Глава 9. Пробуждение.
Разумеется, она не знала весну. Она просто не могла её помнить. В конце прошлой весны ей было немногим больше года. Теперь Гинте шёл девятый. Она смотрела на пробудившийся, расцветающий мир и чувствовала себя так, как будто переехала жить в какое-то незнакомое место, к которому ей никогда не привыкнуть.
"Это был сон... Постарайся его забыть", — думала девочка, глядя из окна своих покоев на сияющий нежными красками весенний сад. А перед глазами вставали сочные картины осени. Вспоминалась поездка в Улламарну. Гинта представляла себе храм огня и странное, печальное лицо молодого нумада... А как она любила вспоминать конец осени... Белые лепестки хеймонов, порхающие в тёмном, прозрачном саду. Ожидание снега и ожидание чуда. Беседы возле высокого камина — уроки танумана вперемежку с легендами, слушая которые, она порой хотела одновременно смеяться и плакать, и ожидание чуда томило её снова и снова... Она ждала и дождалась. А теперь должна забыть.
"Если это был сон, то и всё остальное было сном. И осень, и зима, и Улламарна, и хель... И мальчик с серебристо-голубыми волосами. Они сияли, как маленькое солнце... Весной всё просыпается — земля, деревья, цветы... Наверное, я тоже проснулась, но лучше бы я спала дальше".
Окружающий мир был нестерпимо светел, и казалось, в нём не осталось места для тайн. Забыть, забыть, и как можно скорее...
В начале весны она опять заболела. Не было ни жара, ни бреда. Она ни на что не жаловалась, просто целыми днями лежала в своей голубой комнате, вялая и безразличная ко всему на свете.
— Дитя моё, может, ты чего-нибудь хочешь? — осторожно спрашивала Таома.
— Я хочу вернуться в осень.
— Неужели тебе не нравится весна?
— Нет.
В замке то и дело появлялись известнейшие в Сантаре нумады-саммины. Гинта начала запираться в своих покоях. Она не пускала к себе никого, кроме Таомы.
— Почему ты сердишься на деда?
— Пусть перестанет водить сюда этих стариков, — холодно сказала Гинта. — Они мне все надоели. Я больше ни с кем не желаю разговаривать и хочу, чтобы меня оставили в покое.
Накануне праздника полнолуния Санты она лежала в своей голубой комнате на застланном пушистым покрывалом ложе и старалась ни о чём не думать. Шторы, расшитые узорами из белых цветов, были плотно задёрнуты и чуть колыхались от ветра. В комнате царил полумрак, похожий на зимние сумерки. Таинственно мерцали в углах серебряные и уллатиновые статуэтки, держащие лампы из голубого и нежно-лилового диурина. По обе стороны ложа аттаны стояли ночные светильники. Они были сделаны из мутноватого, почти непрозрачного диурина и, когда их зажигали, горели мягким светом, который не столько рассеивал темноту, сколько создавал атмосферу уюта. Два цветка с круглыми серединками и большими лепестками, а среди лепестков — фигурки цветочных духов. Тиоли и тиолины являются в виде хорошеньких мальчиков и девочек размером не больше ладони. Справа от Гинты в чашечке цветка стоял мальчик, тиоль, слева — девочка, тиолина. Тиоль в переводе с танумана "маленький бог". Корень -ти-/-ди— имел значение "дивный, божественный", а -оль— — "младший, малый, меньший". Этот корень был и в слове ольм — младший ученик школы нумадов. Гинта уже четыре тигма не занималась и, наверное, отстала от своей группы. Впрочем, ей было всё равно.
Дверь открылась, и вошла Таома. За ней маячила высокая фигура в длинном сером одеянии — нумад. Гинта рассердилась — она же просила никого к ней не пускать, и тут узнала вошедшего. И так обрадовалась, что, если бы не воспитанная в ней с раннего детства привычка вести себя сдержанно, как подобает аттане, бросилась бы ему на шею.
— Сагаран!
Девочка встала и прижала руку к левой груди. Этот короткий приветственный жест был принят в Сантаре только между очень близкими людьми. Молодой нумад, который уже собирался приветствовать аттану по всем правилам, улыбнулся и повторил её жест.
— Таома, кажется, скоро обед? Пусть подадут нам в розовую комнату. И не забудь про тиговое вино для моего гостя.
— Может, раздвинем шторы? — предложил Сагаран. — Я так давно тебя не видел.
— Хорошо, раздвинь, — согласилась Гинта. — Надеюсь, ты не собираешься меня лечить? Они все почему-то считают, что я больна. А я просто...
Она замолчала и нахмурилась.
— Заскучала, — подсказал Сагаран.
— Да, пожалуй...
Они разговаривали долго. Гинта рассказала обо всём, что с ней произошло за последние год-полтора. О хеле, о мальчике с голубыми волосами. И о небесном дворце, куда она летала во время Божественной Ночи.
Наступил вечер, и пришлось зажечь светильники. В распахнутое окно то и дело врывался ветер, несущий запах свежей зелени.
— Такой запах бывает только в начале весны, — сказал Сагаран.
— Я не люблю весну.
— Ты её ещё не видела...
— Почему? Я была в лесу.
— Ты смотришь на неё осенними глазами. Говорят, ты хочешь вернуться в осень? Придёт время — и наступит осень. Всему свой черёд.
— Это будет уже другая осень, — вздохнула Гинта.
— Она будет лучше той.
— Ты уверен?
— Да. Прошлой осени ты уже всё равно не увидишь, а если умрёшь, то не увидишь и той, что будет.
— А разве я могу умереть?
— Если человек отвернулся от жизни, он может умереть. Ты отвернулась, — Сагаран говорил совершенно серьёзно. — Близкие недаром за тебя боятся. А тебе их совсем не жалко. Почему ты обиделась на деда?
— Он мне не верит.
— "Не верит"... — усмехнулся Сагаран. — По-моему, он просто... Он хочет тебя уберечь... Не знаю даже, как тебе объяснить...
— Ты хочешь сказать, он делает вид, что не верит? Это чтобы я сама не верила, да?
Молодой нумад пожал плечами.
— Видишь ли... Ты ещё совсем ребёнок, а твоё анх уже сильнее, чем у иного взрослого колдуна. Ты, наверное, мечтала увидеть хеля... Вообще-то мгногие дети мечтают покататься на дивном звере или хотя бы просто увидеть его. Но чем сильнее анх человека, тем исполнимее его желания. Ты должна быть осторожна. Ты способна воздействовать на явления высшего мира и устанавливать связь с теми, кто могущественней нас, людей. Они далеко не все добры. Может быть, в хаговой роще ты видела и не хеля, но утверждать это я тоже не могу. Я понимаю, чего боится твой дед. Человек иногда вызывает на себя то, с чем не может справиться. И оно поглощает... или сжигает его. В общем, губит.
Сагаран замолчал. Он как будто что-то вспомнил.
— Твой дед боится, как бы ты, сама того не ведая, не взвалила на себя что-нибудь такое... Ты ещё так юна.
— Сагаран, а ты веришь, что всё это было на самом деле, а не во сне?
— Верю. Я даже думаю, что всё это неслучайно. И возможно, будет продолжение. Но это не значит, что надо сидеть за закрытыми шторами, изнывая от тоски. Живи, радуйся жизни. Вокруг тебя люди, которым ты дорога и которые дороги тебе. Это уже немало. А там... Что будет, то и будет.
— Завтра праздник полнолуния Санты. Девочки меня звали...
— Вот и прекрасно. Иди на праздник, веселись, танцуй, играй с подругами. Детство — самая короткая пора нашей жизни. Ты слишком серьёзна для своих лет.
— Ты тоже.
— Что? — засмеялся Сагаран. — Кажется, я уже и так не ребёнок.
— Ты просто большой... И всё равно ребёнок. Ты по-прежнему любишь играть с сагнами. А с людьми тебе не очень хорошо.
— С тобой мне очень хорошо.
— Мне с тобой тоже. И я знаю, что так будет всегда, даже через много-много лет.
Порыв ветра всколыхнул занавеску, и на лицо Сагарана упала тень.
— Конечно, — сказал он, как обычно, улыбаясь одними губами.
На следующий день Гинта всё же отправилась к большой арконе. И не пожалела об этом.
— Смотрите, Гинта!
— Наконец-то ты пришла! Мы тебя ждали!
— Как хорошо, что ты выздоровела, Гинта...
Друзья окружили её плотным кольцом, и глядя на их оживлённые лица, Гинта улыбнулась.
Потом они все шумной толпой двинулись к храму Санты. Навстречу попадались весёлые, нарядные люди, и каждый, увидев Гинту, радостно приветствовал её. Некоторые останавливались и спрашивали, как у неё дела. Девушки ласково обнимали её, а парни, подняв руки над головой, хлопали в ладоши, чем немного смущали маленькую аттану — ведь так обычно встречали правителя, который вернулся в родной мин после долгого отсутствия. Старики, сидевшие возле домов и оград, улыбались и кивали Гинте. Она тоже кивала, улыбалась и чувствовала, что на душе у неё с каждым мгновением становится теплее.
Праздник длился весь день и всю ночь. Первые пять весенних тигмов темнеет довольно рано, поэтому когда на звёздном небе взошла яркая голубовато-белая луна, даже самых маленьких ещё не отправляли спать. С появлением Санты немного утихшее после обеда веселье вспыхнуло с новой силой. Гинта не думала, что она так быстро устанет. Она еле дождалась полуночи — очень хотелось посмотреть лунный танец. Его исполняли девушки брачного возраста. Всё одеяние танцовщиц состояло из венков и гирлянд белых цветов, опоясывающих бёдра. Распущенные волосы отливали в лунном свете серебром и яркой синевой. Сначала они плавно колыхались в такт движениям, а потом, когда темп усиливался, плескались вокруг тонких золотых фигурок буйными серебряными волнами. Барабаны били всё громче и громче, звонко и протяжно пела зиндана.
— Санта! Санта! — кричали юноши.
Блеск их глаз пугал Гинту. В их глазах отражалась луна. Всё вокруг было залито молочно-голубым лунным светом. Где-то далеко, в вышине, красавица Санта доила небесную гуну и опрокинула ведро с молоком. И вот оно залило всю землю. Все купаются в нём и смеются... А юноши жадно пьют его. Они пьют его губами, глазами, и в их тёмных зрачках вспыхивает свет — как вспыхивают звёзды в ночном небе. Они пьяны от небесного молока, но они хотят ещё, и их губы страстно выкрикивают:
— Санта! Санта!
У Гинты закружилась голова. Когда же кончится этот танец? Ей казалось, что она сама кружится на одном месте и не может остановиться. И никак не может разглядеть лицо мальчика с серебряными волосами. И только сквозь крики, шум и барабанный бой ясно слышит его чистый, звонкий голос:
— Санта! Санта...
Она не помнила, как её привезли в замок. Лишь на мгновение очнулась, когда мангарт Ливин нёс её на руках по лестнице. А под утро ей приснился Сагаран. Она звала его с собой на праздник полнолуния, а он молча улыбался и качал головой. С мыслью о Сагаране она и проснулась. Так хотелось опять его увидеть, поговорить... Сидит, наверное, сейчас в своём святилище и смотрит на огонь, а вокруг шмыгают юркие сагны. А может, кого-нибудь лечит, он же саммин... Дед говорил, что Гинта должна стать самминой, а сама она считает себя инвирой. Но об этом пока рано говорить. Ей ещё учиться и учиться, а она столько пропустила.
Гинта взялась за учёбу с таким рвением, что дед снова забеспокоился — как бы она не переутомилась. Чувствовала она себя хорошо и даже казалась весёлой, хотя стала ещё более молчалива, чем раньше. Она возобновила свои верховые прогулки и много купалась — сначала только в дворцовом озере, а потом и в реке Наулинне. Причём плавала далеко от берега. Таому это приводило в ужас, а у окрестной ребятни вызывало восхищение. Впрочем, её и раньше считали необыкновенной, так что не особенно-то удивлялись, когда она делала что-нибудь из ряда вон выходящее.
Спустя десять дней после праздника поля холы стали нежно-голубыми от первых всходов, а через тигм крепкие стебли, усыпанные длинными резными листьями, уже доходили до колена. Они росли, постепенно наливаясь сочной синевой, как будто впитывали глубокий и чистый цвет весеннего неба. Потом небо надолго затянуло тучами, сквозь которые то и дело выглядывало бледное лицо Камы. Сильные ливни с грозами шли чуть ли не каждый день. Гинта просыпалась по ночам от громовых раскатов и, стоя у окна, смотрела, как в тёмном небе вспыхивают голубые молнии, заливая мокрый сад ослепительным светом. Осенью таких гроз не было.
— Выходит, Кама делает и много хорошего? Ведь без дождей ничего не вырастет. А Кама управляет стихией воды...
— Да не то чтобы управляет, — сказал дед. — Некоторые так считают, но это не совсем правильно. Дожди идут не только во время полнолуния Камы, хотя, конечно, в этот период они обычно усиливаются. Кама влияет на стихию воды, пробуждая в ней разрушительное начало. Она и на другие стихии оказывает такое влияние, но на воду особенно. Дожди сейчас нужны, но если они будут слишком обильными, придётся отгонять их на запад.
— А в Улламарне опять засуха? — спросила Гинта.
— Да в общем-то нет... Благодаря нумадам. И всё равно леса гибнут. Многие реки обмелели, а некоторые совсем пересохли.
На этот раз Кама обошлась без своих злых шуток. Осадков выпало столько, сколько надо, и дожди шли достаточно равномерно по всей Ингамарне. Сад Ингатама преображался на глазах. Его украсили новые, весенние цветы. Гинта их и раньше видела — в крытом цветнике, но на воле они смотрелись гораздо лучше. Над нежно-зелёной травой поднялись стройные липерсы — красные, жёлтые, оранжевые, с большими конусовидными серединками и длинными, загнутыми вниз лепестками. Повсюду выглядывали кудрявые головы эсперов — розовые, лиловые, тёмно-красные... С тихим звоном качались на ветру разноцветные колокольчики киллов. А среди всего этого великолепия сияли яркие, светлые звёздочки — амниты. Цепкий вевель смело карабкался по деревьям. Его розовые и лиловые цветы с красными серединками уже украсили спиральными узорами белые стволы акав и тёмно-серые стволы фиссов. Скоро он разрастётся и будет гирляндами свисать с ветвей, кое-где образуя между деревьями пёстрые колыхающиеся на ветру занавески.
Гинта пришла к выводу, что весна не так уж и плоха. Осень, конечно, лучше, но всё же хорошо, что цикл на Эрсе делится на четыре периода. Нумады-амнитаны говорят, есть миры, где погода не меняется. Это же скучно, если всегда лето. А как уныло, когда круглый цикл зима...
После второго весеннего полнолуния Камы садили турму. Её положено садить в пропитанную обильными дождями почву. Прошло несколько дней — и поля покрылись узорами из круглых бледно-розовых листиков, которые постепенно удлиннялись, темнели, а через два тигма стали ярко-лиловыми и размером с локоть. Тут они немного останавливались в росте и начинали уплотняться. Плоды турмы можно снимать через шесть тигмов после посадки. А первый урожай холы собрали уже в середине года. Он удался на славу. Теперь холу будут собирать через каждые два-три тигма.
В конце первого весеннего года Гинте должно было исполниться девять лет. Когда до именин оставалось полтора тигма, она наконец решила осуществить то, что задумала ещё зимой.
— Дедушка, — сказала она однажды утром. — Я хочу сделать себе к дню рождения подарок. И мне нужна помощь.
— Какая, дитя моё? — с улыбкой поинтересовался дед.
— Мне могут понадобиться мастера по камню и, наверное, художники... Но сначала там надо всё отмыть и посмотреть. Может, вообще всё цело...
— Что цело? Где? О чём ты говоришь?
— О святилище на берегу Наугинзы. Я хочу привести его в порядок и в день своего рождения принести там жертвы водяным богам.
