне на мировую революцию всегда было наплевать.

— Я не про это, — Сталин похлопал по карминам в поисках трубки. — Вот что мне скажите, Семён Михайлович... Почему ваша машина в нарушение всех инструкций ехала последней? А если бы террористы? И как это допустили вы, товарищ Филиппов?

Подполковник попытался объяснить, но Будённый опередил.

— Откуда в Советском Союзе террористы? Тем более всё согласовано с начальником вашей охраны. Никаких нарушений.

— Не понял...

— Да вот..., — Семён Михайлович достал такую же, как у Филиппова рацию и крикнул в неё: — Эй, величество, вылезай, уже можно!

Где-то неподалёку вдруг дружно взревели мощные дизеля, и на дорогу, ломая кусты на обочине, выползли две бронированные туши в камуфлирующей раскраске. На одной из них откинулся люк, из которого быстро вылез танкист в непривычно чистом, даже со стрелками на штанинах, комбинезоне. Он спрыгнул на асфальт, мягко спружинив, и строевым шагом подошёл к Сталину.

— Гвардии капитан-полковник фон Такс по вашему приказанию прибыл!

— Я разве что-то приказывал? — удивился Иосиф Виссарионович. — Кстати, товарищ танкист, а почему у вас такое странное звание?

— Он в нашей армии капитан, а в своей полковник, — пояснил Будённый.

— Постойте, — Сталин вгляделся, узнавая знакомое лицо. — Так вы тот самый фон Такс?

— Так точно, тот самый.

— Но вы же баварский король?!

— Ну и что? — пожал плечами Людвиг Эммануил фон Такс. — В первую очередь я советский танкист, а уж потом всё остальное.

— Как сказал! — восхитился Сталин. — Нет, как сказал! Не слова — песня! А здесь какими судьбами?

— Испытываю новые танки.

— Ага, — подтвердил Будённый. — Где я ему на полигоне настоящую грязь найду? Вот, пригласил прокатиться с нами.

Иосиф Виссарионович нахмурился.

— Это что, значит наши дороги хуже, чем ваш танковый полигон?

— Э-э-э..., не совсем, — спохватился Семён Михайлович, поняв, что сказал лишнего. Но отступать было поздно. — Так точно, товарищ Сталин, хуже. Стоит только свернуть с шоссе, так одни ямы и колдоёбины.

— Выбоины, — поправил фон Такс с немецкой педантичностью.

— Правильно говорите, товарищ король! — Будённый энергично взмахнул рукой, будто рубанул шашкой. — И виновные в этом непременно должны быть выибаны.

Сталин громко фыркнул и поперхнулся табачным дымом. Потом, прокашлявшись, с подозрением покосился на транспарант:

— Что-то эта местность на людей странно влияет. Поехали отсюда. Командуйте, товарищ подполковник.

Глава вторая

Жизнь казалась халвой,

Но приехал конвой,

Объяснить что пора

Поделиться с Москвой.

А не то вертикаль

Снова станет кривой -

Это не по фэн-шую.

Сергей Трофимов.

Лето 36-го года. Трасса Москва — Нижний Новгород.

Машина тронулась, и Иосиф Виссарионович, нахмурившись, посмотрел на Будённого.

— Рассказывайте.

— О чём? — командующий бронетанковыми войсками всем своим видом показывал искреннее недоумение.

— Обо всём! И в первую очередь о том, почему я узнаю о визите руководителя дружественной страны, тем более короля, только случайно? Как вы это можете объяснить?

— Так он частным образом приехал, товарищ Сталин. Вроде как в командировку. Ведь мы же не требуем от каждого председателя райкома, попавшего в Москву по своим надобностям, переться в Кремль с докладом?

— Что-то я вас не понимаю, товарищ Будённый. Неужели вы хотите сказать, что независимое, ещё раз подчёркиваю — независимое Баварское королевство, для нас не более чем районный центр? Категорически не согласен с такой постановкой вопроса. Когда мы планировали создание этого государства, не вы ли с товарищем Сагалевичем убеждали меня, что оно будет безусловно суверенным и не потребует дополнительных финансовых вливаний из нашего бюджета?

— А разве требует? — удивился Семён Михайлович.

— Как же? — Сталин прищурился. — Неужели фон Такс приехал просто покататься на танках? Сколько вы ему обещали?

— Двести штук. Но, товарищ Сталин, это же не бесплатно!

— Вот как? И откуда у Баварского королевства такое богатство? Только не говорите, что король нашёл клад в своём саду или получил беспроцентный кредит от Соломона Боруховича. Оба варианта настолько фантастичны, что даже не будем и рассматривать.

— А если с процентами?

— Смеётесь? После Рижского аукциона вряд ли можно найти в Европе столь наивных людей. По моему мнению, товарищ фон Такс не производит такого впечатления.

Будённый самодовольно улыбнулся. В той истории и ему удалось заработать малую толику. Так, пустяки конечно, но пару-тройку дивизий можно будет перевооружить на полгода раньше запланированного. Славный удалось провернуть... э-э-э... как его там? Нет, не штрудель. А, неважно.

Всё началось ещё два года назад, когда незаслуженно забытая Латвия вдруг озаботилась своей безопасностью. По правде сказать, ей особо ничего не угрожало, да и что может угрожать стране, окружённой исключительно миролюбивыми соседями? У Балтийской Федерации даже армии своей не было, обходились немногочисленными пограничными войсками. А у Антона Ивановича Деникина и мысли такой не возникало — обидеть чем-то сопредельное государство, территория которого и так невзначай сократилась до разумных, с точки зрения Сагалевича, пределов.

К нему и обратились. А что ещё делать пожилому экономному еврею, если Латвия неожиданно для себя (кстати сказать — неожиданность тоже обошлась недёшево) вдруг стала ужасно воинственной и решила всеми силами отстоять свою независимость от возможной советской угрозы? Правильно — дать на это денег. Ведь даже древние этруски, воюя с римлянами под лозунгом "Свобода или смерть", предпочитали золото и тому и другому. Латыши второй пункт всё же вычеркнули, предусмотрительно выбрав первый и последний. Свободу они решили защитить сами, а деньгами должен был снабдить Сагалевич. Иначе для чего вообще существуют евреи?

Но Соломон Борухович не был человеком доверчивым, и не мог просто так отдать свои кровные людям, не привыкшим ими распоряжаться. Сколько помнила история — латыши всегда жили на чьём-то иждивении. То на немецком, потом на шведском и русском поочерёдно. Странно было бы ждать от них финансовой аккуратности. И потому предложил товарный кредит под скромные сорок процентов.

В Риге целый год царила эйфория и оживление, подкреплённые громким бряцанием оружием. А потом приехали представители Балтийской Федерации и испортили весь праздник, попросив предъявить предмет залога. Но форма к тому времени слегка поизносилась, консервы незаметно съелись, патроны частично расстрелялись, винтовки в большинстве продались на сторону, а оба торпедных катера вообще исчезли в неизвестном направлении, обогатив командующего флотом на кругленькую сумму... И кредиторы обиделись.

Будённый улыбнулся, вспоминая, как семнадцатая и двадцать вторая отдельные танковые бригады судебных приставов, при поддержке парашютного десанта понятых предъявили латвийскому правительству исполнительный лист. После короткой процедуры банкротства в Риге появился внешний управляющий в звании генерал-майора, а среди должников был проведён аукцион за право не отрабатывать долги на стройках народного хозяйства. Список возможных объектов и географическую карту любезно предоставило советское правительство.

— Улыбаетесь? — голос Сталина прервал приятные воспоминания. — Разве я спросил что-то смешное?

— Извините, — лицо Семёна Михайловича приобрело подчёркнуто серьёзное выражение. — Так, о своём задумался.

— Вот это вы зря, — упрекнул Иосиф Виссарионович. — Привыкайте мыслить другими категориями — сначала о Родине, а потом о себе.

— Виноват, — согласился Будённый. — В последнее время все мысли только о танках.

— Вот именно, — Сталин выдержал долгую паузу, рассматривая какую-то деревушку за окном автомобиля. — Вы так и не рассказали, чем будет рассчитываться товарищ фон Такс за поставки военной техники.

— Этими, — командующий бронетанковыми войсками неопределённо покрутил рукой, — как их там... аннексиями и контрибуциями.

— Чем?!

— А что, нельзя? Вроде это только пролетариям запрещено, но баварский король по происхождению вовсе наоборот...

Сталин шумно выдохнул и негромко отдал приказ начальнику охраны:

— Товарищ подполковник, передайте сигнал остановиться. Очень уж поговорить кое с кем захотелось.

Филиппов бросил в рацию несколько коротких фраз, заглушённых шумом мотора, и через несколько минут машины затормозили у придорожной шашлычной. Подобные заведения появились на всех оживлённых трассах ещё прошлым летом, и пристальное внимание фининспекторов гарантировало, что собачатину второй категории здесь не подадут. Корейская и китайские кухни в Советском Союзе как-то не прижились.

Будённый первым выскочил из автомобиля и, видимо решив оттянуть неприятный разговор, решительно зашагал к стоявшим под навесом столикам. Навстречу командующему уже спешил небритый тип в огромной кепке и засаленном халате когда-то белого цвета. На солнце блеснули шампура, зажатые в руке. От неожиданности Семён Михайлович схватился было за кобуру, висевшую на поясе, но многолетняя выучка вдруг перехватила контроль над телом и включила рефлексы. Уход с линии предполагаемой атаки, резкий удар по ногам, в солнечное сплетение с правой... И вот уже поверженный противник лежит, уткнувшись носом в берёзовые кругляши, которыми вымощена площадка перед шашлычной, а торжествующий победитель приставил к затылку наградной маузер.

— Звание, номер части, фамилия командира? Как пройти к вашему штабу? Тьфу... Документики попрошу, гражданин.

— Что происходит, товарищ Будённый? — голос подошедшего Сталина прервал экстренный допрос.

— Да вот, — радостно ответил самый главный советский танкист, передавая пленного подоспевшим охранникам. — Он на меня... А я... Да супротив полного георгиевского кавалера... Помню с турками как-то...

Подполковник Филиппов тем временем быстро обыскал повисшего между двумя сержантами незадачливого террориста и протянул Сталину сложенную в несколько раз бумажку.

— Временное гражданство? — Иосиф Виссарионович неторопливо развернул справку. — Теодоро де ла Борзо, бывший подданный Испании... Выдана... Печать, подпись... Беженец?

— Си, сеньор, — полузадушено пискнул тот. — От кровавого режима.

— От которого? — уточнил Сталин, не дав договорить.

— Сразу от всех, сеньор.

— Это почему?

— Видите ли, я писатель... И за своё творчество приговорен к расстрелу и франкистами и республиканцами.

— Вот как?

— Си, сеньор. У меня тут есть книга...

Подполковник тоже не стал дослушивать. Он коротко кивнул подчинённым, и через минуту один из сержантов уже вернулся, держа добычу двумя пальцами на вытянутой руке.

— Ох, ё-ё-ё-ё..., — выдохнул Будённый. — За такую обложку и я бы расстрелял. Это по-испански? А как переводится?

Смущённый общим вниманием писатель пробормотал что-то себе под нос.

— Что? — не расслышал Семён Михайлович. — "Встреча каки с клизмой"? Футуристично.

— Отпустите, — приказал Сталин, возвращая документы. — Кто из нас в молодости не ошибался? Не будем мучить талантливого человека.

— Добить? — оживился Будённый.

— Зачем? А кто нас будет сегодня кормить?

Семён Михайлович не то чтобы не доверял подполковнику Филиппову, но вошёл внутрь первым, держа в руке всё тот же наградной маузер. И сразу взгляд зацепился за яркое пятно на стене.

— Это ещё что за антисоветчина?

Большой плакат гласил:

"Блестят

очков фининспектора

стёкла,

Исполнены

правдивой смелости.

И барана едят

в полушубке тёплом

рабоче-крестьянские

челюсти!"

Испанец вздрогнул и побледнел:

— Это Маяковский, сеньор...

— Вздор, — возразил Будённый, — Владимир Владимирович не будет кушать баранину вместе со шкурой.

— Но он это написал...

Из-за спины Семёна Михайловича выдвинулся начальник охраны, также настроенный на литературную критику.

— Сеньор Теодоро, вы настаиваете на своей версии?

Представитель творческого общепита кивнул:

— Да. Плакаты присланы из Союза Писателей СССР.

— Вот как? — удивился подошедший следом Сталин. — А зачем им это надо? Что, больше заняться нечем, как нести культуру в массы?

Теодоро де ла Борзо обомлел. Прав был покойный Густав Короб-Бейро, предупреждая о страшном ОГПУ. А тут ещё страшнее... Ноги привычно подкосились, но усилием воли испанец заставил себя устоять. Лишь бы не заглянули в подвал....

— Неужели нельзя сесть под навесом, чтобы ветерком обдувало? — Будённый вытер вспотевшее лицо платком. — Тут же натуральная баня, только веников не хватает.

— Нет, вы уже достаточно принесли хлопот нашей охране, — ответил Сталин. — Ещё хотите?

— Старым большевикам не стоит прятаться от своего народа, — не сдавался Семён Михайлович..

— Глупости говорите. Кто прячется? А вам не кажется, что они — это и есть мы?

— А-а-а...?

— Не поняли. Что же, объясню проще. Посмотрите вокруг — все народ и большевики одновременно. Спросите хоть у товарища фон Такса... Ваше величество, Вы большевик?

Баварский король отвлёкся от изучения меню:

— Ещё нет, товарищ Сталин, но когда у меня будут две сотни танков....

— Зачем вам они?

— Разве вам не докладывали о планирующейся агрессии против моего королевства?

Иосиф Виссарионович вопросительно посмотрел на Будённого. Тот виновато развёл руками:

— Извините, но план интервенции ещё полностью не разработан, и Генштаб ещё не назначил день её начала. Но Борис Михайлович обещал закончить работу недели через две. Успеем, товарищ Сталин.

— Вы меня с ума сведёте своей секретностью.

— Но ведь вот, — Семён Михайлович ткнул пальцем в сторону висящего плаката. — Откуда-то произошла утечка информации про подготовку зимнего обмундирования? Поверьте, я знаю Владимира Владимировича достаточно долго... Он такого написать не мог. Очередную глупость о пробках в Моссельпроме — да. Но только не проговориться...

Сталин задумался. Подготовку к поддержке свободных выборов в Финляндии, на которых должен был победить кандидат от "Всемирного конгресса народов Лапландии", велась в строжайшей тайне. Видимо иностранные разведки получили доступ к статистическим данным. А в них чётко было видно увеличение поголовья овец в Советском Союзе, утроившийся выпуск валенок, полушубков, шерстяного обмундирования. Кто это? Американцы, англичане, или сами финны? И почему вдруг решили объявить о своём знании таким необычным способом?

В злой умысел или предательство Маяковского Иосиф Виссарионович тоже не верил. Тем более, что человеку скомпрометировавшему себя поэзией в прошлом, ничего секретного не доверяли. Да ему и не нужно было — Владимир Владимирович так увлёкся своей работой, что в Москве практически не бывал. А в последнее время вообще пропадал на Крайнем Севере, лично вручаю паспорта каждому отловленному в тундре оленеводу.

Так что же, кому выгодна его дискредитация? Сталин мысленно перебрал несколько кандидатур, но не нашёл подходящей. Даже намёка не было на то, что устранение Маяковского послужит чьим-то интересам.

— Мы кушать сегодня будем? — проворчал недовольный задержкой Будённый.

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — откликнулся фон Такс поводя носом. — Чувствуете дымок?

Семён Михайлович тоже принюхался.

— Это не мясо. Это что-то другое горит.

Подполковник Филиппов, до того спокойно сидевший в сторонке, вдруг резко встал, опрокинув столик, и бросился к выходу. Не совсем сразу бросился — сначала красиво перекатился по полу, выхватывая пистолет, и в изящном пируэте ударил в дверь двумя ногами. По всей видимости, Виктор Эдуардович решил, что она злонамеренно будет заперта неизвестными террористами, устроившими поджог. Но злоумышленников не было. Вместо них в проёме мелькнули чьи-то ноги, и через пару долгих секунд послышался удар тяжёлого тела об землю.

Начальник охраны выглянул на улицу — возле лежащего без движения сеньора Теодоро уже хлопотали бойцы. Один из них довольно профессионально пытался привести в чувство испанского шашлычника, но лёгкие удары кулаком по лицу своего лечебного действия почему-то не оказывали.

— У него общий ушиб организма, товарищ подполковник, — доложил добровольный медик. — А в сознание приходить отказывается.

— Давай аптечку из машины, — приказал Филиппов, уже неторопливо спускаясь по ступенькам.

Сержант кинулся к автомобилям, но остановился на полпути.

— Товарищ подполковник, у нас йода не хватит, чтобы его целиком намазать. Может и зелёнку прихватить?

— Погоди, — Виктор Эдуардович задумался. — Йодом не надо. Холодное к нему бы приложить, а то синяк будет. Вот только где летом взять?

— Может тут холодильник есть? Я поищу?

Стукнуло открываемое окошко, и послышался насмешливый голос Будённого:

— Вы его ещё в морозилку засуньте, варвары. Вот до чего людей доводит городское воспитание — ни хрена не знают. Ледник поищите.

— Чего? — переспросил подполковник, твёрдо знавший, что ледниковый период давно уже закончился.

Семён Михайлович прокашлялся и с видом университетского преподавателя, да и с теми же интонациями, пояснил:

— Погреб это такой, забитый снегом с зимы. Где-то обязательно должен быть.

— Рыбаков, — Виктор Эдуардович посмотрел всё на того же сержанта, — бери ещё двоих, и осмотрите территорию. И это... давай без своих игрушек.

— Я что, совсем уж без понятия, товарищ подполковник, — обиделся боец. Но потом расплылся в довольной улыбке. — Сразу на поражение стрелять буду. Разрешите идти?

— Давай, — Филиппов проводил подчинённых взглядом и тоже улыбнулся, вспомнив недавние события.

Пару месяцев назад сержант Рыбаков, более известный под позывным "Клятый", каким-то образом (по его словам вполне законным) проник на склад Московского военного округа и среди прочей добычи приволок оттуда занятные игрушки. Как он умудрился отыскать валявшиеся ещё с дореволюционных времён французские духовые ружья, так и не сознался. Изначально они стреляли каучуковыми шариками, но после некоторой модернизации боеприпасов превратились в страшное оружие. Нет, убить так никого и не убили, но начинённые масляной краской пополам с какой-то едкой дрянью снаряды доставили немало хлопот.

Первой жертвой пал Михаил Иванович Калинин, при проверке документов у Боровицких ворот попавший под обстрел неизвестных снайперов. Шарик влетел в открытое окно автомобиля и окрасил бороду всероссийского старосты в радикальный красный цвет. Видимо в силу крестьянского происхождения пролетарский колер товарищу Калинину не понравился, и на террористов была объявлена охота.

Их так и не поймали, хотя комендантская рота восемь часов в полном составе гоняла шестерых шутников по Кремлю. Конец веселью положил сам товарищ Сталин, когда в окно его кабинета влетела шальная пуля. Недоразумение объявили учениями, комендант получил выговор за недостаточную подготовку личного состава и новую должность в охране Хабаровского авиационного завода, а сержант Рыбаков — официальное разрешение проводить тренировки смежников в любое удобное для него время.

Сталин встретил подполковника укоризненным покачиванием головы:

— Товарищ Филиппов, вы так быстро нас покинули, что оставили совсем без охраны.

— И без обеда, — добавил Будённый. — Кто шашлык жарить будет? За что писателя ушибли?

— За дело, — ответил Виктор Эдуардович, на лице которого появилось весьма странное выражение. — Товарищ Сталин, вы не могли бы спуститься в подвал? Мы нашли кое-что интересное.

— Бриллианты для диктатуры пролетариата? — усмехнулся Иосиф Виссарионович.

— Хуже.

— Вот как? Тогда показывайте дорогу. Посмотрим что такое ужасное вы обнаружили.

Вход в подвал обнаружился с обратной стороны шашлычной. Вслед за Филипповым все спустились вниз.

— Это склад макулатуры? — недоумённо спросил Будённый, окидывая взглядом помещение. — Или на растопку мангала бумага заготовлена?

— Не совсем макулатура, товарищ генерал-лейтенант, — подполковник пнул один из плотно перевязанных тючков. От сильного удара бечёвка лопнула и он разлетелся.

— Ну ни хрена себе! — Будённый наклонился и поднял один из листков. На одной стороне были напечатаны всё те же стихи Маяковского, а с другой на бронетанкового командующего глядела размалёванная девица, одетая только в бижутерию. — Тьфу! Так это вот чего писатель сжигал!

— Порнография, — со знанием дела подтвердил баварский король. — У меня в королевстве за такое пять лет полагается.

Сталин пошевелил носком сапога валяющиеся на полу плакаты.

— Я бы с вами согласился, товарищ фон Такс, но тут дело политическое.

— Да?

— Конечно. Налицо попытка дискредитации советской власти в целом, и начальника государственной паспортной службы в частности. И я бы не хотел, чтобы наш серпастый и молоткастый, как правильно выразился Владимир Владимирович, в дальнейшем ассоциировался вот с этим...

— Звоню, товарищ Сталин? — уточнил подполковник.

— Да. И пусть тут разбирается Вышинский.

"Москва. "Правда" 5 августа 1936 года

Формула обвинения.

Следствие считает установленным, что:

1. В 1933-36 г.г. по заданию враждебных СССР иностранных разведок обвиняемыми по настоящему делу была составлена заговорщицкая группа под названием "Союз писателей Лемберга", поставившая своей целью шпионаж в пользу иностранных государств, нацистскую пропаганду, подрыв военной мощи СССР путём гнусных пасквилей и клеветнических книг, террор и, наконец, свержение существующего в СССР общественного политического строя и установление капитализма и власти буржуазии.

2. "Союз писателей Лемберга" вступил в противоестественные сношения с некоторыми иностранными разведками в целях получения с их стороны финансовой помощи для осуществления своих преступных замыслов.

3. "Союз писателей Лемберга" систематически занимался в пользу указанных государств шпионажем, осуществлял выпуск вредительской литературы антисоветского и антирелигиозного содержания.

4. "Союз писателей Лемберга" организовывал задержку в выплате гонораров выдающимся деятелям литературы А.М. Горькому, Г.Ю. Орловскому, М.А.Булгакову, А.Н.Толстому, А.В.Шмалько, В.П.Катаеву, нанеся этим невосполнимый ущерб советской литературе.

Все обвиняемые уличаются как показаниями свидетелей, так и имеющимися в деле документальными данными и вещественными доказательствами и полностью признали себя виновными в предъявленных обвинениях.

На основании изложенного обвиняются:

Аврааменко Пейсах Александрович, 1888 года рождения

Камерерский Глорх Андреевич, 1910 года рождения

Светловани Епифан Дмитриевич, 1891 года рождения

Коробкомский Иосиф Мартынович, 1900 года рождения

Корчмович (Бомбардов) Еврипид Юрьевич, 1873 года рождения

Золотарский Владимир Преторович, 1889 года рождения

Сержантов Даниил Мастерович, 1893 года рождения

в том, что являясь активными участниками антисоветского заговора, совершили тягчайшие государственные преступления, указанные в п.п. 1-4 формулы обвинения, предусмотренные ст.ст. 58-1а, 58-2, 58-7, 58-8, 58-9 и 58-11 УК РСФСР, а обвиняемый Аврааменко, кроме того, совершил преступление, предусмотренное ст. 154а УК РСФСР.

Вследствие изложенного все указанные обвиняемые подлежат суду Военной коллегии Верховного суда СССР.

Настоящее обвинительное заключение составлено в г.Москве 23 июля 1936 года.

Прокурор Союза ССР А.Вышинский"

Глава третья

Тракторист Либерман

Крепко сел на стакан,

Обессилев понять

Стратегический план

По которому он

Пролетарий всех стран

Мимо денег и кассы.

Сергей Трофимов

Нижегородский край Подновье Колхоз им. П.А.Столыпина Лето 36-го.

Большая волна от маленького речного буксира, называемого волгарями попросту утюгом, с шелестом набежала на берег, заставив стоящего с удочкой человека сделать шаг назад. Не достав до рыбака, вода утешилась тем, что при отступлении прихватила с собой валявшуюся на песке ржавую консервную банку с червяками. Утащила, поигралась немного, да и утопила, накрыв очередным пенистым гребнем.

Пропажа обнаружилась почти сразу же. Вот только человек отреагировал на неё довольно своеобразно. Он не стал ругаться, что вполне можно было ожидать, а молча плюнул под ноги и выбросил удочку. Потом уселся, обхватив колени руками, и грустно проводил взглядом уплывающую по течению снасть. Да... И сегодня не повезло. И что это жизнь такая поганая? Вроде привык за столько лет...

Всё началось ещё в раннем детстве. Точнее сказать — прямо сразу после рождения. Мало того что папочка носил фамилию Рубинштейн, так и умудрился передать её по наследству родному сыну. Это бы ещё ничего, но он ещё имечко дал соответствующее. Да... Подходящее какому-нибудь банкиру, аптекарю, музыканту, в конце концов. Но родители умудрились потерять юного Абрама Рубинштейна прямо в нью-йоркском порту, куда прибыли в двадцатом году из охваченного военным безумием Крыма. И несостоявшийся дирижёр с пятилетнего возраста рос в семье фермера из Айовы. Какая уж тут музыка.

Абрам в совершенстве постиг искусство езды на тракторе, неоднократно побеждая в гонках, скоростную дойку коров, и таинство приготовления копчёного сала. И даже освоил банджо, подаренное приёмным отцом на восемнадцатилетие. Но привязавшиеся с юных лет несчастья не оставили и здесь. Сначала полиция обнаружила и уничтожила основной источник дохода фермы — аппарат, на котором весь округ гнал хоть и дрянной кукурузный, но виски. В короткой рукопашной схватке Рубинштейн так получил по голове, что на два месяца разучился говорить. А когда снова начал, выяснилось, что английский язык забыт окончательно и бесповоротно. Приехавший из Баттендорфа доктор Клабке с ужасом узнал в речи пациента те самые выражения, с которыми его самого ещё в шестнадцатом году били прикладами русские солдаты.

Лечение у местных светил медицины не помогло, но приёмный отец не терял надежды. Он взял в банке кредит под залог своей фермы, и совсем было собрался везти Абрама в Новый Орлеан, где, по слухам, сохранились негритянские колдуны, творящие сущие чудеса. Малое чудо обещали за четыре с половиной тысячи долларов, а большое уже за шесть, но с дополнительными вливаниями не меньше галлона. Мистер Гарриман скрягой не был и решил потратиться по максимальному тарифу.

Но коварная судьба из одного только желания досадить Абраму Рубинштейну всё переиграла на свой лад. Как-то неожиданно началась депрессия, и банк срочно потребовал вернуть кредит. Не ожидавший такой пакости приёмный отец возмутился и попытался оспорить решение, приводя в качестве аргументов некоторые выражения на русском языке. И к большому несчастью был понят. Через неделю многочисленное семейство Гарриманов лишилось своей фермы и оказалось на улице.

Поначалу мужчины пытались найти работу, но по Соединённым Штатам бродили миллионы таких же голодных и готовых на всё. Рубинштейн, которому к тому времени исполнилось уже двадцать лет, при взгляде на младших, пусть не кровных, но родных, вдруг понял — быть готовым на всё слишком мало. Нужно гораздо больше.

Начали с самого простого — налёты на полицейские участки проходили в удивительной гармонии с совестью и внутренними убеждениями. Особенно если вспомнить тот злополучный удар по голове... Но постепенно гастроли по стране становились всё опаснее, а уходить от погони на привычных тракторах всё сложнее и сложнее. В тридцать четвёртом году и вовсе прижало — папаша Гарриман поймал пулю и на долгие месяцы выбыл из игры. По его выздоровлению пришлось менять квалификацию, так как плохо сгибающаяся нога не располагала к активному образу жизни. Да и какая это жизнь? Так, на кусок хлеба с тонким слоем даже не сливочного, пальмового масла хватало, а больше ни-ни... Тем более львиная доля доходов от беспокойного бизнеса уходила на учёбу трёх младших сестёр.

Со сменой профессии у Абрама Рубинштейна в очередной раз закончилось везение. Со стороны, конечно, оно так не выглядело, но это ещё как посмотреть. Следующим этапом большого пути стал экзорцизм. Видите ли, дело в том, что дамы в штате Айова, преимущественно незамужние, по неизвестной причине часто бывали одержимы бесами. Легион — это вряд ли, но не менее батальона нечистой силы ежегодно квартировало в более или менее (дело вкуса) симпатичных представительницах прекрасного пола. Иногда они (разумеется бесы) вселялись и в замужних женщин, действуя хитро и избирательно — только в тех, чьи мужья много старше и в силу немощности своей не могли разрушить дьявольские козни многократной и регулярной молитвой.

Папаша Гарриман добросовестно пахал на этой благодатной почве почти три с половиной месяца, но возраст и старые раны сказались отрицательно на качестве работы — нечисть упорно возвращалась. Выезды по гарантийному обслуживанию окончательно подорвали здоровье бывшего фермера и поставили крест на дальнейшей карьере. Весь следующий год Рубинштейн вёл тяжкую битву единолично. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы в один далеко не прекрасный момент сразу тридцать четыре клиентки не заявили о намерении монопольно пользоваться услугами экзорциста. И на семейном совете единогласно приняли решение — бежать!

До канадской границы не успели. На очередной заправке в Миннесоте их опознал шериф одного из маленьких городков. Вот сволочь злопамятная! И разойтись полюбовно не согласился. Ну и мир его праху... Хм... Бог ему судья.

Далее пришлось уносить ноги, отстреливаясь на ходу от длинной очереди желающих свести счёты. К охоте подключилась и национальная гвардия (именно так, с маленькой буквы, большую они ещё не заслужили), которой было обещано по пять долларов за поимку каждого беглеца. Дорогу на север перекрыли настолько прочно, что пришлось резко сворачивать в сторону атлантического побережья. Немного легче стало у Великих Озёр, где погоню несколько раз встречали засадами, а совсем оторваться удалось только затерявшись в развалинах Детройта.

Но долго жить в провонявшем перебродившей патокой городе не получилось. Постоянные конфликты с местными бандами хотя и практически уполовинили ряды последних, но детям здесь было не место. И вот в один из своих рейдов за продуктами и учебниками для младших сестёр Рубинштейн наткнулся на представительство Балтийской Конфедерации. К политике Абрам в последнее время был равнодушен и потому флаг у входа не опознал. Политическая безграмотность и послужила толчком к дальнейшим переменам в его судьбе.

Попытка привычно ограбить эмиссаров Сагалевича была грубо пресечена в самом начале сильным ударом в ухо. Оружие отобрали, добавив ещё несколько оплеух, и серьёзные носатые дяди объяснили всю глубину Абрамовых заблуждений. Объяснили и поставили перед фактом — по соглашению тридцать пятого года преступления, совершённые на территории представительств Балтийской Конфедерации, приравниваются к преступлениям против человечества и приговор имеют однозначный, обжалованию и амнистии не подлежащий. Но, принимая во внимание владение обвиняемым русским языком, возможны варианты...

Рубинштейн не стал упорствовать в заблуждениях и раскаялся. В результате глубокого осознания пагубности буржуазного строя и его дурного влияния на прогрессивных представителей трудового народа стороны пришли к соглашению. И через неделю семья Абрама грузилась на пароход "Товарищ Далай-лама", следующий в Ленинград. А по прошествии ещё месяца колхоз имени Столыпина радостно принимал новых работников.

В Подновье трактора ещё не использовали в качестве боевой техники, поэтому пришлось срочно вспоминать навыки мирной жизни. Папаша Гарриман быстро освоился, привык и после сдачи обязательного экзамена по русскому языку получил советское гражданство и паспорт на имя Ивана Джонатановича Горемыкина. Абрам тоже стал полноправным гражданином но фамилию не поменял, утверждая что она и без того достаточно русская. Никто и не возражал — после того, как в прошлом году конюшней начал заведовать Себастьян де Пейрак ди Соуза О`Коннор, местных жителей ничем нельзя было удивить.

Единственное неудобство состояло в том, что музыкальные таланты Абрама не произвели должного впечатления. Эка невидаль — банджо. Каждый сумеет извлечь звуки из натянутых на сковородку струн. То ли дело гармонь! И с первой же зарплаты в доме Рубинштейна появилась потехинская трехрядка. Правда, для этого пришлось занять у колхоза ещё три тысячи, но оно того стоило. Первое время, пока не научился, мимо Абрамовых окон опасались пробегать даже привыкшие ко всему подновские кобели. Очень уж за душу хватало! Но месяц упорных занятий, и очередная высота покорилась. Вот только в колхозный клуб его с гармошкой так и не пускали, потому что весь почти репертуар исполнителя далеко выходил за рамки приличий. Но по вечерам, за околицей, музыкант находил и благодарных слушателей и заслуженную славу.

Но счастье так и не пришло. Была тихая размеренная жизнь, от которой Рубинштейн, привыкший к более насыщенному времяпровождению, откровенно скучал. Преодолеть тоску не помогала даже ежедневная чистка положенного по бригадирской должности пистолета. И только в редкие минуты удавалось развеяться по-настоящему, как в прошлом месяце. Тогда получилось организовать межрайонные соревнования по форсированию Волги с самодельными шноркелями. Было очень весело. Стало ещё веселее, когда через десять минут после старта Александр Фёдорович Беляков объявил, что только победившую машину поднимут со дна за колхозный счёт. Сам Абрам участие в заезде так и не принял — его трактор дисквалифицировали из-за найденного в кабине баллона со сжатым воздухом.

И сейчас вот, в выпавший среди недели выходной день, единственное развлечение — сидеть с удочкой на берегу и наблюдать за работающими на месте соревнований водолазами. И бока до сих пор болят. И опять скучно!

Какой-то странный, незнакомый ранее звук отвлёк тракториста от грустных мыслей. Рубинштейн оглянулся и застыл в восхищении. Его сердце застучало сильнее, а душа встрепенулась в робком предвкушении чуда. По дороге вдоль Волги ехали солидные лимузины, а сзади, и это было главным, по обочинам, чтобы не повредить асфальт, летела мечта. Нет, даже две мечты. Вот оно, явленное чудо! И Абрам вдруг понял весь смысл своей предыдущей непутёвой жизни. Понял, и слёзы восторга потекли из глаз. Он родился танкистом, и судьба всеми силами готовила его к подвигам и славе!

Подновье. Два часа спустя.

— Так вы говорите, Александр Фёдорович, что товарищи Архангельский и Раевский здесь не появлялись? — спросил Сталин, поглаживая бесцеремонно забравшегося на колени Такса.

— Нет, Иосиф Виссарионович, никого не было. Я этих товарищей хоть и не видел никогда, но посторонний человек у нас был бы сразу заметен, — рассеяно ответил председатель, разглядывая бутылку с шампанским. И как она открывается? В путешествиях по миру пить эту кислятину приходилось неоднократно, но там разливали официанты. А в мирной жизни приличные люди себе такого баловства не позволяют.

После недолгих размышлений Беляков отдал бутылку Будённому. Кому как не золотопогонникам разбираться в этих шипучках? Семён Михайлович привычно, как в молодости, потянулся за шашкой, чтобы попросту срубить горлышко, но был остановлен фон Таксом.

— Подождите, товарищ генерал-лейтенант, давайте я открою.

— Да пожалуйста. А может, всё же сначала коньячку? — в голосе бронетанкового командующего слышалось неодобрение. — А то сейчас пробка как хлопнет... Ещё ребёнка разбудим.

Стол был накрыт в заросшем вишнями палисаднике, и все невольно посмотрели на дом, где спала полугодовалая дочь председателя колхоза. Сам Александр Фёдорович отрицательно покачал головой.

— Коньяк мы ещё успеем. А вот рождение девчонки после шести сыновей надо непременно обмыть шампанским.

Сталин подождал, когда фон Такс наполнит все бокалы, и встал. Свалившийся на траву Такс настоящий недовольно заворчал и с некоторым сомнением посмотрел на сапоги вождя. Нет, нельзя, это хороший дядька.

— Давайте выпьем за вашу дочь, товарищ Беляков, — произнёс Иосиф Виссарионович. — И пусть над её головой всегда будет мирное небо.

Выпили стоя и с большим энтузиазмом, только баварский король вдруг поперхнулся и спросил сдавленным голосом:

— А как же я?

— Что вы? — Сталин поставил бокал на стол. — Сомневаетесь в советском миролюбии?

— Нисколько, — фон Такс наконец-то прокашлялся. — Но как быть с агрессивными планами буржуазной Европы неожиданно напасть на Баварию первого сентября?

— Уже и дата известна?

— Так точно, товарищ Сталин. Мы тут с товарищем Будённым посоветовались. Как раз успеем.

— Назначили, значит. Это хорошо, внезапность — штука серьёзная. Но по нашим сведениям у вас кроме пятидесяти танков...

— А-а-а...

— Да, согласен, скоро будет двести пятьдесят. Но больше, насколько мы знаем, ничего нет.

— А два пехотных полка? — возразил фон Такс. — Их не считаете? Да такими силами мы любого противника в блин раскатаем.

— Если он вас догонит, — ухмыльнулся Будённый. — Ты, величество, давай без лозунгов говори. Не на партийном собрании. С Сагалевичем говорил?

— С Соломоном Боруховичем?

— Ты что, другого Сагалевича знаешь? — удивился Семён Михайлович. — Забудь, настоящий только один.

Фон Такс кивнул и сознался:

— Он обещал мне добровольцев.

— Много?

— Не знаю. Сказал — сколько найдёт.

— Бедная старушка Европа, — печально вздохнул Будённый.

— Вы так думаете, товарищ генерал-лейтенант?

— Насколько я знаю товарища Сагалевича, — ответил фон Таксу уже Сталин, — вы можете рассчитывать на недорогую аренду всей армии Галицийского Каганата.

Баварец опять поперхнулся.

— Простите, но какие же это добровольцы? И чем я буду расплачиваться, в конце концов? Хотите верьте, хотите нет, но даже мои носки куплены в кредит всё у того же Соломона Боруховича. Я банкрот, товарищи.

— Не горячитесь, Эммануил Людвигович, — Сталин постучал вилкой по ножке бокала, прерывая дальнейшие жалобы на судьбу. — Или мы с вами не русские люди?

— Яволь... натюрлих.

— Вот и я о том. Никто не собирается наживаться на временных, поверьте — временных, трудностях молодого государства.

— Да?

— Что вы так всё время удивляетесь?

— Просто боюсь поверить.

— А вот это зря. Коммунистической партии, которую я сейчас представляю, верить нужно обязательно.

— Точно, — подтвердил Будённый. — Большевики, особенно наученные военному делу настоящим образом — это вам не хрен собачий.

Беляков от такого заявления застыл с открытым ртом, но потом опомнился и схватился за коньяк. Пусть товарищ Сталин закусит лимончиком, а то его и так перекосило от слов Семёна Михайловича. Но надо отдать должное — промолчал. Да и возразить было нечего. Иосиф Виссарионович только рукой махнул:

— Вы, товарищ Будённый, даже такое серьёзное дело, как война, умудряетесь превратить в балаган.

— Это у меня от раздвоения личности.

— В каком смысле?

— А в прямом. Я вот хорошо помню, как белых гонял по Крыму, но из учебников точно знаю, что это мы с товарищем Врангелем интервентов оттуда выбивали. Что, не балаган? Цирк!

— Вы, Семён Михайлович, поосторожнее с такими высказываниями, — нахмурился Сталин. — Ладно здесь все свои. Но на будущее... И потом, вы не правы. Всё зависит от точки зрения. Вот скажите — летающие собаки бывают?

Будённый покосился на Такса, который на его глазах час назад нанёс сокрушительное поражение в воздушном бою стае наглых ворон. Пришлых, разумеется. Местных не было уже года полтора.

— Советская наука допускает их существование.

— Вот видите! Между прочим, история тоже наука, и даже более советская и передовая, чем остальные. Взять хотя бы ваш пример. Крым был? Был. Врангель и интервенты были? Непременно. А сейчас?

— Что сейчас? — не понял Будённый.

— Историю пишут победители, — пояснил Сталин. — А русский народ одержал победу в той войне. И это единственное, что стоит принимать во внимание.

Семён Михайлович подумал ещё раз и согласился:

— Точно. А кто думает иначе — тот козёл.

Все глубокомысленно помолчали, видимо, обдумывая новый научный термин. Вернее, аргумент в будущих дискуссиях. А потом фон Такс предложил выпить за непобедимую и легендарную Красную Армию. Но был одёрнут Иосифом Виссарионовичем, не клюнувшим на лесть:

— Наша армия, дорогой товарищ король, почти два года как Советская. А разделение её на красную и белую было придумано Троцким и Свердловым искусственно, в своих корыстных целях.

— Это официальная версия или возможны варианты? — уточнил баварец.

— Нет, это единственно правильная.

— Извините, товарищ Сталин, я не в этом смысле. Список виновных окончательный, или есть ещё кто-то невыявленный?

— У вас имеются кандидатуры?

— Как вам сказать... Мне кажется, что без швейцарских банкиров в восемнадцатом году никак не обошлось.

— Наверняка и австрийские, — поддержал гостя председатель колхоза. — Не просто так же меня ранили. Явный умысел.

Сталин задумчиво гонял вилкой по тарелке малосольный огурец. Потом поднял голову и внимательно посмотрел на собравшихся:

— Вы правы, товарищи, международный капитал должен ответить за свои преступления перед нашим народом.

— И перед моим, — фон Такс решительно стукнул кулаком по столу.

— Разумеется, — согласился Иосиф Виссарионович. — Только давайте договоримся — никаких аннексий и контрибуций. Слышите? Никаких незаконных отчуждений территории. Просто покажите на карте товарищу Булгакову все, что вас интересует, и он обеспечит нужными документами и результатами археологических изысканий, подтверждающими правомерность восстановления исторической справедливости.

— Спасибо, товарищ Сталин, — фон Такс залпом выпил свой коньяк, пытаясь скрыть волнение, и уточнил. — А насколько далеко продвинулись изыскания?

— Достаточно для того, чтобы на Рим вы не рассчитывали. По просьбе товарища Буонапартэ, Ром и Ремул признаны древними корсиканцами, несмотря на цыганские имена. Делайте соответствующие выводы.

— Жалко...

— Зато он сможет помочь вам с авиацией.

— А она у него есть? Вроде бы подводные лодки летать не умеют?

— Конечно, есть. Недавно китайцы наконец-то смогли собрать нужную сумму на передислокацию из Маньчжурии дивизии генерала Величко.

— Простите, но он же год как главком ВВС?

— Да, но лётчики чтят традиции своего первого командира.

— А какое дело до этого китайцам? — удивился король.

— Не знаю, — Сталин пожал плечами. — Но очень просили. Ладно... мы отвлеклись. О чём мы говорили? Ах, да... Авиация у вас будет, танки есть, добровольцами помогут. Слушайте, Эммануил Людвигович, а возьмите к себе бывших поляков.

— А где их взять? И куда потом девать?

— У Антона Ивановича попросите. Я могу ему позвонить. Всё равно пока Великую Армению от можа до можа построить не получается, пусть хоть вам помогут. Подарите им потом Крит или Мальту. Ну, тут уже с товарищем Буонапартэ решите. А что, вояки они неплохие. Правда, Семён Михайлович?

Будённый на миг оторвался от блюда с квашеной капустой:

— Угу, нормально нам тогда накостыляли.

— Не нам, а Тухачевскому, — возразил Сталин. — Это большая разница. Но против австрийцев в самый раз будут.

— Тут ещё такое дело, — смущённо признался фон Такс. — Мне бы ещё экипажи на танки...

— А как вы вообще воевать собрались? — удивлённо спросил Иосиф Виссарионович. — Может быть, у вас и снарядов нет?

— Есть. По десять выстрелов на ствол. А что, мало? Так я говорил, что мы бедные. Чего уж теперь... Ввяжемся в бой, а там посмотрим.

— На что вы вообще надеетесь, Эммануил Людвигович?

— На вас, товарищ Сталин!

— Бля-а-а-а! — вырвалось у вождя, схватившегося за сердце.

— А чего? — баварец смотрел искренне и наивно. — Всё прогрессивное человечество надеется, а мне нельзя?

Иосиф Виссарионович минут десять набивал трубку и хранил молчание. Потом прикурил и через клубы дыма кивнул:

— Товарищ Будённый, подберите ему добровольцев.

А председатель колхоза наклонился к уху фон Такса и прошептал:

— Хотите лучшего в мире механика-водителя? Совершенно бесплатно.

— Конечно хочу. Только где его взять?

— Я же не просто так спрашиваю.

— А он точно лучший?

— Обижаете.

— Извините, Александр Фёдорович. А бесплатно — это сколько?

— Сами определитесь. После войны, — Беляков повернулся на скрип открывающейся двери и окликнул выходящего из дома сына: — Николай, позови сюда Абрама Рубинштейна.

— Абрама? — удивился фон Такс.

— Я же говорю — лучший!

Глава четвёртая

Прощайте навсегда прыщавые девчонки,

А также дамы в собственном соку.

За вас уже никто не надорвёт печёнку,

И не вонзит копьё на всём скаку.

Сергей Трофимов.

Место вне времени и пространства.

Житие от Гавриила.

Звонок от шефа застал меня в ванной. Старый пень, обязательно нужно позвонить в тот момент, когда я бреюсь или... хм... скажем так, не один. Вот и в этот раз не сказал ничего толком, а потребовал явиться к нему в кабинет прямо с утра. Угу, таки разбежался. Приду, конечно, как не придти. Только утро в моём понимании может начинаться и в три часа. Точно, припрусь ни свет ни заря, попинаю запертую дверь, оставлю у дежурного серафима записку, а сам к Александру Васильевичу умотаю. Давно старик приглашает, нужно уважить. Тем более его гренадёры как раз неплохое пиво сварили. Пиво по-суворовски, скажу вам, штука великолепная.

Да, прошу прощения, забыл представиться. Я Гавриил. Если точнее, то Гавриил-архангел. Но не будем официальны, тем более до недавнего времени вместе со своим напарником Израилом был разжалован в простые ангелы-хранители. Но благие намерения начальства принесли столько беспокойства в высшие сферы, что не прошло и двух лет, как нас реабилитировали и восстановили в должности. Я не возражал, хотя и в хранителях чувствовал себя нормально. Да, не удивляйтесь, грех тщеславия и карьеризма настолько чужд божественному происхождению... Израил же является редким исключением, лишь подтверждающим правило.

Несколько лет назад по вашему времени мы с Изей вляпались в одну восхитительно увлекательную историю. В принципе, она и послужила поводом для разжалования. Лаврентий Павлович Берия, принимавший участие в приключениях, не пострадал. Александр Христофорович Бенкендорф не сдаёт своих подчинённых, в отличие от нашего дорогого шефа. А началось всё с командировки на Северный Полюс.

Что, уже слышали эту историю? Догадываюсь, кто мог проговориться. Есть среди вас один такой... Всё пишет, пишет и пишет. Сколько раз говорил по-родственному: — "Сергей Николаевич, бросай ты это неблагодарное дело. Всё равно никто не поверит, только смеяться будут". Нет, упёртый. Совсем как я. Что? Да, совершенно правильно, мы родственники. Он мне троюродным внучатым племянником приходится, вот и терплю летописца. А вдруг из его писанины что-то толковое и выйдет? Тем более читал как-то черновики — ведь ни одного слова не соврал, шельма. Так, приукрасил, конечно, но без этого литература не может. И не сомневайтесь, ответственно заявляю, все, что вы прочитали ранее — самый правдивый рассказ, который мне приходилось видеть. Честное слово!

А после возвращения из командировки мы имели несколько нелицеприятный разговор с начальством, после которого нас и понизили в звании. Плевать, зато у шефа до сих пор одно ухо в два раза больше другого. А ещё чуть попозже наша троица (как известно, любимое число Господа) убыла в неизвестном для посторонних направлении. И про это читали? Опять опередил. Ладно, что теперь. Но вот следующую историю расскажу только вам. Договорились? И родственнику моему ни слова. Хорошо?

Пива так и не удалось попить. После звонка шефа заявился Израил с кувшином нектара трёхтысячелетней выделки. Да, вы не ослышались, именно выделки, а не выгонки. Божественные напитки гнать нельзя, могут обидеться и уйти. Бывали прецеденты. Хотя, между нами, на вкус этот нектар так себе. С сорокалетним армянским коньяком даже сравнивать не стоит. Но пьём, куда деваться. Тем более вот этот, честно взятый на меч в набеге на территорию олимпийских бесов.

— Гиви, мне Никола звонил, — с порога заявил напарник. И даже не заглянул первым делом в холодильник, что говорило о высшей степени озабоченности. В хорошем смысле, разумеется.

— Да ну его, — я принял кувшин и протянул руку. — Ты бы хоть поздоровался сначала.

— Ой, извини, ave Cesar!

— Чего?

— Здрасти, говорю, — Израил оглянулся по сторонам. — Посторонних нет?

— Только ты.

— Я свой, — напарник опять завладел кувшином и принялся ковырять пробку волнистым малазийским кинжалом, привезённым мной из давней командировки. Но занятые руки не мешали говорить. — Гиви, наш шеф планирует какую-то операцию.

— Почему так думаешь? — а вот это уже серьёзно. Израил издавна славился способностью чувствовать неприятности задолго до их появления.

— Я сегодня был... ну, это неважно. Так вот, нашего начальника вызывали туда, — Изя ткнул пальцем в потолок, — на самый верх.

— Не может быть.

— Точно тебе говорю. Вылетел из транспортного облака как ошпаренный, морда красными пятнами пошла, нимб набекрень. И главное — матерится вполголоса по-русски.

Стоп, а вот это уже серьёзно. Шеф ругался в силу своего происхождения исключительно на греческом языке, и только в особых случаях переходил на русский. И что сие означает? Только одно — завтра наш ждёт большой пистон, так как по мнению руководства только мы с Израилом и виноваты во всех бедах. Часовню, ту самую, тоже на нас вешает.

— А знаешь что? — говорю напарнику после некоторого размышления. — А ну его, а?

Изя тяжело вздохнул и повертел головой в поисках чистых стаканов. И ведь не в первый раз. Ну в кого он такой гурман?

— Нет, Гаврила, ты как хочешь, а я завтра пойду.

— Оно тебе надо?

— Честно? Надо. Надоело хранителем быть. Не в нашем возрасте на побегушках бегать. Хватит, вот уже где всё сидит, — Израил наглядно показал степень надоения. Или надоедания? Без разницы, вот только зря про кинжал забыл. Волнистая отточенная бронза с противным хрустом чиркнула по горлу.

— Осторожнее, — я немного запоздал с предупреждением. — Ну вот, любимый ножик затупил.

Изя бросил на стол испорченное оружие и отхлебнул из горлышка кувшина:

— А ничего бражка. Сладковата, правда, на мой вкус. Ну, так что, тебя завтра ждать? — последовал ещё один долгий глоток. — И найди, наконец, стаканы.

— В шкафчике.

— Слушай, Гиви, а чего крыльями зря махать? Заночую здесь. Так где, говоришь, стаканы?

Наутро мы стояли перед шефом. Против обыкновения он был вежлив и, тьфу-тьфу, почти ласков. И даже не обратил внимание на покачивающегося Израила. А может, и заметил, потому что сразу предложил присесть. Я с облегчением опустился в кресло.

— Итак, господа, — начал было Николай, но был прерван в самом начале речи.

— Мы товарищи, — недовольно пробурчал Изя.

От такой наглости шеф побагровел и прошипел сквозь зубы:

— А я сказал — господа!

— Протестую! Господь у нас один, и я не позволю! — что конкретно не позволит, мой напарник не уточнил. Но этого оказалось достаточно.

— Да, действительно, — пошёл на попятную Николай. — Так вот, товарищи архангелы, я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. Что за смешки? Нет, ревизора не будет. Вместо него ожидается большой втык. И именно для нашего отдела. Всем понятно?

— Чего сразу мы? Что, плохо работаем? — возмутился Израил.

Шеф посмотрел на него добрым, укоризненным и одновременно всепрощающим взглядом:

— Есть мнение, что излишне хорошо работаем. И виноваты в этом вы оба. И примкнувший Лаврентий Павлович.

Тут уже я не выдержал:

— И кого не устраивает? Рвёмся за одну зарплату, как проклятые, себя не жалеем, недосыпаем, недопиваем, недоедаем... И это вместо благодарности?

— Успокойтесь, товарищ Гавриил, — Николай поправил всё время сползающий на сторону нимб. — Претензии ко всему отделу, и ко мне в том числе.

— А что конкретно?

Господи, как же не люблю вот такие вот подковёрные интриги. Наверняка какая-то сволочь из зависти настучала наверх. А что? Ничего человеческое нам не чуждо.

— Конкретики захотелось? Ладно, присаживайтесь поближе, — и тут неожиданно шеф сделал то, чего меньше всего можно было ожидать. Он вынул из ящика стола пыльную бутылку с истлевшей от времени этикеткой, три пузатых стакана и блюдечко с тонко порезанным лимоном. — Разольёте, товарищ генерал-майор?

От такого обращения у меня даже горло перехватило. Изя, тот вообще сидел в полной прострации. Ещё бы, сколько тысячелетий воюем, но ещё ни разу наши земные звания не были признаны здесь. Хоть трижды генералиссимусом стань, а хоть пополам разорвись, но любой столпник или отшельник, загрызенный клопами насмерть в своей келье, всё равно будет котироваться выше. Двойные стандарты, будь они неладны. И вдруг такое... Даже руки задрожали и бутылка выбивала по краю стаканов замысловатый фокстрот.

— Вы не ослышались, товарищи. Именно та самая командировка, а также последующая за ней, так сказать, спасательная операция, и вызвали недовольство там, наверху. Понимаю, что вы не виноваты в образовании нового мира, но именно непосредственное ваше вмешательство привело к тому, что он окончательно сформировался как самостоятельная реальность. И мало того — стал равноправным с нашим.

— Так не бывает, — Изя, не дожидаясь тостов, опрокинул в себя коньяк. — Мистика, противоречащая божьему промыслу.

— И тем не менее, — шеф сделал несколько мелких глотков и кивнул одобрительно. Но не Израилу, а коньяку. — И сейчас мы имеем два мира, каждый их которых служит точкой отсчёта для своей реальности. Слава Богу, они не пересекаются... Но есть главный момент — на вашу, да, именно вашу, Землю никто кроме вас попасть не может.

— И даже..., — осенило меня.

— Именно, — подтвердил догадку Николай. — Исключительно по вашему приглашению и никак иначе. Ему самому, по большому счёту, на это наплевать, но у некоторых сей факт вызывает немалое раздражение. Мало того что появился полностью неподвластный мир, так ещё работы прибавилось.

— Это как? — не сообразил напарник.

— Да элементарно. При всей независимости, души умерших всё равно попадают сюда. И если с посторонними всё ясно, их просто развоплощают, то с нашими приходится повозиться. Согласитесь, нехорошо будет, если после смерти человек, уверенный в своей неповторимости, столкнётся нос к носу с самим собой.

Понятно. Сейчас на нас навьючат что-нибудь эдакое, отчего адские муки покажутся не более чем пикником на обочине. Но оказалось, всё не так уж и плохо. Шеф продолжил:

— Поэтому принято решение — чтобы не раздражать сами понимаете кого, вы оба отправляетесь в почётную ссылку. Куда? В свой мир. Старший — Гавриил. С сегодняшнего дня оклады удваиваются. Доплата за воинское звание и боевые награды дополнительно. Вопросы?

Какие могут быть вопросы? Да я готов шефа в лысину расцеловать за такие слова. Если ко мне по человечески... В смысле, с такой божественной обходительностью. И сразу интересуюсь:

— Аванс будет?

— Да, в бухгалтерию я уже позвонил.

— Когда отправляться?

— Лучше бы прямо сейчас, но принимая во внимание некоторые организационные вопросы... По готовности.

Шеф не перестаёт удивлять — штатский человек, а такое глубокое понимание сути воинской службы! Знает, что без обмытия никак нельзя обойтись. Но это уже без него.

— Наши обязанности там?

Николай неторопливо допил коньяк и ответил:

— Вы не должны допустить... Да чего там, просто сделайте так, чтобы меньше ваших попадало сюда. Вот и всё, в принципе. В остальном вольны поступать, как заблагорассудится. И это, без фанатизма, коллеги. В отделе развоплощения и утилизации тоже живые души работают. Штат я им, конечно, увеличу минимум втрое, но всё равно — не увлекайтесь геноцидом.

— Да я..., — проклятье, от нахлынувшей эйфории даже толком оправдаться не могу, а на расплывшуюся в довольной улыбке физиономию Израила лучше вообще не смотреть.

— И, тем не менее, — шеф улыбнулся и налил ещё по одной.

Мог бы и не говорить. Давненько не случалось у нас таких удачных заданий.

— Только вот о чём хочу попросить, — продолжил Николай. — Дело личного характера. Даже не знаю, как объяснить.

— Тут все свои, не стесняйтесь, — пришёл на выручку напарник. — Что нужно? Храм в Лондоне построить? Или на месте Лондона?

— Понимаете, — начальник оглянулся по сторонам и перешёл на шёпот, — меня бы там похоронить по-человечески.

— В каком смысле?

— В прямом. Сейчас мои мощи в Италии хранятся. Знаете, неприятно чувствовать себя музейным экспонатом.

— Привезти сюда?

— Нет, не надо. Просто похороните на родине.

— Это где, в Турции, что ли?

Николай грустно вздохнул:

— Если она дорога вам как память... Но при жизни я такой страны не знал.

Я посмотрел на Израила. Сидит, уставившись в стакан, а на лице кроме ехидной улыбки ещё напряжённая работа мысли читается. Видимо, тоже рассуждает: потерпит ли товарищ Сталин возрождение Византийского государства, и если да, то кто сможет претендовать на престол. Или должность? Скорее всего так, потому что две империи, пусть одна из них так ещё не называется — перебор. Тогда что, княжество? Нет, не пойдёт. Великое уже есть, а простые опошлены существованием всяческих Монако и прочих Люксембургов. Хотя, если память не изменяет, что-то слышал о предложении организовать на месте Турции Великую Армению. Кто там у меня из знакомых армян есть? Микоян? Нет, уж лучше Каганович. Если в профиль посмотреть, так вылитый армянин. Или не торопиться? Плюс-минус сто лет в нашем случае ничего не меняют. Ладно, там видно будет.

— Сделаем, шеф, — отвечаю Николаю таким же тихим шёпотом. — Вот только втроём быстрее бы справились.

— Имеете в виду Лаврентия Павловича? Да, он тоже может проходить между мирами. Если сумеете договориться с его начальством, ничего против иметь не буду.

— Я поговорю, не думаю, что такая большая проблема.

— Тогда на посошок?

Надо же, совсем обрусел. Я против тоста не возражал, действительно засиделись, поэтому с удовольствием выпил, краем глаза наблюдая, как хозяйственный Израил прячет за пазуху наполовину полную бутылку. Правильно, мало ли чего может приключиться в дороге? Правда, идти совсем ничего, но вдруг в бухгалтерии какие-нибудь неполадки? А заявиться в гости с пустыми руками просто неприлично. Нас хоть и поймут, но не одобрят.

Ну, прощай, товарищ Никола Чудотворец. Не знаю, когда увидимся в следующий раз. Сколько лет пройдёт? Про то только Господь ведает. Интересно, вспомнит ли он о нас? Чай не чужие... Ладно, что теперь, инда побредём...

Житие от Израила

Хорошо Гавриле говорить: "побредём". Сказал и смотался делать закупки для будущей экспедиции, свалив на меня самую тяжёлую работу. Преимущественно она заключалась в том, чтобы не щадя печени серьёзно поговорить со знакомыми из технического отдела и запастись на дорогу некоторыми мелкими безделушками, значительно облегчающими жизнь. Сам он, видите ли, не обладает достаточной степенью наглости для подобных мероприятий. Будто я обладаю.

Вся моя деятельность заключалась в посредничестве. Помните сказку про Иванушку-дурачка и серого волка? Вот, один в один. Чтобы получить три штуки ГБР-30 * в одной лаборатории, пришлось доставать им деревянные вставные челюсти Авраама Линкольна, которые, в свою очередь, сменял на коврик, погрызенный лично Адольфом Алоизычем после получения известий из Сталинграда. И дались технарям эти коврики, специально за ними к потенциальному противнику спускался, ладно для размена хватило случайно завалявшейся в кармане зажигалки. Той самой, с помощью которой разводили костёр под Джордано Бруно.

Не смейтесь, от сердца отрывал. Ковриков за войну много накопилось, только успевали менять, а раритетная зажигалка одна. Да, совершенно правильно, китайцы уже тогда владели секретом изготовления пластмассы. Этикетку, правда, пришлось содрать и выкинуть. А на случай неудачи был ещё в запасе оригинал доноса, написанного на графа Монте-Кристо в бытность его ещё Дантесом. Сам Александр Сергеевич написал по старой дружбе четыре часа назад.

Устал я сегодня, честное слово. Словно не в раю живём, а во глубине сибирских руд три нормы на-гора выдаём. И где Гаврилу носит? Казалось бы, чего проще, поговорить с Бенкендорфом. Так нет же, пропал. Хотя, чего плачусь? Если бы Гиви пришёл вовремя, мне ни за что не удалось бы попасть на склад. Невзрачный такой сарайчик у самых райских врат, куда Пётр складывает отобранное при входе оружие. Раньше и внимания не обращал, а сегодня как будто подтолкнуло. Ну что там можно изъять толкового у безгрешной души, стремящейся в вечное блаженство? Наверняка мелочь: ножи, кастеты, немного огнестрела... Раньше с мечами и саблями в основном попадали, но времена меняются.

И всё равно туда тянуло, даже отмычка подошла с первого раза и петли не скрипнули. Как оказалось, не прогадал. Всё же великая вещь — интуиция. Стеллажи с грудами плохо почищенного колющего, рубящего, ударно-дробящего, метательного и прочего хлама не впечатлили, хоть и высились до потолка. А вот за ними... Я сразу узнал маркировку на скромных зелёных ящиках и застыл в немом изумлении. Сердце радостно трепыхалось и норовило выпрыгнуть из груди. Только въевшиеся в подкорку привычки опытного хомяка и мародёра не позволили эмоциям взять верх над рассудком.

Осторожно щёлкаю замками, откидываю крышку и с трудом сдерживаю вопль восторга. Это они! В ящике лежали новенькие, в заводской ещё смазке автоматы ПБС-45. ** А в соседнем, если не ошибаюсь, подствольники СГ-7.

* * *

Отец наш небесный, вот удача привалила! Так, а что у нас в цинках? Не может быть! Те самые патроны "Фигли 7,62/35"

* * *

со специальной пулей ПВС,

* * *

* засекреченные даже от своих. Любовно поглаживаю находку, и оружие благодарно само тыкается в руку. Лепота!

Ещё раз внимательно осматриваюсь. Ничего не забыл? Забыл... Незаслуженно обиженный невниманием ящик всем своим видом выражает укоризну и распахивается при первом же прикосновении. Нет, гражданскому человеку никогда не понять меру и глубину моего счастья. А оно вот, рядом, только руку протяни. И выглядело счастье точь в точь как БОНЖУР-32

* * *

**.

Одной рукой я лихорадочно снаряжаю магазины, а другой машинально начал чистить автоматы, снимая заводскую смазку. Даже после неполной разборки оружие продолжает восхищать и выглядеть по-прежнему грозно. Шомпол так и просит воткнуть его кому-нибудь в ухо. Хищник!

Интересно, кто это притащил сюда это богатство? Наверняка кто-то из наших. Вариантов немного — либо банально стырили прямо с центрального хранилища и припрятали вылежаться до лучших времён, либо... Да что я себе башку забиваю, какая разница? Главное — мы вооружены, опасны и ужасны. Врагам можно начинать трепетать и разбегаться. Я иду искать!

* ГБР-30 Гнев Божий, ручная модификация, тридцатизарядный.

** ПБС-45 Автомат противобесовской, со складывающимся прикладом.

* * *

СГ-7 Подствольный гранатомёт Сила Господня, седьмая модель.

* * *

Фигли 7,62/35 Патрон фирмы "Фауст и Гёте" летального исхода.

* * *

* ПВС Пуля "Пипец всему" самонаводящаяся.

* * *

** БОНЖУР-32 Боеприпас огня небесного, жестокоубивающий, реактивный. Калибр 32 мм.

Глава пятая

Война,

Работа спецназа.

На небе рыдает божий клир...

Сергей Трофимов.

Швейцария. Грозовой сентябрь 36-го.

Война всегда начинается с неразберихи и бестолковой суеты. Особенно когда она начинается без объявления, когда коварный и вероломный противник нападает на две недели раньше установленного планом отражения агрессии дня. Кто бы мог подумать, что вместо утверждённого баварским генштабом первого сентября войска Австрии и примкнувшей к ней Италии откроют шквальный ружейно-пулемётный огонь по пограничным укреплениям уже восемнадцатого августа? Днём позже к ним присоединилась Швейцария.

И главное — без малейшего повода. Разве не смешно принимать за casus belli напечатанные в мюнхенской газете указы о назначении миланского и венского генерал-губернаторов, а также военного коменданта Берна? Они вообще случайно в прессу попали. Главный редактор уже сознался в глупой шутке и понёс заслуженное наказание — направлен с понижением руководить райисполкомом в Зальцбург. И это не понравилось? Всего сто двадцать лет прошло, как на венском конгрессе прикарманили городок, и уже своим считают. Жулики.

Как бы то ни было, начало войны складывалось не в пользу Баварского королевства. Хотя везде нападавшие были отброшены от границы, а дивизии добровольцев из Чехословакии и Галицийского каганата совместными усилиями штурмовали Вену, на основных фронтах дела шли из рук вон плохо. Наступление на Женеву наткнулось на грамотно спланированную оборону, прорвать которую можно было только при помощи танков. А они, как назло, застряли в Тюрингии, куда их в ожидании внезапного нападения послали ловить летучие банды Гудериана. Командующий группировкой майор Роман Григорьевич Карасс поставленную задачу с блеском выполнил и вёз в подарок своему королю фуражку быстроногого Гейнца, но техника безнадёжно запаздывала.

Эммануил Людвиг фон Такс был отец солдатам, потому собрал всё более-менее бронированное и способное передвигаться самостоятельно, чтобы помочь застрявшей у Женевского озера пехоте. А спустя три часа с размаху стукнул кулаком по броне догорающего МС-1 и взвыл, размахивая обожжённой рукой:

— Ну и чем я теперь буду ломать эту проклятую баррикаду?

Танковое сражение застопорилось ввиду полного отсутствия танков. Их и было не так много, да ещё половина тупо сдохла в горах... Остальные сгорели на подходах к городу банкиров, часов, сыра и шоколада. Последнюю машину сожгли бутылками с горючей смесью прямо у баррикады, преграждающей дорогу к хранилищу банка UBS.

— Таки что-то надо делать, товагищ коголь! — взмолился чудом спасшийся механик-водитель Абрам Рубинштейн. Покидая горящий танк, он получил по голове падающей крышкой люка и сильно прикусил язык, отчего начал говорить с забавным, но никого не удивившим акцентом. — Пока мы тут стоим, эти поцы делают свой гешефт и гадуются! Эх, мне хотя бы тгактог.

— Да, — согласился фон Такс. — Трактор сейчас совсем не помешает. Соломон Борухович просто не поймёт и будет смеяться, если я позволю увести у себя из-под носа практически народное достояние. Ну что, Абрам, пойдём в атаку?

— Пешком? — механик-водитель непонимающе смотрел на командира.

— У тебя есть другие предложения? — король грустно улыбнулся и повернулся к баюкающему раненую руку радисту: — Ганс, передайте... А, чёрт, протрубите общий сбор.

— Чем, ваше величество? Наш горн сгорел в танке вместе с рацией и гармонью товарища Рубинштейна.

— Хоть на губной гармошке играйте, приказ должен быть выполнен.

— Яволь, мой король!

— То-то же. Абрам, а где моя фляга?

Рубинштейн трагически закатил глаза, но молча отдал требуемую ёмкость, проигранную накануне в шашки. Постепенно, маскируясь в складках местности, подтянулись бойцы, ориентируясь на знакомый сигнал в странном исполнении. Идти в атаку без танка никому не хотелось — три ряда проволочных заграждений, сложенные за ними мешки с песком и гнусно хрюкающий древний, с той войны ещё, "льюис" не оставляли никаких шансов. Ладно ещё мин не было — в цивилизованной Европе не принято портить уложенную сто лет назад брусчатку. Только легче от этого не становилось — верная смерть.

— Есть такое слово — надо! — хлебнув из фляги и занюхав рукавом, фон Такс отметил, что Рубинштейн тоже предпочитает национальные напитки. Русского человека сразу заметно. Потом пустил водку по кругу, откашлялся и начал свою вполне возможно и последнюю речь: — Товарищи зольдатен унд официрен, в то время как наши братья...

И тут раздался крик, от которого враги обычно в панике выпрыгивают в окна, а друзья расправляют плечи и смотрят на жизнь гордо. Кричал оставшийся в боевом охранении рядовой Иоганн Шмульке:

— Русские идут!

Его величество замолчал, облегчённо вздохнул и украдкой смахнул пот со лба. Пришло не просто подкрепление. Это — спасение. Это — победа! Как минимум.

Матерясь и потея русские, тащили два огромных железнодорожных контейнера. Из-под самодельных деревянных полозьев валил густой дым, а внутри что-то громко и мощно билось в металлические стенки.

— Капитан Небейвнос, десятый парашютно-десантный ударный батальон. Армия обороны Галицийского каганата, — молодцевато откозырял здоровенный офицер с выбивающимся из-под берета оследенцем, щёлкнув каблуками высоких шнурованных ботинок. — Увидели вас с горы, пришли на помощь. Вот. Хлопци, развертайти клетки до баррикади!

Солдаты в пятнистых комбинезонах, но с сине-белыми клетчатыми шевронами Баварского королевства с громким пыхтением развернули контейнеры в нужную сторону. Пулемёт противника снова открыл огонь, но пробить толстую сталь с такого расстояния было проблематично.

— Какие это, пгостите, гусские, — мрачно пробормотал под нос Абрам Рубинштейн, пряча под комбинезон командирскую флягу. — Где один этот гусский пгойдёт, там таких, как я, тгоих уже надо...

— Значит, так, — начал капитан, не обращая внимания на причитания механика-водителя, — группируемся за контейнерами и не высовываемся. Кто поймает пулю в лоб — лично придушу мерзавца. Да, трохи толкаем, подходим поближе, потом прорываем заграждения и всё. По вашей команде, конечно. Вы же у нас старший по званию, товарищ король.

В фон Таксе от неожиданности — ещё бы, совсем недавно помирать собирался — вдруг проснулось прошлое:

— О, я-я, натюрлихь, ихь бин официр. Но как есть быть мы прорыфайт провольока?

— Да це усё ерунда, прорвём. Я с ихнего зоопарку... Мы же как раз тудой и десантировались...

— Вы фсять там панцер? — удивился король, попутно раздавая указания своему поредевшему батальону, в котором даже и до неудачного штурма укреплений была всего одна рота.

— Танк, танк, панцер-ху... хм, простите, херанцер... А ну, навались, толкаем, мужики!

Прячась за контейнерами, они шли по неровной брусчатке. То и дело чья-нибудь нога проскальзывала на политых потом камнях, и весь путь сопровождался отборнейшими ругательствами на трёх языках. Это Абрам, неудачно приложившись носом о выступающие сзади полозья, вспомнил слова, слышанные только в самом раннем детстве. Видимо, это физические нагрузки благотворно повлияли на память Рубинштейна.

До баррикады оставалось метров тридцать, и Небейвнос повернулся к фон Таксу:

— Командуйте, товарищ король.

— Чем?

— Нами.

— А... Тогда приступить к операции.

— Есть! — капитан опять козырнул. — Петро, Гриня, открывайте. Стой, куда под пулемёты? Не лезьте, так обойдёмся, там спереди засовы совсем хлипкие. Сзади окошки открывай.

А потом скомандовал двум стоящим наготове бойцам с примкнутыми к трёхлинейкам штыками:

— Иван, Мустафа, колите!

После оглушительного визга, отдалённо напоминавшего поросячий, только многократно усиленный, передние двери контейнера будто взорвались изнутри. Засовы выдержали, но вот петли попросту вырвало вместе с куском стенки. Два огромных разъярённых носорога — недавнее приобретение Женевского зоопарка — вырвались на свободу. Не замечая колючей проволоки, очередей в упор и близких гранатных разрывов, они смели баррикаду вместе с пулемётчиками и ещё минут десять гонялись за уцелевшими защитниками. Всех затоптать не получилось — многочисленные пулевые и осколочные ранения сделали своё. Две гигантских туши упали, но в прорыв уже бросились баварские и галицийские солдаты.

— Пленных нихт! — завопил его величество, первым ворвавшийся в здание банка UBS.

После недолгой зачистки помещений Эммануил Людвиг выбрался на свежий, пропахший пороховым дымом воздух и подошёл к умирающему носорогу.

— Ты есть герой! Ты сделать подвиг, храбрый жифотный! — провозгласил он.

Голова зверя дёрнулась в агонии, ударив рогом в королевское бедро. И последнее, что успел крикнуть фон Такс, было:

— Ты есть гнида! Ихь штребе!

Через два часа на озеро приводнился небольшой гидросамолёт и, негромко ворча мотором, подрулил к берегу. Вот он чихнул пару раз, плюнул сгустком чёрного дыма, винт остановился, и на поплавок вылез лётчик.

— Ну, чего вытаращились? Давайте сюда вашего короля!

— Земляк? — Абрам Рубинштейн встрепенулся, услышав знакомое волжское оканье.

Пилот смерил его оценивающим взглядом:

— Возможно. Ты как раз в профиль на стерлядку похож. Знаешь что, землячок, лезь сюда, будешь сопровождающим.

— Я?

— Ну не я же! Да не бойся, долетим, и не таких возили.

Тут Абрам окончательно опознал лётчика, чьё лицо сразу показалось очень знакомым. Точно, видел в газетах.

— Простите, Валерий Павлович, может, мне лучше своим ходом?

— Не умничай, сержант.

Чкалов был недоволен. Мало того что его не отпустили добровольцем в действующую армию, так ещё по распоряжению товарища Сталина борт номер один задействовали в эвакуации раненых. Самолёт совершал регулярные рейсы между Мюнхеном и Брестом, где располагался ближайший приличный госпиталь, но истребители сопровождения не позволяли сделать чего-нибудь героического. Поэтому, когда по радио сообщили о ранении баварского короля, Валерий Павлович ухватился даже за такой призрачный шанс. Но и тут не повезло. В смысле, наоборот, никаких происшествий не случилось. А жаль...

Баварцы совместно с десантниками (причём последние, как самые закалённые, стояли в воде) осторожно погрузили носилки с фон Таксом, так и не пришедшим в себя, в пассажирский отсек. Следом чуть не силой запихнули Рубинштейна, мотивируя это тем, что такая фамилия гораздо ближе к медицине, чем Небейвнос или Шмульке. Тем более капитан без парашюта в хлипкий самолётик залезать категорически отказывался. Суеверный, наверное. И как таких в десантные войска берут?

После взлёта Абрам почувствовал себя очень плохо. Нет, не физически, тут как раз было всё в порядке, а морально. Сидеть на откидном стульчике и ощущать под задницей пару километров пустоты было как-то не совсем уютно. То ли дело танк, когда кругом броня и всё по фигу. И если поймаешь бортом снаряд, это всяко милосерднее, чем падать с такой высоты. Результат, в принципе, один и тот же, зато не стыдно на том свете за испачканные подштанники. Хотя здесь немного комфортнее, вот чего не отнять. Даже окошки есть. Интересно, они открываются? Раненому командиру не помешал бы свежий воздух.

Заботливый механик-водитель поправил шинель, укрывающую короля, и, не вставая с сиденья, потянулся к иллюминатору. Нет, закрыто намертво. А там что за хреновина? Может, это и есть защёлка? Рубинштейн поднялся, чтобы заняться вопросом вплотную. Нет такой техники, которая не сдаётся советским танкистам! Но тут его взгляд зацепился за что-то, чего вообще не должно было быть. Во всяком случае, здесь.

— Товарищ Чкалов, там... там... там...

— Чего кричишь? — обернулся Валерий Павлович.

— Там это, — Абрам ткнул пальцем в сторону иллюминатора. — Баба.

— Голая и на крыле сидит?

— Да, а вы откуда знаете?

— Не обращай внимания. Обыкновенная валькирия.

— Кто? — глаза у Рубинштейна округлились до полной невозможности.

— Не приходилось слышать? Счастливчик, а мне надоели как собаки. И чего вьются вокруг женатого человека? Примета, правда, хорошая. Если рыжая, то к медали, а блондинка — бери выше, к ордену, — Чкалов скосился на иконостас на своей груди и уточнил: — А это хоть какая?

Абрам заглянул в иллюминатор ещё раз:

— Старая, с титьками до колен и седая. На голове тоже седая. Такие к чему попадаются, не к посмертному награждению?

Валерий Павлович, суеверный как все лётчики, не успел обругать не в меру болтливого пассажира. Прямо по курсу вдруг что-то вспыхнуло ослепительно со страшным грохотом, всё вокруг завертелось, расплылось, а потом пропало в ещё одной вспышке...

Житие от Гавриила

Последние приготовления перед выходом. Самые поганые минуты, сглаживаемые проверкой многочисленного вооружения и снаряжения. По мнению Ильи, мы напоминали ему небольшое незаконное бандформирование. Шутник, однако. Тем более он неправ — закон как раз на нашей стороне.

— Готовы? Теперь попрыгать...

— Гиви, а зачем попам рыгать? — неестественно громким голосом спрашивает Израил.

Наивный, думает я не расслышу подозрительное бульканье в карманах его разгрузки. Расслышу, но промолчу. Нельзя подавлять разумную инициативу подчинённых. Лаврентий Павлович тоже молчит. Но он человек аккуратный, и если прихватил что-то сверх нормы, то об этом узнаем, только когда сам покажет. Сказывается ГБ-шное прошлое.

— Жалко, что я с вами не смогу пойти, — вздыхает Илья. — Скучно тут стало, скоро совсем закисну.

— К гуриям сходи, развейся, — советует напарник.

— Да ну их... Всё время одно и тоже. Надоело. Знаешь, только с возрастом начинаешь понимать, что не в женщинах настоящий смысл жизни. В них вообще никогда смысла не было.

— Не переживай, — успокаиваю громовержца, — будет и на твоей улице праздник. А помочь нам и сейчас сможешь.

— Как в прошлый раз?

— Ага, аккумуляторы к порталу прибережём для экстренных случаев, когда ещё подзарядить получится. Бабахнешь туда пару молний?

— Без проблем, — соглашается Илья. — Только гроза в сентябре не будет выглядеть слишком странно?

Я пожал плечами:

— Если не сезон, то могу оплатить сверхурочную работу.

— Да иди ты со своей оплатой, — обиделся пророк. — Куда высаживаться будете?

— Где-нибудь поближе к Баварии. Лучше в горах.

— Зачем?

Хороший вопрос. Мы вчера весь вечер его решали. Израил предлагал десантироваться в районе Конотопа, что на первый взгляд выглядело вполне логично. Благодаря умело запущенной три года назад дезинформации именно в тех местах нас и искали в первую очередь. Поэтому появление из ниоткуда троих вооружённых до зубов личностей удивления не вызовет. А если что, так всё равно лишних вопросов не зададут. На конотопском направлении работают самые надёжные и молчаливые люди.

Но Лаврентий Павлович предложил другой вариант. По его мнению, будет по меньшей мере странно, если такая сверхсоветская организация, как наша, не заинтересуется большой европейской войной. И мы непременно должны сначала засветиться там, на фронтах, прежде чем объявиться в Москве. Это, кстати, мне самому больше понравилось. Гораздо лучше для самочувствия совершать подвиги, чем заниматься политикой. Только боюсь, на этот раз от неё точно не отвертеться. А как не хочется, боже ты мой!

Илья всё ещё смотрел вопросительно.

— Понимаешь, ведь там война.

— А, решили начать с самого вкусного, не оставляя на десерт?

— Ну, что-то вроде этого.

— Счастливцы, — пророк вздохнул и кивнул в сторону Врат. — Пойдём?

Опасается Илюшенька. В прошлый раз, когда мы тайком от всех уходили в экспедицию по спасению Такса, он открыл переход между мирами прямо из отдельного кабинета ресторана "У Агасфера". Старый скряга потом стребовал с нас такую сумму... А там, между прочим, ещё что-то целое оставалось. И где в жизни и после неё справедливость? Говорил я тогда — нужно в "Веселого шушпанчика". Не послушали.

И на этот раз не стал спорить. Ну хочется ему покомандовать на прощание, так почему не доставить маленькую радость хорошему товарищу. Чай не переломимся.

У самых райских Врат царила обычная суета — длинные очереди у окошек регистрации, толчея у рамки металлодетектора, ровное гудение автоматических счётчиков грехов, патруль херувимов с семарглами на поводках. А снаружи тишина. Если не брать во внимание того, что два дюжих ангела деловито метелили какого-то длинноволосого бородача в вышитой голубыми петухами рубахе. Апостол Пётр, сидящий на лавочке, позвякивал связкой ключей в такт равномерным ударам и лениво давал советы подчинённым. При виде нас он привстал и вежливо поздоровался:

— Доброго утра, многоуважаемые коллеги.

Я с удовольствием прожал протянутую руку. Уважаю рыбаков. А каких мы с ним осетров в Волге ловили в прошлый отпуск! Киты, не осетры. И если бы не торопились на Куликово поле...

— И тебе поздорову, Симон Ионович. Развлекаешься потихоньку?

— Ну какие тут развлечения, Гавриил Родионович, — отмахнулся Пётр. — Чистая профилактика. Восьмой раз наглеца выкидываем, а он всё равно пролезть пытается.

— А кто таков? — равнодушно поинтересовался Илья.

— Да как раз по твоей епархии проходит. Из этих, из язычников.

— Да ну? — громовержец подвинул ангелов в сторону и перевернул ногой лежащего на траве нарушителя. — Нет, не похож. Жидковат для перунова воинства, мои покрепче были. Нешто самозванец?

— Разве я говорю о ранешних? Это неоязычник, но невинноубиенный.

— Кем?

— Тобой.

Илья почесал в затылке и хмыкнул:

— Это не тот ли самый, что во время прошлой грозы в чистом поле Перуна призывал?

— Он, — подтвердил Пётр. — А ты не помнишь? Опять был пьян и куражился?

— Ты что, Ионыч, как можно? На этот раз в порядке самодурственной олигархии. А чего? Он звал, я пришёл.

— Жестокий ты, Илюшенька.

— С какой это стати? — удивился пророк. — Он сам виноват. Неужели в школе на уроках природоведения не усвоил? Там объясняют. Прогульщик, наверное?

— Угу, — апостол вытащил из-под лавочки включённый ноутбук и сосредоточенно застучал по клавишам. — Сейчас я ему карму подправлю.

— Не проще весь файл потереть?

— Проще. Но не так интересно.

Илья присел рядом, заглянул в экран и удивлённо присвистнул:

— Ну ни хрена себе...

— А ты как думал?

— Коллектив-то у них вроде мужской. Откуда свальному греху взяться?

— Это они так тебе молятся.

— Чего? Вот сука! Мои ребята жизнь отдавали, а эти жопу... Что значит, стой? Я сейчас эту скотину форматировать буду!

Мы дружно бросились держать громовержца, уже вытащившего откуда-то из-за спины огромную, переливающуюся злыми огнями, секиру. Конечно, он в своём праве, но если бабахнет здесь, то от Врат останутся в лучшем случае дымящиеся головешки. А оно нам надо, чтобы в рай беспрепятственно пролезало всякое недоразумение, вроде этого бородача? Хорошо представляю особенности родной бюрократии и готов спорить на месячный оклад, что восстановят их не раньше чем через полгода. И то если за наш счёт.

— Илья, не заводись, — Лаврентий Павлович поправил пенсне и смахнул с разгрузки невидимую пылинку. — Мы пойдём другим путём.

— Без пролития крови? — с надеждой спросил пророк, в глубине души всегда восхищавшийся методами работы НКВД.

— Почти, — кивнул Берия. — Симон Ионович, разрешите воспользоваться вашим компьютером?

— Да, конечно, — согласился апостол, уступая место на лавочке.

— Спасибо, — Лаврентий присел, положил ноутбук на колени и быстро-быстро застучал по клавиатуре. Добрая усмешка нашего опричника не сулила клиенту ничего хорошего. — Готово!

Толстый волосатый палец ударил в "ENTER", послышался громкий хлопок, и ощутимо потянуло холодом. Так всегда бывает при использовании технологии внутриатомной перестройки, более известной как "эффект Канны Галилейской". А перед нами вдруг появилась здоровенная пупырчатая жаба с крохотной, прикрученной ржавым саморезом прямо к голове, короной.

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! — торжественно провозгласил Берия и сильно пнул уродливое земноводное.

От удара бедная животина пролетела метров пятнадцать, потом упала и заскользила по траве дальше. Вот она с треском вломилась в колючие кусты, ещё со времён сотворения мира растущие по краю седьмого неба, чуть зависла в воздухе, потеряв скорость, и рухнула вниз. Изя прислушался к удаляющемуся жалобному кваканью и спросил:

— Не разобьётся?

— Нет, — успокоил Лаврентий Павлович. — Там дополнительной опцией тормозной парашют. Новая конструкция.

— Так это что теперь, он так и будет по болотам скакать, пока какой-нибудь царевич не поцелует? — в глазах у Ильи-пророка читалось явное неудовольствие. — Гуманисты вы все. Секирой-то понадёжнее.

— Я так подозреваю, что не совсем поцелуй нужен, — Израил вопросительно посмотрел на Палыча и, дождавшись утвердительного знака, склонился к уху громовержца.

Сначала тот слушал с некоторым недоверием, но потом заржал и уточнил:

— Таки непременно зоофилы нужны?

Ладно, порезвились и хватит. Прямо как дети малые. Хотя для небольшой разрядки перед сложным заданием весьма полезно бывает прибить пару-тройку грешников. Помогает при переходе. И для повышения уровня святости не повредит... Видимо, мои подчинённые считали так же, потому что начали оглядываться по сторонам в поисках новых жертв. Пришлось напомнить о дисциплине и воззвать к совести. К большому удивлению подействовал последний, самый сомнительный на мой взгляд, аргумент. Да, не только хороший коньяк меняется с годами в лучшую сторону.

— Илья, готов?

— Как пионер! — пророк достал из кармана небольшой артефакт, подозрительно похожий на брелок от автомобильной сигнализации. — На счёт "три" открываю портал. Один, два, три... Поехали!

От грохота немного заложило уши. Вниз протянулись две ветвистые молнии, оставив после себя светящиеся следы. Первым в переход ступил Израил, потом Лаврентий Павлович. Я, как и положено настоящему полководцу, десантировался последним. Как оказалось — зря.

Вместо ожидаемой мягкой травы альпийских лугов под ногами меня ударило обо что-то твёрдое сразу всем организмом. Ох, больно-то как! Больно, но патриотично, так как кровавые сопли из разбитого носа красивой кляксой разлетелись по здоровенной красной звезде. Это всё, что удалось разглядеть сквозь сыплющиеся из глаз искры.

— Держи его, Палыч, сейчас нае... Держи, падает! — голос Изи был едва слышен из-за свиста ветра в полуоглохших ушах. — И хвост хватай! Отваливается!

Странно... Что там напарнику мерещится? У меня хвоста нет, у Лаврентия тем более. Это про кого? Куда мы попали? Если к вероятному противнику, то живым не дамся. Где гранаты? И почему падаем? Осторожно отклеиваю лицо от гордого символа любимой Родины. Ой, мамочка родная, которой у меня никогда не было! Оказывается, я лежу на крыле самолёта, и только автоматный ствол, пробивший фанеру, зацепился как якорь и не даёт упасть вниз. А где все?

Ага, вижу. Лаврентий Палыч сидит задом наперёд и пытается удержать руками теряющий куски обшивки стабилизатор, а Изя впереди — упёрся плечом, стараясь поменять курс падающей машины. Откуда она взялась в нашем портале? Чудеса или банальная контрреволюция? В смысле — диверсия. Неважно, размышлять на отвлечённые темы уже некогда. Осторожно, но очень быстро пробираюсь к напарнику, цепляясь практически за воздух, и тоже присоединяюсь к спасательным работам.

Самолётик несколько раз пытался сорваться в штопор, но мы не позволили. А вот когда нас на бешеной скорости стали обгонять перелётные птицы, мои нервы не выдержали.

— Изя, я, конечно, не сатрап и самодур, чтобы давить разумную инициативу подчинённых, но ответь на один вопрос... Тебе непременно нужно лететь вперёд?

— Да, там километров через сорок должен быть аэродром. Долетим, командир! — по лицу Израила стекали крупные капли пота, что, впрочем, не убавляло энтузиазма.

— А вниз?

— Что вниз? — не понял напарник. — Нельзя, разобьём машину.

— С высоты полутора метров?

Напарник опустил голову и задумчиво посмотрел на траву, уже достававшую до поплавков гидросамолёта. Потом сказал:

— Да, действительно, немецкие аэродромы мне никогда не нравились. Ну их на фиг...

Трёх часов нам вполне хватило, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. Уютно потрескивал костерок, над которым Чкалов повесил котелок с водой, а запасливый Рубинштейн пытался приготовить ужин из случайно завалявшихся в его вещмешке продуктов. Абрам уверял, что трёх килограммов гречки, куска копчёного сала размером пятьдесят на пятьдесят сантиметром и восьми банок тушёнки вполне хватит заморить червячка. Наш человек! Ага, ничто так не сближает людей, как совместная трапеза. Кроме выпивки, конечно. Я не человек, но против предложения перекусить не возражал.

— Что будем делать с бароном? — прошептал мне на ухо Израил, отмахиваясь рукой от дыма. — Валерий Павлович говорит, что он уже пять часов в сознание не приходил.

— Он уже король.

— Кто, Чкалов? — не понял напарник.

— Он лётчик. А ты — дурак! Я про фон Такса.

— Теперь понял. Только как его отсюда вытаскивать будем?

Вопрос хороший, жалко что ответа не знаю. Можно, конечно, попытаться просто перенести в ближайший госпиталь, но, насколько помню, аварийный канал телепортации переместит туда, куда живым людям вход строго воспрещён. Рано ему на тот свет. А другие способы приведут к аналогичному результату, только более болезненно. Как ни осторожничай, но... Что архангелу здорово, то немцу смерть. Хотя и обрусел фон Такс до неузнаваемости, только рисковать не стоит.

— Резать будем! — принял я волевое решение.

— Кого? — Абрам выронил ложку и побледнел. — Командира?

— Кого надо, того и будем! И не лезь не в своё дело! — пришлось прикрикнуть на Рубинштейна. — Лаврентий Павлович, ты готов?

— А почему сразу я? — возмутился Берия. — На вашей совести, Гавриил Родионович, народу побольше будет.

— И что?

— Ну как же? Вам привычнее. Или Изяславу Родионовичу поручите, — по предварительной договорённости мы перешли на земные имена и звания. — Пусть Раевский фон Такса добивает.

— Кто говорит о добивании? Операцию делать будете.

— Нашими методами? — Лаврентий Павлович достал из кармана очередной приборчик.

— Погоди, — вмешался Изя. — Это же для экстренных случаев.

— А сейчас какой? Не бойся — тридцать лет гарантии.

— Вот и я про то. Сейчас фон Таксу чуть больше тридцати, а в шестьдесят два нога и отвалится.

— Да? Не знал.

— Конечно, производители никогда не предупреждают о побочных эффектах. Так что готовься.

— Но почему я?

— Потому что интеллигент.

— Чего? — рука Лаврентия Павловича потянулась к лежащему на траве автомату.

На подчинённых пришлось слегка прикрикнуть:

— Тихо, товарищи генералы!

В наступившей тишине вдруг послышался треск кустов и незнакомый голос:

— А старшим сержантам можно громко, однако?

— Кто здесь? — Берия клацнул затвором. — Выходи, стрелять буду!

— Тогда не выйду, товарищ генерал-майор, — но, противореча словам, над зарослями показался плохо различимая в вечернем сумраке фигура. — Зачем стрелять? Бадма не белка, однако.

При ближайшем рассмотрении незваный гость оказался танкистом. Во всяком случае, на это указывал промасленный и прожжённый в нескольких местах комбинезон, а также шлемофон, зачем-то отороченный лисьим мехом. И ещё были у незнакомца узкие глаза, высокие скулы, нос кнопочкой и круглое лицо, наводившее на мысль, что родители при его зачатии слишком долго глядели на луну.

— Танкист? — уточнил Раевский.

— Так точно! Старший сержант Бадма Долбаев!

— А где танк?

— Там! — закопчённый палец ткнул в звёзды над головой. — На благословенном небесном полигоне, где текут соляровые реки, боекомплект никогда не кончается и каждую ночь приходят семьдесят семь опытных механиков с золотыми маслёнками.

— Подбили?

— Угу, совсем сожгли, — старший сержант грустно кивнул и заметил лежащего на носилках фон Такса. — Что, совсем дохлый?

— Нет, живой ещё.

— Лечить надо, однако.

— Надо, — согласился Израил. — Только некому.

Долбаев, укоризненно покачав головой, достал из-за пазухи смятую немецкую фуражку и баранью лопатку, хранящую следы острых зубов.

— Добрых духов подманивать надо. Завтра как новый будет.

— Думаешь, поможет?

— А то нет... В моём стаде ещё ни один бык не подох! Водка есть?

— Есть.

— Чуть побрызгаем. Тогда жить будет.

Глава шестая

Кажется, чего-то удостоен,

Награждён,

И назван молодцом.

Владимир Высоцкий.

За три дня до описываемых событий.

— Ой, перемать, мани падме хум, Никола Угодник-даа... Однако головой думать надо, хундэтэ нухэрнууд!

Как всегда в минуты душевного волнения командир танка СМ-1К под номером пятьдесят два Бадма Иринчинович Долбаев заменил в своей речи не совсем цензурные выражения призывами всех святых и словами родного языка. Впрочем, переводить их с бурятского явно не стоило. Но материться при подчинённых — моветон. Особенно сейчас, когда кругом сам виноват. Зачем нужно было торопиться из рембата? Кровь потомственного потрясателя вселенной взыграла — боялся, что не достанется воинской славы, достойной двадцати поколений великих предков. И вот, как говорится, сам себе тынык хороший. Слава где-то там, а приключения на задницу — вот они.

Радовало только то, что танк вернули родной. А вот экипаж... Ребятам ещё долго по госпиталям валяться, пришлось брать, что дали. Пятый интернационал, прости, Никола-даа, за грубое слово. А чего, нормально? Мехвод из бывших поляков по национальности, только год как литвином стал, стрелок-радист — откуда-то с Кавказа, башнёр — немец. Кроме командира из русских только наводчик — Кямиль Джафаров. Хорошая фамилия, в Казани у многих такие.

Их бы всех погонять недельку-другую на предмет боевого слаживания, и цены бы экипажу не было. Но времени как всегда не хватило. И вот опять не повезло, мени нухэрнууд!

Танк попал в засаду по пути из рембата в родной полк. Гудериановские артиллеристы сначала влепили из своей сволочной пушки бронебойный снаряд прямо под погон башни, вторым разбили гусеницу, и вот уже минут двадцать колотили болванками по броне, отчего машина вздрагивала, а в ушах долго звенело. Механик-водитель крепко приложился лбом и громко выругался по-польски.

— Адам! — прикрикнул на него командир. — Оштрафую. Как тебе не стыдно говорить на языке тех, кто тебя же и угнетал тысячу лет?

— Я немного помоложе буду, — ефрейтор Мосьцицкий осторожно потрогал шишку. — Меня только двадцать лет угнетали. Виноват, товарищ старший сержант, исправлюсь.

— То-то же... — Бадма одобрительно похлопал ногой по погону сидящего ниже мехвода и спросил: — Слушай, Адам, а у тебя орден Красной Звезды за что?

— За новую Конституцию, товарищ командир.

Это говорило Долбаеву о многом. У самого два "Красных Знамени" за второй кавказский рейд и Туркестанскую операцию. На человека, получившего боевую награду в мирное время, можно было положиться полностью вне зависимости от происхождения. И, что не могло не радовать, таких людей в Советской Армии становилось всё больше и больше. Особенно после событий прошлого года, когда таившаяся гидра контрреволюции подняла голову и показала свой звериный оскал.

Во время обсуждения Проекта новой Конституции, планировавшего упразднение большинства из имеющихся в СССР союзных республик, замаскировавшиеся во власти буржуазно-феодальные недобитки пытались проявить недовольство центральной властью и поговаривали даже о выходе из Союза. Попытки развалить державу были жёстко пресечены со всей пролетарской ненавистью Особым Миротворческим Корпусом под командованием архиепископа генерал-майора Воротникова. А на месте бывших республик образованы несколько новых областей: Северо-Кавказская с центром в Кизляре, Батумская, включившая в свой состав территории Грузии, Армении и Азербайджана, а также Прикаспийская область, состоявшая из большей части Туркмении и Казахстана. Остатки среднеазиатских республик вошли в Алма-Атинский автономный район. Узбекистан, как главный поставщик хлопка, имел особый статус с прямым подчинением Ивановскому тресту хлопчатобумажной промышленности.

— Батоно сэржант! — Долбаева отвлёк стрелок-радист. — Нэмцы лезут. Чито дэлать?

— Стреляй, Церетели.

— А нэчим. Пулемёт асмолкамы разбило.

— Вот немецка шутхэр, — пробормотал Бадма и покосился на башнёра. — Это не тебе.

— Ничего страшного, герр командир, — Клаус Зигби оскалился в злой усмешке. — Я баварец.

— Тогда заряжай.

— Фугасный?

— А без разницы. Кямиль, ты чего-нибудь видишь?

— Вижу. Какая-то сволочь на пушке сидит.

— Может, Мюнхгаузен? — предположил начитанный механик-водитель.

— Ядро ждёт?

— Не знаю. Но просто так никто не полезет.

— Отставить разговоры! — вмешался Бадма. — Адам, короткую!

— Так уже полчаса стоим, — удивился команде Мосьцицкий.

— Что ты можешь понимать в ритуалах, европеец, элго, — проворчал Долбаев. — Огонь!

Бабахнуло стопятидесятимиллиметровое орудие производства Ворсменского завода медицинских инструментов, и сразу же заворчала автоматическая система принудительного вентилирования. Наводчик оторвался от прицела и радостно крикнул:

— Есть один шайтан!

— Куда попали?

— Нет, верхолаз с пушки упал.

Бадма брезгливо поморщился. Ему уже приходилось видеть результаты подобных экспериментов. То, что осталось от немца, можно было сворачивать в трубочку — шкурка целая, а внутри жидкий кисель. Мечта таксидермиста.

— Не получился, значит, из него Мюнхгаузен.

— О, я-я, герр старший сержант, — согласился Клаус Зигби. — Во всей Германии может быть только один настоящий барон. Это Его Величество король Эммануил Людвиг фон Такс!

— Вах, как сказал! — восхитился стрелок-радист. — Настоящий тост! За короля нэпрэмэнно нужно випить!

— Размечтался, — усмехнулся командир. — Сейчас гансы, однако, придут и нальют. Тебе гильза вместо стакана подойдёт?

— Да я..., — начал было Церетели.

Договорить ему не дали — раздался громкий стук чего-то металлического по броне.

— Вот видишь? Уже пришли. Сиди, я сам открою.

Обер-лейтенант Эрих Руммениге в бессильной ярости , внешне проявившейся в гримасе, от которой треснул монокль, повернулся к артиллеристам. Они стояли по стойке смирно и виновато поедали глазами начальство. Расстрелять бы мерзавцев, но из всей дивизии "Великая Богемия" его высокопревосходительства герцога Гейнца Гудериана осталась пара батальонов, и народу катастрофически не хватало. Приходится терпеть даже этих болванов, которые не могут уничтожить единственный русский танк. К тому же уже подбитый. И не оправдание, что в наличии было всего двенадцать бронебойных снарядов. Двумя попали, а где остальные?

— Герр обер-лейтенант...

— Молчать! Швайне и шайзе! Вы что, хотите попасть на беседу к гауптману Айсману? Я вас спрашиваю. Молчать!

Артиллеристы побледнели и пригорюнились. Командир фольксштурмгруппы, незаметно как прибравший к рукам внутреннюю безопасность в дивизии, был фигурой зловещей и бескомпромиссной. Ему не объяснить, что русский танк неожиданно оказался неуязвимым. Ведь панцеркампфвагены тевтонбургского курфюрста пробивались насквозь даже шрапнелью, поставленной на удар. Айсман заявит о полной неспособности славянских варваров создать что-либо подобное, а тем более превосходящее. И после получасовой лекции о непобедимости германского сумрачного гения последует расстрел. Других приговоров он не выносил

— Герр обер-лейтенант, может быть, стоит подорвать русских гранатами? — осмелился предложить фельдфебель с усиками а-ля фюрер, вышедшими из моды ещё в тридцать третьем году.

— Вы болван, Кребс! — взорвался Руммениге. — У нас две недели как кончились гранаты.

— Тогда облить бензином и поджечь, — не унимался артиллерист, которому явно не хотелось познакомиться поближе с командиром фольксштурмгруппы.

— Дас ист фантастиш! — ещё громче рявкнул офицер. — Вы сказочник, фельдфебель. Где мы возьмём бензин, если наш тягач ездит на дизельном топливе?

— А...

— Молчать! Я буду связываться с командованием. Радиста ко мне. Бегом!

Бегом не получилось. Более того, выяснилось, что обер-лейтенанту самому придётся идти, так как брошенный на дерево тросик антенны не позволял принести рацию на позицию. Руммениге опять крепко выругался, упомянув тойфеля и думпкопфов в различных комбинациях, и с крайне недовольным видом спустился в оборудованный для радиста окопчик.

— Вызовите штаб герцога, гефрайтер.

— Уже готово, герр обер-лейтенант, — услужливо протянутая трубка была предварительно протёрта белоснежным платочком, неведомо каким образом сохранившим невиданную на войне чистоту.

— Штандартенфюрер Вагнер слушает, — голос начальника штаба дивизии заставил Эриха вздрогнуть.

Он не ожидал, что такой занятой человек заинтересуется делами простого обер-лейтенанта. И как собеседник герр Вагнер ничуть не лучше того самого Айсмана. Хотя от СС во всей Германии осталось всего ничего — две пехотных роты у Гудериана и, по слухам, около взвода у пфальцграфа Ганноверского, но жуткая слава сохранилась. Особенно после штурма и последовавшей за ним показательной зачистки Бремена. Тогда, собственно, эсэсовец и примкнул к дивизии "Великая Богемия". Что ему ещё оставалось делать, если даже у отмороженной на всю голову Кильской вольницы адмирала Деница на Вагнера имелся большой зуб и тщательно намыленная верёвка?

— Докладывает обер-лейтенант Руммениге, герр штандартенфюрер! Веду бой с тремя батальонами русских танков в районе моста через Циммерманбрюккенстром. Срочно требуется подкрепление!

— Какие, к чёрту, подкрепления? — начальник штаба был раздражён. — Их нет, держитесь, геноссе. Дойчланд надеется на вас.

— Мы постараемся, герр штандартенфюрер! Уже отбиты шесть атак. Потери противника составили пятьдесят, нет, семьдесят танков и до двух рот живой силы!

— Да?

— Так точно! К сожалению, русским удалось эвакуировать подбитую технику и трупы. За исключением одного.

— Трупа?

— Никак нет, танка.

— Это замечательно, мальчик мой, — обрадовался в трубке Вагнер. — Постарайтесь взять в плен хоть одного русского танкиста, и можете обмывать сразу майорские погоны. Да, и ещё... Поздравляю вас с награждением Железным Крестом.

— Слава великому Гудериану! — Руммениге щёлкнул каблуками, чтобы грозному начальнику штаба были слышны радость и служебное рвение подчинённого.

Обер-лейтенант вернул трубку радисту и опять мысленно выругался: — "Старый скупердяй! Да пусть повесит себе этот крест на задницу!" По-своему Эрих был прав — описанный им подвиг тянул не на какую-то там висюльку, которых в штабе лежало ровно четыре ящика, а гораздо выше. По меньшей мере на две бутылки шнапса и килограмм шпика. А тут крест. Тьфу! Его же кушать не будешь, и даже не обменяешь на что-нибудь съедобное.

— Гефрайтер, вызовите сюда Кребса.

Появившийся артиллерист явился точно через минуту и замер в ожидании дальнейших распоряжений.

— Итак, фельдфебель, вам даётся шанс реабилитироваться.

— Яволь, герр обер-лейтенант.

— Берите своих болванов и захватите экипаж танка в плен.

— Каким образом, герр...

— Молчать! Исполнять! Через час русские должны быть здесь!

— Они не успеют, герр обер-лейтенант. Там ремонта не меньше трёх часов. Мы должны им помочь?

— Думпкопф! Вы должны притащить их сюда! Уточняю — связанных и без танка. Понятно?

— Яволь, герр обер-лейтенант. Разрешите исполнять?

— Проваливайте, Кребс.

Фельдфебель козырнул, чётко развернулся, щёлкнув каблуками, и только тогда позволил себе усмешку. "Ещё неясно чья голова глупее", — подумал он. — "Не видать тебе пленных, как своих ушей. Приведу сразу в штаб, и господин штандартенфюрер обрадуется. Дохлую кошку тебе в карман, павлин надутый."

Для себя Кребс уже всё придумал. Во время последнего рейда его расчёт изрядно поживился в развалинах уничтоженного вместе с персоналом госпиталя одного мятежного городка. Удалось найти несколько стеклянных ёмкостей со спиртом, вполне приличным, только пришлось выкинуть оттуда непонятно как попавших змей, лягушек, чьи-то неприглядного вида почки... А ещё три литра глюкозы и большую бутылку с хлороформом. Поначалу её содержимое тоже приняли за выпивку, но когда при дегустации трое уснули и не проснулись, фельдфебель конфисковал ценный препарат. И как раз сейчас намеревался его использовать в качестве вундерваффе.

Штрафники-артиллеристы осторожно ползли к русскому танку.

— Фердинанд, залезешь наверх и бросишь им в ствол вот эту бутылку.

— Почему я, господин фельдфебель?

— Потому что ты не начальник, это во-первых. А во-вторых, у меня есть галета и немного порошка от насекомых. Награда достойная, как думаешь?

Солдат ожесточённо почесался:

— Галета моя. А к соседям в своих подштанниках я уже привык.

Спрятавшийся за высокой травой Кребс издалека наблюдал за Фердинандом Левински, пробирающимся к танку с тыла. Сам фельдфебель решил не рисковать — мало ли сколько пулемётов наставили русские на своего монстра. Но вот солдат беспрепятственно дополз и вскарабкался на моторный отсек. Оттуда, стараясь не стучать подкованными ботинками, вскарабкался на башню и встал на маску пушки, балансируя подобно канатоходцу. Но зажатая в правой руке бутылка с хлороформом постоянно перевешивала, потому солдату пришлось сесть на ствол верхом и передвигаться по нему при помощи энергичных подёргиваний задницей. Со стороны всё выглядело весьма эротично, особенно принимая во внимание длину и внушительный калибр орудия.

— Как бабуин в Берлинском зоопарке до войны, — коротко хохотнул кто-то из артиллеристов.

Фельдфебель не глядя ткнул кулаком в нарушителя дисциплины. Ничего позорящего честь немецкого солдата он не увидел. Пусть похоже на обезьяну... И что? Покойный доктор Геббельс, отправленный в прошлом году Манштейном-отступником на костёр по обвинению в колдовстве, в своих речах рассказывал о древности арийской расы, и если храбрый воин прикоснётся ненадолго с самым истокам, изначальному, к прародителям...

— Молчать, болваны! — Кребс непроизвольно процитировал обер-лейтенанта. — Русские могут услышать.

Сглазил, как есть сглазил. Неожиданно танк выстрелил, и Левински пропал из поля зрения. Откуда-то издалека донёсся грохот разорвавшегося снаряда, и над лесом взлетели подозрительные обломки досок и брёвен. Жалко что герр Руммениге находится немного в стороне — русский фугас не самый плохой подарок для надоевшего командира. И приказ бы сам собой отменился. И сейчас фельдфебель задумчиво чесал затылок, размышляя над порядком дальнейших действий.

"Айне колонне марширен, цвайне колонне марширен... Нет, не то. Что делать? Усыпить не получилось, может, попробовать переговоры?"

— Кто знает их язык? Ламм, ты, кажется?

— Совсем чуть-чуть, герр фельдфебель. В плену с нами разговаривали мало, я запомнил только часто повторяющиеся слова.

— Наплевать, пошли. Для разговоров с дикарями большой словарный запас не нужен. — Кребс решительно встал. — Какими бы они ни были варварами, но от разумных предложений отказаться не должны.

Через пару минут расхрабрившийся фельдфебель колотил по броне прикладом своего карабина.

— Какого хрена, твою мать? — донеслось в ответ.

— Они спрашивают про урожай овощей в огороде вашей матушки, — перевёл Ламм. — Вежливые. А вы говорите — варвары.

— Притворяются. А ну-ка предложи им сдаться.

Переводчик ещё раз постучал и крикнул:

— Рус Иван, сдавайся!

— А ху-ху не хо-хо? — донеслось в ответ из приоткрывшегося командирского люка.

— Что они говорят?

— Не понял, герр фельдфебель, — пожал плечами Ламм и повторил: — Рус Иван, сдавайся!

Наверху раздался металлический лязг, и над башней появилась луноликая физиономия:

— Однако, рус Иван нет. Бурят Бадмашка надо?

От неожиданности и испуга у Кребса подкосились ноги. Генетический ужас цивилизованного европейца вздыбил волосы вдоль хребта, а его (ужаса, разумеется) причина ласково смотрела узкими глазами и укоризненно качала головой.

— Ты баран, да? Сколько можно повторять — бурят надо?

Из необъятных глубин русского танка донёсся восторженный вопль:

— Гидэ барашик, камандыр? Шашлик дэлать будим, люля-кибаб дэлать будим, палчыки аблызывать будим! — вслед за воплем открылся ещё один люк и показалась небритая физиономия стрелка-радиста. — Гидэ барашик, камандыр?

— Герр фельдфебель, — стуча зубами перевёл рядовой Ламм, — они хотят нас съесть. Предварительно облизав пальцы.

— Нам? — Кребс икнул и посмотрел на свою грязную ладонь.

— Ну не себе же? — солдат спрятал руки за спину.

— А зачем?

— Не знаю. Видимо таковы варварские обычаи.

Фельдфебель мысленно простонал, проклиная обер-лейтенанта Руммениге, пославшего на такое самоубийственное задание. Какие, к тойфелям, русские?! Бежать, срочно бежать... Топот за спиной доказал, что не только в командирскую голову приходят умные мысли. Но автоматная очередь и последующая за ней команда лишили надежды на спасение хоть кого-нибудь из расчёта.

— Хальт, хара мангыт!

Кребс послушно вскочил, выполняя приказ, и осторожно оглянулся. Видимо странный человек с узкими глазами стрелял поверх голов, так как застывшие в самых причудливых позах артиллеристы были живы. Хочет сделать запасы продовольствия? Скорее всего, потому что в азиатский гуманизм фельдфебель не верил, а слово "человеколюбие" и сам полагал чисто гастрономическим термином.

— Вы куда собрались, однако? — удивился Бадма неожиданной резвости гостей. — Не видишь — танк лечить надо? Арбайтен, понимаешь?

— Арбайтен? — немец с готовностью ухватился за знакомое слово.

— Натюрлихь! — блеснул эрудицией танкист. — Представляешь, какие-то шутхэры гусеницу порвали. Ремонтировать поможешь? Или боишься лишний раз задницей пошевелить?

— Просят помочь, — опять перевёл Ламм. — Иначе обещают порвать задницу шевелящимися гусеницами.

— Это как?

— Не могу знать, герр фельдфебель. Да и не хочу узнавать. Может, отремонтируем?

Несмотря на относительную храбрость Кребс также не был склонен к рискованным экспериментам и предпочёл согласиться. Через пару минут он уже деловито командовал своими солдатами, ежесекундно оглядываясь на полученный щедрый аванс — настоящий белый хлеб и небольшой кусочек копчёного шпика. От них так одуряющее пахло позабытой роскошью, что почти сразу же пришлось попросить убрать отвлекающее великолепие.

Но всё же до чего наивны эти нерусские! Да за такую щедрую плату можно было заставить толкать танк вручную до самой ремонтной мастерской. Страшно подумать — после окончания работы обещано три буханки и килограмм шпика на семерых! Это за гусеницу, а за ремонт башни — по банке тушёнки на двоих. Командиру — целую.

— Ламм, переведи... Господам танкистам не нужна почти новая пушка очень недорого? Что? Только прицел и затвор? Договорились. Гюнтер, сходи...

Вроде всё. Приказы розданы, личный состав озадачен, добровольные помощники принуждены к трудолюбию и добросовестности. Чего ещё желать? Бадма присел на нагревшуюся за день броню и зорким взором окинул местность. Как тут люди живут? Или здесь не люди? Ни степи ни тайги нет, в редком лесу каждое дерево пронумеровано, все звери в ошейниках... Где красота, где полёт вольной души? Срамота, однако.

А дома сейчас... А дома широкая степь, убегающая под копыта верного коня, деревянный восьмистенок у речки, ласковая дочь Очира-пастуха Сэсэгема, на которой надо непременно жениться сразу же, как только отпуск дадут. И зазвучала над немецкой равниной, похожей на чистенькое и ухоженное кладбище, красивая песня о большой любви. Мелодичная как хрустальное журчание весеннего ручейка, прекрасная как гроза над Байкалом, гармоничная как атакующий танк...

Уе сагшье унгэроол даа

Угхэньшье сайжа захалаал даа.

Би шамда яа золгохоо ерээб

Туруушиин дууран, туруушиин дууран.

Би шамда яа золгохоо ерээб

Туруушиин дууран, туруушиин дууран.

Глава седьмая

Все мы люди и конечно

Все доедем до конечной.

Все мы выйдем на конечной

В аккурат у райских врат.

И Господь нас спросит: — "Дети,

Чем прославились на свете?"

Что мы Господу ответим?

Тем, что пьём по три ведра?

Тимур Шаов.

Тюрингия. Берег реки Циммерманбрюккенстром.

— Да, герр штандартенфюрер! — в голосе обер-лейтенанта Руммениге, только что получившего звание майора, звучали подобострастие и ликование одновременно. — Нет, русских у моста точно нет. Что? О, я-я, да здравствует Великий герцог Гудериан!

Эрих бросил замолчавшую трубку на землю и устало привалился к стенке окопа. Тяжёлый разговор с начальником штаба дивизии совершенно вымотал его, но позволил объяснить ситуацию к своей выгоде. Вернувшиеся с опозданием на десять минут артиллеристы явились без пленных, но утверждали, что ни одного русского на расстоянии ближайших десяти километров нет. А на прямой вопрос о судьбе подбитого танка только смущённо отводили глаза, молча кивая на фельдфебеля. Сам Кребс хмурился и старался даже дышать в сторону. Видимо, стыдно за невыполнение приказа. Чего они там натворили? Сначала были слышны выстрелы, потом удары кувалды по железу... дикие крики на непонятном языке. Почти голыми руками вскрыли танк и уничтожили недочеловеков? Досадно. Но похвально.

А пленные... Да тойфель с ними. Пожалуй, и к лучшему — не пришлось потратить драгоценное время. А оно поджимало. Поджимало настолько, что даже пушку придётся бросить здесь, только не забыть оформить как погибшую в неравном бою и заверить печатью. Снарядов к ней нет и не предвидится, а из штаба сообщили о срочной передислокации. По слухам, доставленным разведкой, русские танки, проскочившие вчера на ту сторону реки, составляют лишь малую часть ударной группы большевиков. В том, что против них воюют именно большевики, Руммениге не сомневался. Кто ещё может так безжалостно уничтожить вполне боеспособную дивизию и не заметить этого? А сейчас, говорят, пошли в наступление основные силы.

Теперь дай Бог унести ноги. Интересно, куда теперь поведёт своих непобедимых воинов герцог Гудериан? Изначально, два с половиной года назад, в его планах был захват Чехословакии и установление там твёрдой власти, о чём говорит само название дивизии — "Великая Богемия". Но тут Советы подложили быстроходному Гейнцу большую свинью, поддержав мятеж полковника Штоцберга. А от Дрездена до Праги было рукой подать... Две недели ожидания у границы, в надежде на провал путча. Но он удался и оказался революцией. И горький вздох разочарования при получении приказа об отступлении.

Но это тогда. А сейчас тот же самый приказ доставил ни с чем не сравнимую радость. Не до высококалорийных продуктов — остаться бы в списке стоящих на довольствии, как говорят эти проклятые русские. Но жалко, до слёз жалко прощаться со славной вольницей. Ах, какие были времена! Могучие панцеркампфвагены Великого Герцога шутя разгоняли жалкие батальоны захудалых баронов, и мановением руки щедрый командир дивизии отдавал городки на разграбление своим доблестным солдатам. Сердце сжимается, когда вспоминаются стройные колонны, под барабанную дробь марширующие на очередную оргию или вакханалию. Эриху неоднократно приходилось и самому принимать в них участие. Разумеется, в офицерской компании, так как инструкции по безудержному кутежу и стихийным грабежам не одобряли панибратство с нижними чинами. И вот всё в прошлом, осталась только надежда...

— Гефрайтер!

— Яволь, герр майор.

— Вызовите ко мне фельдфебеля. Я буду ждать в тягаче.

Руммениге ушёл, а радист, бормоча проклятия, принялся сворачивать рацию. Приказ приказом, но за сохранность вверенного имущества приходится отвечать головой. Это майору хорошо — раз, и объявил пушку погибшей в бою. Простому гефрайтеру такое с рук не сойдёт. А к артиллеристам успеется, всё равно по пути. Но ходить никуда не пришлось. Вылетевший из-за бруствера длинный берёзовый дрын, из гуманности и маскировки обёрнутый каким-то тряпьём, описал в воздухе дугу и ударил присевшего на корточки радиста по затылку.

— Готово, герр фельдфебель.

— Отлично, Ламм, — похвалил Кребс, отряхивая с мундира прилипшие за время сидения в засаде колючки. — Как ты думаешь, Гюнтер, в комплекте с этим придурком радиостанция будет стоить дороже?

— Вряд ли, — солдат деловито упаковывал добычу в старую шинель, — господа танкисты просили что-то стоящее. А тут...

— Ты прав. А вот майора мы зря отпустили.

— Да ладно вам, герр фельдфебель, наши ребята всё равно за тягачом пошли. Он посолиднее будет. Тем более технику обещали брать за наличные.

— Думаешь?

— Так точно.

— Ну и ладно, пусть порадуется новому званию. Пошли, господин Бадма ждёт ещё полчаса.

Генерал Гейнц Гудериан, несостоявшийся герцог Богемский, в своё время не обратил внимания на неожиданно усилившееся Баварское королевство и теперь пожинал горькие плоды своей ошибки. Первый звонок прозвучал ещё в прошлом году, когда неизвестно откуда появившийся пограничный наряд остановил усиленный бронетранспортёром взвод разведчиков и попытался задержать нарушителей. Недоразумение решили смести с дороги огнём, но вызванное баварцами подкрепление имело противоположное мнение и пять танков. Следующие инциденты заканчивались не менее печально, бывало и с применением авиации. Тогда дивизия была занята в других землях и дерзкие выходки оставались без ответа, а потом стало вовсе не до этого. Сейчас тем более.

Какие могут быть мысли о мщении, если осталось всего две роты пехоты, отделение разведчиков, фольксштурмгруппа, три мотоцикла да штабной автобус? Единственная оставшаяся пушка сегодня погибла в неравном бою с бронированными русскими чудовищами, расстреляв последние снаряды. Но храбрые германцы сделали своё дело! Мост через Циммерманбрюккенстром — выход из готовой захлопнуться мышеловки, был свободен. Четыре раза за последние две недели удавалось ускользнуть, похоже, и сейчас получится уйти от погони. Тем более опоры моста должны быть подпилены головорезами Айсмана. Враг не пройдёт, но остатки техники "Великой Богемии" вырвутся. Только тревожило отсутствие новостей от гауптмана. Но он, скорее всего, согласно приказу вышел к героической батарее новоиспечённого майора Руммениге и вот-вот свяжется со штабом уже оттуда.

А потом "Великая Богемия" вырвется на оперативный простор и горе будущим побеждённым! Набрать новых солдат можно будет в Шлезвиг-Голштейне, оставшемся без присмотра после повешения местного пфальцграфа, и по совместительству самопровозглашённого адмирала, подгулявшими корсиканскими подводниками. Сам виноват — не нужно было делать стоянку в Кильском порту платной. Ах, бедный Карл... Из-за его жадности побережье теперь патрулируется совместно Великим Княжеством Литовским и Норвегией. Но если не лезть на рожон, то, скорее всего, удастся присоединить к дивизии пару-тройку баронских дружин, посулив им оплату наличными кроме обычной доли в добыче. Всё равно у себя много не заработают — король Хокон давно облизывается на Данию и очень ревностно относится к посягательствам на границы своей мечты.

Или набрать тех же самых датчан. Или даже шведы с удовольствием примут предложение послужить под доблестными знамёнами. Особенно если оно будет подкреплено добрыми английскими фунтами, уже изрядно подешевевшими, но ещё принимаемыми в некоторых европейских странах. А их пока в достатке — немецкая полиграфия всегда славилась качеством и добротностью. Конечно, специалист определит подделку после тщательной экспертизы, но неизбалованные достатком потомки викингов не побегут в банк с каждой банкнотой. Более того, бегать им будет некогда. Путь к славе придётся мостить именно их трупами. Чего жалеть новобранцев — присяга и в бой!

Бой... Бой... Генерала не оставляла мысль о какой-то упущенной из виду мелочи. Что-то неправильное промелькнуло сегодня, но за повседневной суетой забылось. Но что? И связанное именно с боем... Штандартенфюрер докладывал о почти полном отсутствии боеприпасов. Нет, не то. Разведка боем? Не она, эти дармоеды обленились до того, что даже шнапса себе добыть не могут. Расстрелять бы негодяев, а потом наградить посмертно, благо кресты можно раздавать хоть пригоршнями. Наградить!?

Вот оно! Гудериан хлопнул себя по лбу. Награды! Вагнер принёс на подпись приказ о "Железном кресте" для Руммениге, совершившего беспримерный подвиг. Это хорошо, но куда же тогда делся его противник, которому удалось эвакуировать семьдесят подбитых танков?

— Скажите, штандартенфюрер, — он повернул голову к начальнику штаба, умудрившемуся задремать на жёстком сиденье прыгающего по разбитой дороге автобуса. — Когда последний раз выходили на связь Руммениге и Айсман?

— Они уже четыре часа молчат, мой генерал.

— Четыре часа? Цум тойфель! — волосы под фуражкой Гейнца Гудериана встали дыбом в предчувствии опасности, а остальные чувства, особенно самосохранения, просто громко вопили о ней. — Назад! Срочно поворачиваем назад!

— Батоно камандыр, сывяз есть! Чито им сказать?

— Скажи им, что когда вернусь, заставлю весь рембат мой танк зубными щётками чистить, однако. Без порошка. И спроси, какая сволочь пометила на карте броды?

— Я их сам зарэжу! — радист сделал неприличный жест, видимо, обозначающий убийство, и что-то пробубнил в трубку по-грузински. — Нэ панимают, батоно старший сэржант.

— А ты на русском передай.

— Нэльзя. А вдруг эфир маленький дэвочка слюшает? Что она про дядю Шалву падумает? Пусть лючше Адам передаст.

— Как ты меня назвал, морда нерусская? — снизу раздался плеск воды и недовольный голос Мосьцицкого. — Я сейчас кое-кому из рации конфедератку сделаю.

— Отставить! — прикрикнул на подчинённых Бадма. — Какой пример новобранцам показываете? Займитесь чем-нибудь полезным.

— Давайте кораблики пускать? — предложил Клаус Зигби. Его, в прошлом недоучившегося инженера, всегда тянуло к технике. Даже деревянной.

— А я подводной лодкой буду, пся крев, — отозвался механик-водитель.

Два часа назад танк вышел к реке, но указанного на карте моста не обнаружилось. Не то, что его совсем не было — частично он присутствовал. Дымящиеся обломки наводили на нехорошие мысли о диверсии, наверняка проведённой фашистскими фанатиками. Точно ими, так как фрагменты тел в фельдграу начали попадаться под гусеницы метров за триста до берега. Танкисты отдали дань памяти мужеству погибших за заблуждения врагов, щёлкнув вхолостую бойками автоматов, но хоронить не стали. Во-первых, нечего, а во-вторых — что осталось, можно было собрать только граблями.

Бадма прошёлся по топкому лугу, сбегающему к реке, и подошел к воде чуть ниже разбитого моста. Волна плеснула и выбросила к его ногам посечённый осколками обрывок немецкого гауптманского погона.

— Это, похоже, наша работа, — Долбаев задумчиво почесал в затылке и крикнул: — Кямиль, ты зачем в мост попал?

— Я вообще не целился, командир, — ещё издали начал оправдываться наводчик. — У нас же башня не поворачивалась.

— Ну и что? Поднять пушку повыше, глядишь, и с перелётом пошло. Не пришлось бы сейчас брод искать.

— О, я-я, брот, — поддержали сидевшие на броне немецкие артиллеристы-добровольцы во главе с фельдфебелем Кребсом. — Брот отшень есть зер гут! Вкусно!

— Заткнитесь, проглоты, — осадил старший сержант изголодавшихся новобранцев. — Лезьте в воду, в этом месте дно помечено как твёрдое.

Результатом неудачной попытки форсировать реку стало то, что танк застрял на илистом дне, провалившись чуть не по башню в какую-то подводную промоину. Купленный у фельдфебеля за три бутылки шнапса тягач оказался слишком слабым и не смог вытянуть многотонную махину. И теперь экипаж вычерпывал воду подручными средствами, включая сапоги более всех пострадавшего от наводнения механика-водителя.

— Ну что, Церетели, помощь идёт? — Бадма требовательно посмотрел на радиста.

— Навэрна, батоно камандыр.

— Не понял...

— Плохо слышно. Савсэм проклятый нэмец раций дэлать нэ умеит, — Церетели с ностальгией погладил торчащую из воды крышку родной радиостанции и стукнул кулаком по приобретенному недавно раритету, с помощью которого и пытался наладить связь со своими. — Адын помехи кругом! Будта какой свинья савсэм рядом мотор завёл. Искра прабиваит.

— Зачем такие плохие слова говоришь? — возмутился наводчик. — Не надо про свинью, давай про барашков. Вот кончится война, командир, приезжай в Казань. Моя Лейсан такой азу приготовит!

— Он ко мнэ паедит, — радист хитро улыбнулся. — Тебе чачу пить нэльзя. Чем угощать будэшь?

— Пока нельзя, — согласился Джафаров. — Но если орден получу, то будет можно. Мне наш мулла, лейтенант Хусаинов, обещал. Так что приезжай, командир.

— Сначала ко мне, тут близко, — оживился башнёр. — И конца войны не нужно ждать.

С Клаусом Зигби спорить не стали. Действительно, до замка его папаши километров триста по прямой. И, судя по письмам, пленные пруссаки уже заканчивали ремонт, отрабатывая нанесённый во время одного из набегов ущерб. А что, можно будет и заехать.

— Я в армии останусь, — заявил механик-водитель. — Мы, Мосьцицкие, всегда служили.

— В которой армии останешься?

— Да мне без разницы, лишь бы воевать.

— Тогда, Адам, тебе в Баварскую стоит перевестись. Или в Корсиканскую. Наша, Советская, она самая миролюбивая — карьеру трудно сделать, — посоветовал Бадма. — Вот как закончишь училище, (орденоносцев, однако, без экзаменов берут) так и пиши рапорт.

— Не возьмут в училище, — тяжело вздохнул Мосьцицкий. — Происхождение у меня не того... бывшее польское.

— Ерунда. Водку пьёшь?

— Пью. И что с того? Католик я.

— Грех, однако. Большой грех. Слушай, а может тебе в буддизм перейти?

— Это как, товарищ старший сержант?

— Пошли, покажу! — Бадма вылез на башню и уселся прямо на броне. Через минуту рядом опустился заинтересованный механик-водитель. — Повторяй за мной... Ом мани падме хум!

— Немцы, командир!

— Какие, хара мангыт, немцы? В буддизме никаких немцев быть не должно, однако.

— Там! — Адам показал пальцем на трёх мотоциклистов, сопровождающих переваливающийся на разбитой дороге автобус. — И пехота ещё сзади.

— И ты молчал? Экипаж — к бою!

"Краткая историческая справка.

Мосьцицкий Адам Квасимирович. Родился в г.Белосток бывш. Польск. Респ. (в наст. вр. Белостокский р-н Гродненской обл. БССР) 2 апреля 1914 г. Ум. 5 августа 2030 г.

Генерал-полковник бронетанковых войск ООН. Герой Советского Союза. После выхода в отставку в 1982 году более известен как Адам-лама. Основатель и первый настоятель Ново-Краковского дацана. Автор знаменитой книги "Абхидхармасамуччая и марксизм"

С 1948 по 1970 гг. — вице-король Англии, Шотландии и Канады.

Член-корреспондент Берлинской Великокняжеской Академии Наук.

С 1970 по 1982 гг. — Начальник Секретариата врио Е.И.В. Николая Александровича Белякова.

Именем Адама Мосьцицкого назван город на вост. побережье бывш. США и монастырь в Шаолиньском районе Бурятской АССР.

Большой энциклопедический словарь. Имперское историческое общество. Н.Новгород. 2057г."

Там же. Два часа спустя.

Командир отдельной танковой бригады майор Карасс был человеком сдержанным, но сейчас не смог сдержать досады. Какой прокол, а? И пятно на репутацию. Очередное, потому что в пятый раз подряд упустить Гудериана способен только хронический неудачник. До последнего времени Роман Григорьевич себя таковым не считал — были основания. Карьера складывалась более чем удачно. Из бывших прапорщиков военного производства и парижских таксистов всего за два года дослужиться до майора Баварской Армии — это говорило о многом. И пусть кто-то саркастически ухмыльнётся столь невысокому званию... На первый взгляд так оно и есть. Но если учесть, что даже Его Величество Эммануил Людвиг фон Такс всего лишь полковник... А генералов всего два, да и то оба прикомандированные советские добровольцы — генерал-майоры Величко и Годзилин. Первый командует ВВС королевства, а второй контрразведчик, имени которого пугаются все добропорядочные бюргеры и бауэры от Рейна до Шпрее.

И вот неуловимый Гейнц подкинул очередную пакость. Опять сбежал, несмотря на то, что по пятам шли Двенадцатый дважды Краснознамённый бронетанковый и Нижегородский Гвардейский мотострелковый полки Его Величества. И как умудрился, сволочь? Не иначе душу дьяволу продал, с него станется.

Роман Григорьевич оглядел поле недавнего боя. Чадно дымящий "Опель" уже догорал — стопятидесятимиллиметровка старшего сержанта Долбаева превратила его в причудливо покорёженный железный букет с небольшими вкраплениями языков пламени. На месте, где предположительно шла пехотная колонна, сейчас ковырялись похоронная команда и прихваченный из соседнего городка пастор, пребывающий в глубокой прострации. Он в первый раз увидел работу крупнокалиберных снарядов так близко и потому постоянно путался при подсчёте погибших, которых до сих пор находили в самых неожиданных местах.

От снайперского огня удалось сбежать только мотоциклистам, бросившим свои машины на берегу и спасшимся вплавь. Скорее всего, с ними был и непоседливый Гудериан — не в его привычках трястись в неповоротливом штабном автобусе. И что теперь докладывать фон Таксу? Опять бегать по всей Германии, когда танки срочно необходимы в Австрии и Швейцарии?

Внезапный шум привлёк внимание Карасса, прервав печальный ход мыслей. Неподалёку от него распекал своих подчинённых герой сегодняшнего дня старший сержант Долбаев. Бадма ходил перед строем почему-то одетых в немецкую форму солдат и громко ругался на незнакомом языке. Роман Григорьевич прислушался и достал блокнотик, чтобы пополнить коллекцию командных выражений. Вообще-то смесь официальных байриша и русского порой выдавала такие перлы, но плох тот военачальник, что откажется от возможности повысить уровень знаний и боеготовности.

— Хара гоохой боохолдой Кребс! Запомни, тынык, ты уже в армии! И я вас, шулмусов, научу любить Советскую Родину, однако!

Стоящий перед старшим сержантом пожилой, лет сорока, немец со следами споротых нашивок на погонах виновато ковырял землю носком растоптанного сапога и молчал, пряча руки за спиной.

— Тебя, мунхоог, как человека приняли. А ты...

— Что случилось, товарищ Долбаев? — решил вмешаться комбриг.

— Да вот, товарищ майор, — пояснил Бадма, — пытаюсь растолковать новобранцам разницу между мародёрством и боевыми трофеями.

— А она действительно есть?

— Так точно! Честно поделенное — трофей, только для себя — мародёрство. Давай, Кребс, покажи товарищу майору, что ты хотел утаить и потом позорно сменять на водку.

Означенный боец жалобно всхлипнул и достал из-за спины заляпанную кровью генеральскую фуражку. Роман Григорьевич взял её, с интересом заглянул внутрь и схватился за сердце, прочитав надпись.

— Где нашли?

— Там, — Долбаев махнул в сторону прибрежных кустов. — В ней ещё немножко башки было, но этот боохолдой шуубун её вытряхнул. Надо? Сейчас принесёт.

— К чертям башку! — Карасс радостно потряс в воздухе трофеем. — Крутите дырки для орденов, орлы! А ты, Бадма, сразу две. А то и Героя по совокупности. Сам представление напишу, ей-богу.

Майор перекрестился и тут же вскрикнул, выронив фуражку. Она вспыхнула чёрным пламенем, странным и холодным. Даже на миг показалось, что солнце моргнуло, а на танк упала зловещая тень нетопыриных крыльев.

— Что это было? — спросил Роман Григорьевич, когда огонь пропал, не причинив видимого ущерба.

— Мангытсхээ шапку носил, однако. Баян-Хангаю молиться надо и брызгать много — злых духов отгонять.

— Святой водой?

— Нет, товарищ майор, водкой. Раньше всегда помогало, однако.

— Водка после победы будет, — комбриг отрицательно покачал головой. — И много. А сейчас нужно отвезти трофей товарищу королю. Справишься?

Бадма, которому не хотелось расставаться с верным танком, досадливо поморщился, что не укрылось от цепкого командирского взгляда.

— Что такое?

— Может, своим ходом, однако?

Карасс задумался. Пятьсот с небольшим километров можно за день пройти даже по немецким дорогам. И это выйдет не намного дольше, чем вызывать транспортный самолёт, отрывая его от перевозки раненых. Пока прилетит, пока старший сержант до аэродрома доберётся... Да танком и надёжнее — в горах до сих пор бродят дезертиры из "Великой Богемии", надеющиеся прорваться в Швейцарию. Пожалуй, и верно...

— Хорошо, давай своим ходом. А Его Величеству я радирую, на границе тебя встретят. И передай, что сами завтра начинаем погрузку. Будем дня через три.

— Так точно, товарищ майор, передам, — Бадма лихо козырнул и повернулся к своим: — Экипаж, слушай мою команду...

Место вне времени и пространства.

Над светлыми вершинами горы Мунку-Сардык вставало солнце нового мира. Правда, на взгляд Божественной бабушки Манзан-Гурмэ он вроде и оставался старым, но Эсэге-Малан повелел так считать, и она не стала спорить с мужем. Зачем сомневаться в мудрости властителя небес? Есть более достойные пожилой и уважаемой женщины занятия. Такие, например, как чтение серебряной книги, в которой явлены судьбы всех её подданных. А их, спасибо другу Николе-бурхану, советской власти, девяноста девяти тенгриям и лично товарищу Сталину, с каждым годом становилось всё больше и больше.

Бабушка любила в свободную минуту просто полистать книгу, наблюдая за деяниями героев. Иные были настолько хороши, что порой Манзан-Гурмэ не выдерживала и чуточку помогала своим любимцам. Совсем чуть-чуть, не больше пары строчек... А то обидно бывает, когда хорошему человеку на роду написано погибнуть в цвете лет. Жалко. И потом, как однажды сказал при встрече Александр Христофорович Бенкендорф (большой начальник, однако, сидящий на белой кошме у подножия трона Русского Бога): — "Не стоит ждать милостей от природы. Пролетарское чутьё — вот важнейшее из искусств".

Ну как не помочь вон тому воину, едущему на своём танке по извилистой лесной дороге? Как бросить его на чужбине? Немного путь сократить, усталость убрать, добавить соляры в баки... Он давно уже бабушке приглянулся — ладный, храбрый, пригожий. И мысли хорошие, добрые. О доме, о любви...

"Однако, хорошо!" — думал Бадма, сидя на башне и свесив ноги в открытый люк. — "Главного бандита прибили, фуражку отдам — два ордена получу. Отпуск дадут — домой поеду. Не насовсем, ненадолго, только жениться. Уж за героя-то Очир Дармаич свою Сэсэгму точно отдаст".

На странице серебряной книги появился образ стройной черноокой девушки в синем дыгыле, едущей на коне, а сам Бадма вспомнил робкие поцелуи в тальнике над рекой, вкус свежей курунги... Однако, совсем хорошо стало! Манзан-Гурмэ осторожно смахнула слезу умиления — какой молодец, всё о любви да о любви, за столько времени ни разу о водке не вспомнил. Таких людей Божественная бабушка уважала.

— Ахтунг! — донеслось с неба. После крика на раскрытую книгу упало что-то липкое и вонючее. — Их бин шайзештурмфогель!

— Cука ты долбанная! — от огорчения супруга властителя небес забыла родной язык. — Чтоб тебя в полёте раскорячило и об землю шлёпнуло, дристуна крылатого! Испортятся же записи!

— Их бин шайзештурмфогель! — повторился вопль, и на страницу легла чёрная тень нетопыриного крыла.

А под гусеницей танка вдруг рванул неизвестно кем и когда установленный фугас, от которого сдетонировал боекомплект. И тишина...

Очнулся Бадма на охапке свежескошенной травы посреди широкого поля. Слева от него были горы, высокие, упирающиеся в небо белыми вершинами, справа — пологие холмы, покрытые лесом. Под ближайшим холмиком стоял верный танк — обгорелый, без башни, с оторванной правой гусеницей. Вокруг суетились восемьдесят восемь механиков, все до единого в белых комбинезонах, с алмазными гаечными ключами и золотыми маслёнками. Рядом два здоровенных мужика с большими крыльями за спиной грузили в санитарные машины остальных членов экипажа.

— Куда вы их тащите? — Бадма считал себя ответственным за боевых товарищей и был настроен решительно.

— Ясен пень, в рай, — охотно откликнулся один из мужиков.

— А это что?

— То же самое, но с национальным колоритом. Да ты не бойся, командир, ещё увидишься с друзьями. По одному ведомству проходите, хоть и подразделения разные.

— Тогда вот этого не трогайте, он буддист.

Словоохотливый ангел сверился с бумагами:

— Странно... У меня написано — бывший католик.

— Не-е-е, он даже в позе лотоса сидеть умеет.

— Точно?

— Что я, врать буду? — Бадма вспомнил скрюченные от сидения в холодной воде ноги Мосьцицкого и понял, что не кривит душой. — Сам видел.

— Ладно, забирай, — согласился ангел. — Опять что-то в отделе кадров напортачили. Вот здесь распишись.

После того как была поставлена затейливая закорючка и четыре кляксы, Адам открыл глаза.

— Где я? — но, увидев инструмент в руках механиков, сам себе и ответил: — В раю...

Послышался стук копыт, и прямо из воздуха возник всадник на соловом коне. Слева у луки седла висел круглый щит, за спиной виднелся саадак с луком и стрелами, а в правой руке он сжимал кривую саблю. Почему-то с Анненской "клюквой". Бадма сразу узнал его, хотя и ни разу не видел. Ничего удивительного — мало кто может похвастаться личным знакомством с совестью, но, почувствовав однажды её угрызения, каждый определит — она.

— Здравствуй, защитник Шаргай-нойон!

— Здравствуй и ты, воин. Пойдём, я провожу тебя в рай, ибо по делам и награда!

— А здесь?

— И здесь тоже он. Но Небесный Полигон не для людей, а для их верных коней, с честью погибших, но не предавших. Пойдём, воин.

— Постой, Шаргай-нойон, мой боевой товарищ...

— Оставь. Посмотри на него. Неужели ты не видишь — он счастлив. Он нашёл свой рай и в другом месте будет страдать. Пойдём, воин.

— Эх, пошли, однако! — Бадма присел, чтобы перемотать портянки перед дальней дорогой, но тут же вскочил и вытащил из-под обгоревшего комбинезона фуражку. — Я не могу, защитник Шаргай-нойон. Я не выполнил приказ и моё место не там, понимаешь?

— Хаишта, Бадма-мэргэн! И не печалься, ибо смерть твоя была достойной.

— Но дело несделанным...

Всадник нахмурился, собирая морщины на лбу.

— Да, долг превыше всего, — и громко свистнул. Рядом с ним всё так же из воздуха появился ещё один конь — огромный чёрный иноходец под серебряным седлом. — Садись, поехали к начальству, пусть оно решает, однако.

Небесный дворец поражал красотой и великолепием. Огромная золотая юрта, серебряная коновязь — воплощение мечты кочевника. Только стенд со свежими газетами немного выбивался из общей картины, но не портил её. На перекладине коновязи сидел орёл Ехэ-шубуун, негромко матерясь на всех известные ему языках, и чистил клюв и когти.

— Чего это он? — спросил Бадма у своего провожатого. — Разве можно ругаться в таком месте?

— Мне можно, — ответил орёл. — Проходи, не задерживай. Не создавайте очередь, товарищ.

— Действительно... Если птица говорить умеет, то не стихи же ему рассказывать. Быстро научился?

— Ты к Владыке пришёл или в стол справок? — недовольно проворчал Ехэ. — Надо было, и заговорил.

— У нас в батальоне старшина один есть. Вот это специалист — за два часа даже эстонца обучить русскому языку может.

— Так быстро? — Шаргай-нойон не был специалистом по европейским видам мелкой нечисти, но кое-какие слухи доходили и до него.

— Трибунал, однако, больше времени не давал.

— Молодец. Хорошие у тебя друзья, Бадма-мэрген.

— Кто, эстонцы?

— Нет, я про Трибунал-хана, — Шаргай спешился и показал саблей на открытую дверь. — Заходи, там решат твою судьбу.

Владыка неба патриарх Эсэге-Малан сидел на золотом троне и занимался разбором очередной свары между пятьюдесятью пятью добрыми и сорока четырьмя злыми тенгриями. По уму, конечно, такие вопросы должен решать Гэсэр, но после мерзкого пасквиля, написанного в городе Лукоянове, он отказывался спускаться на землю. Гордый, понимаешь. А видеоконференции же не признавал принципиально.

Появлению Шаргай-нойона и Бадмы патриарх даже обрадовался и прикрыл газетой лежащий на столе ноутбук. Работа подождёт, всё равно то и дело зависает, и пока подойдёт обещанный Николой-бурханом специалист по антишутхэрам, можно спокойно поговорить с достойными людьми.

— Сайн байна, воины! Присаживайтесь к столу, отведайте угощение, выпейте священного напитка, — в голосе Эсэге-Малана вдруг послышалось сомнение. — Или сразу по коньячку?

— Я на службе, Великий, — осторожно напомнил Бадма.

— А я? — внезапно разозлился небесный патриарх. — Работаю днём и ночью, глаз не смыкаю... А дел всё больше и больше. Вот скажи, какому му..., хм... мужественному человеку пришло в голову присоединить к Бурятии ещё и Монголию?

— Так не всю, товарищу Чойбалсану выделено место для проведения Великих Хуралов...

— Ага, под Пекином. И что, мне от этого легче стало?

— Да, но...

— Ладно, забыли, — отмахнулся Владыка Неба. Сзади него появился невысокий стол. — Присаживайтесь, это приказ.

Бадма дисциплину понимал, поэтому не стал спорить. А перекусить и вправду не мешало: после боя у немецкой речки с труднопроизносимым названием было просто некогда. Съеденные же по дороге бутерброды с колбасой из сухого пайка в счёт не шли. Им не сравниться со здешним угощением — позы, истекающие соком, конский урбян, варёное мясо, чаши с молоком и архи...

— Ну, за знакомство! — когда гости чуть перекусили и выпили чашу гостеприимства, Эсэге-Малан первым поднял стакан. — Начнём с главного.

— Разве коньяк главное в нашей жизни? — Бадме случалось раньше мешать пятизвездочный "Арарат" с молочной водкой, а потому представлял завтрашнюю медленную смерть. — Может, без него?

— Причём тут коньяк, воин? О нём ли разговор? Я о жизни вообще, — пояснил патриарх. — Как вы там, в Нижнем Мире? Тучны ли стада, хороши ли овцы и кони? Не идёт ли царь Салтан бусурманить христиан?

— Что?

— Ой, извини, перепутал. Вчера с поэтами... Не обращай внимания.

Бадма и не обращал. Он понимал, что русский Бог на вероисповедание не смотрит, и будь ты хоть трижды Владыкой Неба — припашет работать на благо Родины. И не только христиан, а и чукчей начнёшь защищать от неведомого царя Салтана.

— Овцы и кони сыты, коровы дают белую пищу по доброте твоей и твоих детей, о Великий, — неторопливо, как предписывали обычаи, ответил Бадма и добавил: — Воины храбры, броня крепка и танки наши быстры.

— Крепка, говоришь? — Эсэге-Малан с сомнением посмотрел на прожжённый комбинезон танкиста.

— Правду он говорит, старый, — голос вошедшей в юрту бабушки Манзан-Гурмэ отвлёк патриарха от дальнейших вопросов. — Злые духи сгубили экипаж машины боевой.

— Из наших кто? Убью ханзохынов!

— Не ругайся, людей бы постыдился. И пьёшь с утра.

— У нас всегда утро.

— Тем более. А воина обратно отправь, ему только через семьдесят лет мало-мало помирать. Угробил немецка шулмус хорошего человека, нохоой. Возвращай немедленно на землю, пусть живёт.

— Погоди, жена, не торопись. У меня же отчётность.

— А у него приказ. Забыл, что Яса говорит? А Николе-бурхану сообщишь об ошибке.

— Ага, и опять, как в прошлом году, переходящее Красное Знамя не получим. Кимереть по шести показателям впереди идёт.

— Нечистого духа, которому Гудериан душу продал, предъявишь. Его Ехэ-шубуун поймал. И съел.

— Так чего тогда предъявлять?

— Так не сегодня же? А завтра будет. Тот же самый хуухэ шубуун шаазгай, только сильно бывший в употреблении, однако. У Николы микроскоп есть?

— У Николы всё есть, — кивнул Эсэге-Малан. — Шаргай, пусть Великий Орёл отнесёт воина обратно.

— И танк, — попросил повеселевший Бадма.

— Танк нельзя, он на профилактике. Завтра переправим.

— А мехвода моего?

— Может, тебе ещё взвод добрых тенгриев? И не торгуйся с Владыкой небес!

Божественная Бабушка наклонилась и что-то прошептала мужу на ухо.

— Ладно, тоже завтра. Только учти — инструмент ему не отдадим, пусть своим обходится.

Бадма вспомнил командира ремонтного батальона старшего лейтенанта Рабиновича, с благоговейным ужасом отзывавшегося о предусмотрительной запасливости Адама Мосьцицкого, и улыбнулся:

— Хорошо, о Великий.

— Вот и договорились. Ехэ-шубуун! — раздался хищный клёкот, и в распахнутую дверь золотой юрты просунулась громадная голова Великого Орла. — Отнеси его обратно. И осторожнее, по дороге не помни. Прощай, воин, мы ещё обязательно встретимся. Только сам сюда не торопись.

— А танк? — напомнил Бадма. — У меня приказ.

— Да, — поддержал Шаргай-нойон, — без боевого коня никак.

— Эсэге-Малан посмотрел на орла:

— Ехэ, поможешь? А я тебе разрешу в Нижнем Мире на китайские самолёты охотиться. Что? Договорились, и на английские тоже. Ну всё, летите. Хотя постой, Шаргай что-то хочет сказать.

Нойон отцепил от пояса и отдал Бадме кожаную флягу.

— Держи, пригодиться.

— Это та самая вода?

— Она, — улыбнулся небесный воин. — Раны заживляет, усталость снимет, и для мужской силы самое оно. А теперь иди, товарищ генерал.

— Я старший сержант.

— Иди-иди... И не спорь с теми, кто видит будущее.

Глава восьмая

В наш город въехал странный хиппи на хромом ишаке.

Носили вербу, в небе ни облачка.

Он говорил нам о любви на арамейском языке,

А все решили: косит под дурачка.

Ему сказали: — "Братан, твои призывы смешны,

Не до любви, у нас программа своя.

Идёт перфоменс под названьем "Возрожденье страны".

Часть вторая. Патетическая.

Тимур Шаов.

Где-то в Баварии.

Абрам Рубинштейн с опаской смотрел на готовящегося к процедуре излечения Бадму Долбаева и недоумевал. Это почему товарищи генералы, аж целых три, не остановят творящееся мракобесие? Сам он, будучи девяностопроцентным атеистом с лёгким уклоном в ортодоксальное православие, раньше относился к подобным действиям достаточно равнодушно, но когда дело дошло до экзотических процедур над командиром, заметно обеспокоился. А вдруг повредит? О том, что можно остановить начинающуюся гангрену странными манипуляциями с большой кожаной флягой и невнятным бормотанием, и речи быть не могло.

Тем временем танкист (хоть это немного успокаивало Абрама) зачем-то нахлобучил на свою голову задом наперёд помятую генеральскую фуражку, обрызгал с головы до ног лежащего на носилках фон Такса и протянул руку за водкой. Чёрта с два Рубинштейн бы её отдал, но под требовательным взглядом генерал-майора Архангельского оторвал от сердца запечатанную белым сургучом бутылку. Перед началом церемонии, не веря в её успех, он предлагал использовать спирт, но Бадма отказался. Дескать, европейские духи слишком нежные и хрупкие, и при воздействии более крепких напитков могут быть буйными и непредсказуемыми. Пришлось пожертвовать неприкосновенным запасом.

Королевский механик-водитель беспокоился напрасно — бережливый бурят налил полный стакан, но выплеснул из него только по несколько капель на каждую сторону света. Потом сделал небольшой глоток и протянул водку генералу Архангельскому, как самому старшему.

— Выпить надо, однако. Всем.

Эта часть лечения понравилась Рубинштейну больше предыдущей. Особенно потом, когда ритуал совместного распития стакана закончился и Бадма предложил закрепить успех.

— Теперь много пить надо. Иначе злой дух, который из короля выйдет, в нас залезет.

— Да я этих духов по три десятка перед завтраком... — пробурчал генерал Раевский, похлопав по странного вида автомату.

— Что, отказываешься? — удивился третий генерал, который Абраму так и не представился. В стёклах его пенсне отражалось и подмигивало пламя костра.

— Что значит, "отказываюсь"? — Изяслав Родионович нахмурил брови. — Водку буду, но не из-за боязни какой-то нечисти, а из принципа. Мне, Лаврентий Павлович, не пристало... Ну, ты понимаешь.

— Зря, — в голосе генерала в пенсне прозвучало искреннее сожаление.

— Думал, тебе больше достанется? Фигушки.

— Да я не о том. Понимаешь, Изяслав Родионович, не чувствуешь ты самой сути, в корень действа не зришь. Это же не просто пикник какой на обочине, тем более таковым и не является... Вот скажи — отчего русский народ водку пьёт?

Раевский задумался. Видимо, Лаврентий Павлович собирался подвести философскую базу под намечающуюся гулянку. Надо же, а на первый взгляд про него такого и не подумаешь — интеллигент интеллигентом. Стёклышки поблёскивают, лысина опять же... Как есть профессор какой-нибудь биологии из Конотопского университета. Впрочем, кто знает, может быть, именно профессора и бухают всё свободное от науки время.

— Не так уж много пьёт русский человек, — вступился Изяслав Родионович за репутацию родного народа. — Разве что с устатку, после бани, в праздники. Да с получки если чекушку возьмёт. Или там от простуды. Не сравнить с теми же французами. Вот кто квасит по-настоящему. Немцы ещё... По объёму вроде и немного, но если засчитывать по результату — рекордсмены.

— Товарищ король не такой! — Абрам Рубинштейн не дал в обиду Его Величество.

— А вы, товарищ сержант, не путайте добропорядочного баварца, два года как русского, с разными прочими гансами. Король бы не одобрил. И народ его в том поддержит. Вы когда-нибудь слышали о диких оргиях, устраиваемых пруссаками ежегодно близ Мюнхена? Нет? Эх, молодёжь...

— Простите, товарищ генерал-майор, но я провёл молодость в Америке.

— Вот! — Раевский указующе наставил палец, и Рубинштейн поёжился. — Вот они, недостатки американского образования.

— Изя, — недовольно произнёс Лаврентий Павлович, — мы отвлеклись от темы, и ты не ответил на мой вопрос.

— Какой, о пристрастии русского человека вот к этому? — генерал посмотрел на костёр сквозь стакан и медленно, сквозь зубы, выцедил его. — А нету никакого пристрастия, товарищ Берия. Всё зависит от моего желания. Захотел — выпил. Спроси у Гавриила Родионовича, как мы с ним в Сирийской пустыне... Или на Синае. Воды не было, не то что водки. И представь, обошлись.

— Сравнил, — хмыкнул Лаврентий Павлович. — Вы с товарищем Архангельским не совсем... хм... Не о вас речь.

— О ком же? Или я чего-то не понимаю, или ты сам запутался.

— И вовсе не запутался.

— Конечно, вы, опричники, всегда отличались хорошей памятью.

— Я опричник? — товарищ Берия тонко улыбнулся. — А вот в письмах князя Курбского...

— Курбский врёт! — Изяслав Родионович отчего-то покраснел.

— Да, но...

— И он врёт! — рассердился Раевский. — Слушай, Лаврентий, ты специально всех от сути вопроса уводишь?

— Какого?

— Про русский народ и водку.

— А кто меня всё время перебивал?

— Может быть, это Курбский перебивал? — робко предположил Абрам, который очень не хотел, чтобы ссорились генералы. Крайним-то всегда останется сержант. — Мне его фамилия сразу не понравилась. Это не родственник Троцкого будет?

Генерал-майор Берия неожиданно поперхнулся и долго кашлял. Потом, сняв пенсне и вытерев выступившие слёзы, ответил:

— Возможно, вы и правы. Такую гипотезу историки ещё не рассматривали. Надо будет подсказать Михаилу Афанасьевичу.

— Не шути так, Палыч, — подал голос товарищ Архангельский, до этого молча поджаривавший на костре ломтик сала. — Тебе ли не знать, на что способен отмороженный талант в своей беспощадной любви к Родине. Давай лучше о бабах. Или о водке.

— Да, действительно, — согласился Лаврентий Павлович. — На чем я остановился? А, вспомнил. Так вот, русские люди пьют от своего большого благочестия. Кстати, товарищ Чкалов, не задерживайте стакан. Именно из стремления к чести и благу пьём эту гадость.

— Да? — удивился Валерий Павлович. — Нам раньше только о страхе Божьем рассказывали.

— Это будущие троцкисты уже тогда вредили, — Берия поправил пенсне. — Какой страх? Бога не нужно бояться. Вот вы его боитесь? Что же плохого сделал вам Господь? Нет уж, помолчите, а то опять... Его даже любить не обязательно.

— Постойте, а кого же тогда?

— Как это кого? Любите жену, детей, родителей. Родину любите. Мало? Так какого же хрена ещё надо? Кошку с собакой заведите, канарейку. Скажу вам честно, Валерий Павлович... Не нужно его бояться или любить — он помощи нашей ждёт.

— Сложно всё это, товарищ генерал-майор.

— Ничего подобного. Просто оставайтесь человеком. И достаточно. На первое время достаточно.

— А потом?

Берия кивком поблагодарил Бадму Долбаева, передавшего ему стакан, и ответил:

— И потом тоже.

Житие от Гавриила

Что-то Лаврентия Павловича в теологию потянуло. Дело, конечно, полезное и нужное, не зря же богословие ввели в обязательную программу для слушателей академии имени Фрунзе, а количество военно-духовных семинарий за последнее время увеличилось втрое. Но говорить об этом не место и не время. По моему мнению. Разумеется, у товарища Берии могут быть свои взгляды на столь важный вопрос. Да, скорее всего, и есть. И я их уважаю — Лаврентия Павловича и его взгляды.

Несмотря на тяжёлую судьбу, предательство тех, кому верил, вываленную на могилу грязь, он сохранил главное — любовь. Смотрю и удивляюсь — в Лаврентии нет ненависти, нет этого перегноя страха. Отненавидел и отбоялся... Да и был ли он, тот страх?

Ладно, лирика всё это. Важнее то, что с ним я за спину спокоен. А если Палыч с Израилом в паре, так вообще несокрушимая мощь. И пожнут, и посеют, и вспашут. Несмотря на кажущиеся различия и постоянные споры, убьют любого, кто усомнится в их миролюбии. И всё с любовью и всепрощающей улыбкой.

— Вот объясни, товарищ Берия, что ты понимаешь под благочестием? — требовательно спросил Раевский. — И как оно согласуется с водкой? Читал, помнится, одну версию. Так там питие оправдывается большой набожностью. Дескать, из-за многочисленных постных дней русские люди вынуждены есть пищу грубую и тяжёлую для желудка, а водка весьма способствует пищеварению.

— Как вариант, — согласился Лаврентий Павлович. — Даже не вариант, а вывод на основе практики. Приемлемо как одно из объяснений. Но на самом деле немного не так. Водка, в разумных пределах, естественно, обеззараживает организм и душу от мелких бесов и прочей нечисти. К сожалению, как и всякое лекарство, в больших дозах она становится ядом. Бесы, конечно, вымирают, но не столько от лечебного эффекта, сколько от голода, потому что убитая передозировкой душа в пищу им уже не годится.

— Постой, — перебил Раевский, — по-твоему, алкаши являются самыми безгрешными людьми на земле?

— Я разве так сказал? Наоборот, наличие души и является определяющим человека признаком. А при её потере... Труп, ходячий, но труп.

Впечатлённый новой информацией Рубинштейн с опаской посмотрел на протянутый ему стакан.

— Не бойся, Абрам, мы же в меру, — ободрил Изя. — Правда, Лаврентий Павлович?

— Причём здесь мера, Изяслав Родионович? — Берия подмигнул королевскому механику-водителю. — Мы пьём за здоровье товарища фон Такса, а за други своя и душу положить не жалко.

Успокоенный Рубинштейн осушил стакан в три глотка, не почувствовав вкуса. Для короля не только души, вообще ничего не жалко!

— А вот скажите, товарищи генералы, — слегка захмелевший, а потому храбрый Абрам задал мучивший его вопрос. — Вот вы наверняка коммунисты, подозреваю, что даже живого Ленина видели, а разговариваете о вещах, историческим материализмом не признанных. Как соотносятся вера в передовую марксистско-ленинскую теорию и та же вера, но в бесов и нечистую силу? Существование души, да, оно доказано и прописано в Конституции. Но остальное?

— Эвон как вас нахлобучило, молодой человек, — со странной смесью одобрения и лёгкой зависти к юным годам танкиста произнёс Лаврентий Павлович. — И Карла Маркса сюда приплели. Вообще, какое отношение имеет этот отъявленный русофоб к светлой идее построения коммунизма в Советском Союзе? Что он путного сделал для России, если не считать невнятного разделения общества на пролетариат и буржуазию?

— Но товарищ Ленин говорил... — попробовал возразить Рубинштейн.

— Владимир Ильич велик, бесспорно, — Берия не стал разочаровывать собеседника и открывать всю глубину своих познаний. — Но его обманывали. Знаете, это у нас традиционно — бояре обманывают царя, царь ничего не знает, народ безмолвствует. А потом какие-то сволочи разбудили Герцена.

— Простите?

— Это я так, о своём. Так вот... Товарищ Ленин, при всей своей великости, которую отрицать не только очевидная глупость, но и грех... Да, молодой человек, он имел существенный недостаток — удивительную доверчивость. Поэтому все его обманывали. Сначала Маркс с Энгельсом, потом Плеханов с Мартовым, Надежда Константиновна... Нет, это мы, пожалуй, опустим. Потом были Троцкий, Каменев и Зиновьев. Врали, нагло врали, глядя прямо в добрые и ласковые глаза вождя мирового пролетариата. А сам он хороший! И отрицать сей отрадный факт может только последний негодяй. Надеюсь, юноша, вы к ним не относитесь?

— Никак нет, товарищ генерал-майор!

— И это радует. Так что не нужно мне тут рассказывать про передовые теории. Только мы, верные ленинцы, знаем — Владимир Ильич непогрешим, несмотря на отдельные недостатки. А про Маркса забудьте. Понятно объясняю?

Растерянный Рубинштейн кивнул.

— Что же касается существования разной нечисти и бесов, — продолжил Лаврентий Павлович, — то этот факт советской наукой давно уже не отрицается. И доказательства тому общеизвестны. Вы, товарищ сержант, когда-нибудь Троцкого видели?

— Никак нет!

— Вот! А он есть. Так что не надо приписывать мне пошлую мистику. Мы материалисты, как и полагается настоящим большевикам. А то, что некоторые буржуазные недобитки, в силу своей ограниченности не способные понять суть тонких материй, объявили мистикой, существует на самом деле.

Абрам проникся пониманием буржуазной неполноценности и с опаской огляделся вокруг. И где они тут, эти невиданные им, но ведомые передовой советской науке материи? Пусть только вылезут, и настоящие большевики (а по мнению Рубинштейна каждый уважающий себя танкист таковым является) научат их чистить репку поперёк чешуи. А это не они ли лезут?

Бадма Долбаев еле успел перехватить руку потянувшегося за гранатой Абрама и пояснил, указывая на появившуюся над кустами огромную орлиную голову:

— Это свои, однако. Ехэ-шубуун прилетел. Мне пора.

— Ты куда собрался? — удивился Израил. — Хорошо, вроде, сидим.

— Надо, — бурят развёл руками. — Мне дали всего четыре часа. Если не вернусь на место взрыва своего танка — совсем сдохну. Тонкие материи, однако.

— А как же фон Такс?

— Утром как новый будет, — заверил Бадма. — Шаргай-нойон обещал.

Изя кивнул в ответ:

— Этот врать не будет, в отличие от Маркса. Хороший дядька, я у него в своё время уроки сабельного боя брал.

Интересно, а мне такие этапы жизненного пути моего напарника неизвестны.

— Когда успел? Почему не знаю?

— А ты занят был, — заржал Израил. — Во глубине сибирских руд после побудки Герцена. Кстати, а кого недавно Лаврентий Павлович сволочью назвал?

— Троллите потихоньку, коллега? — ядовитым голосом поинтересовался Берия. — Я имел в виду декабристов, а Гавриила Родионовича, если мне не изменяет память, по этому делу в январе арестовали. Так что учите матчасть, Изяслав Родионович.

— Слив засчитан, — опять засмеялся Изя.

— Отставить разговоры! — пришлось прикрикнуть на подчинённых. — Или вы забыли, что такое государственная и военная тайны? Лаврентий Павлович, возьмите со всех подписки о неразглашении.

— И с орла?

— С него в первую очередь. Выполнять!

— Есть! — коротко ответил Берия и потянулся к замаскированному ноутбуку.

— Вручную, — напомнил я. — И перьевой ручкой. Не плодите анахронизмов, товарищ генерал-майор.

Три недели спустя. Италия.

Богемиен зольдатен,

Унтер-официрен,

Дойче генерален,

Нихт капитулирен.

Растягивая меха потрёпанного баяна, Его Величество Эммануил Людвиг фон Такс пребывал в меланхоличной задумчивости. Потехинская гармошка механика-водителя, к которой он привык с начала войны, сгорела вместе с танком у Женевского озера, а потому приходилось играть на чём ни попадя. Свежий ветерок, несущий прохладу с недалёких Альп, трепал рыжую шевелюру короля и выбивал скупую мужскую слезу из глаз сидящих вокруг штабного СМ-1К танкистов. А может, то не ветер? Может, вспомнились пылающие машины на подступах к швейцарской столице и не вернувшиеся оттуда товарищи?

Абраму Рубинштейну настроение командира не нравилось. Дела давно минувших дней и славные битвы, где бились они, хорошо вспоминать дома, в соответствующей обстановке, под приличествующие закуски и напитки. Тогда можно взгрустнуть, поплакать, помянуть друзей и выпить за врагов, непременно мужественно павших. Иначе и не враги вовсе, а так, дрянь, недоразумение, недостойное звания противника. Да, дома можно. Но не сейчас, когда разведка в любой момент может доложить об обнаружении итальянской армии, до сих пор успешно скрывающейся от принуждения к миру по-баварски. Нет, не такое настроение должно быть перед боем. Что это за достоевщина?

Рубинштейн решительно положил руку на меха баяна:

— Разрешите, товарищ король?

— Давай, согласился фон Такс и, отдав инструмент, уселся поудобнее, вытянув недавно вылеченную ногу.

Мехвод пробежался пальцами по ладам и подмигнул ефрейтору Шмульке, штатному запевале лейб-гвардейского батальона:

— Ну, Ваня, давай нашу?

— О, я, я, — согласился Иоганн и завёл частушку:

Эх, мы к Милану подъезжали

Итальяшек побеждать.

А швейцарцев раскатали, ух,

Много сладкого едять!

Доблестные солдаты Баварского королевства и многочисленные добровольцы дисциплинированно подхватили припев:

Опа, та опа, тупофая ократа,

Дьефка люпит Римский Папа,

Так ему и ната!

Шмульке продолжил:

Эх, где-то бродит толстый дуче.

Убегает, подлый гад.

Мы его не будем мучить,

Но порвём фашистский зад.

— Абрам, — фон Такс строго посмотрел на баяниста, — что за гнусности? Нас могут неправильно понять.

Рубинштейн молча пожал плечами, не переставая играть. Он, мол, ни при чём, вокс попули, так сказать... А хор грянул новый припев:

Опа, та опа, тупофая ократа,

Туче пусть себя полюпит,

Дьефка тут не ната!

Идиллическая картина привала была прервана самолётом. Разведчик Potez-39, в профиль похожий на беременного карася, свалился с неба прямо на поляну, по краям которой стояли замаскированные танки. На его крыльях и фюзеляже гордо сияли золотые треуголки Корсиканского королевства. Пилот выскочил из кабины и побежал к командирской машине, издалека опознав в фон Таксе старшего.

— А чего он не с нашими эмблемами? — удивился Абрам. — Собьют же нафиг.

— Нет, не собьют, — пояснил король. — Величко предупредил своих орлов, что оба корсиканских самолёта будут летать со своими опознавательными знаками.

— Оба?

— Ну да. Остальные прикрывают высадку на Сицилию и Сардинию эфиопского десанта. Сам Негус командует, не хрен собачий.

— И всё равно... Треуголки эти...

— Тебе что, жалко? Тем более граф купил самолёты за свой счёт. Теперь по чётным на разведчике летает, а по нечётным — истребитель. И неплохой, между прочим. Я наградные листы читал — двух макаронников завалил и полтора австрийца.

— Это как, Ваше Величество?

— Их этажерки по половинному тарифу оплачиваются.

Пилот, придерживая путающуюся в ногах планшетку, подбежал к танку.

— Monsieur le colonel! — отчаянно грассируя и размахивая свободной рукой закричал он. — Il y a beacoup de tanks de l"adversaire et le battalion des soldat sortent a l"arrier de notre armee.

— Ну наконец-то мы их поймали, — радостно потёр ладони Рубинштейн и не глядя бросил в открытый люк башни жалобно всхлипнувший баян. И попал, судя по эмоциональному возгласу радиста.

Фон Такс поднялся на ноги:

— К бою, воины Баварии! Танки коварного противника обходят нас с фланга!

— Какая неосторожность с их стороны, — улыбнулся Абрам. — Я таки напишу "Спасибо" на надгробной плите господина Муссолини. Кто-нибудь подарит мне карандаш?

— Monsieur le pilot, — повернулся фон Такс к лётчику, — quand ils se nous approcheront? Et comment votr nom?

— Dans cinq minutes. Antoine de Saint-Exupery, monsieur colonel!

— Так близко? У нас пять минут. По машинам! Антуан, прыгайте сюда.

Командирский танк, единственный не замаскированный, попятился кормой в редкий лес и застыл, выставив стомиллиметровую пушку из помятых кустов. В башне стало тесно, хотя угловатый лягушатник много места не занимал. Только жестикулировал, опасаясь за оставленный самолёт.

— Да чёрт с ним, — успокаивал лётчика король. — Я тебе другой куплю, ещё лучше. Или у товарища Сталина новый выпрошу. Не жадничай, Антоша. А этот пусть приманкой побудет. Вот, видишь, как припустили?

Показавшиеся из-за поворота танки противника, увидев вожделенную добычу, действительно увеличили скорость, хотя и до этого стремительно летели на двадцати километрах в час. Грозным клином тридцать новейших Fiat L6/36 шли на захват ценного трофея, первого с начала войны, и напоминали непобедимые легионы Римской Империи. Зловеще смотрели вперёд толстые стволы двадцатимиллиметровых пушек, мощная двадцатимиллиметровая броня надёжно укрывала экипаж из двух танкистов... Берсальеры в чёрной форме катили на велосипедах к славе и победе, глотая пыль и обильно потея. И ничто не могло остановить их неудержимый натиск.

— Где же мы их хоронить-то будем? — ефрейтор Шмульке бережно погладил крупнокалиберный "ворошиловский" пулемет.

— Ай, не переживай, Ваня, — отозвался Рубинштейн. — Если таки ты решишь проявить гнилую либеральную филантропию, так и быть, могу совсем недорого продать свою лопату.

— Заткнитесь оба, — попросил фон Такс негромким голосом. А потом крикнул: — Огонь!

Пушка рявкнула, и под звон выброшенной гильзы послышалось удивлённое восклицание мехвода:

— Ачоа?

— А ничо! — огрызнулся король. — Какого хрена бронебойный зарядили?

— Так танки же, Ваше Величество, — оправдывался Шмульке.

— Осколочным!

Дело пошло лучше, а когда к пушкам присоединились пулемёты, то и совсем хорошо. Пули величиной с сосиску легко брали лобовую броню итальянских танков и разносили в клочья экипажи, в отличии от болванок, пролетавших насквозь три-четыре машины. Через несколько минут от "Фиатов" остались не очень аккуратные кучи металла, взрывающиеся, когда огонь добирался до боекомплекта.

— Как по воробьям стреляем, — ворчал себе под нос Рубинштейн, направляя СМ-1К на разбегающуюся пехоту, бросившую велосипеды.

— Абрам, давай без фанатизма, — попросил Шмульке в промежутках между очередями. — Мне потом гусеницы отмывать.

— И что? — механик-водитель был зол, так как переезжая очередной вражеский танк прикусил себе язык. — Вот дослужишься до сержанта, найдём и тебе персонального ефрейтора. А пока стойко переноси тяготы и лишения военной службы. А лучше долбани того, слева....

Через три дня фон Такс и граф де Сент-Экзюпери сидели в таверне "Ostera dell operetta" и в который раз пили за братство по оружию. На груди у лётчика сиял новенький орден "Байриш Лейб-Штандарт", который король принёс самолично и с обмытия которого началось сегодняшнее утро, незаметно наступившее после вчерашних вечерних посиделок. Да почему бы и не расслабиться двум приличным людям во время затишья между боями?

Тем более, что предметом дружеской беседы служили не женщины или пошлые разговоры о выпивке, а темы возвышенные и благородные. Любовь, например. Любовь к литературе, как у графа, или к танкам, как у Его Величества.

— Нет, что ни говорите, граф, но в современной литературе наблюдаются некоторые упаднические настроения. Тенденции, я бы сказал. Ваше здоровье! Я не имею в виду нашу, русскую, а тем более советскую, они как раз превосходны и вне всяких подозрений. Давайте сравним того же Булгакова и какого-нибудь... допустим, Хемингуэя. И если у первого мы видим прекрасно прописанные образы советского человека (разве генерал Чарнота, отнимающий панталоны у господина Пуанкаре, не прекрасен?), то у второго... Чему хорошему могут научить описания жизни нищего и вечно пьяного журналиста, охотящегося на голубей в Булонском лесу? Или он кушал их в другом парке? Неважно, я никогда не понимал извращений, пардон, прелестей французской кухни. И ведь то же самое творится в живописи. Символисты, акмеисты, барбизонцы... Это сколько километров заборов они могли покрасить при правильной постановке вопроса, займись ими родное ОГПУ?

Сент-Экзюпери не ответил. Скорее всего он и не слышал страстного монолога Его Величества, с увлечением черкая что-то на салфетке.

— Посмотрите, месье, — граф подвинул рисунок фон Таксу. — Как вы думаете, что это?

— Понятно что — мой танк. Но где у него пушка?

— Увы, Ваше Величество, это удав, который проглотил слона. Но ваша версия мне кажется не менее оригинальной. Позвольте, — уверенным движением пилот добавил к картинке несколько штрихов. — И так получается даже, как бы это сказать... Эротичнее.

— Так выпьем же за это!

Граф с тоской в глазах оглянулся на стойку, где за спиной бармена виднелись многочисленные разнокалиберные бутылки, и предложил:

— Может быть, перейдём на вино?

— Исключено, Антоша. Ты что, не русский?

— Нет, mon colonel.

— Досадно, — фон Такс осуждающе мотнул головой. — Надеюсь, ты понимаешь всю глубину своей ошибки? Ещё по соточке за советскую живопись?

— Будьмо! — Сент-Экзюпери вспомнил любимый тост своего механика.

Внезапно в разговор вмешался худощавый человек с вдохновенным и голодным лицом, неизвестно как просочившийся мимо охраны:

— Простите, Ваше Величество, но я слышал что вы говорили о живописи. Некоторым образом... Понимаете... Как сказать...

— Смелее, друг мой, — баварский король был благодушен и настроен любить весь мир. — Так что вы хотели сказать, таинственный незнакомец?

— Простите ещё раз, Ваше Величество, но не нужен ли вам придворный художник?

— Мне? — удивился фон Такс. — У меня и двора-то нет. Хотя... постойте, камуфлирующую раскраску на танк можете нанести?

— Конечно, — поклонился гость.

— Тогда вы приняты на работу. Абрам!

— Чо? — откликнулся сидевший у стойки Рубинштейн.

— Ничо! Выдай товарищу художнику краску.

— У меня свои, Ваше Величество.

— Да? Как хотите. Абрам, покажи товарищу королевскому живописцу нашу машину.

Наутро Эммануил Людвиг фон Такс, король Баварский, слуга трудовому народу, отец солдатам и прочая, и прочая, и прочая, не узнал свой родной танк. Дикими, насквозь демаскирующими цветами на нём был нарисовал СЛОН. Именно СЛОН большими буквами. Пушка стала хоботом, катки — ногами, на корме — хвост, и страшно даже подумать, что изображено на днище. На башне надпись крупными русскими буквами "Элефанто ди Милано". А внизу скромный автограф — "Сальвадор Дали".

Глава девятая

Подполковник Матвей Сухостроченко

Прибыл поездом в город Москву,

Получить повышенье досрочное

И в столице побыть наяву.

А Москва, словно девка беспутная,

Предложила своё сатисфе,

Расстелив одеяло лоскутное

Казино, кабаков и кафе.

Сергей Трофимов.

Житие от Израила

Что ни говорите, товарищи, а спальный вагон есть одно из величайших изобретений человечества. Честью клянусь — никто из наших к этому руку не прикладывал. И крыло тоже. Они всё сами. Самородки, Кулибины... То вот такое чудо техники и комфорта на колёсах сделают, то атомную бомбу в гараже. За что и люблю людей. Хорошие они, хоть и сволочи. Нет, не обращайте внимания, ворчу просто так, для порядка. Хотя проводника, постоянно запирающего сортир, хочется прибить жестоко и медленно.

А в остальном путешествие меня вполне устраивает. Приятно дремать на мягком диване под мерный стук колёс, зная, что на столике лежит традиционная жареная курица и стоит суровым часовым початая бутылка "Столичной". Совсем как у героев недавно прочитанного опуса. Правда, ехали они в противоположную сторону и в несколько другой компании. И попутно пугали грозными удостоверениями сопровождающих поезд энкаведешников. Но в этом мире НКВД ещё нет, по-прежнему всё то же ОГПУ, так что здесь мечте либеральных писателей осуществиться не суждено. И хруста хлебобулочных изделий французского изобретения не будет! Гарантирую.

Впрочем, отвлёкся... После чудесного излечения фон Такса мы добрались до цивилизации и сели на поезд в Берлине, куда незадолго до этого вошли войска товарища Деникина. Нет, что вы, никакой агрессии или оккупации... Антон Иванович любезно пришёл на помощь угнетаемым славянским народам, о чём его попросили руководители местного "Комитета по воссоединению с исторической Родиной" — Эрих фон Краузе, Рудольф Гроссбег и Аарон Подопригора. Радостные толпы горожан, несколько дней подряд приветствующие освободителей, чуть было не помешали нам вовремя добраться до вокзала. Ликующие фрау и фройляйн, принарядившиеся по случаю праздника в вышитые сорочки, при виде военной формы пытались броситься на шею и крепко расцеловать. Ужас!

Их можно понять — три года гражданской войны, голод, отсутствие нормальных мужчин, почти поголовно призванных в свои армии новоявленными феодалами. А то, что у меня лет триста с лишним как аллергия на сомнительные немецкие прелести — никого не интересует. Не поверите — прикладом отбивался. Если бы не помог патруль норвежских королевских стрелков, то пришлось бы и в воздух стрелять, разгоняя проклятых фетишисток. Четыре гранаты на сувениры спёрли! Союзники же были суровы и непреклонны, а их нордические лица наводили ужас на местных жительниц, позволяя держать поклонниц на почтительном расстоянии.

Да, войска Его Величества товарища Хокона Седьмого тоже приняли участие в освободительной операции, так как последними исследованиями советских историков было подтверждено славянское происхождение древних викингов. Только не всех, а исключительно норвежских. Все остальные пока имели довольно мутное и неизученное прошлое, впрочем, напрямую зависящее от настоящего. Так, например, датские учёные упорно искали новгородские корни своих конунгов, но ослиное упрямство правительства сводило на нет результаты изысканий.

И хрен с ними, а мы едем в Москву. И в кои-то веки на приличном паровозе. Иосиф Виссарионович, когда узнал о появлении в Баварии так долго разыскиваемых товарищей, распорядился, было, доставить нас личным самолётом, благо он был под рукой вместе с Чкаловым, но Гаврила Родионыч отказался в пользу раненых. Да и нам с Лаврентием Павловичем захотелось просто прокатиться, посмотреть на страну из окна вагона, отдохнуть перед ратными трудами. То, что Сталин попытается припахать аж сразу трёх лишних генерал-майоров к работе, подразумевалось по умолчанию. Но на этот раз и возражать не буду — соскучился по нормальным человеческим проблемам, тем более карт-бланш от вышестоящего командования получен.

Не буду возражать... Но потом. А сейчас стучат на стыках колёса, тихонько похрапывает непосредственный начальник, доносится из соседнего купе дурацкий смех охмуряемой Лаврентием мадамы французской наружности и рубенсовских габаритов... А я смотрю в окно.

Что, скажете, будто из вагона нельзя увидеть страну? Зря вы. Это я на вид дурак-дураком, а так умный. И, в конце концов — кто у нас генерал? Правильно. А кто тогда дурак? Стоп, в зеркало не подглядывать.

Посмотрите, вот на переезде среди грузовиков, легковушек и телег — мотоцикл с коляской. Дед в телогрейке гордо поглядывает по сторонам — все ли видят купленный новенький холодильник? Вроде мелочь, а понимающему человеку достаточно для кое-каких выводов. Можно судить и о промышленности, и о благосостоянии народа, и даже о появлении частного автотранспорта. Да и о состоянии дорог. Из двух десятков машин только одна заляпана грязью. А ведь осень, вот и деревья стоят жёлтые, как китайские невесты на выданье.

Китайские... Китайские... Ах, да, давеча на вокзале в Орше купил свежую газету, вот и навеяло. На первой полосе большая статья об искоренении товарищем Егоровым антикитайских настроений в Маньчжурской АССР. После проведённых мероприятий настроения пришли в норму ввиду образовавшегося отсутствия причин. (Ох уж эти газетчики, где так учат изъясняться?) Кстати, а нет ли в действиях командующего Особой Дальневосточной Армией скрытой русофобии? Вполне — освободившиеся территории заселяет так называемыми экономическими беженцами из Соединённых Штатов, игнорируя интересы уже два года как коренного русского населения. Надо будет обязательно разобраться.

— Чего не спишь? — голос непосредственного начальника испортил мне всю задумчивую созерцательность и геополитическую философичность.

— Так время-то...

Гиви посмотрел на часы:

— Плевать. Наше дело солдатское, спим в прок.

Эх, командир! И в этом он весь — суров и прозаичен. Хотя, не спорю, бывают и у него проблески творчества. Гениальности, я бы сказал. Но, слава Богу, случаются они редко. Зато какие! Что стоит одно глумление над поляками в тверских глухих лесах или сломанные рёбра Пифагора. Может же проявить понимание прекрасного... Когда захочет. А сейчас вот спит. Господи, как банально и обыденно, при таких открывающихся перспективах.

А они великолепны. Наконец-то станем настоящими попаданцами и вполне официально займёмся прогрессорством. Гавриила Родионовича пусть товарищ Сталин назначит самым главным военачальником, благо опыт командования многомиллионными армиями у него ещё с прошлого тысячелетия, а я стану наркомом внутренних дел. Или государственной безопасности, тут надо подумать над уместностью переименования. А что, не самый худший нарком из меня получится. Не Лаврентия же Павловича на столь ответственную должность ставить? Во-первых, мягкий он слишком и добродушный, а во-вторых, пусть промышленностью займётся в союзном масштабе. Не зря ноутбук с собой таскает. А в нём, рупь за сто даю, наверняка чертежи автомата Калашникова, промежуточного патрона и атомной бомбы.

— Эх, развернёмся! Прямо руки чешутся в предчувствии великих дел. Англичанку, которая постоянно гадит, обязательно разбомбим. Не всю, всю не надо, пожалеем мирных жителей, но без промышленности они гадить уже не смогут. Или смогут, но под себя. Американцы... что делать с американцами? Уже сейчас понятно — "pax America" в этой реальности никак не вытанцовывается. Да и хрен с ними, будь что будет. Придёт наш "pax gavriilica" и всё расставит по своим местам.

Так, продолжим список обязательных для приличного попаданца мероприятий. Да, жалко, с Хрущёвым погорячились три года назад. Попал бедолага под "ворошиловские репрессии". Я бы его сейчас собственноручно...

— Изя, лимончик скушай, — окончательно проснувшийся генерал Архангельский не дал спокойно домечтать.

— Что? Зачем лимончик?

— Рожа у тебя такая...

Вот, вечно он недоволен. Сейчас прочитает лекцию о недопустимости вмешательства в естественный исторический процесс. Лицемер! Я же помню, как в былые времена... Орёл был, да... Теперь другим вольным птицам крылья на лету режет.

Я заглянул в зеркало на двери купе. Нет, вроде бы всё нормально. Чем опять начальник недоволен?

— Что-то не так, Гиви?

— А сам не знаешь? — Архангельский упёрся в меня тяжёлым взглядом. — Да на твоей физиономии всё написано. Даже атомная бомба.

Зря он так, ей-богу. Я же от чистого сердца.

— Забудь, — Гаврила показал внушительный кулак. — Не будет здесь никакого "ядрён-батона". А чтобы не искушать судьбу — лично займешься отстрелом всех возможных участников "Манхэттенского проекта". Списки фигурантов у Лаврентия. Понял?

— Конечно-конечно, — спешу согласиться с начальником. — Вот только зачем? Тем более ситуация в этом мире изменилась настолько, что в ближайшие годы про ядерное оружие никто и не задумается.

— Правильно, — кивнул Гавриил. — Некому будет.

— А наши?

— Твои проблемы... Займи их чем-нибудь более приличным. Пусть памперсы изобретут. Или, на худой конец, презервативы электроникой проверяют. И нехрен смеяться, — Гиви повысил голос. — Атом будет только мирным. А право на оружие массового поражения может быть только в руках Божьих...

— А мы...

— А мы ещё рылом не вышли, понял?

— Угу.

— Это хорошо. Ладно, я ещё вздремну. А ты поосторожнее со своими мечтами. Договорились, товарищ генерал-майор?

Я чего, дурак, спорить с начальством? Конечно же соглашусь. Но и мечтать мне никто не запретит. Это не грёзы какие — всё вполне осуществимо. Вот почему бы товарищу Сталину не сделать меня маршалом? И Лаврентий Павлович пусть будет. А Гаврила обойдётся, в простых генерал-полковниках походит. И так в армии которое столетие про него подозрительные слухи ходят. Он рассказывал? Тогда вы меня понимаете.

Оглянувшись на уснувшего командира, я подсел к столику и налил себе половину стакана. Ну что, за маршальские звёзды, товарищи?

Житие от Гавриила

Москва встретила нас мелким нудным дождиком и почётным караулом, который выстроился на оцепленном автоматчиками перроне Белорусского вокзала. Оркестра и пионеров с цветами не было. И студенток тоже, что не могло не расстраивать. Вместо них присутствовал Семён Михайлович Будённый, салютующий Почётным Революционным оружием. При виде золотой шашки глаза генерал-майора Раевского засияли нездоровым блеском. Зная его патологическую страсть к холодному оружию вообще и к наградному в частности, можно было спрогнозировать мысли Израила на несколько часов вперёд. Да и пусть. Пока у него есть цель, бредовые идеи о прогрессорстве отойдут на второй план. К сожалению, не покинут насовсем, но хотя бы до вечера человечество в безопасности.

Пока командовавший караулом подполковник заставлял своих бойцов производить нелепые и смешные размахивания карабинами, мы, не доверяя помощи проводников, выгрузили багаж. Подошедший Семён Михайлович с уважением покосился на ящики, украшенные неизвестной ему маркировкой, баулы ярко выраженного милитаристского вида и вскинул руку к фуражке.

— Здравия желаю, товарищи генералы.

— И вам не хворать, товарищ Будённый, — вылезший вперёд Израил пожал протянутую руку и сразу перешёл в наступление. — Златоустовская?

— Кто, шашка? Вам не понравится, Изяслав Родионович.

— Это почему? Прошлая очень даже ничего была... Давайте опять меняться.

— Товарищ Раевский, не мельтеши, — я решительно пришёл на выручку к легендарному командарму. — Добрый день, товарищ генерал-лейтенант. Нам, помнится, тогда даже и попрощаться толком не удалось.

— Это да... вы так неожиданно убыли.

— Мы же военные... хм, люди, Семён Михайлович. Правда, Лаврентий Павлович?

Берия промолчал. Он только улыбнулся, отчего начальник почётного караула вдруг заметно побледнел и вытянулся по стойке "смирно". Сопровождающие Будённого офицеры сделали шаг назад.

— Понимаю, кивнул командующий бронетанковыми войсками, по простоте душевной не заметивший некоторых нюансов поведения своего окружения. — Товарищ Сталин просил передать извинения — он не смог приехать. Дела.

На этот раз улыбнулся я. Сам позавчера в телефонном разговоре убеждал Иосифа Виссарионовича не привлекать лишнего внимания к нашим скромным персонам. К славе мы, за редким исключением, занятым сейчас созерцанием вожделенной шашки, не стремимся. Да и странно будет, если встречать трёх самых обыкновенных генералов, каких сотни, приедет Генеральный Секретарь ВКП(б).

— Сейчас в гостиницу, Семён Михайлович? — ещё во время памятного чествования челюскинцев в Кремле мы стали называть друг друга по имени и отчеству.

— Ни в коем случае, Гавриил Родионович. Товарищ Сталин просил привезти вас сразу на дачу к товарищу Ворошилову. Не против?

— Ни в коем случае, — повторил я слова Будённого и повернулся к Изе и Лаврентию: — Вы как?

— А багаж? — удивился Израил. — Нас с автоматами к Сталину не пустят.

— Пустят, — успокоил Семён Михайлович. — Есть особое распоряжение.

— Да? Тогда я и гранаты возьму. А остальное пусть грузят в багажник.

На даче нас ждал сюрприз. Из-за спины Иосифа Виссарионовича вдруг вынырнул подозрительно знакомый человек в странной военной форме и церемонно поклонился. На его плечах в такт поклонам колыхнулась густая бахрома роскошных эполет с шитым золотом вензелем "СБ".

— "Служба безопасности" — расшифровал Лаврентий Павлович и в недоумении поправил пенсне.

— Соломон Борухович! — радостно воскликнул Изя и схватился за бумажник.

Да, это был он. Бывший зека с затерявшегося в Северном Ледовитом океане судна, страстный любитель радиосвязи на коротких волнах и профессионал по вскрытию чужих сейфов, человек, имеющий многочисленных троюродных родственников в половине цивилизованного и трети нецивилизованного мира. Нынешний президент Балтийской Конфедерации, дядя галицийского кагана и корсиканского короля... Это всё он — Соломон Борухович Сагалевич.

А ведь изменился с момента нашей последней встречи. Причём в лучшую сторону. Немудрено, что многоопытный Лаврентий Павлович не узнал его сразу. Округлился, отъелся, и из древнего старика стал пожилым, но вполне ещё крепким мужчиной.

— Товарищи, вы таки представить не можете всей радости, которую имеет старый Соломон от этой встречи! — в порыве чувств Сагалевич бросился обниматься.

Я не стал уклоняться, только спросил после взаимных похлопываний по спине:

— Вы, Соломон Борухович, разве уже без внутреннего содрогания произносите слово "товарищ"?

— Таки да! — балтийский президент отпустил меня и переключился на Лаврентия Павловича. — Вспомните, кем был Сагалевич в бытность свою господином? А лучше не вспоминайте. Зато сейчас... Представляете, в прошлый визит в Лондон, четыре констебля упали в обморок едва увидев мой паспорт. Таки не поверите — никого не трогал!

— И не верьте, — наконец-то Сталин смог вставить хоть слово. — Полицейские испугались не его, а буденновки. Вы слышали клеветнические измышления западной прессы о разгроме Лондонского зоопарка дивизией красных конников?

— Нет, мы не в курсе, — предельно честно ответил я. И, в принципе, нисколько не покривил душой. Да, послужил причиной этих слухов, но их самих не слыхал.

— Давно уже было, — пояснил Иосиф Виссарионович. — Товарищи, а что это мы на пороге стоим? Соломон Борухович, вы закончили обниматься?

— А я разве задерживаю? Можете начинать без меня. Вы разве не видите — Изяслав Родионович ещё не охвачен братской любовью моего народа.

— Еврейского, что ли? — удивился Будённый.

— Ай, не говорите глупости, Семён Михайлович, — всплеснул руками Сагалевич. — Откуда в моей стране еврейский народ? Они все у вас. А у меня, согласно последней переписи населения, их и не осталось. Разве что только я, тётя Роза Гогенцоллерн с семейством, два разорившихся банкира, аптекарь Гоги Ревазович Циммерман, бригада сталеваров да четыре дивизии быстрого реагирования. И всё. Говорю же — уехали все. Бедно живём.

— Совсем бедно? — уточнил Изя.

— А вы имеете что-то предложить на продажу? — сразу оживился Сагалевич.

Сталин махнул на них рукой и обратился ко мне:

— Пойдёмте, Гавриил Родионович, перекусим чем Бог послал.

— Ага, засмеялся Будённый, — раскулачим Клима, пока его дома нет.

Уже за столом, когда слегка расслабились после пары рюмок и позволили себе расстегнуть верхние пуговицы кителей, вождь пояснил отсутствие товарищей Ворошилова и Каменева:

— Климент Ефремович с Сергеем Сергеевичем проводят совместные советско-норвежские учения в районе озера Имандра.

— Там и мои войска есть, — похвалился Соломон Борухович.

— Интенданты третьего ранга военнослужащими не считаются, — отрезал Сталин.

— А бойцы невидимого фронта? — парировал Сагалевич.

— Лапландские?

— Ага.

— Тем более.

— Зря вы так, товарищ Сталин. Люди старались.

Из дальнейшего разговора я понял одно — во время нашего отсутствия жизнь не останавливалась и била ключом. Так, например, разведка Балтийской Конфедерации провела против враждебной Финляндии многоходовую операцию, результатом которой стало появление на карте почти независимого Великого Саамского Конунгства в составе Мурманской области. Единственной ошибкой эмиссаров Сагалевича было то, что они слишком буквально следовали заветам классиков и начали действовать строго по инструкции, составленной основоположниками марксизма-ленинизма.

Революционная ситуация в Лапландии долго не складывалась — митинги и демонстрации, проходившие в тундре, оставались незамеченными большей частью прогрессивной общественности. А массовые забастовки привели к не менее массовому падежу оленьего поголовья. Так продолжалось примерно полгода, пока из Москвы не протянули руку помощи. Приехавшие специалисты, старшие лейтенанты Кулькин и Ершов, осудили оппортунизм саамских революционеров и принялись за работу. И она пошла...

Уже через месяц вышеназванные товарищи, ставшие к тому времени капитанами, были всенародно избраны на ответственный пост лапландского конунга. Но так как должность на двоих не делилась, пришлось образовать дуумвират под общим именем Александров Первых. В Гельсингфорсе о появлении сепаратистов узнали слишком поздно и не успели помешать вводу на территорию Великого Саамского Конунгства войск дружественных Норвегии и Советского Союза. Опасаясь нависшей угрозы, Финляндия была вынуждена спрямить линию государственной границы в районе Печенги и уйти с полуострова Рыбачий.

Ситуация с белофиннами всё более обострялась, порой доходя до пограничных конфликтов с применением авиации советской стороной. К слову сказать — финны белыми уже с год как не считались. Всемирный съезд Белого Движения, состоявшийся прошлым летом в Вильно, постановил исключить генерала Маннергейма из всех списков и учебников, заклеймив позором как предателя и пособника интервентов. С лёгкой руки председательствовавшего на съезде Бориса Михайловича Шапошникова в обиход вошло новое слово "либераст" для обозначения подобных двурушников и буржуазных прихвостней.

На робкие протесты с трибуны Лиги Наций о недопустимости иностранного вмешательства в дела суверенной Финляндии глава советской делегации Анатолий Анатольевич Логинов совершенно прозрачно намекнул так называемому мировому сообществу на статью пятьдесят восемь УК РСФСР, которой с недавних пор государственные границы не являлись препятствием. После демарша нарком иностранных дел СССР покинул заседание, бросив на прощание историческую фразу, мгновенно облетевшую весь мир: — "Пиписьками захотели померяться, сцуко?"

Но всё же первое государство рабочих и крестьян дорожило своей репутацией самого миролюбивого. И сейчас в задачу отправившихся на Север Ворошилова и Каменева входило недопущение любой двусмысленной ситуации. Враг непременно должен проявить агрессивную сущность и напасть первым, к чему прикладывались немалые усилия. Но агрессор почему-то медлил, несмотря на то, что наиболее боеспособные советские дивизии отправились добровольцами на Европейскую войну.

— Что там новенького в Европах? — между делом поинтересовался Сагалевич, обильно намазывая горчицей свиной эскалоп. — Племянники мои соответствуют?

— Кому, вам? — Изя отложил вилку в сторону и внимательно осмотрел Соломона Боруховича на предмет мании величия.

— Не кому, а чему, — поправил его президент. — Светлому образу строителей социализма. До коммунизма не дотягивают, уж извините.

— Да, такова нынешняя молодёжь, — согласился молчавший до этого Будённый.

— Хорошая у нас молодёжь, — выразил своё мнение Сталин. — Кстати, Гавриил Родионович, а в вашей, хм... скажем так, организации, молодые кадры есть? Или товарищ Кузьмич предпочитает старую, проверенную гвардию?

Я не успел сказать и слова, как Израил влез с разъяснениями:

— Да полным полно, товарищ Сталин. Прямо спасу нет с этими юными дарованиями. Бывает, такого начудят... В прошлый раз, представляете, изобрели новое оружие и как бабахнули, не посоветовавшись с начальством. Двух островов в Тихом океане как и не бывало, а в Америке целый город вдребезги. В мелкий щебень. Ладно ещё догадались на половинном заряде испытывать. У шефа остатки волос вокруг лысины поседели.

Тут Изя заткнулся, явно почуяв неладное. Лаврентий Павлович успел перехватить мою руку с тяжёлой хрустальной салатницей и укоризненно произнёс:

— Что это вы всё про проблемы, Изяслав Родионович? У товарища Сталина и своих хватает. Давайте поговорим о достижениях народного хозяйства.

— О самогоноварении, — поддакнул Израил.

— Это правда, что нынешний год будет рекордным по урожаю зерновых? — Палыч улыбнулся. — И можно будет снизить цены на водку.

Но Иосиф Виссарионович не позволил Берии увести разговор в сторону. Он пристально смотрел на Изю, одновременно что-то подсчитывая в уме. Или не подсчитывая...

— Значит, товарищ Раевский, у вас имеется в наличии неизвестное современной науке, но чрезвычайно мощное оружие?

Напарник понял свою ошибку и растерянно хлопал глазами, обернувшись ко мне в ожидании помощи. М-да, опять выручать непутёвого... Я прокашлялся, привлекая внимание, и ответил:

— Вы правы, товарищ Сталин, в Конотопе есть многое из того, что сейчас назовут чудом. Но дело в том, что Владимир Иль... то есть просто Кузьмич, категорически против. Чудеса, как, впрочем, и другие неправедно доставшиеся блага, развращают народ. А так как в нашей стране народ и партия едины, то развращают и партию.

— Поясните свою мысль, товарищ Архангельский, — попросил Сталин, откинувшись на спинку стула.

— Элементарно, — при всей своей невозмутимости и самоуверенности, внутри я не был так спокоен. — Допустим гипотетическую ситуацию — у Советского Союза появляется бомба, способная разрушить целый город. Что вы с ней будете делать?

Иосиф Виссарионович задумался, а Будённый рубанул сплеча:

— Я бы на Лондон сбросил.

— Категорически против. Это варварство! — возмутился Сагалевич.

— Вы так любите англичан, Соломон Борухович? — подозрительно прищурился главком бронетанковых войск.

— Вы подозреваете меня в противоестественной любви? Нет, Семён Михайлович, мне нравятся только их деньги. Вы бы знали, какие суммы они расходуют на взятки! Ай, не нужно так смотреть, я поделюсь.

— Что за взятки, товарищ Сагалевич? — поинтересовался Сталин.

— Хорошие такие, жирные, — балтийский президент довольно улыбнулся. — Меня уже второй год уговаривают вступить в Лигу Наций. А недавно попросили объявить войну товарищу Деникину.

— Зачем?

— Я доктор? Я знаю?

— Они что, не в курсе ваших отношений с Антоном Ивановичем? Английская разведка совсем мышей не ловит?

— Зачем мыши? — Соломон Борухович пожал плечами. — Если бы меня беспокоили грызуны, то я бы купил кота, а не английскую разведку.

Иосиф Виссарионович отложил трубку, которую достал было во время разговора, и строго спросил:

— И вам не стыдно, товарищ Сагалевич?

— За что? Ведь недорого же...

— А сокрытие важной информации?

— А... это. Я не думал, что такие мелочи могут кого-то заинтересовать.

— В нашей работе не бывает мелочей.

Соломон Борухович тяжело вздохнул и пробормотал себе под нос:

— И вот так всегда... Стараешься, пашешь как проклятый в поте лица, а что в результате? Нет в мире справедливости.

— В мире, может быть, и нет, а в Советском Союзе есть! — Будённый стукнул кулаком по столу. — Отдай разведку, Моня, добром прошу.

— Таки забирай, — неожиданно легко согласился Сагалевич. — Я себе американскую куплю.

— Разве она не... — удивлённо начал Лаврентий Павлович.

— Ни в коем разе! — балтийский президент решительно отмёл все домыслы. — Деньги будут переданы только через неделю.

С этими словами Сагалевич обвёл собравшихся победным взглядом и вытащил из кармана замызганную пачку "Беломора".

— Угощайтесь, товарищи.

— Спасибо, у меня свои, — отказался Сталин.

— Зря, эти папиросы продлевают жизнь.

— Каким образом?

Соломон Борухович прикурил и с видимым удовольствием пустил дым к потолку:

— Их мне подарил товарищ Архангельский ещё на "Пижме". И обещал расстрелять, когда они кончатся.

— Я такого не говорил! — от столь наглого вранья у меня отвисла челюсть.

— Значит, подумали. Да вы не беспокойтесь, Гавриил Родионович, на каждую выкуренную папиросу я добавляю ещё две. Знаете, так хочется дожить до победы коммунизма.

— Мы ещё социализм толком не построили, — усмехнулся Сталин.

— Я таки подожду.

Вождь только руками развёл. Как, мол, с такими кадрами работать. Но потом вернулся к скользкой теме взаимоотношений с Конотопом:

— Я так понимаю, Гавриил Родионович, товарищ Кузьмич категорически против какого-либо сотрудничества?

— Не совсем так, товарищ Сталин, — пришлось импровизировать на ходу. — Иначе почему мы здесь? Но вооружение и технику — да, вы правы, Советскому Союзу придётся производить самостоятельно.

— Жаль...

— Зря жалеете. На Бога, как говорится, надейся, а сам не плошай.

— Товарищ Кузьмич ещё не сам Господь, — возразил Сталин, всё ещё не расстающийся с надеждой на помощь извне.

— Кто знает, — как можно неопределённее ответил я. — Кто знает...

Глава десятая

Искажено пространство, место, время.

Бомжей в подъезде примешь за волхвов.

— Шолом алейхем, как погода в Вифлееме?

Что нужно вам в стране бессонных свистунов?

Тимур Шаов.

Осень 36-го. Где-то в Италии.

Сержант Адам Мосьцицкий страдал. Внешне это не было заметно, но внутри... Душу не грели даже два новых ордена, торжественно вручённых перед строем батальона не далее как вчера. Вроде всё хорошо — майор Карасс подписал приказ о направлении его, Адама, на учёбу в Канское танковое училище. Но что-то не так. И назначение командиром экипажа вместо уехавшего жениться Бадмы Долбаева не уменьшило грусти и не убавило печали. СМ-1К уверенно шёл от победы к победе, соляра, снаряды и запчасти доставлялись вовремя, начальство не баловало излишним вниманием — но этого было мало.

Адам помнил ослепительно синее небо, белые комбинезоны, алмазный блеск ключей 24*32, драку с Шаргай-нойоном, не желавшим отдавать остальных боевых товарищей. И последовавшую за дракой примирительную пьянку, во время которой удалось уговорить небесного воина посодействовать возвращению радиста, башнёра и наводчика в обмен на три будущих победы, совершённых во славу Эсэге-Малана.

Да что три, Мосьцицкий отдал бы и больше, если бы не боялся невольно нарушить какие-нибудь правила буддизма, в который его записал командир. Записал, но так и не успел ничего толком объяснить. А сам бывший поляк не знал. Пожалуй, кроме того, что в настоящем буддизме нет немцев, да странную фразу "обманем падла ху...". Ну, вы поняли. Общеупотребительные ругательства, услышанные от Бадмы, в счёт не шли.

Узнать больше было не от кого и негде — Италия пребывала в вопиющей дикости. Соборы есть, аббаты, лаццарони, берсальеры, макароны, а толку нет. Гнусная страна. В библиотеках же и книжных магазинах, когда он требовал книги о своей новой вере, его в лучшем случае не понимали, а в худшем — предлагали купить "Камасутру" на итальянском с цветными иллюстрациями. Рай, кусочек которого Адаму показали, и в который теперь стремилась душа, отодвигался в необозримое будущее по причине непонимания пути к нему.

— Пся крев, ягоды мать! Что делать?

— О чём это ты? — заинтересовался Шалва Церетели, после путешествия на тот свет неожиданно утративший свой акцент. — Вино пить будешь?

— Какое ещё вино?

— Вах! Конечно дрянное, другого тут нет. Дикари! Но мы возьмём количеством, — радист постучал по броне. — Кямиль, достань командиру пару бутылок. Нет, давай четыре, за Бадму пить будем. А ты, Адам, не переживай — вот вернётся он, и поедешь в своё училище.

— Вот только как бы поздно не было.

— Зачем так говоришь? — Церетели ловко и привычно орудовал вытащенным из-за голенища штопором. — На наш век врагов хватит.

Из открытого люка показалась голова башнёра Клауса Зигби:

— Шалва, хватит квасить, твой ящик заговорил. Отвечать сам будешь или мне послать?

Радист недовольно выругался по-грузински, но полез в танк. Через минуту послышался его возмущённый вопль:

— Ты кого бараном назвал? Да за такие слова... Что? Какие баре? Зарежу, слушай. Князья Церетели самого пролетарского происхождения. Что? По буквам скажешь? Борис, Антон, Роман, Ирина... Слушай, уважаемый, зачем девушек так мало? Что? А теперь ты принимай... Три, запятая, четырнадцать, Зина, Даша, Юля, Катя. Как понял? Что? Вано, придурок, пешком дойди и скажи, да? Или так крикни. Тебе зачем рация, если через два танка стоишь?

— Чего там, Шалва? — окликнул радиста Адам.

— Обзываются, товарищ командир. Сначала бараном, потом барином...

Сержант удивлённо посмотрел в сторону машины комбата, стаявшей метров за двадцать в сторону. Не в обычаях лейтенанта Быстрицкого настолько тактично отзываться о подчинённых. Обычно все было гораздо грубее, но честнее. А тут что-то завуалированное и непонятное.

— Слушай, Церетели, это точно не итальянцы хулиганили?

— Да я это, Адам, — раздался голос за спиной Мосьцицкого.

Он резко обернулся. Действительно, командир батальона прибыл собственной персоной. Да не один, а в сопровождении целого генерал-майора, одетого в пятнистую, как у пограничников, форму. И откуда ему взяться, в смысле — генералу, если даже комбриг ходит в звании майора, и на всю Баварскую армию только один полковник? Да и тот король. Не иначе как из Москвы проверяющий. Наверняка и всенепременнейше с чрезвычайными полномочиями. Они это любят — чем дальше от фронта, тем больше полномочий. Нарисовавшийся в воображении Адама портрет московского гостя портил только автомат, висевший на плече с такой непринуждённостью, которая вырабатывается только годами привычки...

— Экипаж, смирно! — скомандовал Мосьцицкий.

В ответ раздалось несколько гулких ударов по броне и довольно эмоциональные возгласы. Видимо сидящие в танке товарищи машинально выполнили команду.

— Вольно, сержант, — незнакомый генерал улыбнулся Адаму и неожиданно подмигнул. — Ты как насчёт этого дела?

Опешивший от начальственной фамильярности танкист растерянно икнул и, вопреки команде, вытянулся ещё больше:

— Как прикажете, товарищ генерал-майор! Но хочу предупредить, что с женщинами на войне некоторая напряжённость. Нету их совсем, если честно сказать.

Лейтенант Быстрицкий за генеральской спиной заметно спал с лица и погрозил кулаком. Видя командирское негодование, даже гнев, Адам поспешил поправиться:

— Не то чтобы совсем нет, товарищ генерал-майор, но санинструкторов на всех не хватает. Может, товарищ лейтенант свою Зосю уступит?

— Кому?

— Вам.

— Погоди, сержант, я разве спрашивал о бабах?

Мосьцицкий молчал, лихорадочно перебирая варианты ответов. Их было всего два, и оба чреваты...

— Хотя, — высокий гость чему-то усмехнулся, — ты прав. Не о войне же говорить.

— Извините, товарищ генерал-майор, — лейтенант Быстрицкий сменил цвет лица с бледно-зелёного на нежно-розовый. — Сержант неправильно вас понял. Мой радист всё точно передал.

— Вах! — возмутился из танка Шалва Церетели. — Какой он радист, да? Этот болван даже жестяным рупором пользоваться не умеет.

— Я папрашу-у-у! — комбат повысил голос.

— А не надо просить, да? Зачем трофейный "Телефункен" поставил? Красиво лампочками мигает, да? В десяти метрах ничего не слышно.

— Я тебя сейчас...

— Отставить, лейтенант, — вмешался генерал. — Можете быть свободны, я сам переговорю с экипажем.

— Но товарищ Карасс приказал...

— Мне?!

— Извините, но...

— Идите, лейтенант, — на губах начальства опять промелькнула улыбка. — И на самом деле — смените рацию, а то мы с вами всю тактику к бабам сведём.

Житие от Израила.

Красота-то какая, люди добрые! Нет, я не о природе, хотя и она в южной Италии очень даже ничего. Свобода — вот истинное наслаждение для понимающего человека. От чего угодно, хоть от постоянной опеки вышестоящего начальства, как вот у меня. И пользуюсь моментом.

Так уж получилось, что почётную миссию по освобождению донельзя угнетённых народов Европы приходится нести в гордом одиночестве. Фон Такс не в счёт — это его повседневная работа и обязанность. Гаврила с Лаврентием заняты другими делами. Один осматривает северные рубежи на предмет их расширения (ага, именно так и выразился — на предмет), другой же закопался в библиотеках, заканчивая очередную диссертацию. Ватиканские архивариусы взвыли, когда товарищ Берия появился в их хранилищах в сопровождении колонны грузовиков. И чего переживают? Вернёт Палыч книги... Пусть не сразу и не все, но вернёт. Наверное... Или нет. Но согласитесь, что ему нужнее? Диссертация — это не баловство.

Да, чуть не забыл... Муссолини мы в Риме поймать не успели, убежал. А местный король интереса не вызвал. Майор Карасс, как человек образованный, назвал его унылое величество тенью отца Гамлета. Спорить не буду, но комбриг, скорее всего, неправ. Того, помнится, ядом в ухо отравили, а этого... Срамота, а не король. Предлагал, кстати, Роману Григорьевичу корону. Зря Рома отказался. Понимаю, мечты и всё такое прочее, но чем хуже солнечная Италия? Нет, товарищ Карасс оставался непреклонен — обещанная фон Таксом Голштиния ждала своего хозяина.

А я бы взял, да. Только вот не даёт никто. Жадные все, что ли? Или их Гавриил Родионович предупредил? Он может. И постоянно просит обойтись без фанатизма. К чему бы это? Ну, какой из меня фанатик, а? Всё от доброты душевной страдаю. И ради чего? На прошлой неделе вот Венецию спас. Частично. Да чуть ли не каждый день кого-нибудь спасаю, аж надоело, право слово. Устал...

Вот выполню просьбу шефа, и в отпуск попрошусь. А хочется, на самом деле хочется забыть про все дела и просто прогуляться по улице, улыбаясь прохожим. По Пелл-Мелл, по Пиккадили... Высекая искры из брусчатки подкованными сапогами и разворачивая мостовую танковыми траками. Ой, вот видите? Даже отдых мерещится с уклоном в милитаризм. Извините, товарищи, окружающая обстановка так подействовала.

Вам приходилось бывать во Втором Краснознамённом, имени Георгия Победоносца, бронетанковом полку? Нет? Зря, очень рекомендую. Сюда я заехал ещё вчера, но процедура знакомства с командиром славных танкистов несколько затянулась, и все вопросы пришлось оставить на утро. Уважаю баварское гостеприимство. А с рассветом, примерно около полудня, наскоро позавтракал и пошёл на встречу с лучшим экипажем, порекомендованным капитаном Туробовым. Андрей Владимирович прав, действительно орлы! И никакого показного героизма — простые русские парни с самыми что ни на есть славянскими физиономиями и фамилиями. Пардон, товарищи, ошибся... Вот фамилии как раз и подкачали. Хотя приходилось слышать и более странные. Того же Лаврентия Павловича взять... Или Эрнста Теодоровича Кренкеля.

Впрочем, это не главное. Другое я чувствую при взгляде на ребят — не подведут. Бабу вместе с конём из горящей избы вынесут, если Родина прикажет. Тем более, если попросит. А мне и нужна-то совсем малая малость, которую и за службу грешно считать. За подвиг, да, за подвиг можно.

Три дня спустя. Где-то в южной Италии.

Танки пылили по обочине, ломая кусты и придорожные кафе. Древняя Виа Наполи выдержала когда-то тяжёлую поступь римских легионеров, недавно стерпела пробежку стремительно отступавших итальянцев, но на сорокатонные машины была явно не рассчитана. Десант на броне сдержанно матерился, нехорошо поминая всех императоров начиная с Юлия Цезаря. Досталось и генерал-майору Раевскому, запретившему вырвавшимся вперёд танкистам уродовать дорогу, по которой ещё предстояло идти пехоте.

— Адам, слева проверь, — послышался в наушниках голос лейтенанта Быстрицкого.

— Что там? — переспросил сержант.

— В Сан-Джироламо внеплановый дым. Что-то горит, но наших там ещё нет, — пояснил комбат. — Непорядок. Сорок восьмой, давай за семидесяткой, прикроешь...

— Есть, — одновременно с Адамом ответил командир танка номер сорок восемь, и две машины свернули в сторону видневшихся вдалеке черепичных крыш, над которыми действительно поднимались клубы белого дыма.

Дорогу на этот раз не жалели, и минут через десять были уже на месте. Горел небольшой двухэтажный дом на площади, а собравшаяся на зрелище толпа вместо тушения пожара занималась чем-то непонятным, но подозрительным. Особенно странно выглядела сложенная в художественном беспорядке поленница у подножия высокого столба, на котором верёвками и кандалами была надёжно зафиксирована древняя, лет сорока на вид, женщина. Она активно мотала всклокоченной головой и наверняка хотела что-то сказать, но мешал торчащий изо рта кляп. На шее старухи висела табличка, видимо сорванная с двери дома "Helen Blawoter — Budda Huan-In Europa" Вокруг приготовленного костра хищно нарезал круги католический священник с крестом в одной руке и факелом в другой. Его губы знакомо шевелились, и смотревший сквозь прицел Мосьцицкий вздрогнул от узнавания. Вот также когда-то старенькая мама варила куриные яйца на завтрак юному Адаму, отмеряя время чтением "Pater Noster". Два раза — всмятку, три — в мешочек, и пять — вкрутую. О, Будда всемилостивый, а эти что задумали?

Церетели разделял опасения командира, причём более обоснованно. Совсем недавно в полк пришли посылки, собранные советскими пионерами для воюющих за счастье народное добровольцев, и Шалве досталась книга прогрессивного пролетарского писателя Джека Лондона с красочными иллюстрациями. К большому сожалению, на якутском языке, но даже картинок хватило, чтобы храбрый грузин впечатлился ужасами жизни на страшных Соломоновых островах. И сегодняшнее действо ему напомнило...

— Командир, это людоеды! — закричал стрелок-радист. Сейчас женщину кушать будут. Вот и Кука точно так съели.

— Быть не может, — усомнился Мосьцицкий. — Всё же Европа.

— И что? Голод сильней культуры и воспитания. Сам посмотри — рты разинули, слюни пускают, за главным кулинаром наблюдают. Даже грохот нашего танка не услышали.

— Может это город глухих?

— Нет, командир, — Клаус Зигби, который получил в подарок трёхтомник Луи Буссенара, тоже считал себя знатоком. — Их колдун зельем опоил. Ну что, осколочным долбанём?

— Погоди...

— Чего годить-то? Поджигает же, сволочь.

— Шалва, дай очередь поверх голов, — отдал команду Адам.

Обрадованный приказом Церетели высунулся по пояс из люка и с удовольствием бабахнул из счетверённой зенитной установки по окошкам на противоположной стороне площади. Через пару секунд к нему присоединился пулемёт второго танка, хлестнувший очередью по крышам. Толпа ахнула, потом послышались отдельные женские визги, быстро переросшие в единый вопль ужаса, и плотная народная масса как-то очень быстро и незаметно исчезла, оставив на мостовой потерянные шляпы, ботинки, зонты, четыре ручных гранаты и блюдо с дымящимися спагетти. Столб с привязанной жертвой сразу стал выглядеть одиноко и сиротливо. Только распластанный падре, ушибленный осыпавшейся черепицей, составлял ему компанию. Да ещё факел, закатившийся под политые маслом дрова.

— Сгорит ведь дура! — как настоящий мужчина Церетели не мог допустить бесполезной гибели практически ничейной женщины и выскочил на броню.

— Отвяжи её, мы прикроем, — запоздало крикнул ему в спину Клаус Зигби, высунувшийся с крупнокалиберным "Ворошиловцем" в руках.

Шалва забрался на загоревшиеся уже дрова, распихивая поленья, перерезал верёвки выхваченным из-за голенища кинжалом, схватил даму в районе бывшей талии и спрыгнул на камни площади. Выглянувший Адам скривился и прикрыл глаза, не в силах смотреть на душераздирающую картину.

— Ты же ей руки оторвёшь, придурок! — рявкнул на радиста Клаус.

Действительно, в порыве благородного человеколюбия Церетели совсем позабыл про кандалы, и теперь висел над костром в интересном виде — от резкого рывка Шалва сместился чуть ниже и уже упирался носом в места, природой для носа совсем не предназначенные. Упасть им обоим не давала цепь, идущая от кандалов к верхушке столба.

— Держись, товарищ! — Зигби прицелился и дал короткую очередь.

Радист, так и не выпустив спасённую из рук, приземлился прямо на лежащего падре.

— И что с ней делать дальше?

— Да чего хочешь, — хохотнул башнёр. — Вы неплохо смотритесь.

— Ну уж нет! — Шалва поднялся сам и с размаху поставил женщину на ноги, отчего жалобно звякнули обрывки цепей. — Шалва такое уже не хочет! Вах!

Адам пришёл в себя от столь кошмарного зрелища и предложил:

— Так оставь её здесь, и поехали! Что с ней сделается? Или совсем одичал в Европах, что на иностранных старух потянуло?

Лицо женщины исказилось гримасой страха, сине-стальные глаза под густой копной нечесаных чёрных волос блеснули ужасом и она что-то замычала сквозь кляп.

— Вытащить? — предложил радист.

— А толку? Ты итальянский знаешь?

— Только одно слово, да и то про пиявку... Ладно, разберёмся как-нибудь, — Шалва выдернул здоровенный ком изжёванной бумаги, затыкавший рот спасённой жертвы. — Ву компрене муа, мадам? Нет, ни хрена не понимает, кошёлка старая.

— Я вечно молодая, о доблестные махаратхи! — неожиданно на чистом русском языке возгласила (именно так, причём на редкость противным, дребезжащим голосом) дама. — Махатмы Гималаев, куда я заглядывала проездом из Туле в Шамбалу, прислали мне в последнем откровении вещее слово! Слово о том, что Будда Гуан-Инь Европы будет спасена от смертельной опасности потомком Прометея, который также скиф арийского происхождения! И вот оно, свершилось предначертанное в карме! Да очистятся ваши чакры, герой!

— Во как чешет, — восхитился Церетели.

— Погоди, не перебивай её, — попросил Адам, из всего малопонятного словесного потока вычленивший слово "Будда". — Мадам, вы что-то знаете о Будде?

— О, юный кшатрий, я знаю всё! Вплоть до тысяча двадцати рекомендованных им способах восхождения по нефритовому столпу и игре на яшмовой флейте. Ибо я есть воплощение его трансцендентальной сущности в этой кальпе, выпавшее из колеса Сансары для достижения состояния Бодхисаттвы в момент окончания Калиюги!

— Так, пока достаточно... Мадам, мы покидаем этот негостеприимный к освободителям город и просим вас составить нам компанию.

— Я не прошу, — буркнул себе под нос Церетели. Его больше заботили пострадавшие от огня новые сапоги.

— Не слушайте его, сударыня, — Мосьцицкий сделал галантный жест. — Вечером я хочу расспросить вас о буддизме более подробно.

— Благодарю, о юный кшатрий, и с радостью взойду на эту железную колесницу, несомненно, напоминающую вайманы наших предков, — глаза женщины увлажнились, став похожими на коровьи, и бесцельно блуждали, пока взгляд не зацепился за разгоревшийся во всю мощь костёр. — Нет, только не мои творения!

В огне весело полыхали многочисленные брошюрки, видимо брошенные на растопку. Хелен Блаувотер бросилась из спасать, вытаскивая голыми руками и затаптывая языки пламени.

— Адам, столько бумаги в танк не влезет, — забеспокоился Клаус Зигби. — Шалва, тащи старуху сюда!

Под одобряющие возгласы всего экипажа Церетели опять ухватил даму за следы талии и подбросил вверх, где её принял башнёр. Следом радист швырнул несколько спасённых книг. Мосьцицкий совсем было приготовился спихнуть их ногой с брони, но вовремя вспомнил рассказы Бадмы Долбаева о тяжёлой жизни в степи, где сжечь или выкинуть бумагу считается чуть ли не грехом. Только фашисты на такое способны. Вот так присядешь однажды подумать о бренности бытия, а потом нечем... Ну, вы понимаете? И лопухи в степи не растут.

Удовлетворённая спасением части своих трудов мадам изволила проследовать в башню танка, где села в странную на взгляд Адама позу.

— Вах, удобная женщина, — мнение Церетели временно изменилось. — Сидит, молчит, много места не занимает. Что она там спасла? Командир, можно посмотрю, интересно, да?

Мосьцицкий задумался. С одной стороны, книги и ученье вообще — свет, но с другой стороны... Без одобрения полкового батюшки лейтенанта Фролова как бы не было грехом. С третьей, а вдруг там действительно что-то интересное? Как это говорил Бадма: — "Однако, ши тынык Адам, истина где-то рядом"

Благочестивые размышления прервал неугомонный радист:

— Э-э-э, командир, да? А я и не знал, что женщин ещё и так можно, Вах! — Шалва бегло пролистывал спасённую литературу. — Приеду в Тифлис, пойду к своей Сулико, обязательно попробуем!

— Зачем ждать, о могучий воин? — нарушила сосредоточенное молчание Хелен Блаувотер. — Я хоть сейчас готова подробно всё объяснить и показать на практике.

В ответ раздался поистине львиный рык и громкий лязг ударов по броне, который издавал кинжал удерживаемого всем экипажем Церетели.

— Я её зарежу, да! — всхлипывал в истерике радист. — У меня Сулико, а она... А эта лет на двести меня старше, да... Дайте зарежу!

— Возьми себя в руки, Шалва, — строго произнёс Адам. — Ты же коммунист.

— Давно? — недоверчиво переспросил Церетели.

— Только что, — подтвердил командир. — Так что изволь соответствовать.

— Хорошо. Тогда дайте застрелю.

"Краткая историческая справка.

Хелен Блаувотер (Helen Blawoter) (Елена Блаувотер) , 1890-1952г.г.

Родилась в Царицыне (Сталинград) в семье чиновника департамента юстиции. Отец — надворный советник Кранк Теодор Адольфович, мать — Кранк Вера Андреевна (урождённая Недудыхатко). С детства, в силу недоношенности, одарена странными психическими способностями. Отмечались отчётливые отклонения в развитии — частые галлюцинации, лунатизм, разговоры с невидимыми духами. В более зрелой юности — приступы нимфомании и вакхической необузданности. Раннее детство Елены прошло в Саратове, в семье дяди, владельца магазина "Золотые огни"

В шестнадцать лет выдаёт себя замуж за сына английского посланника в России сэра Джона Реджинальда Блаувотера (John R. Blawoter, 1885-1922г.г.), после чего с мужем отправляется в Индию. Во время восстания раджпутов (1920-1922г.г.) сэр Джон был затоптан гопорскими буйволами, а сама Елена укушена ядовитой змеёй в мягкую часть тела, благодаря чему обретает просветление и бъявляет себя земным вопрощением Будды. Тогда же встречается с так называемым учителем Камасутры Шри Свами Бронхопоттамди (1833-1942г.г.), и становится его последовательницей до конца жизни.

1923-1936г.г. — проживает в Европе, работает над книгами. Изданы: "Путь махатм по Изювань Гуан-Инь" ("Лембиздат" 1928г), "протоколы Гималайских мудрецов" ("Лембиздат" 1933г.), "Сокрытое откровение цветка лотоса в позе фикуса Сва Пракшаланы в свете видения Инь и Янь" ("Лембиздат" 1934г.)

С 1934 по 1936 год. — проживает в Сан-Джироламо, пригороде Барии, в Италии, где содержит Дом Просвещения на Пути Камасутры "Budda Huan-In Europe" Однако в конце 1936 года, после серьёзных трений на религиозной почве с местными жителями вынуждена покинуть город с войсками Баварского королевства. В составе Второго Краснознамённого, имени Георгия Победоносца полка принимала участие в пленении так называемого "дуче итальянского народа" Бенито Муссолини. По некоторым неподтверждённым данным именно её подвижничество на пути просветления привело к кончине диктатора от желудочных колик и диареи.

В 1937 году представлена руководству СССР. После предания анафеме патриархом — выслана из станы.

1937-1951г.г. — жизнь в Мексике. Награждена ореном "Святого Антония неискусимого" за предполагаемое доведение до инфаркта некоего Л.Троцкого.

1951г. — встреча с Х.К.Костанадо (см. Иван Карпович Кистенёв, 1901-1962г.г.)

Умерла предположительно в 1952 году во время экспедиции по притокам Амазонки. По легенде — проглочена анакондой.

"Врагов знайте в лицо" — Справочник Нижегородского Имперского исторического общества. 2058 год"

Глава одинадцатая

Ну, что свистишь? На гульках твоя Люба.

Убогий жребий брошеных мужчин...

Что он Гекубе? Что ему Гекуба?

Пошёл бы, лучше, выдавил прыщи.

Тимур Шаов.

Осень 36-го. Где-то в Италии.

Великий дуче итальянского народа тоже умел страдать, как бы ни странно это звучало. Наибольшие неприятности доставляли страдания физические — бег по горным дорогам не шёл ни в какое сравнение с лёгкой трусцой берсальеров на парадах. Страшно болели ноги, и мучила одышка, в правом боку немилосердно кололо, от недостатка кислорода в крови мерзко ныли нижние зубы, и чуть живого Муссолини несколько раз рвало жёлтой тягучей слизью на высокие английские ботинки с каучуковой подошвой. Но он упрямо вставал, вытирал рот рукавом и бежал дальше — азиатские орды, неумело маскирующиеся под добродушных баварцев, преследовали по пятам.

И снова приходилось километр за километром мерить каменистые серпантины, проклиная всё на свете. Особенно спортивный красный автомобиль, заглохший почти на самом выезде из Рима. Ладно, ещё сохранивший кое-какое подобие дисциплины один из отступавших берсальерских полков пришёл на выручку к своему вождю. Они любили Первого Маршала Империи, человека, понюхавшего пороху в горниле Великой Войны, и готовы были нести его на руках. Но от такой привилегии Бенито Муссолини отказался. Будучи поклонником спорта, он ежедневно делал зарядку и совершал конные прогулки, и поэтому ощущал достаточно сил для пешего марша. Но уже ближе к ночи горько сожалел о решении, изменить которое не позволяла гордость.

Армия, вернее, её разрозненные части, отступали к югу, где была надежда сдаться в плен за небольшие деньги более сговорчивым корсиканцам, которые перед открытием огня сначала интересовались материальным положением противника. Командир полка, подобравшего дуче, располагал немалыми средствами, позаимствованными из секретных фондов тайной полиции, начальник которой приходился ему зятем, и всерьёз рассчитывал на неплохую каюту в рейсе куда-нибудь до Танжера или Касабланки. На первое время хватит, а за проезд, в крайнем случае, можно будет расплатиться головой любимого вождя.

Но это потом, а пока пыль, пыль, пыль... Забивающая глотки и оседающая на черных мундирах, разъедающая глаза и предательски выдающая расположение проклятым самолётам-разведчикам... Пару раз колонна подверглась обстрелу с воздуха, потеряв от пулемётного огня два танка из трёх, до этого чудом вырвавшихся из кольца окружения под Римом. Других не было.

На вопрос о боевой технике командир полка просто пожимал плечами и уводил разговор в сторону, не желая огорчать Муссолини. Зачем расстраивать человека? Зачем ему знать, что на танках в итальянской армии не ставили номеров, чтобы гонять по площади парадным строем одни и те же машины, оттаскивая тракторами не выдержавших многочасовых доказательств несокрушимой мощи? Их и было всего штук пятьдесят, из которых большая часть сгорела в кровавой Миланской мясорубке. Нет, такого удара сердце пламенного фашиста и борца за величие Италии может не выдержать.

Полковник Андреа Глорхотти почти угадал... Здоровье Первого Маршала, особенно душевное, держалось на тонкой грани между жизнью и смертью. Несколько раз дуче пытался покончить с собой, но причиной тому стали не военные поражения, как предполагал командир берсальеров, а неурядицы любовные. На половине дороги к Бари не выдержала тягот пути сопровождающая Муссолини Кларета Петаччи, о чём и заявила со всей откровенностью. Полусемейная идиллия, которой втайне завидовала вся Италия, рухнула под ударами судьбы, и боготворившая доселе своего могущественного любовника красотка сделала прощальный жест ручкой, укатив на единственном велосипеде.

Дуче и раньше догадывался о женском коварстве и жестокости. Более того, сам пострадал от них, так до сих пор полностью не излечившись от подаренной ему в ранней молодости дурной болезни. Но сейчас... Как она смогла? Чего ей не хватало? Неужели езда на велосипеде способна заменить настоящего мужчину? Тем более вечно молодого, так как возраст вождя засекречен и является государственной тайной.

Эх, женщины, хуже вас только ветреная Фортуна. Да и та... Нет, пожалуй, изменчивее всех — призрачное военное счастье. Казалось бы, всё готово для победы над любым мыслимым и немыслимым противником, и вот на тебе. В первые же часы после нападения на Баварию серьёзно пострадал любовно лелеемый итальянский флот — коварные корсиканцы, не озаботившись объявлением войны, провели торпедные атаки на все более-менее доступные для удара цели. Их "львиные прайды" обнаглели до того, что даже на внутренних рейдах портов топили всё, превышавшее водоизмещением простой рыбацкий баркас. Ходили упорные слухи, что ради славной охоты корсиканский король временно отозвал своих головорезов от берегов Англии, ослабив кольцо блокады.

Да, действительно, так и было. Бесчисленные тьмы и тьмы подводных лодок наводнили Средиземное море. Правда, во всём королевском флоте их и было двадцать четыре штуки — на покупку большего не хватило средств. Но постоянные перекрашивания, путаница с нумерацией, случайно проданные англичанам списки командиров, которых числилось более полутора тысяч, создавали соответствующее впечатление. В начале войны вездесущие субмарины заходили даже в Тибр для поддержки захватывающих мосты десантников, а ещё одна села на мель в Венецианской бухте. Попытки полиции арестовать экипаж привели к штурму города, и только присутствующий на лодке советский генерал помешал страшной мести возмущённых матросов. Ему удалось отстоять дворец Дожей, в котором впоследствии комендант с распространённой среди корсиканцев фамилией Нечипоренко устроил свою резиденцию.

Случались и более курьёзные случаи, но дуче об этом уже не узнал. В Сан-Джироламо, куда берсальерский полк вышел к исходу недели, давно не доставляли свежих газет, а последние частные радиоприёмники конфисковали ещё в конце двадцатых годов. Местные жители что-либо сообщить тоже не могли — городок был безлюден. Странное запустение и горящие дома наводили на грустные мысли. О чём? Наверное, о бренности земного бытия, так как иных причин для задумчивости пока не наблюдалось. Найденный на одной из площадей католический священник тоже не смог ничего объяснить. Он всё твердил о чертях из преисподней, утащивших какую-то ведьму живьём прямо в ад, и норовил посильнее удариться головой о торчащий подобно персту судьбы полуобгорелый столб с обрывками цепей.

Милосердно пристрелив помутившегося разумом падре, итальянцы двинулись дальше, к вожделенным причалам Бари, кажущимся уже местом сказочным, где волшебные корабли качаются на лазурных волнах, а добрые волшебники готовы увезти невинных агнцев в неведомые страны, подальше от злых азиатских сераскиров. В том, что их преследуют по пятам, Муссолини не сомневался. Не может такая важная персона, как он, не заинтересовать командование противника. В воображении дуче уже рисовалась красочная картинка, в которой верные берсальеры расстреливают из единственного оставшегося в полку пулемёта нестройные колонны большевистских генералов, одетых в медвежьи шкуры и вооружённых серпом и молотом. Одним серпом и одним молотом на всех. А потом Первый Маршал Империи берёт в руки винтовку и командует наступлением. Вот падают к ногам поверженные в прах вражеские столицы... Столицы союзников, впрочем, тоже. Трепещущий мир рукоплещет избавителю от красных орд, и восторженные женщины выстраиваются в очередь, стремясь отблагодарить вождя и скрасить его суровые будни.

— Простите, дуче, — голос командира полка вырвал из радужных грёз и частично вернул к банальной реальности. — Впереди очереди!

— Да, конечно, — важно кивнул Муссолини, ещё не полностью отошедший от мечтаний. — Они обязательно должны быть. Как же иначе? Если и вы желаете, так сказать, выразить, записывайтесь у секретаря. Великое дело фашизма не видит разницы между мужчиной и женщиной.

"О, порко Мадонна!" — мысленно вздохнул полковник Глорхотти. Но взял себя в руки, заставил улыбнуться и вслух произнёс:

— Со стороны головного дозора автоматная стрельба, сеньор!

— Шалва, остаёшься за старшего! — Адам Мосьцицкий спрыгнул с брони и целенаправленно зашагал в сторону чахлых миртовых кустиков, чудом выросших на каменистом берегу.

— Ты надолго, командир? — крикнул в спину Церетели и, не получив ответа, понимающе усмехнулся. — Надолго.

Сам он тоже страдал от итальянской кухни, грубой и непривычной для изнеженного качеством и свежестью русского человека. Все эти тортеллони с листьями шалфея, спагетти с соусом болоньезе, похожие на испорченный чебурек апулийские кальцоне, пицца с килькой, отчего-то называемой анчоусами... На какие только ухищрения не идут люди, пытаясь сделать съедобными вещи, изначально к этому не предназначенные. Одна только граппа скрашивала жизнь, да и ту грешно было сравнивать с настоящей чачей, не говоря уж о водке. А командир, кстати, в последнее время и её почти не пьёт, ссылаясь на всё ещё не выполненное ответственное задание генерал-майора Раевского. Нехорошо получается... Употреблять без начальства — хуже, чем Устав нарушить. И что теперь, ходить омерзительно трезвым, ожидая, когда у погрязших в заблуждениях еретиков проснётся совесть?

Ага, дождешься. Фанатики спрятали мощи Святого Николая и не отдают, несмотря на увещевания особистов и угрозы отдать город на разграбление диким азиатским ордам. Орды приходилось изображать самому Церетели и зампотеху полка Амангельды Мужикетовичу Иванову, человеку опытному, герою-орденоносцу, участнику легендарной экспедиции "Челюскина". Три дня ходили по улицам, пугая мирных обывателей зверскими лицами, разгромили две траттории и одну пиццерию... Всё бесполезно. Местный православный батюшка из ведомства генерала Воротникова также не смог ничем помочь. По его агентурным данным искомый объект, о котором говорили исключительно намёками, пределов Италии не покидал. Во всяком случае, маячок, поставленный отцом Сергием на прошлой неделе, исправно давал сигнал вплоть до вчерашнего вечера, замолчав почти сразу после появления радиолокационных машин.

Предложенную было мадам Блаувотер помощь с негодованием отвергли, но она не оставила попыток хоть как-то отблагодарить своих спасителей. Преимущественно из-за её назойливости Мосьцицкий и ушёл так далеко, проклиная вполголоса хитрых особистов, которые с удовольствием изъяли подозрительную литературу, но от самой мадам Хелен отказались категорически и без всякого объяснения.

— Свиньи, ягоды мать! — высказался Адам, оглядываясь по сторонам.

Нет, конечно же, это относилось не к особому отделу — они как раз люди нормальные, хотя не без своих тараканов в голове. Дело в другом — потомки древних римлян практически не оставили места, где можно было бы спокойно присесть и поразмыслить о высоком без опасений вступить ногой в результат чьих-нибудь раздумий. Ага, вроде в кустах у обочины чуть почище. Сержант положил на камни автомат и похлопал по карманам комбинезона, отыскивая утаённую тонкую книжицу. Может, хоть в ней таятся сокровенные знания о буддизме? А если и нет, то можно использовать в других целях. Брошюра тихо зашелестела страницами, как вдруг на неё упала неизвестно откуда взявшаяся тень.

— Какого хрена? — возмутился Адам, не поднимая головы. — Занято!

Тень не пропала, наоборот, появилась ещё одна, отчего читать стало совсем невозможно.

— Кто-то сейчас в глаз прикладом получит! — угрожающе прорычал Мосьцицкий и потянулся за оружием. — Здесь что, проходной двор?

— Си, сеньор! — раздалось в ответ.

Сержант недоумённо фыркнул и посмотрел вверх. Перед ним, наставив винтовки чуть ли не в лицо, стояли два солдата в смешных касках, украшенных петушиными перьями. Адам замер, не решаясь даже прогнать воспользовавшегося удобным случаем овода. Один из берсальеров хищно оскалился и сделал шаг вперёд, одновременно наклоняясь за лежащим автоматом.

"В плен не сдамся", — подумал Мосьцицкий и схватился за нагрудный карман, где хранилась расписанная гжельскими мастерами граната, приготовленная как раз для такого случая. Заметивший быстрое движение итальянец развернулся на ходу и попытался ударить ногой в голову. Адам пригнулся, но тяжёлый ботинок так и не долетел до его лица — берсальер неожиданно поскользнулся на оставленных соотечественниками следах и с громким хрустом сел на шпагат. Второй, видя беспомощное состояние товарища, вскинул винтовку к плечу. Но выстрелить не успел — рубчатое чугунное яйцо, только по виду напоминающее новогоднюю игрушку, с силой впечаталось в переносицу. Противник ещё не упал, а Адам уже перекатился, заранее страдая из-за испорченного комбинезона, подхватил автомат и перечеркнул обоих двумя экономными очередями.

Наспех поправив одежду, Мосьцицкий собрал вражеское оружие и быстро побежал в сторону родного танка. Осмотр тел, документы, трофеи — всё потом. Без брони он чувствовал себя почти что голым. Жалко было гранату, улетевшую куда-то в кусты, но за спиной уже слышался далёкий лязг чужих гусениц.

Бабах! В полусотне метров левее вырос небольшой букетик от разрыва мелкокалиберного снаряда. "Двадцатимиллиметровка", — привычно определил сержант, прибавляя ходу. Бабах! Адам обернулся — маленький, не больше легкового автомобиля, танк шёл в сопровождении густых цепей бегущей трусцой пехоты. Первые пули уже засвистели над головой, чуть позже донёсся звук выстрелов.

— Ой, бли-а-а-а! — Мосьцицкий упал за ближайший камень и поменял магазин. В рай, конечно, хотелось, но лучше живым, как в прошлый раз, и не так быстро.

Он выглянул из-за укрытия . Километр, не меньше, из автомата не достать. Так, а что там с трофейными винтовками? А чёрт знает, что с ними. Иностранное оружие в целом виде доставалось танкистам редко, да и то почти сразу же обменивалось у тыловиков на спирт для протирания прицела. Да, именно прицела! Это чего за хрень сбоку торчит, предохранитель, что ли? Или его тут вообще не положено? О, а эта фиговина ещё и поворачивается! Блямс! Вылетевший патрон убедил Адама в верном направлении исследований. А сколько их всего в обойме? Да без разницы, лишь бы стреляла.

Первый выстрел ушёл мимо цели. Нет, он попал, но на три человека левее командовавшего берсальерами тощего офицера в щегольских сапогах и со стеком в руках. Зачем ему тросточка в бою? Хромой? После поправки следующая пуля выбила солдата уже справа от командира.

— Практически вилка! — обрадовался сержант своим снайперским способностям и опять прищурился, пытаясь подвести мушку точно под голову долговязой фигуры.

Но попасть в вертлявого итальянца удалось только пятым и, как оказалось, последним патроном. Адам с сожалением отбросил винтовку и взялся за следующую. Та показала более точный бой, но дала осечку на четвёртом выстреле. Бабах! Снаряд упал неподалёку, и веер мелкой каменной крошки ударил в лицо и плечи.

— Ягоды мать, больно-то как! — Мосьцицкий мотнул головой и утёрся рукавом, размазывая кровь. Ладно, глаза целы, а остальное заживёт до свадьбы. Интересно, буддистам сколько жён полагается?

Дрожь земли от родного танка он опознал сразу, но из-за звона в ушах вопль Клауса Зигби был еле-еле слышен:

— Хорош воевать в одиночку, командир!

Адам обернулся, и башнёр ахнул:

— Ранен?

— Ерунда, — отмахнулся сержант, запрыгивая в люк. — Рядом снаряд разорвался.

Клаус подозрительно оглядел испачканный комбинезон и повёл носом:

— И чем они их начиняют, сволочи? Амангельды Мужикетович, дави гадов!

Зампотеха полка, временно исполняющего обязанности механика-водителя, отчего-то никто не называл по званию, исключительно только уважительно, по имени-отчеству. Он пробурчал снизу нечто нечленораздельное, и машина резко рванула с места, унося экипаж навстречу подвигам и славе. Хотя... какие там подвиги, если вражеский танк попросту переехали, смяв, как пустую папиросную коробку? Славу отмороженных на всю башню пулемётчиков, расплавивших четыре ствола — это да, заработали.

Когда подоспевшая из Сан-Джироламо подмога уже сгоняла пленных в кучу, на выручку к любимым танкистам примчалась Хелен Блаувотер, вооружённая украденным где-то по дороге пожарным ведром и большой медицинской сумкой с изображёнными на ней тантрическими рисунками.

— Ты ранен, о могучий воин, подвизающийся на пути к абсолютному самадхи, — сразу запричитала она. — Но я тебя вылечу! Мои курительные палочки, составленные из трав, появившихся от слёз третьего глаза Шивы, вернут к жизни любого!

— Идите к чёрту, мадам, — устало сплюнул ей под ноги Адам и зашагал в сторону места, на котором столкнулся с передовым дозором итальянцев.

Но Хелен не оставила попыток применить ведические знания на практике и засеменила следом, придерживая бьющую по коленям сумку.

— Подожди, кшатрий, — попросила она, пытаясь на ходу заглянуть в лицо командиру. — Не гони, может быть, я на что-нибудь сгожусь.

— Ага, сгодишься, — согласился Мосьцицкий и ткнул пальцем вперёд. — Трупы обыщите.

— Кого? — мадам побледнела и судорожно сглотнула. — Я не могу... Их карма... Ой, яйцо...

— Не говорите глупостей, откуда оно у вас?

— Там, — Хелен Блаувотер дёрнула головой, указывая на выкатившуюся из кустов гранату.

— Ложись, бли-а-а-а!

Услышав грохот близкого взрыва, Шалва Церетели выронил блокнот, в который записывал повреждения, полученные машиной в бою, и сломя голову бросился в ту сторону. Командира он нашёл лежащим без сознания, но живым. Основную массу осколков принял на себя громадный валун, оставив Мосьцицкому только два. Первый засел в мякоти плеча, второй же ударил в грудь, что было гораздо опаснее. Сержанта спасла фляга, лежавшая в кармане комбинезона, да тонкая книжечка, пробить которую у куска металла уже не хватило сил.

— Как он? — запыхавшийся Клаус Зигби присел на корточки рядом.

— Ранения лёгкие, но башкой здорово приложило.

— А эта? — башнёр кивнул на стоящую на четвереньках мадам Хелен.

— Чёрт с ней, тащим командира. Где остальные?

— Кусты прочёсывают. Слышишь?

Где-то неподалёку хрустели ветки и раздавались прерываемые криками удары по чему-то мягкому.

— Кямиль, ты где? — позвал Церетели.

— Тута, — откликнулся наводчик и вытолкнул впереди себя упитанного итальянца. Судя по обилию нашивок и всевозможных украшений на мундире — высшего офицера. — Вот, бомбиста поймали. Троцкист или из левых эсеров.

— А-а-а, сука! — Шалва подскочил к пленному и с размаха ударил в ухо. Второй раз не успел — на нём повис подоспевший Амангельды Мужикетович. — Пусти, я за командира...

— Погоди, допросить нужно.

— Чего там допрашивать? Ставь гниду к стенке!

— Тихо! — одёрнул Клаус. — Вроде командир очнулся.

Церетели повернулся к Адаму, которого уже перевязывал наводчик. Мосьцицкий застонал, схватился за голову и что-то прошептал. Кямиль наклонился ниже и напряжённо вслушивался в слова.

— Просит книжку найти.

— Эту? — Шалва показал тонкую брошюрку, пробитую осколком и залитую спиртом из фляжки. — Так она испорчена.

— Дай сюда, — Амангельды Мужикетович осторожно перевернул несколько страниц и всмотрелся в расплывшиеся картинки. — Ничего не понимаю.

— Секретная, наверное, — предположил Церетели, заглядывая через плечо лейтенанта.

— Откуда?

— Представления не имею. Стой, а может, это генерал Раевский дал?

— Раевский? — переспросил зампотех. — Помню такого ещё по "Челюскину" — совершенно засекреченный товарищ.

— Вот! Ты помнишь, а Адам с ним целый час наедине беседовал.

— Точно?

— Вот те крест! Точнее не бывает.

— Дайте и я гляну, — попросил наводчик. — Кажется, видел что-то подобное.

— Где? Ты что, тоже засекреченный?

— Нет, — Кямиль увлечённо листал книжку. — У меня в университете была курсовая про испанскую инквизицию.

— И чо?

— А ничо! Это методичка по экспресс-допросу пленных в полевых условиях. "Шанк Пракшалана". Видишь название?

— Ого! — Шалва почесал кончик носа. — Вот зачем командир про неё напоминал. Слушай, почему шанкр?

— Так страшнее, — пояснил Джафаров. — Нет врагам пощады!

Церетели встрепенулся и показал на пленного:

— А вот он, враг! И приказ получен. Амангельды, спасибо, что остановил.

— Да ладно, — смутился зампотех. — Я-то думал, что это ефрейтор Жиримховский из третьей роты, он мне должен.

— Похож, — согласился радист. — Только тот покудрявее будет. Так, орлы, хорош клювами щёлкать, несём Адама в медсанбат.

— А мадам?

— Мадам? — Шалва чуть задумался. — Её пусть пленный несёт. Только китель с него снимите, а не то особисты заберут.

— Зачем особистам китель?

— Пленного... Посмотри на рожу — не меньше полковника, а то и целый генерал. Нам такие самим нужны.

Поздним вечером, когда город утих и даже патрули на улицах шествовали неторопливо и величаво, в расположении Второго Краснознамённого имени Георгия Победоносца бронетанкового полка царило оживление. Точнее сказать — локальное оживление. Полк спал, выставив караулы, и только около машины с номером семьдесят на башне горел костёр с висящим над ним закопченным чайником.

— Шалва, ну что, пора?

— Ага, тащи его сюда, — радист подбросил в огонь пару веток и заглянул в лежащую на коленях книжку. — Да не бойся ты, Клаус, всё по науке сделаем.

— Мне-то чего бояться? — Зигби откинул брезент, под которым весь день прятали от особистов важного пленника. — Развязывать?

— Представления не имею, — пожал плечами Церетели. — Нужно у специалиста спрашивать. Кямиль, клиента фиксировать, али как?

— Аллах его знает, — Джафаров допивал чай из помятой жестяной кружки и был собран и сосредоточен. — Практики не было, я только курсовую...

— Может, в грызло для начала? — предложил Зигби.

— Кому?

— Ему, — башнёр показал на итальянца.

Шалва поморщился:

— Клаус, ты по национальности кто?

— Баварец, а чо?

— А ничо! Не учи русского человека допрос проводить. Начинай, Кямиль.

Наводчик воздел глаза к звёздному небу, провёл ладонями по лицу, резко выдохнул и решительно взялся за книжку:

— Итак, пункт первый. Возьмите подогретую воду... Стоп, Шалва, чайник не надо. До температуры тела подогретую.

— Зачем? — удивился радист. — Кипяточком надёжнее.

— Здесь так написано. Ага, что там дальше... Дальше дырка от осколка. Вот... Подсоленную из расчёта пять-шесть грамм на литр.

— Чё-о-о-рт, — с некоторым испугом протянул Церетели. — У нас его и так неполная бутылка. Слушай, вином заменить нельзя?

— Ты про что?

— Ну как же... Сам сказал — литр.

— Я про воду.

— А! Погоди, морская подойдёт?

— Наверное.

Шалва схватил пожарное ведро, то самое, похищенное мадам Хелен, и убежал к морю. В темноте слышались его торопливые шаги и перебранка с бдительными часовыми. Через пару минут он вернулся.

— Во, как парное молоко, даже подогревать не нужно. Куда заливать?

— Сейчас погляжу. Так... В зависимости от... Тьфу, шайтан, опять дырка... десять-четырнадцать стаканов воды... Клаус, держи клиента! Лей в пасть.

Итальянец мотал головой и не желал подвергаться допросу, так что поначалу усилия Церетели были напрасны. Пленник упорно стискивал зубы, только фыркал по-тюленьи, когда вода попадала в нос. Крепкий орешек, однако. Мало того, умудрился даже лягнуть прижимающего его к земле Клауса каблуком в ухо.

— Шайзе, бля! Кямиль, а обязательно через рот заливать?

— Да не знаю, тут половина текста в дырках, а остальное расплылось. Хотя... — Джафаров почесал в затылке. — Наверное, можно и с другой стороны. Главное, чтобы она внутрь попала.

— Понял, — быстро сориентировался башнёр и вытащенной из-за голенища финкой разрезал штаны подопечного от пояса до колен, пользуясь широким лампасом как разметкой. — Переворачиваем. Воронка где?

Неизвестно, что подумал итальянец, но тут его проняло по-настоящему. Он судорожно сжал... хм, спасаемую часть тела, отчего выгнулся дугой, и открыл рот, собираясь испустить вопль ужаса. Ситуацией тут же воспользовался Шалва, влив зараз не менее четверти ведра. Так и не начавшийся крик перешёл в бульканье.

— Что дальше?

Кямиль ткнул пальцем в смазанный рисунок:

— Поднимайте на ноги, тут нарисовано.

С точностью следуя инструкции, танкисты принялись раскачивать пленника из стороны в сторону, потом скручивали, заставляли приседать самым причудливым образом. Итальянец пыхтел, сдавленно мычал, но упорно не желал говорить. Первым не выдержал Клаус Зигби:

— Ну нафиг, а? Это не допрос, а спортивный праздник какой-то!

— Воды мало, — решил Шалва. — Клади его обратно.

Башнёр зло сплюнул, но просьбу выполнил. Только он уселся верхом на допрашиваемого, намереваясь разжать стиснутые челюсти, как послышалось жалобное:

— О мамма миа!

— Видишь? Заработало! — Церетели с энтузиазмом плеснул из ведра. — Всё дело в правильной дозировке!

Восторженные вопли стрелка-радиста разбудили Амангельды Мужикетовича, мирно дремавшего, завернувшись в одеяло, у правой гусеницы. Зампотех зевнул, потянулся и спросил недовольным голосом:

— И что разорались, ироды?

— Так вот, допрашиваем, — пояснил Шалва.

— Угу, а на каком языке?

Вопрос вызвал у танкистов лёгкое недоумение. Нет, можно было бы и на татарском или грузинском... Но зачем, если весь цивилизованный мир говорит по-русски?

— Амангельды Мужикетович, ты что-то от нас скрываешь, — Шалва с осуждением покачал головой. — Нельзя так с боевыми товарищами.

— Дурак ты, а не боевой товарищ, — лейтенант Иванов подошёл и потрогал пленного ногой. — Он же итальянец.

— И что?

— А то! Переводчик нужен.

— Да?

— Точно говорю.

Церетели задумался. Его с самого начала допроса что-то беспокоило, какая-то упущенная мелочь. А теперь всё встало на свои места.

— Переводчика... Где ж его взять-то?

— В город сходи.

— Да ну-у-у... Ночью разве найдёшь?

— Отца Сергия позови.

— Так он наш.

— И чего? За столько лет по-ихнему выучился.

— Может, ты дойдёшь? — Шалва просительно поглядел на Амангельды Мужикетовича. — Стесняюсь я. Он ведь майор.

Зампотех вспомнил кагор, которым его угощал соскучившийся по Родине батюшка, и согласился:

— Ладно, уговорил. Канистру чистую найдите, заодно прихвачу кое-чего.

Разбуженный среди ночи майор Сергеев, более известный в миру под именем настоятеля православного храма в Бари отца Сергия, был очень недоволен и грозил Амангельды Мужикетовичу страшными карами. В том числе и анафемой по партийной линии. Но вбитая ещё в Нижегородской духовной семинарии воинская дисциплина, помноженная на чувство долга, взяла верх над обычной человеческой ленью.

— Жди в саду, лейтенант. Сейчас мотоцикл из сарая выгоню.

— А...

— Чего? Сам налей.

Пока батюшка возился со своим стальным конём, Амангельды Мужикетович быстро спустился в подвал, благо дорога была знакома ещё по прошлым визитам, когда вдвоём с Шалвой изображали азиатские орды на улицах города. Вот у этой бочки принимали малую толику благодати перед серьёзным делом. И сам Бог велел, воспользовавшись случаем, поделиться ей с товарищами.

— Готов? — майор покосился на канистру, но промолчал.

Мотоцикл с рёвом и треском вылетел на древнюю булыжную мостовую Виа Наполи, помнившую ещё сарацинов, и рванул к выезду из города. Но могли и не спешить. Танкисты сидели у костра с постными физиономиями и, почему-то, в одном исподнем. При появлении майора нехотя встали, старательно отводя взгляды.

— Где он? — отец Сергий вопросительно посмотрел на Церетели.

— Там, — Шалва кивнул в темноту. — Только он того, немножко помер.

— Не понял.

— Сдох, — пояснил радист.

— Вы чего, злыдни, его до смерти замучили?

— Никак нет! — пришёл на выручку Джафаров. — Всё по книжке делали, как полагается. Там написано.

— Чего там написано?

— Про нижнюю чакру, — наводчик вжал голову в плечи. — Она открылась и всех забрызгала. А мы просто заткнули. Пахнет же...

— Вы звери, товарищи, — отец Сергий задержал дыхание и подошёл поближе к трупу, стараясь не запачкать выглядывающие из-под рясы хромовые офицерские сапоги. — Ну-ка, орёлики, тащите его ближе к свету. Кого-то мне этот мужик напоминает.

Глава двенадцатая

И когда рядом рухнет израненный друг,

И над первой потерей ты взвоешь скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг,

От того, что убили его, не тебя -

Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал,

По оскалу забрал — это смерти оскал!

Ложь и зло — погляди, как их лица грубы!

И всегда позади — воронье и гробы!

Владимир Высоцкий.

Житие от Гавриила.

Вызов из Москвы пришёл неожиданно, когда я ползал по лесам и болотам Карельского перешейка и заскочил мимоходом на ближайшую заставу, чтобы помыться и передохнуть. Заодно и нормально поесть, не опасаясь, что свежесваренный на костре суп покроется толстой коркой льда. Это только у туристов в песнях местная природа прекрасна и восхитительна, в действительности же всё обстоит с точностью до наоборот. Весной, пока нет комаров и гнуса, может быть, тут хорошо. А сейчас вообще очень мерзко — поздняя осень, постоянная сырость, мокрые насквозь сапоги и шинели. У большинства пограничников воспаляются и долго не заживают даже мелкие царапины. Одно спасение — баня.

Телефонограмму, оказывается, разосланную по всем заставам, принёс политрук, замещавший раненного в стычке с нарушителями командира. Молодой, но уже с медалью каганата "За освобождение Дуная" и, как показалось, вполне вменяемый. Во всяком случае, пришёл со своей бутылкой, заикаясь и бледнея от собственной смелости.

— Вот, — лейтенант протянул листок бумаги в клеточку.

— Чего там?

— Сообщение генерал-майору Архангельскому от товарища Иванова. Просят срочно приехать в Москву.

Так и знал. Хотя кто ещё кроме Сталина мог затребовать меня пред светлы очи? Каменев и Ворошилов отпадают — несмотря на более высокое звание, отчего-то при личных встречах странно тушуются. Не иначе Антон Иванович рассказал нелепую байку о "вечном генерале". Что же вздор! Беспардонный и непосредственный Будённый — он мог. Только сейчас вот обживает территорию бывшей Румынии, куда прибыл по приглашению галицийского кагана товарища Финка. И заодно разместил танки в Венгрии, буквально на прошлой неделе присоединённой к дружественной Чехословакии. Ответственный человек Семён Михайлович, решил подстраховать добивающего агрессоров Эммануила Людвига фон Такса.

Ну и, конечно, стремится пропустить через Добровольческий Корпус как можно больше солдат и офицеров. Это не считая тех, кто уже временно прикомандирован к баварской и корсиканской армиям.

Я забрал телефонограмму и кивнул политруку (или сейчас уже замполиты?) в сторону парилки:

— Веничком обработаешь?

У лейтенанта моя неторопливость удивления не вызвала. Подумаешь, какой-то Иванов просит. А тут целый генерал-майор со всей пролетарской сознательностью готовит себя к новым свершениям во имя светлого будущего. Подождёт Иванов, куда денется.

Немного позже, разомлев от пара до доброты чрезвычайной, я отпустил ослабевшего банщика. Да, не тот нынче народ пошёл. Вот, помнится, Лаврентий Павлович однажды пробрался на территорию вероятного противника и две недели просидел в котле, уточняя у Карла Маркса некоторые непонятные моменты его теории... Правда, у товарища Берии диссертация.

А у меня? Что на этот раз понадобилось Иосифу Виссарионовичу от бедного архангела? Оружия с техникой, как и обещал, не дам. Да и нет его — это во-первых. Во-вторых, высокое начальство из Конотопа запрещает. А в-третьих — любая благотворительность оскорбляет и унижает благотворимого человека, являясь констатацией факта падения на самое дно и абсолютной никчемности. К тому же приучает к халяве, и отбивается последнее, если таковое имеется, желание сделать хоть что-то самому. Думаете, мы втроём не сможем организовать производство танков Т-90? Легко. И ресурсы найдём, и кадры. Вот реактивную авиацию на приличном уровне не потянем, производственная база не та. Сможем, да, но не сделаем. Додумаются сами — молодцы. Нет — найдём того, кто додумается. Но сам. Впрочем, Сталин это тоже понимает.

Что же его может интересовать? Разве ещё предстоящая война с Финляндией? Да будет она, будет... Куда деваться... Нарком иностранных дел Анатолий Анатольевич Логинов уже отправил в Гельсингфорс ноту с требованием признать независимость Великого Саамского Конунгства в составе Мурманской области, отодвинуть границу от Ленинграда на двести километров, а северные рубежи привести в соответствие с договором от тысяча триста тридцать шестого года. Взамен Советский Союз признавал за сопредельным государством право считать двадцатимильную зону восточной части Ботнического и северной Финского заливов его территориальными водами. Отметив, кстати, что у Норвегии может быть своё видение данного вопроса.

Таким образом, в самое ближайшее время, месяца через два, в аккурат к новому году, следовало ожидать реакции финского правительства на нашу наглую выходку. Пока же сюда шли эшелоны с артиллерией, размещаемой в районе Петрозаводска и будущих Кировска и Апатитов. Уже оттуда, от железной дороги, орудия растаскивали на позиции вдоль границы. Везли всё, я сам видел гладкоствольные крепостные пушки прошлого века. Они что, собрались картечью или бомбическими ядрами по бункерам стрелять? Вот бронекатера в Ладожском и Онежском озёрах, те действительно пригодятся. Как и штрафные ударные батальоны, формирование которых было начато ещё в тридцать третьем году, сразу после процесса над Ягодой. Именно его сокамерники, пардон, соратники, и составили ядро штрафников, с небольшой прослойкой творческой интеллигенции. А что, перо приравняли к штыку, нормально...

Дорога до Москвы заняла почти трое суток, даже с учётом того, что от Петрозаводска добирался самолётом. Лошади здесь летать пока не научились, а машинам ездить негде. Столица встретила непогодой. Особенности или традиция такая? Сколько раз в Ленинград приезжал — всегда солнце, а тут постоянный дождь. А сегодня ещё и со снегом. Исключением стала весна тридцать четвёртого года, но тогда еле живого привезли, не до погоды.

На аэродроме встречала машина. Даже не одна, в другой размещалась охрана, положенная высокопоставленным государственным деятелям. Интересно, когда я успел им стать? Вроде бы ничего такого за собой не замечал. На прямой вопрос подполковник Филиппов не ответил, только развёл руками и пригласил в автомобиль. Вопреки ожиданиям, мы поехали не в Кремль или на ближнюю дачу в Кунцево, а в гостиницу "Москва", где ещё три с половиной года назад пришлось прожить целую неделю. Оказывается, номер был закреплён за мной ещё с тех времён и пустовал в ожидании постояльца. Но чисто, значит, уборщиц сюда пускали. Надеюсь, они не затрофеили случайно позабытую в шкафу бутылку коньяку?

Подполковник распрощался, сказав, что обязательно позвонит, и отбыл, оставив меня одного в нелепой громадности и роскоши люкса. Помнится, возмущались герои у одного писателя в подобной ситуации — роскошь есть, а хруста французской булки нет. Вот и маялись бедолаги в неизбывной тоске и меланхолии. Я же потратил день не на осуждение купеческих замашек победившего пролетариата, а более прозаично. Принял ванну, побрился, употребил коньячку ко времени и к месту, вздремнул чуток, а к вечеру как раз раздался ожидаемый звонок.

В кабинете Сталина ничего не изменилось, разве что секретарша сменила легкомысленное платьице на военную форму. Веянье моды или предчувствие? Скорее всего, и то и другое. Впрочем, длина юбки нисколько не увеличилась. На лице младшей лейтенантши (знаю что неправильно, но язык не поворачивается назвать иначе) искренний интерес смешивался с не менее искренним восторгом. Видимо не каждый день к Иосифу Виссарионовичу приходят генерал-майоры с цепью Андрея Первозванного на шее. Чего такого? К вождю как на праздник, а к парадной форме положено.

Товарищ Сталин выглядел усталым. Неужели опять поддался пагубной привычке заниматься делами по ночам? Надо будет нажаловаться Патриарху — пусть примет меры. Куда это годится? Глава государства должен нормально работать, а не пахать, как раб на галерах. Этим он дискредитирует само государство, которым управляет, и заставляет, к тому же, усомниться в своих способностях. Как организационных, так и умственных. Зачем? Найди тех, кто сделает что-либо лучше всех и заставь... Кнутом или пряником, без разницы. А то всё сам, сам... Ага, как и я. Только это не считается, дурак потому что. Был бы умным — сидел бы себе, на арфе тренькал да пиво пил. Знаете, какое у нас пиво? Ничего, когда-нибудь попробуете.

— Проходите, товарищ Архангельский, присаживайтесь, — Иосиф Виссарионович встретил меня у двери. — Извините, раньше не мог — совсем недавно закончил разговаривать с британским послом. С этим... как его там... сэром Эдвардом.

— Да неважно, товарищ Сталин. Я вот вообще не забиваю голову именами потенциального противника. Послом больше, послом меньше — Родине это глубоко по фигу.

— Вы неправы, Гавриил Родионович! — вождь опустился в кресло и закинул ногу на ногу, сразу став похожим на дачника, из экономии донашивающего полувоенную форму. — Врага нужно знать в лицо!

— Зачем?

— Ну...

— Вот именно, товарищ Сталин, я тоже затрудняюсь ответить. Одно дело — составить списки, завести досье, фотографии ещё в профиль и анфас, отпечатки пальцев тоже неплохо. И совсем другое — помнить их поимённо. Вот своих героев — тех обязательно.

Иосиф Виссарионович задумался, одновременно отбивая черенком трубки по столешнице какой-то марш. Потом лицо его посветлело.

— Интересная точка зрения, товарищ Архангельский. Неожиданная, но очень правильная.

— Ну так, — я не стал скромничать, — могу.

— Это хорошо, стране очень нужны ваши способности, Гавриил Родионович.

— Простите, какие?

— Всякие, — обнадёжил Сталин. — И аналитические в том числе.

Проблема оказалась ожидаемой, но интересной. Необычной, даже бы сказал. Оказывается, к Советскому правительству обратился представитель Ватикана с просьбой посодействовать в перезахоронении мощей Святого Николая Чудотворца на родине. Именно так, с маленькой буквы и написали. Это и ввело в заблуждение наркома иностранных дел товарища Логинова, ответившего кардиналу д"Абруццо в грубой нецензурной форме. Анатолий Анатольевич со всей большевистской сознательностью воспротивился передаче христианской святыни безбожным агарянам, которых недавний совет муфтиев СССР признал язычниками. Турки хоть и запуганы до невозможности, но вводить туда войска только для похорон — непозволительное расточительство народных средств.

Ошибка была обнаружена случайно, когда отчаявшийся кардинал отдал наркому черновик письма Папы Римского, написанный на русском языке. Там в сухом канцелярском стиле, характерным для Лаврентия Павловича плотным, слаборазборчивым почерком объяснялось, что обнаруженное в архивах подлинное завещание святого содержит просьбу похоронить его на Родине, в деревне Ликеево Нижегородской области, рядом с церковью на площади Мира. Последующие переписчики и недобросовестные переводчики исказили смысл оригинала, а теперь Ватикан стремится восстановить историческую справедливость. И ничего не требует взамен, разве что самую малость — отозвать из Италии генерал-майора Раевского, танковый экипаж из Второго Краснознамённого имени Георгия Победоносца полка и воспретить им возвращаться до полного завершения эвакуации папского престола в Аргентину или Парагвай.

Да, что-то не узнаю напарника, обычно он работает тоньше и изящнее. Надо же так засветиться — сам папа ябедничает на него Сталину. Приедет, дам по ушам. И ещё каких-то танкистов подставил, паразит. Наверняка нормальные и приличные ребята. Будут теперь за чужие грехи отдуваться. Ладно, разберёмся и в обиду не дадим.

— Как бы то ни было, но личную просьбу шефа мы выполнили, — не подумавши, ляпнул я вслух.

— Так это инициатива... — опешил Сталин.

— Конечно, — отступать было поздно, пришлось опять импровизировать. — Неужели вы думаете, что такой дисциплинированный товарищ, как генерал-майор Раевский, способен пойти на обострение международных отношений по собственной прихоти? Да ни в коем разе! Операция спланирована и утверждена на самом высоком уровне, и цели её мне неизвестны. Согласитесь, товарищ Сталин, что пути, хм, Кузьмича неисповедимы.

— Да помню за ним такое, — подтвердил вождь. — Бывало, такого натворит, что сам не знает, чего хотел изначально. А вот скажите, товарищ Архангельский, нет ли в планах вашего, так сказать, верховного главнокомандования возвращения?

— Куда, на нашу грешную землю?

— Он что, на небе живёт?

— Кто?

— Кузьмич наш. А, понимаю, аллегория. И всё же?

— Нет, не собирается. Окончательно и категорически не собирается, товарищ Сталин. Знаете, ему вообще не хочется заниматься политикой в масштабе одной страны. Скучно.

— И тем не менее...

— Развлекается по мелочам, если вы имеете в виду наше последнее задание.

Иосиф Виссарионович опять помрачнел. Видимо, перспектива, пусть и гипотетическая, появления Владимира Ильича его нисколько не радовала. Согласен, я бы тоже не был в восторге. Вот так работаешь, поднимаешь страну, возвращаешь профуканные предшественником территории... Как вдруг появляется кто-то на всё готовенькое, и это готовенькое традиционно отправляется псу под хвост. Не знаю как Сталин, а я бы удавил... Несмотря на то, что сам эту мистификацию и придумал. Оно, конечно, выгодно, иметь такую страховку, но за товарища Сталина обидно. Особенно Израилу, мечтающему о маршальских погонах.

— Ладно, — Иосиф Виссарионович улыбнулся. — Вождь мирового пролетариата имеет право на невинные развлечения. В разумных пределах, конечно. Иначе те же самые пролетарии могут неправильно понять.

Это на что он намекает, на моё происхождение? Так оно само подходящее, соответствующее линии партии. На недавнем пленуме ЦК чётко определили виды и категории рабочего класса, признав ранее действовавшие теории устаревшими и противоречащими текущему моменту. Так, например, Алексей Львович Акифьев теперь пролетарий духовного труда, а я — военного. Интеллигенция, преимущественно техническая, так и осталась прослойкой между городом и деревней, а творческая признана деклассированным элементом с выдачей паспортов жёлтого цвета. Замена документов разрешалась только после прохождения действительной военной службы, что позволяло впоследствии надеяться на признание работниками умственного труда со свободным графиком. Зато сейчас, по свидетельству Климента Ефремовича, чуть не в каждой роте есть строевая песня, написанная собственным композитором.

— Впрочем, причуды товарища Кузьмича нас не касаются, — Сталин подвёл краткий итог нашей беседы. Но оставлять меня в покое был не намерен. — Так что вы думаете, Гавриил Родионович, по поводу предложений из Ватикана?

— А чего там думать? Мощи принять с благодарностью, с остальным — нахрен!

— Это почему же?

— Дабы не уронить престиж Советского Союза на международной арене, товарищ Сталин. Не стоит вступать в переговоры с шантажистами. Более того, в ответ на столь наглые просьбы нужно выдвинуть свои, желательно невыполнимые.

Иосиф Виссарионович усмехнулся. Видимо, вспомнил прошлогоднюю неприятную ситуацию, в которую попал по вине Будённого. На одном из дипломатических приёмов слегка подвыпивший Семён Михайлович отловил турецкого посла и в категорической форме потребовал предоставить военно-морскую базу для Черноморского флота в районе Анталии. Потребовал, и тут же об этом забыл. А коварные турки согласились, выторговав хоть и небольшую арендную плату, но наличными и за двадцать пять лет вперёд.

— Какие же условия мы можем выставить, товарищ Архангельский? Чем может Ватикан заинтересовать нашу страну?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Разве что папа римский официально наложит интердикт на территорию Финляндии.

— А смысл? Финны — протестанты.

— Это их проблемы. Главное — пусть швейцарские гвардейцы лично привезут буллу об отлучении. Они по какому ведомству числятся?

— Берии-младшего, а что?

— Вот и замечательно, пусть поработают. А мы поможем. Со своей стороны.

Да, красиво я сказал. Только мы не успели.

Хибины, три дня спустя.

— Пива бы сейчас, — мечтательно произнёс Ворошилов, отплёвываясь красной, с зубным крошевом, слюной.

— Ага, холодного, — согласился Сергей Сергеевич Каменев и, зачерпнув пригоршню грязного снега, вытер потное лицо. — И сигара бы ещё не помешала.

— Вот это — пожалуйста, прикурить нам дадут. И марципанов отсыпят по самое небалуйся.

— Грубый ты, Клим.

— Есть такое. Патронами бы поделился, твоё благородие.

— Я бы попросил...

— Жалко? Могу на гранату сменять.

Каменев промолчал. Да и чего говорить, если почти весь боезапас израсходовали ещё у станции, которая сейчас горела, поднимая к небу чёрные столбы дыма. Видимо, огонь добрался до цистерн с мазутом, пришедших в котельную обогатительной фабрики. Пятьдесят восьмой ударно-штурмовой батальон, в который генералы приехали с инспекцией, пытался окапываться у Белой речки, перекрывая единственную дорогу на Кировск. Сюда отступили после неудачной попытки отбить хотя бы железнодорожные пути, на которых стояли два вагона с миномётами. Не получилось, только потеряли в четырёх атаках около роты. А теперь те самые миномёты с короткими передышками упрямо долбили по позициям батальона. Бойцы-ударники, а честно сказать — штрафники, отвечали на обстрел короткими бесполезными очередями.

— Как ты думаешь, Сергей Сергеич, наши скоро подойдут?

— Да хрен их знает, Клим. Железная дорога наверняка перерезана, рации на большое расстояние не добивают, а в эфире только марши и концерт по заявкам тружеников села.

— Веселятся, бля.

— А ты чего хотел? Народ и должен веселиться, зря, что ли, нас кормят?

— Ага, не зря. Только жрать всё равно охота.

Каменев болезненно поморщился и прислушался к урчанию пустого желудка. Позавтракать утром не удалось — столовая вспыхнула первой, послужив сигналом к нападению. Выставленные караулы тревогу поднять не успели, даже выстрелов не было с той стороны. Выбегавшие из казармы бойцы попадали под плотный ружейный огонь, с большим трудом подавленный тремя пулемётами, выставленными из чердачных окон. Противник отошёл, оставив четыре трупа в белых маскировочных комбинезонах. А потом началось...

Откуда здесь, вдали от границы, появились финны, да ещё в таком количестве, узнать так и не удалось, а единственный взятый пленный умер, не приходя в сознание. Но стреляли, казалось, отовсюду.

— Товарищ главнокомандующий, разрешите поднять людей в атаку! — к Ворошилову, прячась за валунами, подполз командир батальона. — Отобьём миномёты.

— Ты дурак? — Климент Ефремович оглядел довольно пожилого капитана. — Мало народу положил на станции?

Лицо комбата, с мелким подбородком и острым носом, вытянулось в обиде, а в глазах, прикрытых круглыми очками в проволочной оправе, на мгновение мелькнуло бешенство. Он вскочил на ноги, резко развернулся и пошёл во весь рост, не обращая внимания на посвистывающие пули.

— Гордый, — покачал головой Сергей Сергеевич.

— Ничего, — Ворошилов потёр ободранные костяшки пальцев. — Я ему собью генеральские привычки. Вообще, до ефрейтора разжалую.

— Как Павлова?

— Тебе чего, жалко стало?

Во время недавнего визита в штрафбат, расположенный в Монче-Тундре, пришлось немного злоупотребить властью и опуститься до рукоприкладства. Не так как здесь, один раз в ухо, а с душой и размахом. Сволочи... Пусть все штрафники и направлены сюда по приговору, но это не повод держать их зимой в палатках, обутыми в ботинки с обмотками, с шинелями, для сохранности запертыми на складе вместе с оружием, полуголодных. Всё равно они наши, советские.

— Опять начали, — Ворошилов вжался в снег, прячась от очередного миномётного обстрела. Опасался, как в прошлый раз, поймать зубами отлетевший камень. — Удержимся?

— Должны, — нарком разглядывал противника в бинокль, при близких разрывах дёргая щекой. — Там какие были, миллиметров пятьдесят?

— Вроде они.

— Это хорошо.

— Чего уж хорошего?

— Был бы калибр побольше, нас бы давно раскатали, а так...

— Там ещё трёхдюймовки остались.

— Я вчера видел. Только к ним снарядов нет — забыли погрузить.

— Останемся в живых — орден дам мерзавцу.

— Перед расстрелом?

— Ага, интендантов у нас много.

— Как и генералов.

— Про то и говорю, — согласился Ворошилов, хотя говорил совсем о другом. — Но пива бы сейчас не помешало.

— Уже несут, — коротко хохотнул Каменев и потянулся к винтовке. — Встречай официантов, Клим.

Миномётный обстрел прекратился, и со стороны посёлка показались редкие цепи противника, едва различимые в ранних полярных сумерках. Нарком прицелился и выстрелил, добавив ещё один белый бугорок к десяткам других, в беспорядке лежащих на заснеженном, в чёрных пятнах мелких воронок, поле. Рядом хлестко ударила трехлинейка Ворошилова.

— Я их сейчас встречу, бля, — ворчал Климент Ефремович, выискивая среди наступающих командиров. — И чаевых полную задницу натолкаю.

В подтверждение своих слов главком одного за другим срезал пару вырвавшихся вперёд финнов, видимо офицеров. Справа и слева застучали короткие очереди. Штрафников преимущественно вооружали автоматами, так как именно этими ударными батальонами планировалось прорывать приграничные укрепления. Но то, что давало бы преимущество в скоротечных боях в тесных окопах и дотах, сейчас стало недостатком — противник залёг на более-менее безопасном для себя расстоянии и отвечал метким огнём из винтовок.

— Как ты думаешь, Клим, до утра протянем?

— Не-а, — ответил Ворошилов, не отрываясь от прицела. — Если только ноги на таком морозе. Ты ещё долго сможешь в снегу пролежать?

— Не знаю. Может быть, наши подойдут.

— Откуда им взяться-то, нашим, Сергей Сергеевич?

— Мало ли... У нас в Кировске артиллерийский полк стоит.

— Командир которого, по твоему приказу, между прочим, уже неделю на гауптвахте сидит. Некому командовать. А мы с тобой, два старых пня, тут лежим, в солдатиков играем, — Ворошилов выстрелил ещё раз, заставив неосторожно высунувшегося финна ткнуться лицом в землю. — Полководцы хреновы.

— Воюем же.

— Ага, придурки потому что. По большому счёту, Сергей Сергеевич, я сейчас ничем не отличаюсь от обыкновенного штрафника, разве что мёрзну больше в тонкой шинели, и на ногах хромовые сапоги вместо валенок.

Опять заговорили миномёты — шестой обстрел за последние два часа. Так уже было несколько раз — сначала мины, потом вялая атака, после которой противник отходил, оставив десяток трупов. Финны не торопились, видимо, решив выморозить батальон, правый фланг которого прикрывала незамерзающая из-за стоков ТЭЦ речка, а обойти слева не позволяла огромная стройплощадка, изрытая глубокими котлованами и обнесённая колючей проволокой. Только и оставалось, что идти в лоб. Надо сказать, небезуспешно. Хоть продвинуться и не удавалось, но потери среди обороняющихся росли, а недавно ещё замолчал единственный пулемёт.

Бойцы пережидали обстрел с отрешённой невозмутимостью опытных фронтовиков. Недавние поэты-футуристы, художники-кубисты и барбизонцы, проворовавшиеся завмаги, счетоводы, бухгалтеры — добровольцы, выбравшие службу взамен стенки или многолетних сроков. Они давно не считали себя живыми и философски относились к смерти. Уж лучше так, с оружием в руках, с пенсией семье в случае гибели или увечья, чем жить потом, зная, что упустил единственный шанс хоть умереть по-человечески. Армия даже из танцовщиков балета может сделать людей. Вот тот пулемётчик, зажимающий рукавицей наполовину оторванное осколком ухо, когда-то был известным на всю страну поэтом, завсегдатаем модных литературных кафе и артистических уборных. А сейчас одной рукой пытается хоть что-то сделать с пробитым кожухом "максима".

Интеллигенты... Пусть война для них началась только сегодня утром, но странным образом изменила души, судьбы, взгляды. Былые трагедии от недостаточно сияющих лаком штиблет или криво повязанного галстуха будто происходили с существами с другой планеты, и вспоминались с изумлением, уступив место более приземлённым радостям. Выбрал удачную расщелину между камнями, куда не залетают осколки, — уже хорошо. Сосед патронами поделился — отлично. А если удалось перемотать сбившуюся портянку — маленькое, но счастье. А стихи... стихи — вздор. Выжившие напишут лучше.

После обстрела отбили ещё одну атаку. Наспех обмотанный грязными бинтами пулемёт успел выпустить короткую очередь, как его заклинило. Но и этого хватило, чтобы финны залегли. По цепи штрафников прокатился крик отдаваемого комбатом приказа.

— Он что, сдурел? — Ворошилов привстал, отыскивая взглядом командира батальона, и тут же неловко завалился набок, зажимая быстро расплывающееся на животе тёмное пятно.

— Клим! — Каменев бросился поддержать. — Ты чего, Клим?

— Останови суку... — прошептал главком. — Всех там положит... останови...

Но батальон уже поднялся и медленно по глубокому, выше колен, снегу пошёл. По обе стороны от Сергея Сергеевича падали бойцы. Он тоже поднялся, скрипнул зубами и пошёл. Триста метров, всего триста метров. А потом можно хоть зубами вцепиться в кадык, наверняка чисто выбритый и благоухающий вежеталем. И пусть темно — все, кто не в темной телогрейке, те враги... Вперёд... только вперёд... Страшно хрипит в груди. Плевать. Зато не слышно сдавленных стонов остающихся сзади товарищей. Вперёд. Эти пули не твои. Мимо, всё мимо. Сегодня ты бессмертен. Бессмертен. Бессме...

Первая же мина разорвалась под ногами комбата. Вторая, третья... они сыпались всё чаще и чаще, пробивая бреши в рядах атакующих. Подхваченный общим порывом Сергей Сергеевич шёл вместе со всеми, иногда останавливаясь для выстрела. Ещё немного, ещё метров пятьдесят, и можно будет врукопашную... Тридцать метров... Уже слышны команды миномётчиков. Почему на английском языке? И не прекращают огонь. Откуда они здесь?

Нарком ударил штыком выскочившего финна. Прямо в изумлённо распахнутые глаза. И тут же шарахнулся в сторону от близкого взрыва. Бьют по своим? Хотя... для этих своих тут нет. Волна штрафников с рёвом накатилась на позиции, захлестнула, вскипела водоворотами отдельных схваток и хлынула дальше, на миномётные расчёты. Только Каменев этого увидеть не смог.

— Товарищ генерал, — тормошил его перемазанный кровью одноухий боец. — Товарищ генерал, вы ранены?

— Ты кто? — непослушные губы шевелились с трудом.

— Это я, рядовой Мандельштам. Вас ранило, товарищ генерал? Давайте перевяжу.

— Погоди... Что-то сердце прихватило... Я сейчас, я встану... Я...

Своё последнее обещание Сергей Сергеевич так и не выполнил. Пулемётчик заботливо подсунул под генеральскую голову потерянную кем-то шапку и смахнул уже не тающие снежинки. Потом поднял оброненную винтовку и пошёл догонять своих, волоча её за ремень.

А где-то севернее, на аэродроме в Оленегорске, прогревали двигатели тяжёлые бомбардировщики.

Глава тринадцатая

Так случилось, мужчины ушли,

Побросали посевы до срока.

Вот их больше не видно из окон,

Растворились в дорожной пыли.

Потеряла и свежесть и прелесть

Белизна ненадетых рубах,

Даже прежние песни приелись,

И завязли в зубах.

Владимир Высоцкий.

"Правда", 2 декабря 1936 года.

Заявление советского правительства.

Сегодня в шесть часов утра без объявления войны, финские войска нанесли удары по нескольким приграничным населённым пунктам в Карелии и Мурманской области. Пользуясь неожиданностью нападения, противнику удалось вклиниться на территорию СССР на расстояние от пятнадцати до пятидесяти километров. В то же время отдельные террористическо-диверсионные отряды врага, науськиваемого так называемыми буржуазными странами, действуют на значительном удалении от государственной границы, имея целью перерезать Октябрьскую железную дорогу. В настоящее время идут ожесточённые бои в районе озёра Имандра, на полуострове Рыбачий, в районе Печенги и Ладожского озера.

Советское правительство со всей ответственностью заявляет об акте агрессии и международного терроризма, допущенных против нашей страны, и оставляет за собой право на адекватный ответ.

Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!"

"Известия", 2 декабря 1936 года.

Исполняя союзнический долг и следуя договору "О дружбе и взаимопомощи", Норвегия начала всеобщую мобилизацию в связи с объявлением войны Финляндии.

О своём вступлении в войну объявили: Балтийская конфедерация, Великое Княжество Литовское, Баварское королевство, Корсиканское королевство, Галицийский каганат, Чехословакия, Ватикан, Парагвай, Монголия, Япония, Мексиканские Соединённые Штаты и Абиссиния.

Сегодня, начиная с десяти часов утра, была проведена бомбардировка скоплений войск противника в Гельсингфорсе, Стокгольме, и так на называемой "линии Маннергейма". Совершено более полутора тысяч вылетов, из них около трехсот норвежскими лётчиками, преимущественно работавшими по аэродромам единственного финского союзника — Швеции, в очередной раз лживо заявляющей о своём нейтралитете".

"От советского Информбюро.

В течение вчерашнего дня шли бои по уничтожению вторгшегося на территорию нашей страны противника и артиллерийский обстрел укреплений на сопредельной стороне. По предварительным данным войска противника потеряли свыше пяти тысяч человек убитыми и более двухсот пленными. Захвачено около трёх тысяч единиц стрелкового оружия и два танка английского производства.

В бою у посёлка Апатиты Н-ский батальон под командованием капитана Мерецкова отважно атаковал превосходящие силы противника и наголову разбил их, захватив в качестве трофеев четыре миномётных батареи и большое количество боеприпасов".

"Правда", 4 декабря 1936 года.

Завтра в Донском монастыре состоятся похороны товарищей Ворошилова и Каменева. Панихида начнётся в 12 часов.

Правительство Советского Союза выразило серьёзную озабоченность вчерашними беспорядками в центре Москвы, приведшими к разгрому и поджогу английского и финского посольств, и сказало решительное "нет" анархии в столице. Тела иностранных дипломатов после опознания будут переданы в представительство международного "Красного креста" для отправки на родину".

"Правда", 5 декабря 1936 года.

Заявление премьер-министра Великобритании об ответственности Советского Союза за восемь утонувших в Балтийском море транспортов выглядит смехотворным. Напомним, что суда, перевозившие "добровольцев", а на самом деле навербованное по всей Европе отребье, в Финляндию, потерпели крушение в сложной ледовой обстановке при плохой погоде. Проведённая спасательная операция завершилась неудачей.

Гнусные вымыслы о присутствии в районе катастрофы советских подводных лодок лишены всякого основания".

"Правда", 6 декабря 1936 года.

Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР.

За беспримерное мужество и героизм, проявленные при защите нашей Родины, наградить и присвоить звание "Герой Советского Союза" с вручением ордена Ленина с мечами и медали "Золотой Крест" следующих товарищей:

Некорименебатько А.П. — капитан первого ранга.

Де Монфор Ж-Б.Э. — капитан-лейтенант.

Плетнёва С.А. — капитан-лейтенант.

Байрамдурдыева Б.Д. — старшина второй статьи.

Бродского И.А. — старший матрос.

Подписи: Сталин, Калинин, Архангельский".

Подновье. Колхоз имени П.А. Столыпина.

— Коля, а у тебя пистолет взаправдашний? А у папки тоже? — Фёдор Беляков, ещё недавно бывший в семье самым младшим, но с рождением ещё одного брата и сестры получивший прозвище Фёдор Пятый, путался под ногами и задавал одновременно сотню не требующих ответа вопросов. — А стрельнуть мне дадите? А почему у тебя только одна звёздочка?

Николай погрозил кулаком назойливому Федьке и оглядел себя в зеркало. Хорош, ничего не скажешь, хоть сейчас на парад! Конечно, звание младшего лейтенанта производит меньшее впечатление, чем отцовские полковничьи погоны, но зато Белякова-старшего к фронту и близко не подпустят. Нет в должности начальника тыла армии ни капельки героического. Сам Александр Фёдорович думал примерно то же самое, только, в отличие от сына, к подвигам не стремился — не те годы. Не в смысле старости, до неё ещё ой как далеко, а просто с возрастом пришло понимание. Война — обычная работа, не более того. Пусть трудная и временами опасная, но всё-таки работа.

— Еленка, — строго прикрикнул он на жену, — ты реветь прекращай! Чай слезами сыт не будешь. Сейчас начнут гости собираться на проводы.

Елена Михайловна молча вытерла мокрые глаза фартуком и захлопотала у стола. Но не успела она расставить тарелки, как под окнами загудела машина, и через минуту в дом вошёл невысокий коренастый генерал, отряхивая на ходу засыпанную снегом шинель.

— Ну и пурга, — пожаловался он. — Чуть с ног не сдувает. И всю дорогу перемело, еле-еле проехали.

— Да ладно тебе, Иван, — председатель колхоза крепко пожал протянутую руку. — У меня заночуешь, ежели что. А завтра на санях живо домчим.

— Если только так, — согласился генерал. — А не стесню?

— Уж на улице не оставлю, — усмехнулся Беляков. — Раздевайся давай, да помянем по чуть-чуть Климента Ефремыча с Сергей Сергеичем.

— Да, жалко товарищей, — Конев повесил шинель на вешалку у входа и прошел к столу, на котором стараниями заботливой хозяйки уже была собрана соответствующая закуска. — Земля пусть им будет пухом.

Александр Фёдорович налил три стопки и требовательно посмотрел на старшего сына:

— А ты, товарищ младший лейтенант, чего не присаживаешься?

— Я это... дисциплина... — смутился Николай.

— Молодец, — одобрил генерал. — Субординацию понимаешь. Но всё равно присаживайся, чай не студент уже, а вполне нормальный и взрослый человек.

Все трое подняли стопки и после минутного молчания выпили стоя.

— Да, такие люди уходят, — покачал головой Конев. — А с ними целая эпоха.

Александр Фёдорович опустился на стул, повёл плечами, расправляя ремни царского ещё образца портупеи, и согласно кивнул:

— Прав ты, Иван, сто раз прав насчёт людей. Но не совсем.

— Объясни.

— Ну... Эпоха не проходит. Ведь именно они её и начинали. Да чего там говорить, сам, наверное, помнишь, что было три года назад. Или три с половиной.

Генерал поморщился. Ему ли не помнить всех тех пламенных революционеров, верных и твердокаменных ленинцев, трепачей и краснобаев с каиновой печатью и руками в крови по локоть. Это из-за них, профессиональных раздувателей мирового пожара, приличному человеку практически невозможно было купить хорошего шампанского или колечко с бриллиантом невесте — слишком большим спросом пользовались. Если первое для внутреннего употребления и остужения измученного борьбой организма, а также ванн, что считалось высшим революционным шиком, то второе так, для вложений народного капитала через отдельных его представителей.

— Так что, Иван Семёнович, лучшая и весёлая жизнь ещё только начинается. И нам её продолжать. Тебе, мне, детям нашим... Наливай давай, а то сейчас набегут.

Действительно, через час было уже не протолкнуться от желающих лично проводить председателя на войну. Сам он не любил шумные сборища, но приветливо улыбался гостям, с благодарностью выслушивал глупые советы бывалых фронтовиков и даже спел песню. Торжественную, соответствующую моменту, про непобедимую и легендарную, сжимающую винтовку мозолистой рукой. В первоначальном варианте сжимался штык, но ввиду явной нелепости текст переделали в прошлом году.

Александр Фёдорович шёл воевать исключительно добровольно, так как врачебная комиссия категорически отказывалась брать на себя ответственность за призыв на общих основаниях. А так они как бы и ни при чём — сам вызвался. Конечно сам, а куда деваться? По нынешним временам без службы в армии даже в конюхи не возьмут. Хоть и учитывается прежняя, царская, но для нормальной должности лучше отслужить в советской. Правда, председатель к карьере не стремился и сегодняшнее своё положение считал потолком её, но что-то не давало спокойно отсидеться дома.

Может быть, речь товарища Сталина на последней партийной конференции? В ней с высокой трибуны говорилось об ошибочности теории усиления классовой борьбы и нарастании борьбы систем, когда наш советский граф или князь становится социально близким, в противовес обострившимся противоречиям с теми же буржуазно-демократическими пролетариями. Вот и пришлось Александру Фёдоровичу оправдывать титул герцога Нарвикского. Ну, и пример детям показать. Старший, Николай, после окончания техникума тоже идёт в армию, а ещё Василий, Роман, Михаил, Фёдор, Сергей... Последний, правда, ещё совсем маленький, но отцом уже гордится.

— Тебя куда направили? — генерал Конев с трудом перекричал звон стаканов и разухабистые переливы гармошки.

— Пока в Данию, — ответил Беляков. — Начальником тыла к товарищу фон Таксу.

— А...

— Чего а? Я в нашу, советскую армию просился.

— Пф-ф-ф... — фыркнул Иван Степанович. — А что, есть какая-то разница? Вот посмотри, в вазе три яблока — красное, жёлтое и зелёное. Разные? Да, разные. Но, тем не менее, грушей не назовёшь.

— Может быть, — Александр Фёдорович с сомнением покрутил в руках, а потом надкусил крупную антоновку. — Только вот где война, а где тот Копенгаген.

— Тебе какая разница? Помнишь у классика — "Patria est, ubicumque est bene"?

— Не выражайся, дети могут услышать.

— Это Цицерон.

— Тем более. По-русски нельзя сказать?

— Родина там, где хорошо.

— И каким боком здесь Дания? Она причём?

— Да притом! Там, где советскому человеку будет хорошо, и пройдёт граница нашей Родины. Понял?

— Нет.

— Я тоже не понял. Но воевать всё равно надо. Давай выпьем?

— За Родину, за Сталина?

— Хороший тост, жизненный. Наливай!

"Новейшая история зарубежных стран XX — начало XXI века.

Учебник для 9-го класса. Москва И.П. "Просвещение" 2003 год.

О.С.Вороно-Цапа А.О.Вороно-Цапа.

Параграф 21. Итоги Второй Мировой войны.

ХХ век вошёл в историю человечества прежде всего как век кровавых событий двух мировых войн, развязанных мировым капиталом. Это людские потери, материальный ущерб и страдания сотен миллионов людей. Извечная борьба добра и зла в общественной жизни в ХХ веке выразилась в столкновении буржуазно-демократического тоталитаризма и социализма, в альтернативе развития и модернизации обществ — реформы или стагнация.

Важнейший итог войны — разгром так называемой "малой оси", фашистской Италии, империалистической Австрии и Швейцарии, фашиствующей Финляндии, государств-захватчиков, где сложились тоталитарные режимы. Изменилась мировая геополитическая ситуация.

Для Европы и мира открылась возможность новых путей развития.

Из системы международных отношений выбыли самые агрессивные державы. Италия утратила свои позиции в Средиземноморье. Швейцария и Австрия, будучи оккупированы и разделены между Баварией, Корсиканским королевством и Чехословакией, перестали быть субъектами международных отношений. Мир сбросил со своей шеи удавку швейцарских ростовщиков-процентщиков. Великобритания на Дальнем Востоке и в Азии лишилась тех позиций, которые она завоёвывала в течение целого ряда столетий. Финляндия и Швеция снова вернулись в состав Советского Союза и Норвегии, восстановив тем самым историческую справедливость.

Победила антибуржуазная коалиция государств, объединившихся на социалистической основе. Военное и техническое преимущество этого союза наций, помноженное на передовую идеологию, оказалось, в конечном счете, решающим. Но не менее важно, что страны с различными общественными строями, монархии, в том числе, сумели объединиться вокруг единственно правильной теории и нашли пути для согласованных действий по отражению агрессии. Это определило общее направление послевоенного исторического развития, антифашистские и антилиберальные преобразования.

Народы побеждённых стран не желали возвращения к условиям довоенного времени и ожидали присоединения к территории победителей, надеясь на социальные реформы и преобразования по советскому образцу.

Исключительно большая роль Советского Союза, народов СССР во Второй мировой войне несомненна. Эта победа спасла мир от буржуазно-фашистского порабощения и угрозы уничтожения.

К концу Второй мировой войны Советский Союз обладал огромной военной силой. Международные позиции СССР упрочились, авторитет вырос. После окончания войны на сцене мировой политики не осталось сверхдержав. Наша страна отказалась от претензий на сомнительный титул, предпочитая быть первой среди равных и решать вопросы послевоенного устройства мира, прислушиваясь к мнению союзников.

Победа над буржуазным фашизмом способствовала подъёму национально-освободительной борьбы народов колониальных стран. Распад колониальной системы начался уже на заключительном этапе Второй мировой войны. За точку отсчёта принято считать отделение от метрополии английских колоний — Ирландии, Шотландии и Уэльса. В этом процессе было много нового. После Первой мировой войны фактически состоялся делёж колоний, а важнейшей чертой международной обстановки после Второй мировой войны было их освобождение от колониальной зависимости.

Победа над агрессорами и личный патронаж Патриарха Алексея Львовича над освобождёнными новыми территориями отразились на всех сторонах политической, социальной и экономической жизни народов Европы, Азии и Америки.

Важнейшей переменой в сознании народов Европы было понимание коренного изменения роли государства в экономике и социальной жизни. С одной стороны, был учтён трагический опыт экономических кризисов 30-х гг. в так называемых демократических странах, с массовой безработицей, упадком промышленности и сельского хозяйства, миллионами голодных смертей на территории бывших Северо-Американских Соединённых Штатов, что привело к утверждению фашизма и тоталитаризма в целом ряде государств. С другой стороны, Европа, пройдя через войну, преодолевала традиционное представление об ограниченной политической роли государства. Признавалась ответственность государства за поддержание высокого уровня занятости и экономического роста, за жизнеспособность и безопасность страны.

После окончания войны перед человечеством открылись новые горизонты, а народы обретали надежду на лучшую и, главное, мирную жизнь. Был введён новый юридический термин — преступление против человечности и социализма.

Наиболее важные договорённости были достигнуты на Мурманской — март 1937г. и Гельсингфорской — апрель-май 1937г. конференциях руководителей СССР, Балтийской конфедерации, Великого Княжества Литовского, Баварского королевства, Корсиканского королевства и Галицийского каганата. На этих конференциях были определены основные линии политики держав-победительниц в отношении присоединяемых территорий, а также вопросы подготовки к образованию независимых Итальянского королевства и Шлезвиг-гольштейнского герцогства под общим патронажем Баварии.

Были сформулированы основные политические и экономические цели на будущее: полное разоружение и демилитаризация части Европы, не входящей в Союз Независимых Социалистических государств, ликвидация её военного производства, искоренение любых продемократических и пролиберальных партий, всех антисоветских учреждений пропаганды, суд над военными преступниками, развязавшими войну, арест правительств государств-агрессоров и суд над ними, удаление с общественных должностей и с постов в важных частных предприятиях всех лиц, замеченных в сотрудничестве с буржуазными партиями.

Вопросы и задания:

1. Какие важнейшие события предшествовали началу Второй мировой войны?

2. Являлось ли для Баварского королевства неожиданностью агрессия Австрии, Швейцарии и Италии?

3. Попробуйте объяснить причины бесславного поражения Великобритании в морском противостоянии с подводным флотом Корсиканского королевства.

4. Чем объясняется провал плана наступления "малой оси" против Баварии?

5. Почему советско-финский фронт стал главным фронтом Второй мировой войны? Выделите основные этапы "зимней кампании".

6. Почему битва у Женевского озера и Миланское сражение стали переломными моментами на западноевропейском ТВД?

7. Расскажите о роли генерала Раевского в подписании капитуляции Ватиканом.

8. В чём причины быстрого продвижения финских войск в первые три часа войны?

9. Объясните необходимость ковровых бомбардировок промышленных районов Швеции.

10. Попытайтесь объяснить причины возникновения Великого Саамского Конунгства.

11. Что сплачивало участников социалистической коалиции?

12. Роль Русской Православной Церкви в духовном и нравственном превосходстве армий стран коалиции.

13. Можно ли считать военные действия против Великобритании после 1937 года продолжением Второй мировой войны?

14. Найдите на карте основные фронты и операции Второй мировой войны.

15. Какие основные решения конференций антибуржуазной коалиции легли в основу послевоенного миропорядка?

16. Перечислите важнейшие уроки и итоги Второй мировой войны".

Глава четырнадцатая

Ой, Вань, гляди-ка, — попугайчики!

Нет, я ей-богу закричу.

А это кто в короткой маечке?

Я, Вань, такую же хочу!

Владимир Высоцкий

Москва, Кремль.

— Итак, товарищи Берии, вы настаиваете на немедленном начале операции "Цирк"?

Оба Лаврентия Павловича одновременно посмотрели друг на друга и согласно кивнули. Младший промолчал, уступая право ответа старшему.

— Так точно, товарищ Сталин, настаиваем. По прогнозам наших аналитиков, и конотопских в том числе, через два-три года возможна ситуация, когда Северо-Американские Соединённые Штаты смогут преодолеть кризис. Вероятность мала, и благодаря некоторым мероприятиям вообще стремится к нулю, но, тем не менее, остаётся теоретическая опасность.

— А что думает по этому поводу генерал-лейтенант Раевский?

Израил довольно улыбнулся и встал со стула. Ему до сих пор нравилось как само звучание нового звания, так и то, что Иосиф Виссарионович постоянно произносил это вслух. Мелочь, а приятно. Вот Лаврентий скромничает, и так называемый младший брат носит точно такие же погоны. Нехорошо, должна быть разница. Заметная разница, и не только в возрасте.

— Я поддерживаю предложение о начале операции, товарищ Сталин. Думаю, что нужно помочь братскому калифорнийскому народу сбросить ярмо иноземных захватчиков.

— Вы мне-то зубы не заговаривайте, Изяслав Родионович, — мягко укорил Сталин. — Не в "Пионерскую правду" передовицу пишете.

— Я там под псевдонимом, — смутился Раевский. — И, тем не менее, Карфаген должен быть разрушен.

— Варвар, — Берия-старший аккуратно обозначил удар кулаком по столу. — Мы строители коммунизма — разрушение не наша стихия.

— Ты не понял, Лаврентий, я же имею в виду восстановление исторической справедливости. Калифорния и Аляска — исконно русские земли, и наш долг перед памятью предков... Таки да!

Сталин с интересом наблюдал за разворачивающейся дискуссией, легонько выстукивая черенком трубки что-то маршевое. Курить бросил больше двух месяцев назад, а привычка осталась. Вопрос товарищами был поднят серьёзный, а вот в методах его решения мнения несколько разошлись. И если с Аляской победило предложение генерал-майора Архангельского о передаче прав на неё японцам, то в случае с Калифорнией преобладала тенденция к силовому решению проблемы.

— Это каких предков ты имеешь в виду? — Берия-старший как всегда требовал точности в формулировках.

Израил обиженно фыркнул и отвернулся. Формалисты, как есть формалисты. Каждый шаг обязательно обоснуют кучей бумаг, инструкций, приказов. Нет лёгкости и изящества. Хотя, нужно признать, идея с Аляской весьма неплоха, несмотря на всю бюрократичность. Ещё три года назад, когда Япония уступила Советскому Союзу остров Хоккайдо в обмен на мирный договор, появилась мысль отказаться от нового приобретения. Но не просто так, а... Да, совершенно правильно! Вот только в те поры у японцев не было ни сил, ни возможности ввязываться в войну против САСШ, тем более по столь смехотворному поводу.

Это тогда, а сейчас, по прошествии времени, casus belli выглядел вполне достойным со всех точек зрения, в том числе и правовой. Вдруг, совершенно случайно, разумеется, обнаружились документы, признававшие право Российской Империи (и её правопреемников, что было указано особым пунктом) на односторонний разрыв договора аренды Аляски. Правительство Страны восходящего солнца тут же выступило с инициативой передать территории ему, гарантируя чистоту и порядок в течение всех шести месяцев временного владения.

Ну, с этим-то разобрались, а что делать с Калифорнией? Нет, что делать, было понятно — забирать и всё. Или, в крайнем случае, организовать там новое государство. Какую-нибудь монархию, учитывая неуклонные тенденции развития общества. А вот как именно? Ввязываться в хитроумные операции, изобретённые двумя Лаврентиями, не хотелось. И не к лицу наркому обороны заниматься подковёрной борьбой. Его дело воевать, а не интриги плести. Вот Бериям, тем по должности положено. Младший — начальник Службы внешней разведки, и старший — народный комиссар Государственной Безопасности со вчерашнего дня. Сам НК ГБ был организован из ОГПУ, минуя стадию НКВД, сразу после войны с Финляндией, пару месяцев назад, когда руководивший им товарищ Блюхер возглавил командование Трансвальско-Намибийским фронтом народного освобождения имени В.И.Чапаева.

— Что вы молчите, Изяслав Родионович? — Сталин постучал трубкой по столу, привлекая внимание.

— А чего говорить, товарищ Сталин? — Раевский решительно рубанул рукой воздух. — Нахрен всех разведчиков, уж простите за прямоту. Им что ни доверь — всё испортят.

— Неужели всё? — усомнился Иосиф Виссарионович. — И что вы можете предложить взамен?

— Я?

— Ну не я же у нас нарком обороны. Итак?

— Предлагаю начать сразу две операции, — Израил мысленно показал Лаврентиям Павловичам фигу. — И пусть обе называются одинаково. Но одну из них прошу разрешить провести силами моего наркомата.

— Здоровая конкуренция, говорите?

— Так точно, товарищ Сталин. И двойной запас прочности.

— Ну-ну... И как отнесётся к подобной инициативе товарищ Архангельский?

Раевский вздрогнул и поёжился. Непосредственный начальник нехорошо к этому отнесется. Не по-человечески.

— Он же в отпуске.

— Да, я тоже предлагаю не беспокоить Гавриила Родионовича, — поддержал Берия-старший. — Старые раны, то да сё... Отдохнуть товарищу нужно, сил набраться.

— Как знаете, — согласился Иосиф Виссарионович. — Хотите работать отдельно — работайте. И не улыбайтесь так. Товарищ Раевский, бомбардировки Сан-Франциско и Лос-Анджелеса крайне нежелательны.

— А...

— И обстрел с моря тоже.

— Я и не предлагал, — внимательный наблюдатель заметил бы на лице Изяслава Родионовича искреннее огорчение. — У меня и мыслей таких не возникало.

Генерал-лейтенант Раевский слегка лукавил. Мысли были. Но нет, так нет, переживём. Конечно, запрет на применение тяжёлой авиации несколько усложнил задачу, но, честно сказать, ненамного. Существовал ещё один козырь в рукаве, и настала пора его предъявить. Люди — вот главное оружие страны победившего социализма!

Неделю спустя.

Солнечный зайчик запрыгнул на подоконник сквозь неплотно прикрытую занавеску, скользнул по новому комоду, по букету цветов в косо обрезанной гильзе, потоптался в нерешительности и на минутку остановился, заглядевшись на развешанные по стене фотографии в резных деревянных рамках: бурятская семья в сборе, пожилой бурят в халате, пожилая бурятка со следами ещё не ушедшей красоты на лице, высокий молодой бурят на коне, он же у танка, опять он, но уже с невысокой красавицей. А вдоволь налюбовавшись, зайчик пробежался по углам, многократно отразившись в зеркалах новомодного полированного трюмо, и упал на широкое лицо крепкого мужчины, спавшего на фабричной железной кровати с блестящими никелированными шарами.

Бадма поморщился и попытался прогнать назойливого гостя, но солнечный лучик был упорен в своей нахальности. Его возмущало — как это можно валяться, когда он уже давно проснулся? Пришлось вставать. Тихо, чтобы не потревожить спящую Сэсэгму, оделся в ставшую уже привычной выгоревшую военную форму без погон и вышел во двор.

— Эх, благодать!

— ...ать ...ать ...ать!!! — согласилось эхо.

Маленькая долина у реки Зангинсан, где Бадма простроил дом после свадьбы, действительно поражала красотой. Даже привыкнув к ней, не перестаёшь восхищаться, а уехав, стремишься вернуться. Звенела на мелких порожках чистая вода, бегущая с гор, пели утренние птицы, мычали пока ещё недоеные коровы, чуть дальше волновалось под лёгким ветерком широкое овсяное поле.

"Да, надо бы сегодня картошку окучить. Правильно Клаус говорил, что огород любит три вещи — орднунг, орднунг и ещё раз орднунг. Что в переводе на русский обозначает — прополка, полив и рыхление. Ничего, сегодня должна родня приехать, помогут", — мысли в голове шли неторопливо, как тихоходные итальянские танки в прицеле родного СБ-1К, и всё больше хозяйственные. — "И новую винтовку жене на день рождения подарить".

Через час, подоив коров, Бадма сел на коня и погнал их на огороженное пастбище в дальней стороне долины. Там на небольшом костерке сварил себе кофе, к которому привык в Италии, и присел с кружкой, привалившись спиной к большому камню, хранившему тепло вчерашнего вечера. Благодать под небом и благорастворение воздухов!

Утренняя идиллия была прервана рёвом мотора — на вершину холма выбрался, чихая и кашляя не отрегулированным двигателем, мотоцикл почтальона, Солбона Бадараева, а по совместительству ещё и любимого племянника.

— Нет, я точно когда-нибудь кого-нибудь пришибу! Ему что на лошади не ездится, как всем нормальным людям? — настроение бывшего гвардии сержанта быстро приблизилось к штормовому. Правда, это не было поводом не поздороваться. — Сайн байна, Солбон!

Драндулет подкатил к пастбищу и со скрипом затормозил, на мгновение встав на переднее колесо. Овцы прыснули в стороны, возмущённо обзываясь: — "Блиа-а-а-а-а", а меланхоличным коровам только анатомия не позволила покрутить копытом у виска. Племянник стянул с головы подаренный дядей танкистский шлем.

— Сайн байна, Бадма! Телеграмма тебе, однако.

— Давай! И заглуши свою таратайку, в конце-то концов. Когда коня заведёшь?

— Но... А как же развитие техники?

— Это техника? Не смеши, Солбон. Техника — это танк, а у тебя велосипед с керосиновой лампой. То, что между ногами, не может быть настоящим средством передвижения.

Племянник недоумённо посмотрел в сторону, где щипал траву верный жеребец-хулэг Бадмы:

— А как же он?

— Не понимаешь? Конь — он живой. Это продолжение тебя... Как... Как ты сам. Как... хм... рано об этом, однако. Но ты понял, да?

Оставив Солбона размышлять над полученной информацией, Бадма вскрыл телеграмму и озабоченно проворчал:

— Вот не было печали... Овцы не стрижены, картошка не полота, жена на пятом месяце...

— Чего там? — племянник заглянул через плечо.

— Правительственная. Та-ак... Солбон, собирай всех наших, вечером прощаться будем — меня отзывают, — И прочитал вслух: — "Старшему сержанту Долбаеву Б.И. срочно прибыть в распоряжение ЦЦУ СССР для выполнения специального задания".

Уехал мотоцикл, ускакал к дому отпущенный конь, а Бадма достал из-за пазухи небольшую флейту-лимбэ, поднёс к губам, и над долиной поплыла тихая мелодия. И только одно не давало ему покоя — что такое ЦЦУ СССР?

Утро следующего дня началось со сборов — вечером не удалось даже дорожные сумки упаковать. А как без них? До Верхнеудинска два дня ехать, и без солидного закусона тяжело будет. Да и гостинцы ребятам привезти. В телеграмме, конечно, о них не упоминалось, но... Если есть командир, то экипаж подразумевается.

Так и не ложившаяся спать Сэсэгма как сумела отгладила мужу парадную форму, начистила зубным порошком ордена и медали и украдкой всплакнула, скорее от гордости, чем от предстоящей разлуки. Мужчины должны уходить на войну. Так было всегда, и если этого не будет — мир рухнет.

А в десять часов Бадма уже соскочил с коня у районного военкомата и бросил повод сопровождавшему племяннику.

— Отведешь домой.

— А...

— Свой драндулет можешь бросить прямо тут, никто не позарится, однако. И запомни, Солбон, — настоящий мужчина ездит только на коне или на танке.

— Как же тогда лётчики, не мужчины, что ли?

— Эх, темнота... На самолётах — летают, на машинах и поездах — передвигаются с места на место. Чего непонятного-то?

Бадма на прощание хлопнул племянника по плечу, потом, подумав, добавил лёгкий подзатыльник. С натугой взвалил сумки на плечо, открыл дверь и отдал честь дежурному.

— Привет, Вася! Военком у себя?

— Так точно, товарищ гвардии старший сержант. Проходите, вас ждут.

У кабинета военкома Бадма простоял минут пять, прежде чем постучал в дверь. Всегда чувствовал какую-то неловкость при встрече со старшим лейтенантом, потерявшим правую руку в уличных боях во время штурма Стокгольма. Будто виноват, что самому не пришлось участвовать в той войне.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

— Здравствуйте, Бадма Иринчинович, — военком встал из-за стола. — Только что опять звонили из Иркутска по поводу времени вашего прибытия.

— Иркутска? А как же Верхнеудинск? Мне разве не туда?

— Да, именно Иркутск. Вот ваше предписание, аттестат, проездные документы. До Слюдянки доберётесь на нашей машине, а там поездом. Билеты уже забронированы. На месте проследуете на улицу Большую Трапезниковскую, дом шесть, в распоряжение майора Лазаренко. Всё ясно?

— Так точно, товарищ старший лейтенант! Разрешите вопрос?

— Да, слушаю вас.

— Что такое ЦЦУ СА, однако?

— Это, Бадма Иринчинович, Центральное цирковое управление Советской Армии.

— Не понял... Меня что, в клоуны?

— Если Родина прикажет, товарищ старший сержант, хоть в акушеры!

Они стояли у единственного в мире мраморного вокзала, и Клаус Зигби строго выговаривал сержанту Церетели, застигнутому милицейским патрулём за попыткой отковырнуть в качестве сувенира кусочек стены. Милицию оттеснили, задавив блеском боевых орденов, а любознательному радисту пришлось узнать много нового о своих умственных способностях.

— Сдурел, да? — баварец нависал над Шалвой. — Вредительствуешь, разрушая народное достояние?

— А чего такого-то? Это же не Парфенон.

— Тьфу на тебя. И не сравнивай жалкие развалины с произведением искусства.

— Да какое это искусство? — не сдавался Церетели. — Обычный вокзал, типовой проект... В Херсоне точно такой же.

— А сортир из розового мрамора там есть?

— Где, в Херсоне?

— Ну не в Парфеноне же...

— Нету.

— Вот! О чём и толкую. Там даже пива нормального нет, а здесь не хуже, чем в Баварии, факт.

— О!!! Под омуля, вах! — Шалва поспешил соскочить со скользкой темы. — А степи-то какие по дороге видели! Вот там бы, да на полной скорости... Вдавить до упора! Красота!

— Ага, и бараны из-под траков кусками в разные стороны.

— Баранов не тронь, — вмешался наводчик, — они вкусные.

Все замолчали, вспоминая три дня, проведённые в гостях у Кямиля Джафарова. А лейтенант Иванов даже облизнулся — правильно приготовленный барашек ничем не хуже оленя. Или тюленя.

— Ладно, ребята, — на правах старшего по званию подвёл он итог. — Попросим командира объявить Шалве выговор. Даже два выговора. Меня другой вопрос беспокоит... Что за адрес такой — Трапезникова, шесть? И почему даже пистолеты почти отобрали? Ну, я понимаю, операция секретная и всё такое, но...

— Погоди, Амангельды Мужикетович, командир приехал. Ну и сумка у него! — Из кузова подъехавшей полуторки действительно выпрыгнул Бадма Долбаев. — Так, привели себя в порядок, построились. Смирна!

Строевым шагом Клаус Зигби подошёл к Бадме, остановился за два шага, щёлкнул каблуками, как предписывалось новым Уставом, и доложил:

— Товарищ гвардии старший сержант! Экипаж для встречи командира построен!

— О-о-о, би амаршалжаа, зер гут, однако! — Долбаев аккуратно поставил подозрительно звякнувший багаж на асфальт и полез обниматься. — О, сайн байна Клаус, Шалва, гамарджоба! Хеерле ирте, Камиль! Однако, Мужикетович, здравствуй! Вот это сюрприз!

— Да мы это... — Зигби попытался перенаправить радость Бадмы на всех поровну. — Соскучились, да. Натюрлих, однако.

— Ничего, — успокоил командир, — товарищ Сталин нам скучать не даст. Ну что, пошли в поезд?

Шумной толпой ввалились они в плацкартный вагон, и Церетели сразу же получил ответственное задание — охмурить проводницу на предмет чистых стаканов. Девушка-комсомолка долго сопротивлялась напору знойного радиста, но всё же капитулировала, взяв честное-пречестное слово посуду не бить, песен не петь и специальными командирскими словами не выражаться. Шалва торжественно пообещал, забрал стаканы и убежал, оставив ещё одно разбитое сердце вздыхать в несбыточных надеждах.

Командир разлил хоть и непривычную, но всё же водку, и предложил традиционный тост:

— За Родину, за Сталина, за товарища Патриарха!

Что там два литра на пятерых здоровых мужиков? Да под хорошую закуску. Да на шесть часов дороги. Так, губы смочить и повод поговорить обо всём на свете.

— Как оно в полку, товарищи?

— Нормально, командир. Немножко повоевали. Без тебя скучно было, а так всё хорошо. А тому, о чём иностранные газеты клевещут — не верь. Муссолини сам виноват.

— Ладно, забудем. Танк наш как? — по молчаливо опущенным головам Бадма догадался об ответе. — Что, сгорел?

— Угу, — хмуро подтвердил Клаус. — И утонул. Вместе с десантной баржой. На мину напоролись прямо у самого берега. Помянем машину, а?

— Давай. Мир его тракам!

— И хороших техников на Небесном Полигоне, — поддержал лейтенант Иванов.

Выпили стоя — память боевой машины того стоила.

— А ты как у нас оказался, Амангельды Мужикетович? — спросил командир после минутного молчания.

Тот пожал плечами.

— Сначала случайно — ты в отпуск уехал, Адама командиром назначили, мехводов не хватало. Да так и прижился.

— На сержантской должности?

— А чего такого? Я не карьерист, сам знаешь. Потом узнал, что экипаж посылают добровольцами на спецоперацию... И всё.

— Что хоть за операция-то, не слышал? Почему нас всех в цирк?

— Кое-кого, — Иванов покосился на Шалву, — есть за что. А вообще ничего конкретного. Краем уха что-то про Америку... А к ним у меня, такие дела, личные счёты есть.

Однако рассказать про них Амангельды Мужикетович не удалось — все стали вспоминать про то, что такое Америка, где она располагается на карте и можно ли считать это захолустье государством. Вспоминали до конечной станции и пришли к общему мнению — на государство никак не тянет, да и на страну только размерами.

Иркутск встретил ярким солнцем, склоняющимся к закату, чистой привокзальной площадью с пустой стоянкой такси, строгим капитаном бронетанковых войск и персональным автобусом. Клаус восхищённо осмотрел салон — огромные стёкла, мягкие сиденья, негромкая музыка из репродукторов...

— Трофейный?

— Да вы что? — сопровождающий гордо погладил хромированный поручень. — Нашего производства.

— О как... — баварец покачал головой. — Отстали мы от жизни.

— Наверстаете, — со странной усмешкой ответил капитан.

Ехали недолго. Даже не успели толком рассмотреть город, только через мост перебрались на другую сторону Ангары, как почти сразу же автобус остановился перед огромным деревянным зданием, увенчанным куполом.

— Э, товарищи, вах, как красиво!

— Да, красиво. Только вот сюда на перекрёсток пару сорокапяток поставить, а тот угол заминировать... Танкоопасное направление, однако.

— Подожди, командир. Мы же не оборонять этот цирк будем.

— А чего, штурмовать, что ли? Впрочем, сейчас расскажут.

В фойе было шумно. Носились туда-сюда полуголые симпатичные девушки со страусовыми перьями на головах, укротитель с хлыстом и револьвером вёл понурого медведя в наморднике, шёлковом цилиндре и наручниках, бегали китайские акробаты, поначалу принятые за дрессированных обезьян, и над всем этим безобразием возвышался клоун на ходулях. Увидев людей в военной форме, он спрыгнул со своих деревяшек и стянул рыжий парик:

— Майор Лазаренко, Виталий Александрович. Ваши предписания, товарищи.

Бадма протянул заранее собранные у экипажа бумаги.

— Та-ак... — майор сдвинул в сторону здоровенный нос из папье-маше, мешающий читать, и прищурился. — Сразу столько не цирковых... Куда бы вас пристроить, а?

— А у вас танка нет? — с надеждой спросил Зигби.

— Бегемоты есть, две штуки. Надо? Нет? Ну, как хотите. В общем, так — сейчас дело к вечеру, выступление вот-вот начнётся, а вас отвезут в наше общежитие. То есть не совсем наше, а релейного завода, но это неважно. Утром ко мне, будем распределять по номерам. Вопросы?

— Никак нет, товарищ майор.

Утром следующего дня заспанный Клаус Зигби брился перед зеркалом в общей умывальной комнате чуть ли не на ощупь и то и дело зевал, рискуя порезаться. Стоявший неподалёку Шалва пытался что-то сказать, не вынимая изо рта зубную щётку.

— Ты чего?

— У гэга... Тьфу, у тебя кровь на щеке.

— Где? А, это... Ерунда, пена с помадой перемешалась, не обращай внимания. Лучше мне кантик подравняй, хорошо?

— Давай, — Церетели взял бритву и удивлённо присвистнул: — Да у тебя вся шея расцарапана!

— Ага, и спина тоже. Знаешь, воздушные гимнастки такие затейницы. А поперечный шпагат — так просто бесподобен.

— Э-э-э, Клаус, какой такой шпагат? Я не хуже могу, смотри, — радист, не боясь запачкать новые форменные галифе, сел сначала в продольный, потом поперечный, встал на руки, прошёлся на них вдоль ряда умывальников, снова на ноги, и с места крутанул обратное сальто. — В нашей долине любой так может!

— Так ты никогда не сможешь, Шалва, — усмехнулся Зигби. Подумал и добавил: — К счастью.

— А мне больше дрессировщица понравилась, — глубокомысленно заметил вышедший из душевой Амангельды Мужикетович. — Только собачка у неё плохая, стриженая, маленькая, в упряжке не потянет и лает слишком часто. С такта сбивает. Глупое животное, такие дела.

В открытую дверь заглянул проснувшийся раньше всех Бадма:

— Чего копошитесь? Через пять минут жду всех внизу.

— Есть, командир! — откликнулся Церетели. — Да, а поесть?

— Некогда.

На арене шла последняя репетиция. Медведи ходили на задних и передних лапах, ездили на велосипедах, периодически получая поощрительные кусочки сахара. Один только здоровенный топтыгин упрямился, отказываясь играть на гармошке, а помощник дрессировщика угрожал зверю толстой книгой. Тот поначалу сопротивлялся, но, когда перед носом зашелестели страницы, резво ухватил инструмент и растянул меха. Разухабистая "камаринская" заставила всех обернуться.

— Это чего он? — удивился Джафаров. — Книжками воспитывает? Я слышал, будто раньше даже ломами били, живодёры. Правильно говорят — наша дрессура самая гуманная и передовая.

— Лучше бы ломами, — поморщился майор Лазаренко. — Изверги. Ты думаешь, что за книгу ему читают?

— Представления не имею.

— Второй том "Капитала".

— И помогает?

— Как видишь. Только пока экспериментировали — трёх животных сгубили.

— Сошли с ума? Я тоже бывало на политзанятиях...

— Нет, хуже. Сдохли от нервного перенапряжения.

— Однако! А этот?

— Мы учли ошибки — этот уже взрослый. Марксизм действует губительно только на неокрепшие умы. Ладно, теперь к делу. Кто что умеет?

Распределение прошло быстро — Шалва попал к силовым акробатам, Клауса пристроили униформистом и механиком манежа, а Кямиль Джафаров стал клоуном. Амангельды Мужикетовича сразу же увели с собой дрессировщики — знакомить с тюленями и моржами. С Бадмой возникла некоторая проблема.

— Ну куда тебя, а?

— На коне могу, и с саблей, из лука ещё умею... И барилдан.

— Нет, там везде занято. Да и зрителей порубишь к чёртовой матери. Знаю я вас, потрясателей вселенной. Постой, что такое барилдан?

— Борьба это наша, бурятская. Дедушка Галсан научил, однако.

— Надо посмотреть, — Лазаренко сделал пометку в блокноте и крикнул куда-то в сторону: — Ярцев! Василий Георгиевич! Подойди на минутку!

— Чего? — от густого баса медведи на арене прижали уши и спрятались за спину дрессировщика. Сразу стало как-то тесно.

— Василий Георгиевич, вот товарищ говорит, что умеет бороться. Не желаешь ли проверить?

— Можно, нам как раз для чемпионата японца не хватает. Пошли, что ли?

Глава пятнадцатая

-Ах, как жутко, как смело, как мило-

Бой со смертью три минуты!-

Раскрыв в ожидании рты, лилипуты, лилипуты-

Казалось ему с высоты.

Владимир Высоцкий

Стремительно неслись напряжённые дни — вечерние представления, ежедневные тренировки, боевая учёба. Самым сложным оказались занятия с гримёрами — Бадма категорически отказывался соблюдать приличествующую сумоисту диету и набирать вес, и потому приглашённые специалисты с киностудии "Бурятфильм" обучали старшего сержанта премудростям изготовления и крепления накладного брюха. А хореограф из местного театра оперы и балета ставил присущую японскому борцу походку и грацию. Выступать с выпирающим животом и в детской пелёнке вместо трусов было несколько непривычно, но чего только не сделаешь ради победы над акулами иностранного империализма.

Заодно заочно проходили устройство и эксплуатацию недоразумения под названием "Бронированный трактор Кристи". Образцы клятвенно обещали предоставить на месте товарищи из наркомата обороны. Во всяком случае, майор Лазаренко утверждал именно так.

В средине августа цирк добрался до Владивостока, погрузился там на старенький пароход "Эксплорер" постройки Крамповской верфи и отправился в Сан-Франциско, на проводимый американским миллионером Армандом Хаммером цирковой мировой чемпионат. Туда уже съезжались со всего света претенденты на титул, привлечённые призовым фондом, гарантом которого выступал Соломон Борухович Сагалевич.

— Ну, на сегодня хватит, однако, — Бадма мотнул головой, и солёные брызги разлетелись по сторонам. Накладной живот упал на палубу, и танкист с наслаждением потянулся. — Поскорее бы приплыли, ох и надоели мне бесконечные тренировки.

— Да, поскорее... — согласился Амангельды Мужикетович, бросая в клетку с тюленями несколько селёдок.

— Тебе-то куда торопиться?

— Надо, — лейтенант улыбнулся своим мыслям и через куртку погладил лежащий в кармане пистолет.

— Рассказывай, — потребовал Бадма. — Я, как командир, вам всем вместо отца, однако. Так что не стесняйся.

— Они, американцы эти, стойбище наше разорили и невесту мою украли, такие дела. Мстить надо.

Старший сержант задумался. А нет ли в этом греха перед партией и Богом? И посоветоваться не с кем. Видимо, придётся принимать решение, руководствуясь пролетарским чутьём.

— Пошли в каюту, Мужикетович. Сейчас наших соберём, там всё и расскажешь.

История, рассказанная лейтенантом Ивановым в кубрике под рюмку-другую чаю, выбила скупые мужские слёзы даже у видавшего виды экипажа. Многие поколения племя акнемилла жило на берегу Берингова пролива. Било моржей и эскимосов, торговало с оленными людьми да русскими купцами, резало по кости и отмороженным казачкам... Отец Амангельды был назван по прапрапрадеду, которого, в свою очередь, одарил прозвищем сам Семён Дежнёв. Когда-то давно прапрапрадед, тогда ещё совсем мальчишка, сидел на берегу моря и просил у Великого Моржа имя. И появилась из тумана огромная байдара, с которой высадились два остроносых не-акнемилла. И сказал один из них:

— Смотри, Семён, что это за хрен моржовый?

— Не видишь, Иван, мужик это!

И так понравилось юному охотнику новое имя, что заповедал он передавать его старшему внуку по наследству как знак расположения и покровительства Великого Моржа и матери его, тоже моржихи. Вот и повелось в племени, и духи не раз проявляли свою заботу. Так в далёком и очень голодном тысяча девятьсот втором году направили они сюда экспедицию тогда ещё лейтенанта Колчака, который и не дал племени умереть. А в честь повара-татарина и назвали будущего танкиста, родившегося на восемь лет позже. Акнемилла помнили добро.

В молодости Амангельды мечтал о славе лучшего охотника и длинном винчестере, длиннее, чем у всем известного Алитета. Но став взрослым, лет в десять, понял — не это главное. Но было уже поздно. Весной двадцатого года пароход под звёздно-полосатым флагом бросил якорь неподалёку от стойбища племени. И жизнь кончилась. На берег сошло человек двадцать, корорые сразу же открыли огонь по радостно встречавшим торговцев акнемилла. Зачем? Об этом так никто и не узнал. Может приплывшим показалось жалко отдать несколько винтовок за пушнину, а может, просто хотелось порезвиться. Неизвестно. И сам Амангельды не смог расспросить — его пули попадали слишком метко.

Он вернулся с охоты, когда яранги уже догорали, а пришельцы перевозили на судно свою добычу, среди которой оказалось несколько оставшихся в живых молодых девушек. К сожалению, лодки отошли слишком далеко, и удалось только перестрелять гребцов, но не вернуть их, зато оставшиеся на берегу так там и остались. Долго ещё охотник хоронил сородичей, павших жертвой роковой ошибки. Говорил же участковый оперуполномоченный — люди могут придти только под красным флагом, а остальные... так, человеки. Да и то не всегда. Или должность Васьки Тимофеева тогда иначе называлась? Неважно. Приехавший через неделю чекист забрал осиротевшего Амангельды с собой в Анадырь, а потом, получив новое назначение, в Мурманск, где устроил в школу судовых механиков.

Через много лет Иванов пошёл в кино, посмотреть новый фильм о героическом подвиге парохода "Челюскин". Как-никак сам принимал участие в том славном походе. А перед сеансом крутили короткометражку о жизни угнетённых рабочих в страшном мире капитала. И он узнал... Тот самый американец, что командовал сворой бандитов, выходил из роскошного авто у не менее шикарного дома, курил толстую сигару, сбивая пепел на курчавую голову чистильщика обуви, подписывал важные бумаги... И через всё лицо, от виска до нижней челюсти — шрам. Выжил, выжил, гадина. "Мэр города Сан-Франциско Дон Салливан Смит, угнетатель трудящихся" — поясняла надпись внизу экрана. И в жизни Амангельды появилась цель.

— Погоди, Мужикетович, — Бадма смахнул непрошеную слезу. — А невеста? Тебе же всего десять лет было.

— Ага, а ей восемь. Родители ещё в детстве договорились, такие дела. У нас с этим просто.

— И что будем делать?

— Будем?

— А ты что думаешь, мы это дело так оставим? Нет, брат Амангельды, тут всему экипажу в душу плюнули. Даже больше — всей стране. И мы, русские люди, должны...

— Всех зарезать? — предположил Шалва Церетели, доставая кинжал из-за голенища.

— Нет! — Бадма стукнул кулаком по столу. — Таких сволочей нужно гусеницами давить!

Скромно сидевший на узкой койке майор Лазаренко вздрогнул, опасливо глянул по сторонам и тихим шёпотом произнёс:

— У нас нет с собой танка. Совсем нет.

Командир экипажа и башнёр переглянулись.

— А на палубе под брезентом...

— И брезента тоже нет!

После недолгого спора майор ушёл к себе, а экипаж зароптал, преимущественно грубо и нелицеприятно. Но лейтенант Иванов остановил недовольство, недостойное строителей светлого будущего:

— Товарищи, давайте без фанатизма и этого... как его там... волюнтаризма. Помните, что говорил Владимир Ильич товарищу Сталину на первом, втором, третьем и последующих съездах РСДРП? Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики! Они, то есть мы, всё возьмут. Шалва, ты большевик?

— Вах! — Церетели немного обиделся от подобной постановки вопроса. — Ну не большевичка же.

— Вот! — Амангельды Мужикетович торжественно поднял вверх указательный палец. — Поэтому предлагаю поддерживать партийную и воинскую дисциплину. Командир сказал — давить гусеницами, значит, будем давить гусеницами. Нас тут пятеро. Неужели мы, знающие устройство танков как "Отче наш" и "Краткий курс истории ВКП(б)" в редакции тридцать шестого года, не сможем сделать себе оружие?

— Лейтенант правильно говорит, — поддержал Клаус. — А запчасти на месте достанем, у них в Америке чего только не делают.

— Да ничего и не делают, — усмехнулся Бадма. — Только попкорн, "Кока-колу", да очень маленькие презервативы.

— А ты откуда знаешь, командир? — удивился Зигби.

— Так в газетах писали — почти все американские заводы куплены товарищами Беляковым и Хаммером и вывезены в Советский Союз вместе с инженерами.

— Я не про заводы, а... Женатый, вроде бы, человек...

— Это неважно и к строительству танка не имеет отношения, — не смутился старший сержант. — А вот это — имеет.

Он показал на старый, ещё трехлетней давности, календарь на стене каюты. Там был изображён бульдозер, настолько огромный, что сфотографированный рядом с ним человек казался чуть ли не лилипутом.

— Думаешь, ещё не распродали?

— А кому они там нужны? Во всяком случае, можно старый взять. Или купить. Триста сил в движке, нож снимаем, коробку передач переделываем, бронируем... И вперёд, давить!

— А пушка?

— Зачем она тебе, Клаус? Не с гудериановскими шутхэрами воевать собрались. Шалва, чего улыбаешься?

— У меня пулемёт есть, командир. Браунинг М2 и патронов к нему тыщи полторы. Когда в Токио заходили, я у китобоев выиграл... в шахматы.

Бадма в задумчивости почесал затылок. В принципе можно поставить и КПВТ, заботливо уложенный в багаж Сэсэгмой вместе с продуктами на дорогу, но кто сказал, что два пулемёта хуже, чем один? Да и патроны для "Ворошиловского Танкового" следовало поберечь. Ещё сварочный аппарат поискать. Но неужели в цирковом реквизите не найдётся такой жизненно необходимой в хозяйстве вещи? Да наверняка есть, нужно только попросить хорошо.

Ответ на радиограмму, тем же вечером за малую мзду отправленную судовым радистом в представительство фирмы "Катерпиллер", не порадовал — бульдозер в Сан-Франциско был только один, и за него просили несусветную сумму. Подумать только — куча ржавого и бывшего в употреблении железа стоила семьдесят два миллиона американских долларов. Или пять тысяч рублей, причём в советской валюте предпочтительнее. Ушлые дельцы соглашались даже на безналичный расчёт через банк товарища Сагалевича, но цену снижать отказывались. Но всё равно такой суммы у гвардейского экипажа не было, а просить заем в цирковой кассе не хотелось из соображений секретности.

И тут Бадму посетила мысль. Нет, не так — МЫСЛЬ! Она базировалась на воспоминаниях о документальных фильмах, рассказывающих о тяжёлой жизни рабочего класса в условиях проклятого загнивающего капитализма. Кроме тягот и традиционного звериного оскала, как-то промелькнул один сюжет известного военного корреспондента Алексея Ивановича Акина, в котором... Мда... советскому человеку принимать участие в подобном не пристало, но ради правого дела...

С этими мыслями старший сержант и пришёл к своему тренеру:

— Василий Григорьевич, разрешите обратиться?

— Почему не на японском? — строго спросил Ярцев, отвлёкшись от жонглирования сразу пятью двухпудовыми гирями. — Зря, что ли, учили?

— Я по личному вопросу.

— Ну?

— Нужны деньги. И много.

— Зачем? Мы же на гособеспечении.

— На святое, Василь Григорьич, — Бадма вздохнул и коротко пересказал суть проблемы и планы праведной мести. — Поможешь?

— Чем? У меня в парадном мундире рублей сорок лежит, а больше... Доллары ещё есть — тысяч двести. Надо?

— Мне другая помощь нужна. Разреши участвовать в боях без правил.

— Сдурел?

— А чего? До четвертьфинала дойду, а нам и достаточно. Да ещё на ставках заработаем.

— А как же японская борьба в цирке? А-а-а... хрен с тобой, всё равно никто не поверит, что сумоисты на татами соперников матом кроют. Благословляю!

— Спасибо. Василий Григорьевич!

— Да чего там... Но если тебя на том турнире убьют, не вздумай мне даже на глаза показываться! Иди, а от Лазаренко я прикрою.

— Есть не показываться, товарищ полковник!

— Тихо! Про конспирацию забыл, яп-понец бывший?

Сан-Франциско на Бадму особого впечатления не произвёл — эка невидаль! Единственное, что вызвало интерес, так это мост. Вот его рассматривали всем экипажем, даже немного поспорили о наилучших способах подрыва и размещения зарядов, если вдруг появится такая надобность. А больше ничего достопримечательного и заслуживающего внимания с военно-туристической точки зрения. Город как город, разве что население испорчено не квартирным вопросом, а животрепещущей темой глобальной безработицы.

Таможенный досмотр прошёл на удивление быстро — Бадму только спросили, не везёт ли он чего запрещённого. Старший сержант пожал плечами и ответил на вопрос отрицательно. И в самом деле — командиров, имеющих право запретить провозить крупнокалиберный пулемёт, четыре автомата, мешок с гранатами и наградной пистолет, здесь не наблюдалось. Так что совесть чиста перед партией и Богом — правда, и ничего, кроме правды.

Мило распрощавшись с советскими гражданами, американские чиновники отыгрались на своих соотечественниках, устроив вселенский шмон. Да и представители других государств не были обделены вниманием. У какого-то англичанина нашли зашитое за подкладку летнего пальто удостоверение агента МИ-6, отпечатанное на клочке шёлка, и предъявили обвинение в контрабанде ценного стратегического материала. Наверное, с целью подрыва местной бюстгальтеропроизводящей промышленности. Впрочем, чем закончилось дело, так никто и не узнал — на причале Иркутский цирк встречала колонна заранее заказанных грузовиков и автобусов.

А через пару дней всё уже вошло в накатанную колею — тренировки, выступления, опять тренировки, репетиции... Коллектив с энтузиазмом готовился к открытию мирового циркового чемпионата, запланированного на ближайшее воскресенье. Правда никто так и не понял, по какой системе собирались оценивать выступления вообще и определять победителя в частности, но это и не многих интересовало. А так, конечно, замысел организаторов поражал воображение — по всему городу растянуты шапито, вечерняя иллюминация с обязательными фейерверками, карнавальные шествия, превосходящие размахом бразильские, усиленное питание. И всё это великолепие — за счёт принимающей стороны.

Наверное, немаловажную роль сыграл вопрос престижа мероприятия — с тех пор, как Советский Союз отказался принимать у себя Олимпиаду, других международных праздников не осталось. Разве что Парижская выставка, но туда американцам уже не было чего везти. Так что этот чемпионат, проводившийся впервые, оказался для США последним шансом напомнить о себе, как о великой стране. Ему предшествовала мощнейшая рекламная кампания, и создавалось впечатление, что кто-то из эмиссаров Сагалевича получит орден, а то и два, за грандиозную экономическую диверсию против вероятного противника. Предполагаемые расходы должны были превысить сумму в двадцать миллионов рублей.

Но турнир по боям без правил шёл вне официальной программы. Поговаривали, что тут приложила руку мафия, но мэр Сан-Франциско это отрицал, объясняя домыслами досужих газетчиков. Более того, мистер Дон Оруэлл Смит объявил, что триста миллионов долларов, предназначенные для приза, собраны исключительно законными методами. Какими именно, мистер не говорил.

Поздним вечером, когда выступления уже закончились и Бадма собирался ехать в гостиницу, к нему подошёл невзрачный человечек в круглой шляпе с жёсткими краями. Собственно, и остальная одежда присутствовала, но именно шляпа с ярко-жёлтой лентой бросалась в глаза в первую очередь.

— Дженкинс, Роберт Дженкинс! — жизнерадостно заявил незнакомец. — Мы получили вашу телеграмму с заявкой на участие в турнире. Ведь это вы мистер Бадма Долбаев?

Американец говорил с сильным акцентом, который немного мешал его понимать. Простительно для жителя капиталистической страны. Хотя и здесь наметились некоторые подвижки — ещё два года назад в школах ввели обязательное обучение русскому языку, как показателю принадлежности к цивилизованному миру. Конечно, образование доступно далеко не каждому, но более-менее обеспеченные люди стараются приобщить своих детей к настоящей культуре. А тут, оказывается, и некоторые взрослые умеют вполне внятно изъясняться по-человечески.

— Да, я и есть Бадма Долбаев.

— У вас должно быть рекомендательное письмо от мистера Ярцева.

— Конечно, есть. А зачем оно? Не проще ли Василия Григорьевича позвать? Он сам всё и скажет.

— Простите, — Дженкинс широко и лучезарно улыбнулся. — Но как же можно слова предъявить нашим адвокатам? Вот бумага — совсем другое дело.

— Не понял...

— Всё очень просто, мистер Долбаев! Рекомендация известного борца является подтверждением вашей квалификации, и в случае смерти, разумеется не моей, никто не сможет обвинить устроителей в том, что они выпустили на арену неподготовленного человека. А слово... его же нельзя подшить к делу. Не так ли?

— Бюрократы, — проворчал Бадма, отдавая конверт с письмом. — А где проходят соревнования?

— Не соревнования, а Великий Бой! — американец произнёс эти слова благоговейно, чуть ли не прописными буквами. — Великий Бой времён и народов! Билеты раскуплены ещё три месяца назад! Такой ажиотаж, такая реклама! Все лучшие бойцы мира! Никаких правил и ограничений! Сам Боа Ханг, сам Ябучи Нестоячи! Все великие уже съехались!

— Роберт, вы мне этот турнир продавать собираетесь?

— Ах, да, сорри, это профессиональное... Бои будут происходить каждый вечер в цирке Зибельмана у Золотых Ворот. Начало в десять часов, так что попрошу без опозданий, а ещё лучше приехать заранее.

— А что, присутствовать обязательно? Я думал, что составят какой-то график.

— Ни в коем случае, мистер Бадма, иначе теряется вся интрига. Пары бойцов определятся непосредственно перед поединком специальным аппаратом, разработанным для подобных случаев. Машины неподкупны, и что бы там ни писали эти шакалы пера — у нас всё честно и прилично. Так вы завтра будете?

— Ну разумеется.

— Тогда позвольте откланяться, — вопреки словам, Дженкинс не поклонился, а просто слегка подержался за краешек шляпы. — Спешу, понимаете ли. Бизнес, такой бизнес!

Вечер следующего дня.

Цирк Зибельмана был полон — народ шумел, жевал бабл-гам, жрал попкорн и хлюпал "кока-колой". И под вспышки фотоаппаратов на арену вышли они — тридцать два сильнейших борца мира. Бадма стоял во втором ряду, смотрел на чавкающих, пьющих, свистящих и орущих американцев через голову невысокого китайца и думал: — "Батюшки, дурдом! Какого же хрена я сюда попал?" Но долг превыше всего, дружба свята, а месть благородна, и он подавил минутную слабость в зародыше. Тем более приз, сто пятьдесят миллионов за первое место, сто двадцать за второе и восемьдесят за третье, внушал надежду и грел душу.

Вертлявый шпрехшталмейстер в униформе с галунами из фальшивого серебра долго распинался перед публикой, представляя участников и давая краткие характеристики с перечислением завоёванных титулов и одержанных побед. Они внушали почтение, и душа у старшего сержанта буквально ушла в пятки. Но ровно до того момента, пока не узнал, что он, Бадма Долбаев, является прямым потомком по мужской линии самого Судубэй-багатура, и единственным наследником тайной борьбы древнебурятских фараонов, императоров и каганов. И ещё он способен голыми руками уничтожить три батальона итальянских берсальеров, роту американских морских пехотинцев, или пехотную дивизию китайской армии вместе со штабом. Соседи в строю уважительно посмотрели и постарались отодвинуться как можно дальше.

Наконец шпрехшталмейстер выдохся и попросил бойцов занять отведённые для участников турнира места. Под торжественную дробь барабанов на арену вывезли ту самую, специально сконструированную машину, оказавшуюся самым обыкновенным лототроном.

— Итак, господа — первый поединок! — ведущий посмотрел на выкатившиеся шары с номерами. — Франсиско Алваро Санттана ди Соуза Альенде-Мария Эухенио Пайес-Видал из Бразилии, против Мбумбы Лугамбы, Британская Родезия!

Бразилец, высокий изящный тип с тонкими усиками профессионального жиголо и огромный иссиня-чёрный негр поклонились зрителям, друг другу, и одновременно бросились в атаку. Африканец тут же снёс соперника в опилки ударом в плечо, а тот в ответ уронил его подсечкой и прыгнул сверху, начав отплясывать на животе Лугамбы что-то, напоминающее качучу. Но негр не сдавался — он напрягся, рванулся, и ди Соуза, подлетев на полметра, напоролся лицом на выставленное колено. Но пока неповоротливый противник пытался подняться, бразилец успел вытереть кровь, выплюнуть выбитые зубы, и схватил Мбумбу за руку. Хруст выворачиваемого сустава слышался даже сквозь исполняемую оркестром джазовую композицию.

Африканец посерел и сильно пнул соперника в промежность, а потом поднял над головой, намереваясь выбросить с арены. Ди Соуза, недолго думая, ткнул негра пальцем в глаз и ухватился за переносицу с обратной стороны. По цирку прокатился потрясённый вздох и Лугамба рухнул лицом в опилки, попутно сломав противнику застрявший палец.

— Дамы, господа и уважаемые товарищи! — пока проигравшего уносили с арены, а Франсиско Алваро Санттана ушёл сам, поддерживая повреждённую руку, шпрехшталмейстер подхватил опущенный на лонже микрофон. — Думаю, что не нужно объявлять победителя поединка! Вы всё увидели сами!

— Во месилово! — восхитился на чистом русском языке сидевший рядом с Бадмой здоровенный рыжий парень. — Любо-дорого посмотреть.

— Однако, да, — согласился старший сержант. — А ты что, паря, тоже наш?

— Не-е-е, я с Аляски, — улыбнулся сосед. — Артём Артофф меня зовут. Можно просто Арт.

— Бадма Долбаев, будем знакомы. Ты за кого выступаешь, за Америку?

— За эскимосов. Или за алеутов... во, блин, всё время забываю. Они научили меня бороться. Школа "Уншалашкалашалкашкандалакша", слышал про такую?

— Вроде бы нет.

— Ещё услышишь.

Будто бы в подтверждение слов над ареной разнёсся усиленный микрофоном голос:

— Второй поединок! Дэн Сяо Пин, Китай, против Артёма Артоффа, Аляска!

— Подержи, пожалуйста, — представитель эскимосов и алеутов сунул Бадме кобуру с пистолетом и большую плоскую флягу. — Без меня не начинай, я быстро.

Действительно, юркий китаец вился вокруг гиганта как лайка вокруг медведя, пытаясь в прыжках пробить защиту, а Артём, недолго думая, ухватил его за ногу и плашмя ударил противником по арене.

— Вот и всё! — Артофф сдержанно поклонился ревущей от восторга толпе и вернулся на своё место. — Я этих хунхузишек ещё на сопках Маньчжурии... Эскимосский самогон, паря, будешь?

— Потом, — отказался Бадма. — Ты где служил?

— Почему служил? И сейчас... Морская пехота Его Величества Людвига Эммануила фон Такса.

— Погоди... разве в Баварии есть море?

— Конечно. Средиземное, Адриатическое. Балтийское, Северное.

— Так ведь там...

— Ну и что? Какое нам дело, как аборигены называют новые провинции? Нам, баварским алеутам, это по барабану!

Глава шестнадцатая

Он написал на зданье тайной канцелярии

"Даёшь капитализм с человеческим лицом!"

Пририсовал зачем-то гениталии,

В кубистском стиле, с хреном и концом.

Тимур Шаов

"Срочно. Секретно.

Первая часть операции выполнена успешно. Прошу разрешения задействовать внутренние резервы, предусмотренные пунктом 5 плана "Hotel California"

Мангуст.

(Резолюция красным карандашом в левом верхнем углу "Утверждаю. Ген.л-т И.Раевский")

"Срочно. Особой важности.

Замечена подозрительная активность преступных группировок вокруг объекта "Страшный танкист".

Обнаружен неизвестный десант численностью до одной дивизии, предположительно баварский, высадившийся в районе Окленда. Не менее пятидесяти танков при поддержке БМП начали скрытное выдвижение к Сан-Франциско.

Ген.майор Л. Берия-младший.

(Заметка внизу шифротелеграммы "Не мешать. Изя там что, совсем охренел? Л. Берия-старший")

"Мюнхенская правда" 15 августа 1937 года.

Сегодня в Неапольском порту прошла торжественная церемония убытия в отпуск Первой Гвардейской танковой дивизии во главе с Его Величеством Людвигом Эммануилом фон Таксом. Товарищ король намеревается совершить кругосветный круиз в сопровождении заслуженных ветеранов, прошедших горнило Большой Европейской Войны.

Но даже на отдыхе танкисты не намерены терять навыки боевой подготовки — для этого на борт круизного лайнера "Пётр Великий" погружена бронетехника дивизии. Присутствующий на торжествах генерал-лейтенант Раевский отметил и высоко оценил трогательную заботу Его Величества о своей армии — в противном случае доблестные танкисты могли бы заскучать, в результате чего отпуск мог бы быть испорчен.

Товарищ король намеревается посетить с неофициальным визитом следующие страны..."

"Сообщение ТАСС. 18 августа 1937 года.

Народный комиссар иностранных дел тов. А. А. Логинов заявил сегодня о серьёзной озабоченности советского правительства и советского народа растущими антияпонскими настроениями в Северо-Американских Соединённых Штатах. В частности, в Калифорнии, где проживает большое количество этнических японцев, отмечены отдельные случаи призывов к погромам, бойкот суши-баров, и карикатуры в газетах, изображающие уважаемого генерала принца товарища Канъина в искажённом виде.

Советский Союз требует немедленного прекращения злобной истерии и выпадов в сторону дружественного государства, а также строгого наказания всех виновных и причастных к этому".

"Пионерская правда" 22 августа 1937 года.

Как вы, наверное, знаете из учебников истории, территория Аляски, Алеутских островов, северной части так называемой Канады, а также Калифорния, являются исконными землями нашей необъятной Родины. Они ещё в незапамятные времена принесли присягу на верность российским Самодержцам. (Напомним, что самодержавие есть прогрессивная форма государственного устройства, за исключением периода правления якобы царя Николая Второго Романова, скомпрометировавшего себя связями с мировой закулисой).

Русь Заокеанская — вот это как тогда называлось. И называлось бы до сих пор, если бы не происки капиталистов прошлого века, заставивших сдать заморские владения в долгосрочную аренду буржуазным угнетателям. Но советские историки под руководством коммунистической партии разоблачили подлые происки, и нашли факты, признающие договор недействительным и подлежащим немедленному расторжению. Всё это подтверждено документами, подлинники которых каждый пионер сможет увидеть в Музее В.И.Ленина в Москве.

Но Советский Союз, верный принципам свободного волеизъявления трудящихся масс, не требует вернуть незаконно отторгнутые территории, а предлагает народам Руси Заокеанской определиться самим и выбрать единственно правильное решение о добровольном воссоединении.

Пролетарии всей страны — соединяйтесь!"

Сан-Франциско. Три дня спустя.

Гвардейский танковый экипаж в полном составе, считая примкнувшего к ним морского пехотинца, сидел в баре "Четвёртый тополь на Плющихе" и отмечал победы Бадмы и Артёма, прошедших в полуфинал турнира. И если у эскимосского алеута бои проходили достаточно легко, то старшему сержанту пришлось несладко. Видимо сказалась усталость от ежевечерних выступлений на арене собственного цирка, и не до конца закончившаяся акклиматизация. В первом же поединке пришлось схватиться со знаменитым каратистом Ябучи Нестоячи, и на долгое мгновение даже показалось, что удача отвернулась от танкиста. Лишь неимоверным усилием воли Бадма переломил ситуацию, нужно сказать, что вместе с ногами настырного самурая. Или якудза, если судить по многочисленным татуировкам.

Вторая встреча выдалась не менее тяжёлой — английский боксёр-тяжеловес всё время старался войти в клинч, на удары по печени отзывался только сладострастными стонами и маслеными взглядами подведённых тушью глаз. Два раза Долбаев уворачивался от призывно вытянутых в трубочку накрашенных губ, а на третий рассвирепел и повалил противника, взяв его ногу на болевой приём. Эта ошибка чуть было не стоила победы — проклятый лайми извивался и требовал жать ещё сильнее. Даже со сложенным в обратную сторону коленом он бросался на шатающегося от изнеможения танкиста, пока не нарвался на хук с правой, подкреплённый ударом в приоткрывшуюся гортань. Бедолага умер не приходя в сознание, и сейчас Бадма ощущал некоторую неловкость перед товарищами. Но боевые друзья успокаивали, говоря, что зависти нет, и что командир имеет полное моральное право первым вступить в бой с международной либерало-толерантностью.

— За победу! — Артём Артофф поднял стакан с эскимосским самогоном. Местное пойло он пить отказывался.

— Будьмо! — согласился Клаус Зигби. — И за содружество родов войск.

— Я вот чего думаю, — морской пехотинец закусил тонким ломтиком копчёного сала. — А не продолжить ли праздник у меня в номере?

— Завтра бой, — напомнил Бадма.

— Ага, но сегодня-то выходной.

— Башка болеть будет.

— Плевать, любого отмудохаю.

— И меня?

— Тебя-то за что?

— А если жребий выпадет?

— Поддамся! — решительно выдохнул алеутский боец. — Тебе же для хорошего дела... ребята ещё вчера рассказали.

— Так нечестно!

— А вот и честно! Возьмёшь меня танковым десантом? Пулемет свой есть, только он в номере.

— Договорились.

— Замётано. Ну что, пошли? — Артём щёлкнул пальцами, подзывая официанта. — Счёт, гарсон!

— Да, — спохватился Бадма, — посидите пока тут, а я пойду коня привяжу.

— Ты что, верхом? — удивился Артофф.

— Ах, да... у вас же там олени с собаками... В сортир я.

На обратном пути из мужской комнаты старшего сержанта остановил прилично одетый господин. Широкополая шляпа, двубортный костюм тёмного, в серую полоску, оттенка, крахмальная сорочка с ярким галстуком и сверкающими камушками в запонках, белые шёлковые гетры, прикрывающие верх лакированных штиблет — истинный джентльмен в местном понимании этого слова. Впечатление благопристойности и законопослушности несколько портил безобразный шрам, но ведь с лица не воду пить...

— Вы есть мистер Бадма Долбаев? — спросил незнакомец, тщательно выговаривая трудную для иностранца фамилию.

— Ну я, а что?

— О, это много что значит! У меня есть предложение, мистер Долбаев, от которого вы не сможете отказаться.

— Вот это вряд ли. Предложениями коммивояжеров совершенно не интересуюсь, и выслушивать не намерен.

Американец расхохотался, показав крепкие, чуть желтоватые от увлечения дорогими сигарами, зубы:

— Спасибо! Ваши слова напомнили молодость. Ах, молодость... Действительно, приходилось заниматься некоторой коммерцией, но не здесь, в Калифорнии, а гораздо севернее. Тюлени там, моржи, морские котики и... — лицо собеседника на мгновение приобрело хищное выражение. — И опять моржи. Но это в прошлом, в далёком прекрасном прошлом. А в настоящем — я мэр Сан-Франциско. Дон Салливан Смит, к вашим услугам.

— К моим?

— Конечно! Слуга народа, так сказать.

Бадма недоумевал. Он мог поклясться, что видит мэра впервые, но в то же время твёрдо знал — это имя приходилось слышать раньше.

— И что он меня нужно столь занятому человеку?

— Сущие пустяки, мистер Долбаев, сущие пустяки. Сигару?

— Спасибо, не курю.

— Бережёте здоровье? Это прекрасно! Но представляете, насколько легче и приятнее его сохранить, обладая некоторой суммой наличными? Скажем так... пять тысяч рублей.

— Рублей?

— Конечно. Мы же джентльмены, поэтому не будем считать деньги в пошлых долларах. Нет, думаю, что десять тысяч заинтересуют вас гораздо больше.

"Вербует?" — подумал старший сержант. Об акулах капитализма ходили самые разные слухи, в основном очень нехорошие, но чтобы покупать вот так прямолинейно? А где же подкладываемые в постель роковые красотки и последующий шантаж пикантными фотографиями? Обидно... Как это клоун Бим издевался, за что получил большой бом, жалко, гиря совсем немного не долетела:

Стоят буряты, тоской объяты,

Буряток в руках теребят,

Потому что кроме буряток

Не клюёт никто на бурят!

Сэсэгма не поймет, что, ее Бадма второго сорта, что ли?

— Так вы не ответили, мистер Долбаев, — продолжил Дон Салливан Смит.

— А разве был какой-то вопрос?

— Действительно, как же это я... Как вы посмотрите на то, чтобы принять сущую безделицу? Скажем... да, лучше — двенадцать тысяч рублей.

— Заманчиво. Но что нужно будет сделать за эти деньги? Предать Родину?

— Ну и шуточки... В том-то и дело, что ничего не нужно делать. Вообще ничего. В том числе и на завтрашнем полуфинальном поединке. Требуется только проиграть Ларсу Валесу на десятой минуте. Экий пустяк, не находите ли? Со своей стороны обещаю, что наш боец будет предельно корректен, но, сами понимаете, некоторые удары вам придётся пропустить — народ, то есть избиратели, требуют зрелища.

— Хлеба и зрелищ?

— В самую точку. И если первого нет, значит, второе должно быть в избытке.

— Так имя соперника известно заранее? А как же специальная неподкупная машина?

— Давайте оставим иллюзии толпе. Как говорят у вас в России — у каждого барана должны быть свои новые ворота. Здесь крутятся настолько большие деньги, что пускать бизнес на самотёк было бы глупостью и расточительством. Согласны?

— С чем?

— С предложением.

Бадма усмехнулся и вместо ответа просто плюнул американцу под ноги. Лицо Дона Смита побагровело, шрам налился иссиня сизым цветом.

— Ах, так! Ну что ж, желтомордая скотина, тогда ты будешь говорить не со мной!

— Как ты меня назвал, сволочь империа... — вскипел гневом Бадма... и полетел на кафель пола, сшибленный подлым ударом сзади...

— Салли, приведи его в чувство, — легкая женская рука чем-то мягким провела по лицу, убирая кровь, поднесла к носу что-то остро пахнущее. — Я все же склоняюсь к тому, чтобы удовлетворить вашу просьбу, господин Ханг.

— Да, мистер Смит, спасибо, мистер Смит! Рожденный в травах от всей души благодарит вас. А теперь позвольте указать северному варвару его место...

Бадма, застонав, встал, осмотрелся. Он находился на заднем дворе "Четвертого Тополя". У стены ютились баки с отходами, у выхода из двора стояли Дон Салливан Смит и его возможный соперник по завтрашнему бою — здоровенный китаец Боа Ханг.

— Бой все же состоится, мистер Долбаев. — усмехнулся американец. — Здесь и сейчас. Боа, спасите мои деньги, прошу...

Соперники стоили друг друга — мощные, хлесткие удары Боа Ханга неизменно нарывались на жесткую защиту Бадмы, все попытки воспитанника Ярцева перейти в ближний бой парировались гибкими и точными уходами в сторону... "А зачем мне собственно голова?" — в отчаянии подумал танкист и, отбив плечом удар Боа Ханга, в размаху врезался в его челюсть.

Китаец, тряся головой, отлетел, вмазался в стену, крышка одного из баков откинулась, одуряюще завоняло... Боа Ханг, решив использовать последний шанс, вынул из-за пазухи кулек с секретной смесью, зачерпнул полной горстью и бросил Бадме в лицо. Перед глазами Бадмы все расплылось...

— И что!? — проревел он, разъяренным медведем бросаясь в сторону Боа Ханга. — Ты, урод, думал меня ослепить? Н-на! Н-на! Н-на! Да мы в темноте на спор за десять минут гусеницу у СМ-1К перекидываем! Вот!

С этими словами Бадма упаковал Боа Ханга в ящик с пищевыми отходами, закрыл крышку, проморгался...

— Стоять, бояться! — схватив мэра Сан-Франциско за воротник двубортного костюма, Бадма метнулся к открытой двери. Охрана Дона Салливана Смита просто не успела среагировать.

— Постойте, мистер Долбаев! Пятнадцать тысяч рублей! — прохрипел полузадушенный мэр и осёкся, натолкнувшись на тяжёлый взгляд Амангельды Мужикетовича.

— Спасибо, командир! Я всегда знал, что ты настоящий друг! — с этими словами лейтенант Иванов взял со стола вилку и с размаху вбил её мэру Сан-Франциско в печень. — Это тот самый, которого мы хотели давить гусеницами.

Американец с некоторой картинностью, как в замедленной съёмке, повалился на стол, сбрасывая посуду, и задёргал правой ногой.

— Готов, — констатировал Шалва Церетели. — Я когда барашков на шашлык режу, они так же точно дрыгаются.

— Н-откэ-н рыркы май-ныван-к ытыльын!!! — ликующий женский голос перекрыл шум и гомон.

— У этого моржа большие клыки... — автоматически перевел Амангельды. — Так у нас говорят, когда месть совершена!

Дальнейшие события развивались молниеносно — сопровождающие Дона Салливана Смита телохранители только успели вытащить из-под широких плащей "томмиганы", как за их спинами послышался громкий крик "банзай" и на затылки обрушились дубовые табуретки, брошенные с двух рук высоким богатырём, совершенно не похожим на японца. И тут же со звоном осыпалась витрина, в которую с улицы просунулся автоматный ствол.

— Ложись! — скомандовал Бадма, в падении доставая пистолет из наплечной кобуры.

Очередь прошла над головами, прошила навылет бармена за стойкой и перебила бутылки. Старший сержант выстрелил в ответ, но, кажется, не попал, так как появился ещё один ствол и принялся поливать свинцом помещение не жалея патронов.

— Сумимасэн! — завопил неизвестный союзник и швырнул через подоконник гранату. Грохнул взрыв, остановив стрельбу, а от влетевших осколков посыпалась побелка с потолка.

Многочисленные посетители бара, видимо привыкшие к постоянным разборкам с применением автоматического оружия, спешно эвакуировались через чёрный ход. Многие прямо на четвереньках, не рискуя подняться со спасительного пола. Особенно хорошо в такой позе смотрелись женщины, большинство из которых носили юбки по советской моде — короткие, не достающие до колен на две-три ладони. Незнакомец проводил беженцев взглядом и стянул с головы чёрный парик.

— Василий Григорьевич! — ахнул Бадма. — Как же вы...

— Почему не на японском?

— Да мы тут... А как же прохожие на улице? Гранатой туда...

— Нету там мирных жителей, — Ярцев подтянул к себе "томмиган" лежащего в луже крови телохранителя покойного мэра и проверил предохранитель. — Одни гангстеры кругом. Улица блокирована, машин сорок понаехало, так что валим всех, кого увидим по другую сторону мушки.

— А куда смотрит полиция?

— Туда же и смотрит. Никто не знает, где заканчивается американская полиция и начинается американская мафия. А если пахнет большими деньгами, так вообще никакой разницы.

С улицы снова начали обстрел, а танкисты отвечали редкими экономными выстрелами из глубины помещения. Хорошо ещё, что здание было довольно старым, с толстыми стенами, а то бы новомодные способы строительства из досок и сухой штукатурки не оставили гвардейцам шансов на выживание. А так пули не отличающихся меткостью бандитов выбивали пыль из кирпичей, и витринные проёмы затянуло бурой дымкой.

— Вах, чего творят! — Церетели влепил точно в переносицу выскочившему на открытое пространство гангстеру. — А чего они на нас так взъелись, товарищ Ярцев?

— Не на вас, а на Бадму, — объяснил Василий Григорьевич. — Он отказался проигрывать, значит, намеревался покуситься на прибыли Дона Салливана Смита и его коллег по ремеслу. Вы бы знали, какие астрономические суммы поставлены на кон! Да за четверть этой суммы мафиози вырежут весь Сан-Франциско и даже не поморщатся.

— А я? — прокричал Артофф обиженным тоном. — А я не угрожал прибылям?

— Тебя бы просто убили сегодня вечером, — Ярцев бросил ещё одну гранату и продолжил, пользуясь временным затишьем. — У тебя в гостинице кровать заминирована. Только прилёг бы... и привет предкам! С американским паспортом приехал? То-то и оно. Это с советскими гражданами сначала пытаются договориться.

— Вот гады! — подытожил Бадма и, высунувшись по пояс из витрины, выпустил вдоль улицы весь магазин.

— Чем и занимаемся, — кивнул старый борец. — Причём довольно успешно.

— И долго нам ещё здесь сидеть? — с баварской педантичностью уточнил Клаус Зигби, выгребая патроны из лежащей перед ним сумки. — У нас боеприпасов только часа на полтора.

— Слушай, а ты их всегда с собой носишь?

— Конечно. — удивился вопросу башнёр. — Силу рук развиваю. Раньше с двухпудовой гирей ходил, но это не эстетично. Ну, так чего, когда на прорыв?

— Вот сейчас и узнаем, — Василий Григорьевич вытащил из кармана запищавшую рацию. — Полковник Ярцев слушает...

В баре висела напряжённая, почти звенящая тишина. Даже мафиози на улице притихли, видимо обсуждали новый план штурма здания. Прошло уже двенадцать минут из обещанных до подхода подкрепления пятнадцати, а Бадма прикидывал в уме — кто же это будет? В цирке из военных остался только майор Лазаренко, но он вряд ли что-то сможет сделать в одиночку. Моряки в порту? Но в Сан-Франциско советских судов сейчас нет — основной грузопоток шёл через Нью-Йорк. В существование американских коммунистов старший сержант не верил, хотя и любил в свободное время почитать хорошую отечественную фантастику — графа Толстого, товарища Булгакова, Георгия Найдёнова. Скорее инопланетяне прилетят или пришельцы из будущего.

Где-то вдалеке послышался рёв мощного двигателя и пронзительный скрежет сминаемого железа. Амангельды Мужикетович встрепенулся:

— Товарищи, это же СМ-1К!

— Да ладно... Откуда ему здесь взяться? — не поверили Иванову.

— Ну что я, звук родных дизелей не узнаю?

Но тут рёв усилился, и сквозь него волшебной музыкой прозвучал лязг гусениц по булыжной мостовой. И витрину загородила такая узнаваемая, любимая до щемящей боли в сердце, бронированная туша. Откинулся люк механика-водителя, и оттуда показалось улыбающееся лицо майора Лазаренко:

— Капитан Долбаев, принимай технику!

— Я старший сержант!

— Карьерист ты, Бадма! Командование не может ошибаться.

— Давай-давай, — полковник Ярцев подтолкнул командира экипажа в спину. — Иди.

— Но как же... а говорили... а мы... бульдозер вот хотели...

Лазаренко подмигнул Василию Григорьевичу и показал пальцем на башню, где в несколько рядов были нарисованы чёрно-белые шашечки:

— Я и не врал, не было у меня танка. Кто тут такси заказывал?

Следующие два дня слились в один, длинный, напряжённый и бестолковый. Танк метался по городу, появляясь в самых неожиданных местах, давил полицейские машины и дорогие лимузины, грозным видом разгонял наспех собранную и прочти невооружённую национальную гвардию, захватывал почту, телеграф, банки. Два раза пришлось выстрелить из пушки во время штурма тюрьмы, где местные уголовники захватили друг друга в заложники и выставили нелепые требования не пересматривать их дела по советским законам. Впрочем, обошлось без жертв. Без лишних жертв — только инициаторы захвата были тут же расстреляны освобождёнными добропорядочными заключёнными, организовавшими отряд самообороны и самотрибунала.

Короткие передышки удавалось сделать только ночью, да и то экипажу то и дело приходилось отвлекаться на пресечение вспыхнувшей в городе эпидемии мародёрства. Но к исходу третьего дня стало полегче — временный комендант Сан-Франциско полковник Ярцев был человеком опытным и навёл порядок твёрдой рукой. Реорганизованная полиция, состоящая из плохо говорящих по-русски, но дисциплинированных эскимосов, патрулировала улицы. Почему-то эскимосы называли друг друга Грицьками, Опанасами да Мыколами и постоянно ели сало, наверное, моржовое. Ну откуда на крайнем севере возьмется свиное, особенно в таких количествах?

Сейчас как раз такая передышка, танкисты лежали на газоне возле машины, дожидаясь, когда Шалва достанет из танка сумку с сухим пайком. А вот и он показался, но без еды.

— Бадма, ты только послушай! — высунувшийся из башни Церетели протягивал командиру наушники. — Радиовещание наладили!

— Ну и что? Мне их джазы и свинги никогда не нравились.

— Там новости.

— И чего?

— Да ты послушай.

Капитан тяжело вздохнул и полез на броню. Передача велась почему-то на русском языке. Широковещательная радиостанция "Голливуд-бэнд" из Лос-Анджелеса сообщала, что город посетил с неофициальным визитом Его Величество баварский король Людвиг Эммануил фон Такс и согласился защитить мирных жителей от надвигающейся со стороны Сан-Франциско волны японских погромов и прочей кровавой вакханалии, устроенной бесчинствующими мафиозными молодчиками. Далее говорилось, что благодарный народ высказал просьбу запретить на территории штата Калифорния деятельность любых политических партий, национализировать промышленные и горнодобывающие предприятия, закрыть границу с Северо-Американскими Соединёнными Штатами и провести референдум, который и определит дальнейшее будущее.

В конце передачи выражалась надежда, что братский советский народ вспомнит об исторических корнях, исторической справедливости, и примет не менее историческое решение по восстановлению государственности Руси Заокеанской в составе Союза Советских Социалистичеслик Республик.

— Ну ни фига себе товарищ король покуролесил! — присвистнул Бадма, отдавая наушники радисту. — А чего же в гости к нам не зашёл?

— Да вроде и так справились. Нешто мы не гвардейцы?

— Точно, — согласился капитан. — Вот только жалко, что бойцовский турнир так и не закончился. Ну что, Артём, пойдём немного разомнёмся?

Значительно позже, когда экипаж вместе с танком покинул негостеприимную Америку и на борту парохода "Flavor of Red October" проходил Панамский канал, стало известно о дальнейшей судьбе Калифорнии. Советское правительство всё таки отказалось принимать ещё одну республику в состав СССР, и на проведённом референдуме было принято решение организовать новое государство со старым названием — Русь Заокеанская. В него, кроме всего тихоокеанского побережья, вошли также Аляска, Алеутские острова и бывший штат Невада, куда случайно заехал заблудившийся в незнакомой местности танковый взвод Первой Гвардейской дивизии.

Через месяц намечались выборы подполковника Лазаренко в президенты. Но это Бадму уже не интересовало — впереди ждал Атлантический океан, новые страны, новые приключения... и новые приказы, эти приключения запрещающие. Ну и пусть! Истинный героизм трудностей не боится и преград не знает!

Глава семнадцатая

Мне казалось, я тоже

Схожу с кораблей,

В эти Токио, Гамбурги, Гавры...

Владимир Высоцкий

Где-то в Атлантическом океане. 7 января 1938 года.

Сегодня праздник — всё прогрессивное человечество отмечает православное Рождество, и Людвиг Эммануил фон Такс намеревался отдохнуть. Затянувшиеся до самого утра гуляния у наряженной пальмы, за неимением ёлки объявленной символом торжества, изрядно утомили. Да ещё сказывалась многомесячная усталость от рейда по южной Африке, когда приходилось спать не более четырёх часов в сутки, да и то урывками, разбивая на несколько порций.

Кто читал старые, дореволюционные ещё, журналы "Нива", тот сразу поймёт музыкальное, манящее, тревожащее душу звучание названий — Трансвааль, Оранжевая, Кимберли, Претория, Родезия. Особенно Кимберли... Тени героического прошлого вставали перед глазами и будоражили воображение, звали к новым подвигам и отмщению старых обид. И к новому дележу сладкого пирога, по несправедливой прихоти случая доставшегося одному-единственному едоку.

Такая вопиющая ошибка судьбы обязательно должна быть исправлена — и по африканским прериям, или саваннам, тут фон Такс до конца не разобрался, покатили грозные СМ-1К Первой Гвардейской дивизии. А потом... а потом ничего, в принципе не изменилось, только дивизия сменила название и стала Особым Экспедиционным Добровольческим корпусом, увеличив численность почти втрое за счёт постоянно прибывающих в порт Кейптауна волонтёров. Суда под флагом Корсиканского королевства приходили почти ежедневно, а немногочисленные английские военные корабли в ужасе разбегались от конвоев, сопровождаемых знаменитыми "львиными прайдами" подводных лодок. Лишь однажды безумный командир какого-то эсминца пытался помешать выгрузке, но был отправлен на дно вместе с командой и со своей лоханью раньше, чем успел сняться с якоря на рейде. Остальной британский флот, вернее то, что осталось от него после печально известной "Ярмутской бойни", предпочёл уйти на Мадагаскар и там интернироваться.

Но это уже в прошлом, недавнем, но от этого не менее славном. А сейчас фон Такс лежал на узкой койке в своей каюте и безуспешно пытался заснуть, отгоняя лезущие в голову мысли. Надо сказать — глобальные мысли. О судьбах человечества, о послевоенном мироустройстве, о том, что неплохо бы поделиться с товарищем Сталиным новыми южноафриканскими приобретениями. Да... Что бы там ни говорили ретрограды, ссылаясь на авторитет Екклесиаста, уже ничего не вернётся на круги своя. А ветры? А ветры пусть веют, сдувая с ног прах старого мира. Построен новый, лучший, и он, простой баварский король, приложил к этому свои скромные силы.

И осталось закрепить новый статус-кво соответствующими международными актами. Вот только кто займётся? Уж всяко не Лига Наций, окончательно скомпрометировавшая себя одобрением Большой Европейской Войны и разогнанная десантниками Галицийского Каганата при штурме Женевы, где продажные буржуазные политики нашли последнее убежище. А не предложить ли товарищам создать новую, истинно прогрессивную организацию? Организацию... пожалуй и так — Организация Объединенных Наций. Вот только последнее слово в названии смущает. Нет ли в нём намёка на национализм? И не обидится ли Патриарх Алексей Львович, неоднократно заявлявший, что русский — это не национальность, а состояние души, стремящейся к Богу. Тут надо серьёзно обдумать...

Хотя сокращение — ООН, очень даже неплохо звучит. И обязательно войска должны быть. Миротворческие. А то, что же получается — добро и без кулаков? Непорядок. И формировать миротворцев исключительно из добровольцев, назначаемых из армий ведущих мировых держав. Сколько их сейчас? Советский Союз, Великое Княжество Литовское, Балтийская Конфедерация, Корсиканское королевство и родная Бавария, несколько увеличившаяся в размерах. Вот и всё, остальные можно не считать по разным причинам. Галицийский Каганат — вассальное государство, Чехословакия слишком мала, чтобы воспринимать её серьёзно, а Японию в большую политику допускать никто не собирался. Хотя галицийская армия должна принимать участие — заслужили.

Да, а остальных можно ввести в состав Совета Безопасности, но только наблюдателями с совещательным голосом. А право вето будет только у СССР и ни у кого другого. Тут уж не нужно обольщаться — без поддержки Советского Союза от великих держав останутся только рожки да ножки.

От размышлений отвлёк осторожный стук в дверь.

— Кто там ещё? Открыто, — фон Такс встал с койки и набросил на плечи китель. Штаны он снять ещё не успел.

На пороге стоял неизменный королевский механик-водитель Абрам Рубинштейн:

— Ваше Величество, товарищ полковник, тут капитан Долбаев на приём просится. По личному вопросу.

— Зови, — не принять человека, лично отправившего к праотцам самого Гудериана, к тому же недавнего героя Сан-Франциско и Претории, было бы просто невежливо. — И чаю нам принеси.

Рубинштейн кивнул и пропал, уступив место Бадме. Танкист совершенно не изменился с тех пор, как фон Такс вручал ему награды за быстроходного Гейнца, только на погонах вместо лычек старшего сержанта появились четыре звёздочки при одном просвете. Ничего удивительного, любой из военнослужащих армий великих держав мог получить внеочередное звание или орден от любого из главнокомандующих. Назначение же на должность целиком зависело от начальства по месту службы или командировки. Так, даже товарищ Сагалевич теоретически мог присвоить Долбаеву хоть фельдмаршала или генералиссимуса, но отдать под командование хотя бы взвод... Правда, Бадма сам отказался от батальона, ссылаясь на недостаточное образование, и предпочёл остаться со своим экипажем, получившим статус отдельной воинской части с собственным маленьким знаменем, закрепляемым на танковой антенне.

— Разрешите, Ваше Величество?

— Заходи, — фон Такс сделал приглашающий жест. — И давай без чинов, хорошо? Зови меня просто по имени-отчеству — Людвиг Эммануилович. Видишь, я же в тапочках, какая тут официальность?

— Да, спасибо, — Бадма присел за столик, на который вновь появившийся Рубинштейн успел поставить дымящийся самовар, вазочки с вишнёвым вареньем и корзиночку с ванильными сушками.

— Или чего покрепче? — предложил король. — В честь праздника?

— Нет, — отказался капитан. — Если с вечера не злоупотреблено, то с утра будет явным излишеством. Я лучше чаю.

— Действительно, — фон Такс решительно поставил бутылку под стол. — Ну, с чем пришёл?

Танкист немного помолчал, видимо собираясь с мыслями, а потом начал с вопроса:

— Мы же будем мимо Англии проходить?

— А что? — насторожился король. О предполагаемом участии Добровольческого Корпуса во второй части учений "Лиса и виноград" кроме него знали только товарищи Сагалевич, Берия-старший, корсиканский король Беня и генерал-лейтенант Раевский, который и составлял стратегические планы.

— Да мне это... побывать бы там. По семейным обстоятельствам. Можно даже отпуск за свой счёт.

Сказать, что фон Такс удивился — вообще ничего не сказать. Ну какие семейные обстоятельства могут быть у забайкальского бурята на территории Великобритании?

— Чего!?

Бадма вздохнул и рассказал грустную историю о Конраде Уильяме Бентинке, старшем сыне сэра Юджина Бентинка, четырнадцатого графа Портледского и Дорсетширского. О его большой и несчастной любви, о дуэли со счастливым соперником, об оскорблении величества словами и действиями, о стремительном бегстве из страны с архангельскими купцами.

И вот в далёком тысяча шестьсот девяносто девятом году судьбе было угодно забросить изгнанника в бурлящую от перемен Россию, да так удачно, что аглицкий немец Кондратий Бетинков полюбился государю Петру Алексеевичу в хорошем смысле этого слова. Рассудочная храбрость и хладнокровие мушкетёрского подпоручика проявили себя уже под Нарвой, когда предводительствуемая им рота нанесла врагу такой урон, что сам Карл Двенадцатый воскликнул в восхищении: — "Вот кого бы я оставил королём Швеции после себя!"

Слова эти некие недоброжелатели донесли до государя Петра Алексеевича, но он только посмеялся, приказав записать для потомков сей исторический анекдот. И мало того, пообещал после взятия неприятельской столицы собственноручно содействовать восшествию графа Бентинка на шведский престол. Увы, честолюбивым помыслам Конрада не суждено было сбыться, хотя прослыл он изрядным баловнем судьбы, родившимся под счастливою звездою.

В полтавской баталии также удача сопутствовала храброму англичанину, к тому времени принявшему православное крещение и считавшему Россию не токмо второй, но единственной родиной. Именно артиллерийские батареи майора Кондратия Евгеньевича Бетинкова, совершившие обходной маневр и ударившие наступающему супостату во фланг, и принесли победу русскому оружию. Исключительно кознями завистливого Меньшикова и можно объяснить прискорбный факт умалчивания истинных причин блистательной петровской виктории. А иначе... как знать, может и стояло бы имя доблестного воина в одном ряду с достойнейшими полководцами прежних времён. Но Его Величество случай изволил распорядиться совершенно иначе...

Незаслуженно обиженный Бентинк вернулся в Санкт-Петербург уже полковником, но печаль по украденной прямо из рук славе полностью изменила его характер. Последовал кратковременный, года на полтора, запой, результатом которого стали три выбитых зуба коварного Алексашки, да преизрядное количество рогов, украсивших головы многих, не минуя и государеву.

Пётр Алексеевич, помня былую свою приязнь, раздувать скандала не стал, а отправил новоиспеченного генерал-аншефа в "Иркуцкий острог, дабы помог оный вооружённою рукою брацким ясачным людишкам отбиться от набегов злобных мунгальцев". Да так и сгинул Кондратий Евгеньевич где-то на Ангаре, будучи вынужден со товарищи, числом десять, принять бой с войском местного князьца Тунгуя.

Но на самом деле Бентинк, оглушённый в том сражении ударом дубины по голове, попал в плен. Как выяснилось, почётный, потому что черноволосая и луноликая Булцыгма, дочь князя Тунгуя, с первого взгляда полюбила потерявшего память генерал-аншефа. Впрочем, о генеральстве своём Кондратий тоже позабыл и отныне носил гордое имя Тынык. Но недолго, так как из-за непомерной храбрости и лихости почти сразу же стал зваться Тыныкше-батаар, что на местном наречии означало "богатырь, ушибленный дубиной на всю голову". Сам того не сознавая, выполнил он наказ государя Петра Алексеевича — мунгальцы не только зареклись беспокоить рубежи российские, но и детям заповедали. А как же иначе, если стоит на страже тех рубежей длинноносый демон с громадной саблей, перекованной из фамильной толедской шпаги? От одного только грозного вида стынет кровь в жилах, а от боевого клича "эхщасвьябу" падают замертво даже кони. Такие, во всяком случае, ходили слухи по мунгальским кочевьям, и не находилось храбрецов, рискнувших это проверить.

Позднее неугомонная натура Тыныкше-батаара немало поносила его по свету — разграбление Запретного Города в Бейджине, морской рейд к Эдо, с последующим его сожжением, списанном на землетрясение, плавание с казаками за золотом в гишпанские земли по другую сторону большой солёной воды... И только в крайне преклонных годах, при царствовании императрицы Екатерины Второй, оставил почтенный воин ратные дела и собрался помирать, оплакиваемый восемнадцатью сыновьями и сорока семью внуками с двенадцатью правнуками. Перед самой смертью вернулась к Кондратию Евгеньевичу память, и рассказал он о тайнике, сделанном в родовом замке графов Бентинков в Портленде. Там, в холле, под лестницей, спрятана шкатулка с фамильным перстнем и документами, подтверждающими право на наследство. А старшему сыну, Бадме Кондратьевичу, отдал ладанку, в которой хранилась запись слов шведского короля, заверенная лично царём Петром Первым.

Впоследствии история потомков Тыныкше-батаара была не менее интересной и богатой на приключения, а семейная реликвия вместе с преданием передавалась из поколения в поколение, пока не дошла до нынешнего обладателя — танкиста-орденоносца, капитана Бадмы Иринчиновича Долбаева.

— Слушай, — спросил вдруг король, — а почему тогда у тебя фамилия другая?

— Нам они до революции и не полагались.

Действительно, только в двадцать третьем году приехавший для переписи населения уполномоченный спросил у соседей про семейство Бадмы, в полном составе ушедшее в тайгу на промысел.

— Тыныки они, — пояснили ответственному товарищу Гусятникову. Но тот вспомнил осаду Порт-Артура, где потерял три пальца на левой руке, японского генерала Танаку, и счёл фамилию недостаточно благозвучной и революционной.

— Нет, не пойдёт! Пусть будут...

— А ещё их предка по голове дубиной стукнули!

— И как, хорошо долбанули?

— Хорошо, однако. Дураков с тех пор в роду не водится.

— Ну вот и замечательно! Пусть будут Долбаевы.

Так совсем юный Бадма получил фамилию. А потом началось... Колхозы, набеги за единоличными баранами в соседнюю Туву, МТС, курсы трактористов, армия. Механик-водитель любил своего железного коня и СМ-1К отвечал ему взаимностью. Школа младших командиров, сержантские лычки на погонах, командирская должность, боевое крещение в мелких конфликтах при усмирении троцкистко-ягодовских мятежей на окраинах СССР, и вот, наконец, командировка в Баварскую армию добровольцем, перевернувшая всю последующую жизнь.

— Семейные обстоятельства — это прекрасно, — подвёл итог беседе фон Такс. — Но почему ты не хочешь пригласить в гости к родственникам своих боевых товарищей? Хотя... почему в гости? К себе приглашай, ведь право майората в Англии ещё никто не отменял, не так ли?

— Да я...

— Решено! Всей дивизией пойдём! Приютишь в замке на пару недель?

— Конечно!

Окрылённый танкист ушёл, а король вызвал механика-водителя, одновременно исполняющего обязанности ординарца, адъютанта, секретаря и начальника штаба:

— Абрам, срочно радируй ефрейтору Шмульке о переносе операции из Ливерпуля в Портленд.

— Есть! — щёлкнул каблуками Рубинштейн, но уходить не спешил.

— Что-то ещё?

— Ага, товарищ полковник... Планировали мы планировали, а теперь что, всё заново перепланировать?

— Ну и что? Мы же, Абрам, не агрессоры или оккупанты какие, мы восстанавливать историческую справедливость и феодальную законность идём. Так что давай, работай, три дня у тебя ещё есть.

Портленд. Южная Англия. 11 января 1938 года.

Огромный, чуть меньше печально известного своим утоплением "Титаника", пароход "Flower of Red October" входил в Портлендский порт, практически пустой после исчезновения Royal Navy с поверхности мирового океана. На корме его вяло трепыхался флаг корсиканского королевства — ушлые южане купили последнее изделие верфей господина Крампа, построенное в разгар кризиса руками голодающих американских рабочих, чтобы подзаработать на перевозках этих самых рабочих на новую родину, в Советский Союз.

Констебль Вулверстон, стоявший под навесом у причала, поправил ремешок высокого полицейского шлема:

— Американцы не будут сходить на берег?

— Нет, им запрещено. Отстоятся на внутреннем рейде, примут топливо и уйдут, — откликнулся новый напарник, только вчера переведённый из Ливерпуля приказом министра. Скорее всего за какие-то прегрешения, добровольно в эту сельскую глушь никто не поедет.

— Почему вы так думаете, Джексон?

— Ну зачем такая официальность, Питер? Зови меня просто Джонни.

— Договорились, Джонни. Но тогда вечером с тебя три пинты в пабе.

— Ну конечно! Как это русские говорят — нужно "prostavitsia" и "nakryt polianu".

— Приходилось их видеть?

— Кого я только не видел, даже представить себе не можешь.

— А баварцев? Говорят, на этом самом корабле баварские войска прибыли в Южную Африку.

— Это же газетная утка, Питер. Ну как можно сейчас верить репортёрам? На самом деле король фон Такс десантировался с невидимых большевистских самолётов на специальных летающих танках.

— Неужели такие бывают? — удивился Вулверстон.

— Конечно! Иначе как объяснить столь быстрые и впечатляющие победы? Как обороняться, если в любой момент на голову может приземлиться бронированная громадина?

— Какой ты умный, Джонни. Учился в Оксфорде?

— Разве я похож на педераста? — оскорбился Джонсон и уселся на перевёрнутый ящик, оказавшись за спиной напарника.

Тем временем корсиканское судно и не подумало остановиться, как предполагал полицейский. Оно устремилось к причалу с явным намерением его протаранить, и лишь немного не доходя сбросило ход, приняв чуть левее, к небольшому галечному пляжу. Нос корабля раскрылся подобно устричной раковине, с грохотом выдвинулся пандус, и по нему на мелководье начали съезжать танки. Особый Интернациональный Добровольческий Корпус (он же Особый Экспедиционный, он же Первая Гвардейская дивизия, он же конвой Его Величества Людвига Эммануила фон Такса) развёртывался для атаки. Следом взревели двигатели БМП, и порт неожиданно стал многолюдным и оживлённым местом.

Констебль вышел из оцепенения только минут через пятнадцать:

— Джонни, срочно звони в министерство, а я их задержу! Нет, я за ними прослежу! Нет, я... что? О, нет... — Вулверстон почувствовал, как что-то острое и холодное упёрлось ему в поясницу.

— Какой ещё Джонни? Что за фамильярность? Ефрейтор Иоганн Иоганнович Шмульке, армия Его Величества полковника фон Такса. Выбрось свою дубинку, Питер, да проваливай пить пиво. Что? Ах, да... вот тебе пятьдесят копеек, сдачи приносить не нужно. Проваливай, я сказал!

Вулверстон осторожно и медленно замахнулся и выбросил ясеневый клоб в воду, старательно делая вид, что его совершенно не интересуют чужие танки в родном городе. А может, так оно и было — острова столько раз за свою историю меняли хозяев, что у местных жителей должен выработаться условный рефлекс повиновения победителю. А захватчиком больше, захватчиком меньше... кому-то это и доставляет неудобство, но ведь всегда же можно привыкнуть!

Покидая территорию порта констебль уныло бормотал себе под нос:

— "Flower of Red October"... цветок красного октября... Как же я раньше не догадался? Успел бы сбегать за хлебом и солью.

Через три часа городок полностью перешёл под контроль Добровольческого Корпуса. Это не Лондон, в котором и пять дивизий растворится без остатка. А ещё через день на отремонтированный аборигенами аэродром (порой правильно поставленный вопрос позволяет творить чудеса) начали садиться самолёты Первой Воздушной армии генерал-лейтенанта Величко. Сначала сам командующий на истребителе с нарисованной на фюзеляже крылатой кошкой, за ним транспортники, бомбардировщики, разведчики. Последними сели все те же истребители — непотопляемый авианосец "Портленд" начал свою суровую и нужную работу в рамках учений по принуждению к миру под кодовым названием "Лиса и виноград".

Следующая ночь выдалась для подданных капитана Долбаева, ещё не знавших о таком своём счастье, несколько беспокойной. Выбивая искры из брусчатки, несколько тяжёлых машин проследовали через весь город к замку графов Портлендских и Дорсетширских.

А там уже собрался весь цвет общества — пили последний херес с контрабандными бисквитами, ели овсянку с беконом, разумеется, тоже контрабандным, осуждали оккупантов и обсуждали способы борьбы с ними. Сходились во мнении, что горячиться не нужно, а стоит начать с малого, с выражения протеста и пассивного сопротивления. Хозяйка замка предложила присутствующим дамам ограничиться тёмными тонами в одежде, а тем, кто не чувствует в себе сил к подобному подвигу, носить хотя бы чёрные шпильки в причёсках.

— Не будем радовать взгляды захватчиков! — с готовностью поддержали как юные, так и не очень, леди.

— А я откажусь от сливок к чаю! — решительно заявил сэр Генри Уильям Бентинк, нынешний граф Портлендский. — И тогда разорённые молочники взбунтуются и сбросят азиатские орды в Канал! Не пустим в свой дом этих скифов!

В пылу своей возвышенной речи лорд не обратил внимания на лязг и грохот за окнами, и совсем было собрался продолжать, как его прервал дворецкий. Служба предков графам Бентинкам со времён войны Алой и Белой Розы позволяла некоторые вольности:

— Они уже здесь, сэр!

— Кто здесь, Джеффри?

— Скифы, сэр!

— Какие ещё скифы? Откуда?

— Из танков, сэр!

Граф раскрыл окно и посмотрел вниз — по спине пробежал холодок, стремительно переходящий в панический ужас. Позднее, даже будучи уже уважаемым бригадиром трактористов и по совместительству начальником канцелярии Его Величества Бадмы Первого Генрихом Вильямовичем Ботинкиным, сэр Генри так и не признался в причине своих чувств. То ли это стало результатом боязни громадной высоты второго этажа, помноженной на стылую британскую сырость, то ли вид ужасных танков... Они заняли весь двор, сад, и уже двести лет регулярно подстригаемый газон. Дула их огромных пушек с циничным любопытством разглядывали стены древнего и доселе неприступного замка. Собственно, неприступным он был в далёком прошлом, а сейчас представлял из себя вполне уязвимую, но уютную и удобную для проживания загородную резиденцию.

Из машины, стоящей чуть впереди остальных, вылезли трое. Один — типичный немец, в котором граф с ужасом узнал знакомого по газетным фотографиям баварского короля, другой, высокий и тощий блондин, был до боли похож на его банкира в Сити. А вот третий... третий являлся воплощением чуть ли не всех британских страхов и фобий одновременно — огромный азиат с круглым лицом, узкими глазами и хищными повадками потомственного потрясателя вселенной. Потомственного? Проклятье, почему у этого азиата характерные, чуть вывернутые уши Бентинков, не узнать которые просто невозможно?

— Рубинштейн, переводи! — рявкнул фон Такс.

— А зачем? — удивился мехвод. — Неужели мы должны отчитываться перед самозванцем?

— И чего ты предлагаешь?

— Расстреляем прямо здесь, и всех делов.

Сэр Генри, когда-то принимавший участие в высадке британских войск в Архангельске, с дрожью в коленях узнавал в разговоре пришельцев знакомые слова. Выражение "расстреляем" ему не понравилось больше всего.

— А чего это мы на улице стоим, а он на нас из окошка смотрит? — вдруг возмутился Бадма, до этого молчавший от сильного волнения. — Нехорошо как-то получается.

— Точно! — согласился фон Такс и махнул рукой.

Один из танков взревел двигателем, подался вперёд, и ткнулся пушкой в высокие дубовые двери. Те затрещали и сложились, открыв проход.

— Они же должны наружу открываться, — проворчал хозяйственный Рубинштейн.

— Плевать, стоимость вычтем из жалования нерасторопных лакеев, — решил король и первым прошёл внутрь.

Наверху Его Величество перешагнул через лежащих в обмороке дам и ухватил сэра Генри за воротник:

— Вот этот человек, — фон Такс пальцем показал на Бадму, — твой старший родственник.

— Я... я... яволь! — почему-то по-немецки согласился Бентинк. — Какие есть ваши доказательства?

— Товарищ Долбаев?

— Одну минуту, товарищ полковник! Правое крыло, лестница в холле, под третьей половицей...

— Проводите! — король требовательно посмотрел на сэра Генри.

Кто-то из танкистов притащил ломик, и скоро из развороченного тайника появилась на свет потемневшая от времени шкатулка, из которой были извлечены пожелтевшие бумаги с печатями на них, и перстень с фамильным гербом. На глаза сэра Генри навернулись слёзы и сжалось сердце — неприятно ощущать себя самозванцем, незаконно занимающим чужой дом.

Неделю спустя.

— Разрешите обратиться, товарищ полковник?

— Слушаю вас, товарищ Бентинк.

— Э-э-э... да мне как-то Долбаев привычнее.

— Так никто, Бадма, твою фамилию и не отнимает, — пояснил фон Такс. — Граф Бентинк — это должность такая. Чего хотел спросить?

— Куда мне их девать теперь, этих родственников?

— Представления не имею. Хочешь, пошли их на остров Врангеля, одичавших эстонцев цивилизовать.

— Уй-е... товарищ полковник... А может к нам отправить в гости? Родню повидают, барана поедят, дарасун пить научатся. Да и скота много, однако, пасти надо, а я всё в армии да в армии. Если что, я своей Сэсэгме телеграмму отправлю.

— А что, идея неплохая. Кстати, Бадма, ты зачем все газоны перекопал?

— Учил сэра Генри картошку окучивать, пригодится в жизни.

— Зимой?

— Надо же было потренироваться? А к лету, глядишь, и научится.

Глава восемнадцатая

Кому-то выпала дорога,

Кому — дворец, кому — сума,

К одним судьба бывает строга,

Других ласкает без ума.

Но в поисках великих истин

Нашёлся лишь один ответ,

Здесь нет ни логики, ни смысла,

Есть просто выпавший билет.

Сергей Трофимов

Житие от Гавриила

Боже ж ты мой, как же я отстал от жизни! И ведь только стоило уехать на пару месяцев в командировку, замаскированную под отпускной отдых. Совсем ненадолго выпал из общей круговерти событий, и вот на тебе... Мои орлы натворили такого, что ни в сказке сказать, ни пером описать, ни лопатой соскрести. Сил уже не хватает. Могу понять и одобрить операцию в Калифорнии — несколько грязно сделали, но вполне талантливо. С Южной Африкой тоже давно пора было решить проблему, но в Англии...

Да, не люблю британцев и считаю, что с их отсутствием мир станет чище и добрее, но зачем устраивать там махровый феодализм? Ладно, откусили от туманного Альбиона лакомый кусочек, так устройте это как революцию, победу прогрессивных сил и национально-освободительного движения. Неужели нельзя было найти каких-нибудь кельтов или пиктов, способных поднять знамя свободы? Не понимаю... совершенно не понимаю.

И если от Израила всякого можно было ожидать, то как Лаврентий Павлович повёлся на эту авантюру? А ещё диссертацию пишет... третью уже... эх... Хотя, если посмотреть с другой стороны, может они и правы. Только никогда этого вслух не произнесу.

Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Некоторым недовольством Северо-Американских Соединённых Штатов потерей территорий можно пренебречь — не велика шишка, чтобы перед ней отчитываться в своих действиях. Подумаешь, лишили выхода к Тихому океану, Гавайские-то острова не трогали, между прочим. Тем более вся торговля идёт через порты восточного побережья. А будут вякать — отключим горячую воду. Э-э-э... в смысле, эмбарго объявим.

Ну, всё, забыли про американцев и идём дальше. А дальше у нас Южная Африка. Досадно, до сих пор так и не выяснил, были они в этом мире независимым государством, или всё ещё оставались британской колонией? Количество приехавших осваивать Сибирь пленных англичан ещё ни о чём не говорит. Но... но мне, собственно, не всё ли равно? Главное — не забыть заставить баварца поделиться приобретениями.

Теперь Дорсетшир, он же древнее королевство Уэссекс. Приходилось там бывать ещё во времена римской оккупации — дыра дырой. Не думаю, что за неполных две тысячи лет что-нибудь глобально изменилось в лучшую сторону. Или всё же пойти на поводу у коллег и восстановить монархию? А где найти легитимного монарха? Нет, оставим эту мысль. Тем более нынешний граф Портлендский и Дорсетширский Бадма Иринчинович Долбаев-Бентинк уже вступил во владение и успел принести вассальную присягу баварскому королю Людвигу Эммануилу фон Таксу. Беня Корсиканский поначалу обиделся... Обойдётся! Или пусть Шотландию забирает. А что, идея здравая, хотя и бредовая. Как, впрочем, и многое, что мы здесь устроили.

Хм... устроили... Кому не нравится? Знаете, когда мне говорят о ценности любой человеческой жизни и о шансах, которые нужно дать каждому цветущему чертополоху, я вдруг становлюсь ужасным материалистом. Да-да, именно так, несмотря на личное присутствие при сотворении мира и человека. Вот вы уверены, что любая жизнь от Бога? Точно? Сочувствую и завидую, мне бы вашу твердолобость. Спросите у архангела Израила, буде доведётся с ним встретиться — создавал ли Господь тех же самых британцев? Посмотрим, что он ответит.

Всё... оставим и эту тему, и плавно переходим к следующей, обозначенной всё тем же фон Таксом. Вот уж никак не думал, что в его рыжую голову придёт идея создания Организации Объединённых Наций. Нет, что-то похожее давно витало в воздухе, но чтобы вот так угадать с названием. Уж не экстрасенс ли он? Вполне возможно... Наверное излечение при помощи фуражки Гейнца Гудериана тому поспособствовало.

Вчера мне звонил. Подозреваю, что вся эта кутерьма затеяна для того, чтобы вежливо послать чехословацкого президента полковника Штоцберга с его предложением включить Судеты в состав Баварского королевства. Понимаю, надоели чехам эти сепаратисты, но и фон Таксу такого счастья и даром не надо. Вообще, кажется, бедные недонемцы никому не нужны. Но, в то же время, и о какой-либо автономии никто не заикается.

Да и чёрт с ними, прости, Господи, с Судетами, надо хоть в кои-то веки о себе подумать. Да, кстати, не подскажете, какую я нынче должность занимаю? А то кабинет отдельный в Кремле есть, в ведомости за зарплату регулярно расписываюсь, на совещания хожу, но как это всё называется? Иосиф Виссарионович от прямых ответов уходит и многозначительно улыбается. Изя, правда, иногда серым кардиналом зовёт, но он неправ. Подозреваю, что рангом повыше буду.

Телефонный звонок отвлёк меня от размышлений. На столе пять аппаратов с гербом СССР вместо диска, и все разноцветные. Связь со Сталиным — слоновой кости. Но на этот раз трезвонит жёлтый — беспокоит Сагалевич.

— Да, Соломон Борухович, Архангельский слушает.

— ...

— Что?

— ...

— А причём здесь самозванец и узурпатор Бернардот?

— ...

— Что значит — я в доле? Товарищ Сагалевич, ну зачем вам Стокгольм?

— ...

— Хокон просил? А ему зачем? Вот пусть сам с Бадмой Долбаевым и договаривается.

— ...

— Что? Уже? Нет, Соломон Борухович, я категорически против признания бурятского языка государственным языком Швеции.

— ...

— Как это поздно? И почему товарища Сталина никто не предупредил?

— ...

— Изяслав Родионович, говорите, в курсе? И оба Лаврентия Павловича?

— ...

— Блиа-а-а-а!!!

Где этот Изя? Найдите мне Изю... И я его убью!

Житие от Израила

А вот чего сразу я? Нет, товарищи, ответьте мне честно, как настоящие коммунисты настоящему большевику со стажем, намного превышающим дореволюционный. Сколько можно оставаться крайним? Между прочим, не для себя стараюсь — всё для фронта, всё для победы. А то, что фронт приходится самому организовывать, так дело-то сугубо личное. В жизни всегда есть место подвигу! Только нужно его найти, это место. Ну, или, не полагаясь на волю случая, заранее озаботиться.

Не понимаю, отчего Гаврила Родионович ругается. Что не так? Не соответствующее эпохе оружие не применяю, анахронизмов не допускаю, песен Высоцкого — и тех не пою, в отличие от некоторых. И Сталинскую премию за них не я получил. Я чист перед Богом и людьми. Особенно перед людьми — с Господом уж как-нибудь договорюсь по-родственному. А товарищ Архангельский всё ругается. Не понимаю...

Идея навести порядок в Швеции, изначально принадлежала Лаврентию Павловичу, разумеется, старшему. Видимо старомодное воспитание и приверженность традиционным семейным ценностям не позволили товарищу Берии простить шведам устроенную в будущем сексуальную революцию, выродившуюся впоследствии в шведские семьи и трёхспальные кровати в супермаркетах "ИКЕА". Оно и правильно, лучше сейчас устроить профилактическое прижигание калёным железом, чем потом по всему миру вылавливать расползающуюся заразу.

А начиналось всё с невинного нейтралитета. Якобы нейтралитета. На самом же деле после первой мировой войны Швеция обладала самым мощным в Европе военно-морским флотом, и немало попортила нам крови негласной поддержкой финских агрессоров. Сейчас, после позавчерашнего обстрела гавани Карлкруны реактивными снарядами и последующей торпедной атаки на рейд, можно говорить о флоте в прошедшем времени, но тогда... Политические проститутки, а не нейтралы! Хорошо ещё, что по прошлогоднему мирному договору, к которому Стокгольм вынужден был присоединиться после вежливых и недвусмысленных просьб Норвегии и СССР, шведская территория уменьшилась чуть не вдвое. Норвежцы вернули себе исконные земли, Советский Союз присоединил пару лёнов... Но тем не менее у Великого Саамского Конунгства, вернее у дуумвирата майоров Кулькина и Зубрилина, ещё оставались претензии.

И тут на блюдечке с золотой каёмочкой нам преподнесли такой весомый аргумент! Подарок судьбы, не иначе. Знаете, даже пожалел о бомбардировках промышленных районов Швеции. Своё... его всегда жалко. Планируя вторую часть операции "Лиса и виноград", ту самую, с захватом плацдарма на британском побережье, мы и не предполагали, что так всё повернётся. И главное — абсолютно законно. Бадма Иринчинович Долбаев по праву стал графом Бентинком и английский истеблишмент мог себе позволить только вялое брюзжание в парламентских кулуарах, но не более того — всё сделано по правилам хорошего тона. И вассальная присяга, принесённая баварскому королю фон Таксу, несколько удивила необычностью, но не являлась чем-то из ряда вон выходящим. В истории приключались и более курьёзные случаи, правда всегда к английской выгоде, но... но и на старуху бывает проруха. А прецедентное право утрётся... И хрен с ним.

Да, чего вспомнил... товарищ Сталин недавно забавный анекдот рассказал — оказывается в Швеции сейчас социал-демократическое правительство. Смешно, не правда ли? Я это как-то из виду упустил, и всегда думал, что там обыкновенные фашисты у власти. Или нацисты, если вам так удобнее называть. Это же они в нашей реальности целовали Гитлеру задницу чуть ли не до самого конца. Хм... это не то, про что вы подумали... Хотя... ладно. И никакие заслуги Пауля Швеллербранта не замаскируют того факта, что каждый третий погибший во Второй Мировой Войне был убит пулей, бомбой или снарядом, сделанными из шведского металла. Гниды...

Так что, люди добрые, что бы там генерал Архангельский ни говорил и как бы ни ругался, но помешать мне закончить операцию он не сможет. Да и не будет, честно сказать. Так, поворчит слегка, а потом и сам с азартом присоединится. Увлекательное это дело — бить шведов. Да и не в первый раз.

Стокгольм. 23 февраля 1938 года

На открытой веранде одного из кафе Гамластана, в изобилии разместившихся на набережной, сидели четыре человека и скромно отмечали наступивший праздник. Им не мог помешать сырой зимний ветер со стороны моря — от него закрывали три стоящих на улице танка. Разговор шёл на русском языке, но если бы какой посторонний наблюдатель и смог что-то понять, но ничего интересного для себя он бы не услышал. Обычные застольные фразы — короткие, вежливые.

— Ваше Величество, будьте так любезны, передайте горчицу.

— Вам нравится это горчичное варенье? Вот у нас... Впрочем, дело ваше.

— Спасибо, Ваше Величество.

— На здоровье, Ваше Величество. А вы, Ваше Величество, рябиновой не желаете ли?

— Благодарю, но предпочитаю смородиновую. Под отбивную — самое то. Только у нас в Баварии, Ваше Величество, любят обычную хлебную слезу.

— Да, конечно, но на моей Корсике...

— Бросьте, Ваше Величество. Вы, корсиканцы, ничего не понимаете в водке.

— Вы имеете в виду архи, Ваше Величество?

Самый старший из собравшихся постучал вилкой по графину и поправил песцовую шубу, небрежно наброшенную поверх парадного мундира:

— Товарищи короли, я предлагаю оставить бесполезные споры. В день Советской Армии неуместно употреблять... да что там, даже упоминать... Вы бы ещё о виски заговорили, Людвиг.

— Хокон, вы неправы, — фон Такс опустил изрядно надоевшие титулования. — Виски можно пить, но в одном единственном случае — если это взятый на шпагу трофей.

— А у меня сабля, — заметил Бадма Долбаев, ещё немного не освоившийся в дружном королевском коллективе.

— Тебе можно и с ятаганом ходить, — успокоил Буонапартий Второй, когда-то более известный в Одессе под именем Бени Портянкина. — Хоть с катаной, хоть с пулемётом. Древняя династия имеет право на некоторые причуды.

Норвежский король только вздохнул и с лёгкой завистью покосился на Бадму. Его собственная династия не могла похвастаться таким количеством славных предков — шведских оккупантов, угнетавших страну до тысяча девятьсот пятого года, решено было не учитывать. Рыжий баварец точно так же был первым из рода фон Таксов, севшим на трон. Да и корсиканский король — всего лишь духовный наследник, что бы там не говорила официальная история. А тут всё по закону, согласно личному заявлению Карла Двенадцатого, при свидетелях завещавшего корону Конраду Бентинку.

Фон Такс заметил некоторую задумчивость Хокона Седьмого и улыбнулся:

— А ведь хорошо сидим, товарищи короли!

Сидели на самом деле хорошо. Не мешала ни плохая погода, ни запах гари от пострадавших во время штурма зданий, ни шум со стороны строящегося храма Архангела Гавриила. Там, правда, только ещё фундамент закладывали, но рёв бульдозеров, растаскивающих развалины военной академии Карлберг, разносился на половину города.

Местные жители поначалу с некоторой опаской восприняли новостройку, но в двух избежавших закрытия газетах уже началась кампания по разъяснению пагубности протестантских религиозных заблуждений и вреде их же для здоровья и кошелька. В качестве положительного примера приводилась всё та же Бавария, где вслед за королём и армией почти всё население приняло православие, что привело к невиданному доселе процветанию страны и территориальному её увеличению.

Но в то же время в статьях чётко говорилось о недопустимости притеснения староверов. Более того, им даже бесплатно выделили земельный участок на острове Готланд для строительства необлагаемых прогрессивным налогом кирх, и организовали паромную переправу. Теперь каждый упорствующий в невежестве швед мог купить билет, или оформить его в кредит под небольшие проценты, получить пропуск, заверить его в личной канцелярии Его Величества Бадмы Первого, и спокойно отдать должное своему благочестию. Проезд до Верхнеудинска, где располагалась канцелярия, можно было отработать потом, на прокладке тоннеля под проливом Скагеррак или углублении Беломоро-Балтийского канала. Сложно на первый взгляд и тяжело, но кто сказал, что дорога к светлому будущему обойдётся без традиционных терний?

Вот народ потихоньку и привыкал. Жизнь налаживалась и входила в обычное русло, тихое и спокойное, пахнущее сдобными белыми булками и ежеутренним кофе. Разнообразие в монотонность бытия вносили лишь усиленные патрули, проверяющие документы у редких прохожих, да ночные аресты, проводимые в рамках плана "Перехват". Подобно шагам статуи командора гремели в темноте подкованные сапоги бойцов Добровольческого Корпуса, напоминая мирным гражданам о недопустимости беспорядков, подобных позавчерашнему. Два дня назад толпа неустановленных личностей разгромила и сожгла английское посольство, так что теперь под подозрением находился любой житель столицы.

Впрочем, прилетевший вчера с пастырской миссией начальник Особого отдела Советской Армии архиепископ генерал-лейтенант Воротников высказал предположение, что в деле с посольством замешана шведская аристократия и примкнувшие к ней промышленники. Таким образом они решили опорочить начало царствования новой династии, и заодно свести старые счёты, проценты по которым накопились ещё со времён Тридцатилетней войны. И если вопрос со вторыми решался легко путём национализации предприятий, то с первыми Бадма не знал что и делать.

— О чём грустишь, капитан? — фон Такс хлопнул Долбаева по плечу. — Праздник сегодня — ударь горем об землю! Кстати, приказ на майора я уже подписал, так что с тебя причитается!

Бадма вздохнул и рассказал о проблеме.

— Ерунда, — отмахнулся баварский король. — Сделай как у меня.

— Это как?

— Элементарно! Право на любой дворянский титул утверждается на общем собрании партийной организации тайным голосованием.

— И...

— Никаких и. Во всей Баварии есть только один настоящий коммунист — это я! Остальные прикомандированные. Естественно, что всегда голосую против.

— У меня проще, — вмешался Беня Корсиканский. — В роду соискателя должно быть не менее трёх поколений большевиков. Якобинский и санкюлотский стаж не учитывается.

— Однако! — новоиспечённый шведский король хотел почесать в затылке, но вспомнил про этикет. — А как в Норвегии этот вопрос решён, товарищ Хокон?

— А никак, — пожал плечами норвежец. — Почти никто переаттестацию не прошёл. И нахрен мне такая элита элит? Представляете, Бадма Иринчинович, из всех герцогов только Александр Фёдорович Беляков умеет трактор водить. Вот он и остался.

— А остальные?

Хокон Седьмой вспомнил уличные бои в Осло и поморщился:

— Остальные добровольно отказались от титулов.

— Не забивай голову, — посоветовал фон Такс. — Ты же собирался Швецию в аренду сдавать?

— Собирался.

— Вот пусть товарищ Хокон сам и разбирается.

— Но корона-то всё равно у меня остаётся. Порядок бы навести сначала.

— Зачем?

— Положено так.

— Брось, без тебя наведут. Колыма — она большая.

— Я так не могу. Жалко...

— Да ты у нас миротворец! — во взгляде фон Такса появилось искреннее восхищение. — Это нужно отметить.

— Вы правы, Людвиг, — поддержал баварца норвежский король. — Предлагаю дать молодому человеку Нобелевскую премию.

— Простите, какую?

— Нобелевскую.

— Но разве она вручается не Швецией?

— Да, но и Норвегией тоже. Так что вполне... Товарищи короли, вы согласны войти в состав Нобелевского комитета?

— Я против! — Беня Корсиканский с виноватым видом развёл руками. — За выдающиеся достижения в танковом искусстве премии не полагается.

— Узко мыслите, коллега, — не смутился Хокон. — Пусть это будет... будет... ага... будет "Премия мира"!

— Тогда товарищу Сталину нужно первому вручить, — упорно не соглашался корсиканец. — Иначе нечестно.

— А вот и честно! — воскликнул фон Такс. — Я довольно давно знаю Иосифа Виссарионовича и могу сказать точно — эти игрушки ему не интересны.

— И мне, — отозвался позабытый всеми Бадма. — Не хочу премию. Домой хочу, в отпуск.

— Нельзя! — сурово отрезал баварский король. — Ты теперь Величество, или кто?

— Ну, величество... И что?

— А то! Королям отпуска не положены.

— Как, совсем?

— Совсем, — кивнул Хокон Седьмой. — Теперь только император отпустить может. Японский тэнно не считается, не его профиль.

— Но другого-то нет.

— Ваши проблемы, молодой человек.

ШВЕДСКО-БУРЯТСКИЙ РАЗГОВОРНИК

(на русском языке, чтоб никому обидно не было)

слово бурятский шведский

я би я

ты ши ду

ти ухиубууд (хубуут) ба:рн

мать эжы му:р

отец аба фа:р

Знакомство, приветствия

Здравствуйте! Сайн байна хэй!

До свидания! Байартай айё:!; по: о:тэрсе́эндэ!; ви: сис!

Спасибо хайн даа так

Извините намайе хулисыт! у́:шэкта мэй

Счастливого пути! баяртай! тре́:влиг ре́:са!

Относящиеся к делу

Как проехать

к канцелярии Бадмы? Бадма канцелярия харгы заагыт? ху:р ска: я: о́:ка фё:р ат ко́ма тиль канцелярия?

Я заблудился намда туhаламжа хэрэгтэй я: ха:р го:т ви́лсэ

У вас есть печать? Шинии шудэнэй пайцза би? ха:р ду: пайцза?

Большое спасибо андатнай баясхалан хyргэгэнэб так со: мю́кет; сту́:рт так

Глава восемнадцатая с половиной

Там у них другие мерки,

Не поймёшь — съедят живьём.

И всё снились мне венгерки

С бородами и ружьём.

Владимир Высоцкий

"Заметки путешественника о СССР или Долгий путь в Канцелярию ЕКВ Бадмы Первого Танколюбивого, совершенный Свеном Йоханссоном летом 1942 года".

Опубликовано в журнале "Всемирная география СССР", 1998 г., с разрешения Его Величества Гавриила Первого Бадмаевича.

Здравствуйте, дорогие сограждане! По просьбе моих внуков Свена, Акселя, Сергея и Цыремпила пишу я эти строки, и перед глазами встают дивные картины суровой сибирской природы, те самые, что видел в давние годы, когда совершил, движимый ложным но искренним благочестивым чувством, путешествие в далекую землю у озера Байкал. Надеюсь, что и вам рассказ мой будет интересен и поучителен.

В 1938 году мне, молодому профессору биологии, преподавателю университета города Кируна (ныне — Хоир-Хэрэн), было 32 года. Жизнь моя, как, впрочем, и жизнь любого подданного Швеции того времени, была скучна и расписана до мелочей. Будучи третьим сыном в семье богатого рыбопромышленника, я вынужден был избрать карьеру ученого, ибо стезя священника или военного, несмотря на испытываемую мной с детства тягу к знаниям и дисциплине, меня не привлекала. Достигнув некоторых успехов в изучении гаммарид моренных озер и защитив диссертацию, я занял кафедру зоологии беспозвоночных в родном городе.

Год этот, потрясший мир многими судьбоносными для всего человечества событиями, для нашей страны, как известно, стал годом смены династии — на место призванного риксдагом наполеоновского маршала Бернадота пришел законный наследник, родственник одновременно династии Васа и потомок Чингисхана, Потрясателя Вселенной — Бадма Бентинк-Долбаев Первый. Нельзя сказать, что восшествие на трон его прошло безоблачно и благополучно — многие не приняли сначала "косоглазого варвара", "дикаря с Востока"... Что поделаешь, люди не всегда могут разглядеть и предугадать перемены к лучшему. Но разумная и взвешенная политика Его Величества, отдавшего управление страной под дружественный скипетр короля Норвегии, расширение им социальных льгот шведским колхозникам, бережное сохранение народных обычаев и справедливый суд короны буквально за несколько лет повернули общественное мнение от отрицания к всеобщей любви и уважению..

Более того, осмелюсь утверждать — никогда, даже во времена блаженного Олафа Святого, наша страна не знала такого процветания и изобилия, как при правлении короля Бадмы, а особо — сына его Гавриила Первого Бадмаевича, чей вклад в развитие наук, особенно биологии (одним из воспитателей инфанта был ваш покорный слуга, автор этих строк) неоспорим и благодатен. Сталинские премии, полученные микробиологами Хельмутом Доржиевым и Долгор Бардун в прошлом году — тому свидетельством.

Я, будучи, как и многие, верным последователем учения Кальвина, лютеранином, без особого восторга воспринял приход нового владыки. Однако добрый король наш, исповедуя буддистскую разновидность православия и следуя принципу ахимсы, предоставил в распоряжение лютеран для отправления религиозных обрядов остров Готланд и освободил, согласно законам своего предка Чингисхана, церковь от каких-либо податей, исключая налог на оборону и ежегодный "добровольный бронетанковый взнос. Впрочем, неограниченность доступа на остров компенсировалась необходимостью особого пропуска, который к тому же надо было заверять в Его Величества Канцелярии, что составляло некоторую проблему — Канцелярия находилась на родине короля, в далекой Сибири.

На собрании нашей общины было решено откупить один из паромов для поездок в бережно перенесенную на остров семейную кирху Йоханнсонов, благо средства общины позволяли почти безболезненно для нашего благополучия потратить сбережения за двенадцать последних лет на благие цели. Тяготы путешествия в Сибирь было решено возложить на одного из молодых и холостых членов общины. Сколь же я был удивлен и озабочен, когда жребий пал на меня!

И 12 июля 1942 года, на четвертом году правления Бадмы Первого я, скромный профессор биологии, прибыл в Ленинград. Меня ждало долгое и трудное путешествие, которое подарило мне и зрелость, и счастье, и любовь...

Описывать свой путь до Байкала на скоростном экспрессе "Слава Труду" не буду — многие и многие путешествовавшие на нем оставили воспоминания о простом но уютном убранстве двухместных купе, вежливых проводниках, чудесных пейзажах великой страны, о пролитом трудовом поте и руках, с которых мне, непривычному к физическому труду, пришлось сводить мозоли... почетное право и неотъемлемая обязанность каждого пассажира два часа бросать уголь в топку соблюдается на этом поезде до сих пор, даже в наше время тяжелых атомных локомотивов. Запомнилась одна досадная случайность, коя произошла со мной на вокзале города Саратов. Там у местной торговки, называемой по-русски "babka" удалось купить кувшин чудесного молока и несколько свежих огурчиков. Помнится, я спросил у неё, не из знаменитого Подновья ли овощи, на что эта добрая женщина, осознав плохое знание мной русского языка, медленно и раздельно ответила: "Podnovskii — narod herovskii! Net, eto moi, beri, oni tozhe zaibisia!". К счастью, расстояния между станциями в СССР очень большие и занятая мной от Самары до Новосибирска туалетная комната не доставила особых неудобств остальным пассажирам, зато научила меня осторожности в употреблении местных продуктов. Забегая вперед, скажу, что это очень пригодилось на пути к цели. Сойдя с поезда на станции Култучная 26 июля 1942 года, я замер в восхищении — даже в нашей не затронутой войнами, богатой Швеции никому в здравом уме не придет в голову выбрасывать на ветер такие большие деньги... одноэтажный, с огромными окнами, соразмерный вокзал из чистого белого, блестящего в лучах встающего из-за высокого холма солнца, мрамора. Отдав должное чудесной красоте архитектурного ансамбля, состоящего из зданий вокзала, удивительно соразмерной православной кирхи и трехэтажной местной школы, посетив местный буфет, в котором подавали великолепную местную форель с вареным картофелем и молодым диким луком, а также весьма недурной эль и облегчив свой карман на стоимость билета до райцентра Хэрэн (по шведски kråka plats, Воронье место) в автобусной кассе, я направился к великому озеру Байкал, чьи волны бились о пологий берег не далее чем в двухстах метрах от привокзальной площади.

О красоте великого сибирского пресноводного моря, которое каждый уважающий себя и своего короля швед старается посетить хотя бы раз в жизни (надо отдать должное местным жителям — они очень гостеприимны, не скаредны и крайне высоко оценили шведскую хлебную водку "Absolut", назвав ее единственным напитком, достойным омуля) писать не буду. Скажу лишь, что за три часа пребывания у берега озера мной были открыты и описаны два вида гаммарид — Gammarus lacustris Iohansenni и Eulimnogammarus verrucosus reksumbadmaensus. Воистину, воды Байкала это настоящий клад для ученого, чье предназначение — продолжая традиции великого шведа Линнея, открывать новые и новые виды живого, расширяя горизонты познания!

Автобус — новейший "КАМАЗ-1941" производства Казанского автозавода, двигался по дороге, причудливо вьющейся среди невысоких гор, на небольшой скорости, позволяя вдоволь насладиться как видами природы, так и общением с местными жителями, земляками нашего короля. Портрет его, кстати — молодого, в комбинезоне танкиста, с двумя орденами на груди, имел место быть закрепленным над креслом водителя. Надпись по-бурятски "Бадма Иринчинович Долбаев — мандагыр танкист, ихэ шведын хан, портлендын нойон" как выяснилось, содержала титулование Его Величества на родном языке, и я пожалел, что при жизни своей в Кируне был бесконечно далек от желания учить государственное наречие. Выручало то, что знание русского языка давно уже стало во всем мире признаком цивилизованного человека, и Бурятия в этом случае не является исключением.

Местные жители — как русские, так и буряты — вежливы, общительны и добросердечны. Узнав о расстоянии, которое я проехал для того, чтобы увидеть их дивный край и посетить Канцелярию Его Величества Бадмы Первого (который, облачившись в царственный пурпур, отнюдь не утратил свойственного сибирякам благодушия и незлобивости и общается с друзьями и родственниками на равных невзирая на всю высоту своего положения), они просветили меня в некоторых вопросах местного этикета, для чего, остановив автобус в местности Тибельти совместно с жителями одноименного села — суровыми усатыми казаками в гимнастерках, шароварах с желтыми лампасами и фуражках с желтыми околышами, совершили обряд возлияния местной молочной браги духам местности, а также во благо Советской Власти и Патриарха. Надо сказать, что брага эта, весьма напоминающая наш молочный эль, весьма коварна — не утрачивая разума в голове, человек постепенно теряет координацию движений примерно после третьей-четвертой чаши ёмкостью около двухсот миллилитров. Не выпить — значит оскорбить и хозяев, и духов, и Патриарха, и Советскую власть, неуважение же к этим святым для любого местного жителя символам приводит, как правило, к суровым санкциям со стороны последних. Как сказал мне казачий голова Тибельтей Иван Шорстов: — "Болишта, швед, пей, али давно нагайки не нюхал?" Обряд этот называется "брызгать" и в зависимости от важности события, на которое имеет смысл призывать благословение, должен повторяться как можно чаще.

Неудивительно поэтому, что в первый день я смог доехать лишь до села Торы (в названии прослеживается явное скандинавское влияние), где был оставлен в гостинице для проезжих, так как организм мой требовал отдыха после не столь долгого, но весьма насыщенного впечатлениями пути.

Июль в Сибири — время заготовки травы на сено для прокорма многочисленных стад крупного и мелкого скота, поэтому хозяев утром я в гостинице не застал. Умывшись и позавтракав оставленным на столе для гостя творогом и курунгой (местный кефир) я вышел на дорогу, помня о словах господина Соднома, содержателя гостиницы о том, что любой транспорт, идущий в сторону заката, подберет меня и доставит в нужном направлении, насколько это возможно. Для закрепления вчерашних навыков в освоении местных обычаев я зашел в сельский магазин и купил там, вызвав непритворное удивление продавщицы, запыленную бутылку шотландского виски...

И вправду — не прошло и десяти минут после того, как я вышел за окраину села (на родине Его Величество село называется "улус" или "тосхон") — и около меня остановилась грузовая машина. В высоком кузове ее прядала ушами красивая большая лошадь, рядом с лошадью находилось нечто, в чем я опознал конную косилку. Невысокий молодой шофер, русский с некоторыми выраженными азиатскими чертами лица, громко поздоровался со мной сначала по-русски, потом по-бурятски, потом (чем удивил меня несказанно) по-норвежски и спросил, куда я направляюсь. Как выяснилось, он, получив отпуск, взяв в аренду породистого коня и технику, ехал из Иркутска помогать матери своей жены заготавливать сено. Путь его совпадал с моим до села Тунка.

Совершив возлияние духам (от виски Сергей, так звали моего vis-a-vis, отказался, обосновав это тем, что не стоит разрушать благодать недостаточной степенью очистки продукта) весьма вкусным рябиновым вином, приготовленным, по словам Сергея, его супругой. Через полчаса спокойной неторопливой езды, отдышавшись и изгнав из глаз невольные слезы, я спросил — а зачем косить сено на лошади, если есть механизмы, благо по дороге мы видели множество тракторов и комбайнов, обрабатывающих поля. На что Сергей ответил — мать его Марьи, Устинья Акимовна, с техникой не дружит, с конем же управляется, будучи старой казачкой, безупречно. Колхозное поле уже скошено, загонять трактор на личный покос можно, но не стоит. Потому что, пока мать его Марьи наслаждается процессом скашивания травы при помощи простого и надежного механизма, не забывая благодарить Советскую власть, он, Сергей, и отец его Марьи Михаил Яковлевич на грузовике уезжают рыбачить, так как оба любят этот вне сомнения полезный и приятный способ времяпрепровождения, постоянно соревнуясь в количестве и качестве пойманного.

У парома через быструю и широкую горную реку Иркут мы совершили еще одно возлияние — за рыбалку. Успех не замедлил воспоследовать — уже во время переправы при помощи наспех собранной удочки мой попутчик поймал крупного сига, которого отдал мне...

Ближе к полудню мы прибыли к полевому стану, где были приглашены на обед многочисленными родственниками Сергея, колхозниками из села Еловка. Сытная еда местных крестьян (суп со свеклой и большим количеством говядины на первое, молочная сыворотка, смешанная с мукой обжаренная на животном масле, называемая "саламатой", на второе и крепкий зеленый чай с молоком) ввергла меня в некоторую расслабленность. К моему удивлению, никто не производил обряда возлияния духам — оказывается, во время сезонных работ это возможно только в пути или в вечернее время. Сига я отдал обаятельной крепкотелой поварихе, чтобы хоть чем-то отдариться за гостеприимство.

Подъезжая к большому селу Тунка, бывшему районному центру, славящемуся красотой, обаянием и отзывчивостью девушек и молодых женщин, мы встретили местного пастора отца Анемподиста, который проверил наши документы, особо заинтересовавшись моим не православием, однако по доброте своей не стал чинить мне каких-либо препятствий. Более того — предложил остановиться при церкви, дабы вечерней порой провести, как он выразился, "дискуссию о многих паки и паки престранных заблуждениях". Я с радостью принял его предложение и, поблагодарив Сергея за помощь, вскоре отдыхал на уютной широкой пристенной лавке странноприимного дома. Помнится, меня охватила тоска по далекой родине — не на такой ли вот широкой доске лежал я, будучи молодым, в старом доме своего деда, Харальда Йоханссена, мудрого рыбака! Воистину, удивителен мир, созданный Господом, удивительны люди, в разных местах и разных временах находящие решения, оказывающиеся наилучшими!

Вечером, после посещения жителями села православной службы (причем я в очередной раз убедился в том, что статьи в капиталистических газетах, описывающие социалистический строй как строй рабов и рабовладельцев, не являются правдивыми — вокруг кирхи не было ни одного "зловещего ГПУшника", ни одной сторожевой собаки), отец Амвросий пригласил меня на поздний ужин. Его жена, добрая госпожа Гылыгма, в крещении Ефросинья, подала на стол пироги с луком и яйцами, салат из местных овощей и огромные приготовленные на пару котлеты в тесте, которые тут называются "позы". Есть их необходимо следующим образом — взяв горячую позу правой рукой, надкусить, с хлюпаньем выпить скопившийся в процессе приготовления внутри тестяного мешочка вкуснейший мясной бульон, после чего откусывать большими кусками и запивать зеленым либо черным чаем с молоком. То, что я с непривычки немного испачкался мясным соком, ничуть не огорчило гостеприимных хозяев, а после третьей рюмки в высшей степени качественной водки я и сам перестал обращать внимание на столь досадную мелочь. Но сколь же интересны были глубокие, выверенные, разумные суждения отца Амвросия о природе, эволюции, развитии животного и растительного мира, о человеке и его месте во Вселенной. На мой вопрос — знаком ли пастор с трудами Пьера Тейяра де Шардена, о. Амвросий ответил, что знаком, но не считает положения данного теолога верными, после чего вполне аргументировано не оставил камня на камне от теории экуменизма. Впрочем, к теории Дарвина он отнесся столь же скептически... давно, еще с блаженных времен студенчества, не было у меня столь плодотворного и интересного диспута и радость общения, подаренная мне отцом Амвросием в этот вечер, во многом склонила мою душу к восприятию православного крещения в дальнейшем. Неудивительно, что русские столь склонны к своей вере — после общения с православным священником неуклюжие откровения наших пасторов показались мне убогими и скучными.

После ужина мы — отец Амвросий, матушка Ефросинья и ваш покорный слуга, направились к сельскому клубу — благословить вечерние посиделки и дружеское побоище между жителями деревень Тунка и Токурен. Танцы местных жителей — кадриль, плясовая, ёхор и топотуха, которые они танцевали под аккомпанемент баяна,балалайки и однострунного инструмента с длинным грифом под названием "морин-хур", весьма энергичны, просты и одновременно притягательны, красота же местных девушек, как кареглазых брюнеток, так и высоких голубоглазых блондинок, просто поражает.

Дружеское побоище, которое началось после появления во дворе сельского клуба нескольких крепко сложенных молодых людей — трактористов Токуренской МТС, также отличается редкой для Европы гуманностью. Бить ниже пояса, бить тяжелыми предметами и бить лежачего запрещено, сторона, признавшая свое поражение, уходит без какого-либо откупа и не несет каких-либо финансовых обязательств перед победителями. Будучи воспламенен взглядом прекрасной голубоглазой селянки с длинной соломенного цвета косой и крестиком комсомолки на высокой груди, я также принял участие в побоище, вступаясь за честь столь любезно принявших меня хозяев. Однако, сраженный метким ударом в грудь, был повержен.

Очнулся я утром на постели из сена в сарае, предназначенном для его, сена, зимнего хранения. Рядом со мной, уткнувшись в мое левое плечо, тихо спала та самая прекрасная комсомолка... Помнится, я невольно задумался о постыдном бегстве, однако справедливая боязнь суровой кары за пренебрежение долгом мужчины остановила меня и, разбудив девушку (тут мне вспомнилось ее имя — Екатерина), я спросил — а что было вчера? Девушка ответила мне на хорошем норвежском, диалектом которого является наш родной шведский язык, чем я был приятно поражен... оказывается, будучи сражен ударом в грудь я обрел силу древнего богатыря-берсерка, встав с земли мощными ударами разбросал участников побоища по всему клубу, после чего громогласно возгласив — "Хейль Тюр, Один ан Локи! Скооль!" выпил стоящую под столом баяниста канистру молочной браги и схватив ее, Катерину Усольцеву, за пояс, увлек в темноту. Девушка, пораженная проснувшейся во мне древней силой, до этого явно не имевшей возможности проявиться, ибо учение Кальвина препятствует самовыражению, не сопротивлялась, отец же Амвросий благословил меня, перекрестив и хлопнув матушку Гылыгму-Ефросинию пониже спины, после чего удалился в сторону церкви.

Так я, дорогие читатели, познакомился с матерью моих детей... как честный человек, я просто обязан был жениться после того, что произошло между нами, о чем не преминул сказать девушке. Екатерина ответила согласием, однако уточнила, чтобы после завершения мной моих дел в долине я немедленно: во-первых, принял крещение по православному обряду, ибо она не желает жить во грехе, во-вторых, познакомился с ее родителями и в-третьих, выучил русский язык в большем и лучшем объеме, так как норвежский, которому ее научил отец, служивший в Вооруженных Силах ООН, непривычен все же для ее нежного слуха. Оговорив условия, она назначила срок сватовства — не ранее 15 августа и не позднее 15 октября, сразу же после завершения сенокоса и уборки пшеницы и ржи.

Принятие православия после этого стало моей обязанностью, ибо при свете дня девушка оказалась еще прекрасней, чем в робком вечернем электрическом освещении... но дорога звала меня и, забрав у одобрительно ухмыляющегося отца Амвросия свои вещи, я вновь вышел на шоссе, ведущее к селу Хэрэн.

Доброта и склонность местного населения к взаимопомощи в очередной раз поразили — не прошло и получаса, как весьма любезный пожилой человек остановил свой трехколесный мотоцикл рядом со мной. Василий Тихонович из Токурена направлялся в Хэрэн, чтобы чтобы купить себе в магазине сельскохозяйственных товаров новый плуг для окучивания картофеля. Новость о доблести, коя удивила меня самого, достигла его родного села — один из поверженных мной противников был его, казака Сороковикова, родным племянником. "— Ничо, норвег, ты у нас ишо огребешь, ребяты как с сенокосу выйдут придут с тобой разговаривать, а то чо, понимашь — таку видну девку сомустил, а морда цела!" — выразил он свое мнение по этому поводу...

Хэрэн — новый, ранее районным центром была Тунка, центральный поселок родины моего короля, представлял собой несколько присутственных учреждений. Маленькое здание милиции, на крыльце которого дремал милиционер, здания исполкома и военкомата, несколько магазинов, школа, церковь и дацан, на широком дворе которого молодые послушники-хувараки под суровыми взглядами статуи Будды и сидящего под ней живого наставника осваивали приемы рукопашного боя. Он понравился мне с первого взгляда — скромное обаяние этого затерявшегося в сибирской глуши красивого села никого не могло оставить равнодушным. Отметив свой паспорт в местной милиции, я за небольшие деньги нанял проводника до места жительства моего короля — урочища Большой Зангинсан. Все мои попытки укротить невысокую, но крайне агрессивную монгольскую лошадку не увенчались успехом, поэтому в путь мы отправились на двуколке с огромными колесами. Только тут мне в полной мере пригодились полученные в дороге знания бурятского языка — Дамдин, так звали проводника, говорил со мной лишь на официальном наречии моей родины-Швеции, лишь время от времени поясняя мне значения некоторых слов по-русски. Это было связано с тем, что в Большом Зангинсане я обязан был пройти аудиенцию у родителей Его Величества — Иринчина Гавриловича и Долгор Сыденовны Бадмаевых, которые в отсутствие короля, королевы, инфантов Гавриила и Эммануила, а также инфанты Баирмы (Бадма Первый в то время проходил обучение в Академии Бронетанковых войск и нечасто бывал на родной земле) блюли благочестие в королевском домене.

Проехали большое казачье село Шимки, про которое мне на полевом стане с иронией говорили, что жители его настолько бедны, что не могут позволить себе купить чугунную посуду для варки пищи, и вынуждены готовить в плетеных из березовой коры корзинах, за что их называют "туезошниками" (впрочем, село выглядело богато и солидно, видимо, это прозвище — следствие давнего соперничества между селами. Впоследствии жители Шимков говорили мне, что, мол, "в Еловке девки ловки, а мужики — слабаки!". Мы остановились около увешанного ленточками дерева — священного места Табаси-Баряа (Посидим-Покурим) где возложив под дерево несколько монет, совершили возлияние духам красным вином, купленным в магазине кооператора Сажина. На попытку пожертвовать духам бутылку виски, так и оставшуюся в моей дорожной сумке, Дамдин сказал, что духи на столь неизысканное пожертвование могут обидеться и при случае — сурово покарать. Действительно, качество веселящих напитков в долине вызывает искренний и чистый восторг любого шведа — ценителя хорошей выпивки.

После того, как вечером мы прибыли в урочище, красивую горную долинку у быстрой прозрачной реки, Дамдин получил плату и разместил меня в гыре (так по-бурятски называется дом из войлока). В настоящее время такие дома, которые у других народов зовутся "юрта", используются либо при переездах с места на место, либо в ритуальных целях. Сами живут буряты в домах-пятистенках, которые строятся по русскому образцу или в домах-восьмистенках, деревянных, но повторяющих очертания гыра. Сытно поужинав принесенными гостеприимными хозяевами вареной бараниной и простоквашей, я провел ночь на мягких войлочных матах под тонким одеялом верблюжьей шерсти. Отрадно, что наш король не забывает старинные обычаи народа, вознесшего его к вершинам власти!

Утром, после оказанной мной посильной помощи в отгоне на пастбище большого стада овец, мне была оказана честь некоторое время побеседовать с отцом Его Величества — старым мудрым бурятом, поразившим знаниями о политическом положении в мире, особо — в шведском риксдаге. Даже я, всю жизнь проживший в Швеции (впрочем, ввиду ученых занятий я был, да и являюсь человеком, к политике равнодушным), не знал о многих и многих особенностях наших политических течений. А сведения о личных качествах и предпочтениях некоторых депутатов, избранных считавшимся мной до этого лучшим демократическим путем перевернули мои представления о том, как должна строиться система власти. Старый человек, не отвергая демократию и признавая некоторые ее достоинства, между тем сурово и точно указывал на ее недостатки. В результате этой беседы многое из деяний нашего короля и регента Хокона Седьмого, до этих пор мной порицаемое, стало понятным и необходимым.

Узнав о цели моего приезда, Иринчин Гаврилович попросил одного из своих родственников позвать некоего сойота Ваську Бильтагурова, чтобы тот, оседлав оленей, сопроводил меня в местность Мойготы, в Канцелярию Его Величества, управляющий которой Генрих Вильямович Ботинкин как раз находился на месте отдыхая после ударного труда по осушению Хойморских болот. Также он предупредил меня о том, чтобы я ни в коем случае не давал спиртного "сойоту Ваське Бильтагурову", ибо сойоты в силу особенностей организма не приемлют спиртное.

Через три дня (движимый чувством благодарности и желая пообщаться со столь умным и проницательным человеком, каким был отец нашего короля, а также добровольно взятым на себя обязательством по строительству финской бани, я немного задержался) мы с сойотом (так зовут автохтонов Прибайкалья, живших в нем до прихода бурят и русских) Василием Бильтагуровым, на ездовых оленях выдвинулись из гостеприимного домена Его Величества. Через два перевала, по высоким альпийским лугам, на которых паслись полудикие яки, сарлыки и хайныки. Поездка эта запомнилась трудностями освоения навыков езды на олене, прекрасными видами природы и новым видом Gammaridae — Ectogammarus Paramicruropus, найденном мной в ручьях перевала Дурба-Ябшо.

Через неделю, уставшие и голодные, ибо припасы наши кончились еще два дня назад, промокшие под дождем, значительно снизившим и без того небольшую скорость нашего путешествия, мы оказались в местности Мойготы — небольшой впадине между тремя холмами среди множества мелких теплых озер. Канцелярия Его Величества — скромный двухэтажный деревянный дом, фасад которого украшали дорические колонны, показалась мне чудесным дворцом...

Встретивший нас Генрих Вильямович, бывший лорд Портленд, под влиянием обстоятельств и суровой сибирской природы изменивший свои взгляды на жизнь, весьма обрадовался нашему приезду — гости у него, как выяснилось из последовавших радостных восклицаний на русском, бурятском и английском языках, бывали нечасто. Отправив домой вознагражденного за свои труды Василия, мы приступили к выполнению формальностей, не занявшему много времени. Приложив Малую Королевскую Печать к бланку разрешения, Генрих Вильямович предложил в ознаменование успеха путешествия "обмыть это дело". Нельзя сказать, чтобы я был против — всё же тяготы путешествия изрядно утомили меня. Пользуясь случаем, я решился подарить товарищу Ботинкину напиток его бывшей родины — единственное, что осталось в моей сумке после путешествия через горы, но он, брезгливо поморщившись, сказал что не употребляет дешевый ячменный samogon и, достав из кухонного букета огромную бутыль (местные жители называют ее "четверть") хлебной водки, приказал приступать...

Через пять дней Генрих Вильямович, сев за руль личного трактора по хорошей грунтовой дороге, отходящей с другой стороны Канцелярии Его Величества Бадмы Первого Танколюбивого буквально за несколько часов с комфортом довез меня до Тунки, где с нетерпением ждали оповещенные им по рации Екатерина, ее родители и отец Амвросий...

Дальнейшая моя история — уже личное. Пройдя месяц послушания при церковно-механизаторском стане, я был крещен под именем Ефрема, в честь Ефрема, епископа Селенгинского. 20 сентября 1942 года мы с Екатериной Кузьминичной сочетались браком, 30 сентября — выехали в город Иркутск, из которого благодаря безвозмездной помощи родственников жены на самолете вылетели в Швецию. Не могу сказать, что лютеране города Кируна встретили нас с радостью — однако долг мой был исполнен, и это согревало мне сердце, даже суровое решение семейного совета о лишении доли в наследстве не ослабляло моей радости. Видимо, за время путешествия я стал слишком русским... что деньги? Прах. Их не возьмешь с собой в Царствие Небесное. А вот добрые дела, радость от обретения истины... у меня была любимая жена и любимая работа, вскоре — появились любимые дети, горячо уважаемый Иринчин Гаврилович спустя некоторое время посоветовал Его Величеству пригласить меня для обучения инфанта Гавриила...

Братья мои до сих пор проживают на Готланде, закоснев в своих заблуждениях. Бог им судья".