Нет уж. Никаких "двинулся". Он — дон Семьи, и не стоит об этом забывать. Быстренько собрал эмоции в кучку, сделал "ом" и улыбнулся! Так, чтобы все поняли — их король, надежда и опора, с ними. Все под контролем.

Ришелье украдкой показал ему большой палец, прежде чем свалить с парнями на тренировку. А Киллер, вместо того чтобы разозлиться, только кинул косой и какой-то неуверенно-беспомощный взгляд. Словно ждал — все же останется Дон или нет? И, похоже, обрадовался, что остался.

Дон облегченно выдохнул.

Иногда быть лидером — чертовски трудная задача. Но если не он, то кто? Букмекер Марат? Не смешите мои тапочки.

Глава 13, в которой выводится зависимость между глубиной проблемы и колючестью ежей

Проводив парней, Дон вернулся на кухню. Киллер сидел с ногами на диванчике, уткнувшись в свой кофе, наполовину разбавленный молоком, и выводил пальцем на столе загогулины. На Дона даже глаз не поднял, хотя ясно было по напрягшимся плечам: увидел.

Наверное, целую минуту Дон стоял в дверях, не зная, что сказать. Все, что приходило на ум, было либо глупым, либо неуместным, либо то и другое сразу. Ну в самом деле, не рассказывать же Киллеру бородатый анекдот для разрядки атмосферы?!

После такой ночки, как была у Киллера, с чувством юмора проблемы.

Вздохнул, так ничего и не придумав, поставил чайник — весь кофе выпили, да и не хотелось больше кофе. Сел рядом с Киллером, обнял его за плечи.

Тот вздрогнул и едва заметно прижался, словно боялся, что его неправильно поймут.

— Не парься, Киллер. — Дон чуть сжал его плечо. — Ты же проснулся, значит все в порядке.

Киллер буркнул что-то невнятно-согласное, не выражая желания поделиться впечатлениями о бурной ночи.

— Не хочешь рассказывать — не рассказывай. Но мне интересно... в смысле... ты мой друг, и мне важно все, что с тобой происходит. Ты это, прости, что я ржал. Мне тоже страшно, а когда страшно... ну, короче, помогает.

Киллер молча кивнул.

Даже не кивнул, а так, подбородком дернул, вверх-вниз. Согласие выразил. Вздохнул, обхватил кружку ладонями.

— Это... ты тоже не обижайся, Дон, ладно? Я с этим сном... в общем... сам ничего не пойму. Снилась муть какая-то. — Отставил кружку, потер лицо ладонями, словно пытался проснуться. — Что брожу по городу, вроде самый рассвет, но город какой-то не такой. Старинный. Вывески с ятями там были, это помню. И что лужи были, а над головой выли самолеты. Но я никуда не выходил, честно! Я что, совсем идиот — сейчас один ходить?

Под конец Киллер почти кричал, морщился и выглядел настолько несчастным, что Дон устыдился. Он бы, пожалуй, закрыл больную тему, но отлично помнил, как Филька расспрашивала его самого, заставляла вспоминать, говорить, ругаться и плакать — и все прошло. Ну, почти все. Иногда все же кошмары снились.

— Да ладно. Все мы иногда вроде и не идиоты... — Дон опять потянул Киллера к себе, обнял: тот дрожал, словно в мороз. — Я верю, что ты никуда не ходил. Ты бы сказал, если бы было очень нужно, я знаю.

Киллер благодарно вздохнул и немного расслабился. А Дон вытянул из-под Киллера свой свитер, так и забытый на диванчике, и сунул ему в руки.

— Надевай, сосулька.

Послушно надел. Натянул воротник по самый нос, спрятал руки в рукава. Привалился к Дону спиной.

— Спасибо. Дон, ты не думай, я бы правда сказал, если б... Но сон же! И пижаму эту я не ношу, она вообще непонятно как...

Судя по малиновому уху прямо перед доновым носом, Киллер опять покраснел. И замолк, словно подавился.

— А у меня тоже медведь есть, — со вздохом признался Дон. — Зеленый. Я с ним сплю, чтобы дрянь всякая не снились, его Филька подарила. Только никому, ага?

Киллер аж обернулся, уставился во все глаза, моргнул и ужасно серьезно кивнул.

— Ага. — А потом фыркнул, спрятав нос в воротник свитера, и совсем тихо попросил: — Расскажи. Ты же знаешь, кто такая Филька? И почему — медведь?..

Первым желанием было отшутиться, но Дон его послал в сад. Доверие такое доверие... ну и ничего ж ужасного не случится, если Киллер узнает. Он же не пойдет трепаться направо и налево, как Марат. Вот Марату бы ни за что не рассказал. А Киллер — это ж совсем другое дело. Почти как Кир, его личный Ришелье...

— Вообще-то я не знаю, кто такая Филька. Она ничего не рассказывает, зато знает сорок три языка. И не меняется. Внешне не меняешься, понимаешь?

Киллер оживился, заерзал:

— Интересно! А ты ее давно знаешь?

— Ага. Чуть не с рождения. А может и с рождения. Она дружит с матерью, ну, насколько Филька может дружить. Раньше часто к нам заходила...

...пила с мамой чай, приносила маленькому Дону всякие интересности: книги, старинные часы, заводного китайского болванчика, краски... Помнится, из-за красок они с мамой как-то поспорили. Мама ни за что не хотела, чтобы Дон рисовал или, боже упаси, играл — в театре, на рояле или в футбол, неважно. Мама хотела, чтобы Дон стал кем-то серьезным и солидным, а не "безмозглой и бестолковой богемой". Хотя Дону казалось, что его отец как раз был не серьезным и солидным, а самой что ни на есть богемой.

Фильке удалось убедить маму, что мальчик должен заниматься тем, чем ему хочется, только тогда из него выйдет что-то серьезное. Пусть даже не солидное.

Дону тогда хотелось только рисовать, читать, снова рисовать и снова читать. И немножко хотелось понять, почему мальчишки во дворе все время бегают вместе, орут, сшибают все на своем пути и совершенно не замечают его.

Почему не замечают, он начал догадываться, когда пошел в первый класс. Тогда они с мамой жили на Ваське, около кладбища, и Дон пошел в ближайшую школу. Почему-то в свою Филька не позвала, да Дон вообще не знал, что она там преподает. Ему тогда казалось, что Филька — продюсер, или режиссер, или редактор... в общем, кто-то очень важный и суровый.

С первого сентября перед Доном открылась совершенно иная жизнь. Его одноклассники не читали даже "Гарри Поттера", не говоря уж о Толкине или Дюма. Они вообще не умели читать! Зато им было весело вместе. Они дружили, играли в футбол и делали ужасно много всякого интересного. Вместе.

А Дон был один и дружить не умел.

Его научил Кот. Одноклассник, звали его Васей Полосатиковым, но он гордо представился первого же сентября:

— Кот. Держись меня — не пропадешь!

Дон держался. Целых два года. Почти два. На выданную мамой мелочь водил приятелей в кино — у Кота быстро образовалась своя команда, с которой точно не пропадешь. Лазил с ними через забор на кладбище, играл в войнушку, врал училке, тырил булочки в столовой...

На слабо тырил. Знал, что нельзя. Не хотел. Не видел смысла — булочку можно просто купить, а если украсть, буфетчица обидится, а она хорошая тетка, добрая. Но Кот фыркал и заявлял: слабо, маменькин сыночек! Остальные тоже фыркали и смеялись. А Дону очень хотелось доказать, что он не маменькин сыночек, что он может, что он храбрый и сильный.

Он и доказывал. Сначала булочки, потом драка с третьеклассниками из соседней школы. А под конец — это.

Дон замолчал, поймав себя на том, что теперь держит Киллера не потому что тому холодно, а потому что просто надо за кого-то держаться. Так проще вспоминать.

— Кот... — повторил за ним Киллер. — Он был похож на Поца?

— Нет. То есть да. То есть... ну... внешне не похож, он был рыжий и в веснушках, как Уизли. А замашки те же. Царь мусорной горы.

— Ты злишься.

— Злюсь. Но не на него, а на себя. Никто меня за язык не тянул...

Ну да. За язык не тянул, но Кот так обидно смеялся! Так обидно, что Дон готов был любым способом доказать, что он не боится. Что он не маменькин сынок!

Маленький был. Только маленький возраст — не помеха большой дури.

Про Кунсткамеру все знали, что это нехорошее место. Сложно не знать — туда только подойдешь, уже понимаешь: там живет ужас. Страшный, голодный, злой, беспощадный. Совсем не то что на кладбище. Туда даже ночью можно ходить, если не полнолуние и на тебе крест. А в Кунсткамеру... Днем еще ладно. Хотя все равно — брр.

Но ночью — совсем другое дело. Полнолуние там, или новолуние, или вообще белая ночь, даже к самому зданию лучше не подходить. Если ты не самоубийца — нельзя.

Но он сказал Коту, что можно.

Он — не боится!

Он останется там на ночь. Один. Кот не может — а он может!

И остался. Очень хотелось сбежать, не заходить туда, но признаться Коту, что струсил — это ж потом всю жизнь быть трусом, хомяком и маменькиным сыночком.

Нет, совершенно невозможно было отказаться!

У Кота там работала тетка. Уборщицей. И он стянул у нее ключ от кладовки, чтобы Дон мог там спрятаться до ночи. Но только до ночи! Просидеть до утра в кладовке — не считается! А чтобы считалось, Кот оставил в одном из залов "секрет": его надо было найти и принести Коту утром, как только откроется Кунсткамера.

— Что за секрет? — тихо спросил Киллер.

Дон поморщился, вспоминая тогдашнюю свою наивность.

— Мой дневник. Школьный.

— И ты нашел?

— Нашел. Только не помню, как...

Сейчас, на киллеровой кухне, это казалось не то сном, не то увиденным в кино ужастиком. Все эти уродливые головы, шипящие голоса, зубастые пасти.

Реальным был только единственный голос:

"Ты останешься со мной навсегда?"

"Да, малыш. Мы всегда будем вместе".

Когда Дон вспоминал этот голос, ему всегда становилось тепло и безопасно. Разумом он понимал, что где-то здесь непременно должен крыться подвох, но за все годы подвоха так и не нашел.

Хотя знал, что из Кунсткамеры вышел совсем другим человеком. Но это был все равно он, Дон. Не какой-то там Чужой. Просто... просто он повзрослел. Научился не бояться. И еще у него завелся ангел-хранитель. Он жил где-то в груди, грел, предупреждал об опасности и подсказывал — как ответить Коту, чтобы тот не смел больше насмехаться и вымогать деньги. Как объяснить маме, почему он вернулся домой только на следующий день.

Что ответить Феличе, когда она предложила маме перевести Дона в ее школу.

— Так что в Школе я с третьего класса. Год пришлось пропустить, мы с матерью ездили на Мальту с одним из ее художников. Все равно я пошел с шести, а Филька сказала, что лучше мне не быть в классе младшим.

— Я тоже был на Мальте. Красиво... — Киллер завозился, засопел, словно не решаясь что-то сказать. Или спросить.

— Не мнись уже, говори.

— Ты не похож, — буркнул Киллер и замолчал.

— На кого не похож?

— На лузера. Ты рассказывал про лузера, но ты не такой. Ты... ты сильный. А Кот этот — урод придурошный. Вот я бы не решился идти в Кунсткамеру. Заболел бы, наверное.

— Я тоже заболел, только потом. Дня через три. Мама говорила, скарлатина, а я не знаю, что. Полтора месяца валялся с температурой и в бреду. Было все время холодно и страшно, и я не давал гасить свет, мне монстры мерещились. Как будто они за мной оттуда пришли. А этот, который ангел-хранитель, их отгонял шпагой, орал на них, они уходили — и приходили снова. Он потом садился рядом со мной, гладил по голове и обещал, что вместе мы справимся. А иногда мне казалось, что это я гоняю монстров от моего мальчика, и шпага ужасно тяжелая, а эти гады только и ждут, когда я усну... И знаешь, я думаю, если бы не Филька — монстры бы нас сожрали. Обоих. Они такие были...

Дон передернулся.

Он редко вспоминал о тех полутора месяцах. Почти никогда. Вот только раз, когда Фильке рассказывал, и теперь — во второй. И о том, как Филька явилась как-то ночью, нашипела на монстров, и они убрались, а потом дала ему этого медведя и велела класть рядом, потому что монстры почуют его и не придут — тоже не вспоминал. До сегодняшнего дня.

Почему-то он был уверен, что Киллеру надо об этом знать. И о том, что Филька тогда сказала: "Прими себя, Дон. Все что есть в тебе — это ты, и никуда от себя не деться. Пока убегаешь и сопротивляешься, ты слаб. Примешь — станешь сильным".

У него получилось — и принять, и стать сильным. Даже почти забыть о Коте и уродах из Кунсткамеры. Получилось даже не задумываться, с чего бы после этого случая он стал рисовать почти профессионально, но в какой-то старинной манере; и с чего бы любая острая железка в его руках тут же становилась смертельно опасной шпагой; и с чего бы звук гитары заставлял сердце биться в сумасшедшей надежде непонятно на что...

Главное, получилось.

— В общем, в третий класс я пошел уже к Фильке. А ты как к нам попал все-таки?

Киллер вздохнул. Уставился в пустую чашку.

— Правда, отец устроил. Я, когда мать вышла замуж, сразу к отцу рванул, сперва учился там, домашнее обучение — знаешь? Вот. А потом попал в больницу. Вроде с сотрясением, только... совсем не помню, как его заработал. Помню, что в музее. У отца в замке частный музей, всякие инструменты, ну и... Когда вышел из больницы, отец сказал, что поеду учиться в Питер. Вот.

— Не жалеешь, что приехал?

Киллер качнул головой и внезапно спросил:

— А у тебя серьезно с Маринкой? Ты про нее вообще не говоришь.

Дон на миг опешил, не сразу уловив логику.

Хмыкнул, размышляя: можно ли их с Маринкой отношения назвать серьезными? И честно ответил:

— Не знаю. У нас все нормально. Считай, с третьего же класса вместе. Она умная, красивая, не достает. Мы идеальная пара. Ну, пока в Школе.

Киллер посмотрел на него как-то странно, вывернулся из рук и пошел к чайнику.

Тайм-аут.

Видимо, Дон сказал не то, что Киллер ожидал. Или просто не то. Зато самому стало любопытно — как у Киллера с этим делом.

— А ты? У тебя подружка есть? — спросил в напряженную спину.

Киллер покачал головой:

— Нет, — и замолчал.

Партизан.

— Ты редкостно красноречив, друг мой.

Киллер дернул плечом и буркнул что-то невнятное. Вроде "это неинтересно". Ага, как же, неинтересно! То-то такая бурная реакция.

— Почему нет? Рассказывай, Киллер. Я же рассказал.

— Нет, потому что я не влюблялся. Ни разу. А так просто мне неинтересно. — И уставился на Дона с вызовом.

— То есть ты считаешь, что как у нас с Маринкой — неправильно?

Внезапно Дону стало обидно. Вообще-то он и сам понимал, что они с Маринкой — очень странная пара. Как брак по расчету. Он совершенно точно ее не любил, и она его. По старому молчаливому уговору они никогда об этом и не говорили. Ухаживать-то он ухаживал, но скорее потому что так было положено. И потому что он точно знал, как это делать — наверное, ангел-хранитель подсказывал. По крайней мере, Маринка была в полном восторге от ландышей под партой, своих портретов со стихами, ручной работы браслетов, смс с розочками и прочих милых мелочей. Правда, иногда Дону казалось, что ей больше всего нравятся не сами знаки внимания, а эстетическая составляющая и зависть в глазах подружек... но это такая мелкая и неважная женская слабость!..

Нет, зря он. У них с Маринкой все отлично.

А любовь — чушь собачья. Есть потребности: в сексе, понимании, дружбе. Есть эстетическое удовольствие от общения с красивой девушкой. Но травиться, как Ромео, из-за девчонки? Ладно, не травиться, просто сходить с ума — глупо. И ни к чему.