Хроники Эрсы. Книга 2. Наследница Ингамарны.

Светлана Зорина

ХРОНИКИ ЭРСЫ.

фантастический роман.

Трилогия о планете Эрса, о взаимоотношениях двух племён, живущих по разные стороны горного хребта, но разделённых барьером, преодолеть который трудней, чем самые высокие горы. В центре повествования истории нескольких героев, загадочным образом связанных друг с другом и с теми могущественными силами, что управляют судьбами людей и целых миров.

Книга II. Наследница Ингамарны.

Оба племени устали от вражды, и жизнь в Сантаре, кажется, входит в мирное русло, но тот, кто способен видеть дальше сегодняшнего дня, понимает — это всего лишь затишье перед бурей. А в сантарийской глуши, в краю цветных гор и лесных замков, подрастает девочка, постигающая тайное учение со скоростью, удивляющей старых мудрецов. Она уже знает, что будущее мира во многом зависит от неё. А ещё от тех, кого ей предстоит найти.

Оглавление.

Часть I. Пробуждение.

Глава 1. Вместо пролога.

Глава 2. Сантарийцы и валлоны.

Глава 3. Школа нумадов.

Глава 4. Край самых ярких радуг.

Глава 5. Осенние грёзы.

Глава 6. Легенды.

Глава 7. Водяное святилище.

Глава 8. Божественная Ночь.

Глава 9. Пробуждение.

Часть II. Весна.

Глава 1. Дары щедрой земли.

Глава 2. Святилище Сагана.

Глава 3. Праздник Золотых Звёзд.

Глава 4. Отзвуки прошлого.

Глава 5. Сплетни и домыслы.

Глава 6. Далёкие миры.

Глава 7. Уллатам.

Глава 8. Звезда Саннида.

Глава 9. Сан и Тан.

Часть III. Лето.

Глава 1. Абинта.

Глава 2. Поездка в Хаюганну.

Глава 3. Даарн.

Глава 4. Гости из пустыни.

Глава 5. Храм "валлонского бога".

Глава 6. Солнечный дождь.

Глава 7. Битвы на границе с пустыней.

Глава 8. Слуги Танхаронна.

Глава 9. Снова загадки.

Глава 10. Возвращение сингала.

Глава 11. Сагаран.

Глава 12. Пленник колдунов.

Глава 13. Пустыня.

Глава 14. Новый храм.

Глава 15. Прогулки в горах.

Глава 16. Служительница Камы.

Глава 17. В Эриндорн!

Часть I. ПРОБУЖДЕНИЕ.

Глава 1. Вместо пролога.

Гинта совершенно не помнила весну, а летние впечатления были отрывочными и смутными. Она же родилась в конце второго года прошлого цикла. Зато яркие, многоцветные картинки осени до сих пор стояли перед глазами. И теперь, глядя из окна своих покоев на весенний пейзаж, девочка испытывала что-то вроде разочарования. Саддуговая роща, когда-то радовавшая её густыми, сочными красками, казалась какой-то поблекшей. Листья саддуга растут веерообразными пучками, а в центре каждого пучка — пестик-плод длиной с ладонь. Созревая, он становится белым. Когда роща залита солнцем, кажется, что на каждой ветке в чашечке оранжево-алых листьев горит маленький светильник. Плоды саддуга собирают только осенью. Грустно было видеть, как постепенно гаснут на деревьях белые огоньки. Но роща и после этого не утратила своей красоты: над тёмными стволами пылали золотисто-алые кроны, а внизу — кусты ликора с пурпурными листиками и ярко-жёлтыми ягодами. В конце осени Гинта вместе с другими ольмами собирала эти ягоды. Из них делают настой от бессонницы. Саддуг облетает поздно. Ещё за два тигма до Божественной Ночи на тёмно-красных ветвях кое-где уныло шелестели сухие, побуревшие листочки. Потом и их не стало.

— Ничего, — говорила Таома. — Зима коротка. Не успеешь и глазом моргнуть, как весна придёт. И роща станет краше прежнего.

Теперь ветки саддуга были усыпаны зеленовато-жёлтыми листьями, а вместо пестиков розовели длинные соцветия. В конце весны листья станут ярко-жёлтыми, летом оранжевыми. Они будут постепенно темнеть, наливаться цветом, а плод наоборот посветлеет... Но это ещё нескоро.

"Наверное, я просто не привыкла к весне", — подумала Гинта.

Она отодвинула завесившие окно стебли вавеля, который оплетал снаружи северную стену замка, и посмотрела вниз. Среди нежно-зелёной травы уже кое-где вспыхнули белые, розовые и голубые амниты — первые цветы. Их называют дневными звёздами. Ведь амнита в переводе с древнего языка — "звезда".

— Гинта! Гинта! — зазвенели весёлые голоса.

Из рощи акав вынырнула стайка девчонок от восьми до двенадцати лет.

— Гинта! Ты уже выздоровела? Ты пойдёшь танцевать на поля холы?

Девочки остановились под окнами. Они смотрели на Гинту, задрав головы, щурились от солнца и смеялись, а она... Наверное, она уже никогда не сможет рассмеяться так беззаботно и весело, как её подружки. Неужели её детство кончилось? Это на девятом-то году жизни...

— Сегодня Майма собирает нас всех! Через три дня полнолуние Санты. У тебя готов твой весенний танец?

— Конечно, — с чистой совестью соврала Гинта. Что она — танец не придумает?

— Ладно, мы спешим! В День Первой Борозды ждём тебя у большой арконы!

Девочки помахали Гинте на прощанье и помчались прочь — тонкие золотисто-смуглые фигурки в коротких, пышных юбочках, иссиня-чёрные волосы развеваются на ветру...

Хола, как и турма, плодоносит несколько раз в год в течение всего цикла. Её садят и весной, и летом, и осенью. Есть даже зимние сорта, правда, они менее вкусны. Но первый урожай — дело особой важности. По нему обычно судят, насколько плодородным будет наступивший цикл.

Таома ещё зимой рассказывала Гинте, как проходит Праздник Первой Борозды. Она участвовала в нём пять раз. Теперь, в свои семьдесят, она на него и не собиралась.

— Из стариков там только колдуны и нумады, — говорила нянька. — А другим там делать нечего.

Гинта знала: для первой борозды запрягают в плуг самого красивого и крупного гуна, при этом его всего украшают цветами. А за плугом идёт самый многодетный отец в округе, ещё не вышедший из плодородного возраста. Следом за ним по только что вспаханной земле бегут маленькие дети. Остальные идут, разделившись на две группы: справа от борозды — мужчины, юноши и мальчики, слева — женщины, девушки и девочки. Люди хором восхваляют богиню земли Гину: "Все мы дети твои, о Великая Мать! И те, кто ступает по тебе, и те, что корнями срослись с телом твоим! Дай нам снова вкусить плодов твоих, чтобы мы могли славить тебя как и прежде!" А вечером, когда взойдёт луна, здесь же, на поле, начинаются танцы. Только старики, чья нигма уже иссякла, а чресла бесплодны, сидят дома. Они уже получили от Гины всё, что могли. И воздали ей за это, умножив число её детей. Они исполнили свой долг. Им осталось лишь вернуть Великой Матери своё тело — часть её плоти, а отцу Неффсу дыхание его. Чтобы он вдохнул его вновь в другое тело, которое обязательно появится вместо старого, одряхлевшего. Так стоит ли грустить, слушая отдалённые звуки празднества? Когда-нибудь ты снова будешь молод и полон сил. И опять выйдешь на вспаханное поле танцевать при ярком свете Санты.

Всем известно — у танцующего в экстазе сильное анх. Это ускоряет произрастание семян, увеличивает плодовитость культур. А танцоры в свою очередь получают мощный заряд силы, которая исходит от земли и от луны — её небесной дочери. Дети, зачатые в полнолуние Санты, рождаются крепкими и не болеют. Подружка Гинты Мина сказала, что после полуночи танцоры помаленьку начинают расходиться. Всё больше парами. Тут Мина сделала загадочное лицо. Её сестре Зане недавно сравнялось тринадцать. Так что и она, исполнив танец, не сразу пойдёт домой.

Дед, наверное, не отпустит Гинту на поля. Скажет — ты ещё слишком слаба... Ей было всё равно. Она не хотела весны. Она хотела вернуться в осень. И чтобы потом опять наступила зима... Говорят, это был сон. Они не верят, что она летала на дивном звере и видела ледяного бога. Неужели и впрямь ничего этого не было? И мальчика с серебристо-голубыми волосами... Нет, это было. Было! Это не бред больного.

Нумад Акун сказал: "Её слишком рано начали учить таннуму. Слишком юная нафф и неокрепший разум не вынесли такой нагрузки. Ладно ещё, девочка не сошла с ума. А ведь она единственная наследница..." И многие с ним согласны. Но только не дед. Он по-прежнему убеждён, что, сделав Гинту своей ученицей в возрасте шести лет, поступил правильно. И он прекрасно знал, что заболела она вовсе не от переутомления. Только вот почему он не хочет ей верить?

Глава 2. Сантарийцы и валлоны.

Аххан, двоюродный дед Гинты, правивший мином, пока она не достигнет совершеннолетия, был эрг-нумадом Ингамарны, а его школа считалась лучшей в Сантаре. Находилась она прямо во дворце. Гинта знала всех дедовых учеников и учениц. Жили они тоже здесь.

В любой школе нумадов три ступени, и учащиеся делятся на три возрастные группы. Учеников первой ступени называют ольмы, что в переводе с таннума означает "младшие, меньшие". Их возраст — примерно с десяти до тринадцати лет. Вторая группа — абинты, "молчащие". Обучение на этой ступени длится два-три года. И наконец, старшая группа — мангарты, "ловящие смысл". Далеко не каждый абинт становится мангартом, а добиться звания нумада может лишь тот, кто прошёл все три ступени. Одни покидают школу в двадцать лет, другие немного позже — это уж у кого как получится. Учеников моложе десяти лет у нумадов как правило не было. Не достигших этого возраста учить таннуму запрещалось. Владеть своим анх учили всех и с самого раннего детства. Но одно дело — владеть собой, другое — воздействовать на окружающий мир. Сначала следовало научиться первому. Это уже немало.

Прежде всего учили сосредотачиваться и слушать. Не ушами, а своею нафф. Слушать ушами способен и последний глупец. Голос зовущего не всегда может преодолеть пространство. Голос не может, но анх может. Научившись слушать, ребёнок сам начинал передавать мысли на расстоянии. Мало ли что случится, пока родители где-нибудь в лесу или в поле. Искусные нумады умели посылать мысли людям, которые их не знали, и даже умудрялись получить ответ. Родичам общаться мысленно проще всего. Ведь у них сходные тела и нередко родственные нафф. Между друзьями тоже устанавливается прочная связь. Люди обычно заранее договаривались, в какое время они будут посылать друг другу мысли, так удобнее. Если кто-то обращается к тебе, когда ты этого не ждёшь, его труднее услышать — в голове вечно столько мыслей. Но если тебя вдруг заклинило на какой-то одной, лучше уединиться или хотя бы по возможности отгородиться от всех, сосредоточиться и слушать, слушать... В Сантаре часто можно было видеть, как человек, словно бы прислушавшись к чему-то, покидает компанию и уходит куда-нибудь подальше от всех. Никто не удивляется и не спрашивает, в чём дело. Все знают — он с кем-то разговаривает. Любой сантариец в возрасте пяти-шести лет уже мог мысленно общаться с членами своей семьи, и ни одному ребёнку сроду не пришло бы в голову побаловаться этим умением, передать какую-нибудь ложь. В обычном разговоре враньё ещё простительно, но при общении с помощью анх оно просто недопустимо.

Наверное, главное, чему каждого сантарийца учили с детства, — это жить в согласии с людьми и с богами. Человек должен чувствовать себя в этом мире, как в своём собственном доме. Конечно, в лесу есть хищники и ядовитые гинзы, но ведь и находясь в четырёх стенах, можно обжечься огнём очага и пораниться ножом. Всего этого можно избежать, если научишься обращаться с огнём и острыми предметами. А научишься правильно вести себя в лесу — с тобой и там ничего не случится.

Память ребёнка развивали чуть ли не с первого года жизни. В каждом селе были старейшины-наставники, под руководством которых малыши разучивали песни и предания глубокой старины — неписаную историю Сантары. А с шести лет дети посещали школы при святилищах, где их образованием занимались тиумиды — служители богов (от древнесант. тиу "бог" и мидду "служить, поклоняться"). Большинство тиумидов и тиумид были учениками нумадов, не попавшими на третью ступень. Они продолжали знакомить детей с историей Сантары, а заодно и с историей всей Эрсы, рассказывали им о свойствах камней, растений и обо всех тварях, населяющих землю, её недра и воды. Учителя старались нарисовать перед своими воспитанниками стройную картину мироздания. Дети получали представление о солнце, лунах и звёздах, о том, как небесные светила влияют на жизнь людей, растений и животных. Кроме того, в храмовых школах обучали счёту и рисуночному письму, которым сантарийцы пользовались в основном в хозяйственных целях. И то не все. Главным образом люди состоятельные, владеющие большими угодьями и многочисленным скотом. Ну ещё купцы и ремесленники — для учёта товаров.

Все домашние животные и утварь, начиная с дома и кончая иголкой, имели свои обозначения в виде лаконичных рисунков. Но единообразия в сантарийском деловом письме не было. Сантарийцы вообще не любили однообразия и повторений. Чуть ли не каждый выдумывал свои собственные знаки. Поэтому, несмотря на наличие основных общепринятых обозначений, записи одного хозяина всегда хоть чем-то да отличались от записей других. Единого делового письма не существовало не только в пределах страны, но и в пределах одной деревни, и никого это не смущало.

Гинта любила уроки письма. Они скорее напоминали уроки рисования. Тиумида Хара то и дело предлагала ученикам самим придумывать обозначения для людей, животных, различных предметов и действий. Или давала задание рассказать в рисунках о каком-нибудь событии, что-нибудь описать. Похвалу заслуживал тот, чьи рисунки оказывались самыми оригинальными и в то же время понятными для окружающих.

Гинта, как и все её приятели по школе, охотно задерживалась после занятий на площадке возле храма, чтобы поиграть в лин-лам — любимую игру сантарийских детей. Её участники обычно делились на две команды. Каждая придумывала рисунок и показывала его команде-сопернице. И те, и другие должны были разгадать смысл изображённого и пересказать его — сначала в танце, а уж потом словесно. Побеждала та команда, которая правильнее истолковала рисунок. А победителя определяли судьи, с самого начала знающие содержание рисунков обеих команд. Вообще-то у игры лин-лам было много вариантов. Самый забавный — это когда играющие делятся не на две, а на три команды. Одна придумывает историю, "записывает" её на доску и показывает второй группе участников. Те должны передать содержание рисунков в пантомиме и танце, а третья команда, не видевшая "написанного", должна понять, о чём рассказывается в танце, и передать это рисунками. Потом каждая команда рассказывает свою историю, и все весело смеются, сравнивая первоначальный вариант с тем, что от него осталось. А иногда прятали какой-нибудь предмет и давали противникам доску с рисунками, прочитав которые, они должны были найти спрятанное.

Вся сантарийская молодёжь обожала так называемый любовный лин-лам. Девушка через подруг передавала поклоннику дощечку, покрытую рисунками, а он, внимательно изучив их, искал свою возлюбленную. Каждый знает: если девушка отвечает тебе взаимностью, она постарается поточнее указать, где она прячется и как её найти. Если же она не хочет твоей любви, её письмо приведёт тебя куда угодно, только не к ней. Бывает, даже удачливый поклонник не может по рисункам найти любимую. Тогда девушка, не желая выставлять его на посмешище, мысленно подсказывает ему, где она находится. Если девушка тебя любит, ты её обязательно найдёшь, будь ты хоть бестолковее гуна, говорят в Сантаре.

Собственно переписки у сантарийцев не было. Да и зачем она, если люди и так могут общаться на расстоянии? Деловые записи вели далеко не все. Рисуночное письмо было своего рода искусством. На его основе возникали орнаменты, которыми украшали и ткани, и стены домов. В Сантаре каждый узор имел своё значение, а то и несколько. А причудливые стенные росписи порой повествовали о тех или иных событиях из жизни хозяев дома. Прочесть их мог не каждый, зато каждый мог истолковать их по-своему. Если разобраться, люди всю жизнь этим и занимаются. Мало кому удаётся понять истинный смысл увиденного, даже когда всё кажется предельно ясным. Истина неуловима для большинства, ибо они смотрят только теми глазами, что у них во лбу, и видят только то, что лежит на поверхности. Мудрый видит глазами своей нафф и дарит истинное знание другим. Истинное знание передаётся из уст в уста. Живое слово сразу проникает в сердце. Когда говорит мудрец, слушай и запоминай. У валлонов даже была поговорка — "Память, как у сантарийца". Они недоумевали, как эти дикари умудряются с первого раза безошибочно запоминать длинные тексты.

— Мы предпочитаем записывать в своей нафф, а не на хрупких листах, которые легко горят, — сказал однажды дед Аххан валлонскому наместнику, посетившему замок Ингатам.

— Но ведь человек тоже не вечен, — возразил тот.

— Тело не вечно, — согласился дед. — Но нафф бессмертна.

— И она всё запомнит, побывав в разных телах? — насмешливо поинтересовался валлон.

— Мудрая нафф запомнит всё, что нужно, — ответил дед.

Наместник приезжал в замок в конце осени. Он был ещё не стар и довольно красив. Больше всего Гинту удивила в нём странная смесь высокомерия и тщательно скрываемого страха. Она смотрела на валлона из соседней комнаты и кожей чувствовала его страх. Чего он боялся? Ему ничто здесь не грозило. Но он боялся. И чем сильнее был его страх, тем заносчивее он себя вёл. Гинтой неожиданно овладел гнев. Чего он тут задирает нос, этот бледномордый? И вообще, что ему тут надо? Они убили её отца, а мать после этого умерла от горя...

"Если бы я могла, я бы убила его, — сжав кулаки, подумала Гинта. — Я бы отняла его нафф и поселила в камень. Навсегда! Негодяй! Я бы убила тебя..."

Валлон вздрогнул и обернулся. По его побелевшему лицу пробежала судорога. Дед увидел Гинту и нахмурился.

— Больше так не делай, — сказал он, когда наместник покинул дворец. — Или мне вообще не подпускать тебя к людям? Поистине, великое несчастье, когда сила дана тому, кто не умеет собой владеть.

— Почему ты сердишься? — обиженно спросила Гинта. — Разве не валлоны погубили моего отца и мою мать?

— Валлонов много. Этот невиновен в смерти твоих родителей. На нём нет пятна убийства. И я думаю, не будет. Он человек мягкий, безвольный... Может, потому и пыжится. Он в сущности не злой. Ты вела себя хуже его.

Первый раз Гинта увидела валлонов, когда ей было пять с половиной лет. Они показались ей слишком высокими, бледными и... странными. И ещё — похожими на водяных богов, чьи изображения украшали стены святилищ Лиллы. Эти пятеро были воинами. Из тех, что небольшими группами разъезжали по дорогам и селениям, якобы следя за порядком. Их никто не боялся, несмотря на их стреляющие палки. Зато они чувствовали себя здесь явно неуютно. Валлоны не любят лесов, а север Сантары — самое глухое место. Абеллургам так и не удалось покорить северные мины. В Ингамарне и Улламарне власть минаттанов по-прежнему считалась реальной, а не формальной, как, например, в Лаутаме, Хортанге и Зиннумарне. А после недавней войны временный правитель Ингамарны Аххан заключил с абеллургами договор, согласно которрому наместник с войском занимал чётко обозначенную территорию на границе с Лаутамой и не вмешивался в дела мина, если они не представляли непосредственной угрозы для Валлондорна. Гвардейцы должны были периодически объезжать посёлки и докладывать обстановку. Впрочем, далеко они не ездили, а в Улламарне и вовсе не появлялись. Слишком дурной славой пользовалось это место. В последнее время люди бежали оттуда, бросая дома и земельные участки.

В тот день был какой-то праздник. Гинта сидела с подружками в тени хага, лакомилась жареным сараном и смотрела, как юноши исполняют охотничий танец. На них были лишь узкие повязки из шкур да серебряные браслеты, которые мелодично позванивали в такт музыке. Длинные чёрные волосы плясали по смуглым плечам, гибкие, мускулистые тела блестели от пота. Всадники подъехали со стороны селения и остановились возле поляны. Гинта заметила их раньше других. Все пятеро были одеты в облегающие серые штаны и расстёгнутые до пояса синие куртки. На белых шляпах покачивались голубые перья. У каждого за спиной виднелся ствол кесты. Двое показались Гинте довольно симпатичными. А особенно её поразили волосы валлолнов. Такие светлые... Почти как седина у стариков, а ведь эти воины были совсем молодые. Они остановились, чтобы посмотреть на танцоров, и в их глазах Гинта прочла восхищение. Видно, правду говорят, что валлоны не умеют танцевать.

Потом Гинта узнала от дяди Таввина, что в Валлондорне есть специальные школы, где обучают танцам. Принимают туда не всех и учатся очень долго. И всё равно валлоны танцуют гораздо хуже сантарийцев. У них какие-то застывшие танцы, говорил дядя. Они их подолгу разучивают, а потом повторяют, повторяют. Всегда одно и то же. И как им не скучно?

Школы, в которых учат танцевать... Гинту это удивило. Майма, тиумида храма Санты, иногда собирала девочек — посмотреть, что они умеют. Иногда она показывала им какие-нибудь движения, давала советы, танцевала перед ними или вместе с ними, но Гинта никогда бы не сказала, что они ходят к Майме, как в школу. Дети сроду учились танцевать сами, глядя на взрослых. Благо, без танцев в Сантаре почти ни одного дня не проходило. Зачем тут школы? А у валлонов всему учат в школах. И всех одинаково. И к тому же всех заставляют верить в одного бога — Эйрина. Или Эрина, как у них говорят. Эйрин действительно великий бог, но чем хуже другие? Когда-то валлоны даже разрушали в Сантаре храмы богов. Всех, кроме солнечного. Потом перестали. Ведь это глупо — воевать с богами, даже если люди могут дать отпор. И всё же в Валлондорне, бывшей Тиннутаме, теперь остались только храмы солнца. Святилища других богов валлоны разрушили сразу, едва войдя в город. Валлоны странные. Они считают, что порядок — это когда все молятся одному богу и думают одинаково. Но говорят, они совсем даже не глупы. Их мудрецы многое умеют. Они придумали повозки, которые ездят сами, без упряжки. И ещё какую-то железную дорогу. По ней катятся тележки, тоже железные. Гинта слышала, что такую дорогу скоро построят и в Хортанге. Там сейчас валлонов — чуть ли не каждый второй. А в Ингамарне их почти нет. Только на границе с Лаутамой — там, где живёт наместник и размещается гвардия абеллургов.

Про валонов и их города Гинта знала в основном от дяди Таввина, уже много лет жившего в Валлондорне. Он был братом жены Сакамба, старшего сына покойного минаттана Айнара. У правителя были три сына и дочь Синтиола. Сыновья погибли во время предпоследней войны с валлонами, разразившейся в середине прошлого цикла. Наследников они не оставили, и трон минаттана занял муж Синтиолы Ранх. Последняя, самая короткая и ожесточённая война на севере Сантары унесла и его, а красавица Синтиола умерла, оставив новорожденную дочь — Гинту. Ей и предстояло унаследовать трон. Пока за неё правил её двоюродный дед Аххан, младший брат покойного Айнара.

Таввин редко приезжал в Ингамарну. На него здесь многие смотрели косо.

— В Валлондорне и кроме меня хватает наших, — говорил дядя. — И в других городах сантарийцы живут бок о бок с валлонами. Даже женятся... Сколько можно враждовать? Разве нельзя жить мирно?

— А кто начал воевать? — спросил дед. — Кто начал войну на этой земле?

— Кто бы её ни начал, её пора заканчивать...

— Потому мы и позволяем их воинам тут разъезжать, — нахмурился дед. — Позволяем, пока они никого не трогают и не вмешиваются в нашу жизнь. Мы их терпим, поскольку не хотим, чтобы снова пролилась кровь, но Ингамарна всегда будет жить по своим законам.

— Однако сантарийская молодёжь уже отовсюду едет в столицу, как когда-то уехал я. И многим там нравится...

— Это их дело, — сказал дед. — Мы не валлоны, которые всех вокруг пытаются заставить думать одинаково. Но нашей столицей была Тиннутама. Валлондорн — столица другой страны.

— Да, Аххан, страна становится другой, и ничего тут не поделаешь. А валлоны... Ты же сам знаешь, они не все одинаковые. И не всем им хорошо под властью абеллургов.

Таввин приезжал в Ингатам главным образом из-за Гинты — хоть и не кровная, а всё же племянница. Своих детей у него не было и, видимо, уже не будет. Это Великая Мать наказала его, говорила Таома, за то, что изменил обычаям предков. Сам Таввин так не считал. Конечно, в Валлондорне он может посещать только солнечные храмы, но это не значит, что он забыл других богов.

Глава 3. Школа нумадов.

В середине осени Таввин приехал поздравить Гинту с днём рождения. Ей исполнялось шесть лет. Он привёз из Валлондорна куклу. Большую — примерно два с половиной локтя, нарядную куклу-валлонку со светло-голубыми глазами и длинными серебристыми локонами. Нельзя сказать, что она была лучше тех, которые делал мастер Ким. Пожалуй, его куклы были красивее. Он вырезал их из лунда, красиво раскрашивал и покрывал макувой — прозрачным раствором, который, застывая, надёжно защищал деревянные изделия от повреждений. Девчонки из всех окрестных селений приносили Киму свои волосы. Приходится же иногда стричься, а чем выбрасывать отрезанные пряди, лучше отнести их мастеру — для новых кукол. В конце концов, для кого он их делает? Куклы Кима были как живые. У каждой своё лицо и свой характер. А Нага, жена мастера, шила им одежду. Для Гинты Ким сделал уже больше тридцати кукол. Среди них были девочки и мальчики, девушки и юноши. Таома нашила им всяких нарядов. А кузнец Гарам смастерил для кукол аттаны1 множество маленьких браслетов, ожерелий, подвесок и прочих украшений. И даже выковал оружие для её игрушечных воинов и охотников.

К дню рождения Гинты Ким сделал ей игрушечных хортов. Он обтянул их шкурой занга, выкрашенной в коричневый, чёрный и серый цвета, копытца выточил из рогов айга. А кузнец изготовил сбрую. И ещё Гарам вместе с плотником Зумбаром соорудили маленькую повозку с крутящимися колёсами и упряжью.

Дед подарил Гинте настоящего хорта — молодого, недавно объезженного, редкой золотистой масти, с чёрной гривой, чёрным хвостом и тёмной полосой вдоль хребта.

— Ну вот, — смеялась Таома. — Теперь и у тебя, и у твоих кукол есть хорты. У них даже свой выезд есть. Боюсь, для кукол скоро понадобится отдельный дворец. Сколько их накопилось, да ещё Таввин привёз... Знаешь, она мне не нравится.

— Это потому что она валлонка?

— Да просто она хуже, вот и всё, — сказала старуха.

Куклы мастера Кима действительно были красивее этой пустоглазой девицы с застывшим, как будто бы мёртвым лицом. Куклы старого Кима казались живыми, только не умели двигаться. А эта, казавшаяся неживой, умела. Она могла ходить. В спине у неё была такая маленькая круглая штучка. Нажмёшь на неё, немного повернёшь, поставишь куклу на пол — и она шагает. Правда, больше двадцати шагов подряд не сделает, но можно же ещё нажать и подкрутить. Здорово!

"Вот бы остальные куклы могли ходить, — думала Гинта. — А хорты возили повозку..."

На следующий день она сбегала к старому Киму и спросила, не может ли он сделать своих кукол ходячими.

— Что ты, дитя моё, — сказал мастер. — Я же не нумад и не колдун. Я не умею заставлять предметы двигаться. Это ты уж деда своего проси. Или его мангартов. Разве они тебе в чём-нибудь откажут?

Дедовы ученики частенько развлекали маленькую аттану, показывая ей разные фокусы, но не будешь же приставать к ним каждый раз, когда захочется поиграть в куклы. Да у них и поважнее есть дела. Лучше им не тратить своё анх на всякую ерунду. Вот бы самой так научиться...

Гинта знала: если она и окажется в числе дедовых учеников, то произойдёт это нескоро. Не раньше, чем ей сравняется десять лет. До этого возраста человек должен слушать, запоминать, учиться владеть собой, в частности своим анх. Допустим только один способ воздействия на других — передача мыслей. Можно ещё, конечно, помочь приятелю залечить рану, но это в том случае, когда поблизости нет никого из взрослых. Перенапрячь своё неокрепшее анх ещё опаснее, чем перетрудить мышцы. Тиумиды, обучавшие детей в храмовых школах, присматривались к ним. Почти все они были колдунами и в своё время учились у нумадов, просто способности не позволили им попасть на третью ступень. Они учили ребятишек владеть своим телом и даже показывали им кое-какие упражнения, помогающие концентрировать анх. Когда очередная группа детей достигала десятилетнего возраста, нумады выбирали из них учеников для своих школ. Обычно они уже заранее знали, кого возьмут. Остальные оставались в храмовых школах, где продолжали образование лет до пятнадцати.

Иногда, как говорят в Сантаре, анх человека опережает его возраст. Такого ребёнка сразу отдают в руки опытного нумада — неуправляемая сила опасна. Но это случается редко. Даже у большинства самых знаменитых нумадов до девяти-десяти лет было обычное анх, то есть сильнее, чем у сверстников, но ненамного.

Гинта никогда не задумывалась над тем, какое у неё анх, а дед... Не будь он так занят школой и своими больными, он бы наверняка раньше заметил, насколько его внучка отличается от других детей.

Забавно, но всё началось с этой несчастной куклы. Через несколько дней после именин Гинта случайно обнаружила под одной из лестниц верхнего этажа маленькую обитую железом дверь. Она оказалась незапертой, и, отворив её, девочка попала в тёмную, пропахшую пылью комнатушку. Здесь явно давно уже никто не бывал. Гинта невольно вздрогнула, услышав голос деда. Он звучал где-то рядом. Громко, но Гинта не могла разобрать ни единого слова. Дед говорил на каком-то странном языке. Некоторые слова казались ей знакомыми, вернее, похожими на те, что она знала, но смысла она всё равно не улавливала. Когда дед замолчал, заговорил кто-то другой. Тоже на непонятном языке. Зато Гинта узнала голос Камбига, одного из дедовых учеников. Значит, за стеной диуриновый зал, где старый Аххан обычно проводит занятия. Вскоре Гинта поняла, почему так хорошо слышно — она заметила в стене маленькое отверстие. С тех пор она почти каждый день наведывалась в потайную комнату под лестницей. До чего же интересно было в школе нумадов, особенно на занятиях старших.

Младшие, ольмы, должны были научиться в совершенстве владеть своим телом и своим анх. Прежде чем управлять в доступных тебе пределах существами, предметами и явлениями окружающего мира, надо научиться управлять собой. Всеми теми силами, что в тебе сокрыты. Особое внимание на первой ступени обучения уделялось физическим упражнениям, которые развивали способность напрягать отдельные мышцы и группы мышц, концентрировать анх в любой части тела, словом, управлять своим телом так, чтобы оно стало одновременно и твоим послушным инструментом, и материалом, из которого ты сможешь лепить всё, что захочешь. Подобные занятия с детьми проводили ещё тиумиды в храмовых школах. Они учили их вырабатывать нечувствительность к боли, холоду, жаре. Но высочайшее искусство — сделать тело почти неуязвимым — доступно далеко не каждому. Даже не каждому нумаду. К концу первой ступени ольмы отличались потрясающей гибкостью, а силой превосходили любого взрослого мужчину со средним анх. Дед говорил ученикам: "Со временем вы сможете развить в себе даже гибкость гинзы и силу харгала".

Не так-то просто было научиться концентрировать своё анх в разных частях тела. Если лечишь, надо сосредоточить его в пальцах, если вызываешь нао — сначала в точке чуть повыше переносицы, потом в пальцах, если хочешь понять незнакомую речь — в темени и за ушами, если двигаешь предметы — сперва в середине груди, потом в ладонях...

Почти каждый урок начинался с физических упражнений. Дед, одетый, как и ученики, в одну лишь набедренную повязку, показывал им различные позы, которые они старательно повторяли. Его сильное, поджарое тело было стройным и красивым, словно у юноши. Ничего удивительного — тот, кто в совершенстве владеет своим телом, не даёт ему болеть и стареть. Недаром нумадов называют монхаммадами. Монхаммад значит "вечно молодой". Возраст деда Аххана выдавали лишь седина да спокойная мудрость взгляда. Впрочем, ни то, ни другое его не портило.

Ольмы получали знания об Эрсе и её обитателях, о земных и небесных явлениях — разумеется, более полные и подробные, чем их сверстники в храмовых школах. Особенно тщательно на первой ступени обучения изучали свойства растений, способы приготовления лекарств, ядов и противоядий. Ольмам объясняли, как регулировать рост растений путём перераспределения нигмы и позволяли кое-что выращивать самим. Очень много времени отводилось на изучения таннума — тайного языка. И ещё — каждый ольм прекрасно знал, что ему не стать абинтом, пока он не овладеет простым и высоким анхакаром. Кар — в переводе с танумана "связь, соединение, проникновение". Простой анхакар — это соединение анх с пятью обычными органами чувств. Зрительный анхакар позволяет лучше и дальше видеть, слуховой и обонятельный — различать звуки и запахи, которые не уловит и зверь. При помощи наружного анхакара можно обострить или наоборот снизить кожную чувствительность, а также создать некоторую защиту от внешних повреждений. Чем сильней и натренированней твоё анх, тем надёжнее защищено твоё тело. Вкусовой анхакар позволяет быстро распознать любой яд, чтобы выплюнуть его, пока не проглотил, ну а если отрава уже попала в желудок, внутренний анхакар поможет организму обезвредить и отторгнуть её. Вообще-то простой анхакар считался делом несложным. Ему обучали и в храмовых школах. Охотники, которые почти всю жизнь проводили в лесу, как правило хорошо им владели, хотя, конечно же, хуже, чем нумады и колдуны.

Высокому анхакару учили только в школах нумадов. Для него требовалось действительно сильное анх. Высокий анхакар — это особое умение управлять своими и чужими чувствами, мыслями, ощущениями и настроениями, а точнее, соединяя их со своим анх, создавать чувственно-мысленный поток, который можно направить на кого угодно. Таннум не позволял проникать в чужое сознание, но разгадать дурной умысел иногда способен и обыкновенный человек, не знакомый с тайным учением. В совершенстве владеющий высоким анхакаром умеет одним взглядом отводить от себя злые побуждения и обращать их против того, от кого они исходят. Даже валлоны знали, как опасно нападать на сантарийских колдунов. Они ещё во время первой войны прозвали их "убивающие взглядом". Если владеешь высоким анхакаром, можно бродить без оружия по самым глухим местам, не боясь диких зверей. Главное — заглянуть противнику в глаза. Конечно, и человек, и зверь могут напасть сзади, но слишком уж трудно подобраться к нумаду или колдуну незаметно, даже сзади.

Существовал ещё и высший анхакар, но Гинта имела о нём весьма смутное представление. Она только знала, что владеют им даже не все нумады.

Ольмов с первого же года обучения знакомили с искусством врачевания. Гинте особенно нравились занятия, где дед объяснял, из чего состоят люди, звери, растения и вообще всё, что существует в этом мире. Приникнув к отверстию в стене своего убежища, девочка впитывала знания, как земля влагу. Она усваивала всё гораздо быстрее и лучше, чем десяти— и одиннадцатилетние ольмы. И самое удивительное — ей казалось, что когда-то она уже всё это знала, но забыла, а сейчас вспоминает. И ей ужасно хотелось вспомнить поскорее.

Материя, из которого состоит плотное тело живого существа, на древнем языке называется гинн. Об умершем говорили: "Он вернул своё гинн Матери-земле, чтобы она потом дала ему новое". Гинн состоит из маленьких частичек — монов. Они так малы, что увидеть их очень трудно, даже нумаду. Моны бывают разные, но из них состоит абсолютно всё — люди, животные, деревья, цветы... Нао, тонкое тело живого существа, его бесплотный двойник, состоит из особых монов. Ведь наома — тоже материя, просто такая тонкая, что её невозможно пощупать руками. Наома — это свет Эйрина, отражённый Сантой, в соединении с божественным анх и веществом ли, содержащим аллюгин. Гинта не совсем поняла, что такое ли, но не огорчилась. У неё ещё будет время разобраться во всём получше. Нао как бы пронизывает гинн. Его тонкие моны проникают сквозь моны плотного тела. Нао можно отделить от гинн и сделать проявленным, то есть видимым. В Сантаре все знают: отделять нао от плотного тела небезопасно. Ведь нао — обитель анх, поэтому, лишившись тонкого тела, человек слабеет. Есть выражение "вызвать нао". Но на самом деле нумады вызывают не нао, а всего лишь его часть, вернее, его тончайший слой — суннао. Это менее опасно для живого существа. Если человек без видимых причин вдруг начинал болеть и чахнуть, нумад-врачеватель в первую очередь проверял, на месте ли его тонкое тело. Похищение нао в Сантаре всегда расценивалось как покушение на жизнь человека. Вызвать суннао может каждый мангарт, но похитить само нао, к счастью, не так-то просто. Это под силу только очень искусному нумаду. Ещё труднее похитить нафф. В переводе с танумана это значит "душа". Из объяснений деда следовало, что человек, как, впрочем, и животное, получает нафф при зачатии. Когда отцовское семя оплодотворяет материнское яйцо, возникает новая жизнь. И новое существо получает нафф. Но при этом детёныш получает и частицу нафф каждого из своих родителей. Поэтому дети бывают похожи на родственников не только внешне, но и по характеру.

— Нафф — то, благодаря чему мы дышим, любим, ненавидим, желаем, боимся, — говорил ученикам дед. — Нафф развивается вместе с нум1. Она усваивает всё, что нарабатывает нум. Благодаря нафф, которая кое-что помнит из прошлых жизней, у человека есть память предков.

Занятий с учениками второй ступени Гинта не видела. Они почти всё время проводили в лесу, изучая язык птиц и зверей. Абинт в переводе с танумана — "молчаливый", а точнее "неговорящий" (а — "не", бину — "говорить"). Считалось, что обычная человеческая речь не должна касаться ушей и уст абинтов. Им, конечно, приходилось общаться с людьми, не знающими тайного языка, но они всё же старались держаться особняком. Ни один сантариец, увидев подростка с чёрной повязкой на голове, не обратится к нему, если в этом нет острой необходимости. Чёрная повязка — знак абинта. Живя в лесу, ученики второй ступени совершенствовались не только в танумане, но и в изучении животного и растительного мира. Они продолжали работать с нигмой и даже пытались влиять на погоду — разумеется, в тех пределах, в каких позволил учитель.

На третью ступень попадал лишь тот, кто овладел тануманом, то есть научился достаточно хорошо понимать любой язык, включая язык птиц и зверей. Потому старших учеников и называли мангартами. Мангарт — "ловец мысли" или "умеющий ловить смысл" (гарт — "ловец", ман — "мысль, смысл, значение"). Одни становились мангартами в пятнадцать лет, другие позже — в зависимости от способностей. Тот, кто не сумел перейти на третью ступень к восемнадцати годам, покидал школу нумадов, но приобретённые им знания и умения позволяли ему стать колдуном, лекарем, служителем какого-нибудь бога, а также учителем храмовой школы. Впрочем, тиумидами становились не только ученики нумадов, но и люди с обычным анх, умеющие сочинять священные песнопения. Бывали случаи, когда, покинув школу нумадов, человек обращался к какому-либо ремеслу, ваянию, живописи. А иные просто занимались охотой или земледелием. Управляя нигмой, можно выращивать прекрасные сорта.

Тем, кто попал на третью ступень, предстояло добиться звания нумада. Каждый мангарт должен был овладеть наомой и окончательно определиться, кем именно он станет — саммином, амнитаном, инвиром или арканом. Саммин — в переводе с танумана "врачеватель". Дед Гинты был нумадом-саммином, причём самым лучшим не только в Ингамарне, но и вообще на севере Сантары.

Нумад-инвир — значит "лесной нумад". Древнее название инвир, образованное от корня -вир— "растить, расти", считалось не совсем точным, но его продолжали употреблять — по традиции. Под опекой лесных нумадов был не только лес со всеми его тварями. Инвиры помогали гиннурам1 выводить лучшие сорта и породы, лечили скот, регулировали рост полевых культур и плодовых деревьев, защищали урожай от вредителей, засухи или наоборот от избытка влаги. Правда, влияя на погоду, они обычно согласовывали свои действия с нумадами-амнитанами. Одни занимались делами земли, другие небом, но в конечном счёте и те, и другие старались для жителей земли.

Большинство мангартов мечтали стать амнитанами, однако мало кому это удавалось. Нумад-амитан — тот, кто может сделать мост к другим ангамам и звёздам, тот, кому звёздные боги открывают врата наомы.

Искусство управлять наомой имело две ступени совершенства. Первая — умение вызывать нао, вторая — умение делать мост. Из своего убежища Гинта видела, как мангарты на занятиях вызывали суннао людей и животных. Тонкое тело было такого же размера и цвета, что и его двойник из плоти. Правда, краски у нао немного ярче, но это заметно только в темноте. И одежда как бы слегка просвечивает. Ткань изготовлена из шерсти животного или из растительных волокон, но поскольку то, их чего она сделана, уже мертво, некое подобие нао у неё появляется лишь в соприкосновении с человеческим телом. А нумад уплотняет эту несуществующую одежду, при помощи своего анх сгущая наому. Ведь можно и просто лепить из неё образы. Их называют наомы. Наом менее стоек, чем суннао, но сделать его легче. Каких только картин ни создавали мангарты, упражняясь в искусстве управлять тонкой материей. А искусство это требовало мощного и хорошо тренированного анх. Опытные нумады умели вызывать суннао даже тех, кто находился на другом конце Сантары. Анх нумада копирует тонкое тело человека или животного и приносит его копию — суннао — своему господину. Такое часто проделывают саммины, если приходится лечить кого-нибудь на расстоянии. Правда, тяжёлую болезнь или очень опасную рану так не вылечишь, тут уж нужен непосредственный контакт. Вызывать суннао надолго не следует. В соединении с анх нумада оно постепенно как бы "высасывает" нао, и человек слабеет. Впрочем, полностью "перетянуть" к себе чьё-либо нао очень трудно. Дед говорил, что в смутную эпоху похищение нао было довольно распространённым явлением, теперь же, когда это расценивается как тяжкое преступление и отбор в школу нумадов, особенно в старшую группу, очень строг, случаи похищения тонкого тела — большая редкость.

Вторая ступень искусства управлять наомой — умение делать мост. Ещё это называли выходом в наому. Находясь в плотном теле, человек не может за короткое время преодолевать большие расстояния, а в наоме что один шаг, что тысяча скантиев — особой разницы нет. Здесь другие законы. Для того, чтобы выйти в наому, надо отделить свои нао и нафф от гинн — плотного тела. Соединение нао и нафф называется нафао. Ты остаёшься тем же человеком, только свободным от грубой, сковывающей тебя материи. Однако оставлять своё гинн надо в надёжном месте и желательно под охраной близких, чтобы никто не смог причинить ему вред.

— Если ты явился в этот мир человеком, — говорил дед, — то не пройдя своего земного пути, всё равно не поднимешься на другую ступень существования. Лишившись плотного тела, ты не сможешь вечно существовать как нафао. В конце концов твоё нао растворится в наоме, а нафф будет ждать следующего воплощения. Сделать мост можно только при двустороннем контакте. Если хочешь встретиться с тем, кто сейчас далеко, ты должен мысленно передать ему своё желание, и если он согласен, то позволит тебе появиться там, где он находится. Иначе говоря, откроет врата наомы. Вряд ли вы захотите, чтобы у нас в замке без нашего ведома бродили всякие нафао и наблюдали за нами. Хорошо, что боги не дали людям большей власти над тонкой материей. А то некоторые воспользовались бы выходом в наому, чтобы выведывать чужие тайны. Сделать мост к звезде или какой-нибудь ангаме ещё трудней, но нумады-амнитаны это умеют. Только благодаря им мы и знаем, как устроены солнце, луны и многие далёкие от нас миры. Амнитаны владеют наомой лучше всех. Звёздные боги и владыки ангам открывают им врата.

— И они могут подняться к солнцу? — спросил один из учеников.

— Конечно. В плотном теле к нему не приблизишься. Звёзды очень горячи. А иные ангамы покрыты льдом, и над ними носятся холодные вихри. Но ведь жар, холод и физическую боль ощущает только гинн. Нафао ничего этого не боится.

— Учитель, а ты сможешь сделать мост к солнцу?

— Может, и сумею, если очень постараюсь, — ответил дед. — Но я потрачу на это слишком много сил, а я должен беречь своё анх для своих больных. Ведь я саммин. У меня лучше всего получается лечить, и я не имею права растрачивать силы на то, что гораздо лучше получается у других.

Да, нумады не имели права растрачивать свою силу впустую. Гинта это знала. Они вообще берегли своё анх. Именно поэтому многие из них были одиноки, а если и имели детей, то не больше двух.

Трудно сделать мост на большое расстояние. Ещё сложнее сделать мост во времени. Дед считал, что люди, наделённые такой способностью, рождаются раз в двести-триста лет. Но сейчас такой человек в Сантаре был. Нумада-инкарна1 Айданга жила где-то в Хаюганне, а где именно — не знал никто. Айданга была служительницей Камы, бледной луны. Она сторонилась людей и редко соглашалась отвечать на вопросы о будущем. Гинту это удивляло. Однажды она спросила у деда, почему инкарна не хочет предсказывать будущее.

— Потому что некоторым лучше его не знать, — ответил старый Аххан. — Иные, желая что-то предотвратить, начинают такое вытворять...

— Но если человек хочет, чтобы не было плохого...

— Для этого не надо совершать ничего плохого. И стараться делать хорошее. Наверное, других путей для человека просто не существует. Нумада-инкарна больше всех молчит, потому что больше всех знает. Только глупец, стремясь выглядеть умным, быстро выбалтывает всё, что узнал. Мудрый осторожен. Иногда даже одним единственным словом можно навлечь на себя и на других очень много зла. Будущие нумады недаром учатся молчать. Таннум — тайное знание. С ним не выходят на рыночную площадь.

— А это правда, что у Айданги нет учеников?

— Правда. Ей уже не раз приводили юношей и девушек из разных школ Сантары. Она так никого и не выбрала. Способность к инкарнату — большая редкость. Говорят, кое-кто из чёрных тиумидов тоже умеет делать временной мост, но ты же знаешь, люди боятся слуг Танхаронна. Огненные тиумиды занимаются любовными гаданиями, некоторые даже берутся предсказывать судьбу, но к их пророчествам мало кто относится серьёзно.

Способность двигать предметы при помощи анх развивали в течение всех трёх циклов обучения, но как правило уже на первой ступени было ясно, из кого можно сделать нумада-аркана. От этих учеников даже не требовали безупречного знания тайного языка. И наомой они обычно владели хуже других. Без нумадов-арканов не обходилось ни одно большое строительство. Ведь благодаря им огромные глыбы поднимали на любую высоту, мало заботясь о прочности верёвок. Рабочие при помощи простейших устройств только регулировали движение каменных блоков, чтобы они ложились точно куда следует. И хотя искусство аркана считалось не таким сложным, как искусство саммина или амнитана, оно было не менее нужным, а следовательно, не менее почитаемым.

Гинта видела, как дед учил ольмов двигать предметы при помощи анх. Она давно уже запомнила все длинные и трудные заклинания арканата.

Дед говорил:

— Слово — это тоже сила. Мы произносим заклинание, потому что оно помогает концентрировать и направлять поток нашего анх.

Опытному нумаду достаточно произнести нужные слова про себя. Дед и некоторые мангарты вызывали суннао и двигали небольшие предметы молча. Лёгкий взмах руки — и готово. Зато на бедных ольмов Гинта порой не могла смотреть без смеха. Иной, делая отчаянные жесты, выкрикивал заклинание несколько раз подряд, в результате сдвигал на два пальца какой-нибудь башмак или мячик и гордо улыбался, вытирая вспотевший от напряжения лоб.

"Что если и мне попробовать", — подумала однажды Гинта.

Очень уж ей хотелось, чтобы куклы мастера Кима ходили не хуже, чем эта бледная валлонка с рыбьими глазами, которую привёз дядя Таввин.

Как дрожал её голос, когда она первый раз произносила заветные слова. Ничего не вышло. Гинта не особенно огорчилась. А ночью ей приснился удивительный сон. Она видела странное место — дворцы, высокие башни, площади, снова дворцы... Наверное, это то, что называют городом. В Ингамарне городов не было, и Гинта знала о них только понаслышке. А может, не только... В какой-то момент ей стало казаться, что она уже была в этом месте. Ну конечно! Она узнала и широкую, вымощенную белыми плитами площадь, и дворец. Золотые узоры на его стенах сияли в лучах полуденного солнца, а у высоких ворот сидел сингал. Огромный, как гора. Это была статуя, но Гинта знала: стоит ей захотеть — и статуя оживёт. Стоит только произнести заклинание... Она даже не удивилась, когда золотой гигант спрыгнул со своего постамента и, гулко ступая огромными лапами по каменным плитам, направился к ней.

Утром Гинта вспомнила, где она его видела. Недалеко от Хаюганны среди зарослей колючего кустарника одиноко возвышалась старая аркона. Говорили, что ей не меньше трёх тысяч лет и что посадил её незадолго до Великой Войны сам Диннувир. И он же оставил здесь Золотого Зверя — огромную статую сингала, сделанную из золотистого зиннурита. Когда-то она украшала вход во дворец правителя в городе Сингатаме. Нумады древности умели оживлять статуи, вселяя в них человеческие и звериные души. Диннувир не занимался такими вещами, но он умел укрощать маррунгов, как называли живые статуи. Это гигантское изваяние до сих пор внушало людям страх. Все знали — заключённая в каменное тело нафф давным-давно уснула крепким сном, но мало ли... Вдруг проснётся. Никто не подходил к Золотому Зверю ближе, чем на десять каптов. Гинта тоже видела его только издали, когда ездила с дедом и двумя мангартами в Хаюганну. Но где она могла видеть тот город? Она же узнала его!

Гинта хотела рассказать свой чудесный сон деду, но он целый день был занят в дворцовой лечебнице, а вечером уехал в Лаутаму. Зато в этот вечер Гинте удалось осуществить задуманное. Она почему-то верила, что у неё получится. И получилось. Сперва она заставила пройтись по комнате свою любимицу, куклу Амниту. Потом зашагали и другие. Гинта была вне себя от гордости. Заставить куклу шагать трудней, чем просто сдвинуть её с места. Ведь тут надо воздействовать не на весь предмет, а на его части, в данном случае — на ноги. Гинта поставила рядом Амниту и куклу-валлонку, последнюю завела, и когда она пошла, произнесла заклинание. Дед говорил на занятия: принцип подражания и уподобления хорошо срабатывает, даже если имеешь дело с тем, что не имеет нафф.

Вообще-то ей было немного страшно — ведь она делала то, что ей пока делать не дозволено. В Сантаре ходило выражение "заниматься недозволенным колдовством". Впрочем, это говорили не про маленьких девочек, которым не терпится поскорее научиться колдовать.

"Я же никому не причиняю зла, — думала Гинта. — Я просто играю".

— Какая ты бледная, детка, — заохала однажды вечером Таома, укладывая Гинту в постель. — По-моему, ты заболела...

— Да ничего я не заболела, — сердито сказала девочка. — Тебе вечно кажется, что я заболела.

Однако старая Таома никогда не тревожилась понапрасну. Гинта и сама чувствовала, что в последнее время её часто клонит в сон. Она совсем перестала гулять в саду и даже не выглядывала, когда подружки звали её под окнами замка. Она с утра до вечера сидела в своих покоях, забавляясь тем даром, которым забавляться нельзя. Внучка нумада знала это, но ведь ей было всего шесть лет...

Гинта заставила двигаться даже игрушечную повозку. Сначала пустую. Потом посадила в неё куклу. Потом ещё одну... А в тот злополучный вечер она затеяла игру в гости. "Гостей" было так много, что они еле уместились в повозке, и сдвинуть её с места оказалось делом нелёгким. И когда наконец нарядная повозка с разодетыми куклами тронулась в путь, Гинта почувствовала, что пол у неё под ногами тоже куда-то поехал. А в следующее мгновение её как будто бросили в холодную воду. Вокруг потемнело. Она тонула в этой темноте и мечтала только об одном: скорее бы дно. Нельзя же вот так тонуть до бесконечности... Она слышала какие-то голоса. Испуганные... Или весёлые? Потом стало светлее. Красивые белокожие мальчики с серебряными волосами резвились в голубой воде. Они смеялись и манили Гинту за собой. Наверное, там дно. Как хорошо, а то она ужасно устала...

Таома и сама не могла объяснить, зачем она вдруг заспешила в покои аттаны. Не иначе как Великая Мать надоумила. Или ещё кто-нибудь из богов. На крик няньки прибежали двое мангартов и слуга. Они так и обмерли на пороге. Маленькая аттана без чувств лежала на ковре, а мимо неё игрушечные хорты катили игрушечную повозку с куклами. Мангарты, конечно, сразу поняли, в чём дело.

Когда Гинта очнулась, возле её кровати сидел дед Аххан. Девочка приготовилась к выговору, но дед и не думал её ругать. Он смотрел на неё внимательно и немного печально.

— Я вечно занят то больными, то учениками и не знаю, что творится с моей собственной внучкой. Но с этого дня ты моя ученица. Ты больше не должна пользоваться своей силой без моего разрешения, пока полностью не осознаешь, что это за сила. Ты ведь уже убедилась, как она опасна.

— Я буду твоей ученицей? — обрадовалась Гинта. — Выходит, моё анх опережает мой возраст?

— Выходит, что так, — ответил дед. — Только это ещё не повод для гордости. Тебе предстоит многому научиться. Обещай впредь вести себя благоразумно.

Гинта пообещала, но через несколько дней после этого разговора ей пришлось нарушить запрет. Не могла же она допустить, чтобы её двоюродный брат скончался у неё на глазах!

Зимир, Тамах и Суран были сыновьями аттана Сахима и Зиллы, родной сестры покойного минаттана Ранха. Все трое часто гостили в Радужном замке и дружили с местными ребятишками. Старший, Зимир, был совершенно несносным существом. Он вечно ко всем задирался и обожал дразнить девчонок, не делая исключения и для Гинты. В тот день он чуть не довёл её до слёз.

"Ладно, — подумала Гинта. — Когда-нибудь я тебе всё припомню".

Её злость мгновенно улетучилась, едва она увидела Зимира лежащим на земле с распоротым животом. Он полез на акаву, оступился и налетел на сук. Когда мальчишки сняли его с дерева, он был бледен, как мертвец, из глубокой раны текла кровь. Все перепугались. До ближайшего селения полтора скантия, до замка ещё больше. Сын колдуна Тиоль, конечно, послал сообщение своему отцу, но успеет ли тот доехать... И угораздило же их убежать так далеко. Теперь взрослые об этом узнают, и всем попадёт. А главное — что делать с Зимиром?!

Если бы не Гинта, Зимир бы попросту истёк кровью. Она сумела не только остановить кровотечение, но и частично затянуть рану. Лечебные заклинания в Сантаре знали все, даже дети. Их можно было произносить и на танумане, и на всеобщем языке. Но ведь дело не столько в заклинании, сколько в силе того, кто лечит. Слово лишь помогает концентрировать анх. Кто бы мог подумать, что у шестилетнего ребёнка хватит силы справиться с такой тяжёлой раной!

Потом Гинте было плохо — тошнило, лихорадило, кружилась голова. Дед напоил её каким-то настоем и велел уложить в постель. Упрекать он её, разумеется, не стал. На этот раз она не забавлялась, а спасала человеческую жизнь. А от Зимира она с тех пор не слышала ни одного ехидного слова.

— Мне, конечно, ещё рано клясться тебе в верности, — сказал он, когда, оправившись от раны, снова появился в Ингатаме. — Но придёт время, и ты будешь править всей Ингамарной, а я её небольшой частью — Хаюганной. Помни, я и мои люди последуем за тобой куда угодно. Хоть в царство каменного бога.

Произнося эти слова, одиннадцатилетний Зимир и не предполагал, что он сдержит своё обещание гораздо раньше, чем его двоюродная сестра станет правительницей Ингамарны.

Гинта продолжала ходить в храмовую школу, главным образом на уроки письма, которые ей нравились, но появлялась она там всё реже и реже. В школе нумадов было интереснее. Она быстрее всех усваивала тануман и вообще легко справлялась с любым заданием. А спустя год уже умела управлять нигмой. Теперь она сама выращивала цветы в своём собственном цветнике, который находился во внутреннем дворике под окном её спальни.

Рост культурных растений ускоряли за счёт сорняков. Дед говорил:

— Бесплодные растения тянутся быстро, у них сильная нигма. Им ничего не стоит поделиться ею с другими, но злоупотреблять этим нельзя. Занимаясь перекачкой нигмы, надо знать меру. Гина не любит, когда обижают её детей. Сорняки тоже её дети, и они ей так же дороги, как и прекраснейшие из земных цветов. Одно дело, когда твоего ребёнка просят поделиться с кем-то избытком пищи, совсем другое — когда у него отнимают необходимое. В борьбе син-тубан есть недозволенные приёмы, и того, кто их использует, никогда не признают победителем. В таннуме запрещённых приёмов гораздо больше. Мы, люди, конечно, вправе что-то изменять в этом мире по своему разумению, но мы не вправе пытаться изменить порядок, установленный богами. Это ещё никогда не приводило к добру. Ты можешь разогнать тучи так, чтобы дождь равномерно прошёл и здесь, в Ингамарне, и, допустим, в соседней Лаутаме, но ты не должна перегонять весь дождь сюда, иначе там начнётся засуха. Ты можешь со спокойной совестью забрать часть нигмы у харвы, которая растёт на холовых полях, чтобы плоды холы были более крупными и сочными, но нельзя отнимать у харвы всю нигму и тем самым губить её. Ведь её корни разрыхляют землю, к тому же она хорошо сохраняет влагу и отдаёт её земле, а значит, и другим растениям, если долго нет дождя. Будешь постоянно забирать нигму у хамьяны — лишишь питания личинок хиннуфара...

— И мы не увидим таких красивых бабочек! — воскликнула Гинта.

Даже мысль об этом казалась ей ужасной. Ночные бабочки хиннуфары были размером с ладонь взрослого человека. Они обладали способностью светиться в темноте. Как часто, гуляя поздним вечером в саду, Гинта любовалась яркими разноцветными огоньками, вспыхивающими в сумерках среди кустов и деревьев. Два года назад Таома говорила ей, что это цветы, которые ночью тайком покидают уснувшую мать-землю и, попросив у звёзд — своих небесных сестёр, немного света, резвятся на воле, пока не настанет утро. Недаром в древнем языке слово амнита имело два значения — "звезда" и "цветок". Правда, второе значение сейчас почти никто не знал. Оно сохранилось только в танумане. Цветы амниты и впрямь были похожи на звёздочки. Они росли всюду и почти круглый цикл — с ранней весны до поздней осени. Первые цветы, которые выткала на своём покрывале Гина-земля, подражая небесному узору.

— Мы не только бабочек таких не увидим, — сказал дед. — Мы и хины не увидим. И нечем будет солить пищу. У соляных камней слишком резкий привкус, да они и животным нужны. Занги и гараны без них просто не могут.

В начале каждого года, кроме последнего осеннего и зимнего, на ветвях деревьев появлялись лиловато-белые коконы длиной с указательный палец взрослого человека. Когда бабочка хиннуфара покидает кокон, он становится ярко-фиолетовым. Вот тут-то и начинается пора сбора хины. Каждый кокон на треть или даже наполовину заполнен светло-серым солёным порошком. Собирают хину в основном дети. Для них полазить по деревьям — не работа, а развлечение. Личинки хиннуфара особенно любят устраиваться на лаках. В периоды сбора хины лаковые рощи звенят от детских голосов и весёлого смеха.

— Хамьяна высасывает из земли много влаги, — говорил дед. — Поэтому на турмовых полях надо забирать у неё нигму и отдавать турме. Но больше хамьяну нигде нельзя трогать. Её листья — корм для личинок хиннуфара. Наевшись, гусеницы заползают на деревья и плетут коконы. Ты ведь заметила, что больше всего хамьяны в лаковых рощах и возле них. А вообще-то она растёт везде, где есть деревья. Её и должно быть много — людям же постоянно нужен солёный порошок. В нашем мире всё взаимосвязано и все друг от друга зависят. И нумады должны помогать богам поддерживать порядок. Божество потому и наделяет человека частицей своей силы. Чем сильнее ты, тем строже с тебя спрос. А когда люди ставят божественный дар на службу своему тщеславию, не считаясь с другими... Однажды это уже привело к большой трагедии.

— Ты имеешь в виду Великую Войну, которая была три тысячи лет назад? — спросила Гинта.

— Не только. Война между гиннарами и валларами1 — лишь часть этой трагедии. Вернее, её завершение. Когда-то вся Сантара была подобна цветущему саду. Пустыня занимала гораздо меньшую территорию. Леса простирались на запад чуть ли не до самого каменного царства Маррона. Говорят, причиной всего, что случилось, была злая воля каменного бога, который хотел расширить границы своих владений. Он мечтал всю Эрсу сделать каменистой и бесплодной. Ему было выгодно соперничество нумадов. Но это не снимает с людей ответственности. Большинство из них становится орудием чьей-то злой воли только по собственной вине. Боги могущественны, но разве не нашими руками они творят на земле зло?

Когда-то на западе красовались величественные города, а между ними зеленели леса и поля, цвели сады. Теперь только мангуры, слуги Маррона, бродят среди развалин, которые постепенно заносит песком. Столицей Сантары считался город Сингатама, где жил верховный правитель. Его называли царём. Страна делилась на шесть минов, правители которых подчинялись царю. У валлонов тогда тоже была царская власть. А горный хребет ещё не отделял наши земли от валлонских. Точнее, хребет не был сплошным. Гиннары и валлары ездили друг к другу, торговали. Сначала они просто соперничали, и никто не помнил, когда соперничество перешло во вражду. Но ещё до этого вражда поселилась в обеих странах. И там, и там кипела борьба за власть.

Среди валларов мало кто изучал таннум. Они не владели нигмой, не знали языка птиц и зверей, не дружили с духами стихий. Они занимались расчётами и строили железных чудовищ. А наши нумады в те времена обладали поистине огромным могуществом. Они даже могли летать. Тогда вообще многие из детей земли умели колдовать, просто в разной степени. Боги надеялись, что люди будут разумно распоряжаться их даром. Сначала так и было, а потом... Некоторые, желая сделать свою скотину более тучной и побыстрее вырастить урожай, отнимал нигму у леса, у диких зверей, а иногда и у растений в чужих садах, у соседского скота. И даже у соседских детей! Тот, у кого было более сильное анх, притеснял других. Слабые искали защиты у могущественных колдунов и соглашались им служить. А те, одержимые жаждой власти, стремились привлечь на свою сторону как можно больше народу. Правители минов не хотели подчиняться царю. Кстати, тогда правителями были в основном самые искусные из нумадов. Война — ужасная вещь, даже когда она ведётся только с помощью стрел, копий и лансы, но что может быть страшней войны колдунов! Они выращивали гигантских зверей, чудовищ, делали великанами своих воинов. Естественно, для этого они забирали нигму у людей, животных и растений. Гигантов надо было кормить. Они пожирали целые стада, для них забивали столько дичи, что леса пустели. Растительность, лишённая нигмы, чахла.

— Значит, тогда все нумады были злые? — спросила Гинта.

— Ну почему же... Некоторые пытались призвать других к благоразумию. Например, основатель нашей династии Диннувир. Он был побочным сыном последнего сантарийского царя Таункара и ещё в раннем детстве обнаружил задатки великого нумада. Законные сыновья Таункара невзлюбили его. Испугались, что его способности позволят ему занять трон. Но Диннувир не рвался к власти. Лет двадцати от роду они уехал из столицы сюда — а Ингамарна тогда была диким и почти безлюдным краем — и занялся выращиванием новых плодовых культур. То, что творилось в стране, внушало ему ужас. Он тщетно пытался образумить враждующих. Как раз назрел конфликт с валларами, и все, кто занимался запрещённым колдовством, говорили, что готовятся к войне с захватчиками, которые вот-вот придут сюда из-за гор. Наверное, то же самое говорили и там, в стране валларов. До сих пор неизвестно, кто начал первый. Война была короткой, но, когда она закончилась, обе страны лежали в руинах.

— А кто победил?

— Да в общем-то никто. И у тех, и у других было страшное оружие. У нас маррунги — неуязвимые каменные чудовища, которые разрушали целые города, ханги — мертвецы, временно оживлённые силой колдунов, огромные звери. Нумады использовали силы всех стихий. Об оружии валларов я знаю мало. Знаю только, что у них были железные чудовища, почти такие же опасные, как наши маррунги... Они стреляли. Там, где они проходили, оставались дымящиеся развалины и ужасная болезнь.

— Болезнь?

— Да. Люди умирали или теряли рассудок. У них вылезали волосы. У тех, кто оставался жив, рождались уроды. Не у всех, конечно, но... Говорят, это творится до сих пор. Прошло три тысячи лет, а в пустыне, на западе, как раз там, где валлары применили это оружие, до сих пор живёт племя уродов.

— Это их называют маркангами?

— Маркангами или марвидами... Правда, некоторые считают, что это не одно и то же. Мы ведь почти ничего не знаем о жителях пустыни. Может, там и не одно племя. После того, как война закончилась, в Сантаре, да и в стране валларов, ещё долго царил хаос. Кругом бродили страшные звери и лишённые разума великаны, живые мертвецы и призраки преследовали людей, от оружия валларов, вернее, от последствий его применения, продолжали гибнуть леса, а полчища маррунгов продолжали уничтожать всё на своём пути. Только вмешательство богов помогло прекратить этот ужас. Но вражда двух племён не прекратилась. И тогда боги изменили облик гор. Бог Хонтор зарастил диурином проходы, по которым можно было ездить из одной страны в другую. С тех пор их разделяет сплошной, неприступный хребет.

— И всё-таки они пришли сюда...

— Пришли. Наверное, в этом тоже есть воля богов, но мне неведомы их цели. После Великой Войны боги отняли у людей письмо. Были уничтожены все записи, и знания передаются только устно. И только среди избранных. Слишком опасно делать знания доступными большинству.

— Но у валлонов до сих пор всё самое важное записывают...

— Их нынешние знания — детский лепет по сравнению с теми, что были у их предков. Да и наши нумады умеют меньше, чем нумады древности.

— А это правда, что нумады древности умели вселять нафф в камень и освобождать её оттуда?

— Вселять умели. А освобождать... Говорят, это мог только один. Его звали Тунгар. Он мог сам вселять свою нафф в камень и выходить из него. А как он это делал, не знает никто.

— А валлоны умели входить в камень?

— Нет, что ты. Из детей воды мало кто изучал таннум. Разве что служители бледной луны да бога тьмы. Среди них были неплохие предсказатели и даже целители.

— Но в песне о битве гигантов говорится, что великан Тунгар сражался с великаном Вальгамом, а этот Вальгам был валларом...

— Он был валларом и, между прочим, другом Диннувира. Они вместе построили святилище водяным богам на берегу Наугинзы.

— То, которое уже три тысячи лет стоит заколоченное?

— Да. А что касается битвы гигантов... Великан Тунгар — это, конечно, маррунг. Огромная статуя, в которую вошла нафф Тунгара. А великан Вальгам... Не знаю, что тут имеется в виду. Вряд ли Вальгам умел входить в камень.

— Дедушка, а маррунги... Они кому подчиняются?

— Они временно подчиняются тому, кто их создаёт. Маррунг — это камень, в который вселили нафф, и он какое-то время служит тому, кто сумел его оживить.

— Какое-то время? А потом?

— А потом маррунгом может овладеть безумие. Это страшнее всего. Но в конце концов нафф в камне засыпает — то есть окончательно попадает во власть Маррона. Ведь цель каменного бога — создать на Эрсе мёртвое, бесплодное царство. Вечное, каменное и застывшее. Чем ближе маррунг к каменному царству, тем быстрее он погружается в оцепенение.

— А больше маррунг никому не подчиняется? Только колдуну, который его создал, и каменному богу?

— Да... Правда, великому Диннувиру удалось укротить одного маррунга. И то лишь потому, что в эту статую заключили душу его любимого зверя. Сингала, которого он приручил ещё детёнышем.

— Дедушка, это тот золотой зиннуритовый зверь, что сидит под арконой недалеко от Хаюганны? Я видела его во сне. И знаешь... Он подчинялся мне! Я позвала его, и он побежал ко мне, как домашний гал.

— Вот как? — поднял брови дед. — А что ты ещё видела в этом сне?

— Город. Очень красивый... И дворец. Огромный сингал сидел на тумбе у ворот, а я позвала его.

— Чудесный сон, дитя моё, — задумчиво произнёс дед. — Диннувир — наш родич. Память предков иногда просыпается в нас.

— А этот маррунг не проснётся?

— Нет, не должен. Не так-то просто разбудить нафф, уснувшую в камне. Нынешним нумадам это не под силу.

— Дедушка, все говорят о великане в Западной пустыне, возле самого царства Маррона. Это и есть Тунгар? Это его нафф спит в каменном великане?

— Не думаю. Тунгар умел выходить из камня. А если он там остался и уснул, то он во власти Маррона, и его не разбудишь.

У старой Таомы было другое мнение на этот счёт.

— Я знаю одно, — сказала она. — Оба эти великана где-то есть. И они ещё проснутся.

— Оба великана — это Тунгар и Вальгам?

— Да. Есть такое поверье. Тунгар и Вальгам оживут. Битва гигантов повторится. Это будет последняя битва, и от её исхода зависит всё.

— Что всё?

— Судьба нашего мира. Эрсы и всех, кто на ней живёт. Между прочим, маррунги могут проснуться. И они уже просыпались. Мне это говорила мать, а ей дед рассказывал. Полтора больших цикла назад, когда в Сантару пришли валлоны, была Ночь Камы. Ты ведь знаешь, что она повторяется через каждые сто пятьдесят лет. Так вот тогда маррунги просыпались. Во всяком случае, тот сингал под арконой изменил позу. Сначала он просто лежал. А когда закончилась последняя Ночь Камы, люди увидели, что он слегка приподнялся, как будто стал готовиться к прыжку, да снова оцепенел. Правда, некоторые твердят, что всё это ерунда, что он сроду был таким.

— Не бойся, Таома, — сказала вдруг Гинта. — Если даже этот сингал проснётся, он ничего тебе не сделает. Я ему не позволю.

— Ты мне не веришь? — нахмурилась она, заметив, что нянька с трудом сдерживает улыбку.

— Конечно, верю. Я нисколько не сомневаюсь — моя госпожа будет самой знаменитой нумадой в Сантаре. Такой же, как её великий предок Диннувир.

— Будущий нумад должен прежде всего уяснить: сила дана ему не для забавы, — говорил дед. — Но чтобы твой дар приносил тебе радость, можешь исполнять кое-какие невинные прихоти. Только делай это осторожно. Не забывай: чем больше ты даёшь одним, тем больше отнимаешь у других. И если хочешь взять, сначала дай.

Одной из прихотей Гинты были ходячие куклы, но дед пока запретил ей заниматься арканатом. Зато другую свою прихоть она вполне могла удовлетворить. Она уже давно мечтала вырастить большие-пребольшие аксы и сафиры. Аксы появлялись во второй половине лета и цвели до конца осени — ярко-алые, пурпурные и тёмно-красные, с резными бархатистыми лепестками и узорчатыми фиолетовыми листьями. Чем ближе к зиме, тем больше становилось тёмных. У иных лепестки казались почти чёрными, а стебли и листья приобретали красноватый оттенок. Сафиры в естественных условиях цвели только осенью. Они были жёлтые, оранжевые и алые, с тёмно-красной или чёрной каймой по краям резных лепестков, с чёрными серединками и красноватыми стеблями и листьями. Самыми редкими считались светло-жёлтые с чёрной окантовкой, но Гинта больше любила золотисто-оранжевые и алые. Дикорастущие аксы и сафиры были примерно с головку годовалого ребёнка, а те, которые Гинта вырастила в своём цветнике, получились раза в три крупнее.

Девочка целый тигм усиленно поливала посаженные в специальные ящики лугву, харву, кангу, вассун и прочую зелень, для роста которой не нужно ничего, кроме воды. Сорная трава неприхотлива и тянется очень быстро, но если хочешь забрать у неё часть нигмы, её надо хорошенько поить. В сезоны дождей сорняки могут перегнать в росте не только цветы, но и кое-какие плодовые деревья. Сантарийцы стараются этого не допускать, во всяком случае, в своих садах и возле жилищ. Колдуну-нигмату всегда найдётся работа.

Гинта слышала, что валлоны не умеют перекачивать нигму и просто вырывают сорную траву. Поэтому в центре всегда плохой урожай. На полях холы выпалывают всю харву, а ведь харва и лугва разрыхляют землю. Холе нужна рыхлая почва, она так лучше растёт. А на полях валлонов она мелкая — с детский кулачок — и совсем не сочная. Если позволить харве расти, как ей вздумается, она забьёт холу и урожая вообще не будет. Надо просто перераспределить нигму, заставить сорняк поделиться ею с холой. Но валлоны ненавидят колдовство и колдунов. И нумадов. Их они тоже колдунами называют — потому что не хотят видеть разницу между обычным колдовством и таннумом. Какое там учение?! Да ещё тайное! Колдовство и только. Это у валлонов есть учения, а сантарийцы дикари. Правда, в последнее время знатные валлоны то и дело приглашают к себе колдунов-нигматов. Некоторые представители валлонской знати хотят, чтобы в их садах и оранжереях росли огромные цветы, а плоды были крупнее и слаще.

Гинта при каждой возможности расспрашивала дядю Таввина о валлонах и не переставала удивляться. Они делают шагающих кукол и повозки, которые ездят без упряжки, а кое в чём беспомощны, словно дети, не прожившие свой первый цикл. Валлоны совсем не умеют лечиться. Мать не может вылечить собственного ребёнка от какой-то пустяковой болезни!

— Сразу зовут лекаря, — говорил Таввин. — А эти их лекари... Я бы им скотину забивать не позволил. Ну сейчас-то валлоны всё чаще и чаще у наших лечатся. Тайком, разумеется.

— А правда, что у валлонов очень слабое анх? — спросила однажды Гинта.

— Не знаю, — подумав, признался Таввин. — Они вообще понятия не имеют, что это такое. И даже не пытаются понять. Они многому учат своих детей, но только не владеть своим анх. Да они и телом-то не владеют. Если человека не обучать человеческой речи, он потом всю жизнь будет мычать, как гун, но стоит ли утверждать, что он от рождения был неспособен разговаривать?

Таввин жил в Среднем городе. Насколько Гинта поняла из его объяснений, Валлондорн — это как бы три города в одном. И отделены они друг от друга каналами, над которыми возведены гигантские мосты. В Верхнем городе — его обычно называли Эриндорн ("город Эрина") — жил сам бог, его слуги — абеллурги, его друзья — абельмины и его женщины — абельханны. В Среднем жили даннелурги — "слуги народа", а в Нижнем, самом бедном, — данны, иначе говоря, народ. Основную часть его населения составляли сантарийцы. Таввин тоже сперва устроился там. Потом закончил школу второй ступени, получил хорошую работу и переехал в Средний город. Выше он и не метил.

— Я и так могу съездить в Эриндорн, — говорил он. — И даже увидеть ихнего бога.

Таввин уже не раз звал Гинту погостить у него в Валлондорне.

— Ничего с ней не случится, — уверял он деда Аххана. — Валлоны не едят детей. Там много наших. Пусть девочка посмотрит, как живут в других местах. Она же ничего не видела, кроме своей Ингамарны.

— Успеет ещё, посмотрит, — отмахивался дед. — А пока ей и здесь не скучно.

Глава 4. Край самых ярких радуг.

Старый Аххан был прав. Как можно скучать, живя в таком дивном краю? Ингамарна... "Страна радужных гор"... Или "край цветных камней". Оба перевода считались правильными. Марр на древнем языке означает "камень", а марна — "каменная" и "горная". А что касается корня -инг-, то даже нумады не знали, какое из двух его значений является первым — "цветной" или "радуга, радужный".

— Нигде радуги не сияют ярче, чем в небе над Ингамарной, — говорили местные жители. — И разноцветных камней здесь больше всего. И даже горы возле Ингамарны цветные.

Чудесный камень диурин добывался почти во всей Сантаре, но особенно им была богата Ингамарна. Кристаллы диурина — голубые, розовые, лиловые, жёлтые или просто прозрачные, как слеза, — росли, образуя всевозможные фигуры, напоминающие то каменные цветы, то деревья, то странных чудовищ. А до чего красивы были пронизанные солнцем пещеры и гроты, из которых с тихим шумом бежали по разноцветным камешкам чистые, прохладные ручьи. Словно настроил кто-то в летнем лесу ледяных дворцов, а они тают и всё не могут растаять. По одной из легенд, диурин вырастил горный бог Хонтор, когда его дядя, царь холода Харранг, похвастался перед ним своими роскошными ледяными дворцами. "Мои дворцы будут лучше, — сказал Хонтор, — потому что никогда не растают".

Большая часть горного хребта состояла их турма. На нижних склонах зеленели леса. Выше всё чаще и чаще попадались проплешины голого камня — серого и голубоватого, местами почти белого; кое-где блестели золотые и серебряные прожилки зиннурита. Диуриновые вкрапления тоже бросались в глаза. Причудливые нагромождения кристаллов переливались на солнце всеми цветами радуги.

Горы над Ингамарной просто пестрели от диурина. Эту часть хребта так и называли — Цветные Горы. К западу они постепенно бледнели и, наконец, становились похожими на ледяные дворцы. Улламарна — "край белых гор". Леса здесь были беднее и растительностью, и диурином. А диурин тут рос главным образом бесцветный. Впрочем, такой тоже ценился.

Считалось, что существуют две разновидности этого камня — горный и лесной, но дед говорил Гинте, что принципиальной разницы между ними нет. Просто в горах преобладает старый диурин, кристаллы которого перестали расти. Зато молодой растёт быстро — примерно на два панта1 в год. А нумады и колдуны могли воздействовать на его нигму так же, как и на нигму растений.

Диурин прекрасно поддавался обработке и издавна использовался как строительный материал. Каждый нумад и колдун умел приблизительно определить возраст камня. Ведь прежде чем строить, следовало выяснить, будет ли он расти дальше, а если будет, то сколько. Валлоны поначалу удивлялись, замечая, что многие сантарийские постройки то и дело меняют свои очертания и размеры. "Надо же, эти дикари выращивают дома!" Разумеется, не каждый в Сантаре строил себе жилище, используя диурин. Это было в известном смысле хлопотно и требовало непременного участия нумада или хотя бы хорошего колдуна-нигмата. Причём такого, которому бы ты безоговорочно доверял. Диуриновые постройки полагалось тщательно оберегать от злого колдовства.

На Ингатам диурина ушло немало, и древний замок правителей Ингамарны от цикла к циклу изменял свой облик. Не весь, конечно, но северная сторона, почти полностью облицованная дивным камнем, обновлялась чуть ли не каждый год. Радужный дворец по праву считался одним из красивейших дворцов Сантары. Человек, который, глядя на него, попытался бы уяснить принципы планировки, обязательно попал бы в тупик. Тут, похоже, не было никаких принципов и никакой планировки. Разве ребёнок, берущийся лепить из глины фигурку, может точно знать, что у него в конце концов получится? Тот, кто давным-давно начинал строительство этого замка, тоже ничего не знал наперёд. И тот, кто продолжал... Главное — чтобы получалось красиво. И не так, как у других.

В основном дворец был построен из голубовато-серого турма и белого сурдалина. На отделку пошли и хальцион, и зиннурит, и разные породы дерева, но прежде всего, конечно, диурин. Как старый, так и молодой, продолжающий расти. Внутренние помещения в Сантаре обычно отделывали деревом, а из камней — сурдалином и хальционом. Они хорошо регулировали температуру: зимой сохраняли тепло, а в жаркие периоды создавали прохладу.

Большинство жилых комнат замка было устлано коврами, а полы залов, коридоров и купален пестрели затейливыми мозаичными узорами. Мозаика украшала также дно многочисленных фонтанов и бассейнов Ингатама, но на стенах дворца её почти не было. Сантарийцы предпочитали покрывать стены росписями и рельефами. Диуриновые рельефы постоянно менялись, да и росписи то и дело обновляли. В Сантаре не любили ничего застывшего, неизменного. Но с другой стороны, не имели обыкновения всё разрушать и уничтожать без следа. Поэтому в Ингатаме сохранились и весьма древние изображения. Гинта знала, что изваяние сингала, стерегущего центральные ворота, едва ли моложе самого дворца. На закате фигура из золотистого хальциона становилась огненной, а ярко-жёлтые диуриновые глаза горели в темноте, как у настоящего сингала. Дедовы ученики зажигали их каждый вечер. При помощи анх диурин можно было заставить светиться и погасить, но те, кто не обладал сильным анх, не терялись. Не так уж и трудно поместить светильник в диуриновую оболочку. Диуриновые лампы и фонари украшали все дома и улицы сантарийских посёлков. Даже самые глухие лесные селения Ингамарны по вечерам сверкали разноцветными огнями.

Гинта пока не умела воздействовать на нигму диурина — это потрудней, чем управлять нигмой растений, но зажигать диурин она научилась довольно быстро. Дед, правда, говорил, что не стоит тратить на это своё анх. Почти все фонари и лампы в Радужном замке были обыкновенными светильниками в диуриновой или хальционовой оболочке. Хальционовые горели мягким, приглушённым светом, диуриновые как правило ярче, поскольку этот камень отличался большей прозрачностью, особенно молодой. Непрозрачный диурин встречался реже. Его использовали в основном для скульптур и рельефов. Его свет был неярким, но густым и глубоким, как свет хальционовых фонарей.

Гинта добилась у деда разрешения каждый вечер зажигать голубого хеля. Статуя божественного зверя из старого полупрозрачного диурина украшала фонтан в том маленьком внутреннем дворике, где находился цветник Гинты. Цветников, оранжерей, открытых и закрытых внутренних дворов и двориков в Ингатаме было не счесть.

— В вашем дворце можно заблудиться, а уж в саду и подавно, — сказал деду Аххану валлонский наместник, когда приезжал осенью по какому-то делу. — Я никак не могу понять, где кончается сад и начинается лес.

— А разве это так важно? — спросил дед.

— Но ведь в сад могут забрести дикие звери...

— Они и так сюда приходят.

— И вы не боитесь за свою внучку?

— Моя внучка любит играть с ними. Крупные хищники здесь не появляются. Сингалы и вунхи достаточно разумны, чтобы не нарываться на неприятности и не конфликтовать с тем, кто сильнее и умнее. Что им делать возле человеческого жилья, если в лесу полно добычи? Наши охотники не истребляют животных ради удовольствия, так что дичи в лесах Ингамарны хватает всем.

— Хмм... Да-а... И всё же, как без ограды? Сколько уже езжу по Ингамарне, смотрю и не могу понять, где тут сад, где лес, а где посёлок начинается... А ваш замок — словно город в лесу!

В Ингамарне не было городов, но сантарийский посёлок мало отличался от города, разве что размерами. Здесь старались не вырубать лес, расчищая место для нового селения, а строить так, чтобы каждый дом, каждая улица и даже каждая изгородь органично вписывались в пейзаж, созданный природой. Сантарийцы, конечно, рубили деревья, но только в силу необходимости. И в городах, и в посёлках Сантары дома утопали в зелени и цветах, а прямых улиц было очень мало. Ведь не срубать же высокую аркону, дающую каждый год такие чудесные плоды. Или развесистый хаг, в тени которого порой собирается для отдыха и бесед чуть ли не вся деревня.

Стены домов и ограды покрывались рельефами или росписями, чаще всего растительным орнаментом. И нарисованные узоры не всегда можно было сразу отличить от растущих вокруг жилья цветов. В Сантаре любили украшать улицы статуями. И в больших городах, и в маленьких селениях чуть ли не на каждом углу стояли искусно изваянные и раскрашенные фигуры людей, богов, животных или каких-нибудь странных, диковинных существ — красивых и безобразных, забавных и устрашающих, создать которых могла лишь неукротимая, причудливая фантазия сантарийцев.

Как изумлялись валлоны, попав в Ингамарну, в эти "жуткие дебри", когда видели в деревнях чистые улицы, вымощенные разноцветными камешками или гладко утоптанными черепками, петляющие среди цветников, кустов и деревьев, которые заботливо простирали свои ветви над яркими расписными крышами. А с крыш смотрели диковинные птицы, не то живые, не то сделанные — не сразу разберёшь. У ворот своих домов сантарийцы любили сажать хищников: у кого сингал, у кого вунх, у кого харгал, изваянные столь искусно, что от неожиданности можно было испугаться. Столбы ворот часто делали в виде фигур — воинов с копьями, божественных близнецов или каких-нибудь добрых лесных божков. Двери и стены помещений для скота обычно украшали изображениями трингов. Если кто-нибудь из этих проказливых демонов и пожалует во двор, пусть видит, что тут уже есть хозяева. Друг с другом они предпочитают не ссориться.

Валлонов удивляло количество изваяний не только на улицах, но и в жилищах сантарийцев. Даже у самых бедных в доме и во дворе стояли священные изображения нафтов — покровителей семьи. Души предков всегда витают возле жилья своих родичей. Они должны видеть, что их здесь считают живыми и даже хранят их изваяния — якобы заботясь об их нао, хотя, конечно, нао у них уже нет и статуи эти не имеют никакого портретного сходства с умершими. Изображения нафтов условны. В Сантаре ещё в глубокой древности сложилась особая манера изображать духов-покровителей. Здешние мастера, пожалуй, только в этом и придерживались какого-то канона. Изваяния нафтов вырезали из дерева лунд или лепили из глины. Это были прямо стоящие фигуры со сложенными на груди руками, огромными глазами, неправдоподобно тонкими талиями и длинными ногами. Признаков пола они не имели — души и не могут их иметь. У нафф вообще нет образа. Нафтов как правило делали ученики ваятелей — чтобы набить руку. Зрелые мастера слишком ценили время, чтобы тратить его на работу, не требующую воображения. Фигурки предков ставили возле очага, у дверей, у дворовых колодцев. Столбцы ворот и изгородей часто вытачивали в виде нафтов. Их статуэтки обычно красовались в каждом углу окружавшей усадьбу ограды. Нафты охраняли своих потомков.

В Сантаре считалось, что каждый живой человек обязательно должен иметь свой наор — статую-портрет. И чем больше сходства с оригиналом, тем лучше. Ведь искусно сделанное изображение человека — хранитель его нао. Нафф теснее связана с тонким телом, чем с плотным, и, покинув гинн, ещё долго цепляется за нао. Можно сказать, нао ещё долго держит нафф, не давая ей улететь от умирающего тела. Поэтому когда человек тяжело заболевал, рядом с его ложем ставили его наор. Если гинн повреждено и покинуто нафф, нао тоже слабеет, и должен быть прочный, неповреждённый двойник плотного тела, в котором бы нао нашло опору. Разумеется, оно не может входить в статую, но портретное изваяние, особенно если оно из камня, способно долго удерживать нао на земле, не позволяя ему раствориться в наоме. А пока нао сильно, оно не даёт душе улететь. Когда человек умирает, его нафф, нао и гинн отделяются друг от друга. Но пока они рядом, их легче соединить снова и вернуть человека к жизни. Конечно, если гинн очень сильно повреждено или ослаблено болезнью, никакой наор не поможет восстановить триаду, но всё же лучше иметь такого хранителя. Этим и объяснялось огромное количество ваятелей в Сантаре. Для них всегда находилась работа. Богачи заказывали свои статуи чуть ли не каждый год, а своим детям ещё чаще, особенно в течение первого цикла жизни, когда человек растёт и изменяется очень быстро. Состоятельные семьи как правило имели личных скульпторов, которым они платили столько, что мастера были едва ли беднее своих покровителей.

Наоры чаще всего делали из белой и жёлтой глины — самого дешёвого материала. Их можно было расплавлять и обесцвечивать в горячем растворе хивы, а получившуюся массу использовать снова. Люди небогатые, не желая тратиться на материал, обычно переплавляли свои старые наоры, чтобы было из чего делать новые. Состоятельные сантарийцы хранили все свои наоры и предпочитали статуи из дерева, металла и даже камня.

После смерти человека его каменные изображения уничтожались, и следили за этим очень строго. Того, кто пытался сохранить каменную статую умершего, могли заподозрить в запрещённом колдовстве. И если подозрения оправдывались, виновного постигала суровая кара.

Каждый ребёнок знал об одном чудесном свойстве аллюгина — странной зеркальной субстанции, которая могла быть и жидкой, как вода, и застывать, как лёд, причём независимо от температуры. Аллюгин покрывал стены нижних пещер горного хребта. Доступ туда имели только белые тиумиды, служители бога мёртвых. Вообще-то спуститься туда мог кто угодно, но это было небезопасно, и люди предпочитали не рисковать, вторгаясь во владения Ханнума.

Считалось, что аллюгин — это часть той первичной материи, которая существовала изначально и из которой был создан мир. Даже великие нумады древности не знали всех свойств аллюгина, но одно из них заключалось в том, что он мог хранить суннао умершего. Когда человек умирает, его гинн отдают матери-земле, нафф возвращается к отцу-Нэффсу, а нао теряет форму и растворяется в наоме. Но часть нао, его тонкий слой — суннао — на время поселяется в аллюгине, и все изменения, происходящие с мёртвым телом, отражаются на суннао.

Застывший аллюгин похож на зеркало. Но это необычное зеркало. Глядя в него, можно увидеть своё отражение, а можно и ничего не увидеть. А иногда в нём начинают проступать черты тех, кого уже нет на свете. Гинта знала историю о том, как валлоны, едва появившись в Сантаре, увешали аллюгиновыми зеркалами свои дома. Это ж надо было забраться в нижние пещеры и вынести оттуда то, что принадлежит Ханнуму! Боги не прощают такой наглости. Не всякий порог можно переступать с топотом и шумом. Не во все двери можно вваливаться без спроса, так, как будто ты везде хозяин. Валлоны тогда здорово поплатились за свою бесцеремонность.

— Жаль только, они не сделали из этого полезных выводов, — сказал дед на одном из занятий с ольмами. — Ладно хоть, в пещеры больше не суются.

— А сколько времени суннао хранится в аллюгине? — спросил кто-то из учеников. — Пока тело не истлеет совсем?

— Нет, гораздо меньше. Пока идёт процесс разложения мягких тканей. Потом суннао покидает аллюгин и тоже растворяется в наоме. Но суннао можно оставить в аллюгине навсегда, если сохранить каменное изваяние умершего. Ведь недаром считается, что каменный наор — лучший хранитель нао. Тонкое тело не может войти в камень — у того слишком жёсткая и плотная структура, но камень содержит вещество марр, а оно обладает способностью особым образом воздействовать на наому. Это одна из загадок, которую не могли разрешить даже великие нумады прошлого. Каменное изваяние человека способно удерживать возле себя его нао, если оно отделилось от плотного тела, а человек находится в бессознательном состоянии. Когда он умирает, его нао растворяется в наоме, но не сразу. Суннао на время задерживается в Нижнем Мире, в аллюгине. Это дань, которую каждый отдаёт Ханнуму. Но потом и суннао должно слиться с наомой. А если где-то сохранилась каменная статуя умершего, суннао остаётся в аллюгине. Каменный двойник не отпустит его в Верхний Мир. Когда тело в могиле истлеет окончательно, образ в аллюгине немного поблекнет, потускнеет, как будто подёрнется лёгкой дымкой, но он останется там. До тех пор, пока статуя не будет уничтожена. И хотя это не целое нао, а лишь его тонкий слой, оно всё равно способно притягивать к себе нафф умершего. Сохранить в аллюгине суннао покойного — значит сделать его душу добычей для злых колдунов. Нафф в промежутках между воплощениями витает над землёй. И её можно соединить с каким-нибудь из её прежних нао, если оно сохранилось в аллюгине. Повторяю: это не полноценное нао, но его можно соединить с душой. Выйдя из тела, нафф забывает почти всё о жизни, проведённой в этом теле, но есть приёмы, при помощи которых злые колдуны вызывают нафф и соединяют её с образом в аллюгине. Слившись с тем, что является частью тонкого тела, которое у неё было в одной из жизней, нафф начинает вспоминать эту жизнь. Воспоминания эти отрывочны и мучительны. И можно разбудить в нафф умершего злобу, желание мстить. Соединив душу покойного с остатками его нао, некоторые колдуны способны на время извлекать это нафао из аллюгина. Это называется: заставить мёртвого выйти в наому. Его образ может являться живым. И если тех, кто причинил покойному зло, уже нет в Среднем Мире, его жуткое нафао может преследовать их потомков — чаще всего ни в чём не повинных людей. Обычно оно преследует того, на кого укажет колдун. Ведь это нафф, в которой перемешались смутные воспоминания о многих жизнях. Она подобна безумцу, в чьей голове всё перепуталось. Есть, конечно, очень мудрые нафф, и ими управлять нельзя. Но таких гораздо меньше, чем хотелось бы.

— Но ведь суннао всё равно на какое-то время остаётся в аллюгине, — сказала Гинта. — И можно им воспользоваться, даже если не сохранилось каменное изваяние...

— Нет, — покачал головой дед. — Процесс разложения начинается сразу после смерти. И всё, что происходит с телом, отражается в зеркале. Суннао выглядит так же, как тело, лежащее в могиле, если, конечно, нет каменного двойника. Нафф никогда не соединится с таким суннао. Она страшится разложения и даже одного этого зрелища. Но на всякий случай в течение первого тигма после погребения белые тиумиды каждый день творят над могилой особые заклинания, защищая душу мёртвого от чьих-либо козней.

После этой беседы Гинта поняла, почему люди с опаской поглядывают на ваятелей, работающих с камнем. У талантливых мастеров обычно сильное анх, и среди них немало колдунов. Все скульптурные мастерские в Сантаре были под контролем нумадов, которые следили за тем, сколько и для кого изготовлено наоров и не делает ли кто каменные изображения умерших.

Люди знали: камень — лучший хранитель нао. И всё же некоторые боялись заказывать каменные наоры для себя и своих близких. А кое-кто вообще не решался украшать жилище каменными изваяниями, предпочитая статуи из дерева, металла или глины. Слишком прочно укоренился в душах сантарийцев древний страх перед маррунгами. Нафф, помещённая в камень, остаётся в нём навеки. Статуя, в которую вселили нафф, становится маррунгом, слугой Каменного бога. Маррон — один из первых богов. Его могущество велико, и в самих камнях заключена таинственная сила, неподвластная человеку. Нумады прошлого умели вселять нафф в камень. Теперь этого не умеет никто, и даже заклинания такие давно забыты, а страх перед каменными изваяниями остался.

В Радужном замке статуй из камня было предостаточно, но Гинту это не пугало. Она привыкла считать, что искусство деда Аххана и его учеников надёжно охраняет и замок, и его окрестности от злого колдовства. Изваяний, которые украшали Ингатам, хватило бы на небольшой город. Да это собственно и был целый город. В древнем языке слово тама означало "укрепление, поселение, замок, город". Когда-то разницы между этими понятиями практически не существовало, о чём и говорили многие сантарийские наименования. Корень -там— можно было встретить в названиях замков (Ингатам, Уллатам), минов (Лаутама) и в названиях городов (Тиннутама, Сарутама).

Ингатам — Радужный замок, а точнее, наверное, Радужный город — представлял собой поистине чудесное зрелище: древний дворец, вокруг которого располагались поздние постройки, менее величественные, но такие же красивые, а между ними — сады, цветники, площадки с фонтанами, пруды, соединённые ямногочисленными каналами, тенистые рощи и солнечные лужайки. По вечерам Ингатам сиял разноцветными огнями. Над крышами, мостами и арками горели фонари их диурина и хальциона, и всюду — среди кустов и деревьев, над гладью прудов и фонтанов — светились и мерцали в темноте диуриновые статуи — боги, люди, звери, причудливые растения. Были и целые скульптурные группы. Ученики старого Аххана зажигали их почти каждый вечер. Гинта теперь тоже умела это делать. С тех пор, как она начала учиться таннуму, её любимым местом стал маленький дворик под окнами её покоев. Уютный дворик, окружённый молодыми акавами, с цветником и фонтаном, в центре которого красовалась голубая диуриновая статуя хеля. Бортики фонтана из белого полупрозрачного диурина, а также его дно, выложенное мозаикой из белых, голубых, лиловых и розовых диуриновых камешков, можно было зажигать, как и фигуру хеля, и смотрелось это здорово. Пол вокруг фонтана украшала крупная мозаика из белого сурдалина и фиолетового хальциона с вкраплениями серебристого зиннурита и голубых диуриновых звёздочек. Их Гинта тоже иногда зажигала. И стояла посреди дворика, любуясь своим сказочным царством. С трёх сторон двор окружал цветник, соединённый с замком небольшой оранжереей. Таким образом часть цветника была на улице, часть в помещении. Когда ударили холода, Гинта почти всё свободное от занятий время проводила в оранжерее, выращивая свои любимые аксы и сафиры. Она очень жалела, что нельзя вырастить в зимнем саду1 хеймоны — самые поздние цветы, которые распускались незадолго до первого снегопада. Хеймоны — предвестники зимы. Они росли только на воле. И только ветер разносил их семена. Посаженные человеческими руками, они не давали всходов. Цветы холодного бога, пасынки земли...

Гинта часто вспоминала, как больше года назад выбегала по утрам в свой любимый дворик с фонтаном. Было прохладно. Над застывшим осенним садом серебрился туман, голубой хель нежно светился в прозрачном утреннем воздухе. Цветов в саду уже не было, лишь белые и бледно-голубые хеймоны с плотными, словно выточенными из светлого сурдалина лепестками чётко выделялись на фоне потемневшей, пожухлой зелени. Казалось, всё вокруг онемело, замерло в ожидании чуда. Какого? Гинта не знала. Но каждое утро, открывая глаза, она словно не просыпалась, а ещё глубже погружалась в сказочный сон, полный смутных, волнующих душу предчувствий...

Глава 5. Осенние грёзы.

В конце лета Гинте исполнилось семь лет. Прозанимавшись в группе ольмов около года, она умела больше, чем те, кто учился в школе Аххана уже третий год. Поздней осенью и зимой занятия проходили в основном в помещении. Ольмы усиленно зубрили тануман и работали в зимнем саду, ухаживая за плодовыми растениями, а заодно и учась управлять нигмой. Гинте нигма подчинялась лучше, чем иным мангартам. На неё смотрели с уважением, некоторые с завистью. В общем-то все относились к ней по-дружески, но друзей у неё в школе нумадов не было. Да и в храмовой школе тоже. Она ходила туда всё реже и реже. И даже разлюбила игру в лин-лам. А разговоры прежних подружек казались ей такой невыносимо глупой трескотнёй, что порой просто её раздражали. Гинта не страдала от одиночества. Несмотря на свой юный возраст она уже привыкла к ощущению какой-то обособленности, отстранённости от всех. Она не знала, почему ей так знакомо и привычно это ощущение. И почему ей так знакомо чувство радости, которое переполняло её во время работы с нигмой. Всё это уже было... Наверное, тогда, когда огромный зиннуритовый сингал охранял дворец в городе с широкими площадями и бежал к ней по первому зову. Когда-то она уже была одинока. И привыкла к этим взглядам снизу вверх. Сейчас она опять ловила на себе такие взгляды, хоть и была самой маленькой в школе. И вообще во дворце.

Осенью у Гинты появился необычный друг. Мангал. То, что нумады приручают диких зверей, в Сантаре никого не удивляло, но, во-первых, Гинта ещё не была нумадой, а во-вторых, приручить мангала пока не удавалось никому. Размерами мангалы лишь чуть-чуть превосходили своих безобидных родичей, с незапамятных времён живущих бок о бок с человеком, но охотники боялись их больше, чем вунхов, сингалов и даже харгалов, которые иногда зимой спускались с гор в нижние леса. Люди вообще боялись этих зверьков. Многие считали их вирунгами — коварными лесными демонами, имеющими обыкновение превращаться в различных животных и якобы чаще всего в мангалов. Особенно пугал их странный, совершенно не звериный ум. Казалось, они не только понимают человеческую речь, но и читают мысли. А их злопамятность уже давно вошла в поговорку. Если ты обидел мангала, даже случайно, жди беды. Встретив в лесу этого зверька, лучше сделать вид, что не заметил его, и, шепча заклинания, убраться подальше. Он, конечно, первый не нападает, но мало ли... И ещё: никто никогда не слышал голоса мангала, кроме, разве что, фырканья и шипения. Эти зверьки не рычали, не мяукали, не лаяли. В Сантаре даже была поговорка — "Нем, как мангал". Создавалось впечатление, что они общаются мысленно и умеют внушать — не только животным, но и людям. Возможно, в этом и была причина странного, безотчётного страха, который они вызывали у людей. Зачем они внушали его? Потом Гинта поняла, что это один из способов самозащиты.

Тинг, как она назвала своего четвероногого друга, приполз в дворцовый сад, истекая кровью. Он был ещё почти детёныш и, по-видимому, рискнул напасть на слишком крупную добычу. Скорее всего, на занга, который и поддел его рогами. Гинта нашла зверька под кустами тиги, принесла в свои покои, сама залечила рану и кормила его, пока он не поправился достаточно, чтобы вернуться в лес. Он был очень красив — серебристо-серый, с белыми кисточками на ушах и белым кончиком длинного, пушистого хвоста. Из-за расцветки Гинта и назвала его Тингом. В переводе с древнего языка это означало "серебряный" (от тин "серебро"). Мангал прожил в замке дней десять, не подпуская к себе никого, кроме Гинты. Однажды утром он исчез.

— Он не вернётся, — сказал дед. — Не грусти. Ты же знаешь, мангала невозможно приручить. Хорошо уже то, что он принял твою помощь. Лесные духи будут благосклонны к тебе.

— А я к нему уже привыкла, — вздохнула Гинта. — Если бы он знал, как я по нему скучаю, он бы обязательно ко мне пришёл. Хотя бы ненадолго.

На следующий день мангал вернулся. Проснувшись, Гинта увидела его на подоконнике. Зверёк сидел и внимательно смотрел на неё своими огромными синими глазищами. Наверное, от его взгляда она и проснулась.

— А вы с ним похожи, — пошутил однажды мангарт Хамид. — И глаза у вас похожи, и вообще... Вы оба непонятно кто.

— Как это "непонятно кто"? — удивилась Гинта. — Он вообще-то зверь, а я человек.

— Он необычный зверь, — задумчиво сказал Хамид. — Да и зверь ли?

— Ну уж я-то человек, — засмеялась Гинта. — В этом вряд ли кто-нибудь сомневается.

— Если бы ты не выросла у меня на глазах, я бы решил, что ты богиня, — признался юноша. — Одна из настоящих гинт. Мангалы ещё никогда не привязывались к людям.

Тинг навещал Гинту по несколько раз в тигм. И по-прежнему никого, кроме неё, к себе не подпускал. Впрочем, юный мангал вёл себя в гостях вполне благопристойно. Он не тронул в саду ни одной птицы и вообще не охотился возле замка, хотя любопытные занги появлялись здесь часто и даже пили из дворцовых фонтанов. Огромные сторожевые вунхи сворачивали в сторону, издали завидев бегущего по саду Тинга. Они не то чтобы боялись. Они словно повиновались какому-то безмолвному приказу. Его приказу. Он действительно умел внушать. Гинта читала по глазам Тинга все его желания и настроения. Или почти все. Иногда у неё возникало ощущение, что он понимает её даже лучше, чем она его. Может быть, мангалы действительно понимают человеческую речь и ловят мысли на расстоянии? Во всяком случае, Гинта заметила, что Тинг прибегал, когда ей было особенно тоскливо. Порой ей казалось: ещё немного — и она услышит его голос. Стоит только сломать какую-то незримую преграду. Во сне ей это иногда удавалось. Она слышала голоса. Множество голосов. Она разговаривала то с птицей, то с деревом, то с рекой. То с кем-то невидимым, затаившимся на дне маленького лесного озера, над которым качали белыми головами роскошные хаммели. Гинта раздвигала их и пыталась сквозь воду рассмотреть того, кто её звал. И видела только серебристо-голубые искры, мерцающие в таинственной глубине озера. Как будто там утонул кусочек звёздного неба. А потом одна звезда начинала расти, постепенно превращаясь в солнце. Впрочем, солнце и есть звезда. Голубовато-белая звезда, далеко не самая большая и яркая во вселенной.

— Наше солнце не центр всей Энны, — говорил старый Аххан. — Оно лишь центр нашего маленького мира. А таких миров миллионы.

По вечерам Гинта любила приходить к деду, и они подолгу беседовали в его покоях с огромным диуриновым камином, узоры на котором менялись почти каждый тигм. Именно здесь дед научил её зажигать диурин и даже показал, как перераспределять нигму между кристаллами этого чудесного камня. Были вечера, когда дед и внучка разговаривали только на танумане. Гинта начала изучать тайный язык позже других ольмов — ведь Аххан взял её в ученицы через пять тигмов после того, как набрал самую младшую группу, и Гинте следовало поскорее их догнать. Поэтому её обучение началось в комнате с камином.

Особенно хорошо запомнился первый урок. Гинта сидела на пушистом ковре, глядя на диуриновые узоры и цветы, загадочно мерцающие в полумраке комнаты, и слушала деда.

— Тануман — язык, которому когда-то боги научили первых людей. Многие его слова и корни есть в современном сантарийском и валлонском, но сам древний язык знают лишь избранные. Те, кто способен понимать не только значения слов, но и смысл звуков. Знающий тануман понимает и людей, и зверей. И даже богов, если тем угодно с ним пообщаться. Ведь по сути существует один язык, на котором говорят все, но по-разному. Каждый владеет им настолько, насколько ему позволяют его разум и особенности его телесного строения. Боги дали язык всем — людям, животным и даже растениям. Человек — самое сложное из созданий богов. У него самый развитый нум, да и гортань устроена более тонко и совершенно, чем у зверей, поэтому речь человека членораздельна. К тому же люди сами способны создавать. Они построили дома, сделали оружие, посуду, научились ваянию и живописи. Зажив самостоятельно, они создали свой язык — разумеется, на основе того, что им дали боги. Люди придумали много новых слов, но забыли первоначальный смысл древних корней, не говоря уже о значении звуков. Поэтому сейчас далеко не все понимают животных. И даже речь чужеземцев. Ведь не все же сразу поняли валлонов.

Дед сделал паузу. В комнате сгущались вечерние сумерки, и диуриновые узоры на камине, повинуясь воле нумада, вспыхнули и засветились ярче, бросая разноцветные блики на светлый ковёр и увешанные белламами1 стены. На двух больших белламах, которые украшали стену напротив камина, были изображены в полный рост минаттан Ранх и его жена Синтиола. Оба в роскошных праздничных одеяниях, преисполненные величия, юные и прекрасные, как боги. В полумраке они казались живыми. Вот-вот сойдут с полотен и заговорят. Отец бы, наверное, взял Гинту на руки и посадил к себе на колени. Мина часто сидит на коленях у своего отца. Она и не подозревает, как ей иногда завидует её подруга аттана, наследница Ингамарны и будущая хозяйка Радужного замка... А мать бы по вечерам пела ей песни. У неё, наверное, был самый красивый и нежный голос. Говорят, она была самой красивой женщиной Ингамарны. Гинта никогда такой не будет. Девочка вздохнула. Ну и ладно, что тут поделаешь... Зато она уже учится таннуму. Её анх опережает возраст. Может быть, когда-нибудь она станет самой мудрой женщиной Ингамарны.

В стенной нише между белламами стоял нафт — фигура из дерева лунд в три локтя высотой. Гинту всегда немного пугало загадочное узкое лицо с огромными, слегка раскосыми глазами. Радужные оболочки были сделаны из редкого тёмно-синего диурина и в полутьме казались совершенно чёрными. Временами они чуть-чуть светились, хотя их никто не зажигал. Дед говорил: это значит, что рядом кто-нибудь из предков. Чья-то нафф, летающая над землёй в промежутке между воплощениями. Гинта побаивалась нафтов, хоть и скрывала это — неприлично бояться своих родичей, которые даже после смерти охраняют тебя и твой дом. А ей и подавно не пристало пугаться таких вещей. Она ученица нумада. Таннум — знание для избранных, для тех, кто не боится переступать грань между мирами. Это очень зыбкая грань, и люди иногда нечаянно переступают её. Нумад делает это осознанно. И только тогда, когда надо. А иногда это просто необходимо. Даже если страшно. Даже если ты знаешь, что можешь не вернуться.

Над нишей с нафтом висел диуриновый светильник в серебряной оправе. В комнате было ещё три таких светильника. Сейчас они не горели. Если их все зажечь, станет совсем светло, но Гинте больше нравился полумрак. Она смотрела на диуриновые узоры камина и думала о том, что скоро его начнут топить. Он будет не только светить, но и греть.

— Значит, боги дали свой язык и людям, и животным... Но ведь звери совсем не произносят слов. Разве что птица ванг...

— Да, животные пользуются в основном звуками, реже слогами. И те же звуки они произносят не так, как мы. Да и мы произносим их по-разному. Уже хотя бы потому, что у нас у всех разные голоса. Или твой голосок, или голос кузнеца Зумбара. Твою речь можно сравнить с пением птички тьюми, а речь Зумбара — с мычанием гуна.

С этим Гинта не могла не согласиться. Зумбар говорил медленно, растягивая слова. Голос у него был низкий, гудящий — и впрямь как мычание гуна.

— А Таома иногда квохчет, как сарка! — засмеялась девочка.

— Вот видишь. Все мы похожи, ибо все мы дети одной матери. Мы похожи и в то же время мы все разные. Поэтому нам порой очень нелегко понять друг друга. Но ты же знаешь: маленький ребёнок не умеет говорить, произносит одни звуки, однако мать его понимает. А звери... Два года назад ты заплакала, когда услышала крик птицы фийры. Почему ты заплакала?

— Не знаю... Мне стало её жалко.

— Почему?

— Не знаю. Я просто поняла, что ей грустно и... вообще плохо.

— Она кричала, потому что потеряла птенца, — сказал дед. — Птица фийра кричит именно так, когда ищет потерянного птенца.

— Я этого не знала.

— И всё-таки заплакала. Значит, ты что-то поняла, уловила её настроение. Я должен был ещё тогда присмотреться к тебе повнимательней.

Уроки у камина продолжались всю осень.

— Мы называем древний божественный язык тануманом, — говорил дед. — Корень тан означает "тёмный, тайный". Тануман — это "тайное значение, скрытый смысл". Если ты хочешь понять какой-нибудь звук или незнакомое слово, ты сосредотачиваешь своё анх вот здесь.

Он показал на темя.

— Мы уже много раз делали это упражнение. Слово состоит из звуков, а их смысл одинаков в любом языке. Или почти одинаков. Все употребляют в своей речи одни и те же звуки, только в разных сочетаниях. Количество этих сочетаний неисчислимо, но все они неслучайны. Каждое имеет смысл, только более точный, чем звук. Ты при помощи анх расчленяешь слово, и в твоей голове возникает истинный смысл сказанного. К тому же многие сочетания звуков в словах нынешнего языка являются как бы осколками древних слов. Ты ведь уже заметила, что божественный язык похож на сантарийский и на валлонский. Люди сделали много всяких вещей, изобрели ремёсла, искусство, науки. И для всего они придумали названия, используя при этом то, что им было дано изначально, — божественный язык. Первоначальный смысл древних корней постепенно забывался, не говоря уже о значении отдельных звуков. Ты восстанавливаешь этот утерянный смысл, вычленяешь его из речи людей и животных. Боги дали имена всем тварям, населяющим землю, растениям, камням, небесным телам, дождю, ветру... Потом люди сами обустраивали свою жизнь и создавали новые слова. Конечно, на основе первого языка, но всё равно это уже был другой язык. Со временем они даже придумали новые, более простые и удобные названия для того, что уже было названо. Постепенно в разных местах язык начинал звучать по-разному, и чем дальше, тем больше он изменялся, но для колдовства был необходим божественный язык. Поэтому колдуны всегда соблюдали чистоту танумана. Так и повелось, что древним языком пользовались колдуны, а другим, более новым, подвижным, быстро меняющимся — люди, далёкие от тайных знаний. Оба языка были письменными, и для передачи их на письме использовали одни и те же знаки. После Великой Войны боги отняли у людей письмо, все записи были уничтожены и многие заклинания забыты.

— Например, как вселить нафф в камень?

— Да. Или как отнять у человека нафф, не повреждая его плотного тела. И кое-что ещё.

— После той войны боги сделали людей слабее?

— Боги не отняли у людей способность управлять собой и миром, но заставили кое-что забыть из тайных искусств. То, что может повредить самим же людям...

— Выходит, они обращаются с нами, как с неразумными детьми!

— Беда не в этом. Беда в том, что никакие боги не смогут образумить людей и уберечь их от ошибок, если люди сами не поймут некоторых вещей. Битва гигантов закончилась битвой богов, и добрые боги победили. По легенде, они заставили Маррона дать клятву больше не вмешиваться в людские дела. Он поклялся, но сказал: "Люди и без моего вмешательства рано или поздно сделают то, что мне надо. Я ничего не буду делать. Они сами погубят себя, эти жалкие твари, которых вы создали для собственного удовольствия. Они не станут лучше от того, что вы уменьшите их силу. Тогда уж совсем лишите их частицы своего божественного анх. Иначе они не успокоятся. Я же говорил — лучше было вообще без них обойтись".

— А почему он так уверен, что мы сделаем то, что ему надо? И что ему надо? Чтобы Эрса стала каменистой и бесплодной?

— Да. Чтобы она превратилась в царство камней. Вечное и неуязвимое.

— А камень действительно неуязвим, если в нём заключена нафф?

— Увы, это так.

— Но эти заклинания забыты, а надписи уничтожены...

— Дело не только в заклинаниях. Валлоны почти не умели колдовать, однако в том, что на западе сейчас бесплодные земли, есть и их вина. Они не делали маррунгов, но их оружие было не менее страшным. А самое страшное то, что Маррон прав. Людям по-прежнему неймётся.

— Значит, битва гигантов всё же повторится?

— Хотелось бы верить, что нет, — вздохнул дед. — Но похоже, есть люди, которые способны разбудить древнее зло.

— И где они, эти люди?

— Они могут быть где угодно, даже рядом с нами. Существует поверье, что на западе, в Белом Городе, до сих пор живут белые колдуны, заклинатели душ. Ты же знаешь, тревожить мёртвых нельзя, это всегда осуждалось. А в древней Уллатаме были люди, которые тайно занимались такими вещами.

— Уллатама — самый дальний западный город? Прямо возле царства каменного бога... Но ведь он давно разрушен.

— Можно жить и среди руин.

— Говорят, в руинах древних городов живут только эти уроды... Марвиды.

— Мы слишком мало знаем про обитателей тех мест. Люди боятся туда ходить. К тому же путь через пустыню нелёгок. Есть ещё пророчество, что небесный сингал, священный зверь Санты и Гинтры, должен стереть Белый Город с лица земли и тем самым снять проклятие с рода Уллавина.

— То есть с рода правителей Улламарны?

— Да. И якобы это повлечёт за собой цепь событий, которые помогут нам одолеть зло.

— Значит, небесный сингал разрушит Белый Город, — задумчиво произнесла Гинта. — Интересно, каким должен быть зверь, который может разрушить целый город? Наверное, он будет большой-пребольшой...

Ночью ей опять приснился зиннуритовый сингал, бегущий к ней от ворот замка. В какой-то момент ей вдруг стало страшно. А каменный зверь превратился в настоящего и прыгнул на неё, свирепо оскалив пасть.

"Это потому, что я испугалась, — подумала Гинта, проснувшись. — Бояться нельзя. Нумад не имеет права на страх, ибо страх отнимает силы и разум".

Больше ей этот сон не снился.

"Ничего, — говорила себе Гинта. — Главное — не испугаться, когда это случится на самом деле".

Она чувствовала, что это должно случиться. Возможно, это будет не совсем так, как во сне, но что-то подобное должно произойти. Когда — она не знала. Осень истомила её странными предчувствиями. Осень вообще странная пора. Всё вокруг замирает, словно в ожидании чего-то необыкновенного, а вот чего именно — не знает никто.

Зима в этом цикле припозднилась.

— Так и велес не поспеет, — вздыхала Таома. — Давно пора снегу выпасть, а хеймоны всё ещё не облетели. Они нынче слишком поздно распустились.

— Снег может выпасть и раньше, чем они облетят, — сказала Гинта.

— Так не должно быть, — проворчала старуха. — Харранг ждёт, когда Гина даст ему знак. Только увидев с горных вершин метель из белых лепестков, он посылает на землю снег. Сперва её должны покрыть лепестки хеймонов, а уж потом снежные хлопья.

— А мне бы хотелось, чтобы снег выпал до того, как облетят хеймоны. Представляешь, кругом лежит снег и ... живые цветы!

— Даже представлять не хочу, — поджала губы Таома. — Такое было сто сорок лет назад. Перед тем, как здесь появились валлоны. Тогда ещё, говорят, земля тряслась и в небе над горами было красное зарево. Нумад-инкарн сказал, что это не к добру. Так и вышло. С тех пор у нас тут непонятно что творится. И санты не растут.

Через два дня после этого разговора Гинта проснулась с ощущением, что чудо, которого она ждала всю осень, вот-вот произойдёт. Девочка выглянула в окно и ахнула. Сад, стоявший почти целый тигм в холодном, сонном оцепенении, ожил. Ветер! Наконец-то ветер... Он шумел в кронах деревьев и кружил в воздухе белые лепестки. Словно слетелись невесть откуда мириады белых бабочек. Гинта наспех оделась и выбежала во двор. Лепестки хеймонов плавали в фонтане, а отражение хеля в подёрнутой рябью воде, казалось, пришло в движение... Что это? Гинта заметила, что статуя светится. А ведь она не зажигала её уже несколько дней — слишком много сил тратила на цветы. Может, кто-нибудь из учеников? Вряд ли. Здесь были её владения. Больше никто не хозяйничал в этом маленьком дворике. Гинта слышала, что диуриновая статуя божества может засветиться, если поблизости тот, кому она посвящена или кого она изображает... Эта мысль была как вспышка. Девочка даже не поняла, что заставило её покинуть дворик. В глубине осеннего сада промелькнула голубая фигура. Гибкое тело на стройных ногах, длинная, горделиво изогнутая шея, серебристо-белый шлейф гривы... Хель! Дивный зверь, который носит на себе богов и редко показывается людям. Но где же он? Куда скрылся? Гинта всё утро бродила по замёрзшему саду, чутко прислушиваясь к каждому шороху. На ней были лишь юбка и лёгкая накидка, но она не ощущала холода. Где хель? Почему он так быстро исчез?

— Я видела хеля, — сказала она деду после завтрака, когда остальные ученики разошлись по своим делам. Она не хотела говорить об этом при всех. — А статуя на фонтане светилась. Немножко... Это был знак, да?

— Не бери в голову. Божественный зверь ходит, где ему хочется, вот и всё.

— Нет, он приходил ко мне, — упрямо заявила Гинта.

Теперь она каждое утро садилась на своего золотисто-коричневого Тамира и каталась в окрестностях замка. Из ноздрей хорта вырывался пар, копыта звонко стучали по твёрдой, замёрзшей земле. Лес был уныл и мрачен, словно томился в ожидании снега. Время от времени налетал ветер, кружил в воздухе сухие листья и лепестки хеймонов. Гина давно уже дала Харрангу знак. Где же снег? — молчаливо вопрошал лес, а Тамир испуганно фыркал и мотал головой, прислушиваясь к этой непривычной, настороженной тишине.

Меньше всего изменилась роща хага. Те же серые стволы и голубая хвоя, только трава у корней потемнела и казалась почти чёрной. Вассун — самая стойкая трава. Занги, гарраны и дикие айги питаются ею всю зиму и раннюю весну. В хаговых рощах обычно много соляных камней. Летом они скрыты зеленью и цветами. Сейчас их белые, голубые и прозрачные кристаллы, похожие на диурин, ярко блестели среди тёмных пучков вассуна. Гинте уже доводилось видеть зангов и гарранов, которые специально прибегали сюда, чтобы поесть соли. Деликатные глазастые занги осторожно лизали камни, а нетерпеливые гарраны своими мощными копытами откалывали целые куски и грызли их с аппетитным хрустом.

В тот день, услышав в роще знакомое постукивание, Гинта нисколько не удивилась. Но что за неведомая сила заставила её повернуть хорта и поехать на этот звук? Гарраны не так пугливы, как занги, и если чувствуют, что человек не замышляет ничего дурного, могут даже подпустить его близко. Гинта уже не раз любовалась этими стройными серыми гигантами. Ростом взрослый гарран раза в полтора выше хорта, красивую голову венчают ветвистые чёрные рога, одного удара которых достаточно, чтобы убить крупного вунха. Гарраны уже давно приоделись к зиме, сменив свои шубки на более светлые и густые, и, бродя по лесу, удивлённо таращили блестящие чёрные глазищи — в чём дело? Когда наконец выпадет снег?

Стук прекратился. В холодном воздухе стоял свежий и терпкий аромат хвои, голубые ветви качались над серебристыми стволами. Гинта прислушалась. Кто-то притаился сосем рядом, за ближайшими деревьями. Это был не гарран. Они в хаговых рощах хозяева и ведут себя довольно шумно. И не занг — они не имеют привычки бить копытами по соляным камням... Тамир вздрогнул и тоненько заржал. Что-то голубое мелькнуло между серыми стволами. Как будто качнулась ветка... Нет не ветка. У Гинты перехвалило дыхание. Хель! Он замер в узком просвете аллеи, уставившись на девочку своими огромными лиловато-синими глазами. Налетел ветер — пышная грива белым облаком взметнулась на гибкой гордой шее. Мгновение — и всё исчезло. Только белый вихрь лепестков, танцующих в серебристо-голубом сумраке рощи.

— Хель!

Гинта пустила хорта вскачь. Аллея петляла среди мощных стволов, над головой с шумом качались ветви хагов. Гинта не помнила, сколько она ехала. Ей вдруг показалось, что она сама лепесток хеймона, который оторвало от стебля и уносит ветром неизвестно куда... Потом вдруг потемнело, и Гинта с испугом осадила Тамира. Она ещё никогда не заезжала так далеко. Хаговая роща закончилась. Гинту со всех сторон обступали высокие зловещие вирны — причудливо изогнутые чёрные стволы, корявые сучья, похожие на огромные руки с узловатыми, скрюченными пальцами. Роща Танхаронна. Здесь живут вещие птицы ванги. Гинта слышала, что священные птицы тёмного бога разговаривают на древнем языке и знают его даже лучше, чем нумады. Ведь они гораздо старше людей, эти слуги Танхаронна, жившие на земле ещё во времена господства первых богов. В рощах вирна небезопасно. Здесь часто появляются танхи — живые тени. Танх может принять какой-нибудь образ — дерева или той же птицы ванг. Гинта знала историю о юной красавице аттане, дочери правителя Улламарны, которую похитил танх. А ведь эта роща как раз на границе с Улламарной...

Гинте показалось, что ближайший вирн качнулся в её сторону, пытаясь достать её своей корявой лапищей. Тамир испуганно отшатнулся и захрапел. Вдали мелькнуло что-то светлое. Превозмогая страх, Гинта пустила хорта вперёд. Да это же старый вирн! Мёртвые деревья становятся белыми. А это что? Неужели в вирновых рощах цветут хеймоны? Лепестки порхали среди деревьев, чётко белея на фоне чёрных стволов. Их становилось всё больше и больше. И летели они откуда-то сверху. Один упал Гинте на руку и тут же исчез, оставив на коже маленькую каплю. Потом ещё один, и ещё... Холодные белые хлопья приятно обжигали лицо, шею, руки. Они быстро таяли, но тут же падали новые. Грива Тамира стала седой. Вокруг посветлело, и Гинте уже не было так страшно. Вот он какой — снег! Нежный, пушистый. Теперь понятно, почему все ждали его с таким нетерпением. Однако пора домой. Гинта развернула хорта. Скорее отсюда, из этого зачарованного леса, обители живых теней.

Хаговая роща превратилась в сверкающее серебристо-голубое царство. Тропа, по которой ехала Гинта, стала белой, и какой-то зверёк уже оставил на ней свои следы.

В замке её потеряли.

— Ты была в вирновой роще? — поднял брови дед. — Никогда больше не езди так далеко. Ты ещё плохо знаешь лес. В следующий раз позови с собой мальчиков...

— Но ведь хель не покажется, если нас будет целая толпа, — сердито сказала Гинта. — Он не любит, когда много людей.

— Ты опять видела хеля?

— Да. В хаговой роще. Я поехала за ним и попала в вирновый лес.

— А ты уверена, что это был хель?

— Ну конечно! Ростом он почти с гарана. И похож на хорта, только гораздо красивее. У него длинные ноги и длинная шея, пышная белая грива и такой же хвост. А шерсть голубая... Не совсем такая, как статуя на фонтане, но... Я бы сказала, что она у него, как голубое серебро, хоть я и знаю, что голубого серебра нет. Он смотрел на меня, а потом вдруг исчез, а я поехала искать его...

— И попала в вирновый лес, — не то спросил, не то уточнил дед.

Гинте не понравилось выражение его лица.

— Почему дедушка не верит, что я видела хеля? — спросила она вечером у Таомы.

— Это мог быть и танх, детка, — сделав охранительный знак, ответила нянька. — Призрак, который заманил тебя в рощу вирна.

— Но ведь со мной ничего не случилось.

— На этот раз ничего. Не гуляй одна далеко от замка. Ты же знаешь про аттану, которую похитил Танхаронн...

— Но ведь она была взрослая девушка и очень красивая. Он похитил её, чтобы она родила от него сына.

— Тёмный бог и его слуги охотятся за людьми по разным причинам, — вздохнула Таома. — Не забывай, что в тебе заключена немалая сила, а сила может служить и добру, и злу...

— Моя сила будет служить тому, чему я захочу! — нахмурилась Гинта.

— Многие так хотят, да не у всех получается. Сколько уже было людей, которые возомнили себя великими мудрецами и владыками судьбы, а в конце концов оказались всего лишь игрушками в руках злых богов. Нет, дитя моё, я не хочу сказать, что и с тобой такое случится, просто... Я понимаю, почему господин за тебя боится. Ты ещё так мала и совсем неопытна. А ведь даже не всякий нумад сразу распознает оборотня.

— Таома, а почему мангарт Тагай ушёл из замка? Ведь он не закончил учёбу, и дед не сказал ему последнее слово...

Звание нумада не присваивалось после того, как мангарт заканчивал занятия под руководством наставника. Но наступал день, когда учитель говорил ученику: "Я дал тебе всё, что мог. Остальное в твоих руках". Мангарт благодарил учителя, прощался с ним и покидал школу. Никто не должен был знать, куда он пошёл. Он как бы временно исчезал. Странствовал по Сантаре и искал место, где люди нуждались в его искусстве, где бы он мог как можно лучше применить свою силу и полученные знания. А потом распространялся, к примеру, такой слух: "В Лаутаме, говорят, появился новый нумад. Сколько он уже человек исцелил, а иных так просто из могилы вытащил. А зовут его Динаб". Или: "В Сарумине недавно поселился молодой нумад. Там больше не бывает засухи, и земляные жуки не губят урожай. А зовут его..." Словом, нельзя просто объявить себя нумадом. Надо подождать, когда тебя так назовут люди. Те, кому ты доказал своё могущество, снискав при этом уважение и любовь.

Тагай перешёл на третью ступень меньше года назад. Он ещё не должен был покидать школу. Неужели он посмеет добиваться звания нумада, не получив благословения учителя?

— Я не знаю, что у них там произошло, — сказала Таома. — Знаю только, что Тагай повздорил с твоим дедом.

— А куда он ушёл?

— Неизвестно. Господин очень обеспокоен. Тагай был способным учеником. Он уже многое умеет, да вот сердце у него недоброе. Не натворил бы чего...

Глава 6. Легенды.

Зима Гинте понравилась. Сад стоял прозрачный, серебристо-белый, а когда по вечерам зажигали диуриновые статуи и фонари, их свет казался более ярким, чем летом и осенью, когда от буйства красок рябило в глазах. Темнело сейчас рано, и во второй половине дня Ингатам уже сверкал огнями. В комнатах горели камины и небольшие переносные печки — их обычно делали в форме чаш или цветочных головок, в середине которых зажигали огонь.

Большинство сантарийцев отапливали жилища дровами и таговым углем, но те, что побогаче, предпочитали сандан — дорогое топливо, которое добывали в Хортанге и Лаутаме. Сандан совершенно не чадил и, сгорая, наполнял комнату тонким, свежим ароматом. К тому же он чистил воздух, избавлял от головной боли и был очень полезен для лёгких. Таввин рассказывал, что даже валлоны, которые обогревали свои дома при помощи каких-то странных приспособлений из труб, в последнее время повадились строить камины и жечь сандан.

В Ингатаме, естественно, топили санданом. Ещё задолго до наступления холодов управляющий с несколькими слугами ездили в Лаутаму и закупили топлива на всю зиму. Гинта помнила, как в хозяйственный двор с грохотом вкатились три большие повозки, доверху наполненные светло-серыми комьями.

— Ну вот, — удовлетворённо сказала Таома. — Теперь нам никакие холода не страшны.

Покои Гинты состояли из пяти смежных комнат. В двух больших были стенные камины, а три маленькие при необходимости обогревали переносными печками. Осенью мастер Гессамин сделал специально для покоев аттаны три изящные печурки — все в виде цветов из диурина, так что они могли одновременно и греть, и освещать комнаты. Заодно мастер предложил немного обновить зимнюю купальню Гинты. Гессамин уже давно работал в Радужном замке и всегда с особым удовольствием выполнял заказы маленькой аттаны. Он ещё год назад пообещал девочке, что украсит её купальню так, что она всю зиму не захочет оттуда выходить.

— Мозаику на дне бассейна не стоит менять, — решил мастер. — Это долго да и ни к чему. Узор из хаммелей1 тут очень даже хорошо смотрится. А вот рельеф на стенах я изменю. И фонтан... Здесь будет статуя с диковинным зверем, которого ты никогда не видела.

Зверь оказался похожим на большую рыбу с человеческими глазами. Он изогнулся в прыжке, а на спине его сидел обнажённый мальчик — юный водяной божок линн. Зверя Гессамин сделал из синего хальциона, а линна из голубовато-белого, подкрасив глаза и волосы голубым. Чудо-зверь со своим наездником словно парил над водой — подставка, соединяющая статую с дном бассейна, была из прозрачного диурина, не сразу и разглядишь. Из пасти зверя била струя воды. Ещё больше Гинту поразили рельефы, которыми Гессамин украсил стены. Он изобразил водяную богиню Лиллу в окружении её детей линнов: тела из белого хальциона, волосы и глаза из голубого, а вокруг — не то цветы, не то звёзды из серебристого зиннурита. Кое-какие фигуры выступали из стены больше других. Они держали в вытянутых руках зиннуритовые чаши, из которых струилась вода, или светильники в виде хаммелей из белого, голубого и прозрачного диурина.

— А что это за зверь такой? — спросила Гинта.

— Килон, — ответил мастер. — Они ещё называют его вельгом, водяным демоном.

— Кто — они?

— Валлоны. Я видел такую статую в одном святилище, в Хаюганне. Оно прямо в горах находится, правда, совсем невысоко. Возле маленькой горной речки Анги. Его снизу, из долины, и не увидишь, с дороги тем более — оно за скалой стоит. Это святилище построили валлоны. Они ходят туда молиться водяным богам. Ну и наши тоже ходят. Никто никого не гонит...

— В Ингамарне поселились валлоны?!

— А что тебя удивляет? Они сейчас везде... Но у нас-то их мало, несколько человек. Они в конце лета тут появились. Держатся особняком. Я даже точно не знаю, где они живут. По-моему, они нас побаиваются. А наши их недолюбливают. Не все, конечно, но многие...

— Тогда зачем они сюда приехали?

— Да похоже, некоторые валлоны боятся своих абеллургов ещё больше, чем наших колдунов. Видишь ли, эти хотят молиться водяным богам, а их главный абеллург велел почитать только бога солнца.

— Понятно. Значит, они тут прячутся. И богов своих прячут... Мне их жалко.

— Кого? Валлонов или богов?

— И тех, и других. Наверное, боги тоже иногда нуждаются в жалости.

— Юная госпожа очень добра, — с улыбкой сказал мастер. — Когда ты станешь минаттаной, ты не будешь гнать чужеземцев из своих владений?

— Если они придут с миром, то не буду. А если они попросят защиты от абеллургов, они её получат. Мне не нравится, когда людям запрещают молиться. У нас даже Танхаронну молятся. Если человеку это нужно и он не боится, как можно ему запрещать?

— Ты не по годам умна и терпима, аттана Гинта. Я тоже думаю, что не стоит ненавидеть валлонов только за то, что они валлоны. Те, что здесь поселились, не сделали ничего плохого. Просто хотят спокойно жить и молиться богам, которых издавна почитал их народ. Мой приятель Сагин помогал им украшать это святилище, но статую с килоном сделал валлонский ваятель. У нас, в Сантаре, нет таких зверей. Они живут в стране озёр... Вернее, жили. Она погибла сто сорок лет назад. Один из валлонов, которые ходят в это святилище, сказал, что водяные боги разгневались на его народ, поскольку он перестал их чтить, вот и наслали на страну бедствие. Я думаю, он прав. Все боги достойны почитания, и никого из них нельзя забывать. А водяные божества... Их тем более опасно сердить. Они могут быть и добрыми, и очень коварными — как и сама вода, их стихия. Она даёт нам жизнь, но она холодна, как смерть. Мы без неё не можем и в то же время боимся её... Ну, я имею в виду простых людей. Ты — будущая нумада, а нумады ничего не боятся.

Гинта молчала. Сколько она себя помнила, она всегда побаивалась воды и даже до сих пор не научилась плавать. Вообще-то в Сантаре это не считалось позором. На парней, которые доплывали до середины Наулинны, смотрели, как на героев.

— Провалиться мне сквозь землю, если я этой зимой не научусь в этом бассейне плавать, — сказала Гинта. — Мне здесь очень нравится. Спасибо тебе, Гессамин. А валлоны... Расскажи мне про тех людей, из святилища в Хаюганне.

— Люди как люди, — пожал плечами ваятель. — Неплохо знают наш язык. С ними даже интересно поговорить. Знаешь, они считают, что солнечный бог — брат-близнец водяного бога. Как же они его называют... Кажется, Лид. Это один так сказал, а другой вообще заявил, что солнечный бог сначала был водяным. Он был линном, а потом убежал на небо... Да-да, именно так он и сказал. Я тоже удивился. Они считают, что мы неправильно изображаем Эйрина. Служитель этого святилища в Хаюганне говорит: "Вы делаете солнечного бога похожим на красивого сантарийского юношу. А между тем, он светлый, и волосы у него серебристо-голубые. Для вас, сантарийцев, вода — непонятная, враждебная стихия, и вам кажется нормальным, что у водяных богов такой странный облик, не похожий на ваш. А Эрина вы любите, он вам близок. Вы хотите приблизить его к себе ещё больше, вот и наделили его сантарийской внешностью".

— Да откуда ему знать, каков Эйрин на самом деле! — воскликнула Гинта. — Боги почти не показываются людям в своём истинном обличье. Они же умеют превращаться.

— Линны не умеют. У них только один облик. Мне это учитель говорил, мастер Фанхар. Он был колдуном. И знаешь... Он видел линнов. Их можно увидеть, когда они во время дождя танцуют над водой. Фанхар сказал, что они были такие же, как их изображения в самых древних святилищах. Похожие на валлонов. И прежде всего, на их живого бога.

— А ты веришь в валлонского бога, Гессамин?

Мастер как-то неопределённо усмехнулся.

— Мой дядя живёт в Валлондорне. Он не то чтобы совсем верит, но... Он говорит, что этот их бог действительно бессмертный. Он молодеет каждый цикл. Весной появляется мальчиком, растёт, становится юношей... А зимой уходит. Потом опять возвращается мальчиком, и видно, что это всегда он. Один и тот же.

— Не знаю, — нахмурился ваятель. — Мой учитель его видел. И не поверил. Он сказал: "Я не знаю, кто он такой — этот прекрасный юноша. Я только одно знаю: те, кто ему якобы служат, много лгут. И добром это не кончится. Потому что нельзя лгать до бесконечности. По-моему, валлоны почитают не бога, а его абеллургов. И служат им, а не ему. Разве богам, чтобы доказать своё могущество, нужны войска, оружие, тюрьмы? Всё это нужно людям. Это людские дела. Причём дела дурные. И бесполезно приписывать их какому бы то ни было богу".

— Знаю я про этих валлонов, — сказал дед, когда Гинта пришла к нему вечером посидеть у камина. — Их восемь человек. Живут тихо, на людях почти не появляются. В основном из-за того, что боятся встретить солдат наместника. Они всех боятся — и своих, и наших, а сами, по-моему, безобидны. Меня куда больше беспокоят эти охотники.

Дед вздохнул и задумался.

— Какие охотники? — спросила Гинтаю

— Думаешь, зачем последний раз наместник приезжал?

— Зачем?

— Просил разрешения на зимнюю охоту. Для своих людей. Я разрешил, а теперь сомневаюсь, что поступил правильно.

— Их будет много?

— Хороший вопрос. В том-то и дело, что нет. Десять человек. Я потому и согласился. Большой отряд я бы сюда не пустил. Они обещали не ставить своих подлых ловушек, а из оружия пользоваться только кинжалами и кестами.

— А их обещаниям можно верить?

— За ними будут следить. Они сами попросили проводника. Валлоны же боятся наших лесов. Сопровождать их вызвались охотник Харам со своим сыном Тваном.

— А почему они надумали охотиться именно зимой и именно здесь?

— Потому что зимой у зверей лучше мех. А почему здесь... Они собираются охотиться в предгорьях, а харгалы спускаются с гор только здесь, в Ингамарне. Насколько я понял, их интересуют харгалы. Вернее, их зимние шкуры.

— Охота на этих зверей очень опасна.

— Среди валлонов тоже есть смелые люди, — усмехнулся дед.

— И красивые тоже есть, — помолчав, сказала Гинта. — Дедушка, а ведь их Эрин действительно похож на линна. Я же видела его изображение в валлонском святилище в Мандаваре. У него голубые волосы — как у линнов в наших водяных храмах. Гессамин говорит, некоторые валлоны считают Эйрина братом-близнецом водяного бога. А кое-кто из них даже уверен, что он из линнов. А ведь тогда получается, что он сын Танхаронна! Не может же солнечный бог быть сыном тёмного бога.

— Почему не может? А чей он, по-твоему, сын?

— Как — чей? Нэффса. Светлого небесного бога. И богини земли Гины. День он проводит с отцом, а на ночь спускается к матери. А женился он на своей сестре Санте. У богов ведь это можно.

— Тебе это Таома рассказывала?

— Да.

— Это поздняя легенда. Все сантарийские дети знают её от своих матерей, бабушек, нянь... Но есть и другая легенда, очень древняя. Её передавали из уст в уста ещё в период могущества западных городов. После Великой Войны её не то чтобы забыли... Просто не любили вспоминать. Во всяком случае, у нас, в Сантаре. Теперь, наверное, только нумады рассказывают эту легенду своим ученикам. Я рассказываю её ольмам в конце второго года обучения, но раз уж тебя всё это заинтересовало, ты можешь послушать её и сейчас. Если хочешь...

— Конечно, хочу! Спать ещё рано.

— Слушай. Я не знаю, как родились самые первые боги. Точно этого не знает никто. Одни говорят, что все они появились из огромного кокона, который оставила на древе вечности Энна, как гусеница хиннуфара оставляет кокон на дереве лак. Энна в переводе с танумана означает "беспредельность". Другие утверждают, что древние боги существовали всегда. Это бог времени Карн, богиня первозданных вод Лилла, ледяной бог Харранг и каменный бог Маррон. Говорят, из этого и состояла когда-то наша Эрса: холодные воды, камень и лёд. А над всем царил грозный Танхаронн, бог тьмы. Вообще-то в Верхнем Мире было два брата — тёмный и светлый, Танхаронн и Нэффс, но Танхаронн оказался сильнее. Он оттеснил брата, встал между Нэффсом и Лиллой, ибо хотел один обладать ею. Но он был бесплоден, к тому же плохо видел, хоть и смотрел на Лиллу мириадами звёздных глаз. Ведь самый большой его глаз был закрыт. А однажды Танхаронн проглотил своего светлого брата и прозрел окончательно. Открылся тот его глаз, который до сих пор спал, и засиял ярким светом. Этот луч, сияющий из тьмы, упал на первозданные воды, и в них зародилась жизнь. Лилла родила прелестных водяных богов — линнов. А потом вышла из вод прекрасная Гина, богиня земли. Правда, иные считают, что линны родились ещё до того, как Танхаронн поглотил Нэффса, и что они дети только одного отца, тёмного бога, но, по-моему, это стали говорить после Великой Войны, желая принизить валлонов, которые всегда особо почитали водяных богов. Гина значит "дающая жизнь". Новая богиня явилась в этот мир для того, чтобы создавать жизнь, но она знала — для этого ещё нужен Нэффс. Он должен излить на неё своё семя, иначе она останется бесплодной. А светлый бог всё ещё томился в чреве Танхаронна, который мнил себя единственным отцом новых богов, а ведь он сумел дать им жизнь только благодаря Нэффсу. Чтобы утешить и задобрить Гину, Танхаронн помог ей вырастить вирн — огромное дерево, чёрное, как тень, и не дающее плодов. Гине было этого мало. Не хотела она, чтобы единственными её детьми были чёрные корявые деревья. Но как освободить Нэффса из чрева тёмного бога? Гина попросила помощи у Харранга и Маррона, зная, что они ненавидят Танхаронна и сами мечтают о власти над миром. Ледяной и каменный боги оба были влюблены в Гину и согласились ей помочь. Поднялись они по огромному вирну на небо, когда Танхаронн спал, и похитили у него глаз. А потом разрубили его чрево, и вышел оттуда Нэффс. Гина стала его супругой, а Харранг и Маррон почувствовали себя обманутыми. Разгневались они и сказали, что не вернут небесный глаз, а ведь этот глаз был частью Нэффса. Он без него терял половину своего могущества. Танхаронн, проснувшись, тотчас обнаружил пропажу. У тёмного бога были слуги — танхи, живые тени, которые обычно принимали образ гигантских чёрных птиц. Их-то он и послал искать небесный глаз.

Харранг спрятал его в своём ледяном дворце, но лёд начал таять, ибо глаз излучал не только свет, но и тепло. Причём он с каждым мгновением становился всё горячее и горячее. Пришлось Харрангу отдать его каменному богу. Маррон взял небесный глаз в руки и обжёгся. Тогда велел он нести его своему слуге — каменному чудовищу. Тот взял его в пасть и понёс, но глаз жёг его, и, проходя мимо озера, слуга Маррона уронил его в воду. Разгневанный Маррон превратил чудовище в каменную гору. А поскольку слуга успел-таки глотнуть огня — ведь этот небесный глаз был солнцем, он стал огнедышащей горой. Позже его назвали Кармангор.

Небесный глаз, упав в воду, немного остыл, но он продолжал светиться, и озеро излучало дивное сияние. Солнечный глаз очень понравился линнам, детям Лиллы от двуликого бога Танхаронна-Нэффса. Как видишь, линны — вечно юные и в то же время очень древние боги. Одному из них глаз так понравился, что он взял его поиграть, а потом не захотел отдавать. Братья пожаловались на него матери. А когда Лилла потребовала вернуть глаз, озорной линн решил убежать с ним. И поднялся он со своим сокровищем на небо по стволу огромного вирна. Линны не могут жить без воды, но этот божок так полюбил небесный глаз, что совершенно перестал бояться огня и больше не хотел возвращаться в холодное царство своей матери Лиллы. Он прижал солнечный глаз к сердцу и вдохнул небесный огонь. И почувствовал в себе новые силы. Теперь он мог дышать на открытом воздухе, и никакой огонь не обжигал его. А когда он поднялся на небо, его увидели Танхаронн и Нэффс, и завязалась между ними борьба. И не столько из-за глаза, хотя без него они не могли видеть далеко, сколько из-за прелестного линна. Очень уж он обоим понравился. Долго боролись тёмный и светлый боги. Смотрел на них юноша, смотрел... И решил их разнять. Пообещал, что будет дружить с обоими. С тех пор солнце то сияет в дневном небе, то скрыто тьмой — в гостях у Танхаронна. Прелестного линна, вернувшего солнечный глаз на небо, прозвали Эйрин — от эйр "глаз". Только теперь он уже был не линном, а солнечным богом. Лилла долго сердилась на сына за бегство, но потом простила — куда денешься... Однако решила немного приструнить остальных линнов, чтобы не очень-то самовольничали. Эйрин, когда убегал из водяного царства, смешался со стаей килонов, приняв облик одного из них, и спрятал глаз во рту. Потому Лилла и потеряла его из виду. После этого случая богиня сделал так, что линны утратили способность превращаться в кого-либо. Они никогда не изменяют свой облик.

Зато в мире многое изменилось после того, как Эйрин стал из водяного бога солнечным. Раньше полновластной хозяйкой вод была Лилла. Теперь её сын Эйрин обеспечил подъём воды в небеса, и Нэффс принялся обильно поливать землю дождём. Появились растения и животные. И конечно, новые боги. Какие — ты знаешь, но я всё-таки их перечислю, чтобы рассказ мой был полным. От Нэффса и Гины родились лесные божества. Старшую дочь, хозяйку лесов, назвали Гинтра (более древняя форма этого имени — Гинтара). Её младших сестёр и спутниц зовут гинтами, тоже в честь матери, но говорят, у каждой из них есть своё имя. Гинты — прекрасные, вечно юные девы. Они нередко становятся возлюбленными охотников. Зеленоволосая Виринга заботится о растениях. Ей подчиняются вирсы — духи травы, тиоли и тиолины — духи цветов (и те, и другие часто принимают облик маленьких мальчиков и девочек), а также арранхи — демоны, живущие в кронах деревьев. Арранхи не злые, но любят пошутить и иногда пугают дровосеков и собирателей плодов. Куда опаснее вирунги. Эти демоны враждебны человеку и являются в зверином обличье, но вообще-то страдает от них только тот, кто не умеет вести себя в лесу. А девушкам и женщинам следует остерегаться вирбинов. Это коварные божества. Вирбин, увидев красивую женщину, может обернуться плачущим ребёнком, а когда она подойдёт, превратиться в мужчину. Или прикинется старичком — доведи мол, красавица, до деревни. Красавица поведёт и сама не заметит, что ведёт-то не она, а он. И заведёт её в глушь...

— И что? — испуганно спросила Гинта.

— Да в общем-то ничего особенного, — засмеялся дед. — Если мужчине нравится женщина, он чего только ни придумает, чтобы соблазнить её. В этом, наверное, все одинаковы — и боги, и люди.

От повелителя камней Маррона Гина родила горного бога Хонтора, который иногда является в образе харгала. Он не так добр, как его мать, но и не жесток в отличие от своего отца. Хонтор тоже хозяин камней, но ему, сыну Гины, не по душе бесплодие. В его владениях живут звери и вьют гнёзда птицы, на склонах зеленеют леса, а прекрасные горные долины благоухают цветами. Это в каменном царстве Маррона всё мертво, и вокруг простирается унылая пустыня. Хонтор очень дружен со своей сводной сестрой Гинтрой, но не ссорится и со сводным братом Ханнумом, повелителем мёртвых. Ханнум — сын Гины от ледяного бога Харранга. Его обитель — нижние пещеры. В общем, горы поделили между собой три могущественных бога. Самый старший, царь холода Харранг, живёт на вершинах, где вечные снега и лёд. Зимой он спускается ниже, даже на земле гостит, но живёт там, высоко. Пониже хозяйничает Хонтор. Он, конечно, и к дяде поднимается, но ему больше нравятся горы, поросшие зеленью, а не покрытые снегом. А в подземных, точнее, подгорных пещерах, в холодных сверкающих залах живёт царь смерти Ханнум. Богиня Лилла тоже поселилась в горах...

— Да, я слышала, — перебила Гинта. — Таома говорила, что где-то высоко в горах есть священное озеро. Оно никогда не замерзает, даже в сильный мороз, и сверкает чудным светом. Это правда?

— Правда. Его называют Эйрин-Сан — "солнечный глаз". Или "око света".

— Дедушка, я давно хотела спросить... Сан на древнем языке "глаз" и эйр тоже. Какое из этих слов более древнее?

— То есть, у какого из них значение "глаз" появилось раньше?

— Ну да.

— У слова эйр. Оно образовано от эй "свет". А сан... Первоначально это тоже означало "свет". Вернее, свет видимого огня, видимого солнца. Эй — высший свет, стихия высокого огня, а стихию плотного огня на танумане называют...

— Сагн!

— Правильно. Самое древнее название яркой луны — Сагнта. Ведь она отражает свет видимого солнца. Сагнта — "отражающая свет", лунная богиня, которая смотрит на солнце, жадно впитывая его свет. Со временем звук [г] выпал. Никто точно не знает, когда имя Санта начали толковать как "смотрящая". Потом появился глагол санне "смотреть, видеть", а ещё позже слово сан в значении "глаз". Сан — "глаз или то, что смотрит, вбирает свет, жаждет света". Эйр — "глаз или то, что излучает свет". Эти слова как бы дополняют друг друга. Ведь наши глаза и излучают свет, и нуждаются в нём, чтобы видеть. Название чудесного озера заключает в себе два названия глаза и два древних корня, обозначающих две огненные стихии: эй — стихию высокого огня, и сан/сагн — стихию плотного огня. И говорят, его воды пропитаны силой обеих стихий. Это озеро — подарок Эйрина матери Лилле. Всё-таки он обидел её, убежав в Верхний Мир, да и солнечный глаз ей очень нравился. И вот, когда уже были созданы горы, Эйрин попросил Нэффса пролиться на них дождём, и появились горные озёра. Эйрин выбрал самое красивое, правильной круглой формы, и долго-долго смотрел на него, пока не наполнил его солнечным светом. А потом сказал своей матери: "Солнце должно быть в небе, но я дарю тебе его свет, его отражение в водах этого озера. Солнце горячо — зачем оно тебе? А вода — твоя стихия". Лилла обрадовалась подарку и даже перебралась жить в это озеро. До Великой Войны, когда горы ещё не были такими неприступными, люди знали, где находится Эйрин-Сан. Теперь дорогу к нему не найти.

— Жаль... А Таома говорила, что хели больше всего любят пастись на горных лугах. И что в горных реках есть летающие рыбы, которые к тому же светятся в темноте, как бабочки хиннуфара.

— Эти рыбы называются салинги, — сказал дед. — Горные реки в основном быстрые. Они текут по камням, бурными потоками и водопадами низвергаются с крутых склонов. Весной и осенью их течение становится ещё более стремительным. Озёра, переполняясь, тоже выходят из берегов и образуют множество ручьёв и водопадов. Вот Лилла и сделала тамошних рыб летающими — чтобы они не поранились о камни при быстром течении. Они, конечно, не летают, как птицы. Просто могут подпрыгивать над водой и пролетать в воздухе два-три капта. В горах много чудес, но увы! — почти все они нам недоступны. На нижние склоны, где лес, подняться нетрудно, а дальше... Диуриновые и турмовые стены вздымаются так круто. Некоторые смельчаки находят тропы, ведущие на ингалиновые луга, но путь туда небезопасен. А выше-то уж точно не подняться.

— Но валлоны ведь нашли дорогу, по которой пришли сюда через горы. Это где-то над Улламарной.

— Этой дороги больше нет. С тех пор там всё изменилось, и диурин разросся так, что появились новые вершины. Говорят, священное озеро Лиллы находится где-то между Цветными и Белыми горами, то есть между Ингамарной и Улламарной. Это озеро — внутри большой горы из прозрачного диурина. Оно словно чаша, наполненная солнечным вином. Вода Эйрин-Сан целебная. Существует поверье, что она лечит любые болезни и даже душевные недуги, и ещё говорят, кто её отведает, будет счастлив всю оставшуюся жизнь. Путь к священному озеру был нелёгок и тогда, в древности, а сейчас до него вообще не добраться. Разве что верхом на хеле. Или на птице ханг, но ханги носят на себе только ханнов.

— А Таома видела ханна верхом на этой птице. Она мне рассказывала. Она была ещё девочкой и ходила с матерью на кладбище в Хаюганну. Она видела, как над горами пронёсся огромный ханг, и готова поклясться, что на спине у него сидел мальчик. Его волосы сверкнули в лучах солнца, словно серебро. Всё это произошло очень быстро, но Таома уверяет, что всадник ей не почудился. Дедушка, а ханны... Кому они служат — Харрангу или Ханнуму? И чьи они дети — Лиллы или Гины?

— Есть ледяные ханны и ханны Нижнего мира. Некоторые считают, что первые — дети Харранга и Лиллы, а вторые — Харранга и Гины, а значит младшие братья Ханнума. А может быть, и те, и другие — дети Лиллы, просто одни предпочли высокогорное царство холода, а другие нижние пещеры повелителя мёртвых — там ведь тоже всегда холод. Эти юные божки — настоящие хозяева гор. Ханнум не покидает подземной обители, а нижние ханны иногда поднимаются на заснеженные вершины к своим ледяным братьям, и те в свою очередь без страха спускаются в царство мёртвых. Внешне они похожи, но нижние ханны светлее. Глаза у них почти бесцветные, а волосы — как белое серебро. Верхние ханны больше похожи на линнов. Они голубоглазы, а их серебристые волосы отливают голубизной. А почему и тех, и других называют ханнами... Первое значение корня ханн — "холод", а холод и смерть такие же близкие родственники, как Харранг и Ханнум. Валлоны всегда называли ледяных богов харнами — от харн "лёд". Может, так оно и правильнее, но мы, сантарийцы, привыкли говорить — ханны.

— А они добрые или злые? — спросила Гинта.

— Да как тебе сказать... Наверное, они бывают всякие, как и люди. Но они боги. Эти шаловливые божки любят поиграть и пошутить, а игры богов порой небезопасны для нас, людей. Особенно надо остерегаться маргов, каменных демонов. Чаще всего они принимают обличье свидов...

— А я их видела! В Хаюганне. Они забавные и очень юркие. И похожи на мангуров, только совсем маленькие.

— Естественно, они же слуги Марона. А сам он часто является в образе мангура. У нас в горах живут пещерные свиды, а есть ещё свиды пустынные, которые обитают на западе, в царстве бесплодия. Марги опасны тем, что они способны на короткое время превращаться в кого угодно — в любое животное, в человека, в ханна... Но распознать марга всё-таки можно. У каменного демона мёртвые, застывшие глаза. Потому они и являются обычно в полутьме. Наверное, самые весёлые из горных богов — ледяные ханны. Они обожают кататься на хангах, играть с харгалами. И очень даже не прочь пообщаться с гинтами. Зимой они часто спускаются с гор и наведываются к нам в леса. Ханны и с дочерьми людей заигрывают, да только девушкам лучше держаться от них подальше...

— Потому что игры богов опасны для людей?

— Хорошо, что ты это уяснила. Настоящим гинтам тоже лучше не встречаться с ханнами. И не влюбляться в них. Ведь им всё равно не удастся всегда быть вместе. Гинты — дочери Гины. Они дети леса и не могут жить без него... И вообще без того, что растит их мать-земля. Гинты боятся сильного холода. У нас, внизу, зима довольно мягкая, морозы бывают, но небольшие. Лесные божества боятся настоящего холода, от которого всё цепенеет. Один взгляд царя снегов убивает гинту, как зимний ветер убивает цветок. А ханны не выносят тепла. В нижних лесах они бывают только зимой, да и то им тут далеко не так уютно, как на вершинах, в снежных и ледяных дворцах Харранга.

В горах над Хаюганной есть две статуи. Их сделал очень древний мастер, и они отличаются от нынешних. Одна фигура — из светлого голубоватого сурдалина — похожа на мужскую, а вторая — их желтоватого хальциона, с волосами, выкрашенными в тёмный цвет, — явно девичья. Рядом с юношей сидит харгал из серебристого зиннурита, а рядом с девушкой — сингал из золотистого зиннурита. Никто толком не знает, кого эти статуи изображают. Одни говорят, что это божественные близнецы, другие — что это Хонтор и Гинтра. Изваяния стоят на маленьком уступе, на границе, где кончается лес и начинаются голые скалы. Это как бы граница, которая отделяет царство лесов от чистых гор, если можно так выразиться. Выше Гинтра уже не поднимается. Хонтор и Гинтра очень дружны и часто встречаются, а расстаются обычно там, на границе своих царств. Те, кто считает эти статуи изображениями Гинтры и Хонтора, уверены в своей правоте ещё и потому, что сингал — священный зверь Гинтры, а харгал — священный зверь Хонтора. Правда, в самой Хаюганне считают иначе. Там этих двоих называют Гинта и Ханн и рассказывают одну довольно грустную легенду. Это легенда о любви гинты и ханна. Они встретились зимой, когда сын ледяного бога спустился вниз — погулять по земным лесам. Они полюбили друг друга так, что не хотели расставаться, а ведь в их распоряжении была только зима, самое короткое время цикла. Весной стало теплеть, и они встречались в горных лесах, откуда зима уходит позже, но потом снег растаял и там. И прошлось им проститься на той границе, где кончается лес. Ханн вернулся на горные вершины, в царство вечных снегов, во владения ледяного бога Харранга, от одного взгляда которого цепенеет всё, что рождает мать-земля. Гинте, дочери земли, туда было нельзя. Она грустила в своём лесу. Бродила печальная и одинокая, сторонясь сестёр, которые днём резвились, играли, а вечером пели и танцевали при свете луны. Раньше её так радовали весна, яркое солнце, свежая зелень и цветы... Но ведь радость хочется разделить с любимым, а когда его рядом нет, и солнце кажется бледнее Камы. Не выдержала гинта разлуки и отправилась в горы — искать своего друга. Она не побоялась подняться высоко-высоко, хоть и вся дрожала от холода. Поросшие лесом склоны остались далеко внизу, и она чувствовала, что с каждым шагом теряет силы. Кто-то из животных — кажется, хель — помог ей добраться до царства Харранга. Бедняжка погибла, так и не успев найти любимого, едва ступила в ледяной дворец. Ведь взгляд холодного бога убивает детей леса... А может, он и не смотрел на неё, просто она так замёрзла и устала. Велико было горе юного ханна, когда он нашёл бездыханное, оцепеневшее тело своей возлюбленной. Взял он её на руки, спустился с горных вершин на цветущие горные луга и положил на траву, надеясь, что зелень и солнце оживят её, но было поздно. Мать Гина превратила тело дочери в прекрасный белый цветок. А юный бог сидел, глядя на него, и плакал, и когда слёзы его падали на лепестки, они переливались разными цветами. Несчастный ханн плакал и таял, таял... Ведь горные луга — это невысоко, и там довольно тепло. Рядом было небольшое озеро. Полурастаявший ледяной божок бросился в него. Мать Лилла пожалела его и превратила в линна. И живёт он теперь в воде. А на лугу вокруг озера всю весну, лето и осень растут прекрасные цветы. В сухую погоду они белые, а под дождём переливаются всеми цветами радуги. Высохнув, снова становятся белыми. Их назвали ингалины — "радужные". Белый цвет, как я тебе уже говорил, состоит из всех цветов радуги, а ингалины излучают все эти цвета именно под дождём. Во время дождя линны поднимаются из озера и танцуют над его поверхностью, а если дождь посильнее, то даже могут плясать и резвиться на лугу. Как радуется прекрасный Ханлинн — такое имя возлюбленный гинты получил после превращения... Как он радуется, когда начинается дождь. Можно хоть немного побродить по лугу среди чудесных цветов, которые напоминают ему о любимой. И цветы тоже радуются ему, переливаясь нежными красками. В Хаюганне считают, что статуи изображают ханна и гинту и поставлены в память о том, как они прощались весной на границе, где кончается лес и начинаются голые скалы. Пока на этих лесистых склонах лежал снег, они жили здесь, а их любимцы — сингал и харгал — играли и резвились целыми днями. Они тоже привыкли друг к другу. Но разлука была неизбежна. На этом горном уступе юный ханн в последний раз видел свою возлюбленную живой. А у нас, в Ингамарне, эту историю по-другому рассказывают.

— А как?

— Если ты не устала, я расскажу. Заодно это будет очередным уроком танумана. Сперва ответь мне, почему наш край называют Ингамарна?

— Так это же всем известно, — удивлённо сказала Гинта, которая была готова к какому-нибудь трудному вопросу. — Это значит "радужные горы". Ну или "цветные горы". "Цветные камни" ещё можно... Инга — это "радуга".

— Всё верно. Инга значит "радуга", но в древнем языке это слово звучало иначе — илга. Корень -илг— имеет значение "разноцветный, пёстрый". Отсюда илга "радуга".

— Дедушка! — воскликнула Гинта. — Но ведь илга — это маленькое дерево с тонкими висячими ветками. Оно растёт возле озёр и рек.

— А ты заметила, как оно растёт? Оно склоняется над водой и нависает...

— Словно радуга! Значит, самое древнее название нашего мина Илгамарна?

— Да. А древнее название чудесного горного цветка — илгалин. Согласись, что слово ингалин удобнее произносить, да и звучит красивее. В сложных словах с корнем -илг— звук [л] обычно заменялся на [н], особенно если в слове было ещё одно [л] или [м]. А в названии дерева илга [л] сохранилось. Ну а почему его так назвали... Это тоже легенда о любви. О любви ханна и на этот раз смертной девушки, которую звали Илга. Неизвестно, какое имя дали ей при рождении, но все звали её Илга, потому что она была очень красива, любила яркие наряды и украшения из разноцветных камней. И всё ей шло. Она была прелестное создание, и многие юноши сходили по ней с ума, но она всех отвергала, гордо заявляя, что если кто-нибудь и достоин её любви, то уж никак не простой смертный. Илга и дружить-то предпочитала не с простыми смертными, а... Тогда, в древности, люди гораздо чаще общались с богами. Подружками Илги были гинты. С ними она бегала по лесам, танцевала, пела, играла. Сама богиня Гинтра полюбила прелестную девочку и взяла её себе в спутницы. И даже подарила ей детёныша сингала. Из него вырос большой, сильный зверь, который с Илгой был кроток, словно домашний гал. Прекрасная Илга гордилась, что люди, встретив её в лесу вместе с сингалом, иногда принимали её за богиню. Однажды зимой она шла по лесу со своим любимцем. Вдруг сингал что-то учуял и убежал вперёд. Илга пошла за ним и оказалась на поляне. И замерла от удивления. Её сингал играл с каким-то зверем, похожим на него, но покрупнее и другой расцветки. У этого зверя была голубовато-белая шерсть, покрытая серебристым узором. Животные прыгали и катались по снегу, а чуть поодаль стоял прекрасный юноша, смотрел на них и улыбался. Юноша был белокожий и бледный, с огромными светлыми глазами и светлыми, почти белыми волосами, которые отливали голубизной. Это был юный ханн. Он со своим другом харгалом спустился с гор, потому что очень хотел посмотреть на нижние леса. Может быть, это боги услышали кичливые слова красавицы, что, дескать, простой человек недостоин её любви... Во всяком случае, слова её обернулись правдой. Она полюбила бога. И юный бог полюбил её. Всю зиму они провели вместе. Илга только ночевать приходила домой, к жаркому очагу, а утром снова убегала в лес. И хотя от её возлюбленного веяло холодом, она словно не чувствовала этого. Он казался ей прекрасней всех на свете. Да и ханн был без ума от девушки. Но зима в нижних лесах коротка. Когда снег начал таять, юный бог вернулся на горные вершины, в царство своего отца. Илгу он с собой не взял, зная, что она всё равно не сможет там жить. Девушка затосковала. Все радовались весне, а она бродила по лесу и плакала, вспоминая, как зимой гуляла здесь со своим любимым. Многие её ровесницы этой весной вышли замуж, а она и слышать не хотела о свадьбе. Она так исхудала от тоски, что стала похожа на тень. Одни её жалели, а другие злорадствовали. Наконец-то она наказана за свою гордыню! Мнила себя выше всех, мечтала о любви бога, вот и получила то, чего хотела. На кого теперь пенять? Илга ни на кого и не пеняла. Она только твердила: "Я всё равно его дождусь". Ей говорили: "Глупая. Ну даже если ты его дождёшься и он действительно придёт сюда следующей зимой, он-то будет прежним, а ты... Ты уже будешь не так молода. А ещё через цикл и подавно. Ты уже и красоту-то свою утратишь, а он останется таким же юным и прекрасным, каким был и будет всегда. Он бог, а ты человек. Вот и выбирай себе в спутники человека. И поспеши. Все твои подруги уже замужем. Придёт день, когда на тебя не то что бог, но и обыкновенный мужчина не позарится. Забудь его, Илга. Он уж наверняка давно тебя забыл. У богов свои забавы. Человеческая жизнь для них всё равно что мгновенье. Сколько вокруг девушек! Он ещё не одну такую дурочку с ума сведёт. Что ему твои страдания? Он и любить-то не умеет. Это ледяной бог, и у него холодное сердце..." Но Илга и слушать ничего не хотела. Она упрямо повторяла: "Нет, он меня любит, он не забудет меня. И он придёт. Он всё равно придёт". Самое удивительное, что он действительно пришёл. В середине весны. Юный ханн не только не забыл свою любимую. Он так тосковал по ней, что не смог дождаться следующей весны и, сев на птицу ханг, велел отвезти его в лес, на ту самую полянку у маленького озера, где они с Илгой любили проводить время. Зимой озеро было покрыто льдом, и они катались по нему, взявшись за руки. А лёд был чистый и в некоторых местах такой прозрачный, что они видели линнов. Водяные божки смотрели на них снизу и улыбались. Теперь на поляне зеленела трава, и даже вода в озере была тёплой от солнца. Увидела Илга своего любимого, бросилась ему навстречу, но радовались они недолго. Ледяной божок слабел на глазах. Илга увела его в тень, но он всё равно быстро терял силы. Тогда девушка посадила его у озера и плеснула на него водой. А линны подплыли к самой поверхности и закричали: "Сюда, сюда! Иначе ты растаешь и погибнешь! Скорей сюда! Может быть, ты станешь одним из нас!" И утащили ханна к себе в озеро. Он действительно превратился в водяного божка. Илга обрадовалась, что её возлюбленный не погиб, но теперь он мог жить только в воде. Девушка стояла над озером и не хотела уходить. Она боялась снова потерять любимого. Стояла и всё смотрела, смотрела в воду. Потом она ослабла от голода, опустилась на колени и продолжала неотрывно смотреть в озеро. И никто не мог её оттуда увести. Все поняли, что скоро она совсем лишится сил и умрёт. Тогда хозяйка лесов Гинтра, которая любила Илгу, сжалилась над ней и превратила девушку в красивое тонкое деревце. Такие деревья растут на берегах озёр и рек, низко склонившись над водой. Они словно постоянно смотрят в воду, как когда-то смотрела Илга, не в силах отвести глаз от своего возлюбленного.

А некоторые рассказывают эту легенду немного иначе. Что будто бы ханн и не думал возвращаться к Илге. Что холодный бог и впрямь позабыл о ней, едва оказался в родных горах. А Илга, тоскуя по нему, всё время сидела на берегу озера и смотрела на прекрасного линна — ведь водяной божок и ханн были похожи, как две капли воды... И правда — две капли воды, только одна замёрзшая. Так Илга и сидела, умирая от любви, пока Гинтра не превратила её в дерево... Ну вот, ты плачешь. Зря я тебе такого нарассказывал.

— Я плачу, потому что всё это очень красиво, — шмыгнула носом Гинта.

— Истории о любви всегда красивы, даже если они грустные. Ну ничего, завтра я расскажу тебе другую легенду, о счастливой любви и с хорошим концом. А сейчас уже поздно и пора спать.

— Дедушка, ты же ещё не рассказал про луны...

— Так это и есть та самая история, которую ты услышишь завтра.

— Я только хочу тебя предупредить, — сказал дед, когда они на следующий вечер удобно расположились у камина. — В этой легенде есть пропуски, и вообще не всё ясно. А почему — я не знаю. Словно кто-то нарочно вырвал из людской памяти кое-какие фрагменты этой чудесной истории. Что ж, возможно, когда-нибудь недостающие куски мозаики найдутся. Слушай.

Как я уже говорил, хозяйкой лесов стала старшая дочь Гины и Нэффса Гинтра. Но хоть она и была самой главной из лесных богинь, её сёстры гинты не уступали ей в красоте. Только самая младшая, Санта, была некрасива и очень худа. Тихая и задумчивая, она почти всегда бродила одна и часто со вздохом устремляла свой взор в небеса. Она любила солнце и готова была смотреть на него с утра до вечера. Причём, она единственная из всех обитателей этого мира могла смотреть на него в упор. Её потому и прозвали Санта — "смотрящая". Юная гинта не смела даже мечтать о прекрасном Эйрине, но она знала, что всегда будет любить только его и никого больше. Эйрин тоже часто видел её со своей высоты. Сначала он довольно снисходительно взирал на маленькую худышку. И невольно удивлялся её смелости — ведь до сих пор никто, даже его родители, не могли смотреть на него в упор. А потом Эйрин вдруг заметил, что она красива. Красивее Гинтры и других своих сестёр. Наверное, это любовь и тоска преобразили Санту и сделали её прекрасной. От её нежного лица словно исходил мягкий свет. Солнечный бог влюбился в юную лесную богиню и пожелал взять её в жёны, но Гина ни за что не хотела отпускать дочь на небо. Напрасно уговаривал её Нэффс, богиня была непреклонна. Тогда небесный бог решил помочь Эйрину. Всё-таки он был ему отцом. Точнее, одним из его отцов. Нэффс и Эйрин сотворили дивного зверя — хеля. Его ещё называют небесным хортом. Был он цвета небесной лазури, а грива его и хвост сверкали ослепительной белизной, словно облака, пронизанные солнечными лучами. И послали они хеля на землю. Увидели его гинты и пришли в восторг — такой он был красивый и добрый. Ко всем ласкался, приглашал сесть ему на спину и всех катал. Он подпрыгивал высоко-высоко, выше деревьев, но прыжок у него был мягкий, плавный, не прыжок, а полёт. Он всех катал и возвращал обратно на землю, а когда на спине его оказалась прекрасная Санта, взмыл в небо и скрылся из виду. Испугались гинты, кинулись искать мать и старшую сестру, да что толку... Унёс хель Санту на небеса, в чертоги Эйрина. И ей там понравилось. С тех пор и засияла над Эрсой яркая луна. Гина сперва рассердилась на дочь, а потом сочла за благо помириться с Сантой и Эйрином. И даже вырастила к их свадьбе чудесные цветы. Их называют сантами. Серединки у них ярко-голубые, как глаза влюблённой гинты, в которых отражается солнце, лепестки золотистые, словно покрытое нежным загаром личико девушки, а листья светло-коричневые с золотой обводкой. Мой дед ещё видел эти цветы. Они по ночам не закрывались, а в лунные ночи светились, как золотисто-голубые огоньки.

Эйрин и Санта дали людям нао, благодаря которому нафф соединяется с плотным телом. Так что союз этот оказался на редкость плодотворным. Солнечный бог и лунная богиня взяли на себя заботу обо всех детях Гины. Они помогают людям растить урожай, указывают, когда садить, когда поливать, когда снимать плоды. Все гиннуры внимательно следят за циклом Санты. Ты же знаешь, в полнолуние садят одно, в новолуние другое... Эйрин даёт земле тепло и поднимает в небеса необходимое количество влаги, чтобы она потом могла пролиться дождём. Он то и дело изменяет свой цвет. Люди, наблюдая за этими переменами, делают выводы, что им следует ждать на следующий день, на ближайшие десять дней, на целый тигм, а то и на целый год. Например, если в начале первого летнего года вечернее солнце большое и имеет пурпурный оттенок, значит, год выдастся очень дождливым и нумадам-инвирам будет не до отдыха, иначе хола вырастет рыхлая и водянистая, саран безвкусный, а сакма просто загниёт.

С воцарением на небе Санты жизнь на земле окончательно наладилась. Эрса зеленела и цвела, все населяющие её твари были сыты, довольны и счастливы. А первые боги невзлюбили новых богов, которые так бесцеремонно потеснили их и обустраивали этот мир по-своему. Каменный бог Маррон мечтал превратить Эрсу в царство бесплодия, сонное и неподвижное. Хотел он сделать так, чтобы земля перестала давать урожай. И решил разлучить Эйрина и Санту. В чертогах Маррона было много драгоценностей — редких камней, золота, серебра. Однажды он заманил к себе Санту ласковыми речами, пообещав подарить красивое ожерелье, и запер её в глубокой пещере. А вместо неё послал к Эйрину свою дочь Каму. Маррон — царь бесплодия, но даже он не устоял перед женскими чарами и дал жизнь двум детям. Как ты уже знаешь, Гина родила от него горного бога Хонтора. А Кама была дочерью Маррона и Лиллы. Каменный бог надеялся, что дети помогут ему завоевать Эрсу. Однако Хонтор любил мать, а с отцом даже встречаться не хотел. Зато Кама... Она выросла во дворце Маррона, и отец заразил её мечтами о власти, внушив ей при этом ненависть ко всем остальным богам. Внешне Кама очень походила на Санту, но была очень бледна, холодна, как вода, и бесчувственна, как камень. Никто из богов не хотел брать её в жёны. Кама и сама никого не любила, но ей уже давно не давала покоя мысль о том, как хорошо было бы стать хозяйкой в небесных чертогах Эйрина. Солнечный бог в тот вечер немного перебрал на пиру... А иные говорят — ему подсыпали в бокал какие-то одуряющее зелье. В общем, он не заметил, что в его покои вошла другая, и возлёг с ней. А поскольку Кама бесплодна, земля в этом цикле дала плохой урожай. Кроме того, Эрсу постигло бедствие — исчезли некоторые растения. Утром проснулся Эйрин в своём небесном чертоге и увидел, что рядом с ним бледная Кама. Кинулся он искать жену, но никто не знал, где она. Только Хонтор видел с вершины горы, как прекрасная Санта вошла во дворец Маррона. Шла она туда сама, без принуждения, так что Хонтор не заподозрил ничего дурного. А Маррон между тем заключил душу Санты в камень. Тело человека без нафф истлеет. Тело божества остаётся невредимым, только цепенеет. И лежала Санта бесчувственная и неподвижная в каменном дворце Маррона. А когда Эйрин пришёл к царю бесплодия и потребовал вернуть ему супругу, Маррон расхохотался: "Разве ты плохую получил жену вместо этой? Она белее лицом и, пожалуй, ещё краше прежней. У той уж больно мордашка загорела, пока она глазела на тебя снизу. Но если ты так тоскуешь по ней, я согласен освободить её. Только исполни одно моё желание. Я давно мечтаю иметь чудесное зеркало Ханнума. Принеси мне его, и я верну тебе Санту".

Пришлось Эйрину отправиться в царство мёртвых. Не так-то просто было договориться с владыкой Нижних Пещер, но в конце концов Ханнум дал Эйрину зеркало, и солнечный бог освободил свою жену из каменного плена. Как я уже говорил, в легенде много неясного. В разных местах рассказывают по-разному. Ледяной бог Харранг тоже мечтал иметь зеркало Ханнума. Оно якобы давало его обладателю большую власть над миром. В общем, вокруг этого зеркала кипели страсти... У нас, в Ингамарне, рассказывают так. Эйрин принёс зеркало Маррону, но каменный бог недолго владел этим сокровищем. Кама украла его у отца. Она слышала, что зеркало Ханнума поможет ей избавиться от бесплодия, сделает её самой красивой из богинь и желанной для Эйрина. А украсть зеркало Каме помог Харранг. Вернее, она обманом добилась его помощи, пообещав, что станет его женой. Харранг позвал своих детей ханнов и велел им раздобыть сокровище любой ценой. Ханны, как известно, дружат с маргами, каменными демонами, а те знают в царстве Маррона каждый уголок. Марги выкрали зеркало у своего господина. В награду за это ханны попросили Харранга, чтобы он позволил каменным демонам появляться в ледяном царстве, когда им вздумается. С тех пор марги частые гости на горных вершинах. Во владениях Хонтора им не очень-то уютно. Там есть и зелень, и водоёмы, а марги всего этого не любят. Но, опасаясь воды, они ничего не имеют против снега и в особенности льда — ведь лёд похож на камень. Ханны, принеся зеркало Харрангу, получили разрешение изредка им забавляться. Кама сделала вид, что тоже согласна. Разве она теперь не супруга Харранга и не должна любить его детей? А в первую же брачную ночь сбежала из ледяного дворца, прихватив с собой зеркало. Она поселилась на небе, поближе к Эйрину. Бледная луна всё время пытается встать между ним и Сантой, но одолеть соперницу ей так до сих пор и не удалось. Чудесное зеркало не помогло ей обольстить солнечного бога. К тому же, говорят, что Ханнум всех обманул и подсунул не то зеркало, о котором они все мечтали. Ну Эйрин-то, конечно, не о зеркале мечтал, ему жену надо было спасти.

— Дедушка, а зеркало Ханнума — это аллюгин?

— Да. Кама тоже содержит аллюгин, но он не имеет тех свойств, каким обладает земной аллюгин. Вернее, подземный. Так что бледная богиня осталась с носом. Она злится на Ханнума, хоть и не подаёт виду.

В конце каждого цикла наступает Божественная Ночь. Или Ночь Бога. Почему её так назвали? Потому что это время, когда Эйрин отдыхает от своих земных дел. Богу тоже надо отдохнуть, а уж два-то тигма мы без него обойдёмся. В народе издавна считают, что всё это время Эйрин проводит в диуриновом дворце на севере...

— Это гора, которую называют Эйринтам? Её видно с верхней террасы. Она действительно похожа на дворец.

— В период Божественной Ночи вершина Эйринтам светится особенно ярко. Потому её и считают зимней резиденцией солнечного бога. Целых два тигма на земле царит мрак. Только иногда показывается бледная злая Кама. Завистливая Кама, которой так и не удалось потеснить соперницу. Ты ведь знаешь, Эйрин и Кама не появляются в небе вместе. Кама восходит после заката солнца, а утром ей приходится покинуть небосклон до его появления. И только раз в сто пятьдесят лет она настигает Эйрина. Это и есть Ночь Камы. Солнечный бог и бледная богиня встречаются на небе несколько дней подряд, но некоторые называют Ночью Камы все два тигма долгой ночи. Ночь Камы повторяется через каждые сто пятьдесят лет. Злой богине не удалось завлечь Эйрина в свои сети, но она не теряет надежды. Она по-прежнему верит, что чудесное зеркало поможет ей заполучить мужа и избавиться от бесплодия.

— Но ведь зеркало не то...

— Да, это не совсем то, о чём она мечтала, но... Каждый старается извлечь выгоду из того, что имеет.

Зимние вечера становились всё длиннее и длиннее. Правда, Гинта этого не замечала — за беседой у камина время летело быстро. Уроки танумана чередовались с легендами и преданиями — о богах и демонах, о великих нумадах и могущественных колдунах. И часто именно легенда как нельзя лучше поясняла значение того или иного слова.

Оказалось, что имя бога огня Сагган и имя пустынного демона Сайхан образованы от одного древнего корня -сагн-/-сахн-, имеющего значение "огонь, пламя, жар". Позже у варианта -сахн— развилось другое значение — "жара, жаркий, сухой". Отсюда саххуна "пустыня, сухая земля". А более древняя форма имени пустынного демона — Саххан. Западные племена до сих пор его так называют. Они считают его не демоном, а богом. В лесной части Сантары распространена форма Сайхан.

Дед рассказал Гинте легенду о том, как на земле появился огонь. Гина рассердилась на Нэффса за то, что он помог Эйрину похитить Санту, и больше не желала с ним встречаться. Она уже и дочь простила, и даже подарки прислала на свадьбу, а вот с Нэффсом мириться не хотела. А чтобы он не докучал ей, превратилась в гинзу и пряталась от него в корнях деревьев. Тогда Нэффс тоже пустился на хитрость. Он попросил у Эйрина солнечного огня, распался на множество сущностей и явился на землю сотнями огненных гинз. Ведь божество умеет быть одновременно единым и множественным. Эти огненные гинзы, падая с небес, преследовали всех земных гинз в надежде, что одна из них окажется Гиной. И вот одна из молний поразила дерево, в корнях которого спряталась богиня. Дерево вспыхнуло, испуганная Гина выбралась из-под корней, и Нэффс в образе огненного гинза овладел ею. И родился бог огня Сагган. А от других небесных гинз обычные земные гинзы произвели на свет сагнов.

Сагны водились в Улламарне. Их ещё называли огненными свидами. Они очень походили на пустынных свидов, только имели более длинные хвосты и обладали способностью изменять окраску в зависимости от настроения и окружающей среды. И ещё — они не горели в огне. Потому-то духов огненной стихии и называли сагнами. Считалось, что они являются в пламени либо в образе свидов, либо в виде маленьких человечков с золотисто-жёлтыми телами и огненными язычками вместо волос. А их господина, Саггана, изображали прекрасным юношей с очень смуглой, как у жителей пустыни, кожей, ярко-рыжими волосами и чёрными, как угли, глазами. Дед рассказал легенду о сагне-бунтаре, который не хотел служить своему повелителю и ушёл в пустыню. Это и есть пустынный демон Сайхан.

Святилища Саггана строили везде, но особенно их было много в Улламарне, в рощах саганвира. Так называли то дерево, в корнях которого спряталась от своего супруга богиня земли. Гинта до сих пор вспоминала поездку в Улламарну. Это было в конце осени, когда огненные деревья особенно красивы. Весной листья саганвира пурпурного цвета, летом становятся алыми, а чем ближе к осени, тем больше появляется оранжевых и жёлтых. Они растут на концах тонких красноватых ветвей пучками, делая их похожими на горящие факелы. А само дерево — словно пылающий костёр, и кажется, что таким оно и было, когда в него ударила божественная молния. Видела Гинта и сагнов. Они жили в саганвировых рощах под корнями старых деревьев. Саганвиры опадают в последнем осеннем тигме и буквально за несколько дней. Когда Гинта с дедом ездили в Улламарну, деревья ещё красовались в своих ярких огненных нарядах, и всё-таки роща производила довольно безрадостное впечатление. Как, впрочем, и вся Улламарна.

Копыта хортов глухо стучали по твёрдой желтовато-белой земле, кое-где покрытой трещинами. Саганвиры любят сухость и жару, но в последнее время они гибнут. Потому что исчезли сурсы — большие земляные жуки, которые живут в сухой песчаной почве и разрыхляют её.

Дед отправился в Улламарну, чтобы встретиться с тамошними нумадами. Бесплодие наступает на Сантару капт за каптом. Этим озабочены уже не только в Улламарне, хотя здесь это заметней всего. Гинта попросила деда взять её с собой, и он охотно согласился, видимо, решив, что эта поездка пойдёт ей на пользу. По дороге он рассказывал о постигших Улламарну бедах.

— Дело не только в сурсах. Исчезли ещё кое-какие мелкие виды...

— Санты, да? Они ведь тоже тогда исчезли? Это было сто сорок лет назад, после Ночи Камы?

— Да. И санты, и сурсы, и варканы... Птица тьюми, жук варкан и жук зигун поедают лакридов, которые вредят деревьям лак и лунд. Они не позволяют лакридам расплодиться так, чтобы это стало губительно для деревьев. С тех пор, как варканы исчезли, лундовые и лаковые рощи Улламарны чахнут. Одним птицам с лакридами не справиться, а зигун в Улламарне не водится, потому что там не растёт лавма — ею питаются личинки зигуна...

— А у нас она растёт?

— Да, хвала Гине... А сурсы водились только в Улламарне. Им нужна песчаная почва.

Шестеро нумадов ждали их возле святилища Саггана. Невысокое каменное строение, притулившееся между двумя большими саганвирами, явно нуждалось в ремонте, но, похоже, в Улламарне сейчас было не до этого. Гинта слышала, что в последнее время народ отсюда бежит. Многие селения действительно имели заброшенный вид, а на лицах людей застыла тревога. Эту же тревогу Гинта прочла и на лицах нумадов. Только один, самый молодой — лет тридцати, увидев Гинту, улыбнулся. Все шестеро в знак приветствия подняли вверх правую руку. Старый Аххан и Гинта сделали то же самое. Молодой нумад помог девочке слезть с хорта.

Гинта ещё по дороге заметила, что, чем дальше углубляешься в рощу, тем чаще встречаются мёртвые деревья. А за святилищем серых стволов с беспомощно растопыренными голыми сучьями было едва ли не больше, чем здоровых саганвиров.

— Каптов через пятьсот уже сплошной мёртвый лес, — сказал эрг-нумад Улламарны Айтавин. — Бесплодные земли наступают, шаг за шагом... В Гандаваре пересохли все реки, велес уже давно не давал плодов, трава и та плохо растёт...

— Хочешь осмотреть святилище? — спросил Гинту молодой нумад.

Его звали Сагаран. Он был высокий, сильный и красивый. И очень напоминал Гинте отца. Особенно тот портрет в комнате с камином. Только взгляд минаттана Ранха горел отвагой и решимостью, а тёмно-карие глаза Сагарана смотрели задумчиво и мягко. Он был старше отца. И мудрее. Отец погиб в двадцатилетнем возрасте. С тех прошло около девяти лет, так что, наверное, он был ровесником Сагарана.

— Хочу, — сказала Гинта. И не воспротивилась, когда молодой нумад взял её за руку. Вообще-то она никому такого не позволяла.

Изнутри святилище выглядело гораздо лучше, чем снаружи. Росписи, надёжно защищённые от непогоды, радовали яркими красками, только на потолке виднелись следы копоти. Под ногами шмыгали сагны. Они были почти ручные и не боялись людей. Служители этого храма всегда прикармливали священных животных Саггана. Больше всего Гинте понравился диуриновый алтарь в форме цветка с круглой серединкой, где разводили огонь. С трёх сторон алтарь окружали диуриновые зеркала, в которых отражалось пламя. Глядя на эти отражения, огненные тиумиды гадали и предсказывали судьбу. Статуя бога стояла на возвышении, а часть кровли над ней была сделана из прозрачного диурина.

— Жаль, что сегодня пасмурно, — сказал Сагаран. — Когда на крышу падают солнечные лучи, он весь светится, и волосы словно пламя. Сагган радуется солнцу, ведь он его сын.

Огненный бог был изваян из жёлтого хальциона, а волнистые пряди волос, обрамляющие его лицо, сверкали позолотой. Губы Саггана смеялись, а непроницаемо-чёрные глаза смотрели пристально и зловеще.

— А ты его не боишься? — спросила Гинта.

— Нет. Я с детства посвящён Саггану. Об этом говорит и моё имя1. Я скорее огненный тиумид, чем нумад. Говорят, я лучше всех в Улламарне владею стихией огня, а в остальном... Воды боюсь, как настоящий сагн. Ну, лечить умею... Диурин мне подчиняется, а вот перекачка нигмы у растений идёт плохо. Не очень-то они меня жалуют, дети земли. В последнее время у нас тут таких, как я, не любят. И вообще... Мне кажется, только он меня и любит.

Сагаран кивнул на статую бога и улыбнулся. Словно в ответ ему изваяние чуть засветилось. Волнистые волосы на мгновение вспыхнули золотым ореолом — это скользнул по крыше солнечный луч. И всего лишь на одно мгновение к алтарю протянулись две светлые полоски — от диуриновых окон.

— Я это святилище помню, как себя, — сказал Сагаран. — Мать меня часто сюда водила после смерти отца. Он погиб во врмя пожара. Мне тогда было два с половиной года. Мать всё плакала. Особенно, когда говорила о нём. Начнёт говорить — и заплачет. Я боялся, когда она начинала говорить. Я хотел, чтобы она молчала. Чтобы все молчали.

Сагаран наклонился, поднял подбежавшего в его ногам сагна и посадил себе на рукав. Зверёк тотчас стал светло-серым — под цвет одеяния нумада.

— Я любил с ними играть. Дети со мной не играли. Я же до пяти лет не разговаривал. С людьми не разговаривал. Только с ним. Он меня вылечил.

— Сагган?

— Да. Меня кому только ни показывали. И твоему деду. Он же лучший нумад-саммин на севере. Он посоветовал не мешать мне делать то, что мне хочется, и бывать там, где мне нравится. А мне больше всего нравилось здесь, в этом святилище. Тиумидом был Самур. Добрый старик... Всё мою мать успокаивал. Говорил: "Бог забрал твоего мужа, но он обязательно что-нибудь даст взамен". Помню, она сказала ему на это: "Боюсь, что он ничего мне не даст. Сначала забрал мужа, а теперь, похоже, и сына хочет забрать". Я так чётко запомнил эти слова. Меня многие дурачком считали, а я всё прекрасно понимал, просто не говорил. С ними. А богу слова не нужны, он и так тебя поймёт.

— И всё же ты заговорил...

— Да, благодаря ему. Однажды я сидел вот здесь, у алтаря, и смотрел на огонь. Я, кажется, задремал. А потом очнулся и вижу: в огне пляшет мальчик. Маленький такой, с локоть. Тело жёлтое, волосы — как оранжевые язычки пламени. Прыгает, смеётся и дразнит меня, язык показывает — длинный-предлинный. Я засмеялся — первый раз в жизни. А он зовёт меня к себе, рукой машет... Я и прыгнул туда, прямо в огонь. А мальчик исчез. Тут мать вошла — она возле святилища была, с кем-то разговаривала... Она, конечно, испугалась, выхватила меня из пламени. Ей потом нумад-саммин несколько дней ожоги залечивал. А я, помню, сердился, вырывался у неё из рук и повторял: "Санг, сагн!" Это были первые слова, которые я произнёс вслух. Я видел настоящего сагна и хотел с ним поиграть, а мать мне помешала. Я сердился и рвался обратно к алтарю. На мне не было ни одного ожога, а ведь я побывал прямо в огне. С тех пор я начал говорить. Сразу всё. Мне дали новое имя — то, которое я ношу сейчас. Я должен был стать огненным тиумидом, но потом обнаружили, что у меня сильное анх, и стали учить таннуму.

— Ты кто? Какой нумад?

— Саммин. Лучше всего я лечу ожоги. И вообще всякие наружные раны.

— Этому тоже он тебя научил?

— Конечно. Он лечит всё. Он очищает. Огонь — это смерть и жизнь. Сгоревший заживо становится богом.

— Уж лучше остаться человеком, — поёжилась Гинта.

— Ты истинная дочь Гины-земли. Лесное дитя. От тебя так и веет неиссякаемой силой жизни. Ты будешь счастлива, внучка Аххана.

— Ты тоже.

Сагаран улыбнулся, но его тёмные глаза оставались печальными. Он был похож на своего бога. Его глаза не смеялись, даже когда он смеялся.

— Я посвящён огню. Сагган — страстное и ревнивое божество. Он не терпит соперников. И соперниц. Тебя, кажется, зовут... Пойдём.

— А почему бесплодные земли наступают на Сантару? — спросила Гинта у деда на обратном пути.

— Я бы и сам не прочь в этом разобраться, — усмехнулся он.

— Сурсы исчезли во время последней Ночи Камы, — помолчав, сказала девочка. — Выходит, что-то ей всё же удаётся. Даже при помощи этого зеркала. Следующая Ночь Камы через одиннадцать лет. Значит, опять что-нибудь исчезнет...

— Не думай об этом, дитя моё. Одиннадцать лет — срок немалый, а нумады не сидят сложа руки. Боги и люди не допустят, чтобы погибла наша прекрасная страна. Тебе понравилась роща?

— Да. И святилище. И Сагаран... Ты ведь лечил его?

— Лечил. Я его потом долго вспоминал. Пятилетний малыш с грустными глазами... Он мог часами сидеть у алтаря и смотреть на огонь. И не хотел говорить с людьми. А когда к нему приставали, начинал плакать. Я сразу понял — этот ребёнок принадлежит богу. Сагаран, наверное, лучше всех в Сантаре владеет стихией огня.

Входить в контакт со стихиями учили, начиная с первой ступени. Вообще-то заклинания духов огня, воды, земли и воздуха в Сантаре знали все. Ведь среди заклинаний были и общеизвестные, просто далеко не в каждых устах они имели силу.

Гинта с раннего детства привыкла слышать, что в воздухе, который вроде бы кажется пустым, постоянно витают нэфы — бесплотные, невидимые божества, подданные небесного бога Нэффса. Они в основном миролюбивы и сговорчивы. Куда опаснее многочисленные нафф — души, ожидающие следующего воплощения. Есть среди них и злые. Правда, вредят они в основном тем, кто досадил им при жизни.

Духи огня любят позабавиться, и забавы их порой небезопасны для людей, но вообще-то сагны бесхитростны, и их можно обмануть. Главное — не бояться их. Или хотя бы делать вид, что не боишься. Гинта видела, как спокойно дед поправлял в камине куски сандана, держа руку прямо в огне. А мангарты проходили сквозь большой костёр целые и невредимые. Но девочка знала: слишком долго обороняться от огня невозможно. Нельзя затягивать игру. "Не забывай, что сагны в своей стихии, а ты нет, — говорил дед. — И если нумаду или искусному колдуну легче выбраться из горящего дома, чем обычному человеку, то это не значит, что он не может погибнуть".

Самые коварные — духи воды, линны. Самые древние и вечно юные божества. Прелестные белокожие линны с огромными прозрачными глазами и голубоватыми волосами. Ханны им сродни, ведь они, по сути, божества замёрзшей воды. Но ханны большую часть цикла далеко — на вершинах гор. Со льдом и снегом в Сантаре редко имеют дело, а вот без воды и дня не проживёшь. Но и гибнут от неё чаще, чем от других стихий. Гинта не раз видела испытания, которые проходили мангарты в конце обучения. И если пройти сквозь костёр, не опалившись, и спрыгнуть, не ударившись, с большой арконы могли все, то долго продержаться на поверхности, если тебя связанным бросили в реку, удавалось очень немногим. Вода — самая загадочная стихия. Даже когда она спокойна, в ней нет постоянства. Полог зыбкого, обманчивого света, под которым затаился мрак. Бездонное зеркало мира, хранящее в своей глубине множество отражений. Странный, искажённый, опрокинутый мир. Холодный и чужой. И как, наверное, страшно попасть в него. Таома говорила, что под водой находятся бесчисленные нао, похищенные и заколдованные водяными божествами. Они овладевают твоим нао, едва входишь в воду, и могут забрать его совсем. Человек, заплывший далеко, вдруг лишается сил, холодный страх сковывает его члены, и он гибнет, не в состоянии избавиться от чар водяных богов. Гинта с удивлением слушала рассказы о стране за горами, где люди жили на маленьких островах, со всех сторон окружённых водой, и даже замки стояли прямо в озёрах. И как они не боялись?

— Так ведь они потому и погибли, — сказала однажды Таома. — Вода у них у всех похитила нао.

— Но у нас же тоже есть озеро в саду, и каналы, — испугалась Гинта. Ей было тогда пять лет.

А дед засмеялся и заверил её, что Таома, как всегда, преувеличивает. Страна за горами погибла от сильного наводнения и землетрясения. В Сантаре тоже тогда тряхнуло. В селениях у подножия гор даже кое-что разрушилось — самые ветхие постройки, но это было пустяком по сравнению с бедствием в Валлондоле.

Любой город, любое, даже самое маленькое, селение всегда основываются вблизи какого-нибудь водоёма — реки или озера, но сантарийцы издавна старались строить жильё подальше от берега. В огромном саду Ингатама водоёмов было предостаточно, однако это никого не удивляло. Все знали: замок правителей Ингамарны строили могущественные нумады. Они умели ладить с духами всех стихий, в том числе и с водяными божествами. К тому же строительство Радужного замка началось ещё до Великой Войны. Когда-то дети земли дружили с детьми воды. Может быть, тогда и водяные боги были добрее? Гинта порой думала об этом и пыталась представить себе, как родной замок выглядел в те далёкие времена, когда по земле ходили гиганты, а нумады умели гораздо больше, чем сейчас. Это ведь древние мудрецы вырастили такие чудесные плодовые деревья, как фисс, акава, хума... Западные города утопали в зелени и цветах, но садили там то, что путём многочисленных опытов и кропотливых трудов выводили здесь, в лесах Ингамарны и Улламарны. Когда-то это был дикий, безлюдный край. Потом нумады-инвиры начали строить себе здесь дома. В основном это были небольшие временные жилища. Первый замок в этой глуши построил Диннувир. Выведенные им сорта сарана и тиги до сих пор считаются самыми лучшими. Он же заставил плодоносить аркону. Дед говорил, что это первое культурное растение, которое вывел Диннувир. Причём, добиваясь плодов большого размера, он сделал большим и само дерево. С сараном уже такого не получилось — Диннувир к тому времени набрался опыта. Саран был и остался кустарником высотой пять-шесть каптов, изменились только его плоды. Когда-то они были маленькие, жёсткие и кислые, а теперь — длиной с локоть взрослого человека и тают во рту.

Во время Великой Войны дворец Диннувира был разарушен чуть ли не до основания. Его отстроили вновь, а перестраивать будут до тех пор, пока существует Сантара со своими искусными мастерами и нумадами, умеющими растить камни, до тех пор, пока жив народ этой страны, не терпящий ничего застывшего и неизменного.

Нумады древности обладали большим могуществом. Они дружили со всеми стихийными духами. И хотя дети земли даже тогда не особенно-то любили воду, они её, по-видимому, всё же не боялись, раз Диннувир решил построить замок у озера. А может, у него были какие-то особые отношения с водяными божествами. Ведь святилище линнов построил тоже он.

В роду правителей Ингамарны нумады или хотя бы просто колдуны появлялись примерно через каждые три поколения, так что Ингатам считался надёжно защищённым от злого колдовства и недоброжелательства богов и демонов. Да и те члены рода, которые не обладали способностями к таннуму, не боялись жить в окружении стольких водоёмов. Ведь если ты родился в семье правителя, если боги избрали для тебя высокий удел, то не к лицу тебе бояться того, что пугает твоих подданных, которые в случае чего имеют право искать у тебя защиты. Назначив человеку высокий жребий, боги тем самым уже поставили его ближе к себе, наделили его ответственностью за судьбы других, а значит, и большей, чем у других, силой духа.

Все в Сантаре знали: водяные божества предпочитают селиться в лесных водоёмах, где-нибудь в глуши, подальше от людей, а в фонтанах и бассейнах и вовсе не живут. Так что обилие искусственных водоёмов в сантарийских домах и садах никого не удивляло. И всё же, подчиняясь древним суевериям, их обычно делали неглубокими, а узоры, украшающие дно, чаще всего изображали водяные растения и всяких водяных тварей — на случай, если вдруг во время сильного дождя какой-нибудь линн пожалует в гости. Лучше уж сразу задобрить бога милой его сердцу картиной.

Самыми добрыми духами считались духи земли. Когда-то всех детей Гины называли гинтами. Гинты — значит "земные", "рождённые землёй". Потом это название закрепилось только за юными лесными богинями.

— А почему меня так назвали? — поинтересовалась однажды Гинта.

— Это было последнее желание твоей матери, — ответил ей дед. — Она с десяти до пятнадцати лет служила в храме Гинтры. Богиня часто являлась ей во сне. Синтиола мне рассказывала... Дав тебе перед смертью это имя, она как бы препоручила тебя заботам своей покровительницы, раз уж она сама не сможет о тебе позаботиться. Гиннары тоже значит "дети земли", а если точнее "земляные; сотворённые, сделанные из земли". В этом слове есть древний корень -аре— — "делать, лепить, творить".

— Ага, понятно. А валлары — это "водяные, созданные из воды"...

Легенду о сотворении людей Гинта знала ещё в четыре года — от старой Таомы. Она потом несколько раз заставляла няньку повторить свой рассказ — так он ей понравился.

Боги решили, что созданный ими мир прекрасен, но несколько пустоват. Они населили его разными существами. Каждому дали плотное и тонкое тело, душу, имя, язык и частицу своего божественного разума. Однако присматривать за таким большим и беспокойным хозяйством богам стало трудновато, и они решили создать существ, похожих на них самих — и внешне, и по разуму. Пусть будут господами над всеми прочими тварями и помогают богам поддерживать в мире порядок. Причём боги хотели сделать людей так, чтобы в них, в отличие от животных, было достигнуто равновесие всех четырёх стихий — огня, воздуха, земли и воды. Нэффс сотворил из воздуха душу, Эйрин и Санта соткали из огня тонкие тела, а Гина и Лилла должны были смешать воду с землёй и слепить плотные тела. Но богини плохо размешали смесь. Она получилась местами слишком густая, а местами жидковатая. Каждая из богинь тяготела к своей стихии. И когда они сделали двух близнецов, один, которого лепила Гина, оказался почти что полностью из земли, а второй, творение Лиллы, — совершенно водяной. Они были красивы и понравились богам. И хотя получилось не совсем то, что они хотели, им было жалко ломать и переделывать первых людей. Боги придумали, как исправить ошибку. Они велели водяному человеку взять себе в жёны какую-нибудь гинту, а земляному подобрать подругу из линнов — водяных богов. Тогда, может быть, в их потомстве и будет достигнуто равновесие стихий. Однако водяного человека, которого звали Ванх или Вальх, тянуло к воде. Он не хотел жениться на гинте. А земляному, Гинху, как раз нравились дочери Гины, а с линнами он вовсе не хотел иметь дело. Тогда первые люди, которых боги наделили необыкновенными творческими способностями, решили сами слепить себе жён. Ванх сделал женщину, похожую на линну, а Гинх красавицу, похожую на гинту. Но они изготовили только плотные тела, а дать своим творениям нао и нафф не могли. Боги сжалились над своими первенцами и оживили их жён. Им даже понравилось, что люди, едва появившись на свет, сразу доказали свою способность принимать решения самостоятельно. Значит, они могут быть в этом мире хозяевами.

Ванх (Вальх) и его жена стали прародителями валларов, детей воды, а Гинх со своей супругой дали начало роду гиннаров, детей земли. Валлары очень любили воду, и некоторые из них, в чьих жилах было больше божественной крови, могли подолгу плавать под водой, обходясь без воздуха. Гиннары не владели таким чудесным даром, зато в их крови было больше огня. Они плохо плавали и побаивались глубоких водоёмов, но на суше отличались необыкновенной резвостью и выносливостью. Дети земли были подвижны, как огонь, и легко переносили жару, поэтому они поселились на юге Эрсы, а валлары на севере, где прохладнее и много озёр.

Внешне дети земли и дети воды тоже сильно отличались друг от друга. Гинта до сих пор помнила, как удивилась, увидев валлонов первый раз. Потом она нередко встречала их в Мандаваре, где находился валлонский храм солнечного бога. Дети воды были высокие, белокожие и почти все светловолосые. Смуглые, черноволосые сантарийцы или, выражаясь по-старинному, гиннары уступали валлонам в росте, зато как правило отличались прекрасным сложением, и среди них не было склонных к полноте. Если некоторые валлоны с возрастом полнели, то с сантарийцами такого никогда не случалось, к старости она обычно наоборот худели. А вообще моложавость детей земли вызывала у валлонов изумление и зависть. У этих дикарей не поймёшь, где мальчишка, где мужчина, а где старик, говорили они, все поджарые и быстрые, как свиды... Год назад Гинта по-настоящему испугалась, увидев возле валлонского храма человека толщиной с большую бочку, в каких обычно возят воду.

— Так оно и есть, бочка с водой, — сказала Таома. — Валлоны полнеют, потому что в их телах много воды. Недаром же они детьми воды названы. А мы — плоть от плоти Гины-земли. Наши волосы черны, как она, а тела золотые, потому что солнце напитало нас своим огнём. Ведь оно любит землю и всех её детей. А валлонов Эйрин не любит, хоть они и превозносят его и даже объявили единственным богом. Вон они какие бледные! Смотреть противно.

Гинта не стала спорить со своей нянькой, хотя и не считала, что на всех валлонов противно смотреть. Среди молодых встречались и довольно красивые. Её только озадачивало то, что сами валлоны называли себя не детьми воды, а детьми солнца. Они вовсе не стыдились своей бледности и говорили, что лица их светлы, как солнечный диск. Любил их Эйрин или не любил, а загар к ним почти не приставал. И ещё валлоны очень гордились своими правильными чертами лица, а сантарийцев называли остромордыми зверушками. Дети Гины были немного скуласты, а у иных лица так сужались книзу, что подбородок действительно казался маленьким и как бы заострённым. Впрочем, сантарийцы не считали это недостатком. Зато подбородки валлонов находили несколько тяжеловатыми. Если лица сантарийцев имели треугольную форму, то у валлонов они скорее напоминали правильный овал. И тех, и других боги наградили большими, удлиннёнными глазами, но у детей земли глаза были чуть раскосыми, что абсолютно их не портило и даже придавало их лицам своеобразие. Большинство сантарийцев имели карие и зелёные глаза, иногда встречались карие с прозеленью, реже синие, как у Гинты. Среди валлонов кареглазые почти не встречались, зато было много сероглазых. Зелёные глаза у детей воды считались редкостью и, конечно же, они у них были светлее сантарийских, которые по цвету напоминали свежую весеннюю траву. А больше всего у валлонов ценились голубые глаза.

— Они у них какие-то блёклые, — говорила Таома. — Вот твои — яркие, как звёздочки, а у валлонских красоток — как холодные льдинки. Тьфу!

Гинта не возражала. Приятно, когда говорят, что у тебя глаза красивее, чем у валлонских гордячек, но вообще-то валллонки не казались ей такими уродинами, какими их всегда старалась выставить Таома.

— А как они одеваются, — презрительно морщилась старуха. — Всё какое-то тусклое, будто застиранное. Сами бледные и одеваются во всё блёклое.

Гинта тоже заметила, что валлоны обычно носят светлое и однотонное. И хотя, живя здесь, дети воды многое взяли из сантарийской моды, они так и не полюбили ни узоров, ни ярких вышивок. Женщины предпочитали длинные платья. Они охотно обнажали руки и плечи, но почему-то боялись открывать живот и грудь.

— Это потому, что у них плохие фигуры, — сказала однажды Зана, старшая сестра Мины. — Не будешь же ты открывать живот, если он у тебя вываливается из-за пояса юбки, словно перестоявшее тесто.

Гинта и тут не возразила, однако в глубине души она не могла не признать, что у большинства валлонских девушек фигуры не хуже, чем у сантариек. Да и не только она это признавала. Сантарийские юноши смотрели на молодых валлонок не без удовольствия. А в соседней Лаутаме, где было много валлонских поселений, браки между детьми воды и детьми земли уже стали обычным делом.

— С ума сошли! — возмущалась Зана. — Только идиотам могут нравиться эти белёсые дылды.

— Почему? — удивилась Гинта. — Ведь нравятся же валлонам наши девушки.

С этим Зана спорить не стала.

— А разве ты не выбегаешь во двор, когда по деревне проезжают валлонские воины? — поддела сестру Мина

— Ну, парни у них и правда ничего, — авторитетно заявила Зана. — Мужчинам идёт высокий рост. А что хорошего, когда жена выше мужа? Ихние девицы просто неуклюжие оглобли! И одеться как следует не умеют.

Сантарийки предпочитали платьям юбки и жилеты, оставляющие открытыми их гибкие, изящные торсы. Причём жилеты обычно не столько закрывали, сколько просто поддерживали грудь. Что больше всего поражало валлонских мужчин в сантарийках, так это сочетание высоких, пышных бюстов с восхитительно тонкими талиями. Несмотря на то, что дети земли как правило не могли похвастаться высоким ростом, они почти все были длинноноги, а походка сантарийских женщин отличалась такой грацией, что многие валлонки действительно казались рядом с ними неуклюжими. Впрочем, сыновья земли тоже не зря заглядывались на высоких пепельноволосых красавиц с нежной матово-белой кожей и ясными, прозрачными глазами. Гинта не раз слышала, что дети от смешанных браков как правило красивы, здоровы и среди них много способных к таннуму. Может, как раз в них-то и достигнуто равновесие стихий, о котором мечтали боги, когда создавали человека...

В Ингамарне до сих пор строго следовали древним обычаям, новые веяния сюда проникали редко, да и валлонов здесь почти не было. Боялись они этого края — его непроходимых лесов, диких зверей и колдунов. Построили, правда, святилище своего бога в Мандаваре, но большинство местных жителей обходили его стороной. В Ингамарне, как и сто сорок лет назад, молились своим богам, а в храм Живого Бога только из любопытства заглядывали. Каждый раз, встречая валлонов, Гинта удивлялась — зачем они так много на себя надевают? Сантарийцы предпочитали минимум одежды. В жару мальчишки, юноши и даже взрослые мужчины обычно ограничивались набедренными повязками, а девочки и молоденькие девушки надевали ещё и юбки, чаще всего короткие. Женщины и девушки постарше тоже не стеснялись ходить в коротком, но как правило с возрастом длина юбки увеличивалась. Фасонов было столько, что и не перечесть, но сантарийки предпочитали юбки, которые держатся не на талии, а на бёдрах, обожали кокетливые разрезы по бокам и всевозможные оборки, красиво разлетающиеся при ходьбе. В последнее время вошли в моду юбки с неровным подолом — сзади и спереди длиннее, чем с боков. Жилеты носили и маленькие девочки, и женщины, но вообще-то сантарийки не считали обязательным закрывать грудь. Так что даже многие замужние женщины ходили в одних юбках, украсив шею и грудь лишь бусами. Украшения — бусы, браслеты, кольца, серьги — в Сантаре носили все: и мужчины, и женщины, и дети. У сантарийцев не было такого подчёркнутого противопоставления мужской и женской моды, как у валлонов. Мужчины тоже иногда носили жилеты, правда, несколько иного покроя, чем у женщин. Если не было жары, и те, и другие иногда поддевали под жилеты тонкие рубашки. Конечно, штаны были преимущественно мужской одеждой, но женщины ради удобства тоже иногда их надевали — например, в лес или для верховой езды. А в холодный сезон разницы между мужской и женской одеждой практически не существовало. Все носили длинные меховые штаны, сапоги и куртки. Гинта слышала, что валлонки до самого последнего времени вообще не признавали такую одежду, как штаны, и даже верхом ездили в длинных платьях. Теперь дети воды многое перенимают из сантарийской моды. Дядя Таввин говорил, что в столице все модницы ходят в жилетах, а на хортах ездят в узких, облегающих брюках. А детская одежда у валлонов уже давно похожа на сантарийскую. Коренные жители Сантары тоже со временем кое-что позаимствовали у своих незваных гостей. Например, широкополые шляпы, украшенные перьями, перчатки, которые валлоны даже в сильные холода предпочитали рукавицам, и сапоги с отворотами.

И у валларов, и у гиннаров были роды божественного происхождения. В глубокой древности боги и богини нередко становились возлюбленными достойнейших из людей. Естественно, что их дети, полубоги, превосходили простых смертных умом, красотой, силой, дольше жили и как правило обладали какими-нибудь необыкновенными способностями. Они становились могущественными правителями, искусными колдунами. Поговаривали, что у валлонов божественных родов больше не осталось. Всех потомков водяных богов перебили во время одной из войн. Их считали злыми демонами, которые сеяли среди людей смуту и разврат. Когда Гинта спросила у деда, правда ли, что потомки линнов были коварными и злыми, он пожал плечами:

— Не знаю. Думаю, всё это игры валлонских правителей. Этих абеллургов.

— Про наш род тоже говорят, что он к богам восходит. Не хотелось бы, чтобы нас вдруг тоже объявили злыми демонами. Но ведь тому, кто ведёт себя достойно, этого можно не бояться, да?

— Всякое бывает. Иногда и хороший человек становится жертвой несправедливости.

— А наш род действительно восходит к богам?

— Ну... Доказать это уже трудно, — засмеялся дед.

Он не любил разговоров на эту тему, зато старая Таома в божественности правителей Ингамарны не сомневалась. Впрочем, не только она. На севере Сантары всегда говорили, что этот славный древний род особенно любим богами и неудивительно, что в Радужном замке постоянно рождаются красивые, одарённые дети, многие из которых становятся нумадами или хотя бы колдунами. Знаменитого нумада Диннувира считали полубогом. Его могила находилась в Мандаваре, между святилищем Гины и статуями близнецов.

Изваяния близнецов в Сантаре были повсюду. А поскольку в разных минах легенду о первых людях рассказывали по-разному, изображали их тоже далеко не везде одинаково. Чаще всего это были двое юношей: один белокожий и светловолосый, другой смуглый и черноволосый. Такое изваяние и стояло на священном участке Гины в Мандаваре. Подобные статуи красовались чуть ли не в каждом селении Ингамарны. Их обычно ставили у входа в деревню или около хатанги — дома, где собирался совет старейшин.

В краю Белых гор обоих близнецов изображали смуглыми и темноволосыми. Гинта удивилась, когда увидела такие статуи во время осенней поездки в Улламарну.

— Выходит, они оба — дети земли? — спросила она у деда. — Они же ничем друг от друга не отличаются.

— Отличаются, — усмехнулся дед. — Посмотри повнимательнее.

И правда — у одного глаза были синие, а у другого чёрные. Совершенно чёрные, как камень танарит.

— Это и есть танарит, — сказал дед. — По местной легенде, один из братьев был добрый, а второй злой. Танхаронн завладел его душой, тень поглотила его нао, и он стал танхом.

На подножии черноглазого близнеца Гинта разглядела странный знак

Ей почему-то показалось, что какой-нибудь похожий знак должен быть изображён на постаменте второй статуи, но там ничего не было. Или не сохранилось. Ведь изваяния были очень древние и сильно пострадали от дождей и солнца.

— Стал танхом... А у людей бывают чёрные глаза?

— Очень редко, — ответил дед и нахмурился — как будто что-то вспомнил.

В Зиннумарне тоже была легенда о добром и злом братьях. Тамошние близнецы отличались и нравом, и внешностью. Доброго изображали смуглым, а злого белокожим. Сначала-то и он был тёмным, а однажды решил украсть у своего брата мешок сарановой муки да опрокинул его на себя, когда взвалил на плечи. И с тех пор стал белым.

Кое-где близнецов изображали разнополыми. В центре и на юге вообще редко вспоминали о детях земли и детях воды. Зато рассказывали такую легенду. Боги хотели, чтобы люди тоже были бессмертными, как и они сами. И сказали они людям: "Всё, что есть на земле, в воде и на небесах ваше, ибо вы — лучшие из существ, созданных нами. Можете обращаться к нам за советом и помощью, когда захотите. Но не спускайтесь в Нижние пещеры. Там живёт страшный бог, и встречаться с ним вам не следует". А особенно боги любили двух братьев-близнецов, которых они создали первыми, вложив в них больше, чем во всех остальных людей. Один из близнецов послушался совета, а второго мучило любопытство. Он слышал, что этот загадочный бог, с которым им нельзя встречаться, очень хочет повидать людей и что у него есть чудесное зеркало. Посмотревшись в него, можно обрести силу бога. И вот однажды ночью один из братьев тайком от всех спустился в Нижние пещеры. Их хозяин, бог Ханнум, радушно принял гостя и показал ему своё волшебное зеркало. Человек посмотрелся в него, и его образ навсегда остался там. Человек побледнел, словно зеркало впитало в себя все его краски. Вернулся он на землю, и, увидев его, люди в ужасе разбежались. Они поняли, что на землю пришла смерть. С тех пор люди стали умирать, и у Ханнума появились подданные, о которых он так давно мечтал. В окрестностях Валлондорна, бывшей Тиннутамы, и на юге сохранились древние изваяния близнецов, которых называют Гин и Хан — Жизнь и Смерть. Гин — яркий, смуглый, черноволосый, Хан — бледный, белокожий, светловолосый. Рассказывая Гинте эту легенду, дед объяснил ей, что первоначальное значение корня -гин— — "жизнь; живая материя; то, что рождает, даёт жизнь". Потом появилось и значение "земля". Ведь она и есть "дающая жизнь".

Иногда светлого близнеца изображали женщиной и называли Ханна. В Хортанге говорили, что из-за женского любопытства на землю пришла смерть. А может быть, из-за тщеславия. Женщине хотелось посмотреться в чудесное зеркало, чтобы стать ещё красивей, потому она и спустилась в царство Ханнума.

В горах над Хаюганной тоже он и она. Только здесь светлый юноша, а девушка — тёмная. Кто они? Гинтра и Хонтор? Гинта и ханн? Гин и Хан... Жизнь и смерть. Живая плоть и цепенящий холод. Земля и лёд, что покрывает её зимой, а растаяв, превращается в воду, которая питает почву. Две стихии... Гинта решила, что весной она обязательно поднимется в горы, чтобы получше рассмотреть эти статуи. На лесистых склонах марги не очень опасны. Вот в горах Зиннумарны марги действительно злые. Ещё бы! Маррон доверил им свои сокровища, а люди всё-таки добрались до них. Зиннумарна значит "край железных гор". Эти горы древнее, чем хребет. Они возникли тогда же, когда и те, на западе, где обитает сам Каменный бог, а железными их назвали потому, что там добывают золото, серебро, фанх и уллатин. Фанх — прочный металл дымчато-серого, почти чёрного цвета — использовался главным образом в оружейном деле, а уллатин ценили ювелиры. И естественно, модницы. В переводе с древнего языка уллатин значит "белое серебро". Так в Сантаре издавна называли редкий светлый металл, лёгкий и сияющий, словно белое пламя. По легенде Маррон прятал в этих горах солнечное око, и от его искр здесь возникли драгоценные металлы.

Люди говорили, что сокровища Зиннумарны — ничто по сравнению с теми, которые хранятся в глубоких пещерах Каменного царства Маррона. Никто их, правда, не видел. Ведь со времён Великой Войны почти никто и не ходил на запад. Во всяком случае, далеко. Теперь там бесплодные земли и руины древних городов. Гинта слышала, что царство Маррона находится примерно в двух скантиях от развалин Уллатамы — города, прославившегося своими белыми колдунами. Они не боялись жить возле обители Каменного бога. Нынешних жителей пустыни называли то марвидами, то маркангами. А некоторые считали, что это марги, слуги Маррона, принявшие человеческий облик. Якобы при желании они могут превращаться и в свидов — так же, как сам Маррон иногда принимает образ мангура. Эти страшные пустынные звери в последнее время иногда появлялись возле Улламарны, повергая людей в трепет. Бесплодные земли наступают на Сантару, и царь бесплодия то и дело окидывает хозяйским взором свои будущие владения. Ни одному человеку не выдержать взгляд каменного зверя. Да что там мангур! Люди боялись даже свидов. Считалось, что духи камня самые злые, но, пожалуй, ещё больший страх жителям Сантары внушали духи воды. Линны. Дети загадочной стихии, похожей на расплавленное зеркало, почти такое же зловещее, как зеркало Ханнума.

Глава 7. Водяное святилище.

Гинта всю зиму училась плавать. В купальне, которую украсил мастер Гессамин. Будущая нумада ничего не должна бояться. Гинта это знала и всё же боялась. Она по-прежнему боялась воды. С другими стихиями было проще. Гинта уже могла какое-то время держать руку в огне и смело прыгала со второго этажа. Последнее ей даже нравилось. Надо только правильно сконцентрировать своё анх — в области позвоночника и лопаток, и у тебя словно крылья вырастают. Тело становится легче. Оно будто бы проникается стихией воздуха, уподобляется ей, и чувствуешь, как зависаешь над землёй... Конечно, совсем немножко. Это просто затягивает прыжок.

Считалось, что духи воздуха покровительствуют искусным танцорам. Вообще-то в Сантаре танцором был каждый. Во всяком случае, каждый, у кого целы ноги. Но те, кто умел делать затяжные прыжки, действительно могли гордиться своим мастерством. Лучшей танцовщицей Игнамарны была Таввина, которую больше знали под именем Айтамира — "высоко прыгающая". Это имя она получила в пятнадцать лет, когда танцевала в Радужном замке на свадьбе Ранха и прекрасной Синтиолы. Молодой правитель, восхищённый танцем Таввины, назвал её Айтамирой, а гости вспомнили древний обычай давать человеку второе имя, прославляющее его успехи в каком-либо деле. Так юная тиумида из храма Санты Таввина стала Айтамирой. В Ингатаме она была частой и желенной гостьей. Гинта обожала смотреть, как она танцует. Айтамира не слыла красавицей, но во время танца она преображалась и казалась девочке прекрасной, как богиня Санта. Особенно Гинте нравился танец огня, во время которого Айтамира перепрыгивала костёр великолепным высоким прыжком — одна нога вперёд, другая назад. Она взлетала над костром и на несколько мгновений зависала в воздухе — гибкая, полуобнажённая, вся в золотисто-оранжевых бликах огня, словно сагна, танцующая на язычках пламени.

— Как тебе удаётся так высоко прыгать? — спросила у неё однажды Гинта.

— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Когда я танцую, я не чувствую под собой земли. А когда прыгаю... Меня будто кто-то подхватывает и несёт!

— Это нэфы. Они тебя любят.

— Может быть, — засмеялась Айтамира. — Ты будущая нумада, у тебя сильное анх. Когда-нибудь ты научишься повелевать стихиями и танцевать будешь лучше меня.

— Скажешь тоже — повелевать стихиями! Диннувир это умел, а мне хотя бы с ними просто поладить...

С нэфами Гинта подружилась довольно быстро. Её радовало ощущение полёта и сознание того, что она находит в прозрачном, бесплотном воздухе какую-то невидимую опору. А вот подружиться с водой она не могла. Эта стихия не давала ей опоры. Пытаясь плыть, Гинта неизменно шла ко дну. И разумеется, тут же вставала на ноги — она плескалась только там, где было мелко.

— Ты боишься оторваться от земли, — говорил ей дед ещё осенью, когда она училась плавать в дворцовом озере. — Ты ищешь опору в ней, а не в воде. Ну и находишь там, где ищешь. Ты никогда по-настоящему не подружишься с тем, кого боишься.

Гинта это знала. И всё равно никак не решалась оторваться от гладкого мозаичного дна купальни. В самом мелком месте вода доходила ей до пояса, в самом глубоком скрыла бы с головой и великана. В середине бассейна, где возвышалось изваяние линна верхом на дивном звере, было глубоко, но к статуе с одной стороны вели ступеньки. Устав от своих тщетных попыток поплыть, Гинта выбиралась из воды и подолгу сидела на постаменте, разглядывая своё отражение в диуриновой стене, — жалкая скорчившаяся фигурка, такая маленькая и худенькая, что тела почти не видно из-за длинных, густых волос. Юные линны смотрели на неё со всех сторон и насмешливо улыбались — прелестные мальчики и девочки из голубовато-белого хальциона. Удлиннённые лица, огромные прозрачные глаза... Гинта чувствовала что-то вроде обиды. Почему они не хотят с ней играть? Они смеются над ней. Они так красивы, эти белокожие дети Лиллы с чудесными голубыми волосами, а она... Маленькая, чернявая худышка. Впрочем, волосы у неё тоже красивые. И глаза большие. Но дело не в этом. Они смеются над ней, потому что она боится. Они не хотят с ней дружить. Так ведь с трусами никто дружить не хочет.

Дворцовое озеро замёрзло, каналы тоже покрылись толстым слоем льда. Его Гинта не боялась. Лёд прочный. Как земля. Во всяком случае, когда стоит мороз. Правда, он скользкий и этим напоминает о своём сходстве с водой — его коварной, изменчивой сестрой, с которой так трудно найти общий язык.

Утром, между завтраком и занятиями в школе, было достаточно времени, чтобы погулять в окрестностях дворца. Если осенью Гинта предпочитала верховую езду, то теперь у неё было другое развлечение. Всё-таки в зиме, несмотря на холод, есть свои прелести. Мастер Ким сделал Гинте из дерева лунд превосходные лезвия. Сразу после завтрака девочка натягивала тёплые меховые штаны, такую же куртку с капюшоном, отороченные мехом сапожки, привязывала к ним лезвия и бежала кататься по ледяным каналам. Самый широкий вёл к реке Наулинне, где резвились местные ребятишки. Иногда Гинта присоединялась к ним, но чаще сворачивала на узенький, извилистый приток под названием Наугинза1, который сквозь густые заросли пробирался к озеру Хаммель. Весной и летом там всегда было полно хаммелей, потому маленькое озеро и получило такое название. Сейчас только печальные облетевшие илги смотрелись в ледяное зеркало, осторожно касаясь его своими тонкими синеватыми ветвями.

В Ингамарне любили кататься на лезвиях. Поэтому слуги из Ингатама и жители ближайших селений регулярно расчищали от снега все заледеневшие озёра и реки, какие только имелись в округе, а иногда даже заливали их водой, чтобы лёд был более гладким и скользким. Лёд на озере Хаммель поражал своей чистотой и прозрачностью. При солнечном и лунном свете он сверкал, словно драгоценный камень, а порой светился сам по себе, как, впрочем, и вода, когда озеро ещё стояло незамёрзшее. Гинта однажды видела это, оказавшись здесь вечером вместе с дедом. Она подумала о том, что, наверное, так выглядели первозданные воды, когда в них утонул небесный глаз.

— Вода в этом озере не совсем обычная, — сказал дед.

— Но ведь в Наугинзе такая же, — удивилась Гинта. — Она же в него впадает...

— Помимо реки озеро питает подземный источник, который содержит аллюгин. Его вода смешивается и с водами Наугинзы. Ты же не могла не заметить, что Наугинза светлее большой реки.

Озеро Хаммель находилось в лесу, но совсем недалеко. И оно, и речка Наугинза всегда расчищались от снега, правда, делали это не сельчане и не слуги, а ученики Аххана. Большинство местных жителей побаивались этого места. Во-первых, по легенде именно в озере Хаммель поселился тот ханн, который, растаяв, превратился в линна, а одна из растущих на берегу илг и есть его возлюбленная. Она очень ревнива и не любит, когда здесь кто-нибудь появляется. Но ещё больше люди боялись разгневанной души Вальгама. Все считали, что она постоянно витает где-то поблизости.

Древнее святилище водяным богам, построенное Вальгамом и Диннувиром, стояло на берегу Наугинзы, примерно в ста каптах от озера. Летом его почти полностью скрывали заросли — можно было пройти и не заметить, но в оголённом зимнем лесу оно ещё издали бросалось в глаза — невысокое строение с плоской крышей, облицованное белым сурдалином и голубым хальционом. Окна изнутри заколочены или просто заставлены досками, на крыше тоже какие-то доски. Крыльцо — между двумя колоннами, совсем как в валлонском храме Живого Бога. А над входом, на перекладине, соединяющей колонны, — изваяние какой-то птицы, похожей на ллир, только с более короткой шеей и хохолком на голове. На дверях святилища висел замок, большой и ржавый. Вот уже три тысячи лет никто даже не пытался его открыть. Водяных богов в Сантаре, несмотря на опасливое к ним отношение, почитали и храмы их содержали в порядке, но это святилище стояло заброшенное. Потому что на нём лежало проклятие. Тень смерти омрачила обитель бессмертных богов. Тень давней трагедии, о которой никто ничего толком не знал. Построив это святилище, Диннувир и Вальгам поклялись у его алтаря в вечной дружбе. Вроде бы, они даже кровью обменялись. Сын земли породнился с сыном воды. А лет через двадцать, когда началась война, они стали врагами. Рассказывали, что Вальгам спрятал под алтарём какие-то записи и рисунки, а Диннувир их похитил. Или вообще уничтожил. Вальгам проклял своего бывшего друга, призвав на его голову месть водяных богов. Известно, что Вальгам погиб в битве с сыном земли Тунгаром. Диннувир умер спустя несколько лет после окончания Великой Войны. И при весьма загадочных обстоятельствах. Его тело нашли в святилище, на дне бассейна. Диннувир не боялся воды и прекрасно плавал. Никто не знал, что случилось, но многие считали, что это месть водяных богов. Диннувиру тогда было пятьдесят лет.

Гинта не понимала, почему её так волнует эта таинственная история, подробности которой безвозвратно канули в прошлое. Катаясь по льду Наугинзы к озеру и обратно, она всё чаще и чаще останавливалась возле древнего святилища и смотрела на него в странном смятении. Оно заброшено, потому что осквернено смертью. И клятвопреступлением. Люди привыкли обходить его стороной, как обычно обходят проклятые места. Таома пришла бы в ужас, узнав, что её маленькая госпожа бывает здесь чуть ли не каждый день.

Неужели Диннувир действительно похитил записи Вальгама? Зачем он это сделал? Трудно поверить, что великий Диннувир, которого чтит вся Сантара, мог предать друга. Возможно, эти записи хранили тайны какого-нибудь страшного колдовства, и их следовало уничтожить, чтобы не случилось большой беды. Вальгам спрятал их под алтарём. Интересно, как выглядит этот алтарь? И вообще, как там, внутри...

Гинта целый тигм каталась мимо святилища и, глядя на него, пыталась подавить в себе постепенно растущее любопытство. А может, это было не просто любопытство... Заброшенное древнее строение и пугало, и притягивало её. Она чуствовала, что должна открыть эту дверь... Нет, она з н а л а, что должна открыть эту дверь. Только вот непонятно, откуда она это знала...

Сломать замок оказалось делом несложным. Он весь проржавел и разлетелся от первого же удара ледяной глыбой. Гинта её еле подняла и потом долго смеялась — эта железяка явно не стоила таких усилий. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы разгрести снег, иначе дверь бы не открылась. Впрочем, она и после этого открылась не сразу. Шутка ли — три тысячи лет! Гинта вся взмокла, прежде чем сумела сделать щель, в которую можно было кое-как протиснуться. Ей было страшно, но вместе со страхом в душе росло какое-то непонятное упорство.

"Я вам докажу, что я не трусиха", — подумала девочка. И тут же вспомнила слова деда — "Богам бесполезно что-либо доказывать. Да им это и не нужно". Что ж, в таком случае это нужно ей самой.

В тот день она всё же не решилась войти в святилище — очень уж там было темно. Придя сюда на следующее утро с диуриновым святильником, Гинта чувствовала себя гораздо уверенней, но, к сожалению, она забыла одно важное правило — в незнакомом месте следует смотреть не только по сторонам, но и под ноги. Сделав несколько шагов, она свалилась в какую-то яму. Девочка огляделась и сообразила, что лежит на дне бассейна, занимающего большую часть помещения. Когда-то этот бассейн наполняли водой и бросали в него подношения водяным богам. А потом здесь нашли мёртвого Диннувира... Гинта всем телом ощутила холод промёрзшего каменного дна и съёжилась, оцепенев не то от страха, не то от чувства тоскливой безнадёжности. Она была на дне могилы, а над ней грозно нависала тень разгневанной богини... Да нет же, наверное, это статуя. Гинта направила на фигуру свой диуриновый фонарь. Так и есть, статуя Лиллы, потемневшая от грязи, — как и вазоны вокруг бассейна. Здесь всё было цело, но покрылось трёхтысячелетним слоем пыли.

Гинта положила светильник на пол и вздрогнула. Снизу на неё смотрел огромный голубой глаз.

"Ну и чего ты испугалась, дурёха? — сказала она себе. — Это просто мозаика..."

Расчистив рукавицей небольшой участок дна, Гинта увидела лицо — узкое, бледное, обрамлённое волнистыми голубыми волосами. Судя по всему, дно искусственного водоёма было украшено изображениями линнов. Над бассейном возвышалась статуя их матери Лиллы. Она была в глубине святилища, прямо напротив входа. Богиня стояла на двух птицах ллир. Гинта сразу узнала их по длинным изогнутым шеям и плоским клювам. Птицы расправили свои огромные крылья, словно взлетали. Лилла держала чашу в виде цветка хаммели, на дне которой Гинта заметила отверстие. Видимо, отсюда лилась вода. Вазоны вокруг бассейна тоже имели форму распустившихся хаммелей. Наверное, в них ставили цветы. Во всяком случае Гинта бы поставила. И вообще, если тут всё помыть и прибраться, то будет очень даже красиво. Те, кто строил это святилище, явно хотели сделать нечто, похожее на озеро Хаммель. Под водой резвятся линны, кругом растут хаммели, а богиня Лилла иногда прилетает сюда на священных птицах полюбоваться на своих детей.

Диуриновый фонарь постепенно гас. Гинте больше не хотелось расходовать силу, к тому же впереди были занятия с дедом. Напоследок она решила получше рассмотреть хотя бы того линна, чьё лицо она уже расчистила. Девочка принялась торопливо чистить дальше. Вот показалась тонкая шея, потом белое плечо, окутанное волнами голубых прядей... Рука Гинты наткнулась на какой-то предмет. Девочка увидела маленькую металлическую пластинку с выдавленными на ней знаками

. Это была только часть написанного, половину слова съела ржавчина... А почему, собственно, половину? Почему она считает, что тут должны быть ещё четыре знака? Она действительно так считала, хотя и не знала, почему. Возможно, это что-то вроде тех металлических и деревянных пластинок, которые валлонские девушки бросали в алтарные бассейны в храмах водяных богов. У валлонов когда-то был такой обычай. А это святилище вместе с Диннувиром строили дети воды.

Гинта сунула свою находку за пазуху и выскользнула на улицу, поплотнее затворив дверь. Потом привязала к сапожкам лезвия и помчалась к озеру. Скоро уж домой, так надо хоть немного покататься.

На озере кто-то был. Гинта ещё издали заметила там какое-то странное сияние. Что это? Кто там? Она почувствовала смутное раздражение. Она не любила, когда без её ведома вторгались на её территорию. Здесь, конечно, никому не запрещено ходить, лес-то общий, но в последнее время Гинта почему-то привыкла считать это озеро своим. Мангарты расчистили его от снега, но кататься сюда никто, кроме неё, не ходил. Во всяком случае до сегодняшнего дня.

Гинта свернула с ледяной дорожки и, по колено увязая в снегу, взобралась на холм, поросший редкими голыми кустами. Озеро отсюда всё как на ладони. Поднявшись на самую вершину, Гинта посмотрела вниз и обмерла. Посреди озера спиной к ней стоял мальчик. Постарше её. Он был одет в белое, а серебристое сияние, которое сразу привлекло её внимание, исходило от его длинных голубоватых волос. Они спадали на его плечи роскошным волнистым потоком и сверкали так, словно вобрали в себя весь солнечный свет. Гинта немного прищурилась, и ей показалось, что над озером в белом мареве снега и льда вспыхнуло новое, маленькое, солнце. Вокруг стояли печально поникшие илги, чуть дальше от берега — большие деревья, чьи кроны вздымались в небо, оставляя над озером оконце света. Мальчик стоял в этом солнечном круге и смотрел на своё отражение в ледяном зеркале. Лёд озера Хаммель так прозрачен, что можно видеть плавающих под ним рыб. Теперь в нём плавало отражение... Оно именно плавало. Оно двигалось, хотя мальчик стоял неподвижно. У Гинты перехватило дыхание. Что это? Солнечный свет лился с небес, пронзая ясный холодный воздух, лёд и воду, словно соединяя все три мира — верхний, средний и нижний, и светлая фигурка с сияющими волосами, казалось, принадлежала одновременно всем трём мирам. Юный линн, покинувший лоно своей матери, чтобы вознестись в небо. Он уже вырвался из родной стихии и на миг задержался здесь, в среднем мире. Ещё немного — и он в потоке серебряного света поднимется в свою новую, заоблачную, обитель. Прекрасный Эйрин, дерзко похитивший солнце...

Гинта не помнила, сколько она так стояла. Мальчик не видел её, но в какое-то мгновение он словно почувствовал на себе её взгляд, обернулся и, стремительно проехав по гладкому льду, скрылся в лесу. Гинта и моргнуть не успела — так быстро это произошло. Может быть, ей всё померещилось? А может... Гинте стало страшно. Она только что прикоснулась к святыне, смахнув с неё пыль и прах. Она ступила на дно священного озера и нарушила сон божества. Мальчик с солнечными волосами исчез, но его отражение осталось... Да нет, это, наверное, рыба плавает подо льдом. Гинта осторожно спустилась с заснеженного холма и подъехала к светлому кругу в центре озера. Там, в прозрачной, искрящейся глубине, что-то шевелилось, переливаясь белым, серебряным и голубым. Девочка встала на колени, с трепетом глядя в эту ледяную пронизанную солнечными лучами бездну. Там было её отражение и что-то ещё. Вернее, кто-то! Он смотрел на неё оттуда сквозь толщу льда. Гинте показалось, что она видит узкое лицо, волнистую голубоватую прядь волос на белом плече, тонкую руку... Мгновение — и всё исчезло. Под ней колыхалась зыбкая, прозрачная бездна. Гинта вскочила на ноги. Сердце бешено колотилось. Это он! Она разбудила его! Девочка опрометью кинулась прочь. Она, задыхаясь, мчалась через лес по причудливо петляющей среди голых зарослей серебряной дорожке и немного успокоилась, только когда оказалась на льду Наулинны. Здесь было полно детворы.

— Гинта, Гинта! — кричали ей со всех сторон.

Мина уже летела ей навстречу в яркой красной курточке, отделанной жёлтым мехом. Её хорошенькое разрумянившееся личико сияло безмятежной радостью. Сейчас начнёт трещать обо всякой ерунде... Нет, Гинте не до неё. Маленькая аттана помахала приятельнице рукой и заспешила прочь.

— Мне пора домой! — крикнула она, обернувшись, и не узнала своего голоса. Она вся дрожала, а сердце колотилось так, словно хотело выскочить наружу.

— Дедушка, я видела его! — выпалила Гинта, ворвавшись в комнату с камином.

Старый Аххан имел обыкновение уединяться тут перед занятиями, обдумывая предстоящий урок. Он посмотрел на внучку с холодным недоумением, и этот взгляд отрезвил её.

— Извини, дедушка, — сказала она, с трудом уняв дыхание, и повернулась к дверям, но дед остановил её.

— Раз уж вошла, скажи, что тебя так взволновало...

"... что ты забыла об элементарных приличиях". Он не произнёс это вслух, но Гинта поняла.

— Ты опять увидела хеля?

— Нет, дедушка, я видела бога. На озере Хаммель.

— Бога? Какого?

— Я... Я не знаю. Может, это был ханн...

— Который спустился с гор, чтобы познакомиться с юной гинтой, — улыбнулся дед.

— Я не вру.

— Я знаю. Но ведь ты могла ошибиться.

— Нет! От него исходил такой свет! Если бы ты видел, как сияли его волосы! Я не разглядела лицо — он быстро обернулся и тут же исчез... У него были голубые волосы, и они сверкали, как серебро. Он был похож на линна, а его голова сияла, как солнце. Может, это был солнечный бог! Ведь он же из линнов...

— А может, это был просто валлонский мальчик. Валлоны сейчас тут охотятся, я же тебе говорил. Валлоны светлые, и у некоторых из них волосы действительно напоминают серебро.

— Но у этого были голубые! А голубые волосы только у богов. Это был не просто мальчик, дедушка. Простой мальчик не может быть таким. Он был так прекрасен... Он был, как... Как солнце! Я издалека увидела свет и пошла, а этот свет исходил от него.

Дед протянул к камину свою смуглую жилистую руку.

— Смотри, как сверкает при свете огня этот серебряный браслет. Дитя моё, я не знаю, кого ты видела, и не буду с тобой спорить, но запомни: мы часто принимаем за чудо что-нибудь вполне обыкновенное. Может быть, потому, что грань между обыденным и чудесным очень зыбкая. А может, её и вовсе нет. Ведь каждый рождённый землёй цветок реален и в то же время являет собой неповторимое чудо.

День прошёл как обычно. Занятия в диуриновом зале, обед, занятия в зимнем саду... Перед ужином Гинта отправилась в купальню. Здесь тоже всё было как обычно — одна неудачная попытка за другой.

"Но я же всё делаю правильно, — сердито думала Гинта. — Правильно дышу, руками и ногами двигаю так, как надо. Но почему я не плыву, а тону? Почему она меня не держит? Ведь я же такая лёгкая..."

"Потому что ты её боишься, — говорил ей внутренний голос. — Потому что ты боишься оторваться от твёрдого дна. Ты ищешь опору в нём, а не в воде. Мы находим то, что мы ищем..."

Гинта сидела на постаменте изваяния, обхватив колени руками, мокрая и дрожащая, а юные линны смотрели на неё и ехидно улыбались. Диуриновые светильники, которые они держали, отражались в чистой воде, и вся купальня сверкала серебряными и голубыми бликами. "Мы находим то, что мы ищем, только не всегда это понимаем", — говорил дед. Он постоянно твердил, что случайного в мире нет. Всё предопределено. Или почти всё... Но кем?

"Может, я и ту железку нашла не случайно? — подумала Гинта. — Но ведь я её не искала..."

А что она вообще искала в этом святилище? Ей не следовало туда входить. Она разбудила бога... Но какого? Кого она видела?

Гинта вздрогнула и огляделась. Здесь кто-то был и смотрел на неё. Они все на неё смотрели... Нет. Их много, но по-настоящему смотрит только один. Тот, кого она потревожила. И уж если она это сделала, она не должна бояться. Не должна! Ни в коем случае! Иначе он погубит её.

Гинта встала и, сцепив зубы, полезла на статую. Ухватившись за каменное запястье бога, поставила ногу на хвост килона, подтянулась... Даже на дерево залезать всегда легче, чем спускаться обратно, а уж отсюда-то ей точно не слезть.

Вскоре Гинта сидела на килоне, обхватив юного линна за талию и крепко к нему прижавшись. Внизу сверкала и переливалась серебристо-голубая стихия. Если она попробует слезть, то, скорее всего, сорвётся и упадёт. А ведь около статуи глубоко. Слева, правда, ступеньки, ведущие в неглубокую часть бассейна, но об этом надо забыть. Справа глубина не меньше трёх каптов. Туда-то она и должны прыгнуть. Туда, где нельзя встать на дно... У Гинты закружилась голова.

— Помоги мне, — прошептала она, ещё крепче прижимаясь к холодному телу бога. Справа на неё смотрел линн, фигура которого выступала из стены больше, чем на три четверти. Самый красивый линн... Это он смотрел по-настоящему! Да, это он! И голубой диуриновый светильник в его руках горел ярче других. Он пульсировал, время от времени вспыхивая ослепительным светом. Ведь чудесный камень диурин чувствует близость божества. Голубоватые блики плясали на лице линна, и оно казалось живым. Юный бог дразнил её и смеялся над ней, держа в ладонях маленькое солнце. Прекрасный Эйрин, похитивший небесное око. Он только что оторвался от материнской стихии и вот-вот поднимется в Верхний мир. Там из-за него будут сражаться два могущественных бога, но он не боится. Ничего и никого.

Гинта стояла на гладкой спине килона, держась за плечо его божественного наездника. Дивный зверь нёс их на себе. Он подпрыгнул и завис между водой и небом, на мгновение задержался в Среднем мире и сейчас нырнёт. Унесёт её с собой в свою сверкающую голубую стихию. Гинта уже явственно ощущала под собой живое сильное тело. Оно дышало и двигалось.

— Помоги мне... — прошептала она и бросилась в воду.

И стихия подхватила её, сначала приняв в своё лоно, потом вытолкнув наверх. Гинты вынырнула, вздохнула полной грудью и раскинула руки, раздвигая зыбкую материю, мягкую и такую неподатливую. Потом снова бросилась в её объятия, прижимаясь к ней всем телом и в то же время с силой отталкиваясь от неё. И вода держала её. Она несла её на себе, как божественный зверь несёт на своей спине дитя Лиллы...

Аттана научилась плавать, говорили в замке. Так рано — ей же ещё и восьми нет. Это будет великая нумада! Она уже умеет ладить с духами всех стихий!

Дед сдержанно похвалил Гинту, а мангарт Саввар, любивший всех поддевать, лукаво поинтересовался:

— А в настоящем озере не забоишься? Или в реке?

— Нет, — уверенно ответила Гинта.

Ей почему-то не давала покоя мысль о том озере, что было в святилище. Озеро-алтарь. Ненастоящее, но священное. Озеро без воды, на дне которого три тысячи лет спал юный бог. Она потревожила его.

Металлическую пластинку с четырьмя непонятными знаками Гинта положила в резной деревянный ларец, где хранила всякие безделушки. Почистив свою находку, она пришла к выводу, что это уллатин. Гинта никому не показывала эту пластинку. И ни словом никому не обмолвилась о своём посещении древнего святилища. У неё было смутное чувство, что, переступив его порог, она разбудила некие силы, способные изменить, перевернуть её судьбу. И многие другие судьбы. И это уже началось. Что э т о — она не знала. Но девочка твёрдо знала одно — она должна быть сильной. Она просто не имеет права на слабость и страх.

Глава 8. Божественная Ночь.

Близилась Божественная Ночь. Дни становились короче, а вечера всё длиннее и сумрачнее. Солнце всходило, но стояло совсем низко. Морозы усилились, и Гинту уже гораздо меньше тянуло кататься на лезвиях. К тому же ей так понравилось плавать, что она почти всё свободное время проводила в купальне. Она даже нырять научилась.

Приближалась не только Великая Ночь, но и день рождения Гинты.

— Это будет последний светлый день цикла, — сказал дед. — Солнце ещё покажется. Выглянет, чтобы тебя поздравить.

В замке уже понемногу начинали готовиться к празднику. Однажды утром Таома разбудила Гинту раньше обычного.

— Пойдёшь собирать велес? — спросила нянька. — Ты, помнится, хотела.

Плоды велеса поспевали зимой, в холода. Это был кустарник высотой не более двух каптов, с белыми ветвями и голубовато-белыми листочками, которые опадали в начале зимы. К этому времени плоды в виде небольших белых шариков достигали своих окончательных размеров, но спелыми их ещё нельзя было назвать. В течение зимы они постепенно наливались голубизной. А собирали их только после сильных холодов, когда они, прихваченные морозом, становились прозрачными, словно голубой диурин. Сырыми их обычно не ели — они были очень кислые, зато какие из них получались отличные компоты, настойки и варенья.

— Надо поторопиться, — говорила Таома. — После обеда уже начнёт темнеть. Может, сегодня всё успеем обобрать...

Отправились большой компанией: все ольмы, шестеро мангартов, Таома и десятка два молоденьких служанок. Велес рос на возвышенности, вокруг простиралась заснеженная равнина, а чуть подальше начинался хаговый лес. Воздух звенел от мороза, серые стволы хагов сверкали серебром, а подёрнутая инеем хвоя из ярко-голубой стала почти белой. Ветви велеса совершенно сливались с окружающей белизной, и прозрачно-голубые шарики плодов, казалось, висели в воздухе. Пронизанные солнечными лучами, они светились изнутри, словно множество маленьких солнц. А само солнце сияло в туманно-белом небе нежной голубизной и напоминало спелый плод велеса.

Сначала все стояли и молча любовались чудной картиной — так не хотелось разрушать эту красоту.

— Ладно, хватит, — заворчала Таома. — Если не собрать вовремя, в следующем цикле и половина этого не вырастет.

Плоды на удивление легко отрывались от веток. Гинта складывала в корзину маленькие голубые солнца и думала о таинственном незнакомце, которого она видела на озере Хаммель.

— Смотрите, занги! — закричал кто-то из ольмов. — Вон, около леса!

Несколько зангов выбежали из хаговой рощи и издали рассматривали людей — настороженно, но без особого страха. Они ещё в конце осени сменили свои серые шубки на белые и теперь почти сливались со снегом. Выделялись только серебристые рожки да большие тёмные глаза. Пристальное внимание людей не понравилось животным. Несколько грациозных прыжков — и занги скрылись в лесу. А люди продолжали собирать велес, оставляя плоды на самых нижних ветках. Пусть и занги полакомятся. Они ведь для этого и прибежали и сейчас ждут где-нибудь поблизости, когда эти двуногие, которые вечно всюду лезут, уберутся подальше.

Наконец корзины наполнились. Усталая, весёлая компания, перекидываясь шутками, отправилась домой, где их ждали сытный обед и отдых возле жарко натопленных каминов. В замке уже, наверное, зажигают светильники — скоро станет темно. Потускневшее солнце медленно ползло к горизонту. Гинта задержалась, чтобы вытряхнуть из сапога снег, и неожиданно для самой себя оглянулась. Да так и замерла с сапогом в руке. На пригорке, где они только что собирали велес, стоял хель. И смотрел на неё. Он был далеко, но Гинта чувствовала на себе этот взгляд. Он смотрел на неё. И только на неё. Она ещё никогда не видела хеля так ясно. Стройная голубая фигура с горделиво откинутой шеей чётко вырисовывалась на снежном фоне. Гинта не двигалась. Ей казалось, что если она пошевелится, дивный зверь исчезнет.

— Гинта, Гинта! Ты где?

К ней со всех ног бежал мангарт Саввар.

— Что-нибудь случилось? Мы тебя чуть не потеряли... Что-нибудь с ногой?

— Ничего, — сердито сказала Гинта.

Она бросила взгляд в сторону велесовых зарослей — там никого не было. Он хотел видеть только её. А другим даже показываться не хотел.

Гинта хмуро смотрела, как Саввар натягивает ей на ногу сапожок.

— Ты устала?

— Нет, — ответила она и улыбнулась юноше. Надо сдерживать своё раздражение. Ведь он за неё испугался.

Через несколько дней в Ингатаме праздновали восьмилетие аттаны. После полудня замок уже весь сверкал огнями, съезжались гости. Гинта едва успевала благодарить за подарки. Она всем улыбалась, но радости никакой не чувствовала. Сердце сжимала непонятная тревога.

— Я же просила не зажигать моего хеля в голубом дворике, — сказала она деду ещё утром. — Я хотела сама...

— Никто его и не трогал, — удивился тот. — Да его вообще никто, кроме тебя, не зажигает.

Голубая диуриновая фигура слабо светилась над замёрзшим фонтаном, и объяснение этому было только одно...

Праздничный обед показался Гинте ужасно длинным и утомительным. Она почти ничего не ела. Её лихорадило и слегка тошнило, но девочка старалась выглядеть весёлой. В конце концов она хозяйка и должна принять гостей как подобает. После обеда взрослые занялись разговорами, а дети решили подняться на верхнюю террасу замка — посмотреть, как садится солнце.

— Давайте попрощаемся с Эйрином, — сказал Зимир. — Всё-таки он уходит надолго. Отсюда хорошо виден его зимний дворец.

Детвора шумной толпой ринулась вверх по центральной лестнице.

— Гинта! Ты разве не идёшь?!

— Пошли скорее, Гинта!

Юная аттана казалась весёлой и приветливой, а на самом деле с трудом скрывала раздражение. Опять вторгаются в её владения. Она привыкла бывать здесь одна. Она любила в полном одиночестве наблюдать, как разноцветные блики заката угасают на диуриновых вершинах, напоминающих башни причудливых замков. Мастер Гессамин был прав, говоря, что художнику никогда не превзойти создателя.

— Смотрите, Эйринтам горит ярче всех! — воскликнула Мина. — Эйрин уже там. И Санта... А Кама глядит на них сверху и злится.

Горы уже почти погрузились во мрак, только чуть отливали по краям пурпурным и лиловым, а вершина Эйринтама пылала ярким светло-голубым пламенем. Вдалеке за ней вздымались в небо призрачно-белые пики заснеженного царства Харранга. Потом и их скрыла ночь, а Эйринтам сиял в темноте, как будто вобрал в себя весь солнечный свет. Небесный дворец, в котором отдыхает Эйрин...

Дети замёрзли на открытой веранде, но никто не уходил. Все стояли, провожая глазами последний луч заката. Вдруг на фоне тёмных гор что-то стремительно пронеслось, сверкнув ослепительной серебристо-голубой искрой! Наверное, это пролетела птица ханг, и угасающий луч солнца в последний раз вспыхнул на её белом оперении. А может... У Гинты ёкнуло сердце. Может быть, птица несла на себе мальчика с серебристо-голубыми волосами, и это они засверкали в луче света. Гинта уже видела, какое сияние исходит от его чудных волос...

Птица пролетела на фоне гор, но явно не над самими горами, а довольно близко к Ингатаму. Наверное, он опять был здесь, в лесу. Может быть, опять на озере? Кто — он? Что всё это значит?

Когда затеяли игру в прятки, Гинта незаметно улизнула в сад. Статуя хеля светилась. Да ещё так ярко! А ведь её никто не зажигал. В замке звучали оживлённые голоса и смех, а в саду было тихо. Таинственно мерцали огни. У озера и вокруг большого фонтана прогуливалось несколько парочек. Наверное, они негромко беседовали, но Гинта не слышала их голосов. Зато она ясно слышала другой звук. Он становился всё ближе и ближе. Мягкий, приглушённый стук копыт... Хрустнула ветка. В глубине аллеи метнулась тень, и Гинта побежала туда по расцвеченному огнями снегу. Потом огни кончились — эта аллея пересекала весь сад и вела за его пределы. Её конец терялся в лесу, а там царила тьма, в которой что-то шевелилось. Вернее, кто-то... Но кто? Хель? А вдруг это танх? Дед же тогда испугался за неё. И Таома... Тогда он увлёк её за собой в рощу Танхаронна, теперь заманивает в тёмный лес. Может быть, это и вправду танх... Или сам Танхаронн! Лет шестнадцать назад он похитил аттану Диннару, дочь правителя Улламарны. Но почему светится статуя? Тёмный бог не мог её зажечь. Он может гасить свет, но не зажигать его.

На аллею упала тень, и Гинта невольно попятилась. Огромная смутная фигура вышла из тёмных зарослей и двинулась ей навстречу. Девочка, вскрикнув, кинулась прочь. Назад, к замку! К яркому свету, к весёлым разноцветным огням...

Народу в саду прибавилось. Видимо, гостям захотелось подышать свежим воздухом.

— А вот и наша именинница! — закричал кто-то.

Её окружили.

— Гинта, что с тобой? Ты так запыхалась...

— Ты чего-то испугалась?

— Почему ты раздета?

Со всех сторон сыпались удивлённые вопросы. Гинта только сейчас почувствовала, что она вся дрожит — и от страха, и от холода. Она же хотела выйти на минутку — взглянуть, светится ли статуя, и даже не подумала о том, чтобы сделать наружный анхакар. На ней был довольно лёгкий праздничный наряд: кофточка из серебристого материала, широкий, отделанный серебром пояс, короткая жилетка и длинная, пышная юбка из синей ткани, расшитой голубыми узорами и драгоценными камнями. Такие же камни, только покрупнее, сверкали в распущенных волосах Гинты. Утром Таома так красиво их уложила, прихватив у висков серебряными заколками...

Кто-то накинул на плечи аттаны плащ. Её увели в замок. Посмотревшись в зеркало, Гинта едва себя узнала. Она увидела мертвенно-бледное личико с огромными лихорадочно горящими глазами. Волосы растрепались и окутывали её сплошным потоком. Алмазы блестели в густых чёрных прядях, словно растаявшие снежинки.

— Гинта, что-нибудь случилось? — дед смотрел на неё с тревогой. — Куда ты ходила?

— Мне стало жарко, и я вышла на улицу, — отчаянно борясь с дрожью в голосе, ответила девочка. — Чего вы все всполошились? По-моему, пора потанцевать. Почему я не вижу Айтамиру? Разве она не...

Гинта не договорила. Ей показалось, что высокий расписной потолок падает прямо на неё. Но гораздо больше её испугало то, что в зале стало темно. Это Танхаронн проник во дворец! Он сам или его слуги...

Утром Гинта чувствовала себя вполне сносно, но дед всё же на несколько дней освободил её от занятий. Она то и дело ловила на себе его тревожные взгляды. Она ничего никому не рассказывала, только подолгу стояла у окна и смотрела в сад, который теперь круглые сутки сверкал огнями. А иногда, одевшись потеплее, поднималась на верхнюю террасу и стояла там, глядя на горы. Они сейчас тоже постоянно светились, и никого в Сантаре это не удивляло. Горные боги любят зажигать диурин, а в период Божественной Ночи они заставляют его гореть особенно ярко. Ярче всех светилась гора Эйринтам. Она то пылала холодным бело-голубым пламенем, то окрашивалась в нежно-розовый и лиловый, а отдельные "башни" и "шпили" вспыхивали оранжевым и алым. Иногда она сияла так, словно была отлита из золота и уллатина, а бывали дни, когда переливалась всеми цветами радуги. Гора Эйринтам состояла из кристаллов самых разнообразных оттенков, и её цветовая гамма изменялась в зависимости от того, какие камни в данный момент горели ярче. Отсюда, из Ингатама, эта вершина напоминала дворец, хозяева которого проводят время в бесконечных праздниках и почти каждый день меняют в своих апартаментах освещение. Таома говорила, что, являясь в Средний мир, солнечный бог и его супруга принимают человеческий облик. Гинта иногда задавалась вопросом, в каком мире находится Эйринтам — в Верхнем или в Среднем? Всё-таки горы стоят на земле, хоть и упираются в небо, а Эйринтам гораздо ниже снежной обители Харранга. Кое-кто в Сантаре считал, что Эйринтам — не диуриновый, а ледяной дворец, и там живут ханны, а чуть ниже простирается окружённое горами царство озёр, где обитают Лилла и её дети линны. Они все рядом — Харранг и Лилла, ханны и линны. Одни повыше, другие пониже. Одни совсем холодные, другие немного теплее...

"Если солнечный бог из линнов, то он им брат, — думала Гинта, глядя на мерцающие вдали вершины. — И ханнам тоже. И он может приходить к ним в гости. Самые высокие горы очень близко к солнцу, но снег на них не тает..."

Однажды ночью ей приснилось, что кто-то запер её в древнем святилище на берегу Наугинзы. Диуриновый фонарь погас. Она не могла его зажечь и в ужасе колотилась в наглухо закрытую дверь. Там был ещё кто-то. Безмолвный и невидимый. Он смотрел на неё из темноты. Гинта должна была кому-то помочь, но никак не могла открыть эту проклятую дверь и вырваться отсюда. Потом она поняла: надо произнести вслух слово, написанное на уллатиновой пластинке, — и дверь откроется. Четыре загадочных знака стояли перед её мысленным взором, но она не знала, как их прочесть. А конец слова вообще съела ржавчина...

Утром у неё поднялся жар. Её знобило и постоянно хотелось плакать. Почему она тогда убежала? Это был не танх. Ведь статуя светилась — это был знак. А она струсила. Аттана из самого древнего и славного рода. Наследница мудрости Диннувира.

Таома укладывала её в постель, а она то и дело вскакивала и бросалась к окну. Хель не светился. Гинта плакала. Она целый день исступлённо смотрела на уллатиновую пластинку. Четыре непонятных знака прыгали и расплывались перед глазами.

Дед снял у неё жар и головную боль, но усыпить не смог. Гинта слышала, как он разговаривал в соседней комнате с Таомой:

— Не забывай, что у неё самой очень сильное анх. И оно противится моему. В ней идёт какая-то борьба... Я чувствую присутствие неких высших сил. Они мне неподвластны. Я боюсь за её жизнь и за её рассудок. Старайся не раздражать её, угождай во всём, а я должен кое с кем посоветоваться.

Гинта знала: сейчас он уединится, чтобы сделать мост со своими знакомыми нумадами-самминами. Ей было всё равно. Пусть делают, что хотят, только пусть все оставят её в покое. К вечеру ей стало лучше. Она даже с аппетитом поела, чем очень обрадовала и Таому, и деда.

— Не волнуйтесь, мне уже совсем хорошо, — заверила их девочка. — И пожалуйста, не сидите со мной. Я сейчас усну, а завтра буду здорова.

Дед, похоже, немного успокоился и удалился в свои апартаменты. Таома, не желая покидать покои аттаны, легла в соседней комнате.

— Спи, дитя моё, — сказала старуха. — Это всё Кама. Это она посылает призраки и дурные сны. Я сегодня пожертвовала в её храм много душистой смолы. Старшая тиумида побещала, что будет жечь её всю ночь и молиться. Послезавтра Кама пойдёт на убыль.

Оставшись одна, Гинта выглянула в окно. Бледная луна висела в небе, как пыльный светильник. Кама. Мрачная, таинственная богиня, посылающая людям кошмары. Она бесплодна, и всё, что она рождает, обманчиво. Кама — злая колдунья. Она вечно плетёт козни, выдёргивая нити из ткани мирозданья... Так пелось в одной старинной песне. Гинта не совсем понимала смысл этих слов, но она знала: все козни Камы служат одной цели — завладеть Эйрином. Сейчас солнечный бог отдыхает в своём диуриновом дворце, а она нависла над тёмной землёй, как призрак, и лелеет свои коварные замыслы.

"Хорошо, что она не поймала его, когда он в тот вечер летел на ханге в свой горный замок..." — засыпая, думала Гинта. Впрочем, она бы не успела. Только раз в сто пятьдесят лет Кама появляется в небе вместе с Эйрином. Значит, это будет через десять лет. А вдруг ей всё-таки удастся... Ей нужен не столько Эйрин, сколько его сила. Ей нужен небесный глаз, которым он владеет...

Подумав об этом, Гинта провалилась в темноту. Она опять была заперта в старом святилище, а заклятия, открывающего дверь, не знала. Девочка мысленно представила себе четыре знака, выдавленные на уллатиновой пластинке, и вдруг поняла, как их следует читать. А может быть, ей кто-то подсказал? Тот, неизвестный и невидимый, что смотрел на неё из тьмы...

— Э-э-й-р... — произнесла она и толкнула тяжёлую дверь.

Та поддалась, но отворилась совсем немного. Гинта повторила эти загадочные звуки и снова налегла на дверь. Она толкала её, выбиваясь из сил, но сумела сделать лишь небольшую щель.

"Это потому, что я знаю только часть слова. Если произнести его целиком, она распахнётся".

Гинте всё же удалось выбраться наружу. Она привязала к сапожкам лезвия и помчалась на озеро Хаммель. Уже смеркалось, и было страшновато. Гинта иногда каталась на льду по вечерам, но на большой реке и не одна, а здесь её со всех сторон обступали только голые зловеще чернеющие на фоне снега кусты и деревья. Она спешила, хотя и не понимала почему, и досадовала, что так долго провозилась, открывая дверь.

Ледяное озеро призрачно белело в наступающих сумерках. Здесь никого не было, и Гинту неожиданно охватило отчаяние. Она не успела, не успела! Что — она не знала. Гинта знала только одно — она не успела! Потому что струсила. Она смалодушничала и упустила время. А ведь должна была кого-то спасти...

Гинта проснулась в слезах и долго сидела на кровати, сдерживая рвущися из груди рыдания. Ей не хотелось будить Таому, которая спала в соседней комнате. Немного успокоившись, девочка встала и подошла к окну. Хель светился! Да так ярко, что весь дворик сиял мерцающим голубоватым светом. Гинта осторожно прокралась в самую дальнюю комнатку своих покоев, где хранилась одежда, быстро и бесшумно натянула меховые штаны, куртку, сапожки, рукавицы... Её бил озноб, в то же время она ощущала какой-то необыкновенный прилив сил и отчаянную решимость. Сейчас она не побоялась бы даже пойти одна в вирновую рощу. Она куда угодно пошла бы за тем, кто уже неоднократно являлся к ней и звал её за собой. Кто он? Хель? Или танх? А может быть, каман — призрак, посланный Камой? Ведь сейчас как раз её полнолуние. Танхи и каманы умеют принимать любой облик, но лишь на время. Танх постепеннно темнеет и превращается в тень, а каман бледнеет и растворяется в воздухе...

Гинта взобралась на подоконник, распахнула окно и, прошептав заклинание нэфов, мягко спрыгнула в снег. Наверное, он где-то рядом... Девочка выбежала из ярко освещённого дворика и огляделась. Он и впрямь был совсем близко. Он стоял в начале аллеи, под аркой, украшенной двумя диуриновыми фонарями. Стройная голубая фигура чётко выделялась на искрящемся от света снегу, белые грива и хвост сверкали серебром, а огромные тёмно-лиловые глаза смотрели прямо на Гинту. Он стоял и ждал. Нет, это невозможно! Наверное, она всё ещё спит и видит сон!

Гинта замерла на месте и боялась шелохнуться, только сердце стучало, как молоток. Стоит ей пошевелиться или произнести хоть одно слово — и она проснётся... Хель двинулся к ней. Дивный зверь приближался к Гинте и с каждым шагом становился всё выше и прекраснее. Вот он остановился перед ней и замер. От него пахло лесной свежестью. Он склонил голову, и Гинта почувствовала на лице его тёплое дыхание. Он был такой живой, этот сказочный зверь, такой настоящий! Совсем как хорт, только больше и красивее. Хель... Небесный и земной зверь, унёсший прекрасную Гинту к Эйрину.

Гинта робко протянула руку и коснулась белой шелковистой гривы. Потом осмелела и заглянула в огромные лиловато-синие глаза, которые смотрели на неё внимательно и как бы испытующе.

— Я ничего не боюсь, — прошептала девочка. — Я пойду с тобой куда угодно. Хоть в вирновую рощу, хоть в горы.

Хель качнул своей гордой точёной головой и, отступив на шаг, преклонил колени. Он хотел, чтобы она села ему на спину. У Гинты перехватило дыхание. Сесть на хеля! Божественный зверь носит на себе только богов, и то редко. Из людей этой чести удостаивались лишь трое. В том числе великий Диннувир.

Когда хель поднимался с колен, Гинте казалось, что она куда-то взлетает. Девочка сняла рукавицы и погрузила пальцы в густую белую гриву.

"Надо держаться покрепче", — подумала она и тут же поняла, что не упадёт. Даже если не будет крепко держаться. Дед как-то сказал: "Уж если хель посадил тебя себе на спину, то можешь не бояться — не уронит. Да ты и бояться-то перестанешь, едва на него сядешь". Мог ли дед предположить, что хель и вправду посадит Гинту себе на спину...

Божественный зверь нёс её по безмолвному расцвеченному огнями зимнему саду. Диуриновые фонари и статуи горели мягким, приглушённым светом. Вокруг царил таинственный полумрак. Потом огни кончились, цветные тени на снегу стали чёрными. Вскоре и они остались позади... Вернее, внизу. Мимо, качаясь, проплывали заснеженные кроны деревьев. Гинта и не заметила, как хель оторвался от земли. Какой у него мягкий и плавный прыжок! Как полёт птицы ллир. Они опустились посреди лесной полянки, и, немного пробежав по снегу, хель снова взмыл вверх — на этот раз гораздо выше крон. Свежий ветер ударил в пылающее лицо Гинты. Она вздохнула полной грудью и рассмеялась. Ей не было ни холодно, ни страшно. Только чуть замирало сердце, когда хель шёл на снижение. Она знала, что не замёрзнет, даже если он поднимет её выше гор. Дивному зверю не страшны ни жара, ни холод. И тому, кого он несёт на себе, тоже.

Когда хель взлетал высоко, девочка видела внизу тёмные деревья и снежные поля, смутно белеющие в лунном свете, а впереди, где-то между небом и землёй, сверкал и переливался радужными цветами Эйринтам. Он становился всё ближе и ближе.

"Он несёт меня к горам", — поняла Гинта.

Хель приземлился в долине Хаюганны и стоял, не то отдыхая, не то раздумывая. Примерно в ста шагах блестел под луной замёрзший водопад — ледяная пирамида со множеством гигантских неровных ступеней. Гинта слышала, что ханны съезжают по нему в Хаюганну, как дети с ледяных катушек...

Хель не двигался с места. Он словно размышлял, везти ли ему свою маленькую наездницу дальше. Может быть, он почувствовал её нерешительность? Конечно, он же всё понимает.

— Ну что же ты? — шепнула Гинта, чуть наклонившись вперёд. — Едем.

Хель вскинул голову и, шумно вздохнув, начал разбег...

Гинте казалось, что они поднимаются по ослепительно сверкающим ступеням, хотя хель и не касался их копытами. Он опустился на небольшую заснеженную площадку. Справа темнел лес, слева молочной белизной светился ледяной каскад. Следующий прыжок был выше и круче. Водопад и лес остались внизу. Гинта с изумлением увидела, как навстречу им из сумрака вышли два зверя — золотой и серебряный. Человеческие фигуры она заметила чуть позже — они были из непрозрачного хальциона и блестели не так ярко. Одна была призрачно-белая, другая желтоватая. Дед так и говорил: юноша из светло-голубого хальциона, девушка из жёлтого. Рядом с юношей харгал, рядом с девушкой сингал.

Хель приземлился на маленьком горном уступе в двух шагах от изваяний, и Гинта невольно задалась вопросом, где он тут будет разбегаться. В полумраке четыре фигуры казались живыми. Здесь была граница, где кончался лес и начиналось царство камня и холода. И на этой границе стояли два божества. Гинтра и Хонтор. Гинта и ханн. Гин и Хан... Граница, отделяющая Средний мир от Верхнего... Первый был родным и привычным, второй — чуждым и пугающим. Но божественный зверь нёс её туда, а четыре фигуры на маленьком уступе были стражами, что открывают врата в неведомое.

Хель прыгнул без разбега, и они зависли над пропастью. Это длилось целую вечность, и у Гинты возникло ощущение, что она уже более не принадлежит Среднему миру. Она где-то между Нижним и Верхним, а под ней зияющая пустота, бездна, огромная трещина в мироздании, готовая всё поглотить и снова растворить в темноте и беспредельности... Куда же он её несёт?

Хель опустился на плоскую вершину, со всех сторон окружённую пропастью. До следующей вершины было далеко, и он немного отдохнул, набираясь сил. Следующий прыжок, вернее, полёт над бездной уже не показался Гинте таким головокружительным. Её смелость как будто росла вместе с высотой. И всё же время от времени её начинала одолевать тревога. А вдруг это ненастоящий хель, и в один прекрасный момент, зависнув над пропастью, он растворится в воздухе или превратится в тень и увлечёт её за собой в бездну... Хель насмешливо косился на Гинту большим лиловато-синим глазом, и девочке становилось стыдно. Что за глупости! Конечно, он настоящий, иначе давно бы уже во что-нибудь превратился.

Диуриновый дворец приближался. Он то скрывался за белыми вершинами, то возникал в беззвёздном небе величественной сверкающей громадой, а Гинта смотрела и не могла понять, гора это или настоящий замок. Картины, проплывающие мимо, восхищали её своей сказочной красотой. Так вот оно какое — царство горных озёр! Оно раскинулось в длинной ложбине. Гинта видела под собой башни и мосты, крутые лестницы и причудливые арки. Кто всё это построил?

Пролетая над одной из башен, Гинта обнаружила, что это просто высокий и гладкий горный пик, — он только издали напоминал творение человеческих рук, но дальше она увидела башни с длинными окнами, из которых падал свет... Да нет, это, наверное, диурин светился... Здесь господствовали белый и голубой турм и диурин всех цветов и оттенков. Застывшие озёра тоже сверкали разноцветными огнями. Правда, Гинта не всегда могла понять, где лёд, а где диурин. Эйринтам возвышался над царством горных озёр, словно резиденция правителя. Гинту поразила лестница, похожая на гигантский водопад. Может, это и был водопад? Внизу раскинулись дворцы поменьше. Непонятно, кто создал всю эту красоту — люди или боги...

Хель остановился на вершине не то горы, не то башни, стоявшей посреди ледяного озера, над которой висел изогнутый, словно радуга, мост. Он заканчивался вдали высокой ажурной аркой. И ещё над озером был дворец. К нему вела большая лестница со множеством широких площадок. Эти площадки располагались примерно через каждые пятнадцать-двадцать ступенек. Диуриновый дворец сверкал так, как будто его насквозь пронзали сотни солнечных лучей. Лестницу украшали какие-то фигуры. Одни стояли, другие — поменьше — лежали. Гинта хотела рассмотреть их поближе и в то же время боялась. Здесь от всего веяло холодом. И смертью. В этой прекрасной, величественной картине было что-то зловещее.

Хель мягко спрыгнул на лёд, осторожно ступая по мерцающей глади, подвёз Гинту к лестнице и опустился на колени. Божественный зверь доставил её во дворец. Но что это за дворец? Чей он? Гинта соскользнула со спины хеля. Медленно огляделась и снова почувствовала страх. Не то ледяные, не то диуриновые фигуры светились холодным, призрачным светом. Это были изображения чудовищ и людей. Среди последних встречались и красивые, и безобразные. А иные напоминали изваяния нафтов. Безмолвные стражи таинственного замка. Гинте казалось: сделай она одно неосторожное движение — они проснутся и схватят её. Но ещё больше её поразили те, что лежали. Они как будто очень устали и забылись крепким сном, устроившись прямо на ступеньках. Их длинные локоны сверкали серебром, на белых одеждах и неподвижных бледных лицах дрожали голубоватые блики. В руках у некоторых поблескивали мечи, рядом валялись копья... Кто они? Похожи на людей, но красивы, как боги. Что за странное царство, холодное и безмолвное, погружённое в сказочный сон...

Гинта медленно поднялась по высоким супеням. Перед входом во дворец сияла белым пламенем огромная диуриновая арка. Подойдя поближе, девочка едва не вскрикнула от испуга и удивления. Сквозь прозрачный камень на неё смотрел великан. Гинта ясно видела его красивое, суровое лицо, обрамлённое волнистыми серебряными волосами и такой же бородой. Большие светлые глаза смотрели пристально и холодно. Исполин возвышался над Гинтой, окружённый льдисто-голубым сиянием. На нём было что-то светлое, серебристое. Может быть, доспехи... Или расшитый звёздами плащ. Девочке казалось, что вокруг него мерцают и вспыхивают звёзды — голубые, серебряные, розовые... И одна красная! Самая крупная, ярко-красная звезда горела у него на груди. И ещё Гинта видела большую белую руку с длинными пальцами, лежащую на эфесе гигантского меча... Кто он, этот небесный воитель? Может быть, сам Нэффс, который пожаловал во дворец своего любимца Эйрина? Но почему он так грозен? Гинта стояла, словно оцепенев, и чувствовала, как стынет у неё в жилах кровь. Величественное и жуткое зрелище пугало и в то же время завораживало её. А вдруг это ледяной бог, одним взглядом убивающий всё живое?!

— Нет... — прошептала Гинта и попятилась.

Белые воины — не то люди, не то полубоги — спали мёртвым сном, и Гинте было страшно смотреть на их прекрасные неподвижные лица. Она знала, что они не проснутся. А ещё немного — и она сама...

Гинта со всех ног кинулась прочь. На нижних ступеньках она оступилась и упала. Прямо перед ней на гладком льду что-то сверкнуло яркой голубой звёздочкой. Гинта протянула руку... Глаз! Продолговатый камешек-глаз! Девочка зажала его в кулаке, встала и почувствовала, что еле держится на ногах. На неё вдруг навалилась ужасная слабость. Хель подошёл к ней и преклонил колени.

— Кто это? — шёпотом спросила Гинта. — Что это такое?... Зачем ты меня сюда принёс?

Последнее, что она видела, — это бледный лик Камы, смотрящий на неё из чёрной ледяной бездны...

Её нашли рано утром. Она лежала возле статуи хеля. Никогда ещё изваяние не горело так ярко. Оно словно превратилось в голубое пламя, которое озаряло сад и замок каким-то странным, неземным светом. Этот свет разбудил и хозяина, и его учеников, и слуг. Две служанки, выбежав в голубой дворик, увидели, что маленькая аттана лежит на замёрзшей глади фонтана без чувств, одетая в меховые штаны, куртку и сапожки. На левой руке варежка, а правая — голая и побелевшая от холода — сжата в кулак.

Девочку принесли в спальню, раздели, растёрли настоем из хаговой коры. Когда она пришла в себя, её первыми словами были:

— Где небесный глаз?

Таома и помогавшая ей молоденькая служанка испуганно переглянулись.

— Ах вот он где... — пробормотала Гинта, с трудом разжав онемевшие пальцы. На её узенькой ладони лежал полупрозрачный белый камешек с голубым пятном посередине. Она спрятала его под подушку и, стуча зубами, натянула одеяло до самого носа.

За окном снова стояла тьма — статуя больше не светилась, а в замке царило смятение. Гинте было плохо. Она горела как в огне, и деду приходилось всё время сидеть с ней, чтобы снимать жар.

— Обычного больного я бы быстро вылечил, — вздыхал старый Аххан. — А она... Ей дана большая сила, но она ещё совсем дитя и плохо умеет управлять ею. Слишком большой огонь для такого маленького факела...

— Погаси его, господин мой, — плакала Таома. — Не дай ей сгореть.

— Погасить его не сможет никто, — покачал головой нумад. — Но я не дам ей сгореть, даже если потрачу на это всю свою силу.

Три дня в замке почти не спали. В покои аттаны принесли её новый, недавно сделанный наор из жёлтого хальциона. Ученики Аххана шептали заклинания, отгоняющие злых духов. Слуги жгли вокруг замка хаговую смолу, которая очищала воздух и тоже создавала защиту от враждебных сил.

Временами Гинта бредила, и её сумбурные речи приводили окружающих в недоумение. Девочка говорила о небесном дворце, о каком-то великане и спящих воинах. А порой металась, стонала и кричала, что она не успела и теперь из-за неё Эйрин не появится в небе и в мире воцарится тьма.

— Я не успела, не успела... — шептала она пересохшими губами даже во сне.

— Что ты не успела, детка? — спросил дед утром третьего дня, когда ей стало немного лучше.

— Мне кажется... его похитили.

— Кого?

— Эйрина. Небесные воины не смогли его защитить. Они оцепенели от взгляда Харранга. Я тоже чуть не умерла.

— И кто же его похитил? Харранг?

— Нет... Не знаю. Наверное, Танхаронн. Вместе с Камой... Ну конечно! Они же всегда заодно. Ему нужен Эйрин, а ей нужен небесный глаз. Она не успела схватить его, когда он в тот вечер летел на птице в свой диуриновый замок. А Харранг им помог... Он же холодный и злой, он тоже заодно с Танхаронном. Ведь недаром во время Божественной Ночи так холодно...

— Сейчас ты что-нибудь съешь, — остановил её дед. — А потом расскажешь мне всё по порядку.

— Дитя моё, — улыбнулся он, внимательно выслушав Гинту. — Тебе это всё приснилось. Ведь ты уже тогда болела, у тебя был жар, а сны в таком состоянии...

— Нет, — нахмурилась Гинта. — Это был не сон. Я всё прекрасно помню. Я летела на хеле — над лесом, над горами... Я видела статуи близнецов в Хаюганне. Я была у дворца Эйрина! Но его там не было. Они похитили...

Глаза её наполнились слезами.

— Послушай, Гинта, — мягко сказал дед. — Если даже его действительно похитили... Этого, конечно, не было, но предположим, что это так. В чём ты себя винишь? Неужели ты сумела бы ему помочь, если ему не помогли его небесные воины? Эйрин — могущественный бог. Он не нуждается в помощи маленькой девочки. И уверяю тебя — никто его не похитил.

— Но что же это такое было? — растерянно спросила Гинта.

— Это был сон.

— Нет, не сон. Это было на самом деле. И там что-то случилось. А бывает так, что боги ищут помощи у людей? Нет, я понимаю, мы помогаем им поддерживать в мире порядок, но я о другом... Вот у человека горе или просто что-то не ладится, и он просит помощи у кого-нибудь из богов. А есть что-нибудь такое, что боги не могут, а люди...

— Конечно, есть. Божество может дать человеку очень многое, но... Повлиять на человека способен только человек. Боги наделили тебя большой силой, но таннуму тебя учит смертный. Боги дают ребёнку душу, но любит он ту, что его родила и воспитывает, — свою мать. И верит ей больше, чем всем богам вместе взятым. Ребёнок любит мать, отца, деда... И верит им. И каким он станет человеком, во многом зависит от них. Мы способны влиять на тех, кого любим. И на тех, кто любит нас.

— Но ведь можно любить и бога...

— Да, но это другая любовь. Она сродни поклонению. Это любовь издалека. Может быть, ты хочешь сказать, что любишь Нэффса больше, чем меня, своего деда?

— Ну конечно, нет.

В Сантаре издавна существовала традиция изображать старших богов — Нэффса, Танхаронна, Харранга и Маррона — зрелыми мужами или величественными старцами. Нэффс на рельефе в мандаварском Храме Двух Богов очень походил на деда Аххана. Такое же красивое худощавое лицо, спокойный взгляд глубоких синих глаз, волнистые белые волосы и борода. У его брата Танхаронна лицо было темнее, а глаза и волосы чёрные. Когда Гинта была совсем маленькая, она считала, что небесный бог действительно похож на её деда. Иначе она его себе и не представляла. Может быть, поэтому она всегда питала к Нэффсу какую-то особую симпатию. Чем больше бог похож на близкого тебе человека, тем больше ты его любишь. Бога можно любить. Как человека. На кого похож тот мальчик? На валлона? На линна из древнего святилища? Впрочем, она не видела его лица. Кто он — человек или бог? А какие глаза были у того великана? Синие? Нет, голубые... А лицо бледное. Как у Харранга...

— Перестань об этом думать, — внимательно глядя на внучку, сказал старый Аххан. — Это был сон. Один из тех, что посещают людей во время полнолуния Камы. К тому же тебе нездоровилось.

— Говоришь, сон... — Гинта достала из-под подушки продолговатый камешек, похожий на глаз. — А это что? Я нашла это там, на ступенях дворца.

Дед повертел камень в руке и снисходительно улыбнулся:

— Думаю, у одной из служанок порвались бусы. Или у кого-нибудь из гостей на твоих именинах. Это ведь явно камешек из бус... Или кулон. Посмотри.

В камне было маленькое сквозное отверстие — для шнура или тонкой цепочки.

— Странный кулон, правда, дедушка? Что это за камень? Я ещё никогда такого не видела.

— Это... Та-а-к... Что же это за... — Дед был явно озадачен. — Наверное, какой-то сплав. У каждого мастера свои секреты.

— Хорошо, — кивнула Гинта. — Допустим, это чей-то кулон или бусина. Но как она оказалась у меня?

— Наверное, ты нашла её той ночью в саду. Ты просто этого не помнишь. Ты увидела, что статуя светится, выбежала во двор. Эта бусина вполне могла валяться где-нибудь у фонтана, и ты её подобрала. Потом тебе стало совсем плохо. У тебя был сильный жар, а в таком состоянии мы часто принимаем свои фантазии за действительность. Это был сон, Гинта. Тревожный и неприятный. Постарайся его забыть. И не бойся, Эйрина никто не похитил. Эйринтам — просто гора. Диуриновая гора, которая издали кажется замком. Великая Ночь скоро кончится, и солнце снова взойдёт над Сантарой. Снег растает, появятся цветы... Ты увидишь, как прекрасна весенняя пора. Ты же совсем не знаешь весну.

Глава 9. Пробуждение.

Разумеется, она не знала весну. Она просто не могла её помнить. В конце прошлой весны ей было немногим больше года. Теперь Гинте шёл девятый. Она смотрела на пробудившийся, расцветающий мир и чувствовала себя так, как будто переехала жить в какое-то незнакомое место, к которому ей никогда не привыкнуть.

"Это был сон... Постарайся его забыть", — думала девочка, глядя из окна своих покоев на сияющий нежными красками весенний сад. А перед глазами вставали сочные картины осени. Вспоминалась поездка в Улламарну. Гинта представляла себе храм огня и странное, печальное лицо молодого нумада... А как она любила вспоминать конец осени... Белые лепестки хеймонов, порхающие в тёмном, прозрачном саду. Ожидание снега и ожидание чуда. Беседы возле высокого камина — уроки танумана вперемежку с легендами, слушая которые, она порой хотела одновременно смеяться и плакать, и ожидание чуда томило её снова и снова... Она ждала и дождалась. А теперь должна забыть.

"Если это был сон, то и всё остальное было сном. И осень, и зима, и Улламарна, и хель... И мальчик с серебристо-голубыми волосами. Они сияли, как маленькое солнце... Весной всё просыпается — земля, деревья, цветы... Наверное, я тоже проснулась, но лучше бы я спала дальше".

Окружающий мир был нестерпимо светел, и казалось, в нём не осталось места для тайн. Забыть, забыть, и как можно скорее...

В начале весны она опять заболела. Не было ни жара, ни бреда. Она ни на что не жаловалась, просто целыми днями лежала в своей голубой комнате, вялая и безразличная ко всему на свете.

— Дитя моё, может, ты чего-нибудь хочешь? — осторожно спрашивала Таома.

— Я хочу вернуться в осень.

— Неужели тебе не нравится весна?

— Нет.

В замке то и дело появлялись известнейшие в Сантаре нумады-саммины. Гинта начала запираться в своих покоях. Она не пускала к себе никого, кроме Таомы.

— Почему ты сердишься на деда?

— Пусть перестанет водить сюда этих стариков, — холодно сказала Гинта. — Они мне все надоели. Я больше ни с кем не желаю разговаривать и хочу, чтобы меня оставили в покое.

Накануне праздника полнолуния Санты она лежала в своей голубой комнате на застланном пушистым покрывалом ложе и старалась ни о чём не думать. Шторы, расшитые узорами из белых цветов, были плотно задёрнуты и чуть колыхались от ветра. В комнате царил полумрак, похожий на зимние сумерки. Таинственно мерцали в углах серебряные и уллатиновые статуэтки, держащие лампы из голубого и нежно-лилового диурина. По обе стороны ложа аттаны стояли ночные светильники. Они были сделаны из мутноватого, почти непрозрачного диурина и, когда их зажигали, горели мягким светом, который не столько рассеивал темноту, сколько создавал атмосферу уюта. Два цветка с круглыми серединками и большими лепестками, а среди лепестков — фигурки цветочных духов. Тиоли и тиолины являются в виде хорошеньких мальчиков и девочек размером не больше ладони. Справа от Гинты в чашечке цветка стоял мальчик, тиоль, слева — девочка, тиолина. Тиоль в переводе с танумана "маленький бог". Корень -ти-/-ди— имел значение "дивный, божественный", а -оль— — "младший, малый, меньший". Этот корень был и в слове ольм — младший ученик школы нумадов. Гинта уже четыре тигма не занималась и, наверное, отстала от своей группы. Впрочем, ей было всё равно.

Дверь открылась, и вошла Таома. За ней маячила высокая фигура в длинном сером одеянии — нумад. Гинта рассердилась — она же просила никого к ней не пускать, и тут узнала вошедшего. И так обрадовалась, что, если бы не воспитанная в ней с раннего детства привычка вести себя сдержанно, как подобает аттане, бросилась бы ему на шею.

— Сагаран!

Девочка встала и прижала руку к левой груди. Этот короткий приветственный жест был принят в Сантаре только между очень близкими людьми. Молодой нумад, который уже собирался приветствовать аттану по всем правилам, улыбнулся и повторил её жест.

— Таома, кажется, скоро обед? Пусть подадут нам в розовую комнату. И не забудь про тиговое вино для моего гостя.

— Может, раздвинем шторы? — предложил Сагаран. — Я так давно тебя не видел.

— Хорошо, раздвинь, — согласилась Гинта. — Надеюсь, ты не собираешься меня лечить? Они все почему-то считают, что я больна. А я просто...

Она замолчала и нахмурилась.

— Заскучала, — подсказал Сагаран.

— Да, пожалуй...

Они разговаривали долго. Гинта рассказала обо всём, что с ней произошло за последние год-полтора. О хеле, о мальчике с голубыми волосами. И о небесном дворце, куда она летала во время Божественной Ночи.

Наступил вечер, и пришлось зажечь светильники. В распахнутое окно то и дело врывался ветер, несущий запах свежей зелени.

— Такой запах бывает только в начале весны, — сказал Сагаран.

— Я не люблю весну.

— Ты её ещё не видела...

— Почему? Я была в лесу.

— Ты смотришь на неё осенними глазами. Говорят, ты хочешь вернуться в осень? Придёт время — и наступит осень. Всему свой черёд.

— Это будет уже другая осень, — вздохнула Гинта.

— Она будет лучше той.

— Ты уверен?

— Да. Прошлой осени ты уже всё равно не увидишь, а если умрёшь, то не увидишь и той, что будет.

— А разве я могу умереть?

— Если человек отвернулся от жизни, он может умереть. Ты отвернулась, — Сагаран говорил совершенно серьёзно. — Близкие недаром за тебя боятся. А тебе их совсем не жалко. Почему ты обиделась на деда?

— Он мне не верит.

— "Не верит"... — усмехнулся Сагаран. — По-моему, он просто... Он хочет тебя уберечь... Не знаю даже, как тебе объяснить...

— Ты хочешь сказать, он делает вид, что не верит? Это чтобы я сама не верила, да?

Молодой нумад пожал плечами.

— Видишь ли... Ты ещё совсем ребёнок, а твоё анх уже сильнее, чем у иного взрослого колдуна. Ты, наверное, мечтала увидеть хеля... Вообще-то мгногие дети мечтают покататься на дивном звере или хотя бы просто увидеть его. Но чем сильнее анх человека, тем исполнимее его желания. Ты должна быть осторожна. Ты способна воздействовать на явления высшего мира и устанавливать связь с теми, кто могущественней нас, людей. Они далеко не все добры. Может быть, в хаговой роще ты видела и не хеля, но утверждать это я тоже не могу. Я понимаю, чего боится твой дед. Человек иногда вызывает на себя то, с чем не может справиться. И оно поглощает... или сжигает его. В общем, губит.

Сагаран замолчал. Он как будто что-то вспомнил.

— Твой дед боится, как бы ты, сама того не ведая, не взвалила на себя что-нибудь такое... Ты ещё так юна.

— Сагаран, а ты веришь, что всё это было на самом деле, а не во сне?

— Верю. Я даже думаю, что всё это неслучайно. И возможно, будет продолжение. Но это не значит, что надо сидеть за закрытыми шторами, изнывая от тоски. Живи, радуйся жизни. Вокруг тебя люди, которым ты дорога и которые дороги тебе. Это уже немало. А там... Что будет, то и будет.

— Завтра праздник полнолуния Санты. Девочки меня звали...

— Вот и прекрасно. Иди на праздник, веселись, танцуй, играй с подругами. Детство — самая короткая пора нашей жизни. Ты слишком серьёзна для своих лет.

— Ты тоже.

— Что? — засмеялся Сагаран. — Кажется, я уже и так не ребёнок.

— Ты просто большой... И всё равно ребёнок. Ты по-прежнему любишь играть с сагнами. А с людьми тебе не очень хорошо.

— С тобой мне очень хорошо.

— Мне с тобой тоже. И я знаю, что так будет всегда, даже через много-много лет.

Порыв ветра всколыхнул занавеску, и на лицо Сагарана упала тень.

— Конечно, — сказал он, как обычно, улыбаясь одними губами.

На следующий день Гинта всё же отправилась к большой арконе. И не пожалела об этом.

— Смотрите, Гинта!

— Наконец-то ты пришла! Мы тебя ждали!

— Как хорошо, что ты выздоровела, Гинта...

Друзья окружили её плотным кольцом, и глядя на их оживлённые лица, Гинта улыбнулась.

Потом они все шумной толпой двинулись к храму Санты. Навстречу попадались весёлые, нарядные люди, и каждый, увидев Гинту, радостно приветствовал её. Некоторые останавливались и спрашивали, как у неё дела. Девушки ласково обнимали её, а парни, подняв руки над головой, хлопали в ладоши, чем немного смущали маленькую аттану — ведь так обычно встречали правителя, который вернулся в родной мин после долгого отсутствия. Старики, сидевшие возле домов и оград, улыбались и кивали Гинте. Она тоже кивала, улыбалась и чувствовала, что на душе у неё с каждым мгновением становится теплее.

Праздник длился весь день и всю ночь. Первые пять весенних тигмов темнеет довольно рано, поэтому когда на звёздном небе взошла яркая голубовато-белая луна, даже самых маленьких ещё не отправляли спать. С появлением Санты немного утихшее после обеда веселье вспыхнуло с новой силой. Гинта не думала, что она так быстро устанет. Она еле дождалась полуночи — очень хотелось посмотреть лунный танец. Его исполняли девушки брачного возраста. Всё одеяние танцовщиц состояло из венков и гирлянд белых цветов, опоясывающих бёдра. Распущенные волосы отливали в лунном свете серебром и яркой синевой. Сначала они плавно колыхались в такт движениям, а потом, когда темп усиливался, плескались вокруг тонких золотых фигурок буйными серебряными волнами. Барабаны били всё громче и громче, звонко и протяжно пела зиндана.

— Санта! Санта! — кричали юноши.

Блеск их глаз пугал Гинту. В их глазах отражалась луна. Всё вокруг было залито молочно-голубым лунным светом. Где-то далеко, в вышине, красавица Санта доила небесную гуну и опрокинула ведро с молоком. И вот оно залило всю землю. Все купаются в нём и смеются... А юноши жадно пьют его. Они пьют его губами, глазами, и в их тёмных зрачках вспыхивает свет — как вспыхивают звёзды в ночном небе. Они пьяны от небесного молока, но они хотят ещё, и их губы страстно выкрикивают:

— Санта! Санта!

У Гинты закружилась голова. Когда же кончится этот танец? Ей казалось, что она сама кружится на одном месте и не может остановиться. И никак не может разглядеть лицо мальчика с серебряными волосами. И только сквозь крики, шум и барабанный бой ясно слышит его чистый, звонкий голос:

— Санта! Санта...

Она не помнила, как её привезли в замок. Лишь на мгновение очнулась, когда мангарт Ливин нёс её на руках по лестнице. А под утро ей приснился Сагаран. Она звала его с собой на праздник полнолуния, а он молча улыбался и качал головой. С мыслью о Сагаране она и проснулась. Так хотелось опять его увидеть, поговорить... Сидит, наверное, сейчас в своём святилище и смотрит на огонь, а вокруг шмыгают юркие сагны. А может, кого-нибудь лечит, он же саммин... Дед говорил, что Гинта должна стать самминой, а сама она считает себя инвирой. Но об этом пока рано говорить. Ей ещё учиться и учиться, а она столько пропустила.

Гинта взялась за учёбу с таким рвением, что дед снова забеспокоился — как бы она не переутомилась. Чувствовала она себя хорошо и даже казалась весёлой, хотя стала ещё более молчалива, чем раньше. Она возобновила свои верховые прогулки и много купалась — сначала только в дворцовом озере, а потом и в реке Наулинне. Причём плавала далеко от берега. Таому это приводило в ужас, а у окрестной ребятни вызывало восхищение. Впрочем, её и раньше считали необыкновенной, так что не особенно-то удивлялись, когда она делала что-нибудь из ряда вон выходящее.

Спустя десять дней после праздника поля холы стали нежно-голубыми от первых всходов, а через тигм крепкие стебли, усыпанные длинными резными листьями, уже доходили до колена. Они росли, постепенно наливаясь сочной синевой, как будто впитывали глубокий и чистый цвет весеннего неба. Потом небо надолго затянуло тучами, сквозь которые то и дело выглядывало бледное лицо Камы. Сильные ливни с грозами шли чуть ли не каждый день. Гинта просыпалась по ночам от громовых раскатов и, стоя у окна, смотрела, как в тёмном небе вспыхивают голубые молнии, заливая мокрый сад ослепительным светом. Осенью таких гроз не было.

— Выходит, Кама делает и много хорошего? Ведь без дождей ничего не вырастет. А Кама управляет стихией воды...

— Да не то чтобы управляет, — сказал дед. — Некоторые так считают, но это не совсем правильно. Дожди идут не только во время полнолуния Камы, хотя, конечно, в этот период они обычно усиливаются. Кама влияет на стихию воды, пробуждая в ней разрушительное начало. Она и на другие стихии оказывает такое влияние, но на воду особенно. Дожди сейчас нужны, но если они будут слишком обильными, придётся отгонять их на запад.

— А в Улламарне опять засуха? — спросила Гинта.

— Да в общем-то нет... Благодаря нумадам. И всё равно леса гибнут. Многие реки обмелели, а некоторые совсем пересохли.

На этот раз Кама обошлась без своих злых шуток. Осадков выпало столько, сколько надо, и дожди шли достаточно равномерно по всей Ингамарне. Сад Ингатама преображался на глазах. Его украсили новые, весенние цветы. Гинта их и раньше видела — в крытом цветнике, но на воле они смотрелись гораздо лучше. Над нежно-зелёной травой поднялись стройные липерсы — красные, жёлтые, оранжевые, с большими конусовидными серединками и длинными, загнутыми вниз лепестками. Повсюду выглядывали кудрявые головы эсперов — розовые, лиловые, тёмно-красные... С тихим звоном качались на ветру разноцветные колокольчики киллов. А среди всего этого великолепия сияли яркие, светлые звёздочки — амниты. Цепкий вевель смело карабкался по деревьям. Его розовые и лиловые цветы с красными серединками уже украсили спиральными узорами белые стволы акав и тёмно-серые стволы фиссов. Скоро он разрастётся и будет гирляндами свисать с ветвей, кое-где образуя между деревьями пёстрые колыхающиеся на ветру занавески.

Гинта пришла к выводу, что весна не так уж и плоха. Осень, конечно, лучше, но всё же хорошо, что цикл на Эрсе делится на четыре периода. Нумады-амнитаны говорят, есть миры, где погода не меняется. Это же скучно, если всегда лето. А как уныло, когда круглый цикл зима...

После второго весеннего полнолуния Камы садили турму. Её положено садить в пропитанную обильными дождями почву. Прошло несколько дней — и поля покрылись узорами из круглых бледно-розовых листиков, которые постепенно удлиннялись, темнели, а через два тигма стали ярко-лиловыми и размером с локоть. Тут они немного останавливались в росте и начинали уплотняться. Плоды турмы можно снимать через шесть тигмов после посадки. А первый урожай холы собрали уже в середине года. Он удался на славу. Теперь холу будут собирать через каждые два-три тигма.

В конце первого весеннего года Гинте должно было исполниться девять лет. Когда до именин оставалось полтора тигма, она наконец решила осуществить то, что задумала ещё зимой.

— Дедушка, — сказала она однажды утром. — Я хочу сделать себе к дню рождения подарок. И мне нужна помощь.

— Какая, дитя моё? — с улыбкой поинтересовался дед.

— Мне могут понадобиться мастера по камню и, наверное, художники... Но сначала там надо всё отмыть и посмотреть. Может, вообще всё цело...

— Что цело? Где? О чём ты говоришь?

— О святилище на берегу Наугинзы. Я хочу привести его в порядок и в день своего рождения принести там жертвы водяным богам.

Дед долго молчал.

— Послушай, Гинта, — заговорил он наконец. — Мне для тебя ничего не жалко. Если хочешь, на берегу Наулинны построят новый большой храм водяных богов. Хочешь — специально для тебя построят ещё один дворец, но об этом проклятом святилище лучше даже не вспоминай.

— Ну, опять... Не вспоминай, забудь... Кажется, в мои годы ещё рано впадать в беспамятство.

— В твои годы ещё следут слушать тех, кто тебя старше и опытнее...

— Я их и так постоянно слушаю, но разве я не имею права наводить порядок в своих владениях? — спросила девочка, спокойно встретив изумлённый взгляд деда.

Он смотрел на неё так, словно видел впервые.

— Через семь лет я стану минаттаной. Правитель советуется с нумадами, если находит это нужным, а не потому, что обязан это делать. Какая тебе разница, когда я отремонтирую святилище — сейчас или на несколько лет позже?

— Великий Нумарг, до чего ты похожа на своего отца, — покачал головой дед. — Та же неуёмная гордость, болезненное самолюбие, упрямство... Он стал правителем Ингамарны благодаря браку с моей племянницей, и ему вечно казалось, что я пытаюсь ограничить его власть, как-то ущемить его права. Я всего лишь предостерегал его, но он не любил слушать советы, а если даже слушал, то всё равно предпочитал поступать по-своему. Я знаю, ты не любишь запреты, и я всегда стараюсь не просто запрещать, а объяснять, почему я не могу позволить тебе сделать так, как ты хочешь. И ты, кажется, всегда понимала меня. Будь благоразумна и на этот раз. Ты же знаешь, над этим святилищем тяготеет проклятие. Дети земли не должны переступать его порог. Скажу тебе ещё одну вещь... Есть поверье, что основной удар примет на себя тот, кто войдёт в него первым. Может быть, он даже станет жертвой, которая отведёт удар от остальных, но лучше, наверное, вообще обойтись без жертв.

— В таком случае, думаю, я найду помощников, — сказала Гинта. — Люди могут больше не бояться.

Дед смотрел на неё с недоумением.

— Я уже была в этом святилище. Зимой. Замок заржавел и легко сломался. Я вошла туда первая, так что остальные могут не бояться. Ну или почти не бояться...

Гинта испугалась, увидев, как лицо деда из смуглого стало серым. Она бросилась к нему, но старый нумад поспешил взять себя в руки.

— Ты же знала, что это проклятое место. Ты не знала всего, но... Почему я не рассказал тебе раньше! — Дед горестно покачал головой. — Кто бы мог подумать, что маленькой девочке придёт на ум сломать замок и проникнуть в святилище, которое все обходят стороной. Что тебе там понадобилось?

— Не знаю... Но мне очень хотелось туда войти, и я бы сделала это, даже если бы ты мне раньше всё рассказал. Через семь лет я стану минаттаной. Правитель должен защищать своих подданных. Ты же сам мне это говорил, а мой отец всегда шёл в бой впереди всех. Я аттана и вошла первая, а мои подданные пойдут за мной. Не бойся, дедушка, всё будет хорошо. Я была там, а после этого научилась плавать. И боги ничего мне не сделали. Ведь я не хотела ничего плохого. Святилище стоит грязное, заброшенное. Его надо отмыть, отремонтировать, и там будет очень красиво. Разве можно этим разгневать богов? Подумаешь, проклятие... Станут ли боги слушать каждого, кому вздумалось насылать проклятия на невиновных?

Гинта взяла деда за руку и заглянула ему в глаза. Старый нумад поцеловал её, потом слегка отстранился и посмотрел на неё долгим, внимательным взглядом.

— Бесполезно запрещать тебе делать то, что ты уже сделала. Похоже, скоро ты совсем перестанешь нуждаться в моих советах. Будем уповать на то, что боги мудрее нас. Мой учитель говорил: в жизни нет ничего случайного. Может быть, всё это и к лучшему. Боги ведь для того и дали тебе большую силу, чтобы ты могла взять на себя больше, чем другие.

Работы оказалось много, но сводилась она в основном к уборке. Святилище отмывали несколько дней — оно было грязным и изнутри, и снаружи. Поскольку участвовать в этом пожелали все ольмы, несколько мангартов и ваятель Гессамин с дружной командой своих учеников, Гинта решила обойтись без слуг. Некоторые из них и так были напуганы тем, что открыли это проклятое, осквернённое смертью святилище.

Первым делом освободили от досок крышу и окна. А когда отмыли прозрачный диуриновый потолок, в помещении стало светло. Ученики Гессамина осторожно очистили от грязи изваяние богини и чаши-хаммели вокруг алтарного озера. Пол вымыли в последнюю очередь. И все дружно восхитились искусной мозаикой, которая украшала дно бассейна: изящные белые фигурки с волнистыми голубыми волосами, а между ними — причудливые узоры, похожие на водоросли и разных водяных тварей.

— Учитель, что это за камень? — воскликнул младший ученик Гессамина Тимхан. — Или это не камень...

Мозаика была сделана из кусочков хальциона и каких-то странных камешков круглой или овальной формы. Они напоминали обыкновенную речную гальку, но были гораздо красивее — белые, полупрозрачные, некоторые с вкраплениями голубого. В окна и сквозь диуриновый потолок в святилище струились солнечные лучи, и в их свете камешки переливались молочно-белым, серебристым и голубым. Их сияние было неярким, но глубоким и мягким. И глаза линнов, сделанные из этих камней, казались живыми. Глаза... Гинта тихонько ахнула. Такой же камешек она нашла там, в царстве горных озёр, возле дворца, на ступенях которого спали вечным сном бледные воины с серебристыми волосами. Чей-то кулон, сказал дед... Но чей?

Гессамин, присев на корточки, внимательно рассматривал незнакомый материал. Вокруг него столпились ученики.

— Понятия не имею, что это такое, — пробормотал мастер. — Никогда не видел ничего подобного.

— А птица на крыше, — сказал кто-то из ольмов. — Я тоже такой не видел. У нас в Сантаре таких нет.

— Наверное, они есть в стране за горами, — предположил Тимхан. — Может, и камни оттуда...

Гинта молчала, а сердце у неё билось так, словно ему было тесно в груди.

Если святилище и требовало ремонта, то разве что снаружи. Внутри всё было цело. Следовало только починить трубы, соединяющие алтарное озеро с рекой. Нехитрое устройство позволяло менять в бассейне воду, а в периоды разлива откачивать лишнюю. Видимо, раньше служители следили за тем, чтобы уровень воды всегда был одинаковым, чтобы она не заливала птиц, на которых стояла богиня, и чаши в виде хаммелей.

Настоящие хаммели распускались в середине первого весеннего года. Гинта теперь каждый день бегала к маленькому лесному озеру, в которое впадала Наугинза. Как здесь было красиво! Цветы росли прямо в воде, ближе к берегу. Огромные, белые, отливающие нежной голубизной, попав в луч солнечного света, они казались почти прозрачными. Их тёмные синевато-зелёные листья покрывали сверкающую водную гладь затейливым узором. По легенде, Лилла вырастила хаммели на забаву своим детям линнам. Вокруг озера мягко шелестела на ветру серебристо-голубая канга, а над ней вздымались, словно широкие лезвия, плотные фиолетовые перья вахора. Тонкие илги принарядились, но всё равно казались печальными. Они низко склонялись над озером, окуная в воду свои узкие, длинные листья — с одной стороны нежно-голубые, с другой более тёмные, лиловатого оттенка. Озеро, питаемое аллюгиновым источником, всегда было чистое и словно излучало свет. В солнечные дни оно мерцало и переливалось, подобно вириллу1, в пасмурные блестело, как серебряное зеркало. Временами его покой нарушали белоснежные и серебристо-серые птицы с длинными шеями — ллир. Священные птицы Лиллы. Охотиться на них запрещалось, и они совсем не боялись людей. Зато некоторые люди их слегка побаивались. Как и всего, что было связано с богами воды и вообще с водяной стихией.

Работы в святилище иногда велись с утра до вечера. В полдень все купались и обедали, расположившись на берегу реки. Потом немного отдыхали, кое-кто даже спал. А Гинта убегала на озеро и кормила священных птиц Лиллы кусочками сарановой лепёшки. В конце концов они так привыкли к девочке, что, увидев её, сразу подплывали к берегу, а некоторые даже брали угощение прямо с ладони. Когда птиц не было, Гинта устраивалась в тени самой большой, развесистой илги и, прислонившись к гладкому синеватому стволу, смотрела на озеро. Все знали, где она пропадает, но никто не нарушал её уединение. К тому же это место, несмотря на его красоту, не очень-то любили. В Сантаре считали, что линны, которые обитают в маленьких лесных водоёмах, особенно коварны. Пугало людей и то, что озеро Хаммель питал таинственный ключ, а иные говорили — подземная река, берущая начало в царстве Ханнума. И ещё в этом озере жил тот легендарный линн, а может, ханн, превратившийся в линна, из-за которого красавица Илга стала деревом. Она по-прежнему любит его и всё так же ревнива.

"Ничего, — думала Гинта. — Я ещё слишком мала, чтобы ко мне ревновать. И я далеко не красавица. Бог в такую не влюбится..."

Нельзя сказать, чтобы эта мысль была ей приятна, и она спешила отогнать её прочь.

Отремонтированное и чисто вымытое святилище действительно выглядело красиво, но свой истинный облик оно обрело лишь тогда, когда алтарное озеро наполнили водой. Солнечный свет, проникающий сюда сквозь диуриновый потолок, словно зажигал воду, заливая помещение серебристым сиянием. На голубых хальционовых стенах трепетали отражения и блики. Здесь свет пронизывал воду, а вода насыщала воздух светом и как бы растворялась в нём.

— Ой! — воскликнула Мина. — Здесь так странно! Будто... Как в воде. И дышишь водой...

Она замолчала, пытаясь подобрать нужные слова, но её и так поняли.

Очаровательные линны загадочно улыбались сквозь зыбкий, прозрачный водяной полог. Их огромные глаза сияли глубоким и мягким светом, даже когда солнце скрывалось и в святилище воцарялся голубоватый сумрак. Богиня Лилла в лёгких, струящихся одеждах парила над озером, и казалось, что прекрасные птицы только-только опустились на воду и ещё не успели сложить крылья. Они принесли богиню из далёкой страны горных озёр, где она живёт...

Страна горных озёр... Гинта видела её. Не всю, конечно, но видела. Лилла живёт в озере Эйрин-Сан, которое никогда не замерзает. Хель не пролетал над ним. Интересно, птицы ллир могут летать так же высоко, как и ханги? Ллир возят на себе богиню Лиллу, а ханги катают её детей — юных ханнов. Тот мальчик, наверное, тоже прилетал на ханге. Тот мальчик... Кто он?

Прекрасный линн смотрел на неё со дна озера огромными сияющими глазами и улыбался. По водной глади шли круги — от тоненькой струйки, которая лилась из диуриновой хаммели в руках богини. Вода слегка волновалась, и линны казались живыми, а тот, что был в центре, смотрел прямо на Гинту. Так, словно хотел что-то сказать.

— Если хаммели зажечь, будет очень красиво, — негромко заметил Тимхан.

— Ага, — согласилась Мина. — И ту можно зажечь, в руках Лиллы... Но это вечером, когда темно.

— Да уж, сейчас их зажигать ни к чему. Лучше поставить в них настоящие хаммели — ведь это вазы для цветов. Надо в каждую налить воды. А вообще... Кто-то ведь должен постоянно менять цветы. И воду в бассейне. За святилищем надо следить. У здешней богини пока нет служителей, но кто согласится здесь служить?

— Я, — прозвучал в наступившей тишине голос маленькой аттаны. — Я буду тиумидой в этом святилище.

— Ну вот, — огорчилась Мина. — А я-то думала, мы обе пойдём в храм Санты.

— У Санты всегда хватает служительниц, — сказала Гинта. — А водяные храмы иногда пустуют. Разве это правильно?

Именины Гинты справляли во второй день новолуния Камы. Утром юная аттана в сопровождении родных и близких отправилась в маленький храм на берегу Наугинзы, где над ней совершили обряд посвящения. Девочка была одета как подобает водяной тиумиде. Служительницы Лиллы носили одеяния из канхама — полупрозрачного серебристо-белого с голубоватым оттенком материала, который изготовляли из волокон болотного растения канхи. На Гинте была длинная юбка с разрезами по бокам и широким расшитым серебром поясом. Он охватывал бёдра, оставляя открытым почти весь живот. Старшие тиумиды иногда надевали короткий жилет из такой же ткани, младшие как правило ограничивались юбкой и украшениями. Гинта надела серебряные браслеты и вирилловые бусы. Пышные чёрные волосы свободно спускались по спине и плечам. Головку Гинты украшал лишь тонкий серебряный обруч с вирилловой звёздочкой во лбу. Ещё она повесила на шею камешек-глаз, но он совершенно терялся среди крупных ярко-голубых вириллов. Впрочем, Гинте было всё равно, видно его или нет. Она просто решила носить его всегда. Как амулет. Водяной богине понравится, что её служительница хранит у себя символ небесного глаза. В конце концов, Лилла, как мать Эйрина, тоже имеет какое-то право на обладание этим сокровищем.

В древности служителем того или иного божества обычно становился тот, кто хорошо владел стихией, с которой данное божество связано. Теперь эта способность не имела решающего значения, хотя многие тиумиды были неплохими колдунами и колуньями. Сейчас больше ценилось умение сочинять священные гимны. И конечно же, учитывались внешние данные. Дети тоже служили при святилищах. Младшие тиумиды помогали поддерживать в храмах и священных рощах порядок, участвовали в некоторых обрядах и во всех праздничных процессиях. И одеты были не менее роскошно, чем взрослые. Жили младшие тиумиды в родительских домах. Как и все остальные дети, они посещали школу, играли и резвились. Просто в определённые дни приходили в святилище исполнять свои обязанности. Это считалось почётным, поэтому тиумидами часто становились отпрыски из знатных семей, но вообще-то в храмах служили дети всех сословий. Одни служили полтора-два года, другие дольше. А иные так и оставались тиумидами.

Никто никого не принуждал служить тому или иному богу. Человек всегда мог покинуть храм и заняться чем-нибудь другим. В маленьких святилищах нередко бывало только по одному служителю. Сагаран давно уже хозяйничал в храме Саггана один. Он, конечно, мог найти какого-нибудь мальчишку, который помогал бы ему убирать помещение, но Сагаран не хотел этого. Он любил одиночество. Гинта тоже не нуждалась в помощниках. Ей хотелось чувствовать себя в святилище на берегу Наугинзы полновластной хозяйкой. Впрочем, никто и не горел желанием постоянно бывать в этом странном месте, овеянном какими-то зловещими тайнами, и к тому же служить богам воды. Их, конечно, все почитали, возносили им благодарственные молитвы, но храмов воды в Сантаре было меньше, чем, к примеру, храмов Гины и Санты. И как правило это были небольшие святилища, с одним, реже двумя служителями. Но чтобы единственной тиумидой в святилище была девятилетняя девочка — такого в Ингамарне не помнили.

— Оно понятно, — говорили некоторые, — это наша будущая минаттана, но всё же дед ей слишком много позволяет. Она ещё совсем ребёнок...

— Ребёнок-то ребёнок, — возражали другие, — а кто из взрослых осмелился туда войти? И потом, она не только будущая минаттана. Она будущая нумада. Эта девочка со всеми стихиями сумеет поладить, в том числе и с водой. Непонятно только, почему её так тянет к воде...

— А я-то надеялась, что ты в этом цикле придёшь ко мне, — сказала Гинте тиумида Майма. — Ведь ты танцуешь лучше всех своих подружек. Мне всегда казалось, что твоё место здесь, в храме Санты.

Самыми лучшими танцовщицами в Сантаре всегда были тиумиды Санты. Их так и звали — лунные танцовщицы.

Майма начала служить в храме яркой луны в восемь лет, а в пятнадцать решила остаться там навсегда. Теперь ей было почти сорок, хотя никто ей и тридцати не давал. Гинта любила этот храм, который находился в роще акав между замком и ближайшей деревней. Он был построен из белого турма, а зиннуритовая кровля сверкала в солнечные дни, как начищенное серебро. Диуриновые рельефы на боковых стенах периодически обновлялись, фасад же оставался неизменным. Зимой, когда акавы стояли голые, можно было ещё издали рассмотреть изображение над центральным входом — голубой хель, словно замерший во время прыжка, с юной богиней на спине. Дивный зверь, уносящий прекрасную Санту к Эйрину.

Гинта не была здесь с зимы. Может быть, потому, что не хотела видеть этот рельеф. Она пришла в храм Санты только после того, как стала водяной тиумидой. Теперь уж Майма не будет её отговаривать, раз дело сделано.

— Не огорчайся, — сказала Гинта. — Я же всё равно буду часто сюда приходить.

— Ты слишком рано захотела остаться одна, — покачала головой Майма. — Я уже привыкла к тому, что ты всё делаешь по-своему, и не особенно удивилась твоему решению, но... Знаешь, многие твои подданные до сих пор не могут прийти в себя от изумления. Говорят: наша аттана предпочла яркой луне бледную.

— При чём тут Кама? Я же собираюсь служить Лилле... Ну и её детям.

— Тот, кто служит водяным богам, подвластен и Каме.

— Мы все подвластны богам, — пожала плечами девочка. — Но ни один бог не заставит меня делать то, что мне противно. Я люблю Санту больше всех других богов и богинь, и она должна это знать. И ещё — она должна понять... У неё много тиумид. Красивых...

Гинта нахмурилась и, сглотнув, продолжала:

— Водяные боги могут разгневаться, если их святилища будут стоять заброшенные. В Улламарне пересыхают реки. Одна за другой... И люди уходят из тех мест. Там уже много пустых деревень. Без воды никто не может жить, разве что слуги Маррона.

— Между прочим, Кама — дочь Маррона, — заметила Майма.

— Да, но они друг друга не любят. Кама очень странная богиня. Большинство тиумидов-инкарнов — её служители.

— И многие из них — потомки детей воды, — добавила Майма. — Ведь после Великой Войны кое-кто из валларов остался здесь. Очень мало, конечно. Они смешались с детьми земли, а поскольку земная кровь сильнее, их потомков уже и не отличишь от чистокровных гиннаров. Дети с пепельными волосами и светлой кожей рождаются в Сантаре очень редко. А среди валлонов до сих пор иногда встречаются черноволосые. Какая-то часть гиннаров жила там, за горами. После войны они пожелали остаться в той стране, усвоили тамошние обычаи, смешались с валларами...

— А до Великой Войны дети земли часто женились на детях воды?

— Да нет, нечасто. Каждое племя гордилось своими обычаями. Из детей воды мало кто изучал таннум, и те немногие колдуны, что были среди них, уступали нашим. Во всём, кроме одного. Кроме искусства прорицания. Самые выдающиеся инкарны были детьми воды и служителями Камы. В древности валлоны почитали Каму едва ли не больше, чем Санту. И боялись её меньше, чем мы. А потомки водяных богов и вовсе её не боялись. Среди них-то и появлялись самые великие предсказатели.

— Потомки водяных богов? Те, которые произошли от браков людей с линнами?

— Да. Они могут плавать под водой, как рыбы. Вернее, могли. Их ведь всех перебили. Говорят, это были настоящие демоны — очень красивые и коварные. Они воображали себя чуть ли не богами и ничего не боялись. Многие их не любили.

— А что они такого сделали? Почему их убили? За что?

— Не знаю. Нам ведь мало что известно о валлонах и об их стране. Может, их страна потому и погибла, что они перебили потомков водяных богов. Боги разгневались и устроили наводнение. Водяные боги и Кама. Она часто заодно.

— Там же ещё землетрясение было. И вулкан.

— Да. Кармангор. Слуга Маррона, отца Камы... Опять она.

— Дед говорил, Кама на все стихии влияет.

— Верно. Кама будит в них разрушительную силу, и особенно её влиянию подвержена стихия воды... Я не пугаю тебя, — поспешно добавила тиумида. — Если человек чист душой, ему нечего бояться злых богов.

— Я должна была туда войти, — сказала Гинта. — И я должна там остаться.

— Майма, — спросила она, помолчав, — а почему ты решила стать лунной тиумидой? Ты так любишь богиню, что даже не захотела завести семью, хотя служительницы Санты и Гины обычно выходят замуж. Говорят, когда тебе было пятнадцать, тебе явилась богиня, и ты так полюбила её, что не захотела делить ложе с мужчиной. И что любить ты можешь только прекрасных девушек, которые похожи на Санту... Это правда?

— Все мы дочери Гины, и все чем-то похожи на Санту, свою божественную сестру, — улыбнулась тиумида. — Великая Мать благосклонна к тем, кто умеет любить.

Майма слегка наклонилась и внимательно посмотрела на Гинту.

— В каком бы храме ты ни служила, ты похожа на прекрасную Санту гораздо больше, чем все красавицы, которые служили здесь, в этом храме. Дитя, свет, что исходит от твоего лица, не ослепляет, ибо он подобен свету Эйрина, озарившему лицо Санты. Это свет истинного солнца, невидимый большинству. Свет любви, озаряющий путь избранных. Иди своим путём, слушай своё сердце и ничего не бойся.

Часть II. ВЕСНА.

Глава 1. Дары щедрой земли.

В этом цикле Гинта уже больше не ходила в храмовую школу. Слишком много времени и сил отнимали занятия в школе нумадов. Она готовилась стать абинтой и усиленно учила тануман. И почти каждый день бывала в лесу — с дедом и другими ольмами, которые, как и она, собирались перейти на вторую ступень. Они должны были знать лес, как свой дом. И они должны были научиться с ним разговаривать. Старый Аххан заставлял их узнавать растения с закрытыми глазами — на ощупь и по запахам, а птиц и зверей — по голосам. Он рассказывал ученикам о сезонных изменениях, которые происходят с растениями в течение цикла. Ольмы уже имели об этом представление после занятий в зимнем саду Ингатама, но в естественных условиях всё выглядело несколько иначе.

— Есть миры, где весна — это пора цветения, лето — пора созревания плодов, а осень — время сбора урожая, — говорил дед. — У нас плоды собирают почти что в течение всего цикла. И весной тоже. У нас конец весны — это конец цветения деревьев. Вы же знаете, первые шесть весенних тигмов она покрываются листвой и цветут. Затем они два с половиной года одновременно цветут и плодоносят. И наконец, перестают цвести, однако продолжают давать новые плоды. Это уже лето. А время, когда перестают появляться новые плоды, называют началом осени. Ну а зимой мы едим то, что запасли летом и осенью. К счастью, зима — самое короткое время цикла, всего один год. Есть миры, где постоянно зима. А есть и такие, где весь цикл длится только один год — как наша зима.

— Какой ужас, — сказала Гинта. — Так у них ведь, наверное, и плоды не успевают созреть!

— Успевают, — улыбнулся дед. — У них просто другие растения, которые плодоносят несколько иначе.

— И они не похожи на наши?

— Есть и похожие. Но они всё равно другие.

— А тот мир создали другие боги?

— Да. Но образец, который им дал Великий Нумарг, похож на тот, по которому создан наш мир. Есть миры похожие, а есть такие разные, что их даже трудно сравнивать. Ваятель ставит перед учениками сделанную им фигурку, и они лепят, глядя на образец учителя. Чем талантливее ученик, тем больше своего он вложит в эту работу. Она будет похожа на фигурку наставника и всё-таки она будет другая.

— А если ученик неспособный?

— Тогда созданное им будет менее красиво, чем у его товарищей.

— И мир у такого создателя будет не очень красивым?

— Ничего не поделаешь. А иногда мастер раздаёт ученикам совершенно разные фигурки...

— И возникают совершенно не похожие друг на друга миры! — воскликнула Гинта.

— А может, было так, — продолжал дед. — Великий Нумарг показал своим ученикам несколько заготовок и предложил каждому выбрать ту, что ему больше нравится. Возможно, какой-то образец понравился многим. Они трудились, подражая ему и в то же время привнося в работу что-то своё. И получилось несколько миров, похожих друг на друга и в то же время разных.

— Я думаю, миров, похожих на наш, много. А наш — самый красивый.

— Не знаю, — засмеялся дед. — Саввили живут в болотах, и для них нет ничего краше мутной воды и тины.

— То есть каждому кажется, что его мир самый красивый?

— Не каждому, но, наверное, многим. И это естественно. И каждый в силах сделать свой мир ещё красивее. У Великого Нумарга много учеников. Один из них — Нумарг, создавший наш мир. Наши боги — его ученики и в то же время наши наставники. Мы трудимся вместе с ними, украшая эту землю, и от нас тоже многое зависит. Ведь именно люди сделали так, чтобы плоды, рождаемые землёй, стали вкуснее и больше. Это сделали лучшие их детей земли.

— А дети воды?

— Они предпочитают только пользоваться тем, что даёт земля. Они даже не верят, что можно управлять нигмой. Точнее, не хотят этому верить. Всё пытаются доказать, что путь познания мира, который выбрали они, — единственно правильный.

— Дедушка, а Таввин говорил, что валлоны в последнее время тайно лечатся у наших самминов, а некоторые даже хотели бы изучать таннум.

— Да, — усмехнулся дед. — А кое-кто из наших подался в Валлондорн и восторгается движущимися железяками.

— Я бы тоже хотела посмотреть на эту железную дорогу, — сказала Гинта. — Мне просто интересно. Может быть, у их нумад... абеллургов какой-нибудь свой таннум?

— Конечно. Они тоже хранят свои знания в секрете. Мы не разглашаем своё учение, чтобы им не воспользовался кто-нибудь неразумный. Или злой. А валлонские абеллурги сами творят зло и скрывают свои знания от людей, чтобы легче было их обманывать.

— Дедушка, а наши нумады... Они не делают плохого?

— К сожалению, среди нумадов тоже встречаются люди, которых следует остерегаться. До сих пор кляну себя за то, что вовремя не раскусил Тагая. Я уже многому успел его научить.

— А где он сейчас?

— Не знаю. У меня не поднялась рука на своего ученика. К тому же я не уверен, что он действительно опасен. Мы иногда преувеличиваем.

— А правда, что главного валлонского абеллурга зовут Айнагур? Ведь это одно из древних имён птицы ванг.

— Да. У нас даже чёрные тиумиды никогда не дадут человеку такое имя.

— А ведь он слуга Эйрина. Первый из его слуг... Таввин говорит, что этого Айнагура все боятся. Потому что он никого не любит. Кроме своего бога.

— Чёрный слуга светлого бога, — задумчиво произнёс дед. — Что ж, где солнце, там и тени...

Первый урожай акавы собрали в конце первого весеннего года. Гинта часто бывала в храме яркой луны и любила гулять в священной роще Санты. Стройные белоствольные деревья оделись листвой ещё в третьем весеннем тигме. Через некоторое время среди голубоватых листьев засияли крупные белые цветы. Сначала их было мало, но в каждом тигме появлялись новые бутоны. Потом самые первые осыпались, оставив на ветвях светлые шарики плодов. Эти шарики росли, наливались голубым, синели. Спелый плод акавы с головку грудного младенца. Он ярко-синий и весь покрыт мягким беловатым пушком. Гинта с удовольствием помогала тиумидам Санты собирать урожай. Как странно было видеть на деревьях плоды вперемежку с цветами. Гинта знала, что на месте этих цветов через три-четыре тигма появятся новые плоды. И одновременно с этим на ветвях распустятся новые цветы, из которых потом тоже разовьются плоды.

А ещё через тигм сняли первый урожай фисса. У этого дерева тёмный, синевато-серый ствол, а резные листья светло-голубого, почти белого цвета, с яркой синей окантовкой. В середине первого весеннего года фиссы покрывались лиловыми цветами. А через четыре тигма созревали продолговатые тёмно-синие плоды. У фисса так же, как и у акавы, в течение всех трёх весенних лет появлялись новые цветы. На четвёртый год цикла, который считался первым летним годом, цветение прекращалось, однако плодоносили деревья до самой осени, все четыре летних года. Почти у всех плодовых деревьев Сантары новые плоды вырастали на месте старых. Главное — не отрывать веточку, которой плод прикреплён к ветви. Через несколько тигмов на её конце завяжется новый плод. И так всю весну и всё лето.

Хума поспевала гораздо позже. Цвести она начинала только в конце первого весеннего года. Хума — невысокое, развесистое дерево с огромными — полкапта в диаметре — цветами. Они бывают жёлтые, оранжевые, реже алые. Длинные, плотные листья хумы в течение всего цикла имеют яркий нежно-зелёный цвет, а желтовато-коричневый ствол снизу покрывается мхом. Это дерево любит влагу и растёт в основном в сырых низинах. В начале второго весеннего года серединка цветка хумы уплотняется, округляется и твердеет. Лепестки складываются, и каждый цветок становится похож на огромную руку, сжимающую золотистый плод. Созревают первые плоды в конце второго весеннего года. И самое интересное, что цветы хумы не осыпаются. Спелый плод падает на землю, и цветок опять раскрывается, словно разжавшаяся ладонь, и снова обращается к солнцу, чтобы, впитав его тепло и свет, вырастить следующий плод. На четвёртый год цикла новых цветов уже не появляется, зато старые продолжают заботливо "выращивать" плоды. Каждый цветок приносит за весну, лето и первый осенний год десять-пятнадцать плодов. На второй осенний год цветы хумы начинают вянуть. Иногда их срывали и ставили в вазы. Плотные, с жёсткими кожистыми лепестками, они подолгу стояли в подсоленной воде. Каждый сантариец знал, когда цветок, как говорится, отработал своё. Пока цветок давал плоды, его никто не трогал. Плоды хумы были удивительно вкусны. Золотистая кожура легко снималась, обнажая прозрачную, розоватую студенистую массу.

Дерево зунн зацветало ещё позже — в середине второго весеннего года. Его красные цветы, словно яркие звёздочки, горели среди густой фиолетовой листвы. Тёмно-красный ствол казался слишком тонким для его пышной кроны, но держал он её легко, так как не было древесины прочнее, чем у зунн. Плодоносить это дерево начинало поздно, а заканчивало рано. Последний урожай снимали в конце лета. Зато плоды зунн очень долго хранились. Плотную красную кожуру можно было снять только при помощи острого ножа. А под ней нежно розовели полупрозрачные дольки — сочные и немного терпкие на вкус. Кожуру плодов зунн сушили и заваривали от головных болей и малокровия. А также использовали для изготовления яркой и очень стойкой краски, которой расписывали ткани.

Аркона была самым большим из плодовых деревьев Сантары. И наверное, самым необычным. Оно плодоносило всего один раз в цикл, и плоды его созревали в течение пяти лет. Но употреблять их в пищу можно было на разных стадиях зрелости. Длинный светло-коричневый ствол арконы напоминал пирамиду из множества колец, и это подобие естественных ступенек помогало забираться на дерево. На стволе не было ни единого сучка, широкая, плоская крона находилась на самом верху — гигантские, растущие параллельно земле ветви, усеянные веерами продолговатых ярко-зелёных листьев размером до двух каптов. Зацветала аркона в середине весны. Огромные золотисто-белые цветы свисали на прочных стеблях с каждого веерообразного пучка листьев. Цветущая аркона напоминала стройного великана с пышной шевелюрой и свисающими до плеч длинными серьгами. Ветер раскачивал их и играл ими, но чтобы сорвать хотя бы лепесток, нужна была хорошая буря. А если срывало целый цветок, его торжественно несли в ближайший храм Гины или в святилище Виринги. Цветы арконы — самые крупные из цветов, украшающих леса Сантары. В диаметре они порой достигали полутора каптов. Из каждого лепестка можно было сделать навес от дождя. Плоды арконы собирали колдуны, нумады, ученики нумадов, а также те, кто, не обладая особыми способностями к таннуму, всё-таки умели ладить со стихией воздуха и, случайно сорвавшись с гигантского дерева, не убились бы насмерть и не покалечились. Далеко не каждый способен стать колдуном, и мало кому удавалось стать нумадом, но в Сантаре было достаточно людей, умевших ладить с той или иной стихией, за исключением, конечно же, воды. С ней и не каждый нумад мог договориться. А вот духи воздуха считались самыми покладистыми.

Первый урожай арконы собирали в начале лета. Под деревом растягивали огромный кусок плотной ткани. Кто-нибудь с топориком за поясом влезал на аркону и перерубал стебли, прочно соединяющие плоды с ветвями. Так прочно, что не сразу и перерубишь. Зато плоды арконы никогда не падали с деревьев сами. И хвала Гине! Ведь размером они раза в полтора больше человеческой головы. В начале лета с каждого дерева срубали примерно треть плодов. Скорлупа раннего плода светло-жёлтая, золотистая, а начинка белая и напоминает густое сладковатое молоко. В конце третьего летнего года скорлупа становится ярко-жёлтой, и плоды собирают второй раз. К этому времени их начинка превращается в вязкую, очень вкусную кашицу. Один плод — целый горшок каши, ужин на всю семью. Последний сбор урожая арконы осенью. Плоды окрашиваются в ярко-оранжевый цвет, а начинка загустевает настолько, что её приходится резать. Она менее сочна и ароматна, чем та, кашеобразная, зато осенний плод арконы может очень долго храниться — всю зиму и два весенних года следующего цикла. Плотную белую массу режут на куски, пекут, жарят, варят в молоке.

Дерево саддуг немного походило на аркону. Во-первых, тем, что плодоносило тоже раз в цикл. Во-вторых, веерообразными пусками листьев. На этом сходство заканчивалось. Кривоватый, ветвистый саддуг был раз в десять меньше арконы. Нижние ветки обычно росли на высоте не более капта от земли, так что залезть на это дерево было очень легко. Сейчас, весной, в каждом пучке листьев розовела пирамидка из маленьких цветочков. К лету лепестки осыплются, останется только жёлтый пестик длиной с ладонь — будущий плод. Какое-то время он будет почти неразличим среди ярко-жёлтой листвы. Но ближе к осени листья покраснеют, а плод наоборот посветлеет и в конце концов станет белым. Гинта помнила, как чудно выглядела саддуговая роща осенью, когда в красноватом сумраке, среди ярких листьев всюду горели белые огоньки. Собирают плоды саддуга в середине второго осеннего года. Сырыми их не едят, они жестковаты и немного горчат, зато в жареном и солёном виде они настоящее лакомство.

Но, пожалуй, больше всего Гинта любила плоды сарана. Его огромные кусты занимали чуть ли не весь южный отсек зимнего сада. Лесные же заросли сарана являли собой совершенно потрясающее зрелище. Весной они напоминали высокие стены, завешанные тёмно-зелёными коврами, на которых искусно вытканы белые или розовые цветы с продолговатыми жёлтыми серединками. Цветы сарана, плотные и кожистые, красовались среди сочной зелени два с половиной года — почти всю весну. Лепестки их за это время не изменялись, а вот жёлтая серединка постепенно вытягивалась, росла. В начале лета лепестки опадали и на ветках желтели продолговатые плоды размером в полтора локтя. У одних сортов они остаются жёлтыми, у других розовеют. Первый сбор урожая на второй летний год. К концу лета на месте сорванных плодов вырастают новые. Нет запаха приятней, чем запах спелого сарана. А если снять мягкую волокнистую кожуру, то можно просто голову потерять от сладостного аромата, который источает нежный розовато-белый плод. Саран обычно едят сырым. Неплох он и в печёном виде. Его сушат и делают превосходную муку, которая в плотно закрытой посуде может храниться почти весь цикл. Из неё пекут вкусный хлеб и белые лепёшки. Её добавляют в молоко и этой смесью кормят худых, малокровных детей.

Недалеко от замка находилась маленькая деревенька под названием Сарантама. А назвали её так потому, что все её двадцать шесть домов уютно разместились в углу между двумя мощными стенами сарана. Конечно, когда цветы осыпались, деревня имела не такой праздничный вид, как весной, но жителей это не огорчало. Они говорили, что высокие заросли защищают их от жаркого летнего солнца. А осенью, когда начинало холодать, кусты сарана оголялись гораздо раньше других деревьев и кустарников, теперь уже наоборот стараясь пропустить побольше солнечного тепла и света. Саран — кустарник, однако он выше многих деревьев. Ветви его прочны и так изогнуты, что по ним очень удобно лазить.

Разновидностей орешников в Сантаре было много, но самыми вкусными считались орехи финган, которые собирали весной. Финган — маленькое, кривое деревце с серым стволом и зеленовато-белыми листочками. Растёт оно в сырых, тенистых местах, часто возле болот. Летом эти странные деревья не только не плодоносят, но и вовсе опадают. Их голые серые сучья совершенно теряются в высокой траве. Финган надо обирать до начала третьего весеннего года.

Ученики Аххана, изучая лесные растения, заодно помогали слугам Ингатама делать заготовки. Гинта вместе с другими ольмами собирала орехи финган, весенние ягоды — ялис и марун, а также лакуму — сладкую смолу дерева лак. Росло оно всюду, однако собиратели ценной смолы знали, что лак любит соседство лунда, растущего обычно на сухих, возвышенных местах. Лунды — стройные белоствольные деревья с широкими белыми листьями, которые к началу лета немного темнеют и приобретают серебристый оттенок. Гинте нравились светлые, напоённые солнцем лундовые рощи. Чёрные стволы лаков казались здесь сгустками тьмы, танхами, которые случайно забрели сюда из царства ночи. Весной кора лаков блестит от смолы. Собирать её лучше, пока она жидкая. К концу второго весеннего года она застывает, и её приходится откалывать топориком. Сладкоежки занги и дикие айги обожают лизать застывшую лакуму, поэтому в Сантаре издавна существует правило — оставлять смолу на нижней части ствола.

Застывшую лакуму толкли, делая сладкий порошок, который добавляли в кушанья и напитки, но жидкая весенняя смола ценилась больше. Она шла на изготовление фруктовых и ореховых конфет — любимого лакомства и сантарийских, и валлонских детей. Из засохшей и размельчённой лакумы тоже можно варить сладости, но это уже не то. Так что очень важно собрать достаточное количество весенней смолы вовремя и хранить её в жидком виде. Для этого в неё добавляли сок тиувы, который называли напитком богов. Тиува в переводе с древнего языка — "божественный стебель" или "трава богини". Это пучки полых суставчатых стеблей длиной с локоть, заполненных прозрачным соком. Он не имеет никакого запаха и почти не имеет вкуса, только чуть-чуть кислит. Считается, что его пьют лесные божества, и он помогает им сохранять вечную молодость. На простых смертных сок тиувы такого действия не оказывает, так что люди используют его для других целей. Он позволяет подолгу хранить продукты. Например, если добавить божественный сок в вино, то в плотно закрытой посуде оно остаётся неизменным в течение пятисот лет. Мясо, вымытое в соке тиувы, может лежать в тепле десять-пятнадцать дней и не испортится. А что касается плодов, то сантарийцы по несколько лет хранили их в больших сосудах с водой, в которую добавляли сок божественной травы.

Тиува росла повсюду, но особенно много её было в сырых низинах. Лучше всего она уживалась с лугвой. Не так-то просто было продираться сквозь густые заросли плотной, жёсткой травы высотой со взрослого человека и выискивать пучки хрупких бледных стебельков.

— Лесные боги специально прячут от нас тиуву? — спросила однажды Гинта у деда. — Они боятся, что мы им ничего не оставим?

— Может быть, — засмеялся тот. — Хотя её так много, что, я думаю, всем хватит — и богам, и людям.

Гинта знала тануман лучше всех ольмов, но дед пока не хотел переводить её в абинты.

— Подожди хоть годик, — сказал он. — Ты ещё так мала.

Когда и через год повторилось то же самое, Гинта не на шутку рассердилась.

— Может, мне до старости ходить в ольмах!

— До старости... — усмехнулся дед. — Если тебя в десять лет волнует приближение старости, то что должен чувствовать я! Абинтами обычно становятся не раньше двенадцати...

— Но я раньше начала! Или я меньше всех знаю и умею?

— Ты знаешь и умеешь больше всех, — серьёзно ответил дед. — И все это видят. Ты раньше начала, потому что тебя опасно было оставлять без присмотра. Ты быстрее всех учишься, но... Гинта, растёшь ты не быстрее других. Я пока не хочу, чтобы ты одна жила в лесу. Ну подожди ещё с год...

— А потом ты скажешь...

— Нет, обещаю, что через год я возражать не буду. Я знаю, на первой ступени тебе давно уже нечего делать. Но ведь ты с самого начала пользуешься свободой, о которой другие и не мечтают. Тебя с первого года обучения чаще видят среди мангартов, чем среди ольмов. В моей школе всегда был строгий порядок. Для тебя постоянно делаются исключения — из-за твоей юности и твоего раннего развития. И вот теперь, когда из-за твоей юности мне приходится кое-что тебе запретить, ты должна с этим смириться. Через год я переведу в абинты Суану. Всё-таки будешь не одна среди мальчишек.

Гинта презрительно поморщилась. Среди мальчишек она чувствовала себя превосходно. Гораздо лучше, чем среди иных девчонок.

— Жить в лесу — не то, что в замке, — заметил дед. — Иногда захочется, чтобы рядом оказалась какая-нибудь подружка.

Учениц у старого Аххана было немного. Никто не запрещал женщинам изучать таннум, но нумадами они становились реже, чем мужчины. Гинта однажды спросила, почему. Дед ответил:

— Женщина, как правило, очень много отдаёт детям, а силы человека ограниченны. Ты ведь знаешь, у нумадов редко бывают дети. И обычно не больше одного. Человек должен делать то, что он может делать лучше других. Женщине больше подходит растить детей, а не деревья и диуриновые камни. Со вторым прекрасно справятся и мужчины, а вот то, что мать может дать ребёнку... Этого ему больше никто не даст.

— Значит, мне чего-то не додали? — спросила Гинта. — Ведь я с самого рождения расту без матери.

— Зато другого тебе дано больше, чем всем остальным. Сирот много, но не каждому из них что-то даётся взамен.

— А если я умею растить камни, цветы и деревья, я не смогу вырастить ребёнка?

— Ну почему... Думаю, как раз тебя вполне может хватить и на то, и на другое. Если ты будешь правильно распределять свои силы.

— Дедушка, а правда, что нумадами становятся всё больше некрасивые женщины?

— С чего ты взяла?

— Да просто... говорят...

— Глупости! Нумада Хамана, жена минаттана Сингира, славилась не только своим искусством, но и красотой. А среди моих учениц не было и нет ни одной дурнушки.

"Кроме меня", — подумала Гинта. Однако вслух ничего не сказала. Она знала, что деда сердят такие разговоры.

Суана была старше Гинты всего на полтора года, но выглядела гораздо взрослее её. На Суану уже посматривали юноши, и она воспринимала это как должное. Ещё бы! Она была хорошенькая, и у неё уже вовсю росла грудь.

"Может, через год-полтора и у меня что-нибудь заметно будет", — с надеждой думала Гинта.

Суана была дочерью одного из местных аттанов, и хотя в школе нумадов происхождение не имело никакого значения, не скрывала, что гордится своим знатным и очень древним родом. Она появилась в школе в середине первого весеннего года и с самого начала упорно пыталась подружиться с внучкой Аххана. Гинта ничего против неё не имела, но ей было гораздо интереснее в обществе мангартов. Да и они смотрели на маленькую аттану почти как на равную. Гинта старалась быть любезной с Суаной и даже познакомила её с Миной. И вскоре заметила, что Мине и Суане вдвоём гораздо лучше, чем с ней, Гинтой, хоть обе девочки и старались этого не показывать. Гинта не обиделась. Чем старше она становилась, тем больше любила одиночество. И тем лучше понимала Сагарана, уединённо жившего в своём маленьком святилище.

Глава 2. Святилище Саггана.

— У меня часто спрашивают, не страшно ли мне здесь одному, — сказал как-то Сагаран. — А разве я один? Мой бог всегда со мной.

Оранжевые язычки пламени плясали в диуриновых зеркалах, бросая отсветы на статую Саггана. Бог беззвучно смеялся, глядя прямо перед собой своими жуткими непроницаемо-чёрными глазами. Гинта посмотрела на него и поняла, что он действительно здесь. Всегда. Страстный огненный бог, который не терпит соперников.

— Может, ему не нравится, что я так часто здесь бываю? — спросила девочка.

— Нет, что ты, — улыбнулся Сагаран. — Против тебя он ничего не имеет.

Гинту это успокоило. Главное, чтобы бог не ревновал к ней Сагарана, который ей всегда рад и с которым ей так хорошо. Мысленно они сколько угодно могли общаться. Иногда во время таких разговоров Гинта просила Сагарана послать ей его суннао и позволяла ему вызывать своё. Она мечтала поскорей научиться выходить в наому — иногда очень хочется видеть того, с кем разговариваешь. Впрочем, это всё равно не заменит настоящей встречи, когда встречаются не только нафао, но и плотные тела. Дед правильно говорил: "Выход в наому всё же не позволит тебе ощутить тепло дружеской руки".

Дед не тревожился, когда Гинта ездила в Улламарну одна. Дорога туда была достаточно безопасна. Да и будущая нумада — это не то, что обычная десятилетняя девочка. Умение концентрировать анх и специальная физическая подготовка позволяли Гинте при необходимости развивать в себе такую силу, что с ней справился бы далеко не каждый мужчина. А с тех пор, как Гинта овладела высоким анхакаром, она вообще ничего не боялась. Только няня продолжала смотреть на Гинту как на малое дитя и недовольно ворчала, когда та отправлялась "в такую даль". Чтобы успокоить Таому, девочка брала с собой огромного белого вунха по кличке Улли, которого ей три года назад подарил дядя Сахим. Улли обожал эти длинные прогулки в Улламарну. Дорога сперва петляла между селениями и полями холы, потом углублялась в маленький саддуговый лесок, огибала диуриновые пещеры, сверкающие на солнце радужными переливами, ещё ненадолго ныряла в лундовую рощу и наконец выводила на поляну со статуями божественных близнецов, которые служили как бы пограничными столбами между Ингамарной и Улламарной. Гинта каждый раз останавливала Тамира возле статуй и произносила короткую молитву близнецам. Двое одинаковых смуглых юношей пристально смотрели на неё один синими, другой чёрными глазами. В чёрных Гинте чудилась насмешка, в синих упрёк. Гинта выбирала в Улламарне самые безлюдные дороги. В глазах прохожих она тоже читала немой упрёк. Её здесь знали все. Как и деда Аххана.

"Нумады не всемогущи, — думала Гинта. — Но кто же тогда поможет этим людям? Кто спасёт Улламарну? И если бесплодие поглотит Улламарну, оно на этом не остановится. Бесплодие ненасытно. Оно ничего не рождает, но стремится всё пожрать..."

Роща саганвира выглядела не такой нарядной, как осенью. Молодая тёмно-красная листва придавала ей мрачноватый вид. Летом листья станут алыми и оранжевыми, а осенью оранжевые тона будут преобладать над красными, и каждая ветка превратится в пылающий факел... Гинта старалась не тосковать по осени. Год назад дед сказал ей: "Дитя моё, она наступит гораздо раньше, чем тебе кажется. Время — это единственное, что нельзя остановить". И Гинта подумала: "Да, я ещё не раз увижу осень. Главное — чтобы в Улламарну каждый цикл приходила осень. Так же, как весна, лето и зима. Главное — чтобы я могла увидеть рощу саганвира не только в этой, но и в следующей жизни".

Роща умирала. Сухих деревьев становилось всё больше и больше. За святилищем Сагана начинался мёртвый лес. Тамир боялся его. Он так осторожно ступал по сухой, побелевшей земле, словно опасался, что она разверзнется под его копытами. Даже беззаботный Улли не бегал взад-вперёд и не гонялся за сагнами. Он трусил рядом с Тамиром, настороженно слушая тишину. Засохшие деревья напоминали скелеты великанов.

Однажды Гинта уговорила Сагарана пройтись до конца рощи, до того места, где начиналась пустошь. Хорта они привязали около святилища. Хотели привязать и Улли, но вунх скулил и рвался за хозяйкой. Пришлось взять его с собой.

Гинте казалось, что это никогда не кончится: белые скелеты деревьев, белая, покрытая сетью трещин земля, безмолвие... А когда мёртвая роща всё-таки закончилась, девочка увидела, что белая пустошь сливается на горизонте с бледным, выгоревшим небом. Слева сверкали на солнце диуриновые горы, похожие на ледяные дворцы.

— Как странно, — сказала Гинта. — Жара и эти белые горы... Похоже на царство Харранга. Только там было холодно. Там была смерть. И здесь тоже...

Она замолчала и нахмурилась.

— Ты уверена, что видела обитель Харранга? — спросил Сагаран.

— Не знаю. Если бы я могла понять, что я такое видела...

Гинта закрыла лицо руками — налетевший ветер обдал их белой, как мука, пылью. Вунх прижал уши и тихонько заворчал.

— Что с тобой, Улли?

Гинта прислушалась. Сначала она решила, что это шум ветра. Но ветер утих, а странный, зловещий звук всё ещё висел над мёртвой землёй. Не то рычание, не то вопль, не то стон... Стон раненого великана...

— Это часто здесь бывает, — сказал Сагаран. — А диуриновые горы... За последние два-три цикла они сильно разрослись. Даже слишком.

— Послушай, Сагаран, а вон те фигуры... — Гинта показала на несколько причудливых белых скал справа от хребта. — Это те самые, которые появились здесь полторы сотни лет назад?

— Если точнее — сто сорок два года.

— Когда сюда пришли валлоны?

— Да. В конце последнего стопятидесятилетнего цикла, когда перед Великой Ночью злодейка Кама настигла Эйрина. Ты же знаешь, такое бывает раз в сто пятьдесят лет.

— Знаю. И при этом всегда что-нибудь случается. Землетрясение... Или неурожай. Или ещё что-нибудь.

— Вот именно. Ещё что-нибудь...

Сагаран замолчал и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел в сторону гор.

— Диурин иногда разрастается и приобретает самые невероятные формы, но эти скалы не из диурина, а из турма. Они немного в стороне от хребта, поэтому их так хорошо видно. Раньше их называли великанами, которые, как стражи, стоят на границе между Сантарой и Западной пустыней. Теперь их никак не называют. Они внушают людям ужас. Пустыня наступает на нас шаг за шагом, а эти скалы... Солнце, ветер и дожди иногда превращают горы в подобие людей, зверей... Да чего угодно. Но тут изменения произошли за два тигма. А может, и за два дня. Этого никто не знает. Ночь Бога длится два тигма. До её наступления скалы были такими, какими их видели сотни поколений сантарийцев. А когда Эйрин вернулся и стало светло, люди увидели эти фигуры. Как будто во время Божественной Ночи сюда пришёл какой-то неумелый ваятель-великан и обтесал эти скалы. Попытался что-то сделать, и не вышло.

— И правда, — кивнула Гинта, всматриваясь в огромные фигуры, белеющие на фоне светло-голубого неба.

— Сто сорок два года назад, в начале Божественной Ночи, в Сантаре видели зарево над горами и слышали страшный гул. Всё тряслось. Землетрясение было там, в отдалённой от нас части хребта, но волна дошла и до Сантары. В селениях возле гор даже кое-какие ветхие домишки покосились. Здесь, в Улламарне, особенно трясло, но чтобы из-за этого так изменились скалы... Нет, тут что-то другое.

— Какие странные фигуры, — прошептала Гинта. — Они как будто мучаются и хотят вырваться из камня — вот эти три. А та, которая побольше... Она стоит спокойно. Она словно всё знает и всех презирает. А вон та, самая дальняя... Я бы хотела рассмотреть её со всех сторон.

— Только не сегодня. Это не так близко, как может показаться на первый взгляд...

— Да, конечно, в другой раз... Знаешь, та крайняя скала похожа на статую в моей купальне. Я тебе покажу, когда опять ко мне приедешь. Давно уже хочу показать, да всё забываю. В стране валлонов были большие рыбы... Вернее, водяные твари, похожие на рыб. Они катали на себе линнов, а иногда и людей, потомков водяных богов.

— Ты говоришь о вельгах?

— Да. Их ещё килонами называют. У меня в купальне есть статуя — линн верхом на килоне. Самая дальняя скала похожа на эту статую. Во всяком случае, отсюда. А валлоны... Они видели эти фигуры?

— Вряд ли. Они ж тут не бывают. Боятся. Они одно время интересовались озером Санн, но их кто-то здорово напугал, и с тех пор они здесь не появлялись.

— А правда, что эти фигуры иногда оживают? Мне Таома говорила, а ей рассказывала сестра, она живёт здесь, в Улламарне... Так вот кто-то из её знакомых оказался тут, в мёртвом лесу, вечером, когда уже темнело, и увидел великана. Он шёл в сторону гор. И ещё кто-то видел, как одна из фигур ожила и ходила по пустыне...

— А может быть, скакала верхом на рыбе? — усмехнулся Сагаран. — В темноте всякое может привидеться, а если ещё не на трезвую голову... Не знаю, я ничего подобного не видел. Люди любят выдумывать.

— А правда, что каменный мангур в озере Камахан — это маррунг?

— Сомневаюсь. Я спускался на дно и трогал его. По-моему, обыкновенная статуя. Силу каменного демона человек ощущает ещё на расстоянии двадцати каптов... Во всяком случае, человек с хорошо натренированным анх. Я ничего не почувствовал...

— Это силу живого маррунга. А если это спящий...

— Тогда тем более нечего бояться. Я предлагал выстрелить по нему из маломощного ядрометателя. На совместном совете нумадов, аттанов и старейшин деревень. Некоторые посмотрели на меня так, будто я только что призвал на их головы проклятие всех богов.

— Но почему?! Ведь тогда бы сразу стало всё ясно. Если ядро хоть немного повредит статую, значит это не маррунг.

— Большинство решило, что этим поступком можно разгневать каменного бога. Царь бесплодия и так наступает на Улламарну. Лучше мол не злить его лишний раз. Злить Маррона... Какая глупость! Его бесполезно злить или ублажать. Он не зол и не добр. Это владыка, который стремится расширить свои владения. Какое ему дело до наших желаний и страхов? Ничего, я как-нибудь спущусь туда с топором или ломом и проверю. Никто не узнает. Между прочим, Озеро Мангура недалеко. Хочешь посмотреть?

Они прошли немного на север. То, что когда-то было озером Камахан, представляло собой глубокую яму, по краям которой торчали корни мёртвых деревьев. Огромная статуя мангура на дне по грудь увязла в сухом зеленовато-сером иле. Слуга Маррона, пьющий воду из озера Камахан... Гинта знала о нём с раннего детства, сколько помнила себя. Говорили, что в начале весны на дне ещё было немного воды.

— Обыкновенная статуя, которую когда-то давно сбросили в озеро, — сказал Сагаран. — Потом озеро обмелело, и её стало видно. Теперь оно совсем высохло.

— И зачем её сюда сбросили? — удивилась Гинта. — Странно всё это.

— Странного вообще много. Особенно в Улламарне и особенно в последнее время. Кстати, прекрасная работа, правда?

— Ага. Он как живой. Кажется, сейчас выберется из ила...

— Набросится на нас и съест! — скорчив страшную гримасу, закончил Сагаран. — Так что лучше нам убраться подальше.

Когда они вернулись к святилищу, уже смеркалось. Задерживаясь в Улламарне, Гинта обычно ночевала в домике Сагарана. Это было единственное, что он унаследовал от родителей.

— Давай сегодня останемся здесь, — предложила Гинта. — Пока доберёмся до деревни, совсем стемнеет, и вообще... Мне ужасно не хочется никуда идти. Или твой бог рассердится, если я переночую в его храме?

— Не рассердится. Ты ещё очень юна и невинна.

Сагаран привык ночевать в святилище и держал для этого в маленьком хозяйственном пристрое набитый сеном тюфяк. Там же хранились запасы еды и питья. Сагаран любил одиночество и в своём деревенском домике появлялся редко.

Они поужинали на крыльце святилища копчёным мясом, которое привезла с собой Гинта, холовыми лепёшками и плодами фисса. Улли тоже дали мяса.

— Родниковой воды хватит только нам, — сказал Сагаран. — Но колодезная тоже ничего. Налей им сколько надо, там полная бочка.

Ближайший к святилищу родник пересох ещё в середине прошлого цикла. Теперь Сагаран ходил за питьевой водой к источнику на полпути к деревне, а воду для умывания и уборки святилища возил из колодца, который находился ещё дальше. В последнее время он был обеспокоен тем, что вода там очень быстро иссякает. В Улламарне пересыхали и реки, и ручьи, и колодца. И дождей с каждым годом выпадало всё меньше и меньше.

Напоив животных, Гинта вернулась в святилище.

— Ты не испугаешься, если ночью по тебе пробежит сагн? — лукаво поинтересовался Сагаран.

Он уложил Гинту на тюфяк, а сам устроился рядом на широкой, низкой скамье.

— Не испугаюсь, — заверила его Гинта. — Я к ним привыкла. И вообще... Дед давно уже научил меня не бояться никаких тварей.

Она улыбнулась, вспомнив, как трудно приходилось поначалу, когда надо было лежать обнажённой, не двигаясь, в то время как по твоему телу бегают отвратительные насекомые, свиды, саввили, а скользкие гинзы щекочут и лижут тебя своими длинными раздвоёнными языками. Теперь Гинта без страха приложила бы к себе даже самую ядовитую гинзу. Её натренированное тело уже второй год было невосприимчиво к яду.

— Сейчас здесь всё чаще и чаще появляются сайхи, — сказал Сагаран. — Пустыня ведь совсем рядом, она уже пришла в Улламарну. Вместе со своими обитателями.

— Я их, кажется, видела. Они совсем как сагны, только светло-серые и не меняют окраску.

— Да. В пустыне это ни к чему. Сайхи даже сюда забегают, в святилище. Кое-кто их здесь видел. Меня и прежде многие недолюбливали, а теперь вообще косо смотрят.

— Я это заметила. Но почему?

— Некоторые считают, что Сагган и Сайхан — две ипостаси одного злого бога. Того, который своим жарким дыханием губит всё живое, иссушает плоть и сжигает душу. И сейчас, когда бесплодная пустыня надвигается на Сантару...

Сагаран замолчал и задумался, глядя на алтарь. Маленький огненный цветок чуть-чуть колыхался, отражаясь в диуриновых зеркалах. В святилище царил розовый полумрак, напоённый тонким, свежим ароматом. Сагаран всегда зажигал на ночь кусочек сандана, ценного топлива, которое лучше всего очищает воздух в закрытом помещении. На стенах смутно проступали очертания фигур. Огненные блики то и дело выхватывали из тени красивые мрачноватые лица с большими внимательными глазами. Гинту радовало, что смеющееся лицо Саггана скрыто тьмой. Он-то их, конечно, видит. Он следит за ними из темноты своими жуткими чёрными глазищами. И смеётся... Страшный бог, который заставляет гореть и тело, и душу. Ревнивый бог, который не терпит соперников.

— Сагаран, а если бы я была взрослой девушкой, он бы разгневался на тебя?

— Да.

— А твой отец... Он погиб, потому что...

Гинта запнулась, подбирая слова.

— Да, — сказал Сагаран, не дожидаясь конца фразы.

— Дед говорил, что в древности Саггана ещё называли богом любви. В Улламарне ведь до сих пор так считают?

— Страсть действительно подобна огню. Когда Гина отвергла Нэффса, он так страстно желал её, что вся его сущность превратилась в огонь. И он явился на землю в образе множества огненных гинз. Он всё же настиг Гину, и плодом этой любви стал огненный бог. Сагган — воплощение страсти. Раньше Саггану служили девы. Эти тиумиды строго блюли свою девственность, ибо они принадлежали только ему, богу. Потом Саггана стали воспринимать в основном как бога огненной стихии, и от его служителей требовалось прежде всего умение ладить с этой стихией. Так же, как служители Лиллы должны были не бояться воды, тиумиды Гины и Виринги владеть нигмой, а тиумиды Нэффса лучше других держаться в воздухе. Святилища росли, превращались в большие, роскошные храмы. Число тиумидов и тиумид увеличивалось. И служить богам уже позволяли не только тем, кто владел той или иной стихией, но и тем, кто умел складывать гимны, кто лучше других танцевал и пел, прославляя божество. Ведь ритм, красивые движения и музыка в сочетании с благозвучными и умными словами приятны богам. Теперь каждый, независимо от пола, может служить любому божеству, но так уж повелось, что богам служат в основном мужчины, а богиням — женщины. И огненными тиумидами сейчас обычно мужчины становятся. Кое-каким древним традициям уже не придают былого значения, но... Сагган по-прежнему ревнив. Тот, кто ему служит, должен принадлежать только ему.

— А почему тебя здесь недолюбливают? Я это давно уже заметила и ничего не могу понять. Если какие-то неразумные люди путают Саггана с Сайханом...

— Они действительно похожи, они же братья. А если серьёзно... Видишь ли, Гинта, когда творится что-то неладное, когда люди напуганы, некоторые из них озлобляются и начинают искать виноватых. И как правило ищут не там, где следует. Страх и злоба плохие советчики. Слабый вечно обвиняет сильного и далеко не всегда справедливо. К тому же сильный — это чаще всего тот же слабый, который просто старается скрывать свою слабость от других.

— Значит, в это святилище больше не ходят?

— Ну почему... Ходят, только редко.

— И они не боятся разгневать Саггана? Ведь без огня нам не прожить.

— Без воды тоже, однако многие боятся её в тысячу раз больше, чем огня. И водяных богов боятся. И даже к их служителям порой относятся с опаской.

Гинта промолчала. Она уже испытала на себе то, о чём сейчас сказал Сагаран. Наверное, он специально это сказал. Хотел предостеречь её от людской злобы. Той, что рождается из соединения глупости и страха.

— Девушки постоянно приходят. Погадать. Ещё говорят, в Улламарне сейчас не до любви. Как же...

Гинта не могла разглядеть в темноте лицо Сагарана, но судя по голосу, он улыбался.

— А ты можешь мне погадать?

— На кого?

— Ну... просто так.

— "Просто так" труднее, чем на кого-то определённого. Даже если задаёшь богу конкретный вопрос, он не всегда даёт чёткий и ясный ответ.

— Да, ответы богов часто бывают туманны и...

— И неоднозначны, — подсказал Сагаран. — Можно истолковать и так, и эдак. Человек как истолкует, так и вести себя старается. И в конце концов имеет то, что заслужил. Боги всегда дают нам право выбора. Ведь уважения достоин только тот, кто способен сделать выбор. Сам. У тебя пока нет жениха, но если ты хочешь увидеть своего будущего возлюбленного, я попрошу Саггана, чтобы он послал его тебе в эту ночь. Во сне, разумеется.

— И он пошлёт?

— Если сочтёт нужным, — засмеялся Сагаран. — Уже поздно. Спи, а я поговорю с ним.

Он перевернулся на живот и, подперев лицо руками, уставился на догорающий огонь. Его профиль смутно темнел в розоватом сумраке. Гинта смотрела на него, пока не уснула.

А приснились ей скалы. Те самые, что она сегодня видела в пустыне. Те, что когда-то стерегли границу между Сантарой и Бесплодными землями. Странные белые фигуры на фоне голубого неба. Изломанные, застывшие в мучительной истоме тела. Гиганты, разрывающие невидимые оковы. Пленные души... Наверное, они погрузились в тяжёлый сон, обессилев от попыток вырваться из камня. Чем больше Гинта смотрела на эти фигуры, тем больше они походили на людей. Они изменялись на глазах, обретая всё более чёткие и красивые формы, как будто их с невероятной быстротой обтёсывал какой-то незримый ваятель. Только самая дальняя, похожая на статую в купальне, казалась смутной, расплывчатой и колебалась в прозрачном воздухе, словно отражение в воде. Гинта шла к ней, чтобы рассмотреть её получше, и никак не могла дойти. Фигура удалялась от неё, хотя и стояла на месте. Гинта устала и решила, что хорошо было бы полететь. И она полетела... Или поплыла? Воздух стал плотным и прохладным. Она двигалась вперёд, разгребая его руками, как воду. Странная фигура, которую она хотела разглядеть, приближалась, но при этом не росла, а наоборот уменьшалась. Вот она уже рядом и наконец-то обрела чёткие очертания. Она тоже плыла по воздуху. Боясь упасть, Гинта ухватилась за руку мальчика-статуи и вдруг ощутила тепло этой руки. Вскоре она уже сидела за его спиной, крепко сжимая коленками гладкие бока дивного зверя. Он нёс их над землёй, взлетая всё выше и выше. Гинте хотелось, чтобы это был хель. Хотелось провести ладонью по мягкой голубой шерсти. Но её нёс странный водяной зверь, похожий на рыбу с человеческими глазами. Зверь, который катает на себе божественных детей Лиллы. Он подпрыгивает, зависает в воздухе и, изогнувшись, устремляется вниз головой обратно в воду — в свою родную стихию... "Он же сейчас нырнёт! — испугалась Гинта. — Но куда? Там же земля. Мы разобьёмся..."

Она испугалась, проснулась и не сразу поняла, где находится. Её со всех сторон окружало яркое сияние. Солнечные лучи зажгли в диуриновой чаше алтаря ослепительно-светлое пламя. Сагган смотрел на неё и смеялся, объятый солнечным огнём. Его волнистые золотые волосы сверкали так, что Гинта зажмурилась и отвернулась.

"И на том спасибо, — подумала девочка. — Сразу видно, что ты не любишь служителей воды".

Она хмуро одевалась, а перед глазами, то приближаясь, то отдаляясь, маячили фигуры. Гиганты, вырывающиеся из камня... Мальчик на водяном звере. Мальчик-бог...

— Ерунда какая-то, — пробормотала Гинта.

— Что?

Сагаран появился на пороге, заслонив дверной проём. Солнечный огонь на алтаре немного померк. Прозрачная золотая зыбь рассеялась, на стенах проступили смуглые, гибкие тела, глазастые лица, смотрящие насмешливо и вопросительно. Всё вокруг обрело чёткие формы, стало обыденным и ясным.

— Ты что-то сказала?

— Да нет... Я так...

Сагаран больше ни о чём не спрашивал. Они позавтракали, немного поговорили, и Гинта отправилась домой. Сагаран обычно стоял на пороге, пока она не доезжала до сухого раздвоенного дерева. Дальше тропинка сворачивала вправо, и святилище терялось из виду. Доехав до поворота, Гинта оглянулась, чтобы помахать Сагарану ещё раз, и сердце её сжала непонятная тоска. Она не любила отсюда уезжать. Она не любила оставлять его. Жаль, что он живёт здесь, а не в Ингамарне. И переезжать не хочет. Ни в какую. А ведь отсюда уже больше половины жителей разъехалось. Улламарна пустеет с каждым днём. Край белых гор... Белый цвет всегда считали цветом смерти. Наверное, где-то в мироздании образовалась брешь. Щель в пустоту. Пустота проникла в этот мир и пожирает его. Гинта вспомнила слова одной старинной песни:

Злая Кама ткёт сети колдовства,

Выдёргивая нити из покрывала мирозданья.

Коварная богиня, что разрывает ткань бытия...

Майма говорит: "Водяные боги и Кама часто бывают заодно". Поэтому к служителям воды всегда относились и относятся с опаской. Сагаран служит огню, и его тоже не любят. Ведь Сагган и Сайхан братья, а в пожираемой бесплодием Улламарне Сайхана боятся как нигде... Какая глупость! Почти все боги близкие родичи. За что можно не любить Сагарана? И как вообще можно его не любить?

Гинта знала, что многих удивляет её дружба с Сагараном. Майма недавно пошутила:

— Ты так часто ездишь к этому служителю огня... Люди уже поговаривают, что скоро Талаф начнёт ревновать.

— Сагаран годится мне в отцы, — весело отмахнулась Гинта. — А если Талаф воображает, что годится мне в женихи, то это самая пустая из всех его фантазий.

Она понимала — это была не просто шутка. Это был осторожный намёк — Майма всегда отличалась деликатностью. "Люди уже поговаривают..."

"Какое им до этого дело? — размышляла Гинта. — А Талаф... Он бы никогда не стал меня ревновать, даже если бы стал моим..."

Гинта нахмурилась и пришпорила хорта.

"Ну уж нет. Этому не бывать!"

В Сантаре даже у правителей не было в обычае принуждать детей к браку против их воли, но всё же в знатных семьях старались заранее присмотреть для наследника или наследницы подходящую партию. Гинта заметила, что из всех, кто близок её семье и часто гостит в Ингатаме, особую нежность к ней выказывают матери, имеющие сыновей в возрасте от десяти до двадцати лет. Никто пока не заводил с Гинтой серьёзных разговоров о замужестве, и никто ещё не называл Талафа её женихом, но девочка знала: все родственники и даже дед считают его самым подходящим мужем для наследницы Ингамарны. Во-первых, Талаф происходил из знатного, очень древнего рода, во-вторых, подходил Гинте по возрасту — он был старше её на пять лет. И наконец, Талаф, сын аттана Тахуна, являл собой воплощение всех достоинств. Боги наделили его и умом, и красотой, и силой. К тому же он умел держаться в обществе, и его родителям никогда не приходилось за него краснеть.

— Он смел, но при этом у него есть выдержка, благоразумие, — сказал недавно дед. — Очень ценные качества...

— Которых не было у моего отца, да? — холодно спросила Гинта. — Этот Талаф противный. Мне надоела его самодовольная физиономия. Он никогда никого не будет любить!

— Он тебя чем-нибудь обидел? — поинтересовался дед.

— Он? Меня? — Гинта презрительно скривила губы. — Вот ещё...

На самом деле он обижал её. При каждой встрече. Гинта вряд ли смогла бы объяснить, в чём именно это выражается. Последний раз она виделась с Талафом три тигма назад на каком-то празднике. Высокий и стройный, он выглядел старше своих пятнадцати лет и весьма непринуждённо беседовал со взрослыми девушками. Да и красавицы явно не избегали его общества. С юной аттаной он был сама любезность, но Гинте отнюдь не льстило это подчёркнутое внимание к её особе. Она чувствовала себя рядом с этим юношей маленькой, угловатой дурнушкой, неуклюжим взъерошенным птенцом. И не потому, что он был таким высоким и красивым — Гинту не раздражали чужие достоинства. Просто он так себя вёл... Когда Талаф наклонялся, обращаясь к ней с какими-нибудь ласковыми и учтивыми речами, Гинта читала в его блестящих карих глазах скрытую насмешку, а в его голосе ясно улавливала снисходительные нотки.

"Наверное, он воображает, что осчастливит меня, если станет моим мужем, — думала Гинта. — Очень мне нужно такое счастье — жить рядом с зазнайкой. А ведь у него слабое анх. Лучше бы он не доводил меня. Я не буду надувать губки, как все эти дурёхи, которые вокруг него вертятся. Тем более не буду царапаться, как дочки гиннуров, с которыми он забавляется в имении своего отца... Я просто поставлю его на место. Да так, что он навсегда выбросит из головы мечту занять когда-нибудь место рядом со мной".

Неприятные мысли одолевали Гинту всю дорогу. Только когда улыбающиеся молодые стражники распахнули перед аттаной ворота Ингатама, настроение её немного улучшилось. А вечером, ужиная в Большом зале с дедом и приятелями по школе, она уже не думала ни о своём странном сне, ни о странных фигурах в пустыне за Улламарной, ни, тем более, о зазнайке Талафе.

Глава 3. Праздник Золотых Звёзд.

Гинта никогда не искала ссор, но и не придерживалась убеждения, что их следует избегать любой ценой. Она считала, что задиры и нахалы должны получать своё. Всё-таки Майма была права, когда однажды сказала: "Если ссора назрела, она рано или поздно вспыхнет. Единственный способ предотвратить её — по возможности избегать того, кто тебя провоцирует". Вот именно — по возможности. А всегда ли она есть, такая возможность?

В начале третьего весеннего года во всей Сантаре отмечали Син-Амнит — праздник Золотых Звёзд. В это время цикла не небосклоне загоралось созвездие Сингал, состоящее из жёлтых и оранжевых звёзд. Сингал — священный зверь Гинтры, которого лесная богиня послала на небо, чтобы он нашёл её младшую сестру Санту. Золотой зверь проник в чертоги Эйрина и набросился на солнечного бога. Они долго боролись. Неизвестно, чем бы закончилась эта битва, если бы не подоспела Санта. Огромный сингал слушался её, ведь Санта ещё девочкой играла с ним в лесах Среднего мира. Понял он, что Санта здесь по доброй воле, понял, что она любит Эйрина, и признал солнечного бога своим господином. А Санта не хотела отпускать сингала обратно. Золотой зверь напоминал её о родных лесах, по которым она скучала, как бы ни был прекрасен дворец Эйрина. Три года гостил сингал на небе, но потом всё же вернулся на землю, заверив Санту, что будет навещать её каждый цикл. С тех пор так и повелось: три года — один весенний и два летних — золотой зверь проводит на небе, а потом возвращается в Средний мир, к своей старшей хозяйке Гинтре. В начале третьего летнего года созвездие Сингал появляется на небосклоне последний раз. И в Сантаре празднуют Сингалидан — "возвращение сингала". После этого праздника охотники целый тигм не ходят в лес — избегают встречи с сингалом. Если он чего доброго нападёт, придётся защищаться. А если убьёшь сингала в этом тигме, лесная богиня рассердится, что так встречают её любимца после долгого отсутствия.

Син-Амнит — любимый праздник сантарийской молодёжи. Первая половина дня посвящена состязаниям в борьбе. Считается, что приёмы син-тубан1 придумал Эйрин, когда боролся с огромным сингалом. Зверь застал его врасплох, и Эйрину прошлось драться без оружия. Только необыкновенная ловкость и изобретательность помогли ему избежать страшных зубов и когтей сингала. Сила в борьбе син-тубан — не главное, хотя, конечно, и не помеха, но гораздо важнее тут другое. А вот что именно... Одни говорят — ум, другие — выдержка, третьи — быстрота. Лучше, когда обладаешь и первым, и вторым, и третьим. А ещё лучше, если у тебя сильное анх, благодаря которому ты можешь развить в себе силу сингала, гибкость гинзы, ловкость и стремительность свида. "Всё это в сочетании с разумом человека сделает тебя непобедимой", — говорил Гинте мангарт Саввар, учивший её син-тубану. Естественно, лучшими борцами считались нумады, поэтому ученики школы Аххана не принимали участия в общих состязаниях. Они устроили свои собственные — в одном из внутренних двориков замка. Кое-кто из местной молодёжи и гостей присоединились к ним. Отчего бы не рискнуть? У будущих нумадов есть чему поучиться. А если сумеешь кого-нибудь из них одолеть, то можешь гордиться. Странно было смотреть, как взрослые юноши и девушки состязались с ольмами. Некоторые смельчаки даже вступали в единоборство с мангартами, но заканчивались такие поединки быстро и всегда одинаково — победой последних.

Гинта тоже была здесь — худенькая, длинноногая, в узкой набедренной повязке. Пять туго заплетённых и подвязанных на затылке косичек метались вокруг тонкой шеи, когда юная аттана резко отскакивала в сторону или увёртывалась от выпадов противника. Она уже выиграла несколько поединков и ничуть не устала. Суане везло меньше, но она не переживала. Она прогуливалась по площадке, плавно покачивая бёдрами.

"Совсем как взрослая", — подумала, глядя на неё, Гинта.

У Суаны действительно были бёдра, не то, что у Гинты. И маленькие грудки, которые уже смотрелись весьма соблазнительно. Суане недавно исполнилось двенадцать. Она держалась уверенно и чуть кокетливо — хорошенькая юная девушка, осознающая свою привлекательность. Гинта видела её поединок с Талафом. Это больше походило на любовную игру. Суана могла его одолеть, но проиграла. Почему она уступила, удивилась Гинта. И тут же догадалась. Потому что Талафу хотелось победить. Потому что ему нравилось побеждать. Зана, старшая сестра Мины, как-то сказала: "Мужчины любят побеждать. Для них это важнее, так что мы можем иногда и уступить им". Гинта с ней не согласилась. Она тоже не любила проигрывать, и вообще... Любишь побеждать — старайся победить, а не надейся, что тебе уступят.

"Неужели Талаф не догадался, что она поддалась? — презрительно подумала Гинта. — Ведь не дурак же он. Разве это победа? Она бы с ним справилась. Я тем более. Я же дерусь лучше Суаны, и анх у меня гораздо сильнее..."

Не успела Гинта додумать свою мысль до конца, как кто-то из гостей, пришедших посмотреть на состязания, крикнул:

— А ну-ка, Талаф, попробуй одолеть аттану! Это поможет тебе завоевать её сердце. Девушки любят сильных парней!

Все замерли в ожидании, глядя на маленькую, тонкую девочку и стоящего напротив неё рослого, красивого парня.

— Аттана ещё очень юна, — сказал Талаф. — Зачем же так спешить завоёвывать её сердце? Но возможно, когда-нибудь она будет ко мне более благосклонна, чем сейчас, и позволит мне научить её приёмам совсем другой борьбы.

Мужчины засмеялись, некоторые женщины нашли шутку Талафа немного дерзкой, но поскольку юноша выразился достаточно изящно, никто не счёл его высказывание неприличным. Сами слова Гинту не оскорбили. Её как всегда оскорбил взгляд Талафа. Томный, ласково-насмешливый взгляд, который ясно говорил: "Что бы ты там ни умела, какие бы чудеса ни вытворяла, ты всего лишь маленькая дурнушка. Никакой таннум не сделает тебя красавицей, и ты должна радоваться, что положение наследницы даёт тебе возможность получить в мужья такого парня, как я".

И тут Гинта, вскинув голову, в упор посмотрела на Талафа. Естественно, она не желала ему смерти и не питала к нему такой ненависти, какую почувствовала несколько лет назад к валлонскому наместнику, но Талафу хватило. Он побледнел, попятился и чуть не упал.

— Что с ним?! — закричала аттана Кайна. — Моему сыну плохо!

Она кинулась к Талафу и схватила его за плечи, но он стоял, оцепенев и не в силах вымолвить ни слова.

— Что ты с ним сделала, маленькое чудовище?! — взвизгнула Кайна, повернувшись к Гинте. Её красивое, всегда надменное лицо исказила злоба, но уже в следующее мгновение на нём появилось выражение страха, и женщина опустила глаза.

Гинта усилием воли подавила гнев. Она сосредоточила анх в подреберье и сделала глубокий вздох — упражнение, которое помогало успокоиться.

Кайна пришла в себя раньше своего сына — всё-таки ей меньше досталось.

— Её опасно подпускать к другим детям, — сказала она, стараясь не смотреть на Гинту. — Теперь я не удивляюсь, что она захотела служить водяным богам, а значит и Каме. Наверное, этой девочкой завладели злые боги...

— Уважаемая аттана Кайна, — холодно прервал её Сагаран. — Эту девочку не опасно подпускать к другим детям, но оскорблять её действительно опасно. И самый верный способ избежать опасности с её стороны — держаться с ней учтиво, как того требуют её высокое положение и дар, которым её наградили боги, благосклонные к потомкам великого Диннувира. В этом роду всегда появлялись искусные нумады — целители и инвиры, хранители жизни, любимцы и верные помощники Гины и её божественных детей. Кое-кто из местных жителей уже знаком с искусством аттаны Гинты. Уже есть люди, которые знают, что руки этой девочки умеют избавлять от страданий. И как вообще можно обвинять десятилетнего ребёнка в служении злым богам?

— Я не хотела её обвинять, служитель Сайхана из Улламарны, — сказала Кайна, сделав упор на последних словах. — Я, наверное, неудачно выразилась. Просто большая сила в столь юном существе опасна. Дитя не ведает, что творит, а сила должна быть в равновесии с разумом.

— Разум этого ребёнка созревает гораздо быстрее, нежели разум твоего сына, почтенная Кайна. И ты прекрасно знаешь, что я служу не Сайхану, в Саггану, богу огня.

— О да, конечно, — с трудом сдерживая ярость, усмехнулась Кайна. — Служитель огня и служительница воды. Две враждебные стихии... В Улламарне уже давно жар поглощает воду, и бесплодие надвигается на леса. В нашем роду тоже были нумады. Кстати, одна из них правила в Улламарне. И она предупреждала, что нарушение равновесия стихий губительно для всего живого. Я не собиралась обвинять этого ребёнка в служении злым богам, но ребёнок может стать жертвой злых богов, и ты, Сагаран, наверное, знаешь о таком ребёнке.

Гинта не поняла, о чём говорит Кайна, но некоторые из присутствующих, судя по лицам, поняли. Девочке показалось, что Сагаран слегка побледнел.

— Я действительно ещё очень юна и не должна делать тебе замечаний, досточтимая Кайна, — сказала Гинта. — Но я не хочу, чтобы у меня в замке обижали моих друзей.

— А меня ты больше не считаешь своим другом?

Кайна казалась искренне огорчённой, но Гинта видела: в душе стоящей перед ней женщины идёт борьба между жгучей неприязнью и желанием сохранить с наследницей хорошие отношения. Кайна уже явно пожалела, что погорячилась и назвала её чудовищем. Ведь она надеялась стать матерью минаттана Ингамарны. Кайна была властной женщиной. Гинта не раз слышала, что во владениях аттана Тахуна всем заправляет его жена. И ещё она слышала, что в юности Кайна мечтала стать нумадой, но её анх и её способности не позволили ей стать даже обычной колдуньей.

Талаф уже пришёл в себя и всем своим видом выражал смирение и раскаяние.

— Матушка, я был не совсем вежлив и готов принести аттане свои извинения...

— Забудем об этом, — перебила Гинта, улыбнувшись уголками губ. Ей было противно и хотелось поскорее отсюда уйти, но вокруг стояли гости, явно смущённые этой неожиданной стычкой.

— Я думаю, борьбы на сегодня хватит, — объявила она, стараясь говорить весело и непринуждённо. — Предлагаю искупаться в озере и собраться в Большом зале на обед. А потом нас ждёт представление.

Слова аттаны встретили дружным гулом одобрения. Молодёжь наперегонки помчалась к дворцовому озеру — смыть с себя пот и пыль. А когда все, чистые и нарядные, усаживались за длинные столы, никто уже и не вспоминал о происшествии на площадке для борьбы.

Вечером в саду при свете диуриновых фонарей разыгрывались сцены из древних преданий. Самого рослого хорта выкрасили быстро смывающейся голубой краской, привязали ему пышную белую гриву и такой же хвост. Это был хель. Юные гинты резвились на поляне среди огромных цветов, а в воздухе порхали необыкновенно яркие бабочки. Человека, недавно попавшего в Сантару, удивило бы такое обилие бабочек в столь позднее время, поразили бы их размеры и то, что бабочки и цветы светятся в темноте. Но гости Ингатама знали: это всего лишь наомы, созданные учениками старого Аххана. Большой круглый диуриновый фонарь изображал солнце. Зрители в восторге захлопали в ладоши, когда в его голубоватом свете высоко над землёй появился прекрасный юноша. Многие сразу узнали Акина — молодого охотника из деревни У Большой Арконы, который исполнял роль Эйрина. Правда, это был только его наом. Сам Акин не мог висеть в шести каптах от земли да ещё при этом светиться. Потом Эйрин исчез, и в вечернем небе появился голубой хель, точнее наом хорта, который изображал дивного зверя. Он приземлился за кустами, откуда тут же выбежал "настоящий" хель. Он играл с юными гинтами и по очереди катал их по поляне. Когда на него села прекрасная Санта — её роль исполняла самая красивая девушка в округе — он побежал прочь и скрылся в зарослях. А в следующее мгновение над кустами и деревьями взмыл нежно светящийся голубой хель с девушкой на спине — двойной наом. Хель поднимался всё выше и выше, он парил над садом и мчался среди мерцающих звёзд, а вокруг него плясали прозрачные голубовато-белые мальчики и девочки. Это были нэфы, а если точнее, фигурки, сделанные мангартами из наомы.

Потом актёры показали, как мать Гина и сёстры ищут Санту, а Гинтра посылает своего любимца сингала на небо. И снова над вечерним садом взмыл диковинный зверь — наом сингала. А когда золотой зверь растаял среди звёзд, действие снова перенеслось на землю. Вернее, действие-то разворачивалось якобы на небе, это представление продолжалось на земле, поскольку требовало живых актёров. Но благодаря искусству мангартов поляна превратилась в сказочно-прекрасный дворец Эйрина, пронизанный светом и украшенный неземными цветами, среди которых, танцуя, бесшумно скользили слуги солнечного бога в радужных одеяниях. Особенно всех восхитила сцена борьбы Эйрина с сингалом. Разумеется, зверь был ненастоящий, но человек, одетый в золотистую шкуру, двигался так стремительно и ловко, словно на время позаимствовал у сингала его силу и повадки. Акин в роли Эйрина тоже выглядел великолепно. И схватка была образцом высокого искусства. Тот, кто в совершенстве владеет приёмами син-тубан и обладает сильным анх, способен голыми руками одолеть такого зверя, как сингал или харгал. И некоторым нумадам это удавалось. Сейчас сингал был ненастоящий, но зрители переживали так, будто видели перед собой схватку не на жизнь, а на смерть.

Праздник закончился далеко за полночь. В вышине сиял, изогнувшись в прыжке, Золотой Зверь, а сверкающий огнями сад Ингатама казался земным отражением звёздного неба. Деревья при свете цветных фонарей напоминали покрытые причудливыми узорами колонны и резные арки каких-то сказочных дворцов, светящиеся диуриновые статуи отражались в прудах и фонтанах. Повсюду вспыхивали большие яркие бабочки, распускались и таяли в воздухе роскошные цветы. Люди невольно вскрикивали, когда над их головами проносились птицы, а из кустов выскакивали звери. Над расцвеченной огнями гладью озера плясали и кувыркались огромные рыбы. Всё это были шутки мангартов, которые с удовольствие демонстрировали своё умение управлять наомой. Они наводнили ночной сад призраками, которые скользили среди танцующих и бесследно растворялись в темноте. Кто-нибудь из гостей то и дело сталкивался со своим наомом. А иной влюблённый, преследуя свою зазнобу, вдруг обнаруживал, что это не она, а всего лишь её образ, созданный каким-нибудь шутником...

Гинта искала Сагарана. Она боялась, что он уедет сразу после состязаний, но он остался. Ну конечно, он же не будет портить ей настроение. Во время представления Сагаран казался весёлым, но Гинта чувствовала — его что-то гложет. За словами Кайны стояло что-то такое, о чём Сагаран не хотел вспоминать. Наверное, сейчас не следует задавать ему вопросы. Он сам расскажет, если сочтёт нужным. Гинте просто хотелось побыть с ним рядом, но после представления он куда-то исчез. Неужели всё-таки уехал?

Кайна говорила о каком-то ребёнке. Может, она намекала на самого Сагарана? Он с раннего детства был посвящён Саггану. Странный маленький мальчик, который молчал с людьми и разговаривал с огнём. Ребёнок может стать жертвой злого бога...

Гинта стояла в тени большой акавы и смотрела на танцующих над озером разноцветных рыб. Ей почему-то очень захотелось, чтобы из этой пронизанной огнями, сверкающей глубины поднялся зверь, похожий на рыбу с человеческими глазами, несущий на спине светлокожего мальчика. У статуй нет нао, но можно сделать наом — соткать изображение из наомы, рассеянной в пространстве. Оно будет бледнее, чем нао, и продержится недолго, но сделать наом почти так же трудно, как и вызвать нао. У Гинты пока не получалось ни то, ни другое. Она не особенно расстраивалась. Овладеть наомой обычно удавалось только на третьей ступени. Гинта знала, что даже не все мангарты это умеют.

Девочка взглянула на небо, где ярко светила полная Санта. Звёздный сингал мчался к ней огромными прыжками. К концу ночи он её настигнет... На юго-западе тускло белела Кама.

"Сейчас очень благоприятное время для таких фокусов, — подумала Гинта. — Наома сгустилась в нижних слоях воздуха..."

Она даже не надеялась на успех. Просто решила в очередной раз попробовать. Представила себе статую, которая вот уже три с половиной года как украшала её купальню, сконцентрировала анх сначала в точке между бровями, потом в пальцах, прошептала заклинание...

Дружный возглас удивления пронёсся по всему берегу. Высоко над водой возникло странное призрачно-белое видение — мальчик на гигантской рыбе. Это длилось несколько мгновений, но произвело на людей такое впечатление, словно они увидели настоящего водяного бога или демона. Гинта заметила, что некоторые немного испуганы. Ей и самой было не по себе.

— Ты зря это сделала, — раздался сзади знакомый глуховатый голос.

Гинта вздрогнула и обернулась.

— Сагаран... Знаешь, я даже не ожидала. Столько раз пробовала, и ничего не получалось. А что тут такого?

— Я недавно побывал в храме воды, который валлоны построили в горах над Хаюганной. Я понял, на что похожа та скала в пустыне. В Сантаре сейчас многие знают, что мальчик на вельге — древнее изображение валлонского бога... Нет, не того, которому они поклоняются теперь. Не солнечного, а водяного. Раньше они больше почитали водяных богов. А боги воды как-то связаны с Камой. Эта связь внушает страх даже самим валлонам. Особенно после того бедствия.

— Какое это имеет отношение к моему фокусу? Тут почти все знают, что у меня в бассейне есть такое изваяние. Наверное, решили, что кто-то из мангартов сделал его наом. Меня ведь даже никто не видел...

— Лучше бы у тебя в бассейне не было такого изваяния.

— Я тебя не понимаю, Сагаран. В последнее время ты похож на мою няньку Таому. Она вечно чего-то боится. Ей каждый пустяк кажется дурным знаком. Что с тобой, Сагаран?

— Близится смутное время, — помолчав, сказал молодой нумад. — Веди себя осторожно, твоя жизнь и так на виду. Изваяние в твоей купальне действительно похоже на ту скалу... Люди боятся пустыни, и всё же кто-то бывал на границе с Бесплодными землями и видел эти фигуры. Сейчас происходит много странного...

— Ты думаешь, этот наом... Это не случайно? Я сама не ожидала.

— Не знаю, Гинта. И ещё запомни: ты нажила себе врага.

— Ты имеешь в виду Талафа?

— Я имею в виду его мать.

— Эту несостоявшуюся колдунью?

— Несостоявшиеся люди опасней всего. Я давно знаю аттану Кайну. Она же родом из Улламарны.

— Вообще-то она мне никогда не нравилась, — поморщилась Гинта. — Можно сколько угодно прикидываться доброй и милой, но люди всё равно поймут, что ты злыдня.

— Кайна не просто злыдня. Она ещё и очень хитра. У таких людей нет ни мудрости, ни силы, но они опасны. Такие ищут поддержку у слабых и находят её, играя на их глупости, зависти, страхе... Да мало ли у людей пороков? А ведь слабые в своих пороках и бедах стараются обвинять других. Тем более, если вокруг творится что-то непонятное и страшное. Ненависть слабых тоже опасна, Гинта, а есть люди, которые умеют эту ненависть разжигать и направлять против того, кого они хотят уничтожить.

— Народ Ингамарны всегда любил и почитал своих правителей, — нахмурилась Гинта.

— Не спорю. Насколько я знаю, все потомки Диннувира были этого достойны.

— А я?

— А ты... — Сагаран улыбнулся и взял её за руку. — Ты ещё дитя, а уже успела нажить себе взрослого врага. Ты уже умеешь больше, чем иной взрослый колдун, но... Ты ещё очень юна и неопытна, Гинта. Будь осторожна. Не делай того, что может напугать людей. И того, что они могут неверно истолковать.

— Вечно они всё криво и косо истолкуют! — сердито сказала Гинта. — Мне кажется, большинство людей какие-то глупые. Иногда просто зло берёт!

— Большинство людей замкнуты в кругу бесконечных повседневных забот. Они не могут вырваться из этого круга и не видят дальше его пределов, а если и видят, то слишком смутно, чтобы верно понять увиденное. А непонятное пугает. Если бы у всех было одинаковое зрение... Разве можно винить человека в том, что он хуже тебя видит? Разве можно презирать его за это?

— Но ведь тот, кто видит лучше, должен разъяснять другим...

— Вот именно. А не пугать их, ради своей забавы вызывая странные видения.

— Я поняла тебя, Сагаран.

— Вот и прекрасно. Пожалуй, я поеду...

— Что за необходимость ехать ночью? Думаю, твои сагны ещё не успели по тебе соскучиться. Переночуешь в моих покоях, а утром поедешь. Нам сегодня и поговорить-то толком не удалось. Пойдём на верхнюю террасу.

Эйринтам в эту ночь сиял на фоне густо-лиловых и синих гор чистой, прозрачной белизной. Он казался ледяным замком. Словно вместо солнечного дворца здесь появилась нижняя резиденция Харранга. Далёкое высокогорное царство холодного бога было окутано мраком. Лишь над самым Эйринтамом смутно белела одна из заснеженных вершин Срединного хребта, освещённая полной Сантой. Сингал уже почти настиг её.

— Сейчас он подбежит к ней и присядет на задние лапы, — задумчиво сказала Гинта. — А передние положит ей на плечи...

— А потом они пойдут во дворец, где их ждёт Эйрин, — подхватил Сагаран и тут же умолк, увидев отстранённое лицо девочки.

— Там никто никого не ждёт. Там холод и... смерть. Я не успела...

— Перестань. Что бы там ни случилось, от тебя ничего не зависело.

— Но зачем он меня туда принёс?

— Боги приоткрыли перед тобой завесу тайны. Ровно настолько, насколько это было нужно. Когда-нибудь ты узнаешь больше. Пойдём спать.

Занятий на следующий день не было. Да и какие занятия, если большинство учеников легли спать на рассвете. Гинта и Сагаран проснулись чуть ли не раньше всех. В саду распевали птицы, а в замке царила тишина. Сонная служанка принесла в покои аттаны завтрак, состоящий из остатков вчерашнего пира. Гинта отыскала какой-то кожаный мешок наподобие дорожного, набила его всякой снедью и привязала к седлу сагаранова хорта. С другой стороны прикрепила небольшой плотно закупоренный сосуд с лучшим тиговым вином десятилетней выдержки. Простившись с Сагараном, она вернулась к себе, снова улеглась в постель и проспала до самого обеда.

Глава 4. Отзвуки прошлого.

Деда не было на состязаниях по син-тубану, но когда вечером он позвал Гинту в комнату с камином, девочка сразу поняла: разговор пойдёт о вчерашней стычке на площадке для борьбы.

— Что ты сделала с Талафом?

— Высокий анхакар, — спокойно ответила Гинта. — Я не причинила ему никакого вреда. Я просто поставила его на место.

— И напугала до полусмерти и самого Талафа, и его мать.

— Некоторым людям следует поучиться вежливости...

— По-твоему, это способ добиться уважения?

— Я не нуждаюсь в его уважении, однако терпеть его наглость не намерена.

— Но Талаф вполне воспитанный юноша. Может быть, ты всё выдумываешь?

— Он просто научился оскорблять незаметно. То есть... чтобы всё выглядело так, будто ничего плохого не было. Скрытое оскорбление. Но ведь за такое тоже можно поплатиться, и пусть на всякий случай не забывает об этом.

— А ты не забывай, что сила дана тебе не для того, чтобы разделываться с каждым, кто показался тебе невежливым.

— Я об этом не забываю. Но по-твоему выходит, что тот, кто сильнее, должен позволять слабому всё, включая плевки в физиономию?

— Сначала разберись, действительно ли в тебя хотели плюнуть.

— Хотели. И кажется, поняли, что лучше этого не делать. Ну а если не поняли, пусть пеняют на себя.

— До чего мне всё это знакомо, — дед едва сдерживал гнев. — Эта необузданная гордыня, упрямство... Только он хватался за кинжал, а у тебя, к несчастью, более страшное оружие.

— К несчастью? Оказывается, это несчастье, что у меня есть способ постоять за себя?

— Не всякий способ постоять за себя хорош. Уважение подданных к правителю должно основываться на доверии, а не на страхе. А если бы у тебя не было такого сильного анх, моя дорогая аттана?

— Я хваталась бы за кинжал, как мой отец, — глядя на деда в упор, отчеканила Гинта. — Что остаётся делать, когда люди не понимают по-хорошему? А Талаф тут же попросил прощения и стал кротким, как домашний гал. Он слишком благоразумен, чтобы ссориться со мной. Ты так ценишь в людях благоразумие. Ты считаешь, что его не хватало моему отцу? Возможно. Говорят, он был готов подраться с каждым, кто посмел бы дерзко посмотреть на мою мать. Он любил её. И вовсе не за то, что она была минаттана. Конечно, она была красавица... Вряд ли меня когда-нибудь будут так любить. Но если меня никто не будет любить, я ни за кого не выйду замуж! А Талафу об этом лучше и не мечтать!

— Успокойся, — мягко сказал дед. — У нас в Ингамарне нет обычая выдавать замуж насильно. А уж для нумады замужество и вовсе необязательно. Но я бы очень хотел, чтобы ты была счастлива и...

— И что ещё? — спросила Гинта. — Почему ты недоговариваешь?

— Наверное, рано об этом говорить, но... Дитя моё, обидно, если род Диннувира угаснет. А ты — единственная прямая наследница. Сыновья моего брата Айнара погибли, не оставив потомства. Осталась только дочь Синтиола. Умирая, брат поручил мне заботиться о ней, как о своей собственной дочери, и выдать её замуж за человека, который был бы достоин продолжить наш славный род. Он надеялся, что у Синтиолы будет много детей, но она успела родить только тебя.

— А у тебя никогда не было детей?

— Нет. Я и не думал об этом. Я с детства знал, что трон унаследует мой старший брат. Ему это подходило и по характеру, и по складу ума. У меня рано обнаружились способности к таннуму, и я готовился стать нумадом. Я отдавал этому столько сил, что девушки меня, честно говоря, почти не интересовали. У Айнара было трое прекрасных сыновей и дочь, и никого не мучил страх, что династия может оборваться.

Дед печально усмехнулся и задумался, глядя куда-то мимо Гинты. Наверное, он смотрел на беллам с изображением Синтиолы.

— Мне пришлось взять на себя обязанности минаттана, пока твоя мать не станет взрослой, а потом... Она была умная девочка, очень добрая и чуткая, однако роль правительницы ей явно не подходила. Я надеялся найти ей достойного супруга, но в этом она решила обойтись без моей помощи... Я не хочу сказать, что Ранх был её недостоин. Напротив... Он обладал всеми качествами, которые народ ценит в вождях. Его любили. И за ним шли. Наверное, он был прирождённым властителем, но... Если бы не эта самонадеянность, бешеная гордыня... Ему вечно казалось, что он может больше, чем он действительно мог. Это его и погубило.

— Его погубили валлоны, — сказала Гинта. — И не только его...

— А твоя мать любила его именно за это, — не слушая её, продолжал дед. — За то, что он был готов сделать невозможное. Он не владел стихией воздуха, однако залез на аркону, чтобы сорвать для Синтиолы цветок. А когда он сватался, то принёс ей ингалины. Да-да, те самые цветы, что растут в горах. Горные боги так ревниво охраняют их. Ингалины растут на высоких лугах. Не так-то просто найти дорогу наверх, а если и найдёшь, туда почти невозможно взобраться. Там крутые подъёмы, кругом обрывы, пропасти, водопады, а реки такие бурные... Если сорвёшься в реку — не выберешься, понесёт и разобьёт о камни. Там кружат ханги и бродят харгалы, а среди них горные боги и духи в зверином обличье. В молодости я с друзьями мангартами тоже ходил в горы. Мы хотели посмотреть на ингалины, но так и не дошли. Ранх не был мангартом, но он добрался до этих лугов. На него напал харгал. Он принёс Синтиоле его шкуру.

— Это та шкура, что лежит в бывших покоях моей матери?

— Да. Это был крупный самец. Ранх принёс его шкуру и цветы. Он обернул их мокрой тканью, и они выглядели свежими. Ингалины, оказывается, очень стойкие цветы. Синтиола поставила их в воду у фонтана — в зале на втором этаже. Когда на них попадали брызги, они переливались всеми цветами радуги. Я хорошо помню эту картину. Ранх и Синтиола сидели на бортике фонтана. Она гладила его обнажённую грудь. Я только что залечил раны, которые ему нанёс харгал... Я был ещё тут, но они меня не видели. Они видели только друг друга. А я смотрел на них и жалел, что зверь не убил этого человека. Представь себе, Гинта, я об этом жалел. Я не инкарн, но я сразу понял, что они не будут счастливы. Вернее, будут, но совсем недолго.

Люди толпами приходили во дворец — посмотреть на ингалины. Сколько тогда здесь народу перебывало. Ещё бы! Про эти дивные цветы знали из легенд, но ведь даже не все верили в их существование. Люди смотрели на них с восхищением и... страхом. На такое ещё никто не осмеливался — посягнуть на сокровище горных богов! Некоторые до сих пор считают, что Ранх навлёк на себя их гнев.

— Тогда бы они просто не позволили ему вернуться, — заметила Гинта. — Моего отца убили люди, а не боги.

— Да, конечно, — улыбнулся дед. — Ты на него похожа. Тоже всюду лезешь, особенно туда, куда не следует. Мой учитель говорил: на всём происходящем лежит печать божественной воли. Видимо, твоя мать должна была встретить именно такого человека, как твой отец, чтобы в результате получилось то, что сейчас передо мной стоит.

— Значит, всё-таки можно найти дорогу на высокогорные луга?

— Зря я тебе это рассказал...

— Да не бойся, дедушка, не полезу я в горы. Во всяком случае, пока. А говорят, есть какие-то тоннели внутри гор... Про них, наверное, знают только боги?

— Я слышал о людях, которые искали такие тоннели. Они все исчезали. Почти все. Учитель рассказывал мне, что в дни его юности несколько человек отправились искать дорогу сквозь горы. И они её нашли. Но добром это не кончилось. Единственный из них, кто остался в живых, говорил, что это был зеркальный коридор. Стены, потолок — всё сверкало, как зеркала. Они только потом поняли, что это аллюгин, — когда их начали преследовать всякие видения. Они блуждали несколько дней. Там были залы, коридоры, которые постоянно разветвлялись. Какой-то жуткий лабиринт. Дорога вела то вверх, то вниз. Их преследовали чьи-то голоса, смех, рыдания, а в зеркалах появлялось такое, что многие вскоре потеряли рассудок. Они видели ханнов. Светловолосые демоны дразнили их и звали за собой. Некоторые тоннели заканчивались обрывами. Несколько раз они оказывались в водяном тупике — чтобы выбраться из него, надо было пройти сквозь водопад. Представляешь — водопад, а за ним свет. Людям хотелось выйти к этому свету, но вода уносила их вниз по горной реке и разбивала о камни. Человек, которому удалось вернуться, рассказывал, что он видел горного бога. Он уже тогда остался один и почти обезумел от страха, усталости и голода. Он полз вверх по ступенчатому полутёмному тоннелю и вдруг увидел свет. Это было действительно открытое пространство, над головой синело небо. Они выбрался наружу, да так и обмер — в двух шагах от него стоял огромный харгал и скалил зубы. У человека было с собой оружие, но не было сил. Он упал лицом вниз и приготовился умирать. Но на всякий случай взмолился Хонтору: пощади меня или, по крайней мере, сделай так, чтобы твой зверь убил меня поскорее. Он лежал и ждал, что вот-вот в его спину вонзятся когти. Но его никто не трогал, а когда он поднял голову, то вместо зверя увидел юношу. Солнце так слепило, что он не разглядел лица, только заметил, что волосы юноши сверкают, словно серебро. Незнакомец был очень высок и одет в белое. А харгал стал маленьким, совсем крошечным, и сидел у него на груди. Бог заговорил на неизвестном языке, но человек почему-то всё понял. Он понял, что надо спускаться. Идти по тоннелю вниз и только вниз, никуда не сворачивая, даже если кажется, что лучше свернуть. И он кинулся вниз. У него словно сил прибавилось. Он спускался, а за ним раздавался какой-то шум, грохот. Как будто кто-то заваливал тоннель камнями. Потом он оказался в пещере с тёплым источником, а уже оттуда сам нашёл выход наружу.

— Сагаран говорил, в прошлом цикле люди ходили в горы, — сказала Гинта. — Хотели разобраться, откуда эти жуткие звуки. Никто не вернулся.

— В прошлом цикле два раза ходили. Второй раз все вернулись — потому что вовремя одумались. Они пошли по уже знакомому диуриновому тоннелю и наткнулись на тупик. Диурин разросся и закрыл проход. Причём за невероятно короткий срок.

— Его кто-то специально вырастил, да? Но кто? Боги? А может, люди?

— Не знаю. В горах постоянно всё меняется. Даже снаружи, а уж изнутри и подавно.

— Дедушка, а почему никто не хочет выйти в наому и побывать в горах? Нумады-амнитаны в тонком теле приближаются к солнцу, луне и другим ангамам1...

— Да, потому что боги многих ангам открывают им врата наомы и пускают их в свои миры. Не всегда, но пускают. Каждый мир обитаем. И если божества той или иной ангамы не против твоего присутствия в их владениях, они открывают врата. Вот лесные боги не очень-то любят, чтобы по их владениям бродили нафао и пугали лесных обитателей. Но по лесам мы и сами можем ходить. А горные боги... Они стараются не пускать ни самих людей, ни их нафао. И вообще, для выхода в наому, для того, чтобы сделать мост, нужен двусторонний контакт. И желательно с тем, кому ты полностью доверяешь. Нумады-амнитаны постоянно рискуют и, бывает, гибнут. Ведь они не всегда знают, кто открывает им врата. Кто и с какой целью.

— И всё-таки они идут на это.

— Когда нумад-саммин лечит тяжело больного, он тоже рискует погибнуть, отдав умирающему всю свою силу. Ты же помнишь, как долго я был слаб, вылечив Намира. Его считали безнадёжным. Как долго я потом восстанавливал своё анх. А выход в наому над горами... Этого не делали даже нумады древности. Говорят, было много случаев, когда, делая мост через горы, люди гибли. Кто-то похищал их нафао. А ведь плотное тело нельзя надолго оставлять без нао и без нафф. Мой учитель утверждал, что наома над горами закрыта для людей.

— А кто похищал у людей нафао?

— Скорее всего, ханны Нижнего мира. Под горами царство Ханнума, а он никогда не прочь пополнить число своих подданных. А может, это делали и верхние ханны. Или марги. Они коварнее и тех, и других. Горные боги вообще коварны. Особенно на большой высоте, где нет леса. Моё анх слабеет в горах, и другие нумады говорят то же самое... Кстати, килон над озером — это твой фокус?

— Мой. У меня это первый раз в жизни получилось.

— Вчера было удачное расположение светил. Я очень рад, что у тебя стало получаться, но, пожалуйста, будь осторожна, когда работаешь с наомой на людях.

— Я всё поняла, дедушка. Сагаран меня уже предупредил... Послушай, а что это за ребёнок, о котором говорила Кайна? На что она намекала?

— Не знаю... — дед пожал плечами и отвёл взгляд — как будто посмотрел в окно. Видимо, что-то он всё-таки знал, просто предпочёл бы не рассказывать.

— Кайна — злая женщина. Мне жаль, что из-за меня её злоба обратилась против Сагарана. Он вступился за меня и...

— Кайна ненавидит Сагарана уже много лет, — сказал старый Аххан. — С тех пор, когда тебя и на свете-то не было.

— А почему?

— Да я точно не знаю. Кажется, в юности она приходила в его святилище погадать на жениха и осталась очень недовольна прорицанием.

— Разве не глупо сердиться на служителя бога? Ведь ответ даёт бог.

— Сердиться на бога не имеет смысла, а обвинить кого-нибудь хочется. Но я не уверен, что всё было именно так. Молва не всегда правдива... Да и какое нам до этого дело?

— Сагаран мой друг. Мне всё время кажется, что над ним какая-то тень.

— Он под защитой своего бога.

— А по-моему, никакой бог не спасёт от людской злобы.

— Зачем думать о плохом? С каждым из нас в любой момент может что-нибудь случиться.

— Ты же считаешь, что в жизни нет ничего случайного.

— Да, но человек не может всё предусмотреть. Даже если он инкарн. Однако мы живём и надеемся на лучшее.

Гораздо больше удалось узнать от Таомы. У неё в Улламарне жила двоюродная сестра.

— Талаф этот просто дурачок, — сказала старуха. — А вот мать его... Недобрая она. И хитрющая. Она ещё девчонкой такая была. Она ведь дружила с Диннарой...

— С той самой ?!

— Да, с той самой аттаной Диннарой, к которой явился танх. А то и сам Танхаронн. А теперь уже говорят, что это был Сайхан или Сагган... Не знаю... Ясно одно — дело это тёмное. Тут пахнет злым колдовством.

— Ты думаешь, Кайна...

— Нет, что ты! Она бы и рада, да вот только способностей у неё к этому нет и никогда не было. Кайна с детства гордилась, что знаменитая нумада Хамана, жена правителя Улламарны Сингира, происходила из её рода. Её слава так просто покоя не давала Кайне. Моя сестра Фида тридцать лет прожила возле поместья Кайны, вернее, возле поместья её отца, аттана Таваскара. Сам-то он, вроде бы, достойный был человек, и жена его, и сын. А вот в кого эта гинза — непонятно. Знать-то, чужая нафф залетела в их семью. И не просто чужая, враждебная. Фида эту Кайну ещё девчонкой помнит. Она очень хотела изучать таннум, а в школу нумадов её не взялм, не подошла. Так она всё к одной тамошней колдунье бегала. А колдунья эта какими-то делишками занималась... Не то чтобы совсем плохими, но люди ей не доверяли. И даже лачугу её стороной обходили. А Кайна всё к ней бегала, подарки ей делала. Да всё без толку. Ведь не научишь же рыбу петь, а гуна нырять. Не удалось Кайне стать ни нумадой, ни колдуньей. Тогда она попробовала стать минаттаной. В Улламарне хорошо помнят, как она пыталась женить на себе Акамина. Сколько она сил потратила на то, чтобы завязать дружбу с Диннарой. Та почти ни с кем не дружила. Аттана жила замкнуто, учила таннум. Говорят, из неё бы получилась прекрасная нумада — никак Хамана приходилась ей прапрапрабабкой. Диннара могла бы стать такой же знаменитой нумадой, если бы гордыня не увела её с правильного пути и не сделала добычей тёмных сил. Диннара была единственной дочерью минаттана Акамина, а значит, его наследницей. Мать её умерла, а жениться второй раз Акамин не собирался. Ему ещё немного за пятьдесят было, но он, похоронив жену, вообще на женщин смотреть не хотел. А Кайна, как сблизилась с Диннарой, так и в гости к ней зачастила. Она хорошенькая была. И подольститься умела. Уж так она перед Акамином выгибалась, что он и впрямь чуть не клюнул. Да только Диннара смекнула, в чём дело, и ей это не понравилось. Ещё бы! Ведь если бы Акамин женился и у него родился сын, то наследником стал бы сын, а не Диннара. В Улламарне дочери наследуют трон, только если нет прямого наследника мужского пола. И ведь Кайна чуть было не стала минаттаной. Она уже почти добилась своего. Но Диннара потребовала, чтобы отец сходил в храм огня. Это древний улламарнский обычай. Они до сих пор считают Саггана богом любви. У нас влюблённые ходят в храм Санты, а у них к Саггану. Фида говорит, что у них там до сих пор из-за плохого предсказания могут отменить свадьбу. Правда, в последнее время стараются не отменять, а просто откладывают. Приносят в храм дары, а потом снова обращаются к богу в надежде на хороший ответ. В общем-то ответ обычно таким и бывает. А тут...

Таома усмехнулась.

— Я уж не знаю, что там сказал бог, но служитель Саггана истолковал его ответ совсем не так, как хотелось бы Кайне. Зато так, как хотелось Диннаре. Акамин не решился идти против божественной воли. Жизнь у него сложилась не особенно счастливо, и он боялся дурных знамений и пророчеств. Свадьба не состоялась.

— А кто был тот тиумид, который истолковал ответ бога?

— Сагаран.

— Понятно... А когда всё это было?

— Так... Дай-ка сосчитаю... Когда у Фиды внучка родилась? Ага! Это было в позапрошлом цикле, в начале первого летнего года. Почти двадцать лет назад. Сагарану тогда и пятнадцати не было, а он уже служил в том самом храме, где сейчас служит. Я помню его, я в то лето ездила к сестре. Этот Сагаран... Ему никто его годы не давал. Вот если с Талафом сравнить... Сагаран вроде и ростом-то выше не был, борода тоже ещё не росла, а ведь гораздо старше казался. Глаза у него были такие, словно он уже шестой цикл доживал. Странный такой... Будто сразу взрослым родился.

— Таома, а он что... Нарочно так истолковал ответ бога?

— Не знаю, но некоторые в этом уверены.

— А почему?

— Потому что он любил Диннару. А она не хотела, чтобы её отец женился на Кайне.

— А Диннара любила Сагарана?

— Что ты! Она никого не любила. Она считала, что ни один человек не достоин её любви.

— Как Илга...

— Ну, та, по крайней мере, не связалась с силами тьмы. Бедняжка Диннара... Она не первая, кого погубила гордыня. Тёмное божество является к тому, кто его ждёт. Люди многое вызывают на себя сами. Диннара ещё подростком бегала в эту проклятую рощу...

— В какую рощу?

— Да в вирновую. Ту, что начинается у нас, за хаговым лесом. Но большая её часть в Улламарне.

— Понятно. Я заехала в эту рощу, когда гналась за хелем.

— Это ещё неизвестно, за кем ты гналась, — усмехнулась Таома. — Кто это был на самом деле... Говорят, когда Диннара стала абинтой, она всё время пропадала в этой роще. Она чуть ли не жила там. Однажды даже видели, как она говорила с вангом. С этими страшными птицами можно разговаривать, да вот только мало кого тянет с ними общаться. Лет в шестнадцать Диннара поссорилась со своим учителем и ушла из школы. Она всех презирала. У неё совсем не осталось друзей... А тут эта Кайна. Сначала к ней подольстилась, потом зачастила в Белый замок и занялась минаттаном. Пела ему в уши: я дескать рожу тебе сына, а от Диннары ты внука всё равно не дождёшься. Ведь ей же никто не мил, и все её силы уходят на другое. Так твой род и заглохнет. У Диннары тогда сильно испортились отношения с отцом. Она совсем невозможная стала. Говорят, она вбила себе в голову, что должна стать владычицей всей Сантары и родить владыку мира. Она якобы будет править здесь, на земле, а он на небе, на своей собственной ангаме. Сама она это выдумала или ей кто-то голову задурил — я не знаю. Может, сказалось то, что отец её надумал жениться... Родись у него сын, Диннара потеряла бы право на трон. А она гордая была. Хотела власти, могущества... Она хотела всего.

— Послушай, Таома, Кайна говорила о каком-то ребёнке...

Старая служанка в раздумье смотрела на аттану, как бы жалея о том, что слишком много ей рассказала.

— Значит, она всё-таки родила ребёнка? Неужели и правда от бога?

— Да кто его знает, — вздохнула Таома. — Я слышала, это было какое-то чудовище. Все его боялись. Особенно его глаз. Они у него были чёрные. Как танарит. Как крылья ванга. Как беспредельный мрак, который царил до начала творения. Его вскормила самка чёрного вунха. Этот ребёнок никогда не плакал. Он молчал. Или говорил... Говорить он начал рано, правда, чаще он молчал. И играл с чёрным вунхом. Это сам тёмный бог приходил к нему в обличье вунха. И ещё этот ребёнок умел превращаться — в ванга, в чёрного вунха, в сайха... А потом он превратился в мангура и ушёл в пустыню. А сейчас ходят слухи, что он должен вернуться и установить своё господство. Сначала в Улламарне, потом во всей Сантаре. Люди боятся, что скоро вся Сантара станет владениями злого бога, бесплодной землёй. Ты же видела, что творится в Улламарне?

— Видела, — нахмурилась Гинта. — Но при чём тут Сагаран? Почему Кайна заговорила с ним об этом ребёнке, да ещё так, чтобы все слышали? У многих были такие лица... Сагарана вечно хотят в чём-то обвинить, а ведь он никому ничего не сделал! Что всё это значит? Засуха, бесплодие, какой-то ребёнок не то от бога, не то от демона... Но при чём тут Сагаран?

— Ну... Многие знают, как он относился к Диннаре. Знают, что она его отвергла.

— Ну и что?

— А бог, которому он служит... Сагган и Сайхан чуть ли не близнецы. Сейчас все напуганы наступлением бесплодных земель...

— Да ну и что?!

— Сагган — коварный бог. И глаза у него чёрные.

— Да, как угли. Его сроду так изображают. Глаза огненного бога черны, как уголь. У Танхаронна тоже чёрные глаза. А если ребёнка считают его сыном, то стоит ли удивляться, что у него чёрные глаза... Но неужели он действительно сын тёмного бога?

— Не знаю я, чей он сын, но тут явно не обошлось без вмешательства злых богов. А люди сейчас боятся не только бога тьмы. Никто толком не знает, чьи это чары. Может быть, всё зло мира воплотилось в этом ребёнке. Фида мне рассказывала: по Улламарне ходят какие-то люди в белом. Они говорят, что злые силы объединились и уже готовы установить свою власть над миром. Силы тьмы и бесплодия. Они хотят вернуть мир к его изначальному состоянию, чтобы потом преобразовать его по-своему. Они убивают всё живое. И они уже начали.

— Сагаран мне такого не рассказывал.

— И правильно. Это я, дура старая, ничего при себе держать не умею. Но ты ведь не глупышка вроде Мины, чтобы всего пугаться...

— А Диннара... Что с ней случилось?

— Она умерла от родов. Этот проклятый ребёнок был такой крупный... Но она всё же успела на него взглянуть. И попросила назвать младенца её именем1.

— Диннар — "божественный, дивный", — тихо произнесла Гинта. — Вернее, даже так — "подобный богу, сверхчудесный"... Это можно перевести и как "самый высший бог", и как "больше всех любимый богом". Диннара — "возлюбленная бога". Дед говорит, надо осторожно давать имена. Ведь наши имена тоже могут иметь над нами власть... А где он жил до того, как ушёл в пустыню?

— В замке своего деда. Он прожил там пять или шесть лет. Его все боялись. Он был чудовищно силён, этот ребёнок. Дети разбегались, когда его видели. Да и взрослые старались сворачивать в сторону. Только Сагаран его и не боялся. Он разговаривал с ним. Теперь все об этом вспоминают. Даже знаешь что говорят? Мол, сын злого бога ушёл в пустыню в облике мангура, набрался там сил и уже взялся за своё тёмное дело. Его слуги в обличье сайхов рыщут по Улламарне и приносят вести о своём господине. Его друзьям. Их уже много раз видели в храме Саггана...

— Да они же там везде бегают, эти песчаные свиды! — воскликнула Гинта. — И правда, от страха люди глупеют.

— Людям Улламарны есть чего страшиться.

— Но не Сагарана же! Он не может сделать ничего плохого!

— Знаю, знаю... Да ты не тревожься, моя птичка. Всё обойдётся. Как-нибудь...

Таома вздохнула и покачала головой.

— А минаттан Акамин всё ещё правит?

— Правит, — усмехнулась старуха. — Живёт в своём замке. А точнее — доживает. В Улламарне сейчас правит страх. А люди живут, как могут. Акамин уже очень плох. С его смертью этот род угаснет. Да и Улламарна скоро совсем опустеет, так что там никого не волнует, кто будет править после Акамина. Его замок давно уже называют не Уллатам, а Иргинтам. Эти страшные цветы оплели его снизу доверху. Диннара воздействовала на их нигму, и вот теперь они растут, и ни один нумад не может с ними справиться. Сейчас иргины уже всюду появляются, даже на большом расстоянии от замка. Они похищают нигму у других растений. Скоро они заполонят всю Улламарну.

— А ты когда-нибудь видела аттану Диннару?

— Видела.

— Она правда была очень красивая?

— Правда. Против этого ничего не скажешь.

— Красивее моей матери?

— Ну уж нет, — поджала губы нянька. — Лучше моей Синтиолы ещё никого не было. Если кто и будет её краше, так разве что её дочь.

— Зачем ты надо мной смеёшься?

— Я? Над тобой? Да как я могу, госпожа моя! Ты меня послушай... Я не так мудра, как твой дед, но людей на своём веку повидала и кое в чём разбираюсь. Не всякая хорошенькая девочка вырастает в красивую женщину. А если ты сейчас не первая красавица, ещё не значит, что ты ею никогда не будешь. Твоя мать в десять лет тоже не блистала красотой. Обыкновенная была девчонка, худенькая... Даже слишком. Телом она развилась позже своих ровесниц. Это вообще особенность женщин вашего рода.

— Я видела её детские портреты. Она всё-таки была очень мила.

— Ты тоже, — улыбнулась Таома. — Ты самое милое дитя из всех, кого я нянчила. Ты бываешь упрямой и резкой, но я-то знаю, как ты добра и великодушна. Я знаю — у тебя великое сердце. Поверь старухе, человек с прекрасной душой не может быть некрасивым.

Глава 5. Сплетни и домыслы.

Теперь Гинта понимала, почему дед, всегда охотно отвечавший на любые её вопросы, едва ли не отмахнулся от неё, когда она три года назад спросила, бывают ли у людей чёрные глаза. Оказывается, бывают. Чёрные, как танарит. Как крыло ванга. Как беспредельный мрак, который царил до начала творения. Глаза Танхаронна...

Гинта то и дело вспоминала статуи близнецов на границе с Улламарной. Двое одинаковых юношей. Совершенно одинаковых, если бы не глаза.

Интересно, где сейчас этот ребёнок? Диннар, сын Диннары и ... Страшно подумать! Кто он? Человек или демон? Наверное, они уже взрослый. Может, Сагаран что-нибудь знает? Но заговаривать с ним на эту тему Гинта не решалась.

После праздника они не виделись по меньшей мере три тигма. И даже мысленно почти не общались. Гинта была очень занята. Большую часть времени она проводила за пределами замка, одна или с приятелями по школе. Они бродили по лесам, изучая в естественных условиях растения, которые прежде видели только в зимнем саду, наблюдали за животными и птицами, то и дело появлялись на возделанных полях и в рощах плодовых растений. По традиции, помощь гиннурам входила в обязанности учеников нумадов. Местные колдуны-нигматы тоже были рады такой подмоге. Гинта и её товарищи пока не умели влиять на погоду, зато нигмой владели почти все.

Гинта уже так преуспела в искусстве врачевания, что нередко, едва увидев юную аттану возле селения, люди зазывали её в свои дома. У кого ребёнок заболел, у кого скотина захворала. Или поранился кто-нибудь... Харид и Суана, которые обычно ходили с ней, тоже умели лечить, но если в деревне оказывалось несколько больных, Гинта шла к тому, кто был особенно плох. Дети знали, что если они сами не сумеют помочь, можно мысленно связаться с Ингатамом и позвать кого-нибудь из мангартов. Деда вызывали только к самым тяжёлым больным. Гинта лечила уже почти так же хорошо, как мангарты, которые готовились стать нумадами-самминами, и радовалась, что ей пока ни разу не пришлось воспользоваться помощью взрослых. А вот Хариду и Суане постоянно приходилось просить помощи у неё, хоть она и была младше обоих. Харида это нисколько не смущало. Он относился к Гинте с искренним восхищением.

— Ты такая маленькая, а тебя уже все знают! Тебе ещё издалека все машут...

— Но я же аттана, — пожимала плечами Гинта. — Кто же не знает правителей и наследников.

— Нет, тебя уважают не только потому, что ты наследница. Я уверен, ты прославишься ещё больше своего деда.

Суана в таких случаях улыбалась и поддакивала, но Гинта чувствовала, что подобные разговоры раздражают приятельницу. Этой красивой девочке очень не нравилось, когда восхищались не ею, а кем-то другим. Гинта заметила, что Суана не любит леса и предпочитает бывать там, где больше народу, главным образом, где больше парней. Юноши охотно заигрывали с ней. Они смотрели на неё так же, как недавно Талаф на площадке для борьбы. На Гинту они смотрели как друзья и подданные — с уважением и даже некоторым благоговением. На Суану они смотрели как мужчины.

Суана часто бывала в замке Саран, где жил со своими родителями Талаф. Возвратившись оттуда, она обычно подолгу ходила томная, загадочно-молчаливая и исподтишка бросала на Гинту какие-то странные торжествующие взгляды, которые придавали её хорошенькому личику довольно глупое выражение. С Гинтой она своими секретами не делилась, зато если в Ингатаме появлялась Мина, старалась незаметно с ней уединиться. Гинта в свою очередь старалась им не мешать. Она не обижалась на приятельниц, поскольку совершенно не нуждалась в их обществе. Все разговоры Мины и Суаны казались Гинте ужасно скучными. Её не интересовало, о чём они трещат, когда остаются вдвоём, но однажды она случайно услышала разговор, который заставил её задуматься. Мина и Суана беседовали на открытой террасе и даже не подозревали, что Гинта стоит на балконе этажом выше. Услышав их голоса, она хотела было уйти, но тут прозвучало её имя, и она невольно задержалась.

— Гинта нисколечко не хочет за него замуж, — говорила Мина.

— Это она сейчас так считает, — досадливо перебила Суана. — Она ещё маленькая дурочка. В таннуме она, конечно, сильна, но в жизни пока что ничего не понимает.

— А ты хотела бы выйти за Талафа? Ну, не сейчас, а...

— Да хоть бы и сейчас, — заявила Суана. — Только его матушка, похоже, намерена во что бы то ни стало сделать его минаттаном. Он и сам не против, потому и любезничает с этой замухрышкой. Но нравлюсь-то ему я. Сомневаюсь, что она вообще кому-нибудь понравится. Это просто несправедливо, когда такая худышка-дурнушка имеет возможность получить такого жениха! Ещё и выгибается!

Суана фыркнула.

— Конечно, она может себе это позволить. Ей же посчастливилось родиться аттаной и наследницей. Она, видите ли, будет и нумадой, и правительницей! Так вообще не должно быть. Это неправильно!

— Почему? — удивилась Мина. — А если у наследника или наследницы есть способности к таннуму? Или, допустим, минаттан женился на нумаде, как Сингир на Хамане...

— Ну, женился на нумаде — это ещё ладно, а вообще... Мой отец говорит, что раньше нумадам запрещалось править мином. У нумада и минаттана разные роли в обществе.

— А если бы и сейчас так было, — не то спрашивая, не то размышляя вслух, произнесла Мина. — Гинта стала бы нумадой, а наследников-то в их роду больше нет...

— Ну и что? В таких случаях собирается совет нумадов и аттанов и выбирает правителя. Если больше нет прямых наследников, ищут среди другой родни. Кровных родственников у Аххана нет, но ведь у Ранха, мужа его племянницы, осталась сестра, а у неё есть дети... Правда, это совсем захудалый род. Даже странно, что Аххан позволил Синтиоле взять мужа из этого дома. Между прочим, иногда вообще к власти приходит другая династия. Разве мало у нас в Ингамарне древних и славных родов? Хотя бы даже род Амарха...

— Ну ещё бы! — засмеялась Мина. — Кажется, сейчас старший в этом роду — Тахун, отец Талафа...

— А что? Не вижу тут ничего смешного. Талаф мог бы стать минаттаном, тем более что он парень умный. Ну а поскольку он влюблён в меня, а я тоже из хорошего рода, то наш брак был бы весьма удачным решением. Да-да, и между прочим, это было бы в интересах Ингамарны... Ну чего ты смеёшься? Какая же ты ехидина!

— Моя бабушка говорит, что не такой уж Талаф и умный и вообще у него ветер в голове. Он уже много девчонок перебрал...

— Он сказал, что я ему нравлюсь больше всех, — запальчиво возразила Суана. — Честное слово, он так и сказал. А эту он вообще ненавидит. После состязаний. Она его чуть не убила! Позавидовала, что он всё на меня смотрел. Наверное, она и вправду хотела его убить...

— Да брось ты! Она просто рассердилась. Чего он задирался? Гинта может сильно рассердиться, но знаешь... Она ведь вообще-то добрая.

— А по-моему, у неё ужасный характер. И главное — она считает, что ей всё можно. Мать Талафа говорит, что она опасна, и нельзя таким власть давать. Хорошая же у нас будет правительница! Между прочим, все родственники Талафа согласны с его матерью, она же умная женщина. Я в их доме часто бываю и слышу всякие разговоры. Эта думает — все её любят, все умиляются! Дескать такая маленькая, а уже столько умеет... А вот и не все! Её многие считают странной. Уже хотя бы потому, что она в этом святилище пропадает.

— Она пропадает там не больше, чем мы с тобой в храме Санты.

— Санта — это одно, а водяные боги и Кама — совсем другое. Почему она хочет служить именно этим богам?

— Так ведь им тоже кто-то должен служить. Иначе они разгневаются, и нам же будет хуже. Ты ведь знаешь, что случилось со страной валлонов, когда они перестали чтить водяных богов...

— Ты прямо так за неё заступаешься, — въедливо заметила Суана. — Тебе, наверное, больше нравится дружить с ней.

— Да нет, — поспешно возразила Мина. — Мне больше нравится с тобой. А Гинта... С ней я тоже не хотела бы ссориться. Она не злая и вообще она ничего, но... Иногда с ней говоришь, а она где-то далеко. А иногда мне с ней даже как-то... страшно... Или...

— А кстати, где она, наша великая аттана, гордость Ингамарны? — насмешливо поинтересовалась Суана. — Поди, опять отирается среди мангартов. Она же таких, как мы, презирает.

"Такие, как вы, только этого и достойны", — чуть не сказала Гинта.

Девочки спустились в сад, их голоса постепенно затихли, а Гинта ещё долго стояла на балконе, переваривая услышанное. На Мину она не сердилась. А Суана... Она и прежде ей не нравилась.

"Она похожа на Кайну, — подумала вдруг Гинта. — Ведь та тоже строила из себя подругу Диннары, а сама подбиралась к трону... Ненавидит меня за то, что родители Талафа хотят женить его на мне. Тогда зачем они распространяют обо мне всякие гадкие слухи? И стоит ли Суане учиться в школе нумадов, если она мечтает как можно скорее выйти замуж?"

Суана уже отдала свою первую кровь Гине и могла позволить себе любовные игры с юношами, но ведь замужество, семья — это не игры. Да и тело должно окрепнуть для деторождения. Девушки иногда выходили замуж до шестнадцати лет, но на такие ранние браки смотрели неодобрительно. Всё-таки надо закончить школу, научиться владеть своим анх, которое полностью созревает только к шестнадцати-семнадцати годам, — в конце концов, для материнства это очень важно. Замужние женщины в Сантаре пользовались такой же свободой, как и их мужья, но семья — это всё равно обуза, и зачем взваливать её на себя слишком рано, не нарезвившись вволю, не пожив без забот. Да и может ли девушка двенадцати-тринадцати лет достаточно хорошо разбираться в мужчинах, чтобы понять, кто из них действительно подходит ей в мужья? Надо же набраться какого-то опыта... Впрочем, Суана уже знает, кто подходит ей в мужья. Наверное, она надеется, что Талаф станет правителем... И надеется, что произойдёт это не благодаря его браку с Гинтой. Она явно рассчитывает на какой-то другой поворот событий. Род Амарха почти такой же древний, как и род Диннувира, семья Талафа пользуется уважением...

Гинта старалась не думать о случайно подслушанном разговоре, но кое-что из сказанного Суаной так и не выходило у неё из головы. Да и слова Мины её немного смутили. Почему ей страшно? Гинта сроду не обижала свою давнюю подружку. Они, правда, пару раз дрались, когда им было по пять-шесть лет, и Гинта, естественно, оказывалась в победителях, но, став ученицей деда, она чётко уяснила, что не имеет права пользоваться своим врождённым превосходством для мелочного самоутверждения.

Суана тоже будущая нумада и к тому же старше Мины, так что они тоже не на равных. Суана тщеславна, требует подчинения, и Мина подчиняется. Некоторые люди делают это с лёгкостью, едва ли не с удовольствием. Гинта от неё такого не требовала, и всё же Мине с ней неуютно. Ну и ладно. В конце концов, и Гинте с ней давно уже неинтересно.

Внешне она не изменила своего отношения к приятельницам, но с Суаной предпочитала незаметно соблюдать дистанцию. Может, всё, что она говорила, просто болтовня, ребячество, а может, и нет. Хорошо, что Таома рассказала историю Диннары... Знать бы ещё, сколько тут правды, а сколько вымысла.

Гинта то и дело пыталась повторить фокус с наомой, но у неё ничего не выходило.

"Не беда, — успокаивала она себя. — Я только-только начинаю овладевать наомой, и у меня получается лишь в те дни, когда она сгущается над самой землёй. Сагаран же сказал: если один раз получилось, то и дальше будет получаться. Сначала изредка, потом чаще и чаще..."

Второй раз получилось, когда Гинта была в святилище. Девочка серьёзно относилась к своим обязанностям тиумиды и регулярно там прибиралась: меняла воду, выбрасывала старые цветы и ставила в вазоны новые, срезая их на берегу реки или у озера Хаммель. Примерно раз в десять дней она мыла пол, протирала стены и изваяния. Вообще-то это можно было делать и реже — судя по всему, мало кто заглядывал в небольшое святилище водяных богов, едва заметное среди буйных летних зарослей. Подношений было совсем немного — в основном мелкие монетки, дешёвые кольца и браслеты. Гинта доставала их со дна бассейна и аккуратно складывала в сокровищницу за алтарём, ключ от которой она носила на шее — маленький резной ключик, похожий на оригинальный кулон.

Подношения — основной источник доходов любого храма. В сокровищницах хранятся средства на ремонт, на оплату заказов художникам и ваятелям. Ключи от сокровищницы всегда держит у себя старшая тиумида. Для Гинты это была скорее игра. Подношений её святилищу не хватило бы ни на какой ремонт, но её это не волновало. Можно подумать, наследница Ингамарны не найдёт средств, если что...

В тот день она пришла в святилище ранним утром, и первое, что ей бросилось в глаза, — это большой тёмно-красный цветок, плавающий в бассейне среди белых лепестков хаммелей. Иргин. Цветок, который вырос из крови Гины, когда ею впервые овладел Нэффс. Иргин в переводе с древнего языка означает "кровь Гины".

Красный цветок нарушал мягкую гармонию серебристо-голубого и белого. Он казался зияющей кровавой раной на теле центрального линна. Иргин лежал на воде как раз над ним. Он так пламенел в лучах утреннего солнца, льющихся сквозь диуриновый потолок, что хотелось зажмуриться.

Гинта вспомнила слова деда: умирая, потомки водяных богов становятся линнами. Потомки водяных богов жили в стране за горами. Во время одной из войн их всех перебили, и озёра Валлондола были красны от их крови. Они умерли и стали богами...

Юный линн с кровавым цветком на груди улыбался сквозь пронизанную светом воду. Гинта скинула одежду и достала иргин из бассейна. В Ингамарне эти цветы не растут. Зато их много в Улламарне. И всё благодаря аттане Диннаре, которая сумела воздействовать на их нигму. Этот цветок из Улламарны. Кто его сюда принёс? И зачем? Её хотели напугать. Иргины, Иргинтам, Диннара, тёмный бог... Ребёнок может стать жертвой злого бога...

Гинта нахмурилась. Она знала, кто её ненавидит. А может, ненависть тут ни при чём? Просто кто-то сделал такое своеобразное подношение. Хотелось бы верить.

Других подношений Гинта не нашла. Она спустилась в бассейн и обследовала дно. Глубина не превышала одного капта. Гинта давно уже не боялась погружаться в воду с головой. Она склонилась над своим любимым линном и ласково провела пальцем по его щеке.

"Кто здесь был? Ты же видел..."

Огромные глаза божества светились мягким, глубоким светом. И точно так же светился камешек-глаз на шее Гинты. Она выскочила из воды, охваченная странным чувством. Этот взгляд пронзил её насквозь. Словно горячая волна прошла по её телу, заставив затрепетать каждый мускул... Гинта стояла на ступеньках бассейна по колено в воде. Вокруг царил голубоватый сумрак. Солнце ушло, но оно как будто оставило здесь немного света. Он сгустился над зыбкой водяной гладью — смутная, бесформенная фигура... Гинта протянула к ней руки.

— Не уходи. Ответь мне...

Фигура засветилась ярче, и девочка невольно вздрогнула. Она касалась этого света. Она держала его в руках! Гинта вспомнила бога на дивном звере, и сгусток света постепенно приобрёл очертания статуи, сделанной Гессамином.

— Скажи мне, кто здесь побывал за последние пять дней? — тихо спросила Гинта.

Изображение распалось. Над водой опять повисло что-то бесформенное. Гинта сконцентрировала анх в точке между глаз, в пальцах и мысленно произнесла заклинание. Перед её взором, сменяя друг друга, появлялись фигуры. Сначала какая-то незнакомая женщина, потом два парня из ближайшей деревни — Гинта помнила их в лицо, но имён не знала. Затем опять незнакомка — девушка тел тринадцати-четырнадцати с выражением любопытства и страха на худеньком глазастом лице. Она держала красный цветок. Держала так, словно он жёг ей руки. Девушка бросила его куда-то перед собой — видимо, в бассейн, и, опасливо озираясь, скрылась. Изображение снова утратило чёткость линий краски поблекли, а через несколько мгновений сгусток света растворился в воздухе.

Гинта почувствовала неожиданную слабость. Она присела на край бассейна и плеснула в лицо водой. Руки слегка дрожали. У неё получилось! Интересно, кто эта девушка? Зачем она принесла цветок? Похоже, она сделала это не по своей воле.

Гинта не стала пока ничего рассказывать деду. Зато несколько раз совершила прогулку по угодьям аттана Тахуна. Стараясь оставаться незамеченной, она внимательно присматривалась к людям. Даже побывала возле самого замка, видела и Талафа, и его родителей, слуг и служанок, но та девушка так и не попалась ей на глаза. В конце концов Гинта сочла свои поиски бесполезным занятием. Кайна могла попросить любую девчонку из деревни, хорошо ей заплатив или чем-нибудь запугав. Гинта решила больше об этом не думать.

Ей теперь всё чаще и чаще удавалось сделать наом, а иногда даже вызвать нао. Причём в святилище ей это удавалось всегда. Она поняла, что всё дело в воде. Дед же говорил: вода Наугинзы и озера Хаммель содержит аллюгин. Озеро питает какой-то подземный источник. Аллюгин может хранить нао. Здесь он сильно разбавлен простой водой, но всё же способен на какое-то время удерживать суннао того, кто здесь побывал. И человек, владеющий наомой, может проявлять эти суннао. Тем более что стены святилища по-особому преломляют свет. А ведь наома — это и есть свет, разлитый в пространстве. Его можно сгущать и рассеивать. Наома — это соединение света и божественного анх.

Почему Вальгам был убеждён, что именно Диннувир взял его записи? Наверняка, он тоже спрашивал у бога, кто здесь бывал в его отсутствие и что делал? Но не мог же такой искусный нумад, как Диннувир, уйти, оставив своё суннао... Или он не собирался скрывать свой поступок от Вальгама? Если это так, значит, он считал, что ему нечего стыдиться. Но ведь он нарушил клятву! Гинта сама не могла понять, почему эта давняя таинственная история не даёт ей покоя.

Теперь она ещё больше полюбила своё маленькое святилище. Здесь у неё получалось всё, даже в тёмные безлунные вечера. Танцующие линны поднимались со дна бассейна и, повинуясь движениям её рук, плавно кружились над водой. Иногда она украшала поверхность озера огромными, ярко светящимися во мраке цветами или населяла его причудливыми рыбами, а под потолком помещала птиц — всяких-всяких, кроме ванга и ханга. Однажды даже сделала наом белой птицы с голубым хохолком, чьё изваяние красовалось над входом.

Управлять наомой за пределами святилища было труднее, но Гинта старалась изо всех сил. Вода озера Хаммель содержала много аллюгина, а в Наугинзе он иссякал по мере приближения к большой реке, из которой она вытекала. Поэтому на берегу озера и на берегу речки от озера до святилища у Гинты получалось всё и сразу, а вот дальше она уже не могла вызывать суннао тех, кто здесь побывал, — вода их просто не хранила.

Для того, чтобы чему-то научиться, надо почаще упражняться. А чем легче идёт учёба, тем она приятнее. Упражнения с наомой в святилище и близ него, где всё получалось, придавали Гинте уверенность. Здесь она, играя и забавляясь, как говорится, набивала руку. Ей ещё не было одиннадцати, когда она научилась вызывать любое суннао и делать наомы независимо от расположения светил.

Деду Гинта ничего не говорила. Он понятия не имел, чем она занимается в святилище водяных богов и во время своих одиноких прогулок по лесам в окрестностях Ингатама. Юная аттана давно уже изучила свойства всех целебных растений и животных ядов и вместе с дедом готовила лекарства. Она часто помогала ему в дворцовой лечебнице. Аххан доверил внучке несколько больных, и она быстро подняла их на ноги. Одним из них был охотник по имени Рух, едва не погибший от ран, которые ему нанёс сингал. Теперь на его теле не осталось ни шрама.

— Я не только снова могу охотиться, — радовался Рух. — Я ещё могу и по-прежнему нравиться девушкам. Никогда не поверю, что наша маленькая аттана способна причинить кому-нибудь зло, что бы там ни говорили некоторые.

— А кто про меня что говорит? — поинтересовалась Гинта.

— Да... пустое... Люди вечно болтают. Ты, аттана, хоть всех-то парней не отпугивай, — с улыбкой добавил охотник. — Это тоже не последнее дело.

— А ты постарайся больше не связываться с сингалами, — в свою очередь посоветовала Гинта.

Когда Рух упомянул о парнях, она догадалась, кто и что про неё говорит. Кайна никогда не простит ей того случая на площадке для борьбы. Гинта почти не сомневалась, что цветок — это её рук дело. Вернее, её затея. Руками она как раз воспользовалась чужими.

Спустя несколько дней старая Таома вошла в покои аттаны с озабоченным видом.

— Госпожа моя, люди боятся твоего зверя. Он опять к тебе ходит...

— Какие ещё люди? — недовольно спросила Гинта. — Тинга знает вся округа. Он уж который год ко мне прибегает. Мангал не трогает людей, если люди его не трогают.

— Говорят, что это вирунг! Говорят, что тебе служит злой лесной демон...

— И что я, по-твоему, должна сделать? Может, убить его? Во-первых, ты прекрасно знаешь, что влечёт за собой убийство мангала. Во-вторых, Тинг мой друг... И какие, интересно, люди всё это говорят? Случайно не те, что живут в Саране и его окрестностях? Я больше не желаю слушать эти глупости!

— Хорошо, госпожа, я больше не буду тебя тревожить, — тихо сказала старуха и повернулась, чтобы уйти.

Устыдившись своей вспыльчивости, Гинта взяла её за руку.

— Послушай, Таома, ты же сама понимаешь, что всё это глупые выдумки. Глупые и злые.

— Знаю, — вздохнула нянька. — Но они могут тебе навредить. Лучше бы его с тобой не видели.

Тинг не показывался почти всю зиму. Он вернулся в начале весны, а потом ещё два раза пропадал надолго, и Гинта знала, почему. Мангалы — очень заботливые родители. Не только самки, но и самцы опекают своих детёнышей до тех пор, пока они не начнут охотиться самостоятельно.

Тинг частенько сопровождал Гинту в её прогулках по лесам. Иногда он вслед за ней прибегал к святилищу водяных богов, но заходить туда не хотел.

"Звери лучше нас чувствуют присутствие божества, — думала Гинта. — А здесь к тому же не его боги".

Если б не надо было беречь силы для занятий в школе, она бы развлекалась с наомой целыми днями. Иногда по вечерам, заметив, что Гинта какая-то рассеянная и вялая, дед спрашивал:

— Неужели ты так устаёшь в лечебнице? Я вроде бы стараюсь тебя не перегружать...

Он что-то подозревал, но не задавал лишних вопросов. В последнее время между ними установились довольно странные отношения. Старый Аххан не мог не видеть, что внучка по сути давно уже вышла из повиновения. Она жила какой-то своей жизнью, в которую никого не пускала, разве что Сагарана. Только уважение к деду заставляло её изображать в глазах окружающих послушную ученицу. И как бы в качестве платы за это она требовала уважения к своей свободе. Требовала, разумеется, не на словах — для того, чтобы понять друг друга, дед и внучка не нуждались в словах. Гинта прекрасно справлялась со всеми заданиями деда и никогда не перечила ему на занятиях. В остальном же вела себя совершенно независимо и, покидая замок, не считала нужным докладывать, куда она уходит, зачем и насколько. Деду только оставалось делать вид, что он ей полностью доверяет. Он знал — давить на неё бесполезно. В этой маленькой, худенькой девочке уже чувствовалась будущая минаттана. Аххана порой раздражало её своеволие, но даже сердясь на внучку, он гордился ею. И ему очень хотелось дожить до того времени, когда она станет известной нумадой и мудрой правительницей, чья слава, быть может, затмит славу самого Диннувира.

Дед уважал свободу Гинты, однако его не могли не встревожить странные слухи, которые всё чаще и чаще доходили до Ингатама. В один из вечеров он позвал Гинту в комнату с камином и спросил:

— Это ты там забавляешься на берегу Наугинзы? Люди боятся. Говорят, возле проклятого святилища бродят призраки.

— Дедушка, ты же знаешь, что это не призраки, а суннао и наомы...

— Да я-то знаю, а другие...

— Другие тоже должны знать о таких вещах.

— А ты должна знать, что это место до сих пор считается проклятым. А водяных богов у нас боятся. И Камы... Люди думают, что это не нао, а каманы, посланцы бледной луны. А один человек увидел самого себя. Он уверяет, что это не нао. Ведь нао неподвижно. Нумад может заставить его двигаться, но эти движения обычно кажутся неестественными, а тот человек увидал себя идущим по берегу, да ещё со своей собакой, которая недавно издохла. И теперь бедняга думает, что она хочет увести его с собой...

— А кто он, тот человек? Ты его знаешь?

— Его зовут Бахим. Он гиннур и живёт в Сарантаме.

— Я завтра же отыщу его и объясню, в чём дело. Вода Наугинзы содержит аллюгин и в течение восьми дней хранит в себе суннао тех, кто проходил по берегу. Это мы можем вызвать только неподвижное нао, а аллюгин всё отражает в движении. Если вызовешь суннао их воды, содержащей аллюгин, оно проделывает всё то, что делал человек...

— Мне ты это можешь не объяснять. И пожалуйста, не ходи к этому человеку. Я сам туда схожу и успокою его. А заодно и других. А ты не вздумай говорить кому-нибудь, что вызываешь суннао из воды. Ты же знаешь, как люди относятся к водяным богам. Многие думают, что они похищают у живых нао. Ещё решат, что ты помогаешь им в этом, раз уж ты им служишь.

— Разве про меня можно такое подумать?

— Те, кто тебя не любит, могут сделать из всего этого целую историю. Ты же сама это понимаешь. Если уж ты в таком возрасте успела нажить настоящих врагов, то и веди себя осторожно, а не как малое дитя.

— А что ты скажешь Бахиму?

— Скажу, что, если вода реки содержит аллюгин, то при особом освещении и расположении светил суннао проходивших по берегу могут проявляться в воздухе над рекой или поблизости от неё. Кстати... Ты говоришь, вода Наугинзы хранит суннао целых восемь дней? — Лицо деда помрачнело. — Это много. В начале весны такого не было... Гинта, люди недаром боятся этого места. В том, что водяные боги похищают нао, есть доля истины. Ведь мы, нумады, если вызываем чьё-то суннао, то ненадолго. Оно быстро возвращается к хозяину и опять сливается с его нао. Суннао — часть, тонкий слой нао. Совсем тонкий, но всё же без него нао не является полным. Видимо, содержание аллюгина в озере Хаммель и Наугинзе время от времени меняется. Два года назад, когда ремонтировали святилище, оно было незначительно, я проверял. Значит, подземный источник бьёт то сильнее, то слабее. Сейчас содержание аллюгина в этой воде очень высоко, и, я думаю, повысится ещё. Активность Камы возрастает с каждым годом. Её стопятидесятилетний цикл близится к концу.

Дед умолк и задумался.

— Значит, Кама влияет на содержание аллюгина в воде? — спросила Гинта.

— Она влияет на все стихии, но на воду особенно... Дитя моё, сейчас там опасно слишком часто бывать.

— Не беспокойся, дедушка. Нумад, владеющий наомой, должен уметь возвращать себе суннао. Когда я ухожу оттуда, я ничего там не оставляю.

— Вижу, ты многому научилась за последнее время. И без моей помощи.

— Мне помогает бог.

— Какой?

— Мой. Которому я служу. Я всё поняла, дедушка. Буду вызывать нао и делать наомы только в святилище или у самого озера. Ты не забыл, что до дня моего одиннадцатилетия осталось совсем немного?

— Я, конечно, стар, но память у меня ещё не отказала, — улыбнулся дед. — Я помню о своём обещании, но я хотел бы, чтобы ты, Суана, Харид, Тиукан, Рувин и Самбар ещё два-три тигма позанимались у амнитана. Лес от вас никуда не уйдёт, а пара тигмов ничего не решают.

— Хорошо. А к кому ты нас хочешь послать?

— К Санниду. Он лучший нумад в Сантаре, а живёт, как ты знаешь, в Улламарне.

— Здорово! — обрадовалась Гинта. — Удобней будет навещать Сагарана. Надо только найти человека, который бы в моё отсутствие смотрел за святилищем.

— Я поручу кому-нибудь из мангартов, — пообещал дед. — Тому, кто хорошо владеет наомой.

Глава 6. Далёкие миры.

За три тигма проведённые в Улламарне, Гинте только пять раз удалось вырваться к Сагарану, и то ненадолго. Саннид был очень строгим учителем. Шестеро будущих абинтов занимались с утра до вечера, а если день выдавался более или менее свободный, это означало, что ночью предстоят наблюдения за звёздным небом. В такие дни после обеда все дружно заваливались спать и вставали только к ужину. Саннид их не тревожил и даже приказывал слугам не шуметь, зато ночью требовал от учеников внимания и сосредоточенности.

Санниду шёл уже десятый цикл. Время высушило его плоть. Он был так тонок, что напоминал Гинте изваяния нафтов. Узкое смуглое лицо казалось ещё темнее в обрамлении молочно-белых волос. Совершенно поседев, они остались густыми, а по ночам в ярком лунном свете сверкали, как уллатин, и у Гинты иногда создавалось впечатление, что перед ней не человек, а некое бесплотное существо, звёздный дух... А может, бог, спустившийся к ним с какой-нибудь звезды, чтобы рассказать о вселенной. Во время ночных бесед с учениками его голос становился глубоким и звучным, а синие глаза сияли так, словно он видел свет даже самых далёких миров. Днём его глаза как будто тускнели, лицо, не озарённое вдохновением, превращалось в тёмную, застывшую маску. Ученики побаивались Саннида. Только Гинта, привыкшая ни перед кем не опускать глаза, спокойно выдерживала его суровый, пристальный взгляд. Старый нумад никогда не улыбался. Казалось, он давно уже забыл, как это делается. Двигался он легко и плавно — высшее существо, не обременённое грубым земным телом. Почти не обременённое...

— Чем меньше его гинн, тем больше его нао, — сказала Гинте служанка Харма.

Она жила в доме Саннида уже сорок лет.

— Я моложе его, а вон как постарела. А он... Он изменяется, но как будто не стареет. Просто это тело ему скоро совсем не понадобится. Мой господин не умрёт. Он станет звездой. Это судьба многих звёздных нумадов. Они уходят и не возвращаются. Когда оставленное на земле плотное тело начинает разлагаться, люди хоронят его, а в небе появляется новая звезда. Мой господин тоже скоро уйдёт. Земная жизнь ему надоела. Мудрый Аххан недаром отправил вас именно сюда и именно сейчас. Вы ещё слишком молоды, чтобы заниматься у амнитана, обычно сюда мангарты приходят, но, видно, твой дед тоже чувствует, что Саннид скоро уйдёт. Он лучший амнитан в Сантаре, и жалко было бы упустить такую возможность...

— А куда он уйдёт? — спросила Гинта.

— Как — куда...

— Нет, я понимаю, но Энна велика...

— Этого никто не знает, — вздохнула Харма. — Только бы он не пустился на поиски своего несчастного брата и не сгинул в бесконечном мраке.

— У Саннида был брат?

— Да. Брат-близнец. И тоже амнитан. Он был даже способнее Саннида. Он давно ушёл, ещё в молодости. Они походили друг на друга, как две капли воды, только у Саннида синие глаза, а у того были тёмно-карие.

— Совсем как у ваших божественных близнецов! — воскликнула Гинта. — Статуи на границе...

— Тише-тише, разве так можно?

У Хармы был такой испуганный вид, что Гинта смутилась.

— Нельзя об этом, — тихо сказала старуха. — Пожалуйста, ничего никому не говори. И... не спрашивай. Ладно?

— Хорошо, — пожала плечами Гинта.

Больше они на эту тему не разговаривали. Тем более что времени на разговоры в общем-то и не было. Саннид привык учить мангартов, и шестеро подростков подчас здорово уставали от того количества сведений, которые сваливались на их юные головы. Однако никто из них не жалел, что попал сюда. Всё, что говорил и показывал Саннид, было необыкновенно интересно.

Гинта с раннего детства знала о бесконечности вселенной и неисчислимости миров. Учебные залы и комнаты Ингатама были увешаны цветными изображениями различных ангам, выполненными нумадами-амнитанами или художниками по их описаниям. Здесь, в доме Саннида, ничего этого не было. Да и зачем нужны застывшие изображения, если старый амнитан мог соткать из наомы любую картину, увиденную им в том или ином мире, который ему удалось посетить.

Саннид показал ученикам десять ближайших ангам и ещё восемь, удалённых от Эрсы настолько, что если добираться до них в плотном теле, то на это понадобятся миллионы лет. Лишь две из этих восемнадцати ангам казались обитаемыми. Сиурану населяли довольно странные существа — не то растения, не то животные. Сиурана была горячей и влажной ангамой и напоминала огромное кипящее мутно-жёлтое болото, над которым клубился густой белый пар.

— Вон на поверхности пузыри, — говорил Саннид. — Смотрите на это место. Сейчас вы увидите, как из порождающей материи появляется взрослый сиур.

На месте пузырей постепенно образовалась воронка, а через некоторое время из неё показалась человеческая рука — красная, словно испачканная кровью. Суана даже вскрикнула от испуга. Остальным тоже стало не по себе, но в следующее мгновение дети поняли, что это не рука, а мясистое разветвлённое растение. Ветви-щупальцы — их было немного, шесть или семь — шевелились, и казалось, что это рука утопающего, который беспомощно хватается за воздух... Картина исчезла. И тут же возникла новая. Саннид показал ученикам уже вполне взрослого сиура — огромный шевелящийся куст нежно-розового цвета с утолщениями на концах ветвей. Эти утолщения пульсировали, в них что-то дышало и билось.

— Этот сиур готов произвести на свет потомство, — пояснил Саннид. — Смотрите внимательно. Одна почка уже созрела.

Самое крупное утолщение лопнуло, и в мутно-жёлтую жижу плюхнулось маленькое белое существо, похожее на свида, только безглазое.

Саннид вызвал ещё одну картину, где таких существ было много. Они плавали и ныряли в кипящем болоте, и Гнита заметила, что у всех у них разное число конечностей: у кого четыре, у кого пять, у кого шесть. А у одного она насчитала девять.

— Столько отростков у него будет и тогда, когда он станет большим, — сказал Саннид. — Маленькие сиуры живут в воде, но поначалу они не могут совсем без воздуха и плавают на поверхности. Потом они уходят всё глубже и глубже и наконец поселяются на дне. Сиур зарывается в грунт и начинает быстро расти, высасывая из него фамму — питательное вещество. Оно растворено и в воде этих горячих болот, но больше его на дне. Сиур растёт, наливается красным цветом, поднимается над водой. Средняя длина взрослого сиура — около четырёх каптов. Два-два с половиной под водой, полтора-два над поверхностью болота. Когда на концах ветвей начинают созревать почки, сиур бледнеет, из красного становится розовым, только почки красноватые — вы видели... Они созревают, лопаются, и новые молодые сиуры погружаются в стихию, которая растит и питает их. Когда на взрослом сиуре не остаётся ни одной почки, он умирает. Желтеет, высыхает, крошится и растворяется в воде. Его тело превращается в фамму, которой и насыщены эти болота.

— А больше там никто не живёт? — поинтересовался Харид.

— Пока нет, но, возможно, на этой ангаме скоро появятся и другие формы жизни. Последний раз я заметил кое-какие изменения. На востоке Сиураны похолодало, содержание фаммы в воде уменьшилось, и молодые сиуры стали поедать своих родителей. Как видите, появились хищники. Причём, они не опускаются на дно, а плавают на поверхности. Их тела растут, но они не ищут опоры в грунте.

Саннид показал ученикам восток Сиураны. Эта ангама представляла собой довольно однообразную картину — жёлтое болото, торчащие из него красные и розовые стебли, а над всем этим белый пар. И только на востоке картина менялась. Пара здесь не было, и болото казалось более светлым. Древообразные сиуры встречались реже, многие из них имели чахлый вид, а в мутной желтовато-белой жиже плавали розовые твари, похожие на недавно вылупившихся молодых сиуров, только большего размера.

— А как они размножаются? — спросила Гинта.

— Почти так же. На концах щупальцев набухают утолщения, и оттуда вылупляются детёныши. Произведя потомство, хищники-сиуры погибают, как и их растительные братья. И сородичи их тут же поедают. Между прочим, эти хищники размножаются очень быстро. Они продвигаются на юг и пожирают взрослых сиуров. Те тоже в свою очередь стали размножаться быстрее. Вот смотрите. Это юг Сиураны... Какие здесь крупные сиуры, а ветвей-щупальцев у них уже не по пять-десять, а по пятнадцать-двадцать. Чем больше ветвей, тем больше детёнышей. Растительные сиуры борются за выживание.

— И что за нумарг придумал такой странный мир! — воскликнула Суана.

— Этот мир ещё только начал развиваться, — сказал Саннид. — Быть может, когда-нибудь он станет красивее нашего.

— Если они не пожрут друг друга, — тихо заметила Гинта.

Саннид внимательно посмотрел на самую младшую из учеников. Она была моложе всех, кого ему когда-либо доводилось учить, — маленькая, худенькая девочка с большими серьёзными глазами. Она уже умела держаться с тем естественным и спокойным достоинством, которое отличает правителей и мудрецов. Её вопросы и неожиданные замечания говорили о том, что её ум созревает гораздо раньше тела. Диспропорция, из-за которой может начаться болезнь души... Три года назад, зимой, она чуть не умерла. Сейчас её нафф здорова, но всё существо этого ребёнка проникнуто предчувствием трагедии. "Если они не пожрут друг друга"...

— Бывает и такое, — промолвил Саннид.

Он взмахнул рукой, и шестеро подростков увидели странную, жуткую картину: мутный полумрак, сквозь который едва пробиваются солнечные лучи, мертвенно-голубые блики скользят по грязному снегу, ветер носит какие-то обломки, тряпьё, мусор... Огромные покосившиеся башни, причудливые строения в виде усечённых пирамид и конусов, большей частью полуразрушенные и покрытые трещинами. Кое-где сохранились следы краски. И над всем этим гигантские деревья — раза в три выше арконы! Деревья-чудовища с огромными корявыми ветвями, мёртвый, сухие, некоторые чёрные, словно обгоревшие.

— Ангама Касса, — прошептала Гинта. — Мёртвый мир... Я слышала об этом. От чего они погибли?

— Они были весьма искусны в изобретении оружия, — усмехнулся Саннид. — Они постоянно в этом состязались. В конце концов они устроили одно грандиозное состязание, а котором не оказалось победителей.

— Неужели совсем никто не уцелел? — спросил Тиукан.

— Кое-кто уцелел. Смотрите.

Саннид приблизил одно из полуразрушенных каменных строений, и дети увидели омерзительное существо, которое ползло по краю глубокой трещины. Размером оно было полтора-два локтя, имело шесть мохнатых лап, кожистое туловище и большую рогатую голову с мощными челюстями.

— Это камнеед, — сказал нумад. — Насекомое. За пять тысяч лет, то есть со времени гибели кассийской цивилизации, они увеличились в размерах примерно в шесть-семь раз. Единственные из наземных тварей, на которых не подействовало то страшное оружие. Наоборот, они стали лучше расти. Теперь они и составляют население городов Кассы. Они живут в этих домах и ими же питаются. Вот, взгляните на стену поближе.

— И правда, — заметил Харид. — У неё какой-то обглоданный вид. Интересно, что они будут делать, когда всё съедят...

— На этой ангаме камня более чем достаточно. А вот земли там очень мало. И воды тоже. Обитатели этого мира добывали воду из деревьев. Видите кругом эти огромные деревья? У них полые стволы и ветви, а корни уходят глубоко в грунт. Каптов на двадцать-тридцать. На этой глубине в недрах Кассы находится вода.

— А разве нельзя было вырыть колодцы? — удивился Тиукан. — Они были бы очень глубокими, но...

— Это было очень опасно. В подземных водах Кассы водились да и сейчас водятся ужасные твари. Что-то вроде наших мангуров, только ещё больше и страшнее. Их несколько разновидностей, но все они ядовиты. Их кожа выделяет сильный яд. Достаточно одного прикосновения — и тут же наступает смерть. И подземные воды, естественно, ядовиты. Деревья очищали их, пропуская через себя. Но сейчас все деревья мертвы. Во время войны на месте самого страшного взрыва грунт раскололся, ядовитые воды выплеснулись наружу, и выползли эти существа. Они не могут долго находиться на открытом воздухе, поэтому многие из них вскоре погибли. Остальные снова скрылись под землёй. Но в последнее время самые мелкие из подземных тварей стали приспосабливаться к жизни на поверхности. И камнееды их боятся. Вот один из этих мангуров — я их так называю.

— Фу, какая гадость! — не выдержала Суана, увидев уродливое зубастое существо с грязной серо-зелёной кожей, покрытой складками, шишкообразными наростами и толстыми шипами.

— Да уж, — согласился Рувим. — Наши мангуры рядом с этой тварью просто лапушки.

— На Кассе всегда было мало растительности, — сказал Саннид. — Только огромные деревья, дающие воду. И все животные были хищными. Но самыми злобными хищниками оказались люди этой ангамы.

— А они походили на нас? — спросила Суана. — Внешне...

— Даже очень, — кивнул старый нумад. — Я побывал внутри зданий. Там сохранились изображения бывших хозяев Кассы. В этом мире жили два племени — красные и жёлтые. И те, и другие по сравнению с нами великаны, но красные были выше — капта три и даже больше. Средний рост жёлтых был два-два с половиной капта, зато они отличались более воинственным нравом. Они и изобрели то оружие. Вернее, они первые его изобрели. В конце концов оружие оказалось у обеих сторон...

Желтокожих Гинта нашла более симпатичными. У них были ярко-рыжие волосы и раскосые золотисто-карие глаза. Они предпочитали минимум одежды и любили сочные, контрастные цвета. У краснокожих великанов были чёрные курчавые волосы, пухлые губы и огромные лиловые глаза. Они носили длинные одеяния преимущественно из однотонных тканей.

Животные Кассы тоже отличались большими размерами. Зубастые и рогатые твари, почти все бесшерстные, с толстой, грубой кожей, которая казалась непробиваемой. Но кассиане на них охотились. И сражались с ними, отвоёвывая территории для своих поселений. Странно было видеть изображения этих могучих великанов. Когда-то они жили на суровой, бесплодной ангаме, в окружении огромных хищников, один вид которых внушал ужас. Но они сумели стать здесь господами, они создали своеобразную культуру, построили величественные города. И вот теперь их нет. И хозяйничают здесь те, кого они, наверняка, считали обыкновенными паразитами.

— Камнееды ведь неразумные твари? — спросила Гинта. — И те, из-под земли... Тогда кто открыл тебе врата? Учитель, как ты попадаешь в необитаемые миры?

— Совсем необитаемых миров нет. А что касается Кассы, то нафф погибших всё ещё витают в этом мире. Они ждут нового воплощения... А может, уже дождались. Тогда я им не завидую.

— А что... Ты думаешь, камнееды? Или те подземные чудовища?

— Не знаю. Камнееды сильно размножились. Подземные чудовища тоже, и некоторые из них постепенно привыкают к жизни на открытом воздухе... Я не знаю, какая судьбы постигла погибших. И я далеко не всегда знаю, кто открывает мне врата. В любом мире есть высшие существа, но они не всегда видимы. Сиуры неразумны, вернее, их нум в зачаточном состоянии, но я знаю, что на Сиуране кроме них есть кто-то ещё. Он пускает меня туда, и я не боюсь его. На Теваре я бываю редко. Там нет видимых живых существ. Пейзажи этой ангамы спокойны, красивы и не внушают тревоги — вы и сами это знаете, я показывал вам Тевар два дня назад... Но я не люблю там бывать. Тот, кто открывает врата, пугает меня. Я не знаю, кто он, но я боюсь его.

— Деревья-колодцы, — задумчиво произнесла Гинта. — Как необычно...

— Я видел подобное ещё на одной ангаме, — помолчав, сказал Саннид. — Её солнце — глаз Сингала. Всего один раз открылись для меня врата в тот мир. Мне так больше и не удалось там побывать, хоть я и пытался... Золотой зверь не пускает в свои миры. Сингал — грозный страж. Недаром в глубокой древности это созвездие называли Равантанэфф — "хранитель небесных врат".

Гинта вспомнила сингала, стерегущего центральный вход её родного замка.

— Создатели нашей Эрсы, Кассы и того мира в созвездии Сингала явно получили от Великого Нумарга одну модель для подражания, — решила она. — Или все трое выбрали один образец...

— А если на ангаме нет живых существ, что это значит? — поинтересовался Самбар. — Не высших, а таких, как мы или звери... Это значит, что они ещё будут или уже были и исчезли?

— Одно из двух, — ответил Саннид. — Мёртвых ангам поблизости мало, зато много таких, которым ещё предстоит длительный период развития. К числу таких относится и наша луна Санта.

Гинта ещё в четыре года любила рассматривать украшающие зиннуритовый зал Ингатама белламы с лунными пейзажами. Санта — жаркая ангама. Примерно половину её площади занимают пустыни, а с запада на восток тянется хребет — белые и синевато-лиловые скалы, похожие на дворцы с острыми шпилями, множеством узорчатых арок и мостов. Дед говорил, что это бури, несущие раскалённый песок и мелкие камешки, обтачивают горные породы, придавая им всевозможные формы и оставляя на них причудливый орнамент.

Саннид показал своим юным ученикам Санту во время бурь. Белые бури приходили из Северной пустыни. Южные ветра были слабее, они несли с собой красный песок, от которого узоры на скалах становились ярче. Рассматривая их, дети с удивлением отмечали намёк на симметрию, а кое-где даже улавливали в изображениях смысл и узнавали привычные глазу фигуры. Гинта с восторгом смотрела на стены и арки, украшенные сквозными узорами (в некоторых местах камень был тонок, и песчаные бури постепенно пробивали его насквозь), на покрытые рельефами скалы-башни и скалы-колонны. Встречались и скалы-статуи — какие-то чудовища, неведомые звери и странные существа, похожие на людей с узкими глазастыми лицами и длинными ногами. У некоторых были крылья.

— Неужели всё это творение стихии? — удивился Рувим.

— А кто сказал, что стихия совершенно слепа и неразумна? — промолвил Саннид. — На этой ангаме властвуют стихийные духи. Мы называем их саннэфами. У них нет плотных тел, но они, управляя стихиями, творят этот мир. Санта отдала свою плодоносную силу Эрсе, но когда ангамы разделились, часть существ осталась у нас, на Эрсе, получив плотные тела, а часть — на Санте. Их развитие пока не закончено, но ещё неизвестно, где они получат свой окончательный облик — здесь, на Санте, или на другой ангаме. Это будут могущественные существа. Саннэфы владеют не только внешними силами, но и теми, что скрыты в глубинных слоях Санты. Они производят взрывы, извлекая из недр ангамы новые материи — как твёрдые, так и жидкие. В последнее время здесь появились озёра.

Саннид показал два озера. Одно представляло собой кипящее кроваво-красное месиво в окружении острых белых скал, другое было голубоватое и прозрачное. Оно не кипело, но от его поверхности поднимался пар, и нависшие над ним гигантские башни из тёмно-лилового камня казались окутанными туманом. На самой высокой глыбе Гинта разглядела странную фигуру — простую, но симметричную, словно вырезанную рукой мастера по рельефам. Впрочем, стихийные духи Санты тоже были отличными мастерами. Гинта не сразу поняла, почему эта незатейливая фигура привлекла её внимание. Она ей что-то напоминала, а вот что... Скала отражалась в озере, но стелющийся над водой пар мешал рассмотреть отражение. Да и так ли это важно — рассмотреть его... Картина исчезла. Вернее, её сменила другая, ещё более интересная, и Гинта забыла про скалу над озером. Саннид показывал Белую пустыню, которую буквально наводняли причудливые каменные изваяния. Суана отметила, что многие из них похожи на деревья и гигантские цветы.

— Верно, — кивнул Саннид. — Санта отдала Эрсе силу плодородия, но поскольку она участвовала в творении всех форм жизни Эрсы, она творит их подобия и здесь, только другими средствами. И создаёт новые формы. Санта, как вы знаете, даже издалека продолжает влиять на плодородие Эрсы, на рост и состояние всего живого — людей, животных, растений. Но особенно велико её влияние на зверей. Когда-нибудь те, что являются на Эрсе животными, станут там, на Санте, другими, более развитыми существами. По одной из самых древних местных легенд, у Гины были дочери-близнецы — Гинтра и Санта. Первая покровительствовала растениям, вторая — животным. Позже родилась другая легенда, которая назвала Гинтру главной лесной богиней. А среди её младших сестёр, гинт, были богиня растений Виринга и хозяйка зверей Санта. Потом Санта поселилась на небе, и роль покровительницы животных перешла к Гинтре. Она, конечно, госпожа всего, что есть в лесу, но растениями занимается в основном Виринга, а Гинтра... Она обычно является в сопровождении зверей. А в Лаутаме считают, что дочери-близнецы Гины Санта и Гинтра — две ипостаси одной богини, небесная и земная. Одна больше похожа на мать, богиню земли, другая — на небесного отца. В Лаутаме говорят: Санта — небесная царица зверей. Так оно и есть. Когда-нибудь животные Эрсы обретут на Санте совсем другие тела. Но произойдёт это ещё нескоро. Санта — ещё молодая ангама. Как и наша Эрса.

— Даже странно, что нашей Эрсы когда-нибудь не станет, — сказал Тиукан.

— Что тут странного? — поднял брови Саннид. — Ты тоже умрёшь.

— Но моя нафф получит другое тело.

— Верно. И она получит его даже после гибели Эрсы. Нафф бессмертна, но любое плотное тело подвержено старению и смерти. И тело Эрсы тоже. Но стоит ли грустить о ней за много миллионов лет до её гибели?

— Значит, у саннэфов пока нет плотных тел? — спросила Гинта.

— У некоторых уже есть, — помолчав, ответил Саннид.

— А они могут жить только на Санте? Или иногда появляются на Эрсе?

— Иногда появляются.

— Хель?

— Да. Его неспроста называют земным и небесным зверем. Иногда его видят здесь. А я видел его там, на Санте. Хель — воплотившийся в материи саннэф, стихийный дух. Ему не страшна никакая стихия. И тому, кого он несёт, тоже.

— И правда. Я же совсем не чувствовала ни ветра, ни холода, а ведь был мороз...

Гинта, смутившись, умолкла. Мальчишки смотрели на неё с восхищением и завистью, а Суана всем своим видом демонстрировала, что уж она-то здравомыслящий человек и никогда в подобные выдумки не поверит.

— На сегодня хватит, друзья мои, — промолвил Саннид, вставая. — Скоро ужин. После ужина вы свободны, но не гуляйте допоздна. Жду вас завтра утром.

Гинте не хотелось уходить. Она замешкалась у дверей. А когда оглянулась и встретилась взглядом с Саннидом, поняла, что может остаться.

— Санта — твоя ангама, — сказал старый нумад. — И твоё зачатие, и твоё рождение совпали с периодами активности яркой луны. Эйрин и Санта — ангамы твоей судьбы. Эйрин и Санта — твои боги-покровители. Тебе неспроста дали имя лесной богини. Одна из гинт полюбила небесного бога и тосковала о нём в своём родном лесу, пока не стала его супругой. Её назвали Санта — светлая, озарённая солнечным светом, согретая любовью солнечного бога. Небесный двойник земной богини.

— Учитель, тебя тоже удивляет, что я служу не в храме Санты?

— Нет, дитя, я уже давно ничему не удивляюсь. Во всём происходящем есть какой-то смысл. Просто мы не всегда его видим. Или не сразу. Ты, как маленькая лазутчица, пытаешься проникнуть во владения Камы, чтобы выведать её тайны. Она ничего тебе не откроет. Тебе — ничего. Кама и Санта противницы, и вражда их непримирима. Путь твой пока зыбок, подобно следу лодки на воде, но я думаю, он всё же верен. Мы часто находим не совсем то, что ищем, но именно то, что должны найти. Ты, наверное, уже поняла это. И кое-что обрела.

— Да... Только я не знаю... Я не всё понимаю.

— След на воде быстро исчезает, и, обернувшись, ты вряд ли найдёшь его. А впереди неизвестность. Водная гладь и никакой тропы. Ты плывёшь в неизвестность. Зачем?

— Не знаю, — тихо ответила девочка.

— Но почему ты продолжаешь свой путь?

— Потому что так надо.

— Кто тебе это сказал?

— Мой бог.

— Что это за бог?

— Не знаю.

— Ты служишь богу, которого не знаешь... Ты не боишься?

— Нет.

— Что ж, когда-нибудь он тебе откроется. Но будь осторожна. Кама — не твоя богиня. Она мало кого к себе подпускает. И очень не любит, когда посягают на её тайны.

— Учитель, а тебе удалось побывать на Каме?

— Нет. Среди ближайших к Эрсе ангам две закрыты для нас. Их владыки почти никому не открывают врата. Эти ангамы — Танхар и Кама.

— Ты говоришь, почти никому. Значит, кому-то всё же открывают?

— В Хаюганне есть служительница Камы, которой удалось приблизиться к бледной луне.

— Айданга?

— Да.

— А на Танхаре кто-нибудь бывал?

— Возможно, — сказал Саннид и слегка нахмурился. — Иди к своим друзьям, дитя. Харма уже накрыла на стол. И не гуляй далеко от дома. В Улламарне сейчас неспокойно.

Глава 7. Уллатам.

Дом Саннида стоял посреди пустыря. Место казалось неуютным. Ближайшее селение было за старой лундовой рощей, которая начиналась примерно в двухстах каптах от жилища амнитана. Каждое утро, выглядывая в окно, Гинта видела тусклый, унылый пейзаж: поросший серой травой пустырь, белесая, словно выцветшая роща. Гинта сразу вспоминала лунды, которые росли в саду Ингатама — белоствольные красавцы со светлой, серебристой листвой. Здесь почти все деревья были больные. Гуляя по роще, Гинта обнаружила много мёртвых. Под ногами шуршала сухая трава, а птичьи голоса звучали так редко, словно лесные твари сторонились этого места, а если кто-то из них и оказывался здесь, то по чистой случайности.

Широкая тропа вела прямо к посёлку. Однажды Гинта свернула влево и, пройдя около трёхсот каптов, заметила, что вокруг потемнело. Лундовая роща постепенно переходила в вирновую. С каждым шагом чёрных деревьев становилось всё больше и больше, и Гинта поняла, что это та самая роща, в которую она когда-то заехала, преследуя хеля. Теперь она забрела сюда с другой стороны. Двадцать лет назад тут гуляла аттана Диннара, и к ней явился тёмный бог...

Видела Гинта и замок правителя. Иргинтам. Раньше его называли Уллатам — Белый замок. Сейчас его снизу доверху оплели эти зловещие цветы. Иргин начинает расти, как кустарник, а если ему удаётся за что-нибудь зацепиться, ползёт вверх. Воздействовать на него при помощи анх запрещено, иначе он может погубить вокруг себя все растения, отняв у них сначала влагу и солнечный свет, а потом и нигму.

Замок производил поистине удручающее впечатление. Здесь всё казалось застывшим, мёртвым. Жили только эти цветы — яркие, сочные, тёмно-красные. Цветы-кровопийцы, высосавшие из всего вокруг жизненную силу. Они оплели высокую каменную ограду и мощные железные ворота, обвили стволы чахлых, поникших деревьев. Они покрыли причудливым кроваво-красным узором белые стены замка, свисали с балконов, с крыши, раскачивались на ветру. Они затягивали оконные проёмы, словно стараясь совсем заслонить от обитателей замка солнечный свет. Они царили здесь, и с ними даже не пытались бороться. Это было бесполезно. Да и кому бороться, если со старым минаттаном остались только несколько его самых преданных слуг. Остальные разбежались кто куда. И ближайшее селение опустело. Люди старались обходить подальше это проклятое место. Блуждая в окрестностях Иргинтама, Гинта не встретила ни одной живой души. Она слышала, что тёмный бог иногда появляется здесь в образе ванга или огромного чёрного вунха. Ей было страшно, но Иргинтам притягивал её своей зловещей красотой. Здесь родился сын тёмного бога. Тот, кому якобы суждено править миром и жить на своей собственной ангаме... Наверное, Диннара имела в виду ангаму Танхар — царство вечного мрака. Бывал ли кто-нибудь на Танхаре? Возможно... Саннид знает больше, чем говорит.

Через несколько дней Гинта пришла сюда опять. Ей очень хотелось посмотреть на дворцовый сад, но его со всех сторон окружала глухая стена. Странно. В Ингамарне так не строили. Центральные ворота Иргинтама всегда были заперты, да Гинта и не решилась бы постучаться в них. Должен быть ещё какой-нибудь вход, какие-нибудь небольшие задние ворота или калитка.

Медленно обходя замок, Гинта действительно обнаружила в высокой каменной ограде железную дверь, покрытую ржавчиной и мхом. Девочка попыталась её открыть и не смогла. Возможно, у неё бы и получилось, используй она силовой анхакар, но Гинта не хотела лишний раз напрягаться. Впереди занятия, а Саннид очень требователен. Как она обрадовалась, когда, пройдя ещё несколько каптов, увидела в стене большой пролом. Заросли иргина образовали над ним что-то вроде арки, с которой гирляндами свисали огромные цветы. В запущенном саду царил полумрак. Гинта видела старые, поникшие фиссы и акавы. На их ветвях вместо плодов пылали тёмно-красные огни иргинов. Везде они. Эти цветы здесь всё заполонили. От пролома в глубину сада вела тропинка.

"Здесь кто-то ходит, — подумала девочка. — И постоянно. Во всяком случае, этими "воротами" пользуются чаще, чем центральными..."

Впереди зашуршало, потом послышалось хриплое дыхание, хруст ветвей. А в следующее мгновение Гинта увидела, что из зеленовато-багрового сумрака сада к ней стремительно несётся что-то тёмное и рычащее. Живой сгусток тьмы... Приглядевшись, Гинта едва не вскрикнула от испуга. Прямо на неё огромными прыжками мчался чёрный вунх невероятных размеров! Неужели это... Не может быть!

Гинте было некогда размышлять, бог это, демон или кто-нибудь ещё. На неё мчался разъярённый зверь, и она знала, что в таких случаях следует делать. Спасибо деду за науку. Сколько раз он неожиданно посылал ей наом сингала или вунха, чтобы проверить, как быстро она сумеет сосредоточиться и отреагировать. "Ни одни из вас не станет абинтом, пока в совершенстве не овладеет высоким анхакаром. И не забывайте — хищники очень проворны..." Теперь перед Гинтой был не наом, а самый настоящий зверь. К счастью, она успела. В двух шагах от неё вунх резко остановился и присел на задние лапы, свирепое рычание перешло в жалобный вой. Зверь завертелся на месте и, поджав хвост, кинулся прочь.

Только Гинта перевела дыхание, как впереди опять что-то зашелестело. Кто там ещё? Вунх не может вернуться, он нескоро придёт в себя. Низко нависшие над аллеей ветки закачались, и девочка увидела высокого, тощего старика, который шёл к ней, слегка прихрамывая и опираясь на массивную резную трость. Вид он имел измождённый, но держался прямо, а его порядком изношенное одеяние хранило следы былого великолепия. И хотя золотое шитьё потускнело, Гинта не могла не отметить красоту и изящество узоров, покрывающих тонкую сиуловую ткань.

— Что ты здесь делаешь? Зачем ты пришла? — в сиплом, дребезжащем старческом голосе пробивались властные нотки. Этот человек привык повелевать. И хотя сейчас он являл собой довольно жалкое зрелище, в его поведении всё же сквозило то, что отличает правителя от простых смертных. Гинта поняла, кто перед ней. Этот был минаттан Акамин, отец печально-знаменитой Диннары.

— Ты пришла посмеяться над моим горем? Злое, злое дитя... — голос Акамина дрогнул, но тусклые, словно выцветшие глаза остались сухими. Этот человек не мог плакать. Он давно уже выплакал все слёзы. Он устал. Наверное, ему хотелось покоя, но покоя не было. Глядя на него, Гинта вспомнила легенду о старике, который хотел, но не мог умереть.

— Я пришла посмотреть на дворец, — сказала девочка. — Ведь Уллатам — один из самых красивых замков Сантары...

— Ты прекрасно знаешь, что здесь случилось, — резко перебил её старик. — Люди обожают поглазеть на чужое горе.

— Я знаю о твоём горе, почтенный Акамин, но чужие беды не доставляют мне удовольствия.

— Может быть, может быть... Только жалости твоей мне тоже не надо. Что ты сделала с моим вунхом?

— Ничего страшного. Он, конечно, здорово напуган, но не могла же я позволить, чтобы он перегрыз мне горло...

— Ты изучаешь таннум, ведь так? Ненавижу нумадов! И их школы... Ей свихнули мозги! Да... Она была добрая девочка, только очень своенравная. Наверное, я недостаточно её любил...

— Как тебя зовут, дитя? — спросил он, словно спохватившись.

— Я аттана Гинта, дочь Синтиолы из рода Диннувира и минаттана Ранха, внучка Аххана, эрг-нумада Ингамарны, который правит мином, пока я не достигну зрелости.

— Вот оно что. Аххан... Его племянница Синтиола была настоящая красавица. Она тоже умерла. Но Аххан не одинок. У него есть ты, а у меня... У меня никого. У меня отняли даже внука! Наверное, они убили его. Все его боялись, и я тоже... Маленькое чудовище... Я боялся его, но пока он был здесь, моя жизнь имела хоть какой-то смысл, а теперь...

Акамин умолк и горестно покачал головой.

— С моей смертью угаснет мой род. Совет выберет правителя из другого древнего рода, только вряд ли новый минаттан согласится поселиться в этом замке... Ты сказала, что хотела посмотреть на Уллатам? Очень мило с твоей стороны, наследница Ингамарны. Ты хорошо воспитана. Ты настоящая аттана. Ты ведь наверняка знаешь, что мой замок давно уже называют иначе. Скоро он опустеет, а эти цветы... Они сожрут его. И всю Улламарну. Она уже наполовину мертва. Уходи отсюда, девочка. Здесь поселилась смерть.

— Мне некуда уйти, Акамин, — сказала Гинта. — Мы с тобой живём в одном мире.

— Ты слишком умна для своих лет, — помолчав, заметил Акамин. — Ну да, ведь ты же будущая нумада. Зачем тебе это, дитя? Лучше найди себе хорошего мужа. Только не вздумай искать его среди богов. Моя бедная девочка слишком многого хотела... Найди себе хорошего парня и нарожай побольше детей. Древние роды вымирают. Ты же не хочешь, чтобы твой род угас, как и мой?

— Твой род ещё не угас, Акамин. Почему ты думаешь, что твой внук мёртв?

— Почему... — усмехнулся старый минаттан. — Почему я вообще с тобой разговариваю? Не смотри на меня так, слышишь? Не смотри! Я ненавижу все эти ваши штучки! Я ненавижу нумадов! Прочь!

Акамин замахнулся на Гинту тростью, но рука его тут же бессильно опустилась.

— Тебе ведь уже лучше? — спросила девочка. — Голова прошла? Ты слишком долго не спал, правда?

— Правда, — еле слышно прошептал Акамин. Казалось, вспышка ярости лишила его последних сил. — Я не сплю уже пятнадцать лет.

Гинта осторожно взяла старика под локоть.

— Сейчас ты будешь спать. Крепко, как младенец. Каждую ночь. Тебя больше не будут мучить головные боли.

— Ты хочешь исцелить меня? — с горечью спросил старик. — Зачем? Моя жизнь не имеет смысла.

— Ты зря так говоришь. Быть может, твой внук жив, и ты его увидишь.

— Я очень устал, дитя, — неожиданно мягко сказал Акамин. — Помоги мне добраться до моих покоев.

По дороге к замку Гинта успела осмотреть сад. Здесь были и довольно молодые плодовые деревья, только они совсем зачахли, притесняемые разросшимися кустами иргина.

"Можно попробовать привести этот сад в порядок, — подумала девочка. — Но одна я не смогу... Да надо мной просто посмеются. Даже великие нумады не рискуют управлять нигмой иргина. Диннара попробовала — и вот результат. А отнять или хотя бы обуздать его нигму ещё труднее..."

Изнутри замок оказался не таким запущенным, как снаружи. Чувствовалось, что кто-то пытается поддерживать его в более или менее приличном состоянии. Гинта с интересом рассматривала большие белламы, на которых были искусно вышиты или нарисованы сцены из жизни богов и людей, а также портреты обитателей замка, начиная с Уллавина — основателя династии. На одном из полотен Гинта увидела Акамина. Он был красив и статен, а в его густой, длинной шевелюре не проглядывало ни единого седого волоса.

— Этому изображению двадцать лет, — пояснил Акамин, перехватив заинтересованный взгляд Гинты. — В вот, напротив, моя дочь. Мастер Харум сделал эти белламы за год до того, как...

Старик замолчал и остановился, давая Гинте возможность получше рассмотреть портрет аттаны Диннары. Как и её отец, она была изображена в полный рост — гибкая пышноволосая девушка с красивым и надменным лицом. Похоже, мастеру Харуму удалось передать характер аттаны. Большие тёмно-карие глаза смотрели насмешливо и вызывающе. Диннара словно говорила: "Да, я такая, какая есть! И не вам меня судить". Впрочем, судить её не имело смысла. Она за всё расплатилась. Сама.

Светильники и статуи, украшающие залы и коридоры замка, потемнели от пыли, фонтаны во внутренних двориках не работали и, судя по всему, уже давно, однако мозаичные полы казались относительно чистыми, а комната, в которую Гинта привела Акамина, и вовсе имела опрятный вид. В Уллатаме почти не осталось слуг, но те немногие, что не бросили господина в беде, старались следить за чистотой его жилых покоев.

— Мавина, — обратился Акамин к маленькой седой женщине, которая с поклоном вышла им навстречу. — У нас сегодня гостья. Надеюсь, ты найдёшь для неё что-нибудь получше холовой похлёбки и кислого молока.

— Милое дитя! — всплеснула руками старуха. — У нас в замке ребёнок! Я уж и не надеялась...

— Перестань болтать, — ворчливо перебил её хозяин. — И будь почтительна. Этот ребёнок — будущая правительница Ингамарны. И будущая нумада.

— Добро пожаловать, юная госпожа, — старуха снова склонилась в низком поклоне. — Наверное, ты устала...

— Я вовсе не устала, добрая женщина, — сказала Гинта. — А вот твоему господину надо отдохнуть.

— Да, Мавина, я очень хочу спать и не буду обедать. Но обещай мне, что не отпустишь мою гостью без обеда. Она пришла издалека. Если она пожелает остаться до завтра, приготовь голубую комнату на третьем этаже.

— Хорошо, мой господин. Молоко найдётся и свежее, а сделать белые лепёшки недолго. Мука у меня есть...

Сарановые лепёшки, которые на скорую руку сообразила Мавина, оказались необыкновенно вкусными. Облазив всю кладовую, старуха даже нашла какие-то сладости и сухие фрукты. Она едва не плакала от умиления, глядя, как Гинта с аппетитным хрустом грызёт леденцы из лакумы.

— Ты и правда настоящая нумада, — кудахтала Мавина. — Наконец-то у моего господина глаза прояснились. Его уже давно безумцем считают. На кого он стал похож, а ведь он меня моложе. Я помню его ещё ребёнком. Я давно здесь служу. Мои мать и отец, и дед, и бабка — все служили правителям Улламарны. Я помню лучшие времена. Неужели всё кончилось? Неужели всё зарастёт этими ужасными цветами...

— Ничего ещё не кончилось, — допив молоко, Гинта отодвинула от себя блюдо с лепёшками. — Очень вкусно, Мавина, но больше в меня просто не войдёт. А ты не знаешь, что случилось с сыном Диннары? Почему он пропал? Моя няня говорит, он превратился в мангура и ушёл в пустыню. Некоторые считают, что он должен вернуться...

— Тише, дитя, — опасливо оглянувшись, зашептала старуха. — Боги могут нас услышать...

— От богов и так ничего не скроешь. Так кто же он, Диннар, сын Диннары? Человек или бог?

— Не знаю. С виду он был как обычный ребёнок, только глаза... Совсем чёрные, странные такие. Все его боялись.

— Но почему? Он делал что-нибудь плохое? Причинил кому-нибудь зло?

— Да вроде бы нет... Я не знаю, кто он и как он пропал, но хозяин думает, что его могли похитить пустынные люди.

— Зачем?

— Говорят, они приносят Маррону человеческие жертвы. Обычно детей до семи лет. Они каждую весну появляются в Сантаре и охотятся на наших детей. А он... Этот ребёнок всё время убегал. Он часто пропадал, и его подолгу искали. А однажды так и не нашли. Как раз в тот день за рощей саганвира, на границе с Бесплодными землями, видели каких-то людей, явно нездешних. Может, они его и похитили, а может, даже кто-нибудь из местных помог им в этом. Его все боялись и ненавидели. А тут ещё появился какой-то человек... Он ходил по сёлам Улламарны и говорил, что мы сами должны умилостивить Маррона жертвой. Тогда бесплодие перестанет пожирать наши земли.

— Многие хотели его смерти, — сказала старуха, помолчав. — Но убить того, кто, возможно, является сыном бога... На это никто бы не решился. А тут представился случай уничтожить его чужими руками.

— А правда, что его вскормила чёрная вунха?

— Правда. Истинная правда. Мать его умерла, а кормилицу найти не могли. Все боялись. Не только грудь ему давать боялись, но даже просто своё молоко. Ни одна женщина не хотела, чтобы молочным братом её ребёнка был сын тёмного бога. Сначала его кормили молоком айги... Ну, через тряпочку. А потом, спустя четыре тигма... Представляешь, ему было четыре тигма, когда он начал ползать! Как-то утром я не нашла его в колыбели. Только я одна и не боялась входить в его покои. Я нянчила его мать, и господин велел мне смотреть за её ребёнком. Так вот однажды утром он исчез. Я нашла его в закутке под лестницей. За два дня до этого Бина, любимая вунха Диннары, принесла детёнышей. Она родила троих, но двое оказались мёртвыми. Когда я нашла мальчика, он сосал Бину вместе с единственным оставшимся в живых детёнышем. Вунха лежала спокойная и довольная. Как будто так и надо. К сожалению, эту картину увидела не только я. Раньше в замке было много слуг... Чего только потом ни говорили в округе! Даже поползли слухи, что Диннара не умерла, а превратилась в зверя и сама кормит своего демона-сына. Он сосал Бину до года, пока у неё было молоко. От другого молока он отказывался. Бину даже поселили в его покоях. Он привязался к ней и детёныша её, Кана, полюбил, как брата... Да он и был ему молочным братом. Сейчас этот Кан уже стар. У него злобный нрав, и он не подпускает к себе никого, кроме господина...

— Значит, это он набросился на меня, когда я подошла к замку, — догадалась Гинта. — Какой большой зверь. Никогда не видела таких вунхов.

— Это очень древняя порода. Диннар только с ним и играл. Больше у него друзей не было.

— И он ни с кем не общался, не разговаривал?

— Ну почему... Разговаривал иногда. Он и ходить, и говорить начал рано. Он просто не хотел с нами разговаривать.

— А он кого-нибудь любил?

— Он любил Бину и Кана. Остальных только терпел. Помню, ему было полтора года... Я не пускала его на улицу — начиналась гроза. Стало темно, как ночью, а он хотел в сад. Я попыталась взять его на руки, а он вырвался и оттолкнул меня с такой силой... Это была недетская и вообще нечеловеческая сила. Он так и убежал тогда в сад. Он всегда бегал, где хотел. Один или с Каном... И приходил в ярость, если ему пытались что-то запретить. Однажды стражник попробовал не выпустить его за ворота замка. Этот ребёнок — ему и четырёх ещё не было — взял большой камень... Обычный ребёнок такой камень и с места бы не сдвинул, а этот поднял его без труда и чуть не прибил стражника. Парень еле успел увернуться. На воротах до сих пор вмятина от этого камня. Вот такой он был, Диннар, сын Диннары. Господин велел не противиться его желаниям, просто незаметно следить за ним. Этот ребёнок всех тут держал в страхе. Он чувствовал, что за ним следят, и старался убежать, спрятаться, а слуги... Они и его боялись разозлить, и его деда, если вдруг с мальчишкой что-нибудь случится. Я помню, ему было пять лет, когда на него напал айг. Это был ещё детёныш, но бодаться он умел прекрасно. Его потом забили на мясо, пока не вырос, — держать таких бодливых животных опасно... Так вот этот айг однажды вздумал напасть на Диннара. Мальчик был на скотном дворе, когда стадо гнали на пастбище. Он схватил айга за рога и даже с места не сдвинулся. Тот потом уже и вырваться хотел, да не тут-то было. Диннар отпустил айга, только когда он его лягнул.

— Но если он был такой сильный, то как его могли похитить?

— Ну, сильный он был для своего возраста. Здоровый мужчина наверняка бы с ним справился, а несколько человек и подавно. И потом, его могли заманить, уговорить... Всё-таки он был ещё ребёнок. Ему вечно хотелось куда-то убежать, и он ни к кому здесь не был привязан. Разве что к Кану, но ведь это зверь, а человек обязательно должен любить человека...

— Но его ведь тоже никто здесь не любил!

— Я жалела его, — с горечью сказала старуха. — И боялась, и жалела. Он был не такой, как все. Наверное, это страх мешал мне полюбить его по-настоящему. Ведь мы даже толком не знали, кто его отец. С виду он был просто ребёнок. Если бы не эти страшные глаза...

Мавина вздохнула и замолчала.

— Знаешь, его только Сагаран не боялся, огненный тиумид, — заговорила она спустя некоторое время. — Да ещё Хаула. Сумасшедшая старуха. Она пришла из деревни Виганы. Там уже лет восемь как никто не живёт. Эта Хаула называла Диннара своим сыном. Он её терпеть не мог, швырял в неё камни. Один раз даже разбил ей лицо... А она всё твердила, что это её дорогой сыночек, и всюду преследовала его. Господин велел гнать её подальше от замка, а она всё равно бродила вокруг Уллатама почти каждый день и высматривала Диннара.

— А куда она потом делась?

— Не знаю. После того, как мальчик исчез, её тоже никто не видел.

— А Сагаран здесь бывал?

— Нет, что ты! Господин его ненавидел. Он даже пригрозил Сагарану, что велит своим людям убить его, если он будет общаться с мальчиком. Господин считает, что Сагаран навлёк на Диннару все эти беды за то, что она отвергла его любовь. Он служитель Саггана, а Сагган — бог огня и любви. Люди до сих пор говорят: Сагган по просьбе своего слуги заставил тёмного бога воспылать страстью к Диннаре. Ну, чтобы наказать её...

— Какая глупость! — возмутилась Гинта. — Я хорошо знаю Сагарана. Он не способен причинить зло. Тем более тому, кого любит.

— Не буду с тобой спорить, юная госпожа. И Сагарана этого ни в чём не хочу обвинять. Но все считают его каким-то странным...

— Если человек не такой, как все, это ещё не повод его бояться и ненавидеть. Выходит, из всех, кто здесь живёт, Диннара любил только Кан... Бедный зверь. Мне жаль, что пришлось напугать его. Спасибо тебе за всё, дорогая Мавина. Мне пора.

— Но госпожа, до Ингамарны далеко, а солнце уже...

— Я пришла не из Ингамарны. Я сейчас живу в доме Саннида, а это совсем недалеко. Вообще-то немного времени у меня ещё есть. Давай-ка я подлечу твою спину. Ты, вижу, еле сгибаешься. Может быть, в замке ещё кто-нибудь нездоров?

Закончив урок, Саннид отпустил всех, кроме Гинты. В последнее время старый нумад часто задерживал её после занятий. Похоже, ему понравилось с ней беседовать. Гинта заметила, что Суану это раздражает. Впрочем, Суана раздражалась каждый раз, когда кто-то уделял особое внимание не ей, а кому-нибудь другому.

— Говорят, ты уходишь далеко от дома и бродишь одна неизвестно где, — сказал Саннид. — Не хочу никого держать на привязи, но пока вы здесь живёте, я отвечаю за вас перед Ахханом. В Улламарне сейчас небезопасно.

— Мой дед давно уже отпускает меня в Улламарну одну, и со мной ещё ничего не случилось.

— Но сегодня же что-то случилось? — спросил нумад, внимательно глядя на Гинту. — Харма обеспокоена. Говорит, за ужином ты ничего не ела. И судя по всему, ты сегодня использовала силу, причём не один раз. У тебя утомлённый вид.

— Ничего страшного, учитель. Я не перенапрягла своё анх. А не ела я потому, что пообедала в Уллатаме.

— Где?

Оказывается, Саннид всё же не разучился удивляться.

— Вот оно что, — медленно произнёс он, выслушав рассказ Гинты. — Минаттан Акамин позволил себя лечить. Многие нумады предлагали ему свою помощь, но он и слушать ничего не хотел. После того, что случилось с его дочерью, он ненавидит и колдунов, и нумадов, и их учеников.

— Я и не просила у него разрешения, — заявила Гинта. — Когда он понял, что я на него воздействую, было уже поздно... Нет, я понимаю, так нельзя, но если бы все делали только то, что можно... Ну а слуги и не думали противиться. Они так обрадовались возможности подлечиться! Они ведь там почти все старые.

— Мне очень его жалко, — грустно добавила девочка. — Я так хочу, чтобы он когда-нибудь увидел своего внука живым и невредимым. Учитель, как ты думаешь, этот Диннар и правда злой демон? Может быть, люди всё это выдумали?

— Может быть, — усмехнулся нумад. — Только это ещё хуже.

Глава 8. Звезда Саннида.

На следующий день Саннид рассказывал ученикам о звёздах. Гинта была рассеянна. Она и раньше знала, что это огромные сгустки пылающей материи, и солнце, которое освещает Эрсу, имеет ту же природу.

Учитель расчленил солнце, словно спелый плод, имеющий зерно, мякоть и кожуру, и о каждом из этих слоёв рассказал столько, что кое у кого из его юных слушателей голова пошла кругом.

— Даже обыкновенный маленький светильник устроен не так просто, как может показаться на первый взгляд, — говорил Саннид. — А этот светильник дарит свет многим мирам. Насколько всё же сотворённое богом сложнее и прекраснее любого из творений человеческих рук.

— Я хотела бы видеть того, кто держит этот светильник, — неожиданно сказала Гинта.

— Увы, я могу показать вам только внешнюю сторону, только копию плотной материи, которую можно изобразить в наоме. Мир высших сущностей недоступен глазу простого смертного.

— Но ведь боги иногда являются к людям, — робко заметил обычно молчаливый Самбар.

— Да, но как правило не в своём истинном обличье. Большинство людей способны видеть только плотные тела, вернее, их внешнюю оболочку. Немногие, владеющие наомой, могут видеть и даже показывать другим мир тонких тел. Но наома — это низший из тонких миров. А есть ещё огненный мир, состоящий из более тонкого света. Так что существует три мира: видимый для всех, видимый для немногих смертных и вообще недоступный глазу смертного. Поэтому есть солнце видимое и невидимое. Но то, которого вы не видите, более истинно, ибо это обитель создателя, сотворившего и видимое солнце, и все миры, которые оно озаряет.

— Значит, человек не может увидеть ни создателя, ни его обитель? — спросила Гинта.

— Иногда звёздные существа, изменив обличье, являлись к людям, чтобы передать им знания об устройстве Энны. Ведь именно от них мы и получили истинное знание. Но приблизиться к высшему тонкому миру... — старый нумад замолчал, глядя в ночное небо, безлунное и беззвёздное, затянутое невидимыми во тьме облаками. — Это удаётся немногим.

— Но всё-таки людям это удаётся? — Гинта сама не понимала, почему этот вопрос её так волнует.

— Да, но уже тогда, когда они перестают быть людьми. Вы удивлены? Каждое существо живёт, меняя множество тел и совершенствуясь. Сейчас вы люди, но каждый из вас может подняться на более высокую ступень.

— Учитель, а на Эрсе были люди, которые сумели приблизиться к высшему тонкому миру? Или человек Эрсы может стать богом только после того, как плотное тело нашей ангамы погибнет?

— Я вижу, тебя что-то волнует, — сказал Саннид.

Они сидели вдвоём в маленькой комнатке на самом верхнем этаже. Все, кроме Гинты, в ожидании ужина вышли на улицу. Жара унялась, и по окружавшему дом нумада пустырю гулял прохладный вечерний ветерок.

— Душа человека может усовершенствоваться настолько, что, расставшись с очередным телом, она не теряет память о прожитой жизни. Мудрая нафф сама ищет себе новое тело, точнее, новых родителей, и в каждой следующей жизни достигает всё большей и большей мудрости. Причём она может позволить себе всё более длительные промежутки между воплощениями. Обычная нафф, покинув тело, забывает всё очень быстро. Чем мудрее нафф, тем дольше она хранит память о прожитой жизни или даже о многих своих жизнях. Иная нафф десятки и сотни лет не вселяется в очередное тело. Она незримо витает над землёй, помогая живущим.

— Таких мы и зовём нафтами?

— Да. Мудрая и добрая нафф, прошедшая множество воплощений, в конце концов приобщается к мудрости высших, поднимается на другую ступень существования и переходит в иной мир.

— В этот высший огненный мир, в обитель, где живут звёздные божества! — воскликнула Гинта.

Саннид посмотрел на сияющее восторгом лицо девочки и покачал головой.

— Дитя моё, ты ещё в самом начале пути. Земная жизнь тоже хороша, и тебя ждёт много интересного.

— Но ведь ты же хочешь уйти, — сказала Гинта и смутилась. — Это правда, что нумады-амнитаны после смерти становятся звёздными существами?

— Случается и такое, — ответил Саннид. — Есть поверье, что нумадом-амнитаном становится тот, чья нафф проживает свою последнюю земную жизнь. Иначе говоря, эта нафф, пройдя множество земных воплощений, достигла такой степени мудрости, что готова перейти на другой уровень. Это всего лишь поверье. Далеко не каждый амнитан помнит все предыдущие жизни. И не каждый, кто готов уйти, уходит. Ведь если перед тобой распахнули врата, ещё не значит, что ты непременно в них войдёшь. Быть может, ты пожелаешь остаться здесь. Земная жизнь прекрасна, и кое-кто из ушедших в высшую обитель возвращается сюда.

— Так тоже можно?

— Да, хотя и непросто. Вернувшись сюда, душа надолго теряет возможность снова попасть в обитель богов. Она начинает новый круг земных жизней, при этом забыв предыдущий. Тот, кто снова стал человеком, не должен помнить о высшей обители, поэтому нафф вернувшегося похожа на доску, с которой стёрли всё написанное, хотя... Иногда кое-что остаётся. Если что-то написано с нажимом, остаётся след. Совсем слабый, но прочесть можно. И достигнув совершенства в новом земном цикле, душа в конце концов может вспомнить и тот, прошлый, цикл. Вернее, самое главное. Но иногда душа, вернувшись в мир людей, даже в начале своего нового цикла помнит кое-что из предыдущего. Это от многого зависит. И чаще всего от того, насколько в данный момент важно и своевременно для людей появление среди них бога. Иной, вернувшись в этот мир, ещё несколько столетий ждёт момента, когда ему надлежит выполнить свою миссию. А иной приходит именно тогда, когда он больше всего нужен. Такой являет миру своё могущество уже в первой жизни своего нового земного цикла.

— Учитель, а ты... Ты готов покинуть этот мир? Говорят, земная жизнь тебе надоела.

— Я готов. И я уйду, — грустно сказал старый нумад. — Но я уйду не к звёздам. Нет, дитя, я не жажду расстаться с земной жизнью. Просто я хочу обрести её на другой земле.

— На другой ангаме?

— Да. Помнишь, я показывал вам Кассу, деревья-колодцы... И говорил, что видел подобные деревья ещё на одной ангаме. Это далеко отсюда. Её солнце — глаз Сингала.

— Ты ещё сказал тогда, что Золотой Зверь не пускает в свои миры.

— Только один раз он пустил меня туда. Много лет назад. Я был молод... Я увидел этот мир. Суровый и прекрасный. Ангама Далейра. Мир вулканов и горячих источников. Плодородной земли там, кажется, вообще нет, зато есть деревья с длинными-длинными корнями, добывающими воду из глубоких недр. Могучие деревья, которые растут повсюду, пробиваясь сквозь камни и застывшие вулканические породы. Деревья-колодцы и деревья-фонтаны.

— Даже фонтаны? — удивилась Гинта.

— Смотри. Я никогда и никому этого не показывал.

Саннид сделал знак рукой, и девочка увидела странный, но довольно красивый пейзаж. Ярко-синее небо и скалы — чёрные, тёмно-зелёные, фиолетовые, пурпурные, розовые... Гладкие и сверкающие, похожие на отшлифованный хальцион. Потом Саннид показал что-то вроде равнины, покрытой невысокими холмами и озёрами. Приглядевшись, Гинта поняла, что эти холмы — застывшие потоки той же породы, из которой состояли скалы. Озёра были чистые и прозрачные, кое-где над поверхностью воды поднимался пар. На горизонте вздымались в небо огромные фонтаны.

— Вот они — горячие и тёплые источники. А вот кипящая река. Здесь, судя по всему, было землетрясение, и образовалась эта глубокая трещина. Видишь, какие края? Источник бьёт из-под скалы, вода падает прямо в эту расщелину и течёт вдоль неё примерно полтора скантия, а дальше горячая река сама прокладывает себе русло.

Вода, бурля и пенясь, плескалась о высокие чёрные, с голубыми и серебристыми прожилками берега. Саннид показывал чудесную реку капт за каптом. Удаляясь от истока, она постепенно остывала, а берега меняли цвет. Чёрный переходил в серый, потом в фиолетовый и, наконец, в нежно-голубой. Здесь река распалась на несколько рукавов, которые петляли между голубыми островами, украшенными причудливыми серебряными фигурами. Гинта сначала приняла их за деревья. Они и впрямь походили на деревья. И ещё на застывшие фонтаны.

— Это и есть застывшие фонтаны, — сказал Саннид.

— Это серебро?

— Не знаю. Недра Далейры полны кипящих расплавленных пород, которые иногда пробивают поверхность ангамы, фонтанами вырываются наружу, а потом застывают... К сожалению, я здесь мало что успел рассмотреть.

— Учитель, а деревья...

— Не спеши. Смотри дальше.

Голубую долину с застывшими серебряными фонтанами сменила странная роща: беспорядочные нагромождения цветных кристаллов, похожих на диурин, а между ними — белоствольные деревья. Их ветки покрывали какие-то продолговатые золотистые отростки. Потом появились гигантские цветы с толстыми чёрными стеблями и фиолетовыми листьями. Они были выше белых деревьев, а с их огромных тёмно-розовых лепестков стекала вода. Гинта заметила, что она сочится из серединки каждого цветка. Здесь были и другие растения — красивые и необычные, и у многих с ветвей, листьев или лепестков капала, а то и струилась вода.

— Растения полны влаги. Они добывают её из глубоких слоёв, что лежат под этими плотными породами, — пояснил Саннид. — Насколько я понял, растительность тут есть и в местах, где преобладают холодные источники.

Гинта едва не вскрикнула от восторга, увидев забавного пушистого зверька, который пил, подставив мордочку под струи, стекающие с ветвей невысокого деревца. Потом он замер, словно к чему-то прислушиваясь, а в следующее мгновение скрылся среди зарослей. Возле дерева появился другой зверь, размером почти с сингала, чёрный, со светлой полосой вдоль спины и длинными торчащими изо рта клыками.

— На Далейре много хищников, и жизнь там полна опасностей... А вот ограда, за которой начинается сад. Дальше дворец правителя. Вблизи я его не видел, но он и отсюда неплохо смотрится, не правда ли?

— Правда. Он похож на Эйринтам.

Дворец, вырубленный в цветных скалах, переливался на фоне чистого неба сочными, глубокими красками. На лоджиях и высоких изогнутых мостах мельтешили человеческие фигурки в коротких одеяниях, сверкающих металлическим блеском.

— Это лёгкие доспехи. Они почти все вооружены. По-моему, здесь все воители. Даже девушки не боятся сражаться с чудовищами вроде наших мангуров, а среди этих чудовищ есть и летающие. Вон, видишь?

Высоко над башнями дворца, плавно работая тяжёлыми крыльями, пролетела какая-то тварь. Гинта не успела её как следует разглядеть, но невольно содрогнулась, сопоставив её размеры с человеческими фигурками.

— А вот кого я увидел в дворцовом саду...

Перед взором Гинты возникла такая дивная картина, что она тут же забыла о чудовищах. Среди тёмно-голубых кристаллов росли огромные, как деревья, цветы — белые, розовые, золотые. Гинте даже показалось, что она слышит, как с мокрых лепестков на камни с тихим звоном падают крупные капли. Потом она увидела огромный золотой фонтан. И тут же поняла, что это не фонтан, а дерево. Точнее, дерево-фонтан. Гладкий светлый ствол блестел от воды, а плотные резные листья казались сделанными из золотых пластинок. Они ослепительно сверкали на солнце, а в мелких струйках, брызжущих с ветвей, нежно переливались радуги. Под деревом стояла девушка. Совсем юная, лет пятнадцати. В короткой юбке и жилетке, с кинжалом на поясе. На тонких, мускулистых руках сияли браслеты. Волосы у неё были странного, золотисто-жёлтого цвета. Спереди они потемнели от воды и прилипли к мокрым щекам. Девушка стояла, подставив лицо под чистые, прозрачные струи.

— По-моему, она плачет, — сказала Гинта.

— Да. Она специально встала под дерево-фонтан, чтобы, если её увидят, подумали, будто лицо её мокро от воды, а не от слёз. Там стыдятся слёз. Юная воительница очень горда, но сейчас ей так грустно, что она не может не плакать.

— Она очень красива, — восхищённо прошептала Гинта. — Ой, а это кто?

К девушке медленно подошёл золотистый зверь, похожий на сингала, но гораздо крупнее. Его голову и шею украшала роскошная волнистая грива. Зверь сел возле хозяйки и ласково ткнулся мордой ей в плечо. Наверное, он мог убить её одним ударом лапы, но вёл себя кротко, словно ручной гал.

— Эти благородные звери служат правителям и воинам. Кажется, их называют лурдами. Я мало что узнал об этом мире и мало что увидел. Но я увидел ту, из-за которой потом много раз пытался попасть туда опять. И я верю, что скоро мне это удастся.

Яркая картина исчезла. Саннид долго молчал, сцепив свои длинные, узловатые пальцы.

— Ты удивлена? — спросил он наконец.

— Да... Нет... То есть... Но эта девушка... Она ведь уже...

— Разве ты не знаешь, что можно перемещаться не только в пространстве? Я научился делать временной мост. Сначала я просто пытался найти тот мир, но врата его были закрыты для меня. Потом я узнал одну вещь: божественные стражи охотнее открывают врата для тех, кто хочет остаться в их мире навсегда. Я этого и хотел, но Эрса не отпускала меня. Я должен был прожить свой нынешний срок до конца. Здесь. Мы не вправе нарушать равновесие по своей прихоти. Потом я вспомнил почти все свои жизни. Память предков начала просыпаться во мне с пятнадцати лет, а к сорока я вспомнил достаточно и понял, что мне уготован высокий удел. Я отказался от него. Много лет я говорил со звёздами и взывал к богам, что охраняют тот далёкий мир. Они должны пустить меня. Я отказался стать богом.

— Из-за неё?

— Да.

— Но кем ты станешь там, учитель?

— Этого мне знать не дано. Я даже точно не знаю, кто она. Кажется, она дочь правителя. Я был бы счастлив стать хотя бы стражем в её дворце.

— А ты обязательно будешь мужчиной?

— Совсем не обязательно, — печально усмехнулся нумад. — Быть может, мне суждено родиться дочерью последнего бедняка в этой стране. Но я приду к воротам её дворца. Я могу стать её служанкой. А если мне не позволят и этого, я буду приходить к её воротам. И смогу видеть её, когда она будет выезжать из своего замка в окружении свиты.

— Ты согласен даже на это, о мудрый Саннид, которого звёздные боги зовут в свою обитель?

— А разве мало я прошу у них взамен? — строго спросил Саннид. — В том далёком мире живёт моя любовь.

— Но учитель... Ты вспомнишь? Ведь мы приходим в мир бессознательными младенцами.

— Вспомню. Кем бы я ни родился, я вспомню и найду её. Я даже согласен стать тем золотым зверем, что ходит за ней по пятам. Даже деревом, которое растёт в её саду. Я найду её. И я готов заплатить за это любую цену.

За ужином Гинта едва прикоснулась к еде, а ночью, когда спавшая с ней в одной комнате Суана крепко уснула, долго плакала, уткнувшись в маленькую, жёсткую подушку. Саннид... Кто бы мог подумать, что прячется за этой тёмной, застывшей маской! В его жизни не было ни одной женщины. В этой жизни. "Саннид любит только звёзды", — говорят и здесь, и в Ингамарне. "Я никогда и никому этого не показывал..." Неужели она единственная знает его тайну? Почему он раскрыл её именно ей?

Во сне Гинта видела девушку с золотыми волосами, стоящую возле золотого дерева-фонтана. Тонкие сверкающие на солнце струйки с тихим шумом падали на голову и плечи юной воительницы. Воды становилось всё больше и больше. Вскоре многочисленные струи слились в сплошной мощный поток, который почти совсем скрыл девушку.

"Она же захлебнётся, — со страхом подумала Гинта. — Что делать?"

За радужной стеной воды маячила смутная фигурка, и Гинта знала, что должна кого-то спасти. Она зажмурилась и кинулась прямо в водопад, отчаянно работая руками, словно надеясь раздвинуть эти холодные струи. Она шла сквозь воду, а вода всё лилась и лилась сверху, застилая Гинте глаза сверкающей пеленой, но девочка всё же различала впереди удаляющуюся от неё фигурку. Она не могла её как следует разглядеть, но в какое-то мгновение ей показалось, что у девушки уже не светлые, а серебряные волосы. А может, это просто водяные струи?... Да это вовсе и не девушка, а мальчик! Стройный мальчик с серебристо-голубыми волосами. Он стоит в пронизанной солнцем воде и беззвучно смеётся. Гинта не видит его лица, но она знает, что он смеётся. Зачем он заманил её сюда? Зачем? "Только не вздумай искать его среди богов!" — донёсся до неё хриплый, насмешливый голос Акамина.

Проснувшись, она почувствовала холод. За окном шумел дождь. Суана спала, завернувшись в одеяло с головой.

Если любишь человека, можно отказаться стать богом, но что делать человеку, если он любит бога? Быть может, участь Диннары ещё не самая худшая... Гинта, поёживаясь, натянула одеяло на плечи. Какая глупость! Разве можно любить того, кого даже толком не видела? А может, видела, только не в этой жизни... Или вообще не здесь... Звёздные божества иногда возвращаются на землю... От этой мысли Гинте стало ещё холоднее. Она попыталась снова заснуть, но не смогла.

Глава 9. Сан и Тан.

Закончив рассказ о звёздах, Саннид почему-то вернулся к разговору о стихийных духах. Больше всего он говорил о Санте и опять показывал ученикам удивительные лунные пейзажи. Гинта была только рада. Её интересовало всё, что касалось этого загадочного мира, похожего на земной и в то же время совершенно другого, ибо его создавали странные существа, чем-то похожие на людей, но имеющие совсем иную природу. Гинта смотрела на подобия дворцов и башен, украшенные замысловатыми рельефами, и во всех этих изображениях ей чудился некий скрытый смысл. Когда она последний раз играла в лин-лам? Года три назад. Она уже так давно ни во что не играла. Как будто тогда, три года назад, закончилось её детство... В восемь-то лет! Не слишком ли рано?

— Учитель, подожди! — Гинта даже подскочила от волнения. — Пожалуйста, верни то, что сейчас было.

Саннид, не сказав ни слова, выполнил её просьбу. Все смотрели на Гинту с удивлением.

— Вон тот знак я видела на храме Двух Богов! В Мандаваре. Вон, видите? Два соединённых полукруга....

На одной из лунных скал был начертан знак

— А внутри, в самом храме, он нарисован немного иначе. Там углы и прямые линии, вот так!

Гинта провела пальцем в воздухе, словно рисуя фигуру.

— Это над алтарём он так нарисован. А под самым потолком почти так, но там у него между линиями ещё и точки. Дедушка говорит, что это знак вечности. Сокращённое написание древнего слова со значением "вселенная".

— Значит, так пишется Энна? — спросил Харид.

— Сокращённо. Это знак, символ. Боги отняли у людей письмо, и мы не знаем, как это слово пишется полностью, но значение этого символа известно всем. Он тут несколько раз повторяется, смотрите...

— А эта скала похожа на храм! — воскликнул Рувим.

— Да здесь всё на что-то похоже, — небрежно бросила Суана, всем своим видом показывая, что её не больно-то удивишь.

— Четыре линии расходятся в разные стороны, — сказал Саннид. — А между каждыми двумя линиями — пространство, постепенно расширяющееся и ничем не ограниченное. Эти линии можно продолжать до бесконечности, и всё равно со всех сторон будет оставаться открытое пространство.

— А в мандаварском храме между линиями ещё есть какие-то точки, — вспомнила Гинта. — Это ведь тоже что-то означает.

— Безусловно, но смысл древних письмен тёмен для нас. После Великой Войны боги запретили людям передавать знания письменно.

— А у валлонов это делают, — заметила Суана.

— Чего стоят их жалкие знания, — усмехнулся Саннид. — Знания, которыми обладали древние, записаны на древнем языке. Когда-то мудрецы не только говорили, но и писали на танумане. Но эти записи уничтожены, ибо заключённое в них едва не погубило человеческий род. Они стёрты с людской памяти. И вообще отовсюду.

— А может, не отовсюду? — спросила Гинта.

— Может, — промолвил Саннид. — В письменном танумане были слова и символы. Большинство символов — это сокращённые слова. Или начальные знаки каких-либо слов. Мы не знаем, как пишется Энна, но нам известно, что знак на храме Двух Богов — символ Энны.

— Так может быть, этот знак и есть первый в слове Энна, — предположил Самбар.

— Нет, — покачала головой Гинта. — Это не один знак. Мне кажется, этот символ состоит из двух знаков.

— Учитель, если ты не очень устал, покажи мне ещё раз то озеро, — попросила Гинта, оставшись наедине с Саннидом.

Её приятелей куда больше интересовало озеро, что было в ста каптах от дома нумада. День стоял жаркий, и все побежали купаться.

— Ну то, над которым пар поднимается. Я хотела получше рассмотреть кое-что. Там такой знак... Я вспомнила, где я его видела.

— Ну конечно! — воскликнула девочка, внимательно вглядевшись в изображение. — Смотри, учитель! Сейчас пар немного рассеялся, и видно, как этот знак отражается в воде. Получается два разных знака. Тот, который внизу, в воде, написан на статуе черноглазого близнеца. А тот, который на скале... Он мне сразу что-то напомнил, когда ты показывал озеро первый раз, а теперь я увидела изображение и поняла... Может, он был написан на фигуре второго брата, синеглазого, просто не сохранился. Ведь статуи очень древние. Имена ваших близнецов — Сан и Тан...

— Сейчас их имена предпочитают не упоминать, — тихо сказал Саннид. — Во всяком случае, второе.

— Может быть, эти знаки — начальные в их именах! — Гинта была так возбуждена, что едва ли вообще слышала слова учителя.

—

передаёт [с], а его отражение

— [т]. Одно из значений слова сан — "светлый", а тан — "тёмный". Свет противоположен тьме, но они неотделимы друг от друга. Одно — обратная сторона другого. Они противоположны, как... Ну вот как предмет и его отражение в воде. То же самое наоборот... То есть, не совсем так, но... Я, наверное, не могу объяснить, но я, кажется, кое-что поняла. Учитель, ты же видел знак бессмертия на воротах кладбищ...

Гинта взяла кусочек цветного камня и нарисовала на полу фигуру, которую в Сантаре издавна изображали на воротах некрополей, склепов, на могилах и даже на погребальных одеждах:

— Иногда вот здесь рисуют чёрточку. Она как бы разделяет, и получается вот так —

. Один знак — отражение другого. Словно отражение в воде. Или в зеркале, если оно снизу. Имя моего деда Аххан на танумане означает "бессмертный". А — это отрицание, после начального [а] звук часто удваивается, хан — это "смерть". Может быть, нижний знак

— [х], а верхний

— [г]? Возможно,

— начальный знак слова гин "жизнь"!

— Возможно, — согласился Саннид, внимательно глядя на возбуждённое, разрумянившееся лицо Гинты.

— Скорее всего, так и есть... Учитель, а откуда там, на Санте, знаки древнего письма? Это тоже работа стихийных духов?

— Наверное. Ведь часть саннэфов — это те, что когда-то жили на Эрсе, только они не были людьми. В их памяти много земных впечатлений. И они творят у себя мир, внешне похожий на наш. Их нум ещё не оформился окончательно, но творить, подражая, не так уж и сложно. Они создают из имеющегося у них материала некое подобие того, что есть на Эрсе. В том числе и что-то вроде наших построек. И наносят на них узоры и надписи, которые видели здесь.

— Значит, там могли сохраниться древние письмена! На Санте их никто не уничтожал. Там столько всяких странных изображений. Только как в них разобраться? Многое похоже просто на узоры, но ведь мы не всегда можем понять, где просто узор, а где...

— ... а где символ или, к примеру, запись о каком-нибудь событии, — договорил за ученицу Саннид. — Каждая линия что-то означает. У нас в Сантаре знания передаются из уст в уста, но для деловых нужд, для забавы или для записи семейных преданий выдумали новое письмо. Письмо-рисунок, письмо-узор. У нас не только в каждом мине, у нас чуть ли не в каждой семье своё собственное письмо. Но иногда мы угадываем, что хотел сказать своими рисунками даже совершенно незнакомый нам человек. Бывает, мы угадываем, даже если он постарался затемнить смысл изображённого, сделать его непонятным для большинства. Именно поэтому все древние записи были уничтожены. Всегда может найтись человек, который сумеет в них разобраться. Например, тот, кто в детстве отличался в игре лин-лам. Я никогда не был в ней удачлив. Одно время я пытался разобраться в рисунках и знаках, которые видел на Санте. Ничего не вышло. Не помогла даже память о прошлых жизнях. Ни в одной из них я не знал древнего письма... А может, и знал, просто не могу вспомнить. А вот ты... Сотни людей видят странный знак на воротах кладбищ, но, насколько мне известно, ещё никого не осеняла такая догадка.

— Мне помогло отражение в озере.

— Озеро появилось недавно, — Саннид нахмурился и немного помолчал. — А рисунок на скале и того позже. Три тигма назад, когда образовалось озеро, его ещё не было.

— Учитель, а твоя нафф ничего не помнит из тех жизней, что ты прожил до Великой Войны?

— Почти ничего. И смутно. Как сон младенца. После Великой Войны боги многое стёрли в людской памяти. Наверное, знаки древнего письма не похожи на рисунки. Ты видела, как пишут валлоны? Знаки их письма просты и лаконичны, они легко запоминаются, но уловить связь между изображением и смыслом очень трудно. Валлоны называют свои знаки буквами. Каждый знак — буква.

— Буква, — повторила Гинта. — Значит, несколько букв мне уже известно... Видимо, придумывая буквы, наши предки использовали принцип зеркального отражения.

— Похоже, что так, — кивнул Саннид. — Насколько я знаю, в древности каждое понятие и каждая вещь на письме обозначались и словом, и символом. Символ — это либо первая буква слова, либо сокращённое слово. Знаки, которые ты увидела на скале и на статуе, — или буквы, или сокращённые слова. Возможно, иногда сперва возникал символ, а потом слово.

— Мне кажется, это буквы, — задумчиво произнесла Гинта. — Выходит, если надо изобразить на письме какие-то две совершенно противоположные вещи... ну, как, например, свет и тьма, то можно сделать так... Чтобы обозначить что-то противоположное, можно взять тот же знак, только в перевёрнутом виде. Свет и тьма, жизнь и смерть... А потом знак становится первой буквой слова, которое называет это понятие! Да-да, сначала появились символы, а потом слова. У меня такое чувство, что я это знала, но забыла. А связь между древним знаком и его смыслом уловить можно. Мне кажется, вот этот знак, вернее, эта буква

, которая передаёт звук [с], какая-то светлая. Она как распустившийся цветок... Или факел! Или фонарь с двумя головками — такие обычно на дорогах ставят. Буква

выглядит мрачнее, поникшая какая-то, словно растение без света. А вот этот знак, с которого начинается слово смерть —

Правда, он похож на перевёрнутого верх ногами человечка? А этот...

— человек, стоящий на земле, живой. Гин — "жизнь", гинн — "живой, живое, живая плоть, тело". И всё это от ги "жить".

— А ты уверена, что всё истолковала верно?

— Почти. Не знаю, учитель, но мне почему-то кажется, что всё именно так и есть. Дедушка считает, что древние письмена вполне могли сохраниться и здесь, на Эрсе. Может, в тех разрушенных городах западной пустыни. Ведь спустя тысячу лет после Великой Войны один человек всё же умудрился узнать заклинание, которое заключает душу в камень. Кажется, этот Кинвар был родом из Улламарны...

— Да. Он считал себя потомком одного могущественного клана белых колдунов, некогда живших в древней Уллатаме. Так назывался самый дальний западный город. Самый дальний отсюда и самый ближний к царству Маррона. Белые колдуны ещё задолго до Великой Войны внушали страх и детям воды, и детям земли. Известно, что Кинвар ходил на запад. Он побывал на руинах Уллатамы. Говорят, он нашёл там какие-то полуобгоревшие записи, но, выучив заклинание, он их уничтожил. Кинвар хотел быть единственным обладателем этой страшной тайны. Он мечтал о могуществе, но стал лишь жертвой своего тщеславия. Вроде бы, он сумел сделать одного маррунга, но справиться с ним не сумел, а как освободить нафф из камня, не знал. Говорят, этот маррунг и убил его.

— А куда он потом делся, этот маррунг?

— Не знаю. Заключённая в нём нафф уснула, так что, где бы ни находилась эта статуя, она больше не опасна. А некоторые считают, что всё это выдумки, что Кинвару так и не удалось сделать маррунга.

— А древняя Уллатама... Я слышала, с этим городом связано одно пророчество. Над родом правителей Улламарны издавна тяготеет проклятие. Кто-то из потомков Уллавина ранил любимого сингала Гинтры. Потомки Уллавина до сих пор правят в Улламарне. Акамин — последний из них, если, конечно, Диннара нет в живых... Пророчество гласит: конец проклятию будет положен, когда зверь богини разрушит Белый город и сотрёт его с лица земли, а между Уллатамой и Сингатамой проступят кровавые следы. Раненый зверь бежал там, истекая кровью. Потом он лишился сил и упал, а один молодой охотник нашёл его и вылечил. Богиня Санта явилась к юноше поблагодарить его за заботу об её любимце и... В общем, она родила ему сына, которого назвали Саннар. Он основал город Сингатама и был первым сантарийским царём. Этот Саннар — мой дальний-дальний родич. Последним сантарийским царём был потомок Саннара Таункар, а основатель нашей династии Диннувир приходился ему побочным сыном. Учитель, я не понимаю... Древняя Уллатама разрушена во время Великой Войны, а проклятие по-прежнему тяготеет над родом Уллавина. На Белый замок вечно обрушиваются всякие несчастья, а то, что случилось с Диннарой, просто ужас. Это потому, что город был разрушен людьми, а не зверем богини? Значит, конца этому проклятию не будет, пока род Уллавина не прекратит своё существование?

— Белый город разрушен, но он ещё не стёрт с лица земли, — заметил Саннид. — Во время войны он пострадал гораздо меньше, чем Сингатама и другие западные города.

— Остаётся только ждать, когда явится зверь богини и доведёт дело до конца, — засмеялась Гинта.

— Но он может явиться слишком поздно, — добавила она уже серьёзно. — Род Уллавина угасает.

— Я думаю, он явится, когда нужно, — внимательно глядя на Гинту, промолвил Саннид. — Всему своё время. Кстати, вторая часть пророчества, которую мало кто знает, гласит: зверь богини придёт не раньше, чем в пустыне вырастут любимые цветы богини. Дитя моё, почему тебя так интересуют древние письмена?

— А это плохо? Ты считаешь, боги разгневаются на меня? Я совсем не хочу той власти над людьми, о которой мечтал Кинвар. Но может, записи древних, если какие-нибудь из них сохранились, содержат очень ценные сведения.

— Недостаток знания часто приносит вред, но далеко не всякие знания приносят пользу. Древние знали больше нас и к чему пришли?

— По-моему, дело не в том, что они слишком много знали, а в том, что среди них было много злых людей, и они взяли верх.

— Таких и сейчас хватает, — вздохнул Саннид. — И не всегда знаешь, что от кого ждать. Мой брат... Он был способнее меня...

Старый нумад немного помолчал, потом поднял на Гинту свои звёздно-синие глаза, и девочка вспомнила статуи на границе. Два брата-близнеца. Сан и Тан.

— Ты как-то спрашивала меня, был ли кто-нибудь из амнитанов на Танхаре. Многие ученики задавали мне этот вопрос, и каждый раз я уходил от ответа. Но тебе, внучка Аххана, отвечу. Я знал человека, который достиг Чёрной ангамы. Он давно уже покинул Эрсу, но он жив. Его плотное тело истлело в могиле, его нао превратилось в танн. Я говорю о своём брате-близнеце. Его таннаф живёт на Танхаре. Ты же знаешь, что такое таннаф?

— Знаю. Соединение нао и нафф без плотного тела — это нафао, а соединение нафф и танн — это таннаф. Или танх.

— Да, в народе таннафов обычно называют танхами, живыми тенями. Удачное название. Мы, нумады, всё чаще и чаще пользуемся им.

— Твой брат стал танхом? — с ужасом спросила Гинта. — Он служит Танхаронну?

— Танхаронну служат многие, — усмехнулся Саннид. — Для этого необязательно быть танхом. Мой брат Равид слишком рано обнаружил способности к таннуму, раньше меня. Мы были очень похожи, отличались друг от друга только цветом глаз — у Равида они были тёмно-карие. Помню, в детстве... Один человек в шутку назвал нас именами божественных близнецов — Сан и Тан. И сказал, что, наверное, легендарные братья решили снова явиться в человеческом обличье. Наша мать испугалась, а отец ужасно рассердился. Тот человек больше у нас не появлялся, а Равиду понравилось это сравнение. Он даже просил, чтобы его называли Таннид. Говорил: "Это нечестно. Саннида назвали в честь полубога, а меня не хотят. Зовите уж нас Саннид и Таннид — "маленький Сан" и "маленький Тан". Отец его тогда отругал. Он сказал ему: "Назвать в честь доброго божества — это одно, а в честь злого — совсем другое, и лучше этого не делать". А брат рассмеялся: "Чего бы стоили добрые боги, если бы не было злых?" Он был очень умён для своих лет. И память предков пробудилась в нём раньше, чем во мне. Он тоже должен был стать богом. И он стал им. Мой брат ушёл, когда нам было по двадцать пять. Незадолго до этого он сказал: "Мне надоела земная жизнь. Надоело смотреть, как все эти несчастные создания ходят по замкнутому кругу. Люди сроду не признаются, что зашли в тупик. Иногда им нужна хорошая встряска, чтобы они опомнились и зашевелились. И попробовали найти выход".

— Какая ещё встряска? — нахмурилась Гинта. — И при чём тут тупик? Не понимаю...

— Я не хочу объяснять тебе то, что ты должна понять сама, если не сейчас, то немного позже. А пока просто запомни слова моего брата.

— Учитель, а он рассказывал тебе о Танхаре? Что это за ангама?

— Она состоит из вещества марр.

— Значит, это каменная ангама?

— Камень не целиком состоит из марр, он содержит это вещество. И больше всего содержание марр в камнях Западной пустыни.

— В царстве Маррона?

— Да. В царстве бесплодия и смерти. Марр — мёртвая материя, которая стремится к вечному существованию за счёт чьих-то жизней. Именно марр удерживает в камне нафф, и высвободить душу из камня невозможно.

— Совсем-совсем невозможно?

— Это умел только Тунгар, величайший из белых колдунов древней Уллатамы. Он мог войти в камень и выйти из него, но как он это делал, сейчас никто не знает.

— Кроме самого Тунгара, — заметила Гинта. — Ведь говорят, что он до сих пор жив, если это, конечно, можно назвать жизнью. Его плотное тело истлело, но его нафао пребывает в холодных пещерах Ханнума. Боги наказали его, навеки поселив в церстве мёртвых и лишив возможности получить новое воплощение.

— Так-то оно так, — усмехнулся Саннид. — Но хотел бы я видеть того, кто осмелится туда спуститься и попросить у Ханнума разрешения поговорить с Тунгаром.

— А почему Танхар называют ангамой теней?

— Потому что её населяют те, кого называют танхами или таннафами. Больше я ничего не знаю о Танхаре. В детстве и юности мы с братом были дружны, но последние пять лет его пребывания в этом мире не очень-то ладили. Мне тяжело говорить о своём брате, и всё же я не могу уйти, не поделившись с кем-нибудь одной догадкой. Видишь ли, среди танхов есть и очень могущественные демоны... Тебя никогда не удивляло, что деревья вирны и птиц вангов называют танхами, живыми тенями? Ведь они имеют плотные тела. А танх или таннаф — это соединение тени (танн) и души (нафф), то есть создание, не имеющее плотного тела. Надеюсь, ты понимаешь, что танн, которое поглощает нао, имеет иную природу, чем обычная тень, которую в солнечные дни отбрасывают все существа и предметы. И всё же вирны и вангов не случайно называют танхами. А почему — я сейчас объясню. Стать танхом может только человек. Причём некоторые становятся таковыми не по своей воле. Есть танхи, которые могут вселиться в чужое плотное тело, вытеснив оттуда нафф. Это очень трудно, поэтому на такое способны лишь немногие демоны. Нафф растения слабее, чем нафф животного, так что в вирновых рощах достаточно деревьев, в которые вселились танхи. А ванга, у которого вместо птичьей души душа злого демона, бывшего некогда человеком, встретишь нечасто.

— Так вот почему эти птицы умеют разговаривать! — воскликнула Гинта.

— Да. Не все, конечно, а только те, что когда-то были людьми, а потом стали танхами и вселились в тела птиц. И танхи-растения умеют разговаривать. Чёрные тиумиды гадают по шелесту священных деревьев, ты ведь наверняка слышала об этом. Когда танхи-вирны шелестят на ветру, это похоже на человеческий шёпот, и можно разобрать кое-какие слова.

— Но зачем они вселяются в растения и птиц?

— Зачем? Чтобы влиять на людей и на ход земных событий. И потом... В прошлом они сами были людьми, имели плотные тела. Иногда им хочется обрести их вновь. Хотя бы даже тела растений или животных.

— Жить птицей — ещё ладно, — подумав, сказала Гинта. — Летать — это здорово. Но деревом...

— Если тёмному демону надоело древесное существование, он всегда может покинуть дерево, но такой вирн обычно сразу погибает и засыхает.

— А ты можешь отличить обычный вирн от танха? Или обыкновенного ванга от того, в которого вселился демон?

— Честно говоря, я никогда не пробовал. Чёрные тиумиды это умеют. Они общаются с танхами. И мой брат явно общался с ними.

— А тёмные демоны вселяются только в вирны и вангов?

— Это дерево и эта птица посвящены Танхаронну. На другие растения и прочих животных он не посягает. У богов свои правила, которые они не смеют нарушать. Но самое страшное то, что танхи могут вселяться и в людей. На такое способны только высшие из тёмных демонов, ведь нафф человека сильна, и вытеснить её очень трудно. Это можно сделать, когда человек при смерти. Нафф покидает его, нао слабеет и тоже отделяется от плотного тела, а таннаф входит в него.

— Но если тело нежизнеспособно...

— Тёмный демон, который вселился в умирающего человека, способен какое-то время поддерживать его жизненную силу. И даже довольно долгое время — год, полтора.

— А потом?

— Потом танх оставляет тело, и оно тут же начинает разлагаться. Но находясь в человеческом теле, тёмный демон может многое успеть. Ты же знаешь, людям мы верим больше, чем богам. Да, мы признаём, что боги мудрее, сильнее, но любим-то мы людей, а не богов.

— А это может оказаться бог в человеческом обличье... Как ты думаешь, учитель, к Диннаре действительно явился Танхаронн?

— Диннара мечтала стать возлюбленной Танхаронна и родить от него сына, который будет властелином мира. Возможно, рождённый ею сын и способен обрести большую власть над людьми, но тот, от кого она его родила, — не владыка тьмы. Танхаронн — один из первых богов. Он слишком велик, чтобы сходиться со смертной женщиной. Тот, кто явился к Диннаре, не был человеком, но не был и Танхаронном.

— Ты думаешь, это был один из высших танхов? Могущественный тёмный демон, способный вселяться в тело человека? И каким же должен быть его сын?

— Внешне он должен походить на своих земных родителей, от чресл которых был зачат. Но обычным человеком он не будет. Ведь это всё равно дитя божества. Бог использовал человеческое тело, чтобы зачать своего сына, но он вложил в него частицу своей божественной силы.

— Но ведь Диннар и внешне отличался от других.

— Да. Божество, вселившееся в смертное тело, не могло не преобразить его и внешне. Хотя бы в какой-то степени. И на облике ребёнка должен быть отпечаток божественности.

— Учитель, а ты видел этого Диннара?

— Видел. Ты, наверное, хочешь спросить, не похож ли он на моего брата? Нет, не похож. Во всяком случае, на такого, каким я его помню. Тот, кто взял себе имя Таннид, давно уже не человек. Понимаешь, сходство с божественным отцом — не то, что сходство с отцом человеческим.

— Да, конечно, но... Ты думаешь, что...

Гинта смутилась и замолчала.

— Я не знаю, кто из тёмных демонов овладел аттаной Диннарой, но почему я думаю о своём брате... Достаточно уже того, что я рассказал. И ещё... Есть одно пророчество. В детстве мы с Равидом ходили в святилище Саггана. В то самое, где сейчас хозяйничает твой друг Сагаран. Хотели погадать о своих будущих невестах. Ты же знаешь, у нас в Улламарне за такими предсказаниями ходят в храмы огня. Мы это скорее ради забавы затеяли, но тиумид Вазис отнёсся к нашей просьбе серьёзно. Он взял у нас по пряди волос и велел прийти на следующий день. А когда мы пришли за ответом, сказал, что каждый из нас полюбит дочь правителя. И обоим будет трудно соединиться со своими возлюбленными, ибо мы и они будем принадлежать к разным мирам. Предсказание сбылось. Та, которую я люблю, живёт на другой ангаме, а Диннара... Она родилась, когда мой брат уже покинул этот мир, следовательно между ними возникла та же преграда.

— А как он увидел её?

— В этом как раз нет ничего удивительного. Танхи преодолевают любые расстояния и появляются в разных мирах. Думаю, он время от времени прилетал на свою родную ангаму. А увидев и полюбив Диннару, пожелал сойтись с ней, но для этого ему надо было обрести плотное тело. Причём тело человека. А это, как я уже говорил, очень трудно. Не всякий танх способен заполучить хотя бы даже тело дерева или птицы, а уж человека... Помню, в школе нумадов нам говорили, что на Эрсе был только один тёмный демон в человеческом обличье. Давно, ещё до Великой Войны. Но тому демону не удалось оставить здесь своего сына.

— Выходит, этому удалось...

— Не знаю, — покачал головой Саннид. — Возможно, это всего лишь мои домыслы, но такое вполне могло случиться.

— Он мог бы найти и другой способ соединиться со своей любимой, — сказала Гинта. — Ведь ты же нашёл, хотя ангама, где живёт та девушка, очень далеко.

— Наверное, он мог бы найти и другой способ, но он выбрал именно этот. Если всё было именно так, как я предполагаю. Может быть, дело тут не только в девушке. Мы тогда и не думали относиться к предсказанию Вазиса серьёзно, а поступив в школу нумадов, и вовсе о нём забыли. У нумадов обычно не бывает ни невест, ни жён. Позже я узнал: все пророчества Вазиса сбываются. И вспомнил о том, что он предсказал мне и брату.

— Учитель, а я слышала, танхи появляются среди людей и говорят с ними. Но если история Эрсы знает только один случай, когда танх воплотился в человека... Вернее, два, если то же самое сделал твой брат... Как говорят с людьми танхи, не имеющие человеческих тел?

— Представь себе, что ты в темноте встречаешь кого-то, закутанного в длинное одеяние. Танх — бесплотное создание, но не совсем чтобы бестелесное. Это нафф в соединении с тонким телом и анх. Благодаря анх он может воздействовать на материю. Танху ничего не стоит придать ткани очертания человеческого тела — якобы под одеждой что-то есть.

— Понятно, а голос...

— Звуками танхи владеют прекрасно. Они умеют имитировать голоса, извлекая звуки из пространства. Оно обычно полно самых разнообразных звуков, и танхи умеют ловить их и играть ими, как музыканты перебирают струны зинданы. Голоса у танхов странные, обычно глухие и шелестящие, похожие на шум листвы. Но ведь у людей тоже бывают странные голоса, так что можно и не понять, с человеком ты говоришь или с танхом.

— А предсказания часто сбываются?

— Смотря кто предсказывает. В любом деле есть хорошие и плохие мастера, а есть и шарлатаны. Вазис считался самым лучшим из огненных предсказателей. Но служителям Саггана доступна только область любви, ибо в ней господствует стихия огня. Поэтому мы не называем таких предсказателей инкарнами. Нумадами-инкарнами обычно становятся служители Камы, которым подвластна стихия воды. И ещё... Чёрных тиумидов не принято называть нумадами, но кое-кто из них тоже умеет заглядывать в прошлое и в будущее.

— А у нумадов-инкарнов есть ученики? Я не помню, чтобы дед посылал кого-нибудь к инкарне Айданге, как он постоянно посылает мангартов к нумадам-амнитанам.

— Способности к инкарнату — большая редкость. Думаю, в Сантаре сейчас нет достойных преемников Айданги. Ей некого учить. А чёрные тиумиды держатся особняком, да и мало кому хочется иметь с ними дело.

— Учитель, а мне иногда снится что-нибудь и... Иногда даже сбывается.

— Вещие сны бывают почти у всех, дитя моё. У одних чаще, у других реже. Боги и духи иногда предупреждают нас о чём-нибудь. Или просто играют с нами. Нам изредка посылают вещие сны и предзнаменования, а инкарн сам вызывает картины и образы будущего, а если надо, и прошлого. Время в какой-то степени подвластно ему. Иначе говоря, он сам может входить туда, куда некоторым из нас лишь изредка позволяют заглянуть. Не огорчайся, что у тебя нет дара предсказателя. Это тяжёлая ноша. Боги и так щедро одарили тебя.

— Я хотела бы встретиться с Айдангой. Надо будет съездить в Хаюганну и попробовать отыскать её. И... Если ты не возражаешь, я хотела бы иногда навещать тебя.

— Я не возражаю, — улыбнулся Саннид. — Но не удивляйся, если, приехав сюда через несколько дней, ты не застанешь меня в этом мире.

Гинту поразило, насколько спокойно и даже как-то обыденно Саннид говорит о своём уходе. Словно бы догадавшись, о чём она думает, старый нумад улыбнулся. Так странно было видеть на его лице улыбку. Гинта вдруг поняла, что ему нелегко покидать эту землю.

— Может быть, ты когда-нибудь вернёшься.

— Может быть. Мы ещё встретимся с тобой. Здесь или на другой ангаме. Не грусти, аттана Гинта. Помни, что мы бессмертны.

Гинта действительно не успела навестить Саннида. Он покинул Эрсу вскоре после того, как шестеро учеников Аххана вернулись в Ингатам. Дед звал Гинту на погребение. Она отказалась.

— Я потом съезжу на его могилу. Одна, — сказала девочка и отвернулась.

— Говорят, вы с Саннидом подружились, — в голосе деда прозвучало удивление. — Он слыл таким нелюдимым. Многие считали его самым холодным и бесстрастным человеком на свете. Даже его ученики-амнитаны.

— Наверное, те, кто так считал, понятия не имеют о подлинной страсти, — усмехнулась Гинта. — Саннид простился со мной, когда мы с ним последний раз разговаривали. Хороните его тело без меня. А его нафф... Она уже далеко. Ему уже ничего от нас не надо.

— Значит, он ушёл отсюда совсем? Что ж, я так и думал.

Саннида похоронили в самом древнем некрополе Улламарны у подножия горы Тааран. Хоронить возле гор — давний сантарийский обычай, ведь царство Ханнума в нижних пещерах хребта. Впрочем, кладбища были везде — и посреди лесов, и на равнинах. Где угодно, только не возле озёр и рек — слишком уж боялись в Сантаре водяных богов.

Иногда особо почитаемых людей хоронили около святилищ и храмов. Гинта часто бывала с дедом на могиле Диннувира, которая находилась на священном участке между храмом Гины и святилищем Двух Богов. Надгробие в виде украшенной орнаментом пирамиды из тёмно-лилового с голубыми вкраплениями диурина всегда сияло чистотой — служители Гины мыли его чуть ли не каждый день. Это был старый диурин. Такой обычно не растёт. Этот тоже не рос. До недавнего времени. Года полтора-два назад некоторым стало казаться, что надгробие слегка изменило очертания. Теперь это замечали все. Люди кланялись могиле великого нумада в священном трепете. Поползли слухи о том, что якобы сбывается древнее пророчество, а какое — точно не знал никто. Одни говорили, что, если диурин на могиле Диннувира снова начнёт расти, значит на землю пришёл какой-то бог. Другие твердили: нет, это значит, что сам Диннувир опять появился среди людей.

— Наверное, это одно и то же, — сказала Гинта деду. — Ведь считается, что великий Диннувир стал богом и пребывает на какой-нибудь далёкой ангаме или звезде. Но высшие существа иногда возвращаются к людям. Я думаю, он снова родился на Эрсе, и сейчас где-нибудь подрастает ребёнок...

— А я думаю, это просто чьи-то фокусы с нигмой, — нахмурился дед. — У нас тут многие умеют растить диурин. Старый камень тоже можно вырастить, если хорошо постараться.

Гинта не стала спорить. Скорее всего, дед прав. Колдуны и тиумиды, среди которых, кстати, довольно много колдунов, иногда морочат людям головы. А Диннувир... Если бы он пожелал вернуться в этот мир, то предпочёл бы воплотиться в ком-нибудь из своих прямых потомков.

Часть III. ЛЕТО.

Глава 1. Абинта.

Деревья уже давно отцвели, только у зуннов среди фиолетовой листвы ещё кое-где вспыхивали красные звёздочки. Зато плоды, нарождающиеся на месте сорванных, становились всё крупнее и сочнее. Начиналось лето — самое длинное время цикла. Время плодов. Пора изобилия.

Белые листья лундов приобрели серебристо-серый оттенок и, окончательно затвердев, звенели на ветру так, словно и впрямь были сделаны из тонких пластинок серебра. Облетевшие заросли сарана потемнели и выглядели мрачновато, а саддуговые деревья дружно сменили светлый зеленоватый наряд на ярко-жёлтый. Гинте казалось, что краски слегка утратили свою свежесть и прозрачность, зато стали ярче, насыщеннее и глубже.

Праздник начала лета в Сантаре отмечали, когда распускались первые эринны — солнечные цветы. Огромные, в человеческий рост и даже выше, они имели круглые белые серединки и нежно-голубые лепестки — светлые, но удивительно яркие. Они горели среди сочной летней зелени, как маленькие солнца. А вечером, когда настоящее солнце тускнело, а вокруг сгущались тени, они словно вбирали в себя последние лучи его света, становились ярче, и после заката в зеленоватых сумерках ещё какое-то время нежно пламенели светло-голубые факелы.

Гинта иногда бегала по вечерам к храму Эйрина — полюбоваться на растущие вокруг него эринны, пока они не закрылись на ночь. Солнечные цветы ещё издали чётко вырисовывались на фоне изящного белого строения с высокими серебряными дверями и голубым диуриновым рельефом, опоясывающем его под самой кровлей. На вершине конусовидной серебряной крыши красовался шар из голубого диурина, который, отражая солнечный свет, сиял так, что был видел из Улламарны и Лаутамы. Храм Эйрина стоял на возвышении. Перед фасадом был разбит цветник, чуть пониже находилась площадка для танцев, а с трёх сторон здание окружала роща из лундов, акав и гигантских эриннов. Все нигматы Ингамарны, в том числе и ученики Аххана, приходили сюда, чтобы помочь тиумидам растить священные цветы солнечного бога. Иные были высотой с небольшие деревья. Гинта любила бродить по храмовой роще, где среди синеватой листвы акав и серебристых лундовых крон качались дивные светло-голубые цветы с лепестками размером в полкапта. Особенно красиво здесь было перед закатом. Диуриновый шар на крыше заливал всю округу волшебным светом, в синем сумраке мерцала серебристая листва лундов и яркими звёздами пылали эринны, призрачно-белый храм словно отрывался от земли, устремлённый вверх своим сверкающим серебряным куполом, а огромный глаз над входом, казалось, оживал. Вирилловая радужная оболочка, оттенённая матово светящимся хальционом, наливалась глубокой, сумрачной голубизной. Этот глаз всё видел, и ничто не могло укрыться от его цепкого, пронзительного взгляда. Днём он тоже смотрел, но как-то спокойно, едва ли не равнодушно. Днём Эйрин бодрствует, а ночью засыпает, но видно, не зря говорят, что чудотворная сила солнца увеличивается на рассвете и на закате. И на закате она опасна. Граница дня и ночи — загадочное время. Обыденное погружается в тень, а иллюзия обретает реальность, как будто последний взгляд божества снимает с мира некое заклятие.

Когда-то возле храма яркой луны выращивали огромные санты. Теперь их нет. Неужели настанет время, когда исчезнут и эринны? Гинта неизменно задумывалась об этом в час заката, когда смотрела на сияющие в сумерках голубые цветы. Она смотрела на цветы, а глаз смотрел на неё. Смотрел и вопрошал. Потом на землю спускалась ночь, только эринны ещё какое-то время светились в темноте, как светятся в ворохе пепла тлеющие угольки — остатки догоревшего костра. Гинте казалось, что тьма наступает, когда закрывается глаз, хотя она ещё в раннем детстве прекрасно знала — после захода солнца он просто тонет во мраке, как и диуриновый рельеф, и шар на крыше храма... А может, истинно как раз то, что ей кажется? Мир исчезает, когда смыкается око божества. Когда же оно открывается, всё возникает вновь. Сколько длится ночь бога? Шесть часов? Два тигма? Или миллионы лет, предшествовавшие процессу творения, который начался, когда отверзлось око божества и первый луч света — его взгляд — упал на тёмные воды. Сколько длится ночь бога? Столько, сколько он хочет. Он может длить её до бесконечности. Какая ему разница — день, год или тысяча лет... Само время подвластно ему. Он может уснуть надолго. На целую вечность. А потом начать всё снова. Но тогда всё будет иначе. А Гинте хотелось, чтобы всё было так, как есть. Чтобы каждое утро божественное око открывалось и дарило свет именно этому миру. Ведь этот мир ещё молод. И очень красив. И не стоит его ломать, как ваятель ломает неудавшуюся фигурку, превращая её в бесформенный комок глины, из которого можно сделать что-нибудь другое.

Иногда в безлунные ночи её мучили кошмары. Мрак сгущался и превращался в огромную чёрную руку. Эта рука была невидима в темноте, но Гинта чувствовала, что она тянется к ней. Или к замку... Или к Сантаре? Огромная безжалостная рука тянулась из тёмных глубин Энны. Ещё немного — и она сомкнёт свои пальцы на Эрсе, превратив её в бесформенный комок материи...

В такие ночи Гинта боялась, что утро не наступит и следующего дня не будет. Она вылезала из постели, поднималась на верхнюю террасу замка и смотрела в тёмное небо до тех пор, пока не загорался голубой диуриновый шар на крыше храма Эйрина. По утрам первые лучи света падали сразу не него, поэтому искусственное солнце появлялось над Ингамарной немного раньше настоящего.

Однажды Гинта специально встала ночью и прибежала к солнечному храму, чтобы увидеть его на рассвете. Всё вокруг ещё было окутано мраком, когда в тёмно-лиловом небе неожиданно вспыхнул ярко-голубой шар. Куполообразная крыша, высокая дверь и кроны лундов сразу засияли чистым серебром. Само здание пока смутно белело в полутьме, ожил только диуриновый рельеф, а мгновение спустя и глаз над входом. Словно поднялось невидимое веко — и огромный глаз уставился на Гинту, оцепеневшую у подножия холма. На площади перед храмом тиумиды запели торжественную песнь в честь пробудившегося бога, а Гинте казалось, что божественное око смотрит поверх всех этих фигурок в светло-голубых одеяниях прямо на неё. Утренний ветер пролетел по священной роще, и в тихом, звенящем шуме деревьев Гинте почудился не то вздох, не то зов: "Э-э-й... э-э-й-рр..." Девочка вздрогнула от странного ощущения, которое уже однажды испытала а святилище Лиллы. Эйр— — это зов. И должен быть ответ. Если она найдёт ответ, она что-то поймёт. Но что?

— Дедушка, а ты уверен, что солнечного бога зовут Эйрин? Ты уверен, что это правильно?

Старый Аххан смотрел на внучку с изумлением.

— Ну, если хочешь, называй его Эрин, по-валлонски...

— Думаю, это тоже неверно.

— Я тебя не понимаю, — растерялся дед.

Гинта и сама себя не понимала. Она время от времени ездила в Мандавару, в валлонский храм, где подолгу изучала изображения солнечного бога. До чего же он походил на линнов с настенных росписей самых древних святилищ. Почти во всех храмах воды и Лилла, и линны, несмотря на светлую кожу и светло-голубые глаза, напоминали сантарийцев. Большинство художников и ваятелей изображали их с раскосыми глазами и чуть заострёнными подбородками. Такая уж у людей привычка — рисовать и лепить богов с себя и своих соплеменников. И только в самых древних храмах линны были похожи на валлонов. Мастер Гессамин считал такое изображение водяных богов единственно правильным. Давным-давно, до Великой Войны, два племени дружили. И валлары беспрепятственно ездили сюда из своей далёкой страны за горами. Валлары... Валлоны... Дети воды. Некоторые даже селились здесь. И строили храмы. Святилище на берегу Наугинзы построил Вальгам, друг Диннувира. И украсили его валлонские мастера. Или валларские, как говорили раньше. Из таких древних святилищ, построенных до Великой Войны, в Ингамарне сохранилось только два — на берегу Наугинзы и в Тахабане, возле озера Ульвалан. Но если первое по настоянию Гинты привели в порядок, то второе имело весьма плачевный вид. Забросили его потому, что река, на берегу которой оно находилось, пересохла, а храмы воды, как известно, должны стоять возле водоёмов. Когда-то здесь была довольно большая река, впадающая в озеро. Лет пятьсот назад она окончательно высохла, и святилище решили перенести к озеру. Оно изрядно обмелело, но всё же не высыхало — его питала какая-то подземная жила. Сейчас оно скорее напоминало болото, поросшее высоко белой травой — ульвой. Она и дала название озеру, ведь в переводе с древнего языка ульва и есть "белая трава".

Святилище на берегу Ульвалана было копией старого, которое до сих пор одиноко стояло возле сухого русла, заросшего травой и низким кустарником. Расписывая стены нового святилища, мастера следовали древнему образцу, и линны на их фресках тоже походили на валлонов. Гинта специально съездила в Тахабану, чтобы посмотреть на обе постройки и сравнить их.

— Говорят, то, старое, строили ещё сами валлоны, — сказал ей тиумид Маган.

Когда-то он служил Эйрину, а его жена Хима — Санте. Много лет назад супруги потеряли сына, а потом оказалось, что больше им не суждено иметь детей. По сантарийским обычаям такие люди не могли служить богам плодородия. Маган и Хима уже давно присматривали за святилищем Лиллы, а жили они в селении недалеко от Ульвалана.

Гинта подружилась со стариками и стала время от времени навещать их, тем более что у Магана побаливала спина. Супруги с удивлением смотрели на юную аттану, пожелавшую служить водяным богам. Их, конечно, тоже никто не заставлял, но если бы не печальное стечение обстоятельств, они бы сроду не надели эти серебристо-белые одеяния. Так уж повелось, что водяными тиумидами в Сантаре становились всё больше неудачники.

— Этому святилищу почти пятьсот лет, — сказал Маган. — а тому, старому, не меньше трёх тысячелетий. Снаружи-то оно уж ни на что не похоже, а внутри... По-моему, росписи неплохо сохранились.

— Да, — согласилась Гинта. — У древних валлонов были хорошие краски. Не хуже наших...

— Ну, это ещё неизвестно, кто его расписывал, — недовольно заметила Хима. — Я слыхала, дети земли и тогда считались самыми искусными мастерами, и дети воды приглашали их расписывать храмы. А то, что линны на валлонов похожи, так ведь они тоже дети воды, только они к тому же ещё и боги. И зря их сейчас рисуют похожими на нас. Это неправильно.

— А ты их когда-нибудь видела? — спросила Гинта.

— Нет, — вздохнула старуха. — Даже во сне ни разу не являлись. Не любят они нас, хоть мы им и служим.

"Так ведь вы их тоже не любите, — подумала Гинта. — И боитесь".

Но вслух она ничего не сказала. Ей было жаль этих стариков, доживающих свои дни в одиночестве, в то время как другие радуются внукам. Гинту они явно считали чудачкой. Впрочем, это не мешало им относиться к ней с искренним уважением — и как к будущей минаттане, и как к искусной целительнице.

Вскоре после возвращения из Улламарны Гинта и пятеро её приятелей, с которыми она занималась у Саннида, перешли в абинты. В Ингатаме она появлялась редко, главным образом, чтобы навестить няню. Таома была единственным человеком, которого Гинта не могла убедить в том, что она, по сути, уже не ребёнок. Да и стоило ли её в этом убеждать? Наверное, должен быть кто-то, с кем ты можешь чувствовать себя ребёнком, даже если обзаведёшься своими собственными детьми.

Жизнь в лесу не пугала Гинту. Обычно абинты старались держаться вместе, во всяком случае, по ночам. Гинта же сразу откололась от своих товарищей, чем нисколько их не удивила.

— С ней ничего не случится, — сказал Харид. — Она сильнее нас всех, вместе взятых. У неё же всегда какие-то свои дела, и нам не следует в них соваться.

— Разумеется, — поджала губки Суана. — Она же у нас особенная.

— Вот именно, — невозмутимо подтвердил Самбар.

— Вы будете хорошими подданными, — ехидно заметила Суана.

— Хорошая правительница достойна хороших подданных, — с той же невозмутимостью парировал Самбар.

— Ещё неизвестно, какая из неё получится правительница! И получится ли вообще...

— Что ты этим хочешь сказать? — удивился Тиукан.

— Да так, ничего...

Суану лесная жизнь явно тяготила, а поскольку абинты пользуются неограниченной свободой и за ними никто не следит, старалась проводить в лесу как можно меньше времени. Она ночевала то в доме своих родителей, то у Мины. Да и в замке Тахуна ей всегда оказывали радушный приём. Кайна была довольна, что подружка её сына — девушка из знатной семьи. Пусть лучше встречается с ней, чем волочится за дочками гиннуров. По крайней мере, не влипнет в какую-нибудь историю. А то ведь эти деревенские парни... Когда касается любовных дел, они не смотрят, кто ты — сын аттана или сын простого охотника.

Суана устраивала Кайну ещё по одной причине. Эта девушка изучала таннум. И уже кое-что умела.

— Мам, я не понимаю, к кому пришла Суана, — капризно говорил Талаф. — Чего ты с ней вечно запираешься в своих покоях?

— Всё, что я делаю, я делаю для твоего блага, — отвечала ему мать.

Абинты — значит "не говорящие". Считалось, что они не должны разговаривать на всеобщем языке. Ведь их главная цель — усовершенствоваться в танумане и изучить язык птиц и зверей. А обычная человеческая речь отвлекает от этого и настраивает на обыденный лад. Но все прекрасно понимали: совсем не общаться с теми, кто не знает тануман, невозможно. Да и мало ли что случится. Может, кому-нибудь понадобится твоя помощь. Однако так уж в Сантаре было заведено, что, если в селении или около него появлялся кто-нибудь из абинтов, местные жители не только не заговаривали с ним, но и, беседуя друг с другом, понижали голоса — чтобы их речь не касалась его слуха. Абинты, как и другие ученики школы нумадов, помогали гиннурам в уборке урожая, особенно при сборе плодов арконы. Издали увидев стайку подростков с чёрными повязками вокруг головы — знак абинтов, люди радостно покидали поле или рощу плодовых деревьев, зная, что через некоторое время можно вернуться за плодами, сложенными в аккуратные кучки. Абинты могли взять себе столько, сколько им надо. Им был открыт доступ на все поля и во все сады, как частные, так и принадлежащие той или иной общине. Впрочем, этой привилегией пользовались не только абинты, но и мангарты. Не говоря уже о колдунах и нумадах. В конце концов, кто помогает гиннурам выращивать и собирать урожай, кто их лечит и защищает от стихийных бедствий...

Каждый сантариец знал: заговаривать с абинтом можно лишь в том случае, если тебе нужна срочная помощь и никто, кроме него, не в состоянии её оказать. Абинтам тоже запрещалось без особой нужды обращаться к людям, не владеющим тануманом, но в последнее время этот запрет всё чаще и чаще нарушался. Гинта прекрасно знала, что Суана гораздо больше времени проводит в замке Тахуна, чем в лесу, и что Тиукан изучает не столько язык птиц и зверей, сколько искусство любви, шатаясь по деревням от одной подружки к другой.

"Он растрачивает свою силу впустую, — думала Гинта. — И вряд ли попадёт на третью ступень. А может, ему и не очень хочется... Если человека устраивает положение деревенского колдуна, то это его личное дело".

Свобода — самое трудное испытание, говорил дед. Не каждый способен использовать её себе на благо. Некоторые от неё пьянеют и сбиваются с пути. Такие никогда не становятся мудрецами.

Но Суана-то вряд ли согласится стать простой колдуньей. С её-то честолюбием! Она мечтает о высоком положении, о власти. Может, она рассчитывает добиться этого другим способом? Ей нужен Талаф. А Талафу нужен трон минаттана. По сантарийским обычаям, мужчина принимает жену в свой род. Но если он женится на правительнице мина, то сам переходит в род своей супруги. А если она умирает, не родив наследников, он остаётся правителем, но может вернуться в род своего отца и жениться снова. Таким образом, к власти приходит другая династия. Гинта давно уже решила, что женой Талафа она не станет, даже если её попросят об этом сами боги. Умри она сейчас, у власти вполне могла оказаться династия Амарха. Тахун и Кайна стали бы правителями, а Талаф бы со временем унаследовал трон. Гинта не боялась, что Кайна попытается её убить. Древнее поверье гласит: душу человека, который намеренно убил невинного, боги заключают в камень, в лучшем случае — в какое-нибудь долго живущее дерево. Все это знают, и Кайна не захочет обрекать себя на такие муки. Тем более что есть другие способы устранить наследника, лишить его права на трон. Например, доказать его невменяемость, одержимость злым демоном. Она уже это начала. И возможно, Суана ей помогает. Гинта пока не стала говорить на эту тему с дедом. В конце концов, она может и ошибаться. Но с Сагараном она всё же поделилась своими опасениями.

— Кайна, конечно, на многое способна, — сказал Сагаран. — Но её беда в том, что она себя переоценивает. Веди себя благоразумно, старайся не вызывать кривотолков, а если она начнёт слишком рьяно под тебя копать, люди это заметят, и, уверен, большинству это не понравиться. Ты только, пожалуйста, никого не пугай. И не балуйся с наомой.

— Хорошо, — пообещала Гинта.

Наомой она уже овладела настолько, что могла вызывать чужое нао и посылать своё. Наомы у неё получались даже в безлунные и беззвёздные ночи, а поскольку в такие ночи Гинте обычно не хотелось спать, она развлекалась тем, что лепила из наомы красивые, яркие картинки.

Ночевала она или в святилище, или в Радужных пещерах. Так называли небольшую диуриновую гряду, которая находилась в лесу, примерно в двух скантиях от замка. Гинта дала ей другое название — Эйринтам. Группу миниатюрных диуриновых скал окружала роща из акав и фиссов. Прозрачные, как лёд, кристаллы в виде башенок и колонн издали сверкали среди синей и фиолетовой листвы. На солнце камни переливались нежными радужными цветами, а при яркой луне загадочно мерцали в темноте, то и дело вспыхивая золотыми и серебряными бликами. В Эйринтаме было пять пещер, соединённых внутренними ходами. В самой нижней откуда-то из-под земли фонтаном бил источник. Почти всё дно пещеры занимало маленькое озеро. Вода постоянно лилась через край. Чистый ручей, весело журча, бежал по цветному диуриновому руслу, потом распадался на несколько ручейков, которые щедро поили рощу.

Гинта облюбовала для ночлега самую верхнюю уютную пещеру, куда можно было легко забраться из пещеры с источником по естественным ступенькам внутри горы. Она устроила себе постель из мягкой травы, а поскольку диурин долго хранил солнечное тепло, девочка спала, не накрываясь, и не замерзала даже под утро. До чего было приятно просыпаться окружённой слабым радужным сиянием и, нежась на душистом травяном ложе, смотреть, как качаются среди листвы блестящие от росы плоды акавы.

Прямо под "спальней" находилась пещера, которую Гинта называла своей кухней. Здесь она устроила очаг и хранила кое-какие принесённые из замка вещи — маленький топорик, ножи, вертел и небольшой запас топлива. В прохладные дождливые ночи Гинта зажигала в "очаге" кусочек сандана, отапливая таким образом свою "спальню".

Утром она по "внутренней лестнице" спускалась а "купальню", а оттуда через небольшой проход в стене — на "кухню". Четвёртую пещеру можно было использовать как загон для Тамира — Гинта иногда брала его с собой в лес, а в пятой, самой тёмной и холодной, девочка хранила еду. Впрочем, больших запасов она не делала. Да и зачем, если всё растёт вокруг тебя? Собирай и ешь. Завтракала Гинта обычно одними фруктами, на обед пекла себе холу или турму. Поле турмы было недалеко от Радужных пещер, и Гинта частенько туда наведывалась. Раздвинешь огромные лиловые листья — на рыхлой серой земле темнеют продолговатые плоды. Гинта выбирала какой-нибудь поменьше — длиной с локоть, осторожно перерезала стебель и несла ярко-синее, в голубых прожилках чудо в своё жилище. Печёную турму она любила почти так же, как свежий саран, заросли которого, кстати, начинались сразу за рощей, окружавшей диуриновый "дворец". В "кладовой" Эйринтама всегда хранились два-три плода арконы. Арконовую кашу не надо варить. Разрубил скорлупу — и порядок. Очень удобно, если не хочется возиться с обедом или ужином. За молоком Гинта ходила к ближайшему пастбищу. Она просто подходила к какой-нибудь гуне или айге, надаивала себе молока в половинку арконовой скорлупы и тут же выпивала. А вообще-то ей больше нравился сок хумы, разбавленный родниковой водой и подслащённый лакумой.

Охоту Гинта не любила. Да она прекрасно обходилась и без мяса. Зато, живя в лесу, юная аттана пристрастилась к рыбной ловле. Это занятие в Сантаре считалось куда более опасным, чем охота. Ещё бы — ведь рыболов вторгается во владения водяных богов.

В Наугинзе рыба почти не водилась, на берегах Наулинны было слишком людно. Гинта рыбачила у небольшой речушки Симы, которая неторопливо текла через саддуговый лес. Мутновато-зелёная вода Симы просто кишела рыбой. Гинта ловила пёстрых катов. Эти большие, толстые рыбины были на редкость апатичными созданиями, равнодушными ко всему, включая собственную жизнь. Попав на крючок, они даже не сопротивлялись и мгновенно засыпали на воздухе.

Пожалуй, самым любимым блюдом Гинты была сакма. Она созревала под землёй — продолговатые клубни в шероховатой белой кожуре. Сакма любила влажную почву и росла обычно возле корней деревьев. Особенно много её было в хаговых рощах. Гинта искала сакму, высматривая под деревьями участки рыхлой, кочковатой земли. К тому же в таких местах хуже росла трава — подземные плоды забирали у неё нигму. Очищенный от кожуры золотисто-коричневый плод быстро темнел и портился. Зато сушёная сакма могла храниться больше года. Из неё варили похлёбку. А свежую сакму предпочитали жарить, лучше — предварительно вываляв в холовой муке. Самые молодые плоды ели даже сырыми, они были хрустящие и в то же время маслянистые. Сакма росла всё лето и осень.

К середине первого летнего года поспела тига — кустарник с мелкими беловатыми листочками и необыкновенно вкусными плодами. Ягоды тиги были размером с кулачок ребёнка. Они состояли из крохотных круглых долек, слепленных друг с другом сладким соком, который иногда просто капал с переспевших плодов. В лесах Ингамарны росло три разновидности тиги — с красными ягодами, с лиловыми и с тёмно-синими. Из тиги делали вино, самое лучшее — из синего сорта. В винах Гинта не очень-то разбиралась, но тигу любила.

И вообще, жизнь в лесу пришлась ей по нраву. Наверное, как никому из пяти её приятелей-абинтов. Юная аттана иногда наведывалась на денёк-другой в свой родовой замок, но она ловила себя на том, что в последнее время ей стал куда милей её новый замок, где она была полноправной хозяйкой, — её земной Эйринтам, сияющий в лучах утреннего солнца всеми цветами радуги.

Выросшая в роскоши, Гинта не страдала от отсутствия привычных удобств. По утрам она с наслаждением плескалась в холодной воде, расчёсывала волосы, потом, прогуливаясь по роще, съедала пару спелых акав и обдумывала, чем ей сегодня лучше заняться. По настоянию Таомы, Гинта захватила из дома целый ворох одежды — рубашки, жилеты, длинные штаны, куртку, накидку, кожаные сапоги, но надевать это ей почти не приходилось. Лето выдалось жаркое и влажное, так что чаще всего Гинта ограничивалась юбкой и лёгкими сандалиями.

Пещера с источником находилась на самой солнечной стороне. За день она обычно нагревалась, и вода становилась тёплой, поскольку пробивалась наружу сквозь раскалённые камни. Так что Гинта могла вымыться не хуже, чем в своей роскошной купальне Ингатама. Ей понравилось мыться пучками свежей вильвы — пенной травы. Из одной-двух капель её сока получалась целая шапка густой, приятно пахнущей пены. У каждой состоятельной сантарийки на туалетном столике всегда стояло не меньше дюжины разноцветных пузырьков с моющими маслами, порошками и растворами. Они изготовлялись из сока вильвы и разных ароматических добавок. Большинство сельских жителей мылись свежей вильвой. Хвала Гине, она в изобилии росла повсюду, с ранней весны и чуть ли не до первого снегопада. Ну а на зиму приходилось делать запасы. В конце осени деревенская детвора дружно выходила на сбор пенной травы. Мужчины при помощи специальных давилок выжимали из неё сок, который женщины потом смешивали с разными ароматическими маслами и цветочной эссенцией. Эти моющие средства могли храниться по два-три года, но больших запасов сантарийцы обычно не делали — лишь бы на зиму хватило, а она всего-то год.

Гинта могла прихватить из замка сколько угодно моющих растворов, но она предпочитала натираться свежей вильвой. Чем больше ею трёшься, тем больше пены. Маленького пучка Гинте хватало, чтобы вымыться с ног до головы и хорошенько промыть свои густые, длинные волосы. Вода в пещерном "бассейне" была проточная, и Гинта плескалась в нём до тех пор, пока не смывала с себя всю пену. Прополоскав волосы, она расчёсывала их сперва редким, потом частым гребнем и остаток вечера сушила, блаженно растянувшись на крыше своего "дворца".

Гинта любила мягкое предзакатное солнце. Оно не жгло, а приятно согревало, как будто ласково гладило кожу своими длинными косыми лучами. Гинта забывалась и сквозь полудрёму чувствовала, как кто-то большой и добрый убаюкивает её, осторожно трогает бестелесными, но тёплыми руками и нашептывает ей какие-то странные речи. Иногда ей даже чудилось, что она улавливает их смысл и понимает отдельные слова. Во всяком случае, одно она точно понимала. Это был призыв, настойчивый и страстный. Она должна была откликнуться, но не смела. Мягкий, тёплый свет непрерывно струился сверху. Она была словно внутри солнечного водопада. Эти светлые струи пронизывали её и обволакивали, поднимая над землёй. Гинта ощущала необыкновенную лёгкость, восторг... и в то же время страх. Она как будто освобождалась от тела, растворялась в серебряном свете, поднималась всё выше и выше. Ещё немного — и она сольётся с божеством. Ещё немного — и она найдёт ответ. Она откликнется на зов своего бога... Но в последний момент она пугалась, и бог отпускал её. Душа вновь обретала плоть. Маленькая фигурка из смеси праха и воды падала обратно на землю. Гинта провожала сонным взглядом последние лучи заката, сквозь отверстие между камнями спускалась внутрь горы, пробиралась в "спальню" и засыпала, свернувшись на своей душистой травяной постели.

Кошмар с чёрной рукой то и дело повторялся. Иногда зловещая рука проникала в пещеру. Гинта чувствовала это, хотела проснуться и не могла. Она была не в силах даже пошевелиться, словно её заточили в камень, и, пытаясь стряхнуть оцепенение, только ещё глубже проваливалась в темноту. В такие мгновения она жалела, что не ответила своему богу, но, к счастью, он всё же не оставлял её. Чудесный водопад низвергался откуда-то с небес и окружал её своим неземным сиянием. Гинта вырывалась из каменных объятий и плыла, раздвигая сверкающие серебряные струи, пробиваясь сквозь толщу пронизанной солнцем воды. А может, это была не вода? Дышать становилось всё легче и легче. Гинта знала: ещё немного — и водопад закончится! И она увидит что-то очень важное... Или кого-то... Кого она так страстно мечтает увидеть. Впрочем, досмотреть этот сон до конца ей так ни разу и не удалось. А иногда он обрывался на самом страшном месте и как правило глубокой ночью. Проснувшись в темноте, Гинта спешила "зажечь свет", точнее, заставляла слегка светиться диуриновые стены своей "спальни", а заснуть всё равно не могла до самого утра.

— Как ты там ночуешь в своей пещере? — допытывалась Таома. — А если зверь какой...

— Да не бойся ты, — успокаивала няньку Гинта. — Ни одному зверю не допрыгнуть до той пещеры, где я сплю. Пробраться изнутри тоже нельзя. Там такие узкие проходы — ни вунху, ни сингалу не пролезть.

— А мангал?

— Я уже устала тебе объяснять: мангал нападает на человека только в одном случае — если этот человек причинил ему вред.

Гинта уж не стала говорить Таоме, что она далеко не всегда спит в Радужных пещерах. Бродя по лесам Ингамарны и Улламарны, она иногда проводила ночи где-нибудь под деревом или даже под открытым небом. Перед тем, как заснуть, Гинта делала простой анхакар со всеми органами чувств. Она сквозь сон могла заблаговременно учуять приближение хищника и скрыться, сбив его со следа. Или отпугнуть его каким-нибудь звуком. Ей не хотелось применять высокий анхакар. Зверь после этого долго находится в шоке и даже может погибнуть, а основной принцип, которым должен руководствоваться абинт, находясь в лесу, — не навреди.

Гинта давно уже научилась не только различать голоса всех птиц и зверей, но и прекрасно подражать им. Иногда она даже понимала, о чём говорят между собой лесные твари. Иногда. Этого ей было недостаточно. В конце концов, это могут и некоторые охотники. Ей хотелось бы научиться при помощи анх расчленять любое сочетание звуков и улавливать его смысл, будь то человеческая речь, рычание зверя, крик птицы или шипение гинзы. Даже шум листвы и плеск воды всегда звучит по-разному и имеет множество значений.

Зрительный анхакар позволял Гинте наблюдать за животными издалека, и даже самые чуткие и пугливые не замечали, что за ними следят. Хорошо изучив голоса и повадки лесных обитателей, девочка научилась разговаривать с ними. Сперва на расстоянии. Потом она стала подзывать их к себе. И обнаружила, что многие звери её почти не боятся.

— Они чувствуют, что ты не охотник, — сказал дед. — Охотник всем своим существом излучает опасность. Они чуют её. А ты... Ты не должна охотиться, никогда. Они не будут откровенны с врагом. И запомни: если можешь помочь, не отказывай им в помощи. Тем более, когда они просят. Они редко это делают, и надо ценить их доверие.

Вскоре после этого разговора Гинте пришлось вытаскивать из ямы детёныша гарана. Примерно двух тигмов от роду, он был уже довольно большой и тяжёлый. Во всяком случае, гораздо тяжелее Гинты. Без силового анхакара она бы вряд ли сумела ему помочь. Упав в яму, несмышлёныш повредил себе ногу. К счастью, рана оказалась пустяковая, и Гинта быстро её залечила, ненадолго усыпив гаранёнка. Его мать стояла рядом и молча смотрела на девочку влажными, чёрными, как угли, глазами. Гинта впервые видела гарана так близко. Гараны — самые крупные из всех травоядных Сантары. Они больше хелей, а их острых рогов и мощных копыт боятся даже вунхи. Эта самка была молода. Её тёмно-серая шерсть на груди и на ногах отливала серебром, а маленькие ветвистые рога блестели, как гладко отшлифованный танарит. Из переполненного вымени капало молоко. По одной из многочисленных сантарийских легенд, самка гарана выкормила почти всех детей Гины, включая Санту и хозяйку лесов Гинтру. А иные считали, что Гина сама часто принимает обличье этого животного. В древнем храме Гины, возле которого находилась могила Диннувира, стояла статуя гаранихи, везущей на спине двух детей. Изваяние, такое же древнее, как и само святилище, построенное до Великой Войны, было выполнено в странной манере и напоминало статуи божественных близнецов на горном уступе над Хаюганной. Никто не знал, кого, каких именно божков изобразил мастер на спине каменного зверя. Это были две одинаковые фигурки из желтоватого хальциона с огромными глазами на сильно сужающихся к подбородку личиках. Обнажённые, но без каких-либо признаков пола. Одни утверждали, что это Гинтра и Хонтор, другие называли их Гинтра и Санта. Последнее Гинте нравилось больше. Горный бог казался ей чужим, хоть он и приходился Гинтре сводным братом. В Сантаре говорили: кто попробовал гараньего молока, может считать лесную богиню своей молочной сестрой. Ну и богиню яркой луны, разумеется. И ещё говорили, что оно делает юношей сильными, а девушек красивыми. Только мало кому удавалось его попробовать. Приручить гарана почти невозможно, да никто и не смел превращать священное животное Гины в домашнее. Богиня позволила людям приручить гунов, айгов, и этого вполне достаточно.

Гинта вывела гаранёнка из состояния сонного оцепенения, и он тут же поплёлся к матери. Та принялась облизывать его, кося на Гинту загадочно мерцающим тёмным глазом. Молоко капало на траву. Девочка осторожно подошла к гаранихе. Ей даже не пришлось наклоняться — вымя оказалось примерно на уровне её головы.

"Успею отскочить, если ей не понравится", — подумала Гинта.

Но похоже, гараниха не испытывала никакого неудовольствия оттого, что её вымени касается дитя человека. Молоко было кисловатое и очень жирное. После пятнадцати глотков Гинте показалось, что она наелась на целый день. Она вытерла губы и робко погладила тёплый, упругий бог гаранихи. Та шумно вздохнула и двинулась прочь. Гаранёнок, смешно пританцовывая на своих длинных ногах, побежал за матерью.

Через день эта гараниха и её детёныш пришли к Радужным пещерам. И Гинта снова напилась парного молока. Это продолжалось три-четыре тигма — до тех пор, пока гаранёнок не перестал сосать.

Однажды гараниха прибежала к Радужным пещерам на рассвете. Гинта ещё издали услыхала её тревожный зов и поняла — случилась беда, кто-то ранен. Не детёныш, а кто-то другой. Она только потом сообразила, что язык гаранов ей уже понятен. На этот раз Гинте пришлось лечить взрослого самца, раненого сингалом. А ещё через пару тигмов — освобождать из ловушки вунха. Ловушка оказалась на редкость подлым изобретением. Животное защемило между двумя брёвнами. У вунха был повреждён шейный позвонок, и если бы не искусство Гинты, бедный зверь остался бы калекой и вскоре погиб.

— Такие ловушки придумали валлоны, — нахмурился дед, выслушав рассказ Гинты. — У нас не принято мучить животных, а эти белолицие не щадят никого. Лица у них белые, а души чёрные. Где она была поставлена?

— Недалеко от дороги на Лаутаму. А дорога возле самой границы. Там же наместник. И войско... Это явно кто-то из его воинов. Леса они боятся, так поближе к дороге охотятся.

"Надо и мне вдоль той дороги побродить, — добавила Гинта про себя. — Я им не позволю хозяйничать в наших лесах".

Через несколько дней она извлекла из точно такой же ловушки маленького занга. У него была сломана нога, и Гинта два дня лечила его, поселив в "кладовой" своего "Эйринтама". А вскоре ей удалось выследить и тех, кто эти ловушки ставил. Как она и предполагала, охотниками оказались валлонские воины — двое молодых парней, вооружённых кестами и большими кинжалами. Они пришли к ловушке в надежде найти там какую-нибудь добычу и оцепенели от изумления, когда навстречу им из зарослей вышла тоненькая смуглая девочка в юбке из лепестков сиула и с цветами в длинных распущенных волосах.

— Разве ваше оружие не позволяет вам убивать животных быстро, не причиняя им лишних страданий? — строго спросила Гинта. Благодаря дяде Таввину она неплохо владела валлонским. — Если бы вас самих прижало такими брёвнами, как бы вы себя почувствовали?

— Сейчас я тебя прижму, красотка! — хохотнул старший, здоровенный детина, которому Гинта едва доставала до груди. — А ты скажешь мне, что ты при этом почувствуешь.

И он, ухмыляясь, направился к девочке.

— Не надо, Кальв, — попытался остановить его приятель, совсем молодой паренёк с большими грустными глазами. — Это гинта, лесная богиня...

— Долго же у тебя не выветриваются из головы нянины сказки, Даарн, — насмешливо заметил Кальа. — Никогда не возьму своим детям черномазую няньку. Ты даже не убегаешь, детка? Правильно. Будешь потом хвастаться, что тебя...

Кальв не договорил. Даарн с удивлением смотрел на своего старшего приятеля, который побледнел, попятился и, дрожа всем телом, прислонился к стволу фисса. А тоненькая девочка с цветами в волосах несколькими точными ударами сломала ловушку и, взяв одну из здоровенных жердин, подошла к Кальву.

— Я могла бы убить тебя на месте, — сказала она. — Я могла бы убить вас обоих, но я вас отпускаю. Запомните: вы можете охотиться здесь, когда вы голодны, но горе вам, если вы поставите ещё хоть одну ловушку.

Она без особых усилий сломала жердь толщиной в руку, отшвырнула обломки и пошла прочь.

— Я же говорил, что это лесная богиня, — донеслось до неё. — Эй, Кальв, ты хоть жив?

На ловушки Гинта больше не натыкалась, но ей ещё не раз приходилось выручать зверей из беды. Крики боли, страдания, зов о помощи — это то, что она научилась понимать раньше всего. Бродя по зарослям, она постоянно делала слуховой анхакар и чутко улавливала звуки, которые то и дело прорывались сквозь обманчивую тишину леса. Однажды Гинта услышала жалобный крик птицы фийры, похожий на тот, что заставил её плакать много лет назад. Но тогда она не понимала, о чём кричала птица, а теперь ей было ясно — что-то стряслось с птенцами. Скорее всего, какой-нибудь хищник разорил гнездо, и помочь уже нельзя... Нет... В крике птицы не было той безнадёжности, которая когда-то наполнила сердце маленькой Гинты щемящей грустью, зато в нём звучало такое отчаяние, что девочка со всех ног кинулась на помощь. Она должна успеть! Случилось несчастье, но оно поправимо. Гинта прибежала вовремя. Фийра с криком носилась над травой, словно стараясь кого-то отогнать. Между толстыми стеблями вассуна барахтался неуклюжий белоротый птенец, а к нему неторопливо, но деловито подбиралась пёстрая гинза. Гинта ловко схватила её за горло и отбросила подальше. Потом посадила птенца себе на плечо и полезла на дерево. Гнездо находилось на самой вершине. Ветви там были очень тонкие и не выдерживали веса Гинты, поэтому девочка обратилась к божествам воздушной стихии, чтобы они помогли ей доставить птенца домой, не поломав дерево. Фийра кружила над гнездом и кричала, но теперь это был крик радости, и Гинта явственно слышала в нём благодарность.

За полтора года лесной жизни ей пришлось даже принимать у животных роды, причём, один раз — у сингалихи. Эта самка была очень молода, а первый детёныш оказался слишком крупным. Без посторонней помощи бедняжка бы просто не разродилась. Сингал-отец ходил поблизости и нервно бил себя хвостом по бокам. У сингалов такой обычай: самец охраняет место, где рожает его подруга, и горе тому, кто ступит на эту территорию. Но Гинту он пропустил, ей даже не пришлось отпугивать его ни криком, ни взглядом. Самый страшный из хищников сантарийских лесов понял: помочь сейчас может только это хрупкое двуногое существо. Сингалиха принесла двух детёнышей. Первый не только оказался слишком крупным, но и неправильно шёл, зато со вторым проблем не было. Новорожденные сингалята очень походили на новорожденных детей человека, и, глядя на них, трудно было поверить, что когда-нибудь эти милые, беспомощные создания превратятся в грозных златошерстных красавцев, способных ударом лапы сломать хребет хорту или зангу. Сингал — священный зверь Гинтры и Санты. Глаза его светятся во тьме, словно две яркие луны. Саннид говорил: если находишься на Санте, Эрса оттуда выглядит совсем как Санта, когда смотришь на неё с Эрсы. Санта — небесный двойник лесной богини и тоже покровительница зверей. "Осторожнее с хищниками, — то и дело предупреждал Гинту дед. — Твоё имя всё же не даёт тебе могущества богини. И будь почтительна с лесными божествами. Не забывай, что ты человек".

Лесные божества иногда являлись Гинте. Правда, ненадолго и чаще всего во сне. Вернее, в том состоянии, когда человек и сам точно не может определить, спит он или бодрствует. Иногда, задремав где-нибудь в тени, среди высокой травы и цветов, Гинта слышала чьи-то голоса — тихие и звенящие. Они пели, смеялись, перекликались, а порой называли её по имени. Гинта открывала глаза и видела головки цветов, которые качались, хотя не было никакого ветра. Качались так, словно кто-то только что их задевал. А однажды ей почудилась хорошенькая маленькая девочка с лиловыми волосами, в юбочке из лепестков. Она прыгала с цветка на цветок. Стряхнув сонное оцепенение, Гинта приподнялась, но увидела лишь порхающую над цветами бабочку. Тиоли и тиолины иногда превращаются в бабочек. Они очень пугливы и совершенно безобидны, чего не скажешь об арранхах — древесных божествах, которые живут в кронах деревьев. Эти сами могут напугать. Не потому что они злые, нет. Просто арранхи любят пошутить, поиграть, а игры богов не всегда безопасны для смертных. Два года назад Гинте довелось лечить молодого парня, который, упав с дерева, серьёзно повредил спину. Он говорил, что его напугал арранх, и ему верили. Все, кроме ехидины Суаны. Она заявила: "Рам просто не хочет признаться в своей собственной неловкости. Люди, как оплошают, вечно стараются всё свалить на богов или демонов".

Гинта вспомнила эту историю, когда подобное случилось с ней самой. Она не расшиблась только потому, что в отличие от бедняги Рама умела ладить с божествами воздушной стихии. Гинта так и не поняла, действительно ли она видела тёмное, зеленоглазое лицо, обрамлённое растрёпанными зеленовато-жёлтыми волосами, которое гримасничало и дразнило её, высунув длинный-предлинный язык. Может, это была просто игра света и тени в дрожащей от ветра листве? Нет, вряд ли...

Жутковатое насмешливо оскаленное лицо ещё долго стояло у неё перед глазами. После этого случая Гинта дней десять боялась лазить по деревьям и отказывалась, когда Тинг звал её поиграть. Прыжки с дерева на дерево были их любимым развлечением. Гинта уже настолько овладела стихией нэфф, что могла на какое-то время зависать в воздухе и прыгала по верхушкам деревьев почти так же лихо, как её четвероногий друг. Наружный анхакар надёжно защищал её от царапин и ссадин.

Управлять стихией огня её учил Сагаран. Теперь она могла довольно долго стоять посреди костра и спокойно лежать на раскалённых углях. Сагаран показал ей, как при помощи анх и специальных заклинаний притягивать солнечные лучи и направлять их куда нужно.

— Сагган — сын солнца и огонь свой берёт у отца, — говорил он.

Гинта научилась разжигать огонь без всяких подручных средств. И грела воду в своей "купальне" в любое время дня, не дожидаясь, пока она к вечеру нагреется сама. Сперва у неё это получалось только в солнечные дни. Но она знала: даже когда солнце скрыто облаками, его свет и тепло всё равно достигают Эрсы, а следовательно, если постараться, можно, как говорит Сагаран, собрать луч и направить его на что угодно. Главное — чтобы при этом не было дождя.

— А если дождь и солнце? — спросила Гинта. — Такое же бывает.

— Я не могу управлять небесным огнём во время дождя, — сказал Сагаран. — А вообще... Из соединения небесных вод и небесного огня рождается великая сила.

— Одни и те же воды в разное время бывают и небесными, и земными...

— Одно и то же не всегда одинаково. Если ты заболеешь, твоё анх ослабнет. Здесь, в лесу, ты полна сил, а если окажешься где-нибудь в горах, то ещё неизвестно, сможешь ли ты вообще воспользоваться своим искусством. Многие говорят, что таннум в горах далеко не всегда так действенен, как здесь.

— Это потому, что мы боимся гор, — заметила Гинта. — И горных богов. И с водой то же самое. Ты ведь знаешь, для того, чтобы стихия покорилась тебе, надо избавиться от страха перед ней.

— Я думаю, тебе удастся покорить все четыре стихии, — улыбнулся Сагаран. — Вернее, подружиться с ними. И ты станешь так же могущественна, как и твой великий предок Диннувир. Он умел управлять санфалингиной — силой, что возникает из соединения четырёх стихий. Самое трудное — соединить огонь и воду. И это самое главное.

— Но ведь когда дождь идёт днём, это соединение всё равно происходит. Если облака скрывают видимое солнце, его огонь всё равно рассеян в пространстве. И моны воды тоже, даже когда нет дождя...

— Верно. Стихии сосуществуют и проникают друг в друга, но научиться управлять санфалингиной может только тот, кто способен соединять силу огня и силу воды. С духами земли и воздуха уже проще. С ними у нас в Сантаре дружат даже многие из тех, кто и понятия не имеет о таннуме. Я легко управляю земным огнём, но только тогда, когда он не соприкасается с водой... Я имею в виду стихию в её полном проявлении, а не те невидимые простым глазом моны воды, которые всегда рассеяны в воздухе. Стихии постоянно соприкасаются, это ясно всем, но использовать чудесную силу, что возникает в результате взаимодействия стихий, — великое искусство. Насколько я знаю, им обладал только Диннувир. Он вывел много плодовых культур, причём очень быстро их вырастил.

— Но он же владел нигмой...

— Да, но ты же знаешь, что заниматься перекачкой нигмы надо очень осторожно. Выращивая таким образом одно, человек может загубить другое. А вот тот, кто владеет санфалингиной, может управлять нигмой всего живого и усиливать её, даже не прибегая к её перераспределению.

— Это как? Это значит, просто усиливать нигму растения, не заимствуя её у других?

— Вот именно. Санфалингина позволяет выращивать плоды земли с потрясающей быстротой.

— Только растения? Или животных, людей и камни тоже можно?

— Можно, но труднее. Да и к чему это? В организме животного и человека от слишком быстрого роста могут произойти нарушения. Нумад, владеющий санфалингиной, способен воздействовать даже на нигму иргина. Причём, он может не только усилить её, но и ослабить. Или забрать, чтобы отдать другому растению. Колдуны и нумады и сейчас иногда пытаются воздействовать на иргин, но добром это не кончается.

— Я слышала, иргин только забирает нигму и никогда не отдаёт её. И если кому-то удалось усилить его нигму, то ослабить уже не удастся. А стоит воздействовать на нигму иргина, как он сам начинает отбирать силу роста у всего, что его окружает. Он разрастается, а всё вокруг него гибнет. Дед говорит, что это растение вроде прожорливого хищника, которого лучше не будить. А уж если разбудишь, то он пожирает всё и вытесняет всех, и остановить его невозможно. Диннара разбудила нигму иргина, который рос возле её замка, и теперь там от него спасу нет. Сагаран, а вырубать его не пытались?

— Пытались... К сожалению, — мрачно усмехнулся молодой нумад. — Срубленные кусты вырастали вновь. И оказалось вот что: чем чаще их рубить и обрезать, тем быстрее они растут. Они растут прямо на глазах, становятся всё выше, гуще, а цветы всё крупнее и крупнее... Эти кусты даже пытались выкапывать, но потом поняли, что это невозможно. Корни иргина уходят глубоко-глубоко под землю. Когда стали выкапывать кусты в саду Белого замка, вырыли яму глубиной в несколько каптов, и чем глубже рыли, тем толще и разветвлённее становились корни... И вообще, непонятно было, где же они кончаются. Вернее, где берут начало. Может, их и впрямь питает подземный огонь, который клокочет в самом чреве Эрсы. Люди боялись копать дальше. О подземных демонах рассказывают много страшного. Говорят, когда Нэффс впервые сошёлся с Гиной и из её крови выросли эти кусты с красными цветами, подземные марги завладели их корнями, вытянули их и запрятали где-то в самых глубоких слоях. Эти демоны не могут выходить на поверхность, но им очень хочется влиять на то, что здесь происходит. И они делают это при помощи иргинов.

— И что же они такое делают? — удивилась Гинта. — Иргин растёт только в Улламарне и в Зиннумарне. И растёт очень медленно. Кто видел кусты возле вирновой рощи в Улламарне, говорят, что они сейчас не больше и не гуще, чем в прошлом цикле. И даже в позапрошлом. Такое впечатление, что эти кусты почти не растут...

— Да, если иргин не трогать, это безобидное растение, но попробуй-ка ты объясни людям... Ведь если верить древним преданиям, а им у нас верят, из иргина можно варить зелье, которое дарит вечную жизнь и даже оживляет мёртвых. Люди знают, что нафф бессмертна, но иногда им хочется продлить до бесконечности своё существование именно вот в этом теле... Своё или чьё-нибудь.

— Ну хорошо, вари ты это зелье, но зачем воздействовать на нигму?

— Не знаю... Никто не знает, зачем она это сделала. Может, она решила, что сумеет справиться с нигмой иргина и остановить его рост. Не рассчитала свои силы. Диннара действительно была очень одарённой. Ведь даже для того, чтобы разбудить дремлющую в иргине силу, надо обладать необыкновенным могуществом. Возможно, ей для чего-то понадобилось большое количество цветов иргина, а растение это очень редкое. И только дикорастущее. Кусты возле вирновой рощи находятся во владениях чёрных тиумидов, а в саду Белого замка иргина было совсем мало — несколько чахлых кустиков.

— Вот это да! — воскликнула Гинта. — А теперь они там всё заполонили.

— После того, как Диннара на них воздействовала, они сразу стали разрастаться и очень быстро. А потом ещё и Акамин добавил... Диннары уже не было в живых. Она-то наверняка знала, что их нельзя ни вырубать, ни выкапывать. Вырыть их не удалось, но Акамин велел перерубить корни на той глубине, до какой сумели докопаться. Их еле перерубили — они были как камень. Яму закопали, а через день кусты пробились не только здесь, но и в других местах, даже за пределами дворцового сада.

— Да, слева от замка уже такие заросли. Прямо иргиновая роща.

— Которая становится всё больше и больше, — покачал головой Сагаран. — Она уже наступает на саддуговый лес. За Уллатамом на целый скантий тянется пустырь, так уже и там появляются кусты. И в ближайших деревнях... Уже опустели все деревни в окрестностях замка. Даже те, до которых иргин пока не добрался. Люди испугались.

— Значит, остановить рост иргина может только тот, кто владеет санфалингиной?

— Да. А овладеть санфалингиной может только тот, кто сумеет управлять силой, что возникает из соединения стихий огня и воды. Эта сила удесятеряется, если во время дождя светит солнце. Ты ведь, наверное, заметила, что после таких солнечных дождей всё лучше растёт. А вообще, извлекать санфалингину можно, даже когда дождя нет и солнце скрыто за облаками, но в такие дни она, конечно, слабее. По преданиям, Диннувир всегда работал во время солнечных дождей. Благо, они у нас бывают раза два-три в тигм, а весной и того чаще. Да он и вызывать умел такие дожди, если ему было нужно. Сейчас некоторые нумады тоже неплохо управляют погодой, но владеющий санфалингиной и в этом способен на большее.

— Наверное, должны быть специальные заклинания для того, чтобы соединить силу четырёх стихий...

— По-моему, специальных нет. Ты же знаешь тануман и умеешь обращаться к стихийным думам...

Сагаран замолчал и отвёл взгляд, а Гинта вдруг сообразила, что он разговаривает с ней так, словно она должна и может овладеть этой загадочной санфалингиной.

— Сперва мне надо подружиться со всеми стихиями, а я до сих пор побаиваюсь воды. Между прочим, если верить предсказаниям, Диннувир уже появился в этом мире. Сейчас он ещё мал, но лет через десять-пятнадцать, может, и заявит о себе.

— Может, и раньше, — сказал Сагаран.

— Вряд ли, — возразила Гинта. — Диурин на его могиле начал расти всего три года назад. Ну или четыре... Неизвестно только, будет ли он сейчас таким же могущественным, как тогда. Три тысячи лет назад он стал богом и удалился в высшую обитель. Тому, кто желает её покинуть, Нумарг не всегда даёт право выбора. Вернуться оттуда не проще, чем туда попасть. Ведь такие возвращения в какой-то степени нарушают порядок и равновесие... Если Диннувир действительно захотел оказаться здесь, он может родиться кем угодно. Даже самым обыкновенным человеком. Возможно, ему предстоит пережить множество воплощений, прежде чем он достигнет былого могущества. Мне это Саннид говорил. Но бывает и так, что звёздный бог, вернувшись в мир людей, сразу рождается великим человеком. И кое-что помнит из предыдущего жизненного цикла. Это зависит от того, насколько он сейчас нужен земному миру.

— Сейчас он очень нужен, — задумчиво произнёс Сагаран.

Гинте показалось, что он как-то странно на неё смотрит.

В Улламарне она бывала часто. И подолгу бродила в окрестностях Белого замка. Вид пустых деревень и заброшенных полей вызывал у неё приступы уныния и томительной, выматывающей душу тревоги. Цветы-кровопийцы губят всё живое, с запада наступает бесплодие. Если его не остановить, леса погибнут. Здесь останутся только горы. Белые горы, кладбище и руины... Сплошное кладбище. И красные цветы среди руин... Возможно, бесплодие одолеет и их, но не дожидаться же этого. Что делать? Если бы она только могла... Единство четырёх стихий рождает великую силу...

Гинта прыгала с самых высоких деревьев и даже научилась на какое-то время зависать в воздухе. Огонь тоже подчинялся ей. Не говоря уже о духах земли, которые охотно помогали ей управлять нигмой. И только та стихия, чьим божествам она служила, по-прежнему внушала ей страх. Да тут ещё с ней приключилось такое, что она несколько дней вообще боялась подходить к какому бы то ни было водоёму...

Гинта давно уже без особого труда переплывала Наулинну, но до сих пор не решалась плавать там, где Наулинна сливалась с Ханалинной — маленькой холодной речкой, берущей начало где-то в подземных пещерах Хаюганны. В месте слияния рек образовывался водоворот, достаточно сильный, чтобы затянуть небольшую лодку.

Человек, владеющий стихией линн, не боится водоворотов и умеет преодолевать встречное течение, каким бы сильным оно ни было. Несколько лет назад Таома рассказывала Гинте, что великий Диннувир мог плыть против любого течения, а однажды даже поднялся в горы, пройдя сквозь огромный водопад. Это случилось в начале Великой войны. Склоны гор были усеяны валларами, и оставался только один путь наверх. Правда, Таома так и не объяснила, зачем Диннувиру тогда понадобилось в горы. Предание об этом умалчивало.

В один прекрасный день Гинта наконец решилась переплыть реку в самом опасном месте. "Если те, кому я служу, благосклонны ко мне, они не дадут мне погибнуть, — думала она, входя в воду возле Голубого грота. — Я ничего не должна бояться. Ничего. Иначе мне никогда не овладеть санфалингиной".

Немного отплыв от берега, Гинта оглянулась и увидела, что в тёмной глубине грота мелькнула белая птица. Ллир! Они же любят вить гнёзда в прибрежных скалах. Гинта сочла это хорошим предзнаменованием и смело поплыла дальше. В середине реки она действительно наткнулась на воронку и, сосредоточив анх в области лёгких и живота, успешно преодолела её. Возвращаться она решила другим путём. Ей хотелось выйти из воды не около грота, а на открытом песчаном берегу и немного понежиться на солнце. Удалившись от опасного места, девочка опустила лицо и поплыла, любуясь играющими в пронизанной солнцем воде серебристо-голубыми и красными рыбками. Внизу плавно колыхались водоросли: белые, лиловые, иссиня-чёрные — похожие на жёсткие всклокоченные волосы. Потом остались только чёрные. Они были такие длинные, что, казалось, нырнёшь каптов на пять и достанешь их руками. Впрочем, Гинта знала, что на самом деле они гораздо глубже. Да и нырять ей совсем не хотелось. Она неожиданно почувствовала смутную тревогу. У неё возникло острое желание поскорее очутиться на берегу, но она почему-то продолжала плыть медленно и глядя на дно реки, как будто кто-то невидимый приказывал ей туда смотреть.

То, что она вскоре увидела, повергло её в ужас. Наверное, если бы не поток солнечных лучей, пронзивших толщу воды в этом месте, она бы проплыла мимо, едва заметив среди тёмных водорослей мутно-белое пятно. Но поток света обрушился именно на это пятно, и Гинта увидела прямо под собой огромное лицо. Жуткий белый великан смотрел на неё со дна реки и ехидно улыбался большими слегка приоткрытыми губами. Синеватые водоросли мотались вокруг его головы, словно раздуваемые ветром волосы. Казалось, пухлые губы гиганта шевелятся. Он как будто собрался открыть рот и втянуть в себя воду, проглотив Гинту. Мысленно взывая к водяным богам, девочка изо всех сил поплыла прочь от этого чудовища. Но даже выбравшись на берег, она долго не могла прийти в себя. Кто это был? Не померещилось же ей!

"Если это был кто-то из водяных богов, то ему ничего не стоило утащить меня. А раз он этого не сделал, то, наверное, и бояться не надо". Гинта успокаивала себя, но страх не отступал. Три дня она почти не выходила из Радужных пещер. Она могла бы пойти в свой родной замок и всё рассказать деду, но какой-то голос твердил ей, что перед ней стоит проблема, с которой она должна справиться сама.

К счастью, Гинта не была одинока. К ней каждый день прибегал Тинг. Умный зверёк как будто чувствовал, что с его другом творится что-то неладное. По вечерам они лежали на "крыше", блаженствуя под мягкими лучами заката, потом спускались вовнутрь, и, просыпаясь среди ночи от страшного сна, Гинта радовалась, когда нащупывала рядом с собой тёплое, пушистое тельце.

Ей постоянно снилось лицо белого великана. То она плыла по какой-то бесконечной реке, пытаясь уплыть от него, а оно двигалось вместе с ней, глядя на неё снизу незрячими каменными глазами. То оно возникало в проёме пещеры, причём его пухлый рот кривился в злобной, насмешливой улыбке.

Как-то утром Гинта проснулась от шума ливня. Тинг спал, свернувшись кольцом и прикрыв нос кончиком своего длинного, пушистого хвоста.

"Когда я последний раз была в святилище? — подумала девочка, сонно глядя на прозрачную, серебристую стену дождя. — Дней десять назад... Пожалуй, так я действительно разгневаю водяных богов".

Святилище и впрямь имело слегка запущенный вид. Цветы в вазонах осыпались и завяли, вода казалась грязной. Похоже, в последнее время посетителей здесь побывало довольно много... Ну конечно, ведь дождя так долго не было, а недавно опять садили холу. Гинта насобирала на дне целую горсть маленьких слитков и пластинок — золотых, серебряных, уллатиновых. А прямо на ладони центрального линна лежал крупный вирилл. Гинте показалось, что юный бог смотрит на неё с укором.

— Сейчас-сейчас, я всё приберу, — прошептала девочка.

Она возилась в святилище целый день. Вымыла стены, окна, бассейн, предварительно выпустив из него грязную воду, протёрла изваяния, украсила вазоны новыми, свежими хаммелями и, наполнив искусственное озеро чистой водой, занялась сокровищницей. Даров за два с половиной года накопилось не так уж и мало. Весьма довольная своими подсчётами, Гинта закрыла сокровищницу и собралась было сходить на ближайшее турмовое поле — кладовая "Эйринтама" опустела, а она ещё с утра ничего не ела. Впрочем, есть и сейчас не хотелось. На Гинту вдруг навалилась такая усталость, что совершенно пропало желание куда-то идти. Она села на край бассейна, спустив ноги в воду, облокотилась на вазон и задумалась. Свежий аромат цветов навевал приятные мысли. Солнце скрылось, и в святилище царил голубоватый полумрак. Прекрасный линн смотрел на Гинту и улыбался. Поверхность воды чуть-чуть колыхалась, и казалось, что юный бог двигается, что лицо его то и дело меняет выражение, а маленькие губы шевелятся, как будто он что-то говорит... Да он и впрямь говорил! Гинта слышала его голос — тихий и властный... "Не бойся, — настойчиво шептал он. — Ничего не бойся. Вспомни. Ты можешь вспомнить, ты должна. Только не бойся. Знай, что я с тобой".

И она вспомнила. Это было похоже на сон, где всё происходит с тобой и в то же время не с тобой... Где делаешь то, что уже когда-то делал, хотя и непонятно, когда...

Гинта видела город. Прекрасный город с высокими фигурными башнями, великолепными дворцами и широкими площадями. Но в этом дивном городе царил ужас разрушения. Огромные башни падали, погребая жителей под своими обломками. Покрытые причудливой мозаикой улицы и площади были залиты кровью. Гиганты высотой с трёхэтажные дома поднимали целые каменные блоки и бросали их в бегущих, охваченных паникой людей. Но люди, похоже, боялись не только и не столько этих громил. Они спасались от кого-то ещё более страшного. Вскоре Гинта увидела его. Он шёл, сокрушая всё на своём пути, и земля дрожала под его тяжёлыми стопами. На красивом каменном лице застыла безмятежная улыбка, придающая ему ещё более жуткий вид. Наверное, это был маррунг...

Потом Гинта увидела другой город, не похожий на предыдущий, постройки которого напоминали нынешние сантарийские. Гинту поразило обилие каналов и мостов, а также отсутствие ярких красок. Преобладали строения из белого, серого и голубоватого камня; металлические крыши, узорчатые ограды и ворота ослепительно сверкали на солнце, и светлые волосы белокожих людей тоже сияли чистым серебром. Валлоны. Валлары. Дети воды. По широким каналам скользили огромные лодки. Причём они плыли без вёсел, словно их приводила в движение какая-то неведомая сила. Странная, непривычная красота этого города завораживала Гинту, но она чувствовала — покоя нет и здесь. Светловолосые люди суетились на площади вокруг какой-то железной махины. Она напоминала Гинте огромного уродливого зверя на колёсах.

Видение исчезло, но тут же появилось другое. Множество таких махин двигалось по улицам города, похожего на сантарийский. Гигантские колёса давили людей. Металлические звери извергали огонь и большие сверкающие палки, разрушая мощные стены и каменные дома. Гинта подумала, что ещё немного — и от города ничего не останется, но навстречу металлическим чудовищам вышли каменные — люди, звери, какие-то невообразимые твари. Гигантские статуи ломали военные машины и топтали выскакивающих из них светловолосых людей. Гинту затошнило от вида обезображенных, окровавленных тел. Но валлары не отступали. Те машины, что были ещё целы, стреляли по статуям, и каменные исполины один за другим раскалывались на части. Несколько машин всё же прорвалось на большую площадь, в центре которой возвышался великолепный дворец. Видимо, это был дворец правителя. Он поражал и своей красотой, и размерами. А главное — Гинта сразу его узнала. Главные ворота охранял гигантский сингал из золотистого зиннурита. Сингал, стерегущий ворота! Гинта знала, что он живой. Словно подтверждая её мысль, зверь соскочил с пьедестала и двинулся на железных чудовищ. По нему стреляли, но огненные палки отскакивали от золотого зверя, не причиняя ему вреда. Он шёл и крушил военные машины с такой лёгкостью, словно это были детские игрушки. Светловолосые люди, крича от ужаса, пытались выбраться из-под горящих обломков. Кто не находил смерть внутри железного зверя, тот находил её под лапами каменного.

Следующим видением была битва двух гигантов — тоже каменного и железного. Первый своими размерами примерно втрое превосходил "знакомого" Гинты со дна реки... Хотя, этот ей, кажется, тоже был знаком... Ну конечно! Она уже видела этого бородатого великана в шлеме с высоким гребнем, напоминающим гребень мангура. Железный гигант был поменьше противника и казался каким-то бесформенным, только голова и руки напоминали человеческие. Из его глаз вырывались лучи бледно-голубого света, которые на расстоянии воспламеняли дома и деревья, а из груди вылетали огненные шары. Но каменный великан был неуязвим, и железное чудовище медленно отступало. Гинта знала, что каменным гигантом управлял кто-то из детей земли, чья нафф вошла в эту огромную статую, и она боялась его. Ещё больше, чем железного. Он сражался не для того, чтобы кого-то спасти, защитить... Создавалось впечатление, что он хочет всех раздавить, всем внушить непреодолимый страх, всех без исключения повергнуть к своим каменным стопам. Его надо было остановить, но как? Она не знала этого... А может, знала, но не могла? Вернее, не она, а кто-то другой... Или всё-таки она?

Видение исчезло. Гинта сидела на краю бассейна, а в воде было отражение красивого мужчины с тонким, худощавым лицом и густыми седеющими волосами. Глубокие синие глаза смотрели тревожно и испытующе. Гинта вдруг тоже ощутила тревогу... Тоже? Почему тоже? Разве не саму себя она сейчас видела в бассейне? Ведь это было её отражение... Великий Диннувир... Не может быть!

"Может", — прозвучал у неё в голове тихий, звенящий голос.

Сингал у ворот... Зиннуритовый зверь, бегущий к ней через дворцовую площадь! А великан на дне реки... Может, она и его когда-то видела? Такое впечатление, что недавний случай всколыхнул в ней память о прошлом. Память Диннувира. Великан на дне... Каменный мангур в озере... Почему они оба оказались на дне? Случайность это или что-то другое?

Гинте было страшно. Больше всего ей хотелось, чтобы отражение исчезло. Достаточно всколыхнуть воду... Но тело её словно оцепенело. В конце концов, это просто невыносимо! Что он хочет от неё? Вернее, от самого себя... Но ведь она — не он! Она — это она! Нет. Он и она — одно. Но что она должна сделать?

"Хаюнганна", — сказал голос. Он несколько раз повторил это слово. Хаюнганна... Наверное, он имел в виду Хаюганну.

Последним видением была дорога. Широкая дорога из мощных каменных плит, которая вела к горам, а потом... Она не кончалась, упираясь в горы, а петляла между ними и терялась где-то вдали — видимо, по другую сторону хребта. Всё правильно. Он же тогда не был сплошным. Каким-то образом Гинта оказалась у обочины этой дороги. Она стояла возле каменного столба, на котором была выбита стрела, а над ней — стройная шеренга знаков. Всего девять. Два показались Гинте знакомыми. Примерно в тридцати шагах от дороги сверкала на солнце зиннуритовая фигура. Золотой зверь. Его хорошо видно из Хаюганны, особенно в солнечные дни. Вблизи Гинта ни разу его не видела. Там всё вокруг заросло колючей тумой. И вообще это место считалось нехорошим. И ещё там должна быть аркона. Гигантская аркона, самая старая в Ингамарне. По преданию её посадил Диннувир. Арконы живут три тысячи лет. Правда, последние двести не плодоносят. Эта уже не давала плодов. На неё смотрели как на святыню. Но только издали. Люди боялись Золотого зверя. Если подойти к арконе, он оживёт. Он охраняет аркону... Да вот же она! Маленькое, не больше двух каптов, деревце с желтоватым стволом и пышной нежно-зелёной кроной. Тогда она тоже не плодоносила. Ещё не плодоносила. Гинта посадила её в день своего рождения — когда ей исполнилось тридцать... Что? Ей — тридцать?! Не ей, а тому, кем она тогда была. Великий Диннувир! Нет, нет, не может быть...

Когда Гинта очнулась, она обнаружила, что полулежит, навалившись на вазон с цветами и спустив ноги в бассейн. Хаммели участливо склонили над ней голубовато-белые головки. Один цветок касался её щеки, от него остро пахло свежестью и влагой. Может, этот запах и одурманил её? Подавив страх, Гинта посмотрела вниз. Из воды на неё испуганно таращилась худенькая глазастая девочка с длинной шеей и выпирающими ключицами.

— Это твои шутки? — спросила она у юного бога.

Он молча улыбался сквозь прозрачную, сверкающую воду, а в голове у Гинты настойчиво звучало: "Хаюнганна, Хаюнганна..." Он явно имел в виду Хаюганну, просто произносил это слово на древний лад. Она должна туда съездить. Дорога, которую Гинта видела в этом странном полусне, проходила мимо зиннуритовых пещер. Вообще-то это довольно далеко от Хаюганны, на другой стороне реки. Надо побывать и там, и там. Гинта знала, что между Хаюганной и древней дорогой есть какая-то связь. И надо отыскать нумаду Айдангу. Может, кто-нибудь из белых тиумидов знает, где она живёт.

Глава 2. Поездка в Хаюганну.

Гинта любила ездить в Хаюганну. Верхом это около двух часов. Сперва по берегу Наулинны, потом небольшой поворот и оставшуюся часть пути уже вдоль Хонталиры, реки, берущей начало в горах и вливающейся чистым, светлым потоком в спокойную тёмно-голубую Наулинну. Хонталира — значит "горный ручей". Говорили, что она начинается с высокогорного ручья, хотя трудно было в это поверить, глядя на мощный водопад, который низвергался с диуриновой скалы. Гинта навсегда запомнила этот водопад, скованный льдом и сияющий в лунном свете. Удастся ли ещё когда-нибудь посмотреть на него сверху?

В Сантаре не принято строить жильё возле самых гор, поэтому и замок аттана, и селение находились примерно в скантии от горного склона, на правом берегу Хонталиры, если стоять лицом к хребту. У подножия гор простиралось кладбище.

Издали Хаюганна производила впечатление какого-то необитаемого места — упирающиеся в небо вершины, а под ними голубой хаговый лес, завидев который, Тамир обычно без понуканий ускорял шаг. Хаговые рощи даже в сильную жару дышат свежестью и прохладой. Чем ближе к горам, тем ароматней становился напоённый влагой воздух. Уже отсюда был слышен шум водопада. А влажность держалась здесь потому, что из-за близости гор после полудня почти вся Хаюганна погружалась в тень.

Посёлок был построен в чисто сантарийском духе — непонятно, где кончается лес и начинается жильё. Просто роща постепенно становилась реже и среди деревьев начинали попадаться аккуратные домики — в основном из светлого турма, украшенные резьбой, мозаикой и росписями. Большинство стояло в тени высоких хагов, чьи мощные, раскидистые ветви защищали от дождя не только дом, но и двор.

Замок аттана Сахима, построенный из белого турма и отделанный зиннуритом, со всех сторон окружали огромные старые хаги. По сравнению с Ингатамом он казался не дворцом, а скорее просто богатым домом, зато в нём всегда царили порядок и уют. Гинта любила здесь бывать. Может быть, потому, что здесь вся обстановка говорила о счастливой и налаженной семейной жизни. Сахим и его жена Зилла, родная сестра покойного минаттана Ранха, всегда были рады племяннице, а их сыновья — Зимир, Тамах и Суран — охотно сопровождали Гинту в некрополь, если она приезжала в Хаюганну посетить могилы предков. Девочка никогда не отказывалась от их общества, хоть и не боялась ходить по кладбищу одна. Сейчас она редко виделась с двоюродными братьями. Все четверо повзрослели, и у каждого было много своих дел, но, встречаясь, они радовались друг другу гораздо больше, чем в детстве. Гадкие слухи, которые упорно распространяла аттана Кайна, дошли и до Хаюганны. Гинта поняла это, когда однажды Зимир сказал ей: "Кто бы что ни говорил, ты всегда можешь на нас рассчитывать. Народу у нас тут мало, зато трусов нет. Иные даже в горы ходить не боятся". Зимир был ровесником Талафа. Ему предстояло унаследовать родовой замок и титул аттана. Каждый раз, глядя на своего родственника глазами будущей правительницы, Гинта ощущала прилив спокойствия и уверенности. Этот аттан и его люди поддержат её, если что.

Хаюганна действительно была самой малонаселённой областью Ингамарны. Почти всю её территорию занимал огромный некрополь. За посёлком снова начинался хаговый лес, который постепенно переходил в кладбище. Оно простиралось до высокого, обрывистого горного склона. В этой части хребта было много больших пещер, в которых знать устраивала свои родовые усыпальницы.

Каждый местный житель мог показать, где находится гробница правителей Ингамарны. Она состояла из множества залов, соединённых естественными проходами. Каменотёсы лишь кое-где вырубили ступеньки, чтобы удобнее было спускаться в дальние залы. Правда, где самый дальний зал пещеры, не знал никто. Никому и в голову не приходило выяснять, где она заканчивается. Она вела в глубь горы и вниз, под землю. Чем дальше спускаешься, тем больше аллюгина. В конце концов он совершенно вытеснял диурин. И это та граница, которую никто никогда не переступал. Считалось, что пещера, где находится родовая усыпальница правителей мина, ведёт прямо в Нижние Пещеры, обитель бога смерти. Ханнум милостив к тем, кто хоронит своих покойников возле его царства, но всё же подходить к самому порогу его владений не стоит. И вообще не стоит забираться слишком глубоко. Горные божества коварны.

Пещера, где покоился прах потомков Диннувира, представляла собой череду сводчатых залов разной величины, преимущественно из светлого, прозрачного диурина. Каждый раз, когда Гинта приходила сюда, ей казалось, что она попала в ледяное царство. Вокруг диуриновых надгробий в полумраке сверкали заросли диуриновых кристаллов, похожих на огромные ледяные цветы. Ваятели не касались этих камней, но создавалось впечатление, что тут поработал искусный мастер. "Это горные боги украшают могилы твоих предков, — говорила Таома. — Они благосклонны к роду великого Диннувира".

На этот раз Гинта не стала заезжать в замок дяди. Она оставила Тамира пастись возле посёлка и пошла на кладбище одна. Сейчас у неё было дело, в которое она никого не хотела посвящать.

День выдался пасмурный, безветренный, и нависшую над некрополем тишину нарушал только отдалённый шум водопада. Огромные хаги молча простирали над могилами свои пушистые развесистые ветви. На фоне серебристо-голубой хвои загадочно мерцали диуриновые надгробия, ярко блестели металлические и зиннуритовые. Встречались надгробия из хальциона и турма, а также глиняные и деревянные, покрытые прозрачным защитным слоем макувы. Было немало портретных изваяний, правда, из камня ни одного. Некоторые богатые гробницы напоминали арки и портики с изящными резными колоннами. Попадались даже целые миниатюрные дворцы. Гинте особенно нравились могилы, украшенные необработанным молодым диурином, кристаллы которого росли, образуя самые невообразимые конструкции. Чаще всего они напоминали причудливые растения.

Диуриновые и хальционовые надгробия всегда светились, хотя бы чуть-чуть. Зажигать на могилах светящиеся камни и вообще ухаживать за кладбищем входило в обязанности белых тиумидов — служителей Ханнума. Они же были и главными распорядителями в церемониях погребения. Белых тиумидов в Сантаре почитали, даже минаттаны при встрече уступали им дорогу, но входить в чьё-либо жилище, кроме своего собственного, служитель Ханнума мог лишь в том случае, если там был покойник. Слуги бога смерти одевались только в белое и не носили никаких украшений. Такое одеяние считалось траурным, а они носили его всегда. Ещё их называли привратниками Ханнума. Они не боялись ходить по лабиринтам внутри гор и добывали целебную воду из источников, бьющих в глубоких пещерах. Большинство белых тиумидов были хорошими колдунами и владели нигмой, что помогало им ухаживать на кладбищах за цветами и растущими камнями. Они же присматривали и за скальными гробницами.

Отправляясь в свои родовые усыпальницы, люди если и брали с собой светильники, то разве что на всякий случай. Благодаря заботам белых тиумидов, диуриновые пещеры постоянно излучали свет. Ярче всего горели заросли кристаллов, которые украшали стены, гирляндами свисали с потолков и "цвели" вокруг могил. Стены же и потолки как правило светились очень слабо. Но в этот раз Гинту поразило яркое голубое сияние, исходившее откуда-то из глубины гробницы. Дальше всех были похоронены минаттан Айнар, его жена Кинна — родные дед и бабка Гинты, а также их сыновья, погибшие во время последней войны. Справа от могилы Айнара было оставлено место для его брата Аххана. За этим залом следовало несколько пустых, соединённых извилистыми коридорами. Гинта шла вперёд, а источник света всё отдалялся и отдалялся, словно кто-то невидимый с фонарём в руках упорно вёл её за собой. Но куда? Девочка остановилась, когда оказалась в маленьком зале с низким потолком и светлыми, льдисто мерцающими стенами. Они выглядели, как зеркала, но абсолютно ничего не отражали. Гинта поняла — это уже не диурин, и ей стало не по себе. В таком зеркале в любой момент может что-нибудь появиться. Вернее, кто-нибудь. За этим залом начинался длинный коридор с точно такими же стенами. Гинта не знала, где он кончается, она только видела, что свет исходит оттуда. В очередной раз повторив себе, что она ничего не должна бояться, девочка пошла вперёд. Примерно через пятьдесят каптов резко потемнело. Точнее, свет остался позади, как будто переместился. Гинта явственно слышала звон капели.

"Ничего, — подумала она. — Страшнее, когда темнота за спиной".

Тоннель вёл в просторную окутанную мраком пещеру, посреди которой холодно блестело небольшое озеро. Здесь кто-то был. Кто-то сидел в глубине зала, среди голубоватых, слабо светящихся в темноте кристаллов и, подперев лицо руками, смотрел, как от капель на воде расходятся круги. Капало с длинных сосулек, свисающих с потолка, словно диковинные заледеневшие растения. Но это был не лёд. Гинта не могла разглядеть сидящего. Она видела только попавшие в полосу бледного света длинные белые волосы, кисть руки с тонкими пальцами и согнутую в колене обнажённую ногу. Девочка решила, что это Сифар, белый тиумид, который следил за их гробницей. Мать Сифара была валлонкой. Она наградила его светлой кожей и пепельными волосами, которые от седины почти побелели. Сифару уже перевалило за шестьдесят, но сложением он напоминал юношу. В свою длинную белую сахуду он облачался только для церемоний, а так предпочитал ходить в одной узкой набедренной повязке. Работая на кладбище, многие тиумиды ограничивались набедренными повязками, но в гробницах было прохладно, особенно в глубоких пещерах. Сифар же словно не чувствовал холода. Его считали странным. Служители Ханнума не боялись пещер, но Сифар готов был проводить там дни и ночи. Он заходил так далеко, как не отваживался никто, знал все тёплые и холодные источники и даже переходил вброд и переплывал подземные реки, которые брали начало в Нижних Пещерах. От своей матери валлонки он унаследовал тягу к воде, а от сантарийского отца — способности к колдовству и восприимчивость к тайным знаниям. Правда, кое-кто говорил, что мать родила его от горного божества. Сын сантарийца не может быть таким светлым. У детей земли более сильная кровь, и дети от смешанных браков обычно бывают смуглыми и темноволосыми.

Гинта знала о привычке Сифара уединяться в дальних пещерах. Ей показалось, что он заметил её, но отнюдь не расположен с кем-либо сейчас беседовать. Поэтому она не стала его окликать и решила тихонько удалиться. Повернувшись, девочка увидела его отражение в стене. Эти странные зеркала всё же иногда отражают то, что перед ними находится. Или хотя бы кое-что из этого. Отражения Гинты в зеркале не было. Сидящий пошевелился, немного изменив позу, и девочка на мгновение увидела его лицо, которое показалось ей слишком бледным. И слишком молодым, во всяком случае, для Сифара. Зеркало затуманилось, и вскоре Гинта уже видела своё собственное отражение, а за ним пустоту. Как будто тот, кто только что сидел у озера, исчез... Она не то чтобы испугалась, нет, страха, как такового, не было, но она знала — оглядываться нельзя. Впереди, в тоннеле, вспыхнул свет, и Гинта бросилась на этот свет, совершенно не думая о том, куда он её заведёт на сей раз. Она так и не поняла, откуда он исходит. Здесь вокруг столько диурина, а он может неожиданно ярко разгораться и тут же гаснуть. Конечно, не сам, а повинуясь чьей-нибудь воле... Интересно, кто зажигал э т о т свет? Нет, лучше об этом не думать...

На улице было тепло и душно. Всё замерло в ожидании грозы. Скоро налетит ветер... А пока тишина. И лес, и горы — всё вокруг затаило дыхание. Казалось, нависшая над Хаюганной тревожная тишина поглощает даже шум водопада. Изваяния нафтов у входа в гробницу смотрели на Гинту с безразличием, в котором ей чудилась скрытая насмешка.

Девочка долго стояла между могилами отца и матери. Как хорошо, что их похоронили здесь, на открытом воздухе. Мрачное великолепие гробницы всегда немного угнетало Гинту. Диуриновые надгробия над могилами Ранха и Синтиолы напоминали два усеянных кристаллическими цветами дерева, которые слегка наклонились друг к другу и сомкнули кроны, образовав сверкающую радужную арку. Сифар клялся, что он не воздействовал на эти камни. Они сами так срослись, и получилось одно надгробие на двух могилах. Гинта стояла под этой аркой, а вокруг нежно благоухали огромные цветы. Вот над ними Сифар потрудился, этого он не отрицал.

На аллее, ведущей к гробнице, показалась высокая фигура в белом. Это был тиумид Хатан.

— Здравствуй, привратник Ханнума! — Гинта вскинула правую руку ладонью вверх, первая приветствуя белого тиумида, как того требовал обычай. — Ты не знаешь, где Сифар?

— Рад тебя видеть, аттана Гинта. И всегда рад тебе служить, но где Сифар, я не знаю.

— А ты не подскажешь, как найти Айдангу?

— Этого тебе никто не подскажет. Айданга сама тебя найдёт, если сочтёт нужным.

Высокая фигура тиумида скрылась среди деревьев.

"Наверное, это всё-таки Сифар там был в пещере, — подумала Гинта. — Мало ли что может померещиться в полутьме..."

При случае можно было спросить самого Сифара, но Гинта знала, что она этого не сделает. Хотя и не знала, почему.

Если верить тому сну, древняя дорога должна быть примерно в скантии отсюда, на другом берегу Хонталиры. Гинта уже отсюда видела огромную аркону, возвышавшуюся над золотым зверем. Обычно зиннуритовая фигура издали сверкала на солнце. Сегодня всё небо заволокло синеватой мутью.

Гинта перешла реку по узкому шаткому мосту. На другом берегу она обнаружила остатки древнего поселения, разрушенного во время войны три тысячи лет назад. Здесь всё заросло высокой травой, но кое-где виднелись каменные основания домов, покрытые трещинами и мхом. Потом начались заросли тумы — колючего кустарника, усеянного ярко-жёлтыми кислыми ягодами, которыми питались только птицы. Люди сюда вообще не ходили. Это место, где теперь почти ничего не росло, называли Спящими Землями. Когда-то здесь разразилось бедствие, которое погубило лес со всеми обитавшими в нём тварями и множество людей. Судя по развалинам, древнее поселение было довольно большим. Сантарийцы боялись таких мест и старались обходить их подальше. К востоку от Спящих Земель тянулись мрачные хаговые дебри. Туда тоже никто не ходил. Считалось, что восточный лес полон злых духов, враждебных к человеку.

Гинта не без трепета приближалась к огромной арконе, а золотой зверь, казалось, настороженно следил за ней из-под опущенных каменных век. Гинта заметила, что лежит он не в спокойной, отдыхающей позе. Напряжённая спина и поджатые лапы говорили, скорее, о готовности к прыжку, и вместе с тем в фигуре сингала чувствовалась усталость. Он как будто пытался бороться с охватившим его оцепенением...

— Не сердись на меня, зверь, — прошептала Гинта. — Мне не нужны плоды этого дерева, да оно уже и не даёт их...

Девочка подняла голову и замерла от удивления. Высоко, среди тёмной зелени, светился большой золотистый плод. Единственный плод на старом, умирающем дереве. Ещё один знак... Но почему? Ведь ей уже скоро двенадцать!

Дорогу она нашла без особого труда. Кое-где из земли выглядывали каменные плиты, между которыми росли трава и низкий кустарник. А вот столб с надписью Гинта обнаружила не сразу. Она уж было решила, что его отсюда убрали. Гинта облазила все кусты. Оказалось, он просто упал. Причём давно, поскольку больше, чем наполовину, ушёл в землю, да ещё его густо оплели сухие стебли ползучего растения сакура. Гинта удивилась — она привыкла считать, что сакур растёт только в Улламарне, на границе с бесплодными землями. Впрочем, здесь тоже какое-то гиблое место. Примерно через триста каптов к востоку начинался редкий лесок, такой чахлый, как будто из него постоянно выкачивали нигму.

К счастью, камень лежал надписью вверх, и Гинте не пришлось тратить силу на то, чтобы его перевернуть. Девочка убрала ветки сакура, смахнула грязь и увидела девять незамысловатых, одинаковых по размеру знаков:

Два были известны Гинте —

и

. Они передавали звуки [г] и [х]. Знаки-символы, которые сперва обозначали противоположные понятия, а потом стали буквами. Здесь явно было написано слово Хаюнганна. На танумане хайун/хаюн — "северный", от хайу "север". Хай значит "холодное дыхание". Так издавна называют северный ветер. Все эти слова того же происхождения, что и хан "холод, смерть". Горы находятся на севере. Там на вершинах — царство холода и льда, а в Нижних Пещерах — царство смерти. С гор дуют холодные ветры. Там живут коварные светловолосые боги с белой, как снег, кожей и холодными, прозрачными глазами...

Если прочесть

как хаюн, "северный", то выходит, что

— это [н]. Если перевернуть знак

, то получится знак

с уллатиновой пластинки. Гинта прочла его как [э]. Прочла или ей подсказали — этого она и сама не понимала. Она только знала, что там написано ээйр... И что это призыв. Буква

походила на

, как отражение в зеркале, если поставить его сбоку. Отражение... В воде или в зеркале — всё равно. Главное, что отражение. Вода — тоже зеркало. А зеркало похоже на застывшую воду, которую можно переносить и ставить так, как тебе хочется. На воротах кладбищ и на могилах знаки

и

начертаны либо один над другим — как если бы это был предмет и его отражение в воде, либо рядом. Может быть, сначала писали сверху вниз, а потом стали писать слева направо? А может, писали сразу слева направо, просто, создавая буквы, использовали принцип отражения. Зеркало можно поставить как угодно...

Её размышления прервал оглушительный удар грома. Поднялся ветер, потемнело. Гинта с недовольством подумала о том, что придётся потом брести сквозь мокрые заросли да ещё по размокшей земле. Впрочем, она ведь знала, что будет гроза.

Девочка устроилась между передними лапами золотого зверя, укрывшись от дождя под его гигантским подбородком. А над сингалом простёрла свои широкие ветви аркона. Правда, крона её был так высоко, что при сильном дожде статуя всё же мокла. Гинта была в лучшем положении. Она находилась как бы под двойной защитой.

Вокруг бушевала гроза. Молнии сверкали так, словно небесный огонь пытался погасить ливень. Вот оно — соединение, а может быть, противоборство двух стихий, которое рождает великую силу...

"Этот зверь и впрямь охраняет аркону, — подумала Гинта. — Она здесь единственное высокое дерево, а сингал уже много столетий спасает её от удара молнии".

Все сантарийцы знали, что зиннурит защищает от небесного огня. Потому и любили отделывать этим камнем свои жилища, а отправляясь в дальнюю дорогу, на всякий случай надевали зиннуритовый браслет или кулон с зиннуритом. Имея при себе этот камень, можно не бояться грозы, даже если она застанет тебя посреди равнины.

"Я, конечно, и сама могу отвести от себя молнию, — размышляла Гинта. — Но если бы я владела санфалингиной, я бы сумела направлять её на что угодно. Диннувир при помощи молнии уничтожил много валларских боевых машин... Вообще-то лучше, если мы больше не будем воевать, но мало ли..."

Дождь немного утих, вокруг посветлело, а на Гинту вдруг навалилась невероятная усталость.

"Сейчас чуть-чуть отдохну и пойду, — подумала девочка, закрыв глаза. — Лучше бы верхом поехала. И зачем я Тамира в посёлке оставила..."

"Езжай на звере, ещё можно, — сказал ей на ухо знакомый тихий голос. — Пока он подчиняется тебе. Зиннурит, из которого он сделан, поможет тебе собрать всю силу небесного огня".

— Но гроза уже кончилась, — растерянно возразила Гинта.

"Если ты захочешь, она вернётся. Эйрин помогает тебе. Смотри — сильные испарения поднимаются от земли. Пусть все молнии сверкнут и ударят вместе. Возьми весь огонь, который рождает эта гроза!"

Гинта не помнила, как она очутилась на каменной спине зверя. Она ехала сквозь тёмное грозовое пространство, а над её головой сверкали молнии. Гинта творила заклинания, и молнии словно притягивались к зиннуритовой статуе, собирались вокруг неё, не причиняя при этом Гинте вреда. Вскоре над ней образовался огромный столб огня, сверкающий золотыми, белыми и голубыми искрами. Гинта держала его над головой, а высоко в небе летели какие-то странные железные птицы. Гинта знала, что она должна их уничтожить, и уверенным взмахом руки направила на них своё огненное оружие. Ослепительные вспышки, взрывы! Горящие птицы падали на землю, пылали кусты, трава... Огонь расползался, рос. Его надо было остановить. Повинуясь движению рук Гинты, с неба хлынули потоки воды. Пожар утих, но никак не мог погаснуть окончательно. Язычки пламени вытягивались, превращались в лучи и смешивались со струями дождя. Солнечный дождь! Гинте показалось, что светлые струи уже не падают сверху, а наоборот поднимаются ввысь, и этот золотой поток вот-вот подхватит её и оторвёт от земли, вернее, от зиннуритовой спины зверя... Гинта испугалась, но вдруг обнаружила, что она уже сидит не на спине сингала, а между его лапами, а со всех сторон её окружает мягкое золотое сияние. И впрямь солнечный дождь! Гроза закончилась, а он с тихим, звенящим шумом лился на переполненную влагой землю.

Наверное, и этот сон послан ей не случайно. Сон-воспоминание о прошлой жизни. Зиннурит помогает управлять молнией, но не каждому, а тому, кто владеет санфалингиной.

Гинта вышла из своего укрытия и, творя заклинания, попробовала собрать луч. Ничего не получилось.

"Показывает мне то, что я когда-то умела, — с раздражением подумала девочка. — И зачем? Уж подсказал бы тогда, как добиться такого могущества..."

Она тут же устыдилась своих мыслей. На кого она сердится? На собственную нафф, которая, вернувшись из мира звёзд, мучительно вспоминает последнюю земную жизнь. У этой нафф не может быть абсолютной памяти. Но она способна восстанавливать кое-какие события и картины прошлого. Это и должно служить Гинте подсказкой. Кое-что она уже уяснила. Во-первых, то, что зиннурит помогает управлять молнией. Он притягивает к себе небесный огонь и гасит, но может и усилить его — по воле того, кто владеет санфалингиной. Во-вторых, она узнала ещё несколько букв.

Хаюнганна... Что этот значит? С первой частью слова она уже разобралась. А вот что такое ганна? В танумане, который очень близок к древнему языку, есть слово ган "след". В общем языке так называют плуг — то, что оставляет на земле борозду, глубокий след. А ещё есть ганхи — земляные черви. Оба слова того же корня, что и гина "земля", только на другой ступени чередования. Ган — след... Хаюнганна — надпись на столбе возле дороги. Стрела указывает в сторону гор. Дорога на север... В современном сантарийском слова ганна не было. Наверное, первое его значение — "тропа, то, что протоптано". Полоска земли, превратившаяся в тропу из-за множества оставленных на ней следов. Ну а хорошая тропа — это уже дорога. Значит, Хаюнганна — "северная дорога", ведущая к горам и через них в страну валларов-валлонов. Потом так назвали поселение у горного хребта. Судя по развалинам, оно было большим. Три тысячи лет назад его разрушило землетрясение... Или война? А может, и то, и другое? А название Хаюнганна так и закрепилось за этим местом. Когда много лет спустя тут возникло другое поселение, правда, гораздо меньше и дальше от гор, оно тоже стало называться Хаюнганной, а звук [н] перед [г] позже выпал — явление, обычное для современного сантарийского.

Пока Гинта добралась до Хонталиры, она была по пояс в грязи. Хорошо, что на другой стороне сразу от гладкого каменистого берега тянутся две мощёные дороги — к некрополю и к посёлку. Можно пройти и не запачкаться. Гинта переплыла реку, но, выбравшись на берег, пошла не к посёлку, а вверх по течению. Дойдя до водопада, она долго смотрела на серебристый каскад, который огромными ступенями низвергался с диуриновых скал. Сверкающий поток отражался в разноцветных камнях, в мелкой водяной пыли играло множество радуг. Пройти через водопад... Она должна это сделать. Ведь когда-то она это могла!

Вдохнув полной грудью и прошептав заклинание водяных богов, Гинта прыгнула прямо в бурлящую пенистую воду.

Через некоторое время она, обессиленная и дрожащая, кое-как выбралась на берег и лицом вниз легла на плоский нагретый солнцем камень.

— Это было очень неблагоразумно с твоей стороны, — произнёс над ней знакомый глуховатый голос. Сифар. Вечно он появляется неожиданно.

— Белые тиумиды говорят, что ты меня искала, аттана. Я тебе нужен?

— Да нет... Я просто... хотела тебя повидать...

Гинта села и принялась выжимать свои длинные, густые волосы. Когда они намокали, то казались едва ли не тяжелее её тела. А сейчас Гинта так вымоталась, что даже встать не могла.

— Говорят, ты искала не только меня.

— Что ещё говорят белые тиумиды? — Гинта сама удивилась раздражению, прозвучавшему в её голосе. Всё-таки усталость и горечь неудачи взяли своё.

— Белые тиумиды никогда не говорят лишнего, — спокойно ответил Сифар.

— Да, — без выражения согласилась Гинта. — В отличие от глупых, самонадеянных девчонок.

— Ты не глупа, а самонадеянность... В твоём возрасте она простительна любому, но только не тебе. Возможно, мне придётся ухаживать за могилой твоего деда. Но я надеюсь, мне не придётся ухаживать за твоей. Если бы всё происходило только по воле богов... От нас, людей, тоже многое зависит. Конечно, тот, кто пожелал вернуться в наш мир, родится снова, но будет потеряно время, а его и так осталось мало. Ему удалось возродиться в теле своего потомка. Это облегчает задачу. К тому же... Он наверняка хотел бы, чтобы начатый им когда-то славный род не прервался...

— Он хотел бы, — холодно усмехнулась Гинта. Она поднялась на ноги, отжала прилипшую к телу короткую юбку и резким движением откинула волосы за спину. — Он хотел... Он! Я, между прочим, не он. И я тоже чего-то хочу в этой своей жизни. Ведь она моя! Эта жизнь — моя! Да вот только никого не волнует, чего хочу я. Лично я! Она, а не он!

— Будь благоразумна и терпелива. И ты получишь всё, что тебе причитается. Поверь, это будет немало.

Белый тиумид повернулся, чтобы уйти.

— Подожди, Сифар, — остановила его Гинта. — Ты знаешь... Послушай, ты инкарн?

— Я всего лишь слуга Ханнума. Я охраняю врата его владений, где царит смерть. Я знаю одно: смерть — это то, что соединяет звенья цепи, состоящей из множества жизней. Ты не должна быть последним звеном.

— Откуда ты знаешь, кто я?

— Всем известно древнее пророчество, но не все наблюдательны.

— Но Сифар, мне уже скоро двенадцать, а диурин на могиле Диннувира растёт три или четыре года. И этот плод на арконе...

— Большинство людей не совсем правильно толкуют пророчество. Диурин и плод на арконе стали расти, когда нафф начала вспоминать, пробуждаться. Только не обольщайся — ты не сможешь вспомнить всё. Ты получаешь подсказки. Следуй им, но осторожно. Если Диннувир владел всеми стихиями, это не значит, что надо очертя голову прыгать в водопад.

— Ты, кажется, сказал, осталось мало времени. Что ты имеешь в виду?

— Это ты сама скоро поймёшь. Но сколько бы ни осталось времени, не торопись. Не во все двери можно ломиться. Когда ты найдёшь ответ, дверь откроется сама.

Глава 3. Даарн.

Гинта и правда вскоре поняла, что имел в виду Сифар. Она рыскала по всей Ингамарне в поисках древних храмов и кладбищ, где могли сохраниться какие-нибудь надписи, и, чтобы не терять время, ездила верхом. Однажды, возвращаясь на своём верном Тамире в Радужные пещеры, она услышала странные звуки. Кто-то бежал по лесу. Это был явно не зверь. И явно не сантариец. Он бежал, тяжело топая, неуклюже продираясь сквозь заросли, громко и хрипло дыша. Бежавший испытывал сильный страх, и этот страх передался Тамиру. Гинта успокаивающе похлопала хорта по шее и поехала навстречу незнакомцу, которого можно было бы назвать таинственным, не наделай он столько шума.

Вскоре она увидела его. И тут же узнала. Худощавый паренёк с грустными серыми глазами. Правда, сейчас они у него были не грустные, а испуганные. А лицо, и без того светлое, от страха стало белым, как снег.

— Богиня... — выдохнул он, в изнеможении упав на колени. — Пощади меня! Я не делал ничего дурного! Спаси меня! Уйми это чудовище...

Юноша застонал и схватился за плечо. Гинта заметила, что его левая рука болтается, как плеть.

— Кто за тобой гонится, воин абеллурга? Я не слышу никаких шагов.

— Он не очень быстро бегает, но он ужасен, и я не хотел бы попасться в его каменные лапы. Я больше не ставил ловушек, богиня! Пощади меня...

— С чего ты взял, что я богиня?

Гинта спрыгнула на землю и подошла к юноше. Он продолжал стоять на коленях, глядя на неё с почтением и страхом.

— Кажется, тебя зовут Даарн?

— Да...

— По-моему, ты сломал руку.

— Да, наверное... Я упал.

Гинта прикоснулась к плечу Даарна, провела пальцем вдоль его руки.

— Больше не болит? Придётся тебя подлечить.

— Если ты не богиня, то кто же ты, исцеляющая одним прикосновением?

— Я аттана, будущая правительница Ингамарны. И ученица школы нумадов. И пока что я тебя не исцелила, а только сняла боль.

— Я думал, ты из тех, кого сантарийцы называют гинтами.

— Я действительно Гинта, но это всего лишь имя, полученное мною при рождении. Я такой же человек, как и ты.

— Ну уж нет, в это я ни за что не поверю, — пробормотал юноша, с трудом поднимаясь на ноги.

— Теперь объясни толком, что тебя так напугало?

— Каменный демон. Он гнался за мной, потом отстал. Вроде бы, он остановился, но... Мне страшно. Кажется, он где-то тут, крадётся...

— Я не чувствую никакой погони, а значит её нет. Ты уверен, что это был кто-то в плотном теле, а не нао?

— А не... кто?

— Ну, такое изображение в воздухе. Что-то вроде призрака...

— Нет-нет, что ты! Он шёл, всё ломая на своём пути, даже маленькие деревья. Он шёл, как слепой, но меня заметил и погнался. Хорошо, что он не может быстро бежать.

— На кого он похож? — спросила Гинта.

— На человека и... на мангура. Он весь из камня и такой ужасный.

— Он большой?

— Да... То есть, нет... Не очень. Как высокий человек. У меня ещё хватило ума выстрелить в него из кесты. Как будто такое можно убить!

— Да, — усмехнулась Гинта. — Стрелять в маррунга не имеет смысла.

— В кого?

— Вот что, — сказала Гинта. — Сейчас я отвезу тебя в безопасное место, а потом разберусь с этим чудовищем.

— Но... Как ты его найдёшь?

— По твоим следам.

— Но их не видно...

— Это тебе не видно. Поехали.

— Подожди. Я не могу позволить, чтобы девочка... — Даарн запнулся, поймав на себе спокойный, чуть насмешливый взгляд Гинты. — То есть... Я понимаю, что ты не совсем обычная девочка, а вернее, совсем необычная, но всё же...

— Мне как-то неловко, — признался он после небольшой паузы. — Тогда уж поехали туда вместе.

— Но ты ранен, — возразила Гинта. — Ты не нумад и даже не колдун. Тебе нечего стыдиться своего страха перед демоном.

Однако молодой валлон стоял на своём, и Гинта поняла — спорить бесполезно. Похоже, мораль его народа гласила, что мужчина ни в коем случае не должен бояться того, чего не боится женщина или ребёнок.

— Ладно, — согласилась она. — Поехали вместе. Я думаю, нам уже ничего не грозит. Видишь, как спокоен Тамир, а ведь животные чувствуют опасность гораздо лучше, чем мы.

Чудовище они нашли в саддуговой роще. Это была на редкость искусно изваянная фигура высотой почти два капта — человек с головой и хвостом мангура, с когтистыми руками и ногами. На груди статуи белела маленькая выбоина — след от выстрела.

— Это не маррунг, — с облегчением сказала Гинта. — Маррунги неуязвимы.

Она слезла с хорта и направилась к изваянию.

— Осторожнее... — забеспокоился Даарн.

— Ничего страшного, — заверила его Гинта. — Это просто камень, а не вместилище чьей-то нафф.

— Но оно двигалось. Я видел! Неужели я так похож на безумца?

— Я тебе верю. В Сантаре есть нумады и колдуны, которые заставляют двигаться ещё и не такие камни. Это называется арканат. Статуя шла, повинуясь чьей-то воле. Потом чары прекратились, и сейчас это опять обыкновенная статуя.

— А если этот колдун снова...

— Нет. Он явно далеко отсюда, а на предмет надо воздействовать с небольшого расстояния, и лучше, если ты его при этом касаешься. Тогда он в течение некоторого времени будет двигаться в нужном тебе направлении, даже можно заставить его что-то сделать. Но рано или поздно действие силы колдуна заканчивается — и предмет снова мёртв.

— И что же можно его заставить сделать? — спросил юноша.

— Ну... Что-нибудь несложное. Например, что-нибудь разрушить.

— Или кого-нибудь убить, да?

— Я не думаю, что его можно послать убить кого-то конкретного. Можно просто заставить его идти, ломать и убивать... Ломать всё, что стоит у него на пути, и убивать всё, что движется. Плотное тело без нафф не способно действовать осмысленно, но можно на какое-то время зарядить его злобой, силой ненависти и разрушения. Материя без души иногда поддаётся воздействию самых грубых, примитивных чувств. Особенно такая материя, как камень. Нумады всегда следят за учениками ваятелей. Тем, у кого недоброе сердце, запрещают работать с камнем.

— С ума можно сойти, — прошептал Даарн. — Я всегда считал, что это сказки...

— Поехали ко мне. Надо привести в порядок твою руку... Кстати, что это у тебя на шее?

Валлон, морщась, отогнул воротник. Над ключицей краснела небольшая припухлость.

— Укусила какая-то дрянь. Я думал, ничего, а болит всё сильней и сильней... И кажется, вздулось.

— Тебя укусил савур, ядовитый жук. Надо осторожнее ходить по зарослям хавы. Это такая высокая бледно-жёлтая трава с толстым стеблем и длинными листьями. Она растёт на кочках, в местах, где раньше были болота, а теперь сухо...

— Так этот жук ядовит? Что же теперь будет?

— Тебя ещё кто-нибудь кусал?

— Да вроде, нет...

Гинта обезвредила укус, сняла опухоль и помазала ранку соком шикура, разжевав несколько травинок.

Рукой Даарна она занялась, когда они приехали в Радужные пещеры. Молодой валлон был в восторге от жилища своей спасительницы.

— И всё-таки я не представляю, как можно жить в лесу, — откровенно признался он. — Раньше я ходил не дальше, чем на триста каптов от дороги, а сегодня... Мало того, что жук укусил... Я еле удрал от гинзы. Хорошо, что на мне сапоги! Хотел сорвать плод, полез на дерево и вижу — на меня кто-то смотрит оттуда, из ветвей. Я даже не понял, кто, но это было ужасно...

— Наверное, это был саннул.

— Может быть, но мне показалось, что это было человеческое лицо. Какое-то жёлтое и страшное. Потом я провалился в яму, а там свиды... Пресветлый Эрин, их там, наверное, тысяча была! Один залез мне в сапог, другой за шиворот. Едва я вытряхнул эту гадость из одежды, в кустах затрещало. Там был какой-то зверь. Я не понял, какой именно, и даже не успел его испугаться — потому что тут опять затрещали кусты, но уже с другой стороны, и... И появилось чудовище. Я сперва решил, что это меня ловят — издали его легко принять за человека, к тому же я из-за ветвей не сразу его разглядел. Я выстрелил, а уж потом увидел, что это такое.

— А кто тебя может ловить? — поинтересовалась Гинта.

Она только что перевязала руку юноши мягкой тканью, пропитанной специальным отваром из трав, и теперь оборачивала её куском жёсткой лундовой коры. Перелом оказался несложным, но срастить кость в мгновение ока не могла даже такая искусная целительница, как Гинта.

— Придётся поносить это два дня. Или даже больше. Пока не срастётся, — сказала она, так и не дождавшись ответа на свой вопрос.

— Два дня? — опешил Даарн. — Мой приятель ломал ногу, так ему пришлось таскать деревянную колодку дней тридцать. Значит, вы, сантарийцы, и правда умеете залечивать любые раны в сто раз быстрее и лучше, чем наши лекари.

— Ну, возможно, ваши лекари могут что-нибудь такое, чего не можем мы, — пожала плечами Гинта и пошла в "кладовую" за едой.

— Меня действительно могли искать, — сказал Даарн, когда они разделались с жареной турмой. — Но ты не думай, я не какой-нибудь там убийца или вор. Просто я... В общем, на меня донесли, а оправдаться я не смогу. Поверят ему, а не мне. Но я не думаю, что они сунутся из-за меня в эти дебри. Порыскали, наверное, вдоль дороги и плюнули. Не такая уж я важная птица. Поди, решили, что я тут всё равно пропаду, не сразу, так дня через два... Я уж и сам думал: и чего я убежал от лёгкой смерти? Здесь-то меня ещё неизвестно какой конец ждёт. Хорошо, что я встретил тебя.

— Так ты убежал от смерти? Тебя хотели убить?

— Ну да, меня бы казнили. Скорее всего.

— Если ты не убийца и даже не вор, то за что же тебе полагается такая суровая кара?

— За то, что я будто бы усомнился в боге. Это неправда! Я верю в Эрина и молюсь ему каждый день. Да и как можно его не любить? Просто, когда мы в тот день встретили тебя, я подумал, что, может быть, моя няня говорила правду и есть ещё боги, кроме Эрина.

— "Может быть"! — воскликнула Гинта. — Конечно есть.

— Меня учили другому, — сказал Даарн. — Я всегда верил, что существует только один единственный бог — пресветлый Эрин. Ну, ещё есть его божественная супруга и мать. Она едина в двух лицах и тоже является нам, на время помещая свою божественную сущность в женское тело, чтобы родить от своего супруга его сына. Чтобы от него же родить его новое телесное воплощение. Супруга и мать бога — это его дальвы. А больше богов нет. Зато есть вельги — злые демоны.

— По-моему, вельг — это водяной зверь.

— Ну да, он тоже демон. Водяные демоны самые злые.

— И это говорит валлон! Ведь вас же с глубокой древности называют детьми воды.

— Ты что! Мы — дети неба, Эрин — наш отец! — запальчиво возразил Даарн.

— Он отец всему живому, — усмехнулась Гинта. — То-то вы и боитесь леса. Если бы ты дружил с лесными богами, то чувствовал бы себя здесь, как дома.

— Может быть, — уныло согласился Даарн. — После того, как ты меня спасла и вылечила, мне трудно с тобой спорить. Но я с детства привык считать, что вера во многих богов ведёт к умственному и духовному разврату, к отсутствию единой, твёрдой морали. Многобожие — причина всяческого зла. Тот, кто не признаёт Эрина единственным и всемогущим богом, глубоко порочен. Такой человек — преступник, если не явный, то скрытый. Такой человек всегда опасен для своего ближнего и для всего общества, и обезвредить его — священный долг каждого, кому...

— Подожди-подожди, не так быстро, — поморщилась Гинта. — Ты говоришь, как будто бьёшь в пустой котёл. Один звон и никакого смысла. Или я недостаточно хорошо понимаю по-валлонски... Выходит, вы всех сантарийцев считаете преступниками и негодяями? Ведь мы как верили, так и верим в то, что мир полон богов, правда, несмотря на это, солнечного бога чтим не меньше, чем вы.

— Да, похоже, абеллурги смирились с вашим многобожием. Сантарийцы, которые живут в Валлондорне и других наших городах, ходят только в храмы Эрина, ну а что там в глуши творится — на это в Эриндорне давно уже глаза закрыли. Дескать, что взять с этих дикарей... Извини, я всего лишь повторяю чужие слова.

— А сам ты никогда так не думал? — с улыбкой спросила Гинта.

— Ну... Может, и думал, раньше... Я же слышу это всю свою жизнь, с самого детства. Няню я любил, и она меня тоже, но мне говорили, что она меня ниже. А вообще... Знаешь, мне очень нравятся ваши девушки. С этого-то всё и началось.

— Что "всё"?

— Все мои неприятности. Потому я и оказался здесь. Ведь это Кальв на меня донёс... Помнишь его?

— Ещё бы. Интересно, душа какой твари по ошибке вселилась в это тело? Я тогда сразу поняла, что тебе плохо рядом с этим человеком. Наверное, ты был ему чем-то обязан?

— Многим. Я рано остался сиротой и вырос в храмовом приюте. У меня не было никакого состояния и вообще ничего. А однажды я встретил Кальва... Благодаря ему я попал в Средний город, в воинскую школу. Это лучше, чем быть каким-нибудь уборщиком или подмастерьем. На школу второй ступени у меня не было денег, а я так хотел учиться дальше...

Даарн вздохнул и продолжал:

— Воинские школы бесплатные, но сейчас туда не так-то просто попасть. У гвардейцев неплохое жалованье, а работа... Какая у воина работа, когда нет войны? Все эти три года Кальв был моим покровителем. Он из состоятельной семьи, у них такой дом в Среднем городе... Потом благодаря Кальву я попал в гвардию абеллурга, в специальный отряд наместника, и он говорил, что мы, может, даже окажемся в Эриндорне, если два года отслужим на границе с Ингамарной. У его отца есть связи. Сначала я считал, что мне повезло, а потом... В общем, мне надоели эти отношения. А когда мы поселились в Лаутаме... Тут, в глубинке, столько красивых девушек. У меня появились подружки. Кальв начал злиться, я тоже. А недавно я сказал ему, что я, конечно, очень благодарен ему за всё, но больше мне ничего от него не надо, что я готов отдать ему две трети своего годового жалованья, чтобы только он оставил меня в покое. Ведь я мужчина, мне уже восемнадцать... Он просто извёл меня своей дурацкой ревностью. В наших отношениях было немало приятного, особенно поначалу, но... женщины меня гораздо больше привлекают. И вообще, я хочу быть самим собой.

— Странно, что я всё это говорю тебе, — смущённо признался Даарн, немного помолчав. — С виду ты совсем ещё ребёнок, но когда я смотрю тебе в глаза, мне кажется, что ты меня намного старше. Что ты и правда богиня, которая сжалилась надо мной, когда я заблудился в этом жутком лесу...

— Этот лес действительно полон богов — и добрых, и коварных, — сказала Гинта. — Но я — человек, рождённый смертной матерью от смертного отца. Между прочим, я тоже очень рано осталась сиротой. С первого дня своей жизни.

— Я осиротел, когда мне было семь. Отца обвинили в богохульстве, хотя он всегда молился Эрину и чтил законы. Мать считала, что это сосед донёс. Оклеветал. Из зависти. Наша мастерская приносила хороший доход. Гвардейцы увели отца, и он больше не вернулся домой, а мать через полгода умерла. До шести лет у меня была няня, сантарийка. Она рассказывала мне ваши легенды. Я уж почти всё забыл, это так давно было, но когда я тебя увидел, сразу вспомнил про юных лесных богинь в юбочках из лепестков больших цветов.

— Когда цветёт сиул, у нас все девчонки делают себе такие юбки, — засмеялась Гинта. — Твой приятель показал себя куда более здравомыслящим парнем. Он увидел не богиню, а обыкновенную девчонку, с которой можно позабавиться...

— За что и поплатился, — покачал головой Даарн. — В какой он был ярости... Сказал, что если я хоть кому-нибудь обмолвлюсь про эту историю, он всем расскажет, что я верю в сантарийских богов, а следовательно, не почитаю Эрина. Я и не думал выставлять его на посмешище, но ведь такие, как он, обо всех судят по себе. А потом у нас с ним вконец испортились отношения, и он стал мне угрожать. Ну, что он обвинит меня в многобожии. Мне, говорит, поверят. Я — Кальв, сын Марлана из Среднего города, а ты — ничтожество, нищий, безродный мальчишка. К тому же неблагодарный. И всё такое прочее... Я сказал ему: "У тебя же нет доказательств. Свидетелей-то не было. К твоему счастью. Вот бы наши парни повеселились, если бы узнали, что тебя напугала до полусмерти девчонка-подросток. Ведь богиней-то ты её не считаешь, а то было бы хоть какое-то оправдание". Он меня чуть не ударил. Ладно, говорит, скоро ты обо всём пожалеешь, и никакая тебе лесная богиня не поможет, нищий ублюдок, воспитанный черномазой нянькой. Твоё прошлое всем тут известно. Я сказал: "Такое прошлое у многих. Да только сейчас голословные обвинения выслушивают уже не так охотно, как раньше. Слишком много посыпалось доносов и наговоров. Блюстители со всем этим не справляются и требуют хоть каких-нибудь доказательств". Я не подумал о том, что "хоть какие-нибудь доказательства" всегда можно найти. Если очень хочется. А свидетелей можно подкупить. Тут как раз храм Эрина в Мандаваре перестроили... Ты видела?

— Нет, я давно не была в Мандаваре.

— Когда будешь, обязательно сходи в храм. Там сделали такой пристрой. Большой зал. В нём всегда полутемно, а одна стена — задняя — совершенно белая. В храм Эрина можно заходить всем, но в это помещение пускают только тех, кто принёс подношение, хотя бы мелкую монету... Но знаешь, там есть за что платить! В этом зале можно увидеть живого бога. И даже задать ему какой-нибудь вопрос! В храме появился новый абеллург. Из Эриндорна, прямо из Верхнего города. Он из тех, кто может общаться с самим богом, представляешь?! И сейчас, здесь, он помогает простым смертным общаться с Эрином. Когда в зале набирается достаточно народу, все читают молитву. Потом абеллург отдельно обращается к богу с просьбой бесплотно явиться своим подданным. И бог появляется... Как живой! Ведь бестелесно он может появиться одновременно в нескольких местах. Сейчас везде строятся такие храмы. Не все могут приехать в Валлондорн, не всем посчастливится увидеть самого бога, зато теперь каждый может увидеть его как живого, услышать его дивный голос...

— А почему он раньше не являлся своим подданным бестелесно? — поинтересовалась Гинта.

— Раньше... Раньше он не хотел, а теперь он так доволен нами, что решил оказать нам такую великую милость. Это сказал новый абеллург.

— И богу обязательно надо являться нам в тёмном зале?

— Явление бога — это таинство, — строго сказал Даарн. — И обстановка должна быть соответствующая... Ты что, не веришь? Сходи и посмотри.

— Обязательно схожу, — пообещала Гинта. — И что было дальше? Кальв нашёл доказательства? Или свидетелей?

— Кальв нашёл всё, что нужно, — вздохнул Даарн. — Недавно в Лаутаме поселился один старик. Он всю жизнь прожил в Валлондорне, и никто не знает, зачем он уехал оттуда в такую глушь. Он давно уже всем казался подозрительным. А вчера мы наконец-то пошли в храм... Наш отряд, я имею в виду. Кроме нас, в зале оказалось много местных жителей, были и ваши. И тот старик там был. Он стоял недалеко от меня. Мы видели бога, и он говорил с нами! Как он прекрасен, наш пресветлый Эрин! Сейчас он ещё очень юн, почти дитя, но сколько в нём величия, а его голос подобен самой дивной музыке. Я даже не помню, что он говорил, я просто наслаждался его голосом, его лицом... Мне казалось, что он проникает в меня, я дышу им... Там был такой чудесный аромат, и я вместе с ним как будто бы вдыхал бога и растворялся в нём... О, это невозможно передать словами. А потом всё закончилось, и мы стали выходить. Я был как в тумане, другие, по-моему, тоже. Некоторые даже немного шатались, а тот старик... Он оступился на лестнице, выронил трость и чуть не упал. Я помог ему сойти и усадил его на скамеечку недалеко от храма. Он поблагодарил меня, о чём-то спросил, я даже толком не помню, о чём. Кажется, как меня зовут и где я служу... Какие-то ничего не значащие вопросы, которые задают просто из вежливости. Потом я отошёл к своим. Мы стояли, разговаривали и вдруг видим — возле того старика народ собрался. Он что-то говорит, а его все слушают. Нам тоже стало интересно. А он вот что говорил. Дескать, в нынешнем цикле Эрин выглядит ещё более прекрасным и более юным, чем во все предыдущие. Старик этот прожил в Валлондорне все свои восемьдесят четыре года и много раз видел живого бога достаточно близко. Ведь в Эриндорне бывают дни, когда он открыт для всех, чтобы люди могли посмотреть на бога вблизи и принять его благословение. Я и то там был с ребятами нашего приюта — нас туда всех водили, и с отрядом из военной школы. Правда, в первые ряды нам так и не удалось пробиться. А старик этот даже несколько раз наблюдал уход и возвращение бога прямо в Верхнем городе! И в последний раз был поражён. Такое впечатление, что в начале этого цикла Эрин решил явиться к нам более юным, чем обычно. И прекрасен он как никогда. Кто-то заметил, что наш бог всегда прекрасен и облик его неизменен, а старик всё твердил, что в этом цикле он слишком юн. И стал ещё краше прежнего.

Вернулись мы в лагерь. Целый день учения, вечером еле до постели добрался, а ночью, вернее, под утро, меня Гирт растолкал. Говорит: "Я только что из ночного караула. Дежурил в штабе, у самых дверей командира, и, между прочим, кое-что слышал. Около полуночи к нему пожаловал Кальв. Он обвинил тебя в многобожии. Заявил, что ты почитаешь сантарийских богов и усомнился в Эрине". Я сказал, что это ещё надо доказать, а Гарт мне: "Не беспокойся, докажет. Все видели, как ты вчера разговаривал со стариком. С тем самым, что возле храма вёл крамольные речи... Кстати, старика этого уже взяли. Но он-то ладно, он всё-таки пожил. Я не знаю, чем тебе помочь, Даарн, но всё же предупредил. Может, что-нибудь придумаешь. Скоро за тобой придут".

Я не придумал ничего лучшего, чем дёрнуть в лес. Через задние ворота — они не больно-то охраняются. До посёлка я бы не успел добежать. Там такая дорога — очень открытое место, издали видно всё и всех. Да и наши патрули кругом. Я провёл в этом жутком лесу полдня, и, честно говоря, мне хватило. Да ещё тут это чудовище! А когда появилась ты, я... Знаешь, я почему-то вспомнил слова Кальва — "никакая тебе богиня не поможет". А ведь помогла! Я поверил в лесную богиню, и она, то есть ты...

— Если ты ещё раз назовёшь меня богиней, я отведу тебя куда положено и скажу, что ты ударился в многобожие. Тогда уж тебя точно никто не спасёт.

Даарн рассмеялся.

— Я хотела бы узнать о вашем боге побольше. Что такое для вас бог, что значит дальвы? У вас, наверное, есть свои легенды...

— Не легенды, а учение, — серьёзно поправил её молодой валлон. — Легенды и сказки — это для...

Юноша запнулся, его белокожая физиономия вспыхнула румянцем. Наверное, он хотел сказать, что легенды и сказки — это для дикарей, да вовремя спохватился.

— Конечно, я тебе расскажу о боге. Я ведь знаком со Светлым Учением. Книг я в своей жизни прочёл немного, но Божественное Писание знаю почти наизусть. Я всегда хорошо учился. Дальвы — это как бы части единой божественной сущности, но они могут существовать отдельно от бога и помогают ему проявлять свою божественную сущность. Понятно?

— Не совсем... Но ты продолжай, а я постараюсь вникнуть.

— Эрин — всемогущий бог. Он дарует нам всё, что мы имеем. А его дальвы — это Эрна и Гилла, луна и земля. Эрна — небесный двойник Гиллы, так что Эрна-Гилла — божественная супруга и мать Эрина одновременно. Она едина в двух лицах. Эрин покидает нас в конце каждого цикла, а мать-земля рождает его снова. Эрин соединяется на небесах со своей возлюбленной — Эрной, она спускается вниз и сливается со своим двойником-половинкой Гиллой-землёй, и Эрин оказывается как бы во чреве своей матери-супруги. Ты же знаешь, перед Долгой Ночью солнце и яркая луна оба покидают небосвод. В течение двух тигмов, когда царит ночь, Эрин, Эрна и Гилла как бы сливаются в одно целое. Потом обновлённый бог отделяется от своих дальв и в начале нового цикла снова рождается из чрева матери-земли. Эти события происходят одновременно в двух планах — небесном и земном. Ведь двести лет назад пресветлый Эрин в великой милости своей решил наконец явиться людям в человеческом обличье. Избрал он среди смертных праведниц достойную его возлюбленную, направил солнечный луч на её чрево, и зачала она сына, который получил от матери человеческое тело, а от отца божественную сущность и облик. И тот облик, в котором Эрин является к нам и проживает с нами каждый цикл, является истинным. И неизменным. В конце каждого цикла бог в человеческом обличье изливает своё семя в чрево избранной им супруги, и сам как бы истекает в её чрево. И в это время солнечный диск исчезает во тьме. Божественный плод зреет два тигма, а, родившись, тут же, в мгновение ока, становится прелестным отроком. Для пребывания на земле Эрин выбрал лучший период — с двенадцати до двадцати двух лет. Отрочество и цветущую юность. У нас мальчики и юноши в этом возрасте даже имеют кое-какие привилегии. Например, бесплатное пользование аттракционами. Двенадцатый и двадцать второй дни каждого тигма — выходные, а двенадцатый тигм каждого года — время отдыха и вообще сплошной праздник. Никто не учится и почти никто не работает, на улицах выставляют столы с бесплатным угощением и вином, беднякам раздают одежду, всем детям дарят игрушки.

— А супруга бога... Это каждый раз новая?

— Конечно. Юного бога в его солнечном дворце окружает множество абельминов и абельмин — друзей и подруг, которым он дарит радость близкого общения с ним и свою любовь. А в конце цикла он выбирает самую красивую из возлюбленных, чтобы она зачала от него его сына, а точнее, чтобы она родила его новое земное воплощение. Такая абельмина становится абельханной, не просто подругой, а супругой бога. Ей всю жизнь потом воздают почти божественные почести. И вообще все: абельмины, абельханны и абеллурги — все, кто окружает бога и кого он любит, получают от него вечную молодость и долгую-долгую жизнь, а иные, говорят, даже бессмертие. Они становятся полубогами.

— А ты их видел?

— Конечно. Они все прекрасны.

— И все молоды?

— Почти все... Ну, пророки бога — это, конечно, зрелые мужи, но они... Они такие величественные. Особенно главный абеллург. У него мудрое и благородное лицо. И грустное. Он в вечной заботе и тревоге о нас. Юный бог пребывает в радости и дарит радость другим, а его первый слуга берёт на себя все тяготы земной власти. Он как бы выполняет за бога чёрную работу.

— А правда, что Солнечный дворец в Эриндорне охраняют воины-великаны?

— Правда. Я их видел. Это тоже полубоги. Ночью по Эриндорну ходят священные звери — огромные-преогромные вунхи. Горе тому, кто нарушит покой Верхнего города — обители бога и полубогов. А в праздники колесницу Эрина везут огромные хорты — белые и голубовато-серые. Они гораздо больше обычных хортов. Это тоже священные животные Эрина.

— Ну хорошо, Эрна и Гилла — его дальвы. А бледная луна?

— Арна — это вельга, злая демоница. Она небесная сестра водяных демонов.

— Значит, у вас тоже так считают, — нахмурилась Гинта. — И тоже боятся Камы.

— Камы? А-а, я и забыл, что вы так называете Арну. Няня мне говорила. Между прочим, кое-что я помню, и некоторые имена... Эрна — это Санта. Гилла у вас Гина — очень похоже. И солнечного бога вы называете почти что как мы. Только почему вы говорите "эйр"?

— Эйр — это глаз, — пояснила Гинта. — Это свет, это луч... Или голос? Луч и голос... Призыв...

— Что?

— Так, ничего... Истинное имя бога мне неведомо. Как и его облик.

— Я же говорю — съезди в Манавару и побывай в том храме. Судить по стенным росписям действительно трудно.

— Я обязательно там побываю, — пообещала Гинта. — Ты очень любишь своего бога?

— Да разве можно его не любить! — воскликнул Даарн. — Когда-то я только им и жил. Я рос в приюте при храме Эрина. Там все стены были расписаны сценами из земной жизни бога. Эрин-отрок, Эрин-юноша... Один и со своими абельминами. Или в окружении пророков-абеллургов. На стене нашей спальни был нарисован Эрин благословляющий. Как раз напротив моей кровати. Я, когда просыпался, сразу видел его прелестное лицо, а перед тем, как заснуть, разговаривал с ним... Про себя, разумеется. Ну, бог ведь всё равно слышит. Я мог целыми днями листать священные книги. Рисунки для них делают лучшие художники. Там тоже везде Эрин. В каждой главе, возле каждой молитвы — картинка. Нас всем приютом возили в Эриндорн. Я особенно хорошо помню один праздник... В тот день Эрин благословлял сирот. Я видел его довольно близко. Мы смотрели на него и плакали от счастья, а он улыбался нам всем, и от лица его исходил свет. Его чудесные голубые волосы сияли, словно полуденное солнце, а серебристые одежды источали благовоние... И ещё я видел его близко через четыре года, когда приходил в Верхний город с ребятами из военной школы. Вообще-то я часто бывал в Эриндорне и видел бога, но вот близко — только два раза. Я так радовался, когда перестроили храм в Мандаваре. А теперь мне туда нельзя — кто-нибудь увидит.

Даарн заметно приуныл.

— Ничего, что-нибудь придумаем, — заверила его Гинта. — А в этом цикле ты его видел?

— Три раза. Праздник возвращения бога я проболел. Жалко... Но я потом ходил с ребятами в Верхний город, и мне три раза удалось на него посмотреть, правда, только издали. В конце весны я окончил школу, и нас направили сюда, на границу Лаутамы и Ингамарны. Кальв притащился сюда из-за меня. Школу он давно закончил. Он был у нас командиром деваты... Вернее, не был, а есть. Это меня там уже нет.

— Что такое девата?

— Отряд из двадцати двух человек. Двенадцать таких отрядов составляют деватану — большой отряд. Двенадцать и двадцать два — священные числа.

— Это я уже поняла. Послушай, а тот старик... Он случайно споткнулся, ты довёл его до скамейки, обмолвился с ним парой слов... И этого достаточно, чтобы обвинить тебя в безбожии и казнить? Никто даже не слышал, о чём вы говорили!

— Зато видели, как мы с ним разговаривали. А потом слышали, что говорил он...

— А кстати, что он такого сказал? Он, кажется, славил бога...

— Он сказал, что бог в этом цикле слишком юн. И прекрасен, как никогда.

— Ну и что?

— Бог — всегда совершенство. Он вечно юн, прекрасен, и облик его неизменен. У Эрина два образа — земной и небесный. Земной — это его человеческое воплощение, а небесный — это солнечный диск. Эрин един в этих двух обликах. Основная часть его божественной сущности — в небе, а меньшая, частица, так сказать, воплощается каждый раз в человеческом теле. Этот второй истинный облик бога так же неизменен, как и первый, небесный.

— Разве солнце всегда одинаково?

— Разумеется, нет. Днём оно одного цвета, вечером другого. Ну и земной бог тоже... В начале цикла он мальчик, в конце юноша. Но каждый цикл он выглядит и взрослеет одинаково. Сами эти изменения всегда повторяются в точности. Они всегда одинаковы, понимаешь? Я, конечно, не мастер говорить... Сколько я видел старых людей, которые прожили в Валлондорне всю свою жизнь и имели счастье много раз любоваться красотой нашего бога. Они говорят, что он всегда выглядит одинаково. Он является к нам двенадцатилетним отроком, а уходит двадцатидвухлетним юношей. В начале каждого нового цикла его видят опять двенадцатилетним и точно таким же, каким он был десять лет назад, и...

— Понятно. А тому старику, значит, показалось, что в нынешнем цикле бог какой-то не такой... Даарн, а как ты представляешь себе небесную ипостась бога?

— Я же сказал — это солнечный диск, который иногда меняет цвет.

— Солнце действительно сравнивают с диском, потому что отсюда, с земли, оно таким кажется...

— Так оно и есть диск. Небесный лик бога, излучающий свет.

— Я слышала, валлоны считают нас дикарями и гордятся своими знаниями, а выходит, что сами они не знают даже очень простых вещей.

— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Даарн. — А что же тогда, по-твоему, солнце?

— Ты когда-нибудь был в кузнице?

— Был. В приютской школе нас знакомили с разными ремёслами и водили в кузнечный цех...

— Ты видел кусок металла, раскалённый до голубовато-белого цвета?

— Да...

— Так вот солнце — примерно это и есть. Только гораздо больше.

— Что-о?

— Я говорю лишь о видимом солнце. О том, что состоит из плотной материи. Ну ладно, не будем... Всё это очень сложно, а я не нумад-амнитан.

Даарн ничего не сказал. Вид у него был не то утомлённый, не то расстроенный. Гинте вдруг стало стыдно. И очень жалко этого взрослого парня, который сейчас походил на ребёнка, заблудившегося в незнакомом месте. Она осиротела раньше его, но росла, окружённая любовью и заботой. А он с семи лет, возможно, не слыхал ни одного ласкового слова. Никто не любил его по-настоящему и никто не нуждался в его любви. А человек обязательно должен кого-нибудь любить. И Даарн любил живого бога. Такого же мальчика, как он сам, только исполненного совершенства, недоступного простому смертному. Этот мальчик помог ему не озлобиться на всех и вся. Юный бог, чьи серебристо-голубые волосы сияют, словно солнце...

— Знаешь, Даарн, мы с тобой кое в чём похожи... Ты не думай, у нас почитают солнечного бога. Но и других богов тоже. И Эйрин на нас не в обиде.

— Я бы очень хотел его увидеть, — вздохнул Даарн. — Хотя бы ещё раз.

— Это можно устроить. И не один раз. Переодеться, накраситься, надеть парик... Да и не всё же время ваши толкутся в этом храме.

— А ты позволишь мне остаться здесь?

— Здесь, в лесу? Извини, но не позволю, — рассмеялась Гинта. — Ты уже достаточно тут натерпелся. Я отвезу тебя в замок.

— Ты что?! Там же... — Даарн смешался и замолчал.

— Там люди, — спокойно сказала Гинта. — Они тебя не съедят. А вот здесь могут съесть. Ты же не захочешь целыми днями сидеть в пещере, а бродить по лесу тому, кто его совершенно не знает, небезопасно. Ну а у меня своих дел навалом...

— Может, я бы тебе пригодился... Всё же я воин и неплохо владею оружием.

— Вот и прекрасно. Я беру тебя в своё войско.

— А где находится твоё войско, аттана?

— В мирное время дружинники живут в своих домах, ведут хозяйство. А дворцовая стража живёт в Ингатаме. И ты там будешь жить. Тебе там понравится.

— А как там ко мне отнесутся?

Даарн был слегка растерян.

— Никто в Ингатаме не посмеет плохо встретить того, кого я привела. А дальнейшее зависит от тебя. Я думаю, всё будет нормально. Ты производишь впечатление хорошего человека. Ты говоришь по-нашему?

— Плохо... Но я быстро всё запоминаю.

— А в Лаутаме много смешанных семей? — спросила Гинта.

— Достаточно.

— Интересно, как они договариваются насчёт богов, если у вас такие строгости?

— Знаешь, когда я в Лаутаму приехал, даже удивился. В Валлондорне тоже есть такие семьи, в Нижнем городе их особенно много, а я ведь родился и вырос там. В Валлондорне все молятся только Эрину, и сантарийцы тоже, а здесь, далеко от центра... Если валлон женится на сантарийке, они оба должны ходить в храм Эрина, но она ещё может посещать и свои храмы. То есть вообще-то это нельзя, но... Сейчас на это смотрят сквозь пальцы. Но если кто-то из валлонов посещает ваши храмы, то у него могут быть неприятности.

— Смертная казнь, например.

— Да нет... Во всяком случае, здесь такого нет. А вот в Валлондорне...

— Но тебя же хотели казнить.

— Я — другое дело. Я из гвардии абеллурга. И всегда на виду у своих. А если какой-нибудь ремесленник, который живёт в глухом селе... Кто знает, что он там делает, кому молится. Блюстители, конечно, везде должны бывать, но не больно-то они любят сантарийскую глушь.

— Да, в Ингамарне ваши воины появляются редко, а в Улламарну, по-моему, вообще не суются...

— О, говорят, это страшное место! Там есть какие-то красные цветы, которые из всех пьют кровь и разрастаются. Тёмная роща, где бродят живые тени и обитают говорящие чёрные птицы... Или демоны, которые превращаются то в людей, то в птиц. А в Белых горах живут великаны, их жуткие голоса слышны даже в Ингамарне, а иногда они бродят по пустыне. Ещё я слышал, из пустыни приходят каменные демоны. Огромный каменный мангур выпил почти все реки и озёра Улламарны...

— И кто всё это говорит?

— Наши парни. Кое-что они от местных слышали...

— А кое-что домыслили сами, — засмеялась Гинта. — Оказывается, валлоны тоже не лишены воображения. Меня это радует.

— Но мы же видели чудовище. Наверное, это и есть каменный демон из пустыни. Я встретил его недалеко от дороги, которая разделяет Ингамарну и Улламарну. Мы там как-то проезжали отрядом, правда, в Улламарну не сворачивали.

— Ну мне-то туда придётся свернуть, — сказала Гинта. — И думаю, в ближайшее время.

Глава 4. Гости из пустыни.

Появление в Ингатаме валлонского юноши вызвало заметное оживление среди молодых служанок. Дворцовая стража встретила его вполне дружелюбно, а после того, как Даарн объяснил устройство кесты, многие даже прониклись к нему уважением. Новые приятели тут же повели его в купальню. Гинта слышала, как они беззлобно шутили по поводу его наряда — зачем носить на себе столько лишнего?

Аххан сказал молодому валлону, что тот может считать Ингатам своим домом, но внучке он потом сказал совсем другое.

— Если ты встретила его недалеко от Улламарны, то не лучше ли было отвести его к Сагарану?

— Не лучше, — отрезала Гинта.

— Но почему? Сагаран приютил бы его у себя в домике. Место уединённое, валлоны туда не ездят. Мужчине с мужчиной нетрудно найти общий язык, и Сагарану, может, не было бы так одиноко. Гинта, я не считаю, что этот юноша у кого-то тут отнимет пищу и воздух. Я поселил бы здесь хоть целый отряд, в Ингатаме места много, но... На тебя и так косо поглядывают. И разговоры всякие ходят. Сначала она захотела служить водяным богам, потом притащила в замок валлона...

— На Сагарана тоже косо поглядывают, причём уже давно. Через четыре года я займу трон в Большом зале. Правителю не пристало перекладывать свои проблемы на плечи других.

В тот же день Гинта мысленно связалась с Сагараном и к вечеру уже была у него. Роща саганвира пламенела ярко-алым летним убором, но её праздничный вид никого не радовал. Даже неугомонные сагны, как обычно шныряющие под ногами, казались встревоженными.

— Выходит, их было по меньшей мере три, — сказал Сагаран, внимательно выслушав рассказ Гинты. — Я не видел той статуи, которая напугала твоего нового знакомого, но две появились в Улламарне ещё позавчера — мангур с головой женщины и четырёхрукая человеческая фигура с хвостом мангура. Выполнены они с большим искусством. Не представляю, какой надо обладать силой, чтобы заставить их так долго двигаться, да ещё и целенаправленно. Эти две появились в селении Катахин, разрушили дом, сломали изгородь, одна чуть не убила человека. Они с особой яростью набрасываются на всё, что движется. А та, третья, значит, дошла аж до Ингамарны... Она сама остановилась?

— Видимо, да.

— Мангур тоже остановился сам, а четырёхрукого остановил я. Знаешь, чего мне это стоило... Я до сих пор как пустой орех.

— Ясное дело. Ты же не аркан.

— У того, кто управлял этими фигурами, очень сильное анх. И сильная воля. Конечно, они не могут двигаться вечно и рано или поздно останавливаются, но иногда бывает слишком поздно. Не останови я эту статую, она бы весь посёлок разрушила.

— Надеюсь, теперь-то на тебя смотрят подружелюбней?

— Да как тебе сказать, — усмехнулся Сагаран. — По-моему, некоторые думают, что это я вызвал пустынных демонов. Старейшины той деревни благодарили меня, но смотрели в землю.

— А где статуи?

— Их разбили на мелкие кусочки. Жалко. Прекрасная работа. Я говорил, что они уже не опасны, но люди были так напуганы...

— Ты мог бы ничего и не говорить, — недовольно заметила Гинта. — Если про тебя и так всякую ерунду сочиняют. Скажут теперь, что ты хотел сохранить каменных демонов.

— Я объяснил им, что это не маррунги. Меня, вроде бы, даже поняли, но... Сейчас люди всего будут бояться.

Гинта решила задержаться в Улламарне на несколько дней. Первым делом она съездила в некрополь. Голубая звезда на могиле Саннида издали сверкала на фоне белой скалы. Увидев её, Гинта почувствовала, как к горлу подступают слёзы. Здесь только его тело, дань земле, на которой он жил. А где его нафф? Достигла ли она того чужого и странного мира, где живёт золотоволосая красавица? Мужчины любят красавиц... Вряд ли она, Гинта, когда-нибудь будет счастлива. Лучше бы она родилась мужчиной. И зачем великий Диннувир решил воплотиться в женском теле? Или у него не было выбора? А может, он что-нибудь не рассчитал? Саннид же говорил — вернуться не так-то просто.

На этом кладбище уже почти не хоронили. Гинта осмотрела самые древние надгробия и не нашла никаких надписей. Только кое-где на могилах был начертан знак бессмертия.

За кладбищем начиналась пустыня. Изредка попадались сухие стволы и чахлые кустики. Когда-то здесь была роща, а сейчас дующий из пустыни ветер заносил бесплодную землю мелким, как пыль, белым песком...

Прикрыв ладонью глаза, девочка посмотрела на запад и едва не вскрикнула. На горизонте маячила фигура. Гинта сделала зрительный анхакар, и ею на мгновение овладел ужас. Тамир испуганно заржал и закрутился на месте. Гинта с трудом его успокоила.

— Будем надеяться, что это тоже не маррунг, — прошептала она. — Но кто бы это ни был, я должна его остановить.

Девочка привязала хорта к сухой коряге, некогда бывшей деревом, и пошла навстречу живой статуе. Пустынный гость имел облик человека — красивого длинноволосого юноши, только вместо ногтей у него были звериные когти, а изо рта торчали клыки. Как и те статуи, он реагировал на всё, что движется. А сам двигался довольно быстро, и Гинта с трудом увёртывалась от его страшных каменных рук. Воздействовать на предмет лучше с небольшого расстояния, но в данном случае подходить слишком близко было опасно. Диннувир родится снова, но будет потеряно время, а его и так осталось немного. Вот что хотел сказать Сифар. Зло наступает. Всё более решительно и упорно.

Эта статуя, пожалуй, дошагала бы до самой Ингамарны. Гинта еле её остановила. Та, которая напугала беднягу Даарна, шла через лес, и её больше никто не видел. И наложенные на неё чары были слабее. Эта вышла бы как раз к деревне Суаран. Люди уже заметили, что такие пришельцы из пустыни способны ходить только по прямой. То, что попадается на пути, ломают, что не могут разрушить, обходят. Но если поблизости движется что-то живое, они поворачиваются к нему и начинают преследовать. Сейчас нумады и колдуны охраняют каждую деревню, но лучше бы эти непрошеные гости вообще не появлялись возле населённых мест. В Улламарне и так паника. И скоро она перекинется на другие мины.

Гинту шатало от усталости, по щекам струился пот. Она попыталась вытереть его и только размазала по лицу грязь. На зубах хрустел песок. Ближайшее озеро за лаковой рощей. Озеро Сан. А сразу за ним начинается тот зловещий вирновый лес...

Забравшись на Тамира, Гинта оглянулась. Зверочеловек замер с вытянутыми вперёд когтистыми руками. Он казался живым. Он был красив и ужасен одновременно.

Озеро Сан находилось в глубокой низине, и, глядя на него с Велесовой горы, Гинта нашла, что оно действительно очень похоже на глаз, особенно сейчас, когда в нём отражалось ясное небо. Синий сантарийский глаз, обрамлённый густыми чёрными ресницами — травой шикур.

Вода была холодная и чистая. Гинта быстро ополоснулась и решила напоить Тамира, но хорт ни за что не хотел подходить к озеру. Он испуганно храпел и косился в сторону вирновой рощи.

— Да не бойся ты, — Гинта потрепала хорта по шее. — Мы туда не пойдём.

Она объехала рощу и через лаковый лес направилась к заброшенной деревне Вигане, о которой упоминала старая Мавина. Та сумасшедшая, что называла Диннара своим сыном, пришла оттуда. Тёмная это история, и вряд ли удастся в ней разобраться. Впрочем, сейчас Гинту больше интересовали развалины древнего святилища Двух Богов. Оно должно быть где-то недалеко от Виганы.

Вид заброшенной деревни привёл её в уныние, а засохшие заросли велеса производили и вовсе удручающее впечатление. Когда-то тут рос лучший в Сантаре велес, из которого местные жители делали знаменитое Солнечное вино. Его ещё называют Голубое пламя. Прозрачный, искрящийся нежно-голубой напиток, обжигающий, как огонь. От нескольких глотков начинает кружиться голова. В Ингамарне тоже делают велесовое вино, а времена, когда лучшим считалось вино из Улламарны, похоже, навсегда канули в прошлое.

Мёртвые заросли велеса плавно переходили в мёртвый лундовый лес. Древнее святилище из белого турма совершенно терялось среди сухих белых стволов.

"Скоро Улламарна станет краем не только белых гор, но и белых деревьев... И белой бесплодной земли", — подумала Гинта.

Знак над входом в святилище отвлёк её от грустных мыслей. Знак вечности... Здесь он был не совсем такой, как на храме Двух Богов в Мандаваре. Тоже две пересекающиеся прямые, но между четырьмя линиями — не точки, а какие-то фигуры:

Две пары знаков. Каждая представляет собой знак и его зеркальное отражение. Энна — вселенная... Дед говорит: вселенная — это единство времени и пространства, материи и создателя. Время на танумане — карн. Отсюда имя бога времени. Пространство — Жнн. Первого звука в современном сантарийском нет. Его трудно произносить. Что-то между [э], [о] и [у]. В древнем языке он чередовался со звуком [э]. Энна "вселенная" и Жнн "пространство" — родственные слова. -Энн-/-Жнн— — один корень на разных ступенях чередования. В древнем языке для этого странного звука тоже должен был существовать свой знак. Вернее, своя буква.

Создатель на танумане — рамхад. Возможно, один из этих знаков — символ создателя. И начальная буква этого слова. Первая буква слова часто становится символом и наоборот. Один из четырёх знаков изображён на уллатиновой пластинке, найденной Гинтой в святилище водяных богов. Почему она решила, что это [р]? Почему она решила, что на пластинке написано эйр...? Ей это приснилось. Далёкой зимней ночью. Она пыталась открыть дверь. "Когда ты найдёшь ответ, дверь откроется сама..." Она лишь чуть приоткрыла её. Эйр — это призыв, а она должна найти ответ.

Если знак

— символ создателя и начальная буква слова рамхад, то отражение этого знака должно быть символом материи. И начальной буквой слова со значением "материя". Но ведь живая материя — это гинн... Нет, что-то не то. Гинта сжала ладонями виски, стараясь сосредоточиться. Она знает, какая буква передаёт на письме звук [г]. Может быть, есть другое слово со значением "материя"? Гинн — это земля, это плоть, это твёрдая материя. Должно быть другое слово, которое начинается со знака

.

Лёгкий стук вывел её из задумчивости. На пол святилище посыпались мелкие камешки. Это отвалился кусок рельефа, изображающего узколицего, бородатого бога. Кто это? Нэффс или Танхаронн? От второй фигуры почти ничего не осталось. Такое впечатление, что кто-то специально стесал её со стены. А эта была покрыта сетью трещин. Огромные продолговатые глаза смотрели на Гинту с насмешливым безразличием. Она заметила на месте глазных яблок дыры. Видимо, когда-то здесь были вставлены камни: у одного танариты, у другого наулиды1. Интересно, какие глаза были у этого, сохранившегося? Что это за бог?

Ночью ей снился страшный сон. Статуя юноши, которую она встретила в пустыне, преследовала её верхом на каменном мангуре. Гинте никак не удавалось снять с неё чары, она только могла ненадолго её останавливать и старалась за это время убежать как можно дальше. Смертельно усталая, она укрылась в древнем святилище Двух Богов. Но каменный человек и каменный зверь принялись разрушать ветхое строение. Святилище содрогалось от тяжёлых ударов, со стен сыпалась каменная крошка, а покрытый трещинами бог смотрел на Гинту с таким презрением, что ей стало стыдно и страх улетучился. "Интересно, какие у него были глаза", — подумала девочка. И вдруг увидела перед собой статного, красивого мужчину средних лет, в длинном сером одеянии, с серебряным обручем вокруг головы. Худощавое синеглазое лицо показалось ей знакомым. "Не всё ли равно, какие они были, — сказал он. — Мы сделаем так, как нам хочется. Пусть тот, кого ждут, придёт". Последним видением была статуя зверочеловека, с мольбой протягивающего к ней свои когтистые каменные руки.

Проснувшись, она услышала тяжёлый топот, который звучал всё ближе и ближе, и на какое-то мгновение её холодной волной накрыл страх.

"Что за глупости! — пристыдила она себя. — Это всего лишь всадник".

Гинта поняла, кто говорил с ней во сне. А он был очень даже хорош собой, великий нумад древности. Наверное, женщины любили его. Возможно, она бы тоже влюбилась... В кого? В себя? Гинта невольно рассмеялась.

Всадник остановился около дома. Ну конечно, это за ней. Что там опять случилось... На пороге появился Сагаран. Вид у него был встревоженный. В последнее время он почти не жил в своём деревенском доме, полностью предоставив его в распоряжение Гинты. Эту ночь он тоже провёл в святилище.

— Меня сегодня разбудили ни свет ни заря, — сказал молодой нумад. — В Белый замок пожаловал гость.

— Из пустыни?

— Разумеется. Да ещё с такой помпой! Верхом на мангуре.

— Что-о?

Гинта почувствовала, как её бросило сначала в жар, потом в холод.

— Статуя — человек на мангуре. Прекрасная, кстати, работа. Нужна твоя помощь, Гинта. Акамину плохо. Одевайся, а я пока оседлаю Тамира.

По дороге к замку Сагаран рассказал, что на рассвете малочисленные обитатели Уллатама были разбужены страшным грохотом. Кто-то ломал ворота. А когда выглянули в окно, увидели статую — юноша верхом на мангуре. Каменный зверь повалил ворота, вошёл во двор и остановился. Видимо, сила, приводившая статую в движение, иссякла.

— Это не маррунг, — сказал Сагаран. — Наверное, его кто-то вёл. До самого замка. Или... Нет, в это трудно поверить! Заставить неживой предмет проделать долгий путь и прийти в какое-то определённое место... Это невероятно! Управлять предметом на расстоянии можно, но лишь в том случае, если хорошо представляешь место, в которое ты его посылаешь. В Сантаре было несколько нумадов, способных на такие чудеса, но они могли управлять неживой материей в пределах двух-трёх скантиев, не больше...

— Есть только один способ выяснить, откуда являются эти гости и кто их посылает.

— И какой же?

— Поход на запад. Возможно, придётся дойти до Каменного царства Маррона...

— У меня не хватит духу предложить такое на Совете.

— У меня бы тоже не хватило, — призналась Гинта. — Смельчаки всегда найдутся, но... Так ведь можно отвести людей на верную гибель, а удастся что-нибудь выяснить или нет — ещё неизвестно. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что правитель имеет право рисковать не только своей жизнью, но и чужими.

— Надеюсь, что ты никогда не привыкнешь к этой мысли, — усмехнулся Сагаран. — Иногда приходится идти на риск, но пока спешить не надо. Думаю, ближайшие события дадут нам какую-нибудь подсказку.

— Мы могли бы сходить на запад вдвоём... Ну, хотя бы до тех скал. Мы ведь давно уже собираемся взглянуть на них поближе. А что с Акамином?

— Когда он увидел статую, ему стало плохо. У него отнялись руки и ноги. Сначала он даже говорить не мог. Сейчас с ним нумад Акбар, но он не саммин. Я поехал за тобой. Вряд ли у нас тут найдётся целитель искуснее тебя. К тому же ты знакома с Акамином и даже побывала у него в гостях. Такой чести давно уже никто не удостаивался.

— Зачем было ехать? Разве ты не мог со мной связаться?

— Представь себе, не мог. Что-то всецело владело твоим сознанием. Или кто-то... Я никак не мог пробиться и начал беспокоиться. Мне захотелось поскорее тебя увидеть и убедиться, что с тобой всё в порядке. Что это было, Гинта?

— Сон. Не просто сон, а... Я потом тебе расскажу. А сейчас Акамин что-нибудь говорит?

— Он повторяет только одно слово — "Диннар".

Это изваяние тоже свидетельствовало о высоком мастерстве его создателя. Огромный мангур из серебристого зиннурита казался живым. Его вид внушал ужас. Но ещё более зловещее впечатление производил всадник — красивый юноша, выточенный из желтоватого хальциона. Белки глаз неизвестный мастер сделал из белого хальциона, для зрачков, бровей и волос использовал танарит. На шее всадника сверкало ожерелье из ирридов и санаритов1, а узкие бёдра охватывало некое подобие многоярусных бус из таких же камней. Юноша сидел, гордо выпрямившись и сжимая в правой руке серебряный жезл, увенчанный крупным танаритом.

— Тан, — прошептала Гинта. — Полубог... С глазами, чёрными, как танарит, как крыло ванга, как беззвёздная ночь...

— Что? — обернулся к ней Сагаран.

Он привязывал к столбу хортов, которые, шумно дыша, косились на сверкающее в лучах утреннего солнца изваяние.

— Так, ничего... Я вспомнила ваших Близнецов.

Вспомнила она и вчерашнюю статую, которую остановила недалеко от старого кладбища. Такое впечатление, что этого всадника и зверочеловека делали с кого-то одного. Или он сам...

— Мавина, рада видеть тебя в добром здравии.

— Да пошлют тебе боги счастье, юная госпожа, — поклонилась старуха. — Я-то здорова, а вот наш повелитель...

— Веди меня к нему.

Гинта провела в Уллатаме три дня. Ей довольно быстро удалось снять паралич, но успокоить старика было непросто.

— Это Диннар, это мой Диннар, — без конца повторял он, и по его морщинистому лицу катились слёзы. — Он вернулся ко мне. Я сразу его узнал. Ты видела, как он красив? Да-да, прошло столько лет, и он уже взрослый. Теперь я могу умереть спокойно...

— Тебе не время умирать, Акамин. Кому ты оставишь трон? Ведь статуя не может править Улламарной.

— Почему не может? — Минаттан зашёлся хриплым, полубезумным смехом. — Ею уже столько лет правит мертвец. Я давно уже мёртв, дитя. А сейчас сюда каждый день заявляются статуи, приводя в трепет живых. Так пусть правит статуя! Здесь всё равно скоро будет обитель смерти. Я не очень-то любил его, но я без него тосковал. Ведь это мой внук. Единственный внук. И я так мечтал его увидеть. Я всегда знал, что он не простой смертный, мой Диннар... Он пожелал вернуться в виде статуи... Что ж, я рад ему! Я сегодня же устрою пир...

— Акамин, твой внук действительно не простой смертный. Судя по всему, он умеет управлять камнями. Возможно, он послал сюда это, чтобы напомнить о себе. Статуя действительно на него похожа?

— Да. Он должен был стать таким. Я же хорошо его помню. И эти глаза... Его невозможно забыть. Я не позволю его уничтожить! Пусть стоит во дворе. Скажи моим глупым слугам, чтобы не боялись. Оно ведь больше не опасно, это изваяние?

— Не опасно. Запас силы, приводившей его в движение, иссяк. Связь оборвалась. Чтобы разбудить его снова, хозяин должен воздействовать на него непосредственно, с близкого расстояния. То есть он должен появиться здесь. Кто он — неизвестно. Может, это и не Диннар. Не пускай в замок незнакомых людей. Пусть твои слуги будут начеку.

За три дня, что Гинта провела в Белом замке, в Улламарну пожаловало ещё девятнадцать статуй. Это были огромные мангуры, некоторые с человеческими головами. Весть о нашествии каменных чудовищ быстро облетела северные мины. В Улламарне опустело ещё несколько деревень. Люди бежали в Ингамарну, в Лаутаму. Или просто селились подальше от границы с Бесплодными землями. Одни переезжали к родственникам, другие наспех строили временные жилища. Направляясь верхом в пустыню, Гинта и Сагаран то и дело встречали нагруженные скарбом повозки. Угрюмые мужчины раздражённо погоняли гунов и хортов, следом плелись испуганные женщины и дети. Гинта поймала на себе несколько неприязненных взглядов.

"Слабый вечно обвиняет сильного", — вспомнила она.

— Сейчас бегут из Улламарны, — сказал Сагаран. — А через год-другой придётся вообще бежать из Сантары? Только вот куда? Может, за горы? Сначала они сюда, потом мы туда... Но они-то хоть знали, куда шли. Бежать — не выход. Если вдуматься, Эрса не так уж и велика.

Следы статуй терялись в пустыне. Ветер заносил их песком. Гинта и Сагаран проехали примерно шесть скантиев и повернули назад. На обратном пути они хорошенько рассмотрели пять гигантских фигур, вернее, скал, которые полтора больших цикла назад таинственным образом изменили форму.

— Ничего не могу понять, — говорил Сагаран, объезжая каменных великанов. — Ведь это же не диурин, а турм. Обыкновенный турм. Вблизи они ещё больше похожи на людей.

— Да, — согласилась Гинта. — А эта — на статую в моей купальне. Думаю, скоро мы во всём разберёмся. Это же явно связано с периодами особой активности Камы. Её стопятидесятилетний цикл подходит к концу.

— Всё рано или поздно приходит к концу, — задумчиво произнёс Сагаран. — И жизнь каждого существа...

— Жизнь кончается, чтобы начаться вновь.

— А мы узнаем друг друга в той, следующей, жизни, — Сагаран не то спрашивал, не то просто размышлял вслух.

Гинта не нашлась, что ответить. Её смутил тон Сагарана. Он вообще в последнее время был какой-то странный.

Созвать Совет предложил эрг-нумад Улламарны Айтавин. Следовало обсудить, как получше организовать охрану селений от непрошеных гостей. По традиции, Совет должен был собираться в замке правителя, который обычно и возглавлял такие заседания. На этот раз нумады, аттаны и приглашённые на Совет старейшины деревень собрались около святилища Эйрина. Минаттана из-за его болезни решили не тревожить. Впрочем, его уже давно не тревожили. А с нумадами аттаны и старейшины советовались всё реже и реже. Всё равно им не остановить наступление бесплодных земель. В Улламарне давно царила безнадёжность.

Теперь перед людьми стояла конкретная и в общем-то выполнимая задача. Гости из пустыни — не маррунги, а значит, защититься от них можно.

Айтавин пригласил старого Аххана, но дед не смог поехать — его очень тревожило состояние одного тяжёлого больного.

— Ты поедешь вместо меня, — сказал он Гинте. — Я имею право послать на Совет кого-нибудь из учеников, а ты к тому же будущая правительница. В Улламарне ты бываешь часто и тамошнюю обстановку знаешь лучше меня. Ради всех богов, не горячись и не перебивай старших.

Гинту в Улламарне знали не хуже, чем её деда, но кое-кто из старейшин всё же с удивлением вскидывал брови, увидев среди сидящих полукругом нумадов худенькую девчоночью фигурку в просторном сером одеянии, из которого смешно торчала тонкая шея. Круглый медальон с вирилловой звездой — знак нумада — красовался у Гинты не на груди, а скорее на животе. Она то и дело незаметно поправляла увесистую серебряную цепочку, стараясь поднять его повыше. Вместе с этим медальоном дед как бы временно передал Гинте свои полномочия. Она слышала, как старейшина деревни Битумара недовольно сказал:

— Ну, допустим, Аххан не смог приехать сам. Но разве в Ингамарне мало нумадов? Насколько я знаю, эта девочка ещё даже не мангарта. В конце концов, это просто неуважение к...

— Насколько я знаю, эта девочка уже могущественней взрослых нумадов, — перебил его сосед, тоже какой-то старейшина. — Наш эрг-нумад пригласил Аххана, а Аххан имеет право послать вместо себя того, кого сочтёт нужным. А уж он-то знает, что делает. И не забывай, эта девочка — будущая минаттана.

— Да-а, правительница-нумада...

— Ну и что тут плохого? У нас в Улламарне уже была такая, и мин при ней процветал. Кстати, говори потише. Она может нас слышать. Мы вечно забываем, что они видят и слышат гораздо лучше нас.

Гинта действительно сделала слуховой анхакар, но, глядя на её непроницаемое лицо, эти двое так и не поняли, слышала она их или нет.

Несмотря на большое количество собравшихся, совет был недолгим. Высказывались только по делу. Аттаны и старейшины пообещали организовать круглосуточные патрули между деревнями и на границе с пустыней. Кузнецы Улламарны уже получили заказ на оружие. Кто знает, может, вслед за каменными гостями с запада скоро двинутся полчища маркангов. Вдоль всей границы и возле посёлков было решено установить ядрометатели. Лучше уничтожать статуи на расстоянии. На всякий случай каждый нумад брал под свой контроль какой-нибудь участок границы, а мангарты, абинты и колдуны вместе с воинами патрулировали между селениями. Нумады взяли на себя освещение. Сейчас в Улламарне и ночью должно быть светло, как днём. Чем больше света, тем меньше лазеек для служителей тьмы.

Всё шло гладко, пока не заговорили об Уллатаме.

— Судя по всему, там рады каменным гостям, — язвительно заметил аттан Канхаир. — Так стоит ли вообще защищать этот проклятый замок? Мои люди давно уже обходят Иргинтам подальше. Стража оттуда почти вся разбежалась. И прислуга. У правителя больше нет войска, наследника тоже... Будем откровенны хотя бы сейчас, перед лицом опасности. Сколько можно притворяться? В Улламарне давно уже нет правителя. И Улламарне нужен правитель. Нужен!

Гинта невольно сжала кулаки. Ей стоило большого труда сдержаться и промолчать. Она догадывалась, куда клонит Канхаир. Его род — один из самых могущественных в Улламарне. Канхаиру под шестьдесят, но он здоров и полон сил. У него большое войско. Бесплодие ещё не коснулось его земельных угодий, расположенных у границы с Ингамарной. Его люди сыты и не так напуганы, как жители западной части Улламарны, которая, судя по всему, скоро опустеет совсем.

— Людям надоело безвластие, а в такое трудное время оно просто неприемлемо! — говорил Канхаир. — Кто-то из нас должен взвалить на себя тяжёлое бремя власти!

"Тяжёлое бремя власти..." — мысленно передразнила его Гинта. — Такие, как ты, ничего на себя не взваливают. Такие только берут. Готовое. Трудное время — это не сегодня и не вчера. В Улламарне давно уже царят хаос и запустение. И всё это время ты бездействовал, а сейчас... Решил, что легче стать вождём под шумок? Ты будешь красиво говорить, а чёрную работу сделают другие? Не ты первый..."

Говорил Канхаир действительно красиво. И убедительно. Чувствовалось, что многие здесь считаются с его мнением, и Гинту это злило.

— Уважаемый Канхаир, — обратился к нему эрг-нумад, — речь идёт не только о защите замка правителя. И даже не столько о ней. Уллатам и его окрестности — большая территория. К сожалению, совершенно безлюдная. Покинутые деревни, заброшенные поля...

— На которых растут красные цветы, — вставил Канхаир. — Эти ужасные цветы прорастают уже в скантии от замка. Люди обходят его всё дальше и дальше.

— Всё так, — кивнул Айтавин. — Но нельзя же оставлять без присмотра такую огромную территорию. В последние дни гости из пустыни появлялись именно там, а оттуда они могут последовать куда угодно.

Вопрос о защите прилегающих к Уллатаму земель повис над головами собравшихся, словно грозовая туча, которая никак не может разразиться ливнем. Один старейшина уверял, что в его деревне всё больше женщины и дети, а мужчин так мало, что он не может никого отпустить. Другие откровенно заявляли, что даже не подумают посылать людей в это проклятое место, да никого туда и палкой не загонишь. Аттаны, глядя на эрг-нумада, только разводили руками: мы, конечно, вожди, но никто не давал нам права вести людей туда, где властвуют злые чары. Не лучше ли охраной этих земель заняться нумадам и колдунам?

— Я думаю, достаточно будет хорошенько охранять границу с пустыней, — сказал аттан Зурад. — Наставить там побольше ядрометателей...

— Земли Уллатама как раз граничат с Бесплодными землями, — усмехнулся Канхаир. — Замок отделяет от пустыни лишь узкая полоса мёртвого леса. Сухие деревья и кусты, а среди них пробиваются иргины. Скоро они заполонят здесь всё. Проклятый род Уллавина навлёк беды на всю Улламарну. И проклятье не кончится, пока этот род стоит у власти!

Воцарилась гнетущая тишина. Гинта решила, что пора бы высказаться и ей. По одному разу уже выступили все. Кроме неё и Сагарана. Он сидел рядом с ней. Девочка несколько раз обращалась к нему. Он только рассеянно кивал и вряд ли вдумывался в то, что она ему говорила. Вид у него был совершенно безучастный. Гинту уже стали не на шутку пугать эти приступы болезненной отрешённости, которые в последнее время то и дело нападали на её друга. Что с ним творится? И неужели он собирается молча просидеть весь совет?

Юная аттана подняла указательный палец и, увидев обращённые к ней взгляды, встала.

— Уважаемый Канхаир, — сказала она, стараясь говорить спокойно. — Наверное, мы не должны уклоняться от решения той задачи, которая сегодня стоит перед Советом. На сегодня наша задача — защита Улламарны от вторжения непрошеных гостей, а не избрание нового правителя. Тем более что, пока правитель жив, обсуждать этот вопрос несколько рано...

— Не удивлюсь, если на следующий Совет принесут люльку с младенцем и будут слушать, что он там проагукает, — усмехнулся Канхаир. — Всем собравшимся хорошо известно — правителей иногда отстраняют от власти. Причины бывают разные... Например, действия минаттана, имеющие пагубные последствия для его подданных. Или его невменяемость. Все знают — минаттан Акамин безумен. И если он не пускает к себе врачевателей, то нумады-саммины должны любой ценой заставить его...

— Уважаемый Канхаир, — сурово прервал аттана эрг-нумад. — Каждый раз, приходя на Совет, мы клянёмся соблюдать давно установленный порядок. Аттана Гинта выступает с первой речью, и мы должны выслушать её, не перебивая1.

— Ничего не надо добиваться любой ценой, — сказала Гинта, глядя Канхаиру в глаза.

Аттан нахмурился и отвёл взгляд.

— Акамин не безумен. Я уже не раз была в Белом замке и говорила с ним. И насколько я знаю, он не совершил ничего дурного. Его дочь Диннара — далеко не единственная жертва служителей зла. До сих пор никто точно не знает, в чём заключается её вина, если она вообще виновата, и никто здесь не имеет права судить её. Легче всего свалить все беды на кого-то одного, тем более, если он мёртв и не может ничего сказать в своё оправдание.

По рядам собравшихся пролетел шёпот, в котором Гинта чутко уловила нотки одобрения. Ей показалось, что даже Сагаран стряхнул оцепенение и слушает её с интересом.

— Люди считают сына Диннары чудовищем, демоном в человеческом обличье, а служанка, которая его нянчила, говорит, что это был ребёнок, который мало чем отличался от других детей. Он отличался от них своей необыкновенной силой, но что тут удивительного? Разве вы не знаете, что он принадлежит к славному роду, который подарил Улламарне немало великих нумадов и искусных колдунов. Разве он не потомок знаменитой Хаманы? Любая сила может служить и добру, и злу. Смотря на что её направить. Если бы этот ребёнок получил должное воспитание, из него мог бы вырасти могущественный нумад, способный защитить вас от многих бед. Самое большое зло совершили люди, которые похитили его. Мы не знаем, к кому он попал и кто воспитал его.

Гинта сделала паузу, чтобы перевести дыхание. Взгляд её случайно упал на Канхаира и его зятя, аттана Фаюма. Они сидели рядом. И от неё не ускользнуло смятение, лёгкой рябью пробежавшее по их лицам.

Тридцатипятилетний Фаюм, женатый на старшей дочери Канхаира, был обладателем больших земельных угодий на северо-востоке Улламарны. Он очень гордился своим древним родом, известным с незапамятных времён. Гинта слышала, что лет пятьсот тому назад аттаны из этого дома боролись за трон правителя мина. Может, Канхаир старается не столько для себя, сколько для дочери и внуков? Он явно заодно с Фаюмом. И упоминание о людях, похитивших маленького Диннара, смутило обоих.

— Но мы собрались здесь не для того, чтобы разгадывать старые загадки, — продолжала Гинта. — Любая история, даже самая тёмная, имеет своё начало и свой конец. И со временем мы всё узнаем. А сейчас речь идёт прежде всего о защите юго-западной границы Улламарны, то есть границы между пустыней и землями, прилегающими к Уллатаму. Многие считают, что над этим местом тяготеют злые чары и защиту его следует поручить нумадам, но, насколько я знаю, нумадов в Улламарне сейчас можно пересчитать по пальцам. Они, конечно, не откажутся охранять границу, но кто же тогда будет лечить людей и скот, кто поможет гиннурам выращивать урожай и бороться с наступающим бесплодием? В трудные времена соседи должны помогать друг другу. Улламарна и Ингамарна — соседи. Защиту юго-западной границы я беру на себя. В Ингатаме достаточно сильных и смелых молодых воинов, которые маются от безделья. Через два дня отряд в двести человек и двадцать ядрометателей будут возле ворот Уллатама. И мы с Акамином решим, что делать дальше. Я готова выслушать ваши возражения и ответить на ваши вопросы.

— Акамин ещё способен что-то решать? — прозвучал в наступившей тишине насмешливый голос Фаюма. — Ты очень лихо распоряжаешься своими людьми, уважаемая аттана. Может быть, ты намерена присоединить Улламарну к своим будущим владениям?

— Потомки Диннувира никогда не посягали на чужое, — сдержанно ответила Гинта. — И никогда не отказывали в помощи...

— Даже если их об этом не просили, — въедливо заметил Фаюм.

— Уважаемый Фаюм, — сказал Айтавин. — Если бы мы не просили помощи у Ингатама, аттаны Гинты не было бы на сегодняшнем Совете. За последние два цикла Улламарна стала унылым и почти безлюдным краем. Сколько уже разъехалось, но у меня не поворачивается язык винить людей за трусость. Ведь мы, нумады, и сами в растерянности. Люди перестали нам верить. У нас мало учеников, и нумадов становится всё меньше и меньше. Воинов тоже не хватает... Поймите, у нас мало людей! И отказываться от помощи неразумно. Главное — защититься от того зла, что приходит к нам с запада. А рассуждать о власти и безвластии, о своих и чужих владениях сейчас не время. Ты говоришь, у минаттана нет войска, Канхаир. У тебя оно есть. Однако ты не хочешь вести своих людей на юго-западную границу...

— Мы будем стоять севернее. Мои люди боятся чар, и я не вправе...

— Обвинять других в бездействии или дурных намерениях, — закончила за него Гинта. — А также порочить законного правителя.

— Я заметил, уважаемая аттана, — улыбнулся Канхаир, — что ты печёшься не столько о защите границы, сколько о защите минаттана Акамина. Правитель должен доказать своим подданным, что он действительно правитель, а не больной, выживший из ума старик. И если вы не хотите поднять вопрос о власти сегодня, то завтра он может сам встать перед нами. Акамин болен, стар, и у него нет наследников.

— Акамин ещё не выжил из ума, — возразила Гинта. — Самочувствие его улучшается с каждым днём. И вполне может объявиться наследник.

— Демон из пустыни? — расхохотался Фаюм. — Да, скоро он действительно будет здесь править...

— Замолчи! — впервые за весь совет эрг-нумад повысил голос. — Разве ты не знаешь, что вести такие речи опасно?

— Опасность на Улламарну навлекло семя Акамина, — не унимался Фаюм. — И никто не заставит меня думать иначе. Его дочь была злая колдунья, а его внук — демон!

— Однако простые смертные умудрились похитить этого демона, — заметила Гинта, в упор глядя на Фаюма.

И опять по его лицу пробежала тень страха. Канхаир тоже казался настороженным, словно зверь почуявший опасность. Гинта знала: сила нумадов была и остаётся загадкой для большинства. Люди склонны преувеличивать их могущество и часто приписывают им способность проникать в чужие мысли. Эти двое чего-то испугались. И опять именно тогда, когда она заговорила о похищении.

— Все знают, что здесь время от времени появляются пустынные люди, — с напускной невозмутимостью обронил Канхаир. — Всем известно, что они охотятся за детьми. Наверное, они и схватили мальчика. Он же постоянно убегал в пустыню. Теперь уж ничего не поделаешь. Это только лишний раз подтверждает, что у Акамина нет наследника. Ведь марканги приносят похищенных детей в жертву своему богу...

— Никто не знает, что они с ними делают, — сказала Гинта. — И никто не знает, как был похищен ребёнок. Не так уж далеко он убегал. А марканги боятся появляться там, где их могут увидеть. Они предпочитают действовать через посредников. Так что похитить его могли не сами марканги...

— Сын Диннары демон! — злобно выкрикнул Фаюм. — Он сам ушёл в пустыню! Он демон! Я помню его глаза. У людей не бывает таких глаз!

— Уважаемый Фаюм, дед рассказывал мне, что пять циклов назад, когда он был ещё молод, в селении У Большого Ручья родилась девочка с белой кожей, совершенно белыми волосами и светлыми, прозрачными, как вода, глазами. Все были напуганы, её мать обвинили в том, что она вступила в связь с ханном из Нижних Пещер. К счастью, нумады заступились за бедную женщину. Она родила дочь от своего законного мужа. Просто в тканях девочки отсутствовал ингабил. Такое бывает, хотя и очень редко. И у людей, и у животных. Разве ты не видел совершенно белых вунхов? Встречаются даже белые сингалы. Скорее всего, у Диннара избыток ингабила, и потому глаза его так темны.

— Он демон, — проскрежетал Фаюм. — И доказательство этому — то, что творится сейчас в Улламарне.

— Если беседа движется по замкнутому кругу, это значит, что её пора заканчивать, — произнёс Айтавин, вставая. — Мы ждём помощи Ингатама, уважаемая аттана Гинта. Передай почтенному Аххану нашу благодарность. Послав на Совет тебя, он как всегда не ошибся. А мы в очередной раз убедились, что у нас есть добрые друзья и надёжные союзники.

После Совета Гинта отправилась в Белый замок — проведать Акамина и осталась там на ночь. В Ингамарну она решила ехать утром. Старик чувствовал себя неплохо, и его тянуло на разговоры. А Гинту неумолимо клонило в сон. Она даже толком не разглядела комнату, в которую её проводила Мавина, и уснула, едва коснувшись головой подушки. Перед глазами мелькнуло морщинистое лицо служанки, задувающей светильник, вспыхнули и тут же растворились в темноте причудливые узоры на коврах...

Под утро ей приснилось что-то страшное. Она открыла глаза и увидела Акамина.

— Не бойся, — сказал старик, присев на край постели. — Всё уже кончилось. Мой внук вернулся. Завтра он займёт трон в Зале Совета, а я смогу наконец спокойно отдохнуть. Говорили, что он погиб на чужбине, а я не верил. Только это и давало мне силы жить. Я сохранил для своего внука трон, и больше мне желать нечего. Наш славный род не угаснет, потомки Уллавина ещё долго будут у власти, и им многое предстоит совершить. А вот проклятию скоро придёт конец, я это чувствую. Мой народ поддержал меня, Харад и его сторонники бежали из Уллатамы...

— Какой Харад? — удивилась Гинта. И обнаружила, что её собеседник вовсе не Акамин, просто очень на него похож. И одет как-то странно...

— Кто ты? — спросила она.

— Потомок Уллавина, — ответил незнакомец. — Спасибо тебе, аттана Гинта...

Он беззвучно засмеялся и растаял в воздухе, превратившись в слабый луч света.

Гинта проснулась — на этот раз по-настоящему. Сквозь тонкие шторы в комнату пробивался солнечный свет, по узорчатым подушкам скользили голубоватые блики.

За завтраком она спросила Акамина, говорит ли ему что-нибудь имя Харад.

— Конечно, — оживился старик. — Это имя известно всем потомкам Уллавина. Ведь у одного из нас Харад пытался отнять власть. Это очень давняя история. Она относится ещё к периоду могущества западных городов. В древней Уллатаме тогда правил Санамир. Он был болен и стар, а его единственный внук и наследник Аранхат отправился в далёкую северную страну, что лежала за землями валларов, и пропал на много лет. Все считали, что он погиб. А в Уллатаме начались беспорядки — из-за белых колдунов, которые уже давно держали весь город в страхе. Вот тут-то и объявился некий Харад. Он якобы возглавил народ в борьбе с белыми колдунами... Ну, на самом-то деле люди сами восстали против них, Харад просто хотел воспользоваться ситуацией. Но народ, верный потомкам великого Уллавина, поддержал законного правителя. Харад был изгнан из города, а вскоре вернулся наследник. Оказалось, он был в плену у каких-то белых великанов, живших в северных лесах за страной валларов. Молодой Аранхат вступил на престол и правил больше сорока лет. Уллатама при нём процветала. Кстати, его женой была светловолосая дочь воды. Он привёз её с собой из-за гор. Такая вот история.

— По-моему, история повторяется, — сказала Гинта.

— А как же, — улыбнулся старый минаттан. — Можно подумать, люди с тех пор очень изменились...

Собрать отряд в двести человек было нетрудно. Молодые дружинники Ингатама и впрямь соскучились по настоящему делу. Им уже давно надоело делить время между состязаниями, охотой и шашнями с девчонками из окрестных деревень. Даарн, которому очень хотелось отблагодарить аттану за приют, тоже изъявил желание отправиться в Улламарну.

— У меня с этими каменными истуканами свои счёты, — сказал он. — Один из них так меня напугал, что я буду не я, если хотя бы парочку не разобью вдребезги!

— Валлонские воины все такие храбрые? — жеманно поинтересовалась Мина. В последнее время она часто бывала в замке. Якобы приходила проведать свою приятельницу, которая в начале лета нанялась в Ингатам ухаживать за садом.

— Сантарийские девушки так красивы, что перед ними не хотелось бы ударить лицом в грязь, — ответил Даарн, смерив Мину выразительным взглядом.

Гинта посмотрела на покрасневшую не то от смущения, не то от удовольствия подружку и вдруг заметила, какая она стала хорошенькая. И одевается совсем как взрослая. И даже подкрашивается. На Мине была кокетливая узкая юбочка с разрезами по бокам, открывающими уже изрядно округлившиеся бёдра. Из короткой жилетки вызывающе торчали маленькие крепкие грудки.

Загадочно улыбаясь, Мина сообщила подруге, что полтора тигма назад отдала свою первую кровь Гине.

— Теперь хоть мать с отцом перестали гонять от наших ворот парней. И не ругаются, когда я поздно прихожу домой. Да я могу и вообще не ночевать дома.

Гинте, которая больше года прожила в лесу одна, такие проявления самостоятельности казались просто смешными. Она не стала спрашивать Мину, успела ли та обзавестись другом. Судя по всему, ещё не успела. Иначе обязательно бы похвасталась.

Перед сном Гинта долго рассматривала себя в зеркало. Ни груди, ни бёдер — как мальчишка. "У тебя чудесные ножки, — обычно успокаивала её Таома. — Такие стройные и длинные. И очень изящная стопа. Мужчины всегда смотрят на ноги, поверь мне..."

Гинта состроила презрительную гримасу и отошла от окна. Нашла о чём думать! В конце концов, она не какая-нибудь деревенская девчонка, у которой только парни на уме. Она уже наравне с бородатыми старцами выступает на Совете, а правитель Улламарны ждёт её завтра с подмогой. Она пока не заняла трон в Круглом Зале, но её воины уже готовы идти за ней куда угодно. Наверное, они верят, что с ней им не страшны никакие злые чары. Эта мысль уже в который раз пробудила в душе юной аттаны тревогу. Она отвечала за своих людей. Ведь она вела их в небезопасное место.

— Боюсь, не все в Ингамарне одобрят твоё решение, — сказал ей после ужина дед. — А если что-нибудь случится, как ты будешь смотреть в глаза матерям этих парней?

— Так же, как смотрели другие правители, которые вели свои войска на войну, — спокойно ответила Гинта. — Матери этих парней, как и все остальные мои подданные, должны знать: если мы не защитим границу с пустыней, страшные гости могут пожаловать и сюда. Двое из них уже дошли до Ингамарны.

Ещё двоих отряд Гинты встретил по дороге в Улламарну. Они явно прошли через юго-западную границу, которая до сих пор не охранялась. Первого гостя — гигантского мангура из серого турма — заметили издали и лихо расстреляли тремя метко пущенными ядрами. А вот второй — красивый черноглазый юноша из золотисто-жёлтого хальциона — был высотой с обыкновенного человека, и когда он показался из-за кустов, не сразу поняли, что это изваяние. Оно схватило одного из воинов за плащ, и неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не подоспел нумад-аркан Гайяр. Несколько ингамарнских нумадов и почти все мангарты из школы Аххана пожелали отправиться на границу вместе с отрядом.

— Я таких статуй никогда не видел, — признался Даарн. — До чего здорово сделано. И как он красив, этот юноша...

— Да, этот мастер любит себя изображать, — нахмурилась Гинта.

Акамин сам встретил их у ворот Уллатама. Ворота починили, а минаттан выглядел довольно бодро.

— Ты должен чаще бывать на людях, — сказала Гинта старику, оставшись с ним наедине. — Пожалуйста, дай им понять, что ты их правитель. Иначе на следующем Совете может встать вопрос о выборах нового минаттана. Сонное царство очнулось от спячки. Если ты надеешься дождаться внука, то постарайся сохранить для него трон.

— Дитя, я стар, и мои надежды тают, как и мои силы.

— Я позабочусь о твоём здоровье.

— Ты уже многое можешь, внучка Аххана, но даже тебе не стоит тягаться с владыкой Нижних Пещер.

— У Ханнума хватает подданных, — улыбнулась Гинта. — Ты крепкой породы, Акамин. Горе может подкосить кого угодно, но я чувствую в тебе скрытую силу, и она будет питать тебя ещё не меньше цикла. Ты не должен терять надежду. Жалкие люди, которые сейчас рвутся к власти, не способны избавить эту землю от бед. А твой род дал Сантаре немало мудрых правителей и знаменитых нумадов. Дал и даст ещё.

— Но если он вернётся... Как его примут люди? Его всегда все боялись, даже я. Его считали демоном...

— Я знаю. Его с детства окружали страх и злоба. Его никто не любил, кроме чёрного вунха. И если он всё-таки стал слугою тьмы, то кто этому виной, Акамин?

Старик ничего не ответил, только грустно покачал головой.

— Мне кажется, он жив, — сказала Гинта. — Я не знаю, почему, но я знаю — он должен вернуться, и от этого многое зависит. Моя нафф лишь недавно вырвалась из забытья. Я ещё не всё понимаю, но... Если я что-то чувствую, то это неспроста. Не жди спокойной жизни, Акамин. На твоём веку ещё много чего произойдёт.

— Хотелось бы верить, — вздохнул старый минаттан и улыбнулся, прислушиваясь к взрывам юношеского смеха.

Отряд Гинты обедал в главном зале. Слуги, отвыкшие от такого количества гостей, сбились с ног, но их лица сияли радостью. Неужели в этот мрачный замок вернулась жизнь?

Сразу после обеда отряд двинулся на границу.

— Так это и есть те самые цветы? — Даарн с опасливым любопытством потрогал бутон иргина. — А они не высосут из нас кровь?

— Не высосут, — успокоила его Гинта. — Это сказки, которые дети любят рассказывать по вечерам, когда стемнеет. Про Улламарну ходят всякие слухи, а по-моему, здесь не так опасно, как в лесах Ингамарны. Зверья мало, кусачих тварей тоже. А статуи... Главное — не подпускать их близко. Через пару дней сюда ещё подвезут ядрометателей. В кузнице Сумара сейчас льют ядра, их тоже скоро доставят...

— Послушай, а на какое расстояние можно пускать ядра из этих штуковин? Неужели только на сто пятьдесят каптов? Не обижайся, у вас тут много всяких чудес, но оружие... Вот если сделать пушку, можно будет подбивать этих истуканов на расстоянии восьмисот каптов. Это примерно то же, что ядрометатель, только стреляет дальше. И точнее. У неё есть прицельное устройство. Пушка — это не сложнее кесты, просто больше. Я ещё в школе сделал маленькую модель. Наставник говорил, что из меня бы получился хороший техник, но у меня же не было денег на школу второй ступени.

— Если ты сделал маленькую, то почему бы тебе не попытаться сделать большую?

— И правда! Только надо кое с кем поговорить. С кузнецом, например...

Даарн целый день рисовал какие-то чертежи. Сперва на песке, потом аккуратно перенёс рисунок на гладкую доску и в сопровождении двух воинов поехал в кузницу Сумара.

Первая пушка была изготовлена через десять дней. Даарн охотно обучал своих товарищей пользоваться новым для них оружием. А уже через день пришлось опробовать его на деле. После небольшой передышки каменные гости двинулись на Сантару косяком. Среди них были громадины высотой до шести каптов. Все дружно признали, что без нового оружия пришлось бы туго. Вскоре чуть ли не все кузнецы Улламарны и Ингамарны временно перешли на изготовление пушек, а имя Даарн теперь произносили почти с таким же уважением, как и имена нумадов.

— Я вам просто удивляюсь, — говорил молодой валлон. — Вы умеете такое, что нам и не снилось, и... И в то же время не умеете делать такие простые вещи!

— Наверное, и мы можем сказать о вас то же самое, — засмеялась Гинта. — Наши нумады-арканы умеют передвигать большие тяжести и останавливать огромные статуи — ты сам видел, но этих чудовищ столько, что на всех бы нумадов не хватило. А теперь получается, что Гайру, Такину, Сааму и Вахару здесь просто больше нечего делать.

— По-моему, им тоже понравилось стрелять из пушки, — лукаво заметил Даарн. — Как дети с новой игрушкой... А знаешь, в Валлондорне в школах второй ступени уже немало ваших. Даже стали поговаривать, что вы к наукам способны не меньше, чем к колдовству. Раньше считали, что знания — это не для вас. А потом пошли смешанные браки, и валлонские отцы не захотели, чтобы их детей держали за неполноценных. Полукровки из богатых семей стали поступать в школы второй ступени. А теперь в Среднем городе уже и чистокровные сантарийцы есть. Я вот что думаю... Ваши нумады — великие люди, а уж по части лечения, так тут с ними никто не сравнится, но...

Даарн замолчал, подбирая слова, чтобы ненароком не обидеть собеседницу.

— Но существуют вещи, на которые им совсем необязательно тратить свою силу, — закончила за него Гинта. — Честно говоря, я тоже иногда об этом думала. Я ведь кое что знаю о Валлондорне. Там живёт один мой родственник, Таввин. Он иногда бывает в Ингатаме. Он рассказывал, что валлоны при строительстве используют такие движущиеся штуковины, которыми может управлять, не сходя с места, любой человек, и научиться этому не очень трудно. Если бы у нас было такое, это бы здорово облегчило работу и строителям, и нумадам-арканам.

— Нумады могли бы вообще не заниматься этим...

— Нет, — покачала головой Гинта. — Своей силой они не только двигают каменные блоки и брёвна, но и скрепляют их — лучше всяких гвоздей и растворов. Понимаешь, они чувствуют материал, и материал их слушается. Поэтому арканов часто приглашают, даже если строят небольшие дома и не надо ворочать тяжёлые блоки. То, что построено при участии арканов, крепче и надёжней. Во всяком случае, при землетрясениях такие постройки рушатся в последнюю очередь. Полтора больших цикла назад, когда валлоны пришли в Сантару, было землетрясение. Не очень сильное. Пострадали только селения недалеко от гор, и знаешь... Ни одни дом, к которому приложил руку аркан, не рухнул. И потом, у нас во время строительных работ не бывает смертей и увечий. И это тоже благодаря арканам.

— Но если вдруг сорвётся плита...

— У нас такого не бывает. Нумад-аркан закрывает всему, что поднято, доступ вниз. Но если даже что-то начнёт падать, то очень медленно.

— Здорово... Вот бы соединить искусство ваших нумадов с нашей наукой. И чего мы всё грызёмся?

— Хвала богам, мы с тобой не грызёмся и не собираемся. Я как раз подумала о том, что неплохо было бы соединить мои знания с твоими. Обучи меня вашему письму.

— С удовольствием. А зачем тебе? Говорить ты по-нашему умеешь... Ты хочешь прочесть наши священные книги? Они продаются около храма в Мандаваре, совсем недорого...

— Я хочу прочесть знаки древнего письма. Быть может, ваши буквы на них похожи. Они же у вас очень просты и незатейливы, не то что нынешнее сантарийское письмо.

— О, ваше письмо — просто чудо! Ещё говорят — у сантарийцев нет письменности... Я тут всё бродил по Ингатаму и читал на стенах. Это же книги и картины одновременно! Я многое понял правильно. А одну историю... Я прочёл её и рассказал Гану. Он долго хохотал, потом прочёл её так, как надо. По его мнению. Нас услышал один из этих юношей... Мангартов. Забыл его имя. Он сказал, что мы оба правы. Чудно у вас. Я всю жизнь только и слышал: надо занимать определённую позицию...

— Занимать что?

— Не знаю, как это сказать по-сантарийски... В общем, я всегда считал, что на один вопрос может быть только один правильный ответ. И он давно известен, и оспаривать его нельзя. Я и не знал, что мне будет так хорошо в чужом племени. Я могу говорить всё, что думаю, даже если я думаю не так, как другие, и никто не назовёт меня за это лгуном или дураком. И никто не заподозрит, будто я решил что-то там опорочить... Или не верю в мудрость высших.

— Даарн, ты говоришь, что на стенных росписях и коврах многое понял правильно? Наверное, ты тоже хорошо видишь эту связь...

— Какую?

— Ну... Ты ведь заметил, что наши знаки похожи на то, что они изображают — на людей, на предметы, на звуки...

— Да! У вас — да, а наши буквы очень просты.

— И древние знаки просты, но они часто тоже на что-то похожи. Говорят, сначала они были рисунками. Напиши мне все ваши буквы, Даарн.

— Так ты говоришь, эта буква,

, обозначает [л]? — спросила Гинта, когда юноша написал и прочёл ей валлонский алфавит.

— Да. А что?

Гинта внимательно смотрела на незатейливую закорючку, напоминающую ей один из знаков, которые она недавно увидела в улламарнском святилище Двух Богов. Он должен символизировать материю, но Гинта не могла понять, какое слово соответствует этому таинственному знаку. Материя — гинн. Это слово начинается со знака

.

Валлонский знак

походил на нижний из тех, что были на стене святилища. На отражение в воде, если можно так выразиться.

А что если поставить зеркало сбоку? Ведь принцип отражения использовали по-всякому. Писали и столбиком, и в строчку. Получится

. Опять отражение похоже на валлонскую букву

, обозначающую [л].

Из разговора с Даарном Гинта выяснила, что большинство слов, начинающихся с [л], связано с водой. Лайн — "вода", линд — "дождь", линни — "течь, литься", линла — "капля", лирни — "брызгать, бежать маленькой струйкой", лирн — "струйка", лан — "озеро", лайва — "лужа"...

— А есть слова на [л] со значением "земля, материя" или что-нибудь вроде этого? — спросила Гинта.

— Есть, — подумав, ответил молодой валлон. — Линга. Так называют материал. Любой... Ну, не совсем любой, а... Это старое слово. Сейчас его употребляют в основном ваятели, резчики там всякие, строители. Когда принимают заказ, сразу оговаривают, какая линга на него пойдёт — дерево, камень, глина...

— Линга, линга... Похоже на лигин. Линга — лигин...

— Что такое лигин? — поинтересовался Даарн.

— Лигин — это лучшая глина. Её добывают в реках, у самых берегов. С виду это просто вязкая грязь — серая, коричневая, желтоватая, иногда почти белая. Её подсушивают, потом снова смешивают с водой и лепят.

— Лигин, линга... — повторила Гинта. — Лигин — это смесь с водой. А то, что связано с водой, начинается на [л]. Лигин, линга... Материя и вода... Тут что-то есть.

Даарн смотрел на неё с удивлением, но спрашивать ничего не стал.

Глава 5. Храм "валлонского бога".

На следующий день Гинта отправилась в Мандавару. Возле святилища Двух Богов было безлюдно, зато около храма Эрина толпился народ. В основном сантарийцы. Всем хотелось посмотреть на живого бога. Что поделаешь, люди любопытны. Отчего бы не посмотреть, если это почти даром и далеко ездить не надо?

Гинта положила серебряную монету в чашу для пожертвований и вместе со всеми вошла в прохладное, полутёмное помещение. Когда дверь закрыли, стало совсем темно. От курильниц, расставленных по углам, поднимался лёгкий дым, наполняющий зал приятным сладковатым запахом. Гинта сразу определила, из каких трав сделано это благовоние. Сюда явно был добавлен порошок из корня ситхи, который курили, желая забыться и уйти в мир грёз. В больших дозах он был вреден для здоровья, и тот, кто часто баловался таким куревом, рано старел, страдал одышкой и сонливостью. Гинте ничего не стоило обезвредить любую отраву, тем или иным путём попавшую в её организм, но люди, которые её сейчас окружали, этого не умели. Девочка заметила, что кое-кто уже начал тихонько раскачиваться из стороны в сторону.

Несколько нежных голосов запели красивую, торжественную песнь, и Гинта невольно поддалась её очарованию. Потом один из этих голосов стал что-то говорить нараспев — наверное, молитву, а едва он умолк, в дальнем конце зала, отгороженном от посетителей деревянным барьером, вспыхнул свет. Точнее, осветилась стена. А на ней появилась человеческая фигура — изображение вроде нао.

Фигура приближалась, словно спускалась по невидимой лестнице. Юный бог смотрел на Гинту и улабался. Его огромные прозрачные глаза, казалось, вмещали в себя весь мир, а от серебристо-голубых волос исходил свет, подобный солнечному... Точно так же сияли волосы того незнакомца в зимнем лесу. Это было четыре с половиной года назад. "Дедушка, я видела бога!... Он был похож на линна, а его голова сияла, как солнце..."

Он был похож на линна, этот валлонский бог. На линна с росписи в древнем святилище. И на тех линнов, что изобразил мастер Гессамин в купальне Гинты, — ведь он же следовал древним образцам...

Гинта почувствовала, что у неё кружится голова. Неужели на неё действует этот дурман? Не может быть! Надо взять себя в руки... Или это голос? Юный бог что-то говорил, его голос звучал, как музыка. А Гинта не могла отвести взгляд от его узкого белого лица с нежным маленьким ртом и огромными глазами, сияющими, словно озёра, в которых отражается ясное, солнечное небо... В них отражался весь мир, и Гинте казалось, что ещё немного — и она утонет в этих глазах...

Одет он был весьма причудливо: короткий расшитый драгоценными камнями жилет, тонкую талию охватывал широкий пояс, с которого, образуя некое подобие маленькой юбки, свисали какие-то блестящие полоски — что-то вроде серебряных пластинок. Длинные, стройные ноги были обуты в странные полусапожки-полусандалии, тоже блестящие, как серебро.

Дивный голос умолк, но бог не исчез. Он стоял и смотрел на людей, окружённый радужным сиянием, голубые волосы мягкими волнами обрамляли прелестное тонкое лицо. Такой белой кожи Гинта не видела даже у валлонов, к которым загар почти не приставал. А волосы... Голубые волосы только у богов.

— О счастливцы, узревшие бога! — прозвучал в тишине торжественный голос абеллурга. — Спрашивайте его, о чём хотите. Он ответит вам.

Все молчали и смотрели на бога, как заворожённые. Пожалуй, из всех присутствующих только Гинта и владела собой.

— Скажи, ты действительно бог?

Её чистый, звонкий голос прорезал напряжённую тишину. Люди зашевелились, словно пытаясь стряхнуть оцепенение.

— Я действительно бог.

Он говорил на хорошем сантарийском. От его лица расходились пульсирующие волны света. Голос звучал проникновенно и убедительно, а прекрасное бледное лицо казалось отрешённым.

— Как твоё имя? — спросила Гинта.

— Разве ты не знаешь, что моё имя — Эрин? Я бог солнца и бог всего сущего, и я являю вам свой лик, чтобы вы уверовали в меня и полюбили меня, как я люблю вас. Ведь вы мои дети...

Гинта не чувствовала связи между этим голосом и лицом юного бога. Они как бы существовали отдельно друг от друга. Гинта пыталась следить за движениями его губ, но когда бог начинал говорить, от него исходили волны слепящего света, которые мешали получше разглядеть лицо.

Гинта больше ничего не спрашивала. Она стояла и смотрела. Она ещё никогда в жизни не видела такой совершенной, такой утончённой красоты. Сколько ему на вид? Пятнадцать, а то и меньше...

Свет погас, и в тот же момент распахнулись двери. Люди выходили из храма с таким видом, будто их только что разбудили. Кое-кто даже пошатывался. Впрочем, некоторые пришли в себя довольно быстро. Один пожилой мужчина, досадливо морщась, ворчал:

— Напустили дыму, аж голова разболелась... Этот юноша и впрямь красив, как бог, но всё же я не пойму... Разве боги — наши слуги, чтобы являться к нам по нашему желанию?

— Ты думаешь, это не бог? — тихо спросила шедшая с ним женщина, видимо, его жена. — Он такой... Такой необыкновенный...

Дальше Гинта не расслышала. Мужчина и женщина ускорили шаг и смешались с толпой на храмовой площади. Гинта огляделась, ища глазами Тамира. Она оставила его возле источника, он очень хотел пить...

— А ну-ка постой!

Гинта почувствовала, как её с обеих сторон взяли под руки. Валлонские воины. Они постоянно толкутся в храме и вокруг него, вооружённые красивыми длинными железяками, похожими одновременно на копья и на топоры.

В следующее мгновение один из воинов, схватившись за живот, согнулся пополам. Другого Гинта сбила с ног и, приставив острие копья к его горлу, холодно спросила:

— В чём дело?

Воин попытался вырвать у девочки своё копьё и очень удивился, когда обнаружил, что ему это не под силу. Ещё один направлялся к Гинте, целясь в неё из кесты. Впрочем, целился он недолго. Кеста выпала у него из рук, и солдат со стоном закрыл лицо руками.

— Что вы делаете, идиоты?!

Абеллург, только что вызывавший в тёмном храме бога, бежал к ним с перекошенным лицом.

— Вам же ясно сказано — местных не трогать!

— Я не знал, что это колдунья, — прохрипел тот, который лежал на земле.

— Знал или не знал!... Сантарийцев не трогать, что бы они ни болтали! Или вам не говорили об этом? Разве бедные дети леса виноваты в том, что они темны? Что им недоступен свет божественной истины! Но рано или поздно они должны прозреть и обратиться к богу! Эрин желает, чтобы они поверили в него по доброй воле, чтобы они полюбили его...

— И давно он этого желает? — насмешливо спросил кто-то из толпы.

— Да уж больше десяти лет! — раздался другой голос.

— Знать-то бледномордые и впрямь устали воевать!

— Бедное дитя леса, отпусти этого храброго вояку! — давясь от смеха, крикнул какой-то молодой парень. — А то скоро на храмовой площади появится лужа. Это же просто неуважение к богу!

— Пресветлый Эрин, как мне плохо, — стонал воин, недавно целившийся в Гинту из кесты.

Девочка отбросила копьё и взмахнула рукой, быстро начертив в воздухе знак.

— Сейчас пройдёт. Кто слишком любит размахивать оружием, может и сам пораниться ненароком.

— Я не хотел в тебя стрелять, — промямлил гвардеец. — Прости меня, великая колдунья.

— Меня ещё рано называть великой, — сказала Гинта, обращаясь главным образом к абеллургу. — Я дочь Синтиолы из рода Диннувира и минаттана Ранха. Скоро я займу трон правителя Ингамарны, и я не желаю, чтобы в моих владениях кто-то поднимал на меня оружие.

— Прости их, аттана, — с лёгким поклоном процедил абеллург. — Они проявили излишнее рвение только из любви к Эрину. Я был рад видеть тебя в храме. Ведь ты же сама убедилась — его невозможно не любить. Разве тебя не восхитила дивная красота бога?

— Он действительно прекрасен. По-моему, ваш бог слишком хорош для вас.

— Что поделаешь, — смиренно вздохнул абеллург. — Смертные ничтожны перед богом.

— Ничтожные души действительно обречены на смерть, — сказала Гинта и пошла прочь.

Прежде чем покинуть Мандавару, она свернула к священному участку Гины. Диурин на могиле Диннувира продолжал расти. Он всё больше и больше напоминал дерево — что-то вроде маленькой арконы, усыпанной кристаллическими цветами. Гинта прикоснулась к одному из них, и прозрачный голубой камень засиял глубоким, мягким светом. Никто из окружающих даже не обратил внимания. Стоит ли удивляться, что ученице нумада вздумалось зажечь диурин? Тем более, на могиле своего родича. Удивилась только сама Гинта. Она не хотела ничего зажигать. Она вообще не использовала силу...

Под этим живым камнем покоится прах её далёкого предка. Когда человек умирает, нафф покидает гинн, нао растворяется в наоме, но частица анх остаётся с телом. Только в отличие от тела она нетленна. И эта частица некогда принадлежавшей покойному силы способна влиять на окружающий мир, на всё живое. Потому-то и принято поклоняться могилам, особенно могилам могущественных людей. И вот теперь нетленная искорка великой силы Диннувира зажгла этот камень, словно погребённый здесь почувствовал близость своей нафф, которая обрела жизнь в новом, юном теле.

Диннувир был не только знаменитым нумадом, но и красивым мужчиной. Наверное, его многие любили, а он... Любил ли он кого-нибудь? Гинта попыталась представить себе величавого, статного мужчину, являвшегося к ней во сне, но вместо него перед её внутренним взором возник совсем другой образ. Узкое бледное лицо, обрамлённое голубыми волнами волос, огромные глаза, прозрачные, словно чистые, глубокие озёра, в которых отражаются небеса. В них хочется смотреть и смотреть, даже если знаешь, что это опасно. Глаза бога бездонны. В них можно утонуть...

Гинта нахмурилась и, развернув Тамира, пустила его вскачь. У развилки дорог она резко осадила хорта, подумала и поехала к Ингатаму. Надо оставить Тамира в замке и сходить в святилище. Сколько она уже там не была, занятая всеми этими улламарнскими делами...

Глава 6. Солнечный дождь.

Святилище выглядело вполне пристойно. Чисто, не натоптано, только цветы облетели. Подношений было мало, но одно из них смутило Гинту. Крупный искусно отшлифованный танарит. Священный камень Танхаронна. От него веяло такой ненавистью, что Гинте стало не по себе. Его неспроста сюда положили, как и цветок иргина. Это не подношение богам, а угроза их служителю. Или предупреждение. Гинта попыталась выяснить, кто здесь побывал, но не извлекла из воды ни одного суннао. Видимо, последние семь-восемь дней в святилище не заходили, а камень принесли раньше.

Гинта сменила воду и пошла на озеро за цветами. Здесь было так хорошо, что на неё навалилась блаженная истома. Она села, прислонившись к стволу старой илги, и долго сидела, ни о чём не думая.

Огромные хаммели плавно покачивались над мерцающей водяной гладью. Те, на которые падали солнечные лучи, вспыхивали белым пламенем. Вспыхивали и тут же гасли... Они качались всё сильнее и сильнее, словно там, под водой, кто-то трогал их длинные тонкие стебли. Поверхность озера стремительно меняла цвета — то серебристый, то белый, то голубой. Временами вода темнела до синевы, а потом вдруг снова загоралась яркой белизной.

"Это ветер, — сонно подумала Гинта. — Ветер гонит облака... Скоро будет дождь. Надо идти... И цветов надо нарвать..."

Двигаться не хотелось. Гинта прижалась щекой к тёплому стволу.

"Илга, подружка, попроси своего милого нарвать цветов. Я украшу его святилище. Скоро дождь... Ведь под дождём линны иногда выходят на берег..."

"Попроси сама, — прошелестела илга. — Я же дерево. Он охотней откликнется, если его позовёшь ты".

"Как мне его позвать?"

"А разве ты не знаешь?"

"Но их же всех зовут одинаково. Линн..."

"А разве тебе не всё равно, кто из них придёт?"

"Нет!"

"Ты видела лицо своего бога. Ты хочешь узнать его имя?"

"Хочу".

"Ну так слушай!"

До Гинты донёсся чей-то тихий смех. Она огляделась — никого. Её неодолимо тянуло в сон. Веки отяжелели, она с трудом их поднимала.

Наверное, где-то далеко начиналась гроза. Сквозь полудрёму Гинта слышала глухие раскаты грома, похожие на ворчание великана, а ветер, овевая её свежей прохладой, выдыхал ей прямо в лицо:

— Э-э-й... Э-э-й...

— Э-э-й-р... Э-э-й-р-р... — подхватывало вслед за ним эхо отдалённого грома.

Гинта почувствовала на себе чей-то взгляд и открыла глаза. И невольно зажмурилась от яркого света. Быть может, если бы это сияние не ослепило её, она бы успела разглядеть того, кто смотрел... Или ей всё это почудилось? — Бледное лицо, волнистые пряди голубых волос, тонкие белые руки, раздвигающие ветви илги... И огромные глаза, прозрачные и холодные, как чистая вода, завораживающие своей бездонностью...

Гинта растерянно смотрела на подсвеченные солнцем серебристо-голубые листья илги. Они защищали её от дождя, но она со всех сторон была окружена сверкающими струями. Она была в центре солнечного водопада, и вокруг неё играло множество радуг. Солнечный дождь! Он шуршал в листве и, пробиваясь сквозь ветви, со звоном ронял на траву крупные, блестящие капли:

— Лин! Линн!

Тонкие, сияющие в лучах солнца струи звенели, касаясь озёрной глади:

— Линн... Лин-н-н!

— Э-э-й-р-р... — хрипло и страстно выдыхал небесный великан, низвергая на землю потоки солнечного света.

— Линн... Лин-н-н! — звонко и нежно пело в ответ.

Ответ... Неужели она нашла ответ?

Гинта выбралась из-под дерева и замерла от удивления. Прямо перед ней на мокрой траве лежала огромная охапка только что сорванных хаммелей. Кто это сделал? Гинта вспомнила мелькнувшее среди листьев илги лицо, и внутри у неё похолодело. Ей не было страшно, но она вся дрожала.

Девочка подобрала цветы и побежала в святилище. Дождь едва моросил, солнце сияло, и всё вокруг казалось окутанным сверкающей золотой дымкой.

А в святилище царили серебристые тона. Яркий луч, пронзая воду, играл на лике божества. Юный линн, похитивший солнечный глаз. Эйрин... Нет! В этом имени чего-то не хватало. Это имя для всех. Имя солнечного бога, который поднялся в небо, отделившись от родной стихии, изменив своё первоначальное тело. Тело, рождённое Линлой. Линн...

Гинта вдруг ощутила мощную волну, которая нахлынула, захлестнув её с головой, закружила и понесла. В какое-то мгновение ей показалось, что она умрёт. Если не вспомнит имя. Первое имя. Древнее имя бога. Того бога, что ещё не отделился от породившей его стихии, но уже впитал в себя свет отца-создателя. Свет, который возник из беспредельной тьмы. Тот бог ещё заключал в себе двух... Или трёх? И его имя означает единство. Теперь она знала это имя. Она разгадала его.

— Э-э-й-р-ли-н-н, — тихо, но чётко произнесла Гинта, и невидимая рука, безжалостно скрутившая её плоть и душу, разжалась. Она была в руке бога — на его ладони. Маленькая фигурка, слепленная из земли и воды, в которую только что вдохнули жизнь! Она была в руке бога, и она чувствовала бога в себе.

Гинта протянула руки к солнечному потоку, что струился в святилище сквозь диуриновый "колодец" на крыше, и прошептала заклинание духов огня. Свет в её ладонях затрепетал и вспыхнул ярче. Гинте казалось, что она касается живой плоти. Она собрала поток в один ярко пылающий луч и, направив его на бассейн, обратилась к божествам водяной стихии. Вода нагрелась так быстро, что Гинта даже испугалась. Она поспешила "забрать" тепло обратно и рассеяла луч, снова предоставив солнцу хозяйничать в святилище, как ему вздумается.

Солнечный дождь не утихал. Гинта попробовала собрать луч на улице, и у неё получилось. Потом она собрала дождевые струи в мощный поток и, соединив его с лучом, быстро нагрела. Гинта ликовала. Небесный огонь подчинялся ей, несмотря на дождь. Даже Сагаран так не может, хоть он и служитель Саггана. Больше никто так не может. Когда-то это мог Диннувир... А теперь она умеет извлекать силу, которая рождается при взаимодействии стихий огня и воды. Силу, дающую быстрый рост. Осталось лишь заклясть духов воздуха и земли и направить силу всех четырёх стихий на нигму какого-нибудь растения. Гинта направила санфалингину на прибрежную траву... И удивилась той невероятной быстроте, с какой трава начала расти. Она поднималась прямо на глазах. Вот это да!

Дождь кончился, а Гинта продолжала наслаждаться недавно обретённым могуществом. Она зажгла в ладонях огонь и опустила его в воду. Она уже не раз пыталась такое сделать, но в воде огненный цветок неизменно гас. Теперь Гинта велела ему гореть под водой, и он горел. Вода приняла огонь в своё лоно и сомкнулась над ним. Гинта знала: огонь со всех сторон окружён слоем воздуха и потому не гаснет. Она заставила воздух, огонь и воду соприкоснуться, не сливаясь в единое целое и не стремясь друг друга одолеть. Сгусток яркого света пылал в бассейне над центральным линном, и юный бог, улыбаясь, протягивал к нему руки. Юный Эйрлинн, похитивший солнечное око.

Эйрлинн — странное имя. Его трудно произносить. Но это же тайное имя. И не следует произносить его просто так.

Около полуночи она уснула с этим именем на устах прямо на пороге святилища, а проснулась от того, что кто-то пощекотал ей ухо. Тинг! Умная глазастая мордочка смотрела на неё с улыбкой. Мангалы умели улыбаться.

— Здравствуй, бродяга! Я так давно тебя не видела.

"А может, это ты бродяга? Я как жил, так и живу. Это тебя всё где-то носит".

Гинта не сразу сообразила, в чём дело. Зверёк спокойно умывался, время от времени бросая на неё свои обычные насмешливые взгляды.

— Тинг, ты со мной говоришь?!

"Я всегда с тобой говорю, просто раньше ты не всё понимала..."

Голос, звучавший в голове Гинты, напоминал человеческий, но он произносил знакомые слова с каким-то странным придыханием, чуть растягивая некоторые звуки. Девочке показалось, что она разговаривает с существом, прилетевшим из другого мира...

"Почти угадала, — сказал Тинг, тщательно вылизывая переднюю лапку. — Когда-нибудь я уйду из этого мира в другой. Я буду жить на луне и свободно летать по воздуху. Пока я могу только прыгать с дерева на дерево, а там буду летать не хуже хелей. Они тоже уходят туда".

"Подожди, Тинг... Так значит, ты станешь саннэфом? — Гинта перешла на мысленную речь, решив, что так лучше, если её собеседник не может разговаривать вслух. — Саннид сказал, что некоторые животные Эрсы уже готовы к следующей ступени развития. Мангалов, как и хелей, становится всё меньше и меньше..."

"Да, мы постепенно уходим. Я люблю этот лес, но жить среди тех, у кого разум ниже твоего, скучно. Звери не знают слов, а люди... Они хотят считать нас такими же, как и все остальные животные, но ведь мы не такие... Люди говорят друг с другом, а нас не понимают и боятся. Я сразу увидел — ты можешь понять. И всё же ты очень долго меня не слышала".

"Выходит, это правда, что мангалы знают человеческий язык и читают мысли!"

"Не совсем. Я понимаю всё, что говорят вслух, но мысленную речь я понимаю не всю. Я слышу тебя только тогда, когда ты обращаешься ко мне или думаешь обо мне. Если твои мысли ко мне не относятся, мне их не поймать".

Тинг зевнул и растянулся на траве, подставив солнечным лучам своё пушистое серебристо-белое брюшко.

"Я очень рад, что ты наконец поумнела, — сказал он не без ехидства. — Теперь с тобой ещё интересней, чем раньше".

— Я тоже очень рада, Тинг! — воскликнула Гинта и, смеясь, повалилась на траву рядом со своим четвероногим другом.

Дождя в этот день не было, а солнце светило ярко. Гинте опять удалось извлечь санфалингину. И опять то, на что она её направила, выросло очень быстро, хотя и не так быстро, как вчера. Воздействовать на нигму лучше при солнечном дожде, правда, вызывать его труднее, чем обычный дождь.

Гинте казалось, что весь мир вокруг неё наполнился новыми звуками. Вернее, привычные звуки обрели для неё смысл, доселе ей неизвестный. И взгляд её проникал в суть вещей, открывая в них то, что она прежде не видела и о чём даже не подозревала. "Когда ты найдёшь ответ, дверь откроется сама..." Она действительно нашла ключ, когда в шуме ветра и дождя услышала имя бога. Эта дверь открывается только перед тем, кто сам подобрал к ней ключ.

Теперь Гинта понимала речь каждой лесной твари и с каждой из них могла договориться. Даже самые пугливые животные подпускали её к себе. А самые грозные не трогали. Они словно чувствовали исходящую от неё силу.

Упражняясь в своём искусстве и радуясь новым успехам, Гинта ни на минуту не забывала о главном. Ведь она мечтала овладеть санфалингиной не для того, чтобы зажигать в озере огонь, забавляться с молнией и растить траву на берегу реки. В Ингамарне и так всё неплохо растёт, а вот в Улламарне... Она должны очистить её от ужасных цветов, отнимающих жизнь у того, что ещё способно там расти и плодоносить. Она должна спасти эту землю от бесплодия.

Улламарна выглядела гораздо веселей, чем полтигма назад. Вечерами и по ночам горело столько огней, что у приехавшего сюда первый раз поначалу создалось бы праздничное настроение. А вообще-то здесь было не до праздников. Нашествие каменных гостей продолжалось.

— Выдалось тут несколько спокойных деньков, — сообщил Гинте Даарн. — Никто не заявлялся. И другие отряды передавали, что у них никого. Мы уж думали — всё кончилось... А позавчера как хлынули! К нам за два дня семьдесят шесть пожаловало. Мы их всех аккуратненько размолотили. Сегодня опять спокойно. И чего им надо — непонятно...

Акамин со своей немногочисленной свитой разъезжал по Улламарне, проверяя, как охраняются посёлки и граница. Он казался совершенно здоровым, разговаривая с людьми, шутил и старался их подбодрить. Те, кто знал минаттана в лучшие времена, отмечали, что к нему вернулись прежняя уверенность и властность.

— Я думаю, твои воины скоро могут возвращаться домой, — сказал Акамин Гинте. — Здешним парням стало стыдно. Кое-кто мне сегодня откровенно в этом признался. На северной границе слишком много народу, а гостей там почти не бывает. Через пару дней я соберу Совет и внесу тут кое-какие изменения. Надо перераспределить людей... Чего ты улыбаешься?

— Мы хотим ещё немного погостить в Уллатаме. Ты не против?

— Дитя моё, я был бы счастлив, если бы ты поселилась здесь навсегда. Но ведь ты этого не сделаешь.

— Кажется, я смогу избавить тебя от иргинов. Мои люди мне помогут...

— Не вздумай трогать эти цветы! — ужаснулся старик. — Их даже огонь не берёт...

— Акамин, — с лёгким упрёком сказала Гинта. — Ты что, забыл, кто я такая? Ничего не бойся. Не пройдёт и года, как за твоими окнами снова появится прекрасный цветущий сад. Неужели ты этого не хочешь?

— Вечно я узнаю о твоих подвигах в последнюю очередь, — ворчал дед. Впрочем, вид у него был довольный.

Они ужинали в комнате с камином. Таома, давно не видевшая свою ненаглядную госпожу, отослала девочку-служанку и сама прислуживала за столом. Гинта уплетала за обе щеки. В лесу, конечно, хорошо, в гостях тоже, но дома лучше. Как давно она не ела деликатесов дворцового повара Хатума.

— Совсем исхудала, — вполголоса причитала Таома. — Где это видано, чтобы единственная наследница, да ещё в таком юном возрасте, целыми тигмами болталась неизвестно где, одна жила в лесу... На кого ты стала похожа? Кожа да кости!

— Таома, я просто сильно выросла. Разве ты не видишь — я уже с тебя... Да нет, пожалуй, я уже выше. А потолстеть никогда не поздно.

Таома ушла стелить аттане постель, а дед притушил диуриновые светильники. Комната погрузилась в уютный полумрак. Вечер дышал в открытые окна прохладой и ароматами летнего сада.

— Как ты умудряешься отнимать у иргинов нигму?

— Очень просто, — с набитым ртом ответила Гинта. — Санфалингина.

— Что-о?!

— Санфалингина, — проглотив, чётко произнесла девочка. — Сила четырёх стихий. Если соединить силу всех стихий, можно сделать очень многое.

— Но как... Как тебе это удалось? Этой способностью обладал только великий Диннувир.

Гинта осушила бокал лёгкого тигового вина и, утерев губы, в упор посмотрела на деда.

— Он и сейчас обладает ею. Разве ты не знаешь, что Диннувир вернулся в этот мир?

Ей не пришлось пускаться в долгие объяснения. Дед всё понял. Сразу.

— Великие боги, — прошептал он. — Я всегда этого боялся. Я знал, что ты необыкновенный ребёнок...

— Я не ребёнок. Я уже давно не ребёнок, дедушка, — грустно сказала Гинта. — Он не дал мне побыть ребёнком столько, сколько им положено быть. Теперь я понимаю, почему меня так тянуло в это святилище.

— И давно ты владеешь санфалингиной?

— Около тигма. С тех пор, как вспомнила имя бога.

— Какого бога?

— Своего. Которому я служу. Святилище на берегу Наугинзы — это... Это как бы два святилища в одном. Большинство ходят туда молиться водяным богам, а кто-то — первому богу и его матери, породившей его стихии, которую оплодотворил отец-создатель. Он спустился к ней лучом света. Ты видел световой колодец на крыше? У некоторых слов и вещей есть явный и тайный смысл. Первый знают все, второй — немногие. Подожди меня, я сейчас...

Оставив онемевшего от изумления деда, Гинта умчалась в свои покои. Вернулась она, держа в руках уллатиновую пластинку, зеркальце, маленькую доску и кусок мела.

— Смотри. Я ставлю зеркало вот так. Считай, что продолжение слова — в нём. Знак

обозначает [э]. Он написан два раза, потому что в этом слове [э] очень долгое.

— это [и], вернее, краткое [и]. Здесь только призвук [и]. Долгое [э] как бы завершается лёгким призвуком [и], понимаешь? А потом идёт [р], которое передаётся на письме знаком

. Получается Э-э-й-р... Это надо произносить правильно. Это зов. Дедушка, неужели ты никогда не слышал?

Гинта закрыла глаза. Она глубоко дышала, её ноздри слегка раздувались.

— Гинта... — дед осторожно коснулся её плеча.

— Тише-тише... Она сейчас ответит. Она услышала зов и ответила — линн...

— Кто — она?

— Стихия. Мать. Линн — её ответ. И тогда всё началось.

— Что?

— Всё.

Гинта открыла глаза.

— Звук [л] передаётся знаком, похожим на

, точнее, его зеркальным отражением —

. За ним следует [и]. Тут оно звучит более полно и пишется иначе. [И] долгое пишется, как [и] краткое в зеркальном отражении —

. И наконец [н]... Он долгий, поэтому пишется дважды...

— И знак, который передаёт его на письме, является зеркальным отражением знака

, — закончил дед.

— Верно. Получается вот такое слово. Вот я его пишу...

— Эйрлинн. На пластинке было написано имя бога. Мы называем вселенную Энна или Энн. [Э] здесь долгое, и знак

тоже пишется дважды. Вот полное написание этого слова —

. А сокращённое —

или

. А ещё пишут

. Знак беспредельности. Четыре незавершённые линии, а между ними ничем не ограниченное пространство. Пустота, которую создатель заполняет, чем хочет. Ты же видел этот знак на храмах. Ты говорил мне, что вселенная — это единство пространства и времени, материи и создателя. В Улламарне я видела вот такую надпись:

Знак

передаёт звук [к]. Начало слова карн "время" и символ времени. Его отражение

— это [Ж]. Начало слова Жнн "пространство" и символ бесконечного пространства. жнн и Энна — родственные слова.

— это [р] и символ создателя. Рамхад — "создатель". А его отражение

обозначает звук [л] и является символом материи. Линн — материя. Первая материя. Та, что была до гинн. Только здесь зеркало ставится не сбоку, а снизу. Но это всё равно [л]. Древняя система обозначений основана на принципе отражения. И древнее письмо. В мандаварском храме под потолком начертано:

Эти точки поставлены вместо букв. Символ вечности пишут по-всякому:

Кое-где даже вот так —

Но самое его полное и правильное изображение — на древнем храме Двух Богов в Улламарне:

А знаешь, как пишется твоё имя? Смотри

Думаю, сначала его писали, как символ бессмертия —

. Ведь Аххан — это "бессмертный". Возможно, знак

, передающий [а], получился из сокращённого знака

. Убрали сверху петельку и всё. Сначала был символ бессмертия, потом появилось слово. И твоё имя.

Гинта показала деду ещё несколько расшифрованных ею знаков.

— Зачем тебе это, дитя моё? — спросил он.

— Не знаю... Пока. Мне кажется, что мне это понадобится.

Глава 7. Битвы на границе с пустыней.

Уллатам преображался на глазах. Кусты иргина выкапывали и рубили на глубине полутора-двух каптов, потом, засыпав яму землёй, садили что-нибудь другое. Мощная нигма иргина благодаря заклинаниям Гинты передавалась новым посадкам. Иногда Гинта ускоряла их рост, но вообще-то она старалась расходовать силу осторожно. Упоравление санфалингиной требовало большого напряжения.

К счастью, заросли иргина не успели погубить весь сад. Многие растения удалось вернуть к жизни, но засохшие деревья и кусты приходилось выкорчёвывать. На их месте тут же садили новые. Гинта ещё никогда так не уставала. Ведь надо было очистить от иргинов не только сам Уллатам, но и его окрестности. И всё надо было засадить.

Гинта со своим отрядом и слугами из Уллатама ходила по опустевшим деревням. Сюда должны вернуться люди. Сюда должна вернуться жизнь. Молодые воины яростно рубили красные кусты, а Гинта творила заклинания. Иногда все так уставали, что вечером не было сил возвращаться в замок, особенно если работали далеко от Уллатама. В таких случаях оставались ночевать в какой-нибудь из этих пустых деревень. Дома большей частью были добротные и красивые. Когда-то эти посёлки выглядели так же приветливо, как и посёлки вблизи Ингатама. С едой проблем не было. На заброшенных полях ещё что-то худо-бедно росло, и плодовые деревья возле деревень пока не все засохли.

Больше всего сил отнимало вызывание дождя. Улламарна давно уже страдала от засух, особенно здесь, на западе, на самой границе с пустыней. Новым посадкам была необходима влага. За четыре тигма над Улламарной прошло только два солнечных дождя. Третий Гинта вызвала. Порой просто приходилось "перегонять" дождь на запад. Поэтому Гинта ужасно обрадовалась, когда ооднажды утром по всем признакам определила приближение сильной грозы. Она со своей дружной командой только вчера закончила работу на пустыре за Уллатамом. Теперь поскорее бы всё прижилось и выросло. Во время грозы санфалингина почти так же активна, как при солнечном дожде.

Но на этот раз Гинте пришлось использовать своё искусство иначе и совсем для других целей. Каменных гостей не было больше тигма, и хотя границу продолжали охранять, у людей уже появилась надежда, что нашествие живых статуй закончилось. Гроза застала Гинту на пустыре, где она готовилась при помощи санфалингины воздействовать на нигму новых насаждений. Но едва на землю упали первые капли дождя, она увидела бегущего к ней со всех ног Питара, молодого воина из своей дружины.

— Аттана, с границы передают... Там движется что-то ужасное, огромных размеров! Дозорные увидели со сторожевой вышки. Они боятся, что пушки его не возьмут. А за ним много других, поменьше...

— В прошлый раз был один великан, мы еле его раздолбали, — рассказывал Питар по дороге к границе. Они ехали верхом через мёртвый лес. Сухие ветви лундов ярко белели на фоне грозового неба. — А отряду Синха в Староречье пришлось ещё хуже. Туда явился гигантский мангур. Все ужасно испугались, решили, что проснулся тот, из озера. Но это, конечно, другой был. Тот, как сидел, так и сидит себе на дне... Но дело не в этом. Мангур был такой огромный, пушки только чуть-чуть его покорёжили. Нумады его остановили. Еле-еле... Эта махина успела перейти границу и прошла каптов двести по лесу. Столько деревьев повалила, правда, лес-то всё равно мёртвый... Кузнецы сейчас отливают другие пушки, побольше. Вдруг такие громадины косяком пойдут! Нумадам с ними просто не управиться. У многих отрядов уже есть новые пушки.

— А у нас?

— А наши ещё не готовы.

— Ничего себе! — возмутилась Гинта. — У нас тут самое опасное место!

— Да, но... Все говорят: вам лучше, у вас тут такая нумада...

"Да, тут такая нумада, что вот возьмёт да и... ничего не сможет сделать", — подумала Гинта.

Отряд был в состоянии тихой паники. И без того бледное лицо Даарна казалось белее лепестков хеймона.

— По-моему, эта громадина движется прямёхонько на замок, — сказал Вирад, предводитель дружины Ингатама. — Совсем она его, может, и не разрушит, но делов наделает, это точно.

— Ты остановишь его? — с надеждой спрашивали воины, окружив Гинту со всех сторон.

— Я попробую его уничтожить.

Голос юной аттаны звучал спокойно и уверенно, а внутри у неё всё сжималось от страха — вдруг не получится...

То, что двигалось из пустыни, было действительно огромно. Сделав зрительный анхакар, Гинта невольно содрогнулась. Опять какая-то смесь человека и мангура, да ещё с крыльями и отвратительными шипами. Вблизи это лучше не видеть. За ним шли другие, втрое меньше, но тоже ужасные. В основном рогатые многоногие твари с длинными телами — что-то вроде гигантских насекомых.

Гинта посмотрела на небо. Сзади, над Уллатамом, бушевала гроза. Сколько Гинта ни пыталась приблизить её к пустыне, ничего не выходило. Небо над бесплодными землями оставалось ясным. Царь бесплодия не пускал в свои владения ни капли влаги.

Гинта вспомнила сон, который ей приснился возле Золотого зверя. Сон-воспоминание... Она уже ловила молнию, у неё получалось. Правда, слишком долго её не удержишь. Если ты притянул молнию, её надо на что-то направить, иначе она поразит тебя. Но чтобы уничтожить такую громадину...

"Надо собрать всю силу небесного огня, — вспомнила Гинта. — Пусть все молнии сверкнут и ударят вместе! Возьми весь огонь, который рождает эта гроза!" Только грозу надо приблизить к границе, к самой границе с пустыней. Тогда оружие Гинты достигнет цели.

Крупные капли со звоном закапали на сухую землю. Вскоре мёртвый дес потемнел от дождя.

— Зиннурит... Мне нужен зиннурит! Как можно больше!

Воины засуетились.

— Вот, только это копьё! — К Гинте подбежал Тахар, самый младший из её дружины. — У моего копья зиннуритовый наконечник.

— Может, ещё такие найдутся? — спросила она.

— Нет, у остальных наконечники железные, — развёл руками Вирад.

— Ладно. Лучше, чем ничего... Разойдитесь! Уйдите подальше в лес!

Гинта подняла копьё, взывая к силам всех стихий, потом отдельно обратилась к духам небесного огня. Зиннуритовый наконечник засветился. Сверкнула молния, и над копьём, словно его продолжение, вспыхнул яркий луч. После следующей вспышки молнии луч стал ещё ярче и шире. Гинта несла его на кончике копья и шептала заклинания. Она уже вышла из леса и приблизилась к той черте, за которой начиналась сухая, не тронутая дождём земля. Ещё одна вспышка — и над головой Гинты запылал огромный огненный столб. Воины с тревогой и восхищением смотрели на тонкую девочку-подростка, несущую на острие копья огонь.

Каменное полчище приближалось. На этот раз оно двигалось очень быстро. Гинта знала: дальше ей идти нельзя. Она и так уже на границе с пустыней. Если гроза далеко, молнию не поймать, а то, что она уже успела притянуть, надо поскорее направить на цель. По лицу Гинты градом катился пот, руки дрожали, она уже чувствовала, как копьё жжёт ей ладони. Она собралась с силами и послала огненный луч вперёд. Только бы он достиг цели, не погас под небом пустыни, не успев поразить врага..

Казалось, вся Улламарна содрогнулась от оглушительного взрыва. Фонтан песка и каменных осколков на какое-то время полностью скрыл горизонт. Одним ударом была уничтожена не только самая большая фигура, но и несколько статуй поменьше.

Воины с ликующими криками вернулись к пушкам, готовые встретить обезглавленное войско дружными залпами. Когда основной противник повержен, уже не так страшно. Но, великие боги, сколько их сегодня было, этих каменных чудовищ! Они ещё никогда не появлялись в таком количестве. Улламарна гудела от пушечной пальбы. Враг наступал повсюду.

Гинта ещё два раза сделала огненный луч. Ещё два мощных взрыва прокатились по округе, отдаваясь гулким эхом в горах.

— Больше не надо, — робко уговаривал свою аттану Вирад. — Теперь мы сами управимся. Тебе надо отдохнуть, ты уже бледнее валлона.

Гроза утихала. Мокрые весёлые парни подкатывали к пушкам ядра. Гинте казалось, что они играют блестящими серебряными мячами. Эти мячи ярко светились в тумане, а туман всё сгущался. Потом не стало видно даже мячей...

Она очнулась в комнате с высоким потолком. Стены украшали искусно вышитые ковры, а прямо напротив кровати висел беллам, с которого на Гинту смотрела красивая темноглазая девочка примерно её лет. Аттана Диннара. Видимо, это её покои.

— Тебе лучше?

Над Гинтой склонился Сагаран. Он помог ей сесть и дал выпить настой из целебных трав.

— Что со мной было?

— Ты переутомилась. Целыми днями возилась с этими цветами, с посадкой, потом пошла сражаться с каменными чудовищами. Тебе надо отдохнуть. Дня три, не меньше... Кстати, ты обожгла руки. Разве я тебе не говорил: работая с огнём, надо делать очень хороший наружный анхакар.

Гинта рассеянно взглянула на свои ладони.

— Я уже залечил. Ожоги были лёгкие, но всё могло кончиться гораздо хуже.

— Как там... на границе?

— Сегодня спокойно. А вчера всем досталось. Такого нашествия ещё не было. Думаю, теперь они надолго затихли.

— А почему меня принесли сюда?

— Так распорядился Акамин. Он говорит, что это самая удобная спальня во всём замке.

— У меня и до этого была удобная комната.

— Ну, не знаю... Он тебе очень благодарен. Ты столько сделала для Улламарны. И просто для него. Я тоже хотел тебя поблагодарить...

Сагаран замялся.

— За что?

— За то, что ты тогда заступилась за неё. На Совете. Если бы всё это сказал я... Думаю, это бы не имело успеха, скорее наоборот.

— Сагаран, а ты... А у вас с ней что-нибудь было?

— Всего одна ночь, — грустно усмехнулся молодой нумад. — Праздник Золотых Звёзд. Мне было пятнадцать, а ей семнадцать. Она была моей первой и единственной женщиной. Больше я никогда никого не желал. Только её.

— А она тебя любила?

— Нет. Возможно, она хотела отблагодарить меня за то предсказание...

В голосе Сагарана Гинта уловила скрытую горечь.

— Мне не следовало... Но я не мог устоять. Я любил её. И люблю до сих пор.

— Сагаран, а тот ребёнок, Диннар...

— Нет, Диннар не мой сын. Я знаю, некоторые думают, что я его отец, и я никогда не опровергал эти слухи. Пусть лучше считают его отцом меня, чем...

Молодой нумад нахмурился и замолчал.

— А ты видел того, кто...

— Нет. Я только знаю, что они встречались в вирновой роще. Однажды я пошёл туда, а на меня набросилась одна из этих чёрных птиц. Еле ноги унёс.

— Наверное, это был танх. А ты знаешь, что они могут вселяться в человеческое тело?

— Знаю.

— Нянька Диннара сказала, что какая-то сумасшедшая старуха ходила за ним и твердила, будто он её сын.

— Мало ли что может говорить безумный.

— Сагаран, а что ты думаешь обо всех этих статуях из пустыни?

— Спроси что-нибудь полегче. Сейчас вся пустыня ближе к границе в каменных обломках. А одну статую оставили целой. Суар остановил её и просил не разбивать. Хочет тебе показать. У этого ваятеля какое-то извращённое воображение.

— Он очень искусен.

— Да, хотя в последнее время хорошо сделанных статуй появляется всё меньше и меньше. В основном грубая работа. Иногда идут еле отёсанные истуканы. Когда мастер заинтересован в большом количестве изделий, ему уже некогда демонстрировать своё искусство.

— Ты думаешь, это всё один мастер?

— Похоже, у него много помощников, — пожал плечами Сагаран. — Да... Давно хотел тебе сказать, и всё из головы вылетало. Мне тут однажды показалось, что я видел бывшего ученика твоего деда. Того, который несколько лет назад ушёл из школы. Или Аххан его выгнал? Не помню имя...

— Тагай? Я даже точно не знаю, что тогда произошло. Дед не любит об этом говорить. Но он клянёт себя за то, что не разглядел этого Тагая раньше. А где ты его видел?

— На старом кладбище у горного склона. Не знаю, что он там делал, но едва он услыхал мои шаги, как тут же скрылся. Там рядом Мёртвая роща. Я последовал за ним. Оказывается, в роще есть тропинка, которая ведёт в пещеру. Я вошёл туда, наткнулся на тупик и вернулся. Понятия не имею, куда он делся. Впрочем, я не уверен, что это был Тагай. Может, просто похож.

— Не нравится мне это, — нахмурилась Гинта. — Я бы не удивилась, если бы узнала, что Тагай имеет отношение ко всем этим делам, которые сейчас творятся в Улламарне.

— Он готовился стать арканом?

— Нет. Не думаю, что он смог бы так управлять статуями. Если только не узнал какие-нибудь заклинания...

— Вот именно. А ты не помнишь, к чему он проявлял особые способности?

— Он неплохо работал с наомой. И тануманом легко овладел. Интересно, что он делал на кладбище?

— Меня это тоже заинтересовало. Тем более, что он стоял возле могилы Диннары.

— Пожалуй, это единственная мастерская работа из всего вчерашнего полчища, — заметил нумад Суар. — Остальные были сделаны тяп-ляп...

— Ну уж нет, — возразила Гинта. — Тот гигант мне тоже понравился. Но я решила, что издали он смотрится лучше, чем вблизи.

Все засмеялись.

— Это ж надо такое выдумать, — говорил Даарн, разглядывая статую. — Я бы даже представить такое не сумел. Бр-р-р!

Изваяние имело два капта в высоту и около восьми в длину. Странное и жуткое существо с головой человека, восемью когтистыми лапами, суставчатым телом насекомого и хвостом, который заканчивался оскаленной мордой мангура. Фигура была сделана из серебристого зиннурита, лицо — из жёлтого хальциона. Вместо волос его обрамляло множество золотистых зиннуритовых гинз. Такими же были когти чудовища и звериная голова на конце хвоста.

— Нет, вы только посмотрите! — воскликнул мангарт Асан — так возбуждённо, что на него тут же все оглянулись. — Ведь это же сурса! Если убрать человеческое лицо, хвост... У этой образины тело сурсы.

— И правда!

— Ну и ну...

Все плотным кольцом окружили статую, внимательно рассматривая её длинное суставчатое туловище. Сурсы, варканы и санты исчезли полтора больших цикла назад, но как они выглядели, знал каждый сантариец. Нумады и художники оставили их многочисленные изображения.

— Вот уже почти сто пятьдесят лет, как они исчезли, — сказал Суар. — А теперь являются к нам из пустыни в виде огромных статуй. Всё это очень странно...

"И странно, и страшно, — подумала Гинта. — Пустыня хранит множество тайн, а мы стоим у самой границы, и врата открыты. Рано или поздно придётся в них войти".

Лицо статуи сразу показалось ей знакомым. Точно такое же было у юноши на мангуре. И у того зверочеловека, которого она встретила, когда ездила в святилище Двух Богов. Красивое лицо с огромными чёрными глазами, сделанными из белого хальциона и крупных танаритов. Для губ загадочный мастер использовал тёмно-красный иррид. Прекрасное юное лицо улыбалось так чарующе, что становилось не по себе.

— Лучше бы у него была какая-нибудь безобразная морда, — пробормотал один из воинов. — По-моему, тогда было бы не так страшно.

Никто ничего не сказал, но чувствовалось, что все с ним согласны.

Глава 8. Слуги Танхаронна.

Праздник двенадцатого летнего полнолуния Камы Гинта решила провести в Ингатаме. Раз уж ей необходим отдых, то лучше отдохнуть дома. Тем более что в дни, посвящённые бледной луне, не принято ходить в гости и в замке должно быть спокойно.

Пришли только абинты, которые, как и юная аттана, изрядно устали от бродячей лесной жизни. Но ученики Аххана и не были здесь гостями. Ингатам давно уже стал их родным домом.

Суана, которой два тигма назад сравнялось четырнадцать, так расцвела и похорошела, что те, кто давно её не видел, смотрели на неё с нескрываемым восхищением. За обедом в Большом зале она села рядом с Гинтой.

— Я слыхала, в Улламарне творятся какие-то чудеса... Ты побывала в древнем святилище Двух Богов? И что ты там видела интересного?

— Интересное можно увидеть не только в святилищах Улламарны, — сказала Гинта, достав из поясного кармашка танарит. — Прекрасно отшлифован, правда? И главное — редкого оттенка, с синеватым отливом. Такие приносят в храмы тёмного бога, а я нашла его в святилище водяных богов на берегу Наугинзы. Я собираюсь отдать этот камень тому, кому он должен принадлежать. Танхаронну. Говорят, в награду за такое подношение тёмный бог может помочь человеку обратить злые умыслы его врагов против них же.

— Великие боги! — деланно рассмеялась Суана. — Вечно тебе всюду мерещатся враги и какие-то страшные тайны. По-моему, это просто чья-то глупая шутка. Стоит ли из-за этого идти в вирновую рощу? Говорят, это опасно, и вообще... лучше не вторгаться на территорию тёмных богов. Лучше подари этот камешек мне. Обожаю всё редкое и красивое...

— Разве ты не знаешь, что танариты не дарят? Дать или незаметно подбросить кому-то этот камень — значит пожелать человеку зла.

— Да, я слышала о таком, — пожала плечами Суана. — Но... Всё же я бы не советовала тебе ходить в чёрный храм. Мало ли... Камень можно продать любому ювелиру или ваятелю. Впрочем, это твоё дело.

Суана говорила весело и непринуждённо, но Гинта была слишком чутка, чтобы не уловить в её голосе фальшивые нотки.

Через два дня она действительно пошла в вирновую рощу. Большая её часть, с обителью чёрных тиумидов и храмом Танхаронна, находилась на территории Улламарны, но Гинта слышала, что гораздо легче найти храм, если идёшь со стороны Ингамарны, по прямой тропе, которая начинается в хаговом лесу, а потом пролегает через вирновый. Гинта уже однажды ездила этой дорогой. Пять лет назад, в начале зимы. Она тогда впервые увидела снег. Правда, она вернулась, не проехав по вирновой роще и двухсот каптов.

Теперь она отправилась туда пешком. В знак уважения к тёмному богу девочка надела длинную чёрную тунику с широким чёрным поясом, к которому прикрепила подвесной кармашек с танаритом.

Идти пришлось очень долго. Тёмная роща навевала мрачные мысли. Гинта вздрогнула, когда над её головой пронёсся ванг. Эти большие, тяжёлые птицы летали почти бесшумно. И впрямь как тени... Чем глубже Гинта уходила в лес, тем реже встречались молодые деревья с красноватыми стволами и зелёными листьями. Вскоре её со всех сторон окружили старые вирны, чья потемневшая от времени листва лишь чуть-чуть отливала зеленью, а мощные стволы казались совершенно чёрными. Огромные корни, вздымаясь над землёй, образовывали причудливые арки. Гинта проходила под ними, не нагибаясь. С корней и нижних веток свисал серебристый мох. Солнце сюда не проникало, и Гинта сделала зрительный анхакар. Она пробиралась почти на ощупь.

"Ну и где же этот храм? Или хоть кто-нибудь живой... — подумала она с досадой. — Я, вроде, никуда не сворачивала".

Пройдя ещё немного, девочка посмотрела вверх и не увидела ничего, кроме абсолютной, непроницаемой темноты, однако дорогу, по которой она шла, что-то освещало. Какой-то тусклый, мертвенный свет, напоминающий свет Камы. Гинта не могла понять, откуда он исходит. Она заметила, что естественные арки из корней и веток становятся всё выше и выше. На некоторых сидели ванги — огромные и неподвижные. Такая птица могла убить Гинту даже лёгким ударом клюва. Девочка старалась об этом не думать и, превозмогая страх, упорно шла вперёд.

Неожиданно один из вангов с шумом взмахнул крыльями. Гинта вздрогнула, подняла голову и, запнувшись о корягу, упала. Ванг опустился перед ней на землю. Призрачный свет стал ярче, и Гинта увидела, как дрожат синеватые искорки в пронзительно-чёрных глазах птицы.

— Айна-гур... — глядя прямо в эти глаза, прошептала девочка, и ванг сложил крылья. Это было одно из древних имён священной птицы Танхаронна. "Высоко летающий хищник". Ванги летали выше всех пернатых. А кое-кто даже считал, что они могут преодолевать расстояния от Эрсы до любой ангамы. Но, скорее всего, это могли только те из них, которые действительно являлись танхами.

— Приветствую тебя, слуга Танхаронна, — сказала Гинта на танумане. — Я пришла, чтобы почтить твоего господина подношением.

Огромная птица склонила голову набок, потом, плавно взмахнув крыльями, оторвалась от земли. И почти в то же мгновение перед Гинтой выросла высокая фигура в тёмном. Девочка увидела протянутую к ней костлявую руку с длинными чёрными ногтями. Незнакомец помог ей подняться на ноги и знаком велел следовать за ним.

Вскоре они очутились перед входом в пещеру. Гинта поняла, что это и есть храм. Он был вырублен в скале из чёрного бута. Полумрак и окружающие храм высокие деревья мешали рассмотреть его как следует. Гинта только успела заметить, что фасад его украшен рельефом: человеческие фигуры с красивыми, узкими, совершенно бесстрасстными лицами, похожие на изображения нафтов, и чудовища с оскаленными мордами и глазами, горящими холодным, мертвенным светом. Глаза были сделаны из голубоватого диурина, который, будучи зажжённым, и создавал это зловещее бледное освещение.

Внутри было немного светлее. На гладком чёрном полу, на стенах и потолке таинственно мерцали диуриновые узоры — что-то вроде созвездий... Да это и были созвездия, правда, большинство из них показались Гинте незнакомыми. В глубине зала стояла большая статуя. У бога были длинные чёрные волосы, такая же борода и танаритовые глаза. Он что-то прятал на груди, в складках длинного чёрного плаща, и это что-то заливало помещение нежно-голубым светом. Тиумид взмахнул рукой. Свет стал ярче, и Гинта увидела постамент изваяния, сделанный из синего хальциона и украшенный узорами из танаритов разной величины. Кое-какие узоры казались незавершёнными. Чёрный тиумид всё так же молча показал Гинте на постамент. Девочка подошла поближе и заметила между камешками, образующими узоры, множество круглых углублений. Всё ясно — в них-то и вставляют танариты. И узор на постаменте постоянно меняется и усложняется. Ей просто надо выбрать, куда положить свой камешек. Гинта высмотрела фигурку, похожую на безглазую птицу, и вставила ей глаз.

— Прекрасно, — тихо произнёс тиумид. — Бог видит твоих врагов, аттана. Что бы они ни сделали, всё обернётся против них самих. Зло притягивает только зло.

— Иногда зло обрушивается на головы невиновных, а ведь это несправедливо.

— Что такое невиновность, дитя? Наши судьбы тесно сплетены с судьбами других. У каждого свои долги — перед живыми и мёртвыми, перед людьми и перед богами. Каждый платит свои долги, только и всего. Если что-то не ладится, можно поискать выход, а поиски справедливости часто заводят в тупик.

— Значит сейчас мы все за что-то расплачиваемся? И тот, кто отяготил свою душу злом, и тот, кто не прожил ещё и полного цикла...

— Ты говоришь только об одной жизни, а люди куют свою судьбу в течение многих жизней. Свою судьбу, судьбу своей земли. И всей ангамы.

Гинта вспомнила Кассу и похолодела.

— Я знаю, ты пришла сюда не из-за своих мелких врагов. Тебя одолевает множество вопросов. Ты сама должна найти на них ответ. И ты сумеешь. Ты не побоялась прийти сюда одна, несмотря на то, что рассказывают о чёрных тиумидах.

— Я сама служу богам, которых в Сантаре боятся едва ли меньше, чем богов тьмы. Только глупый ребёнок сердится на камень, о который он ушибся, и боится темноты. Беспредельная тьма породила свет. Но едва засияв, он перестал принадлежать ей безраздельно, и она то и дело пытается поглотить его снова. А мы должны сохранить его.

— Да. Но уничтожить тьму нельзя. Она была и есть беспредельная. Мы должны сохранить равновесие.

Гинта посмотрела на изваяние бога, прячущего на груди солнечное око, и подумала о прекрасном юноше, сыне Лиллы, из-за которого сражались Нэффс и Танхаронн.

— Позволь мне ещё один вопрос.

— Спрашивай.

— Ты знаешь, кто такой Диннар? Человек или бог?

— А сама ты кто? Человек становится богом, бог возвращается к людям. Во всём, что одето живой плотью, есть искра божества.

— Но какого? Я слышала, танхи способны вселяться в людей...

— Верно. Но без помощи самих людей им такого не сделать. Я ждал этого вопроса. Я знаю, кто ты, поэтому расскажу тебе то, что мне известно. Только не здесь.

Тамас — так звали тиумида, привёл Гинту в своё жилище. Место, где стоял его домик, показалось ей довольно приятным, особенно по сравнению с дебрями, окружавшими храм Танхаронна. Вирны здесь росли реже и пропускали солнечные лучи. К тому же в этой части рощи было много старых мёртвых деревьев, чьи ярко-белые стволы заметно добавляли света. Один такой давно засохший великан простирал свои корявые лапищи над маленьким, приземистым домиком Тамаса. С белых ветвей свисали длинные седые волосья мха, кое-где сверкающие в лучах солнца серебром. На крыше сидел ванг. Увидев Тамаса и Гинту, он издал короткий воркующий крик.

Жилище было обставлено просто: голый деревянный пол, низкое ложе, застланное старыми, вытертыми шкурами, большой камин, стол, несколько удобных деревянных кресел. На одной из стен — полка с глиняной посудой. С потолка в несколько рядов свисали травы, наполняющие комнату приятным терпким запахом.

Тамас усадил Гинту в кресло и сел напротив неё. Сейчас, при нормальном дневном свете, его облик уже не казался девочке таким зловещим как там, возле храма. Даже длинные костлявые пальцы с чёрными ногтями воспринимались в этой обстановке более или менее обыденно. Все служители Танхаронна красят ногти в чёрный цвет, одеваются только в чёрное и носят украшения из танарита. Тамас был явно моложе деда Аххана, правда, из-за своей невероятной худобы выглядел несколько старообразно. Его длинное носатое лицо вряд ли когда-либо отличалось привлекательностью, но большие светло-карие глаза заставили Гинту вспомнить странных существ на фасаде храма. Кто это — люди или танхи? А сам Тамас... Он так странно перед ней появился. Гинте показалось, что тиумид прочёл её мысли, и ей стало неловко. Впрочем, лицо хозяина оставалось бесстрастным.

— Диннара растила иргины, чтобы приготовить зелье, — начал он свой рассказ. — Она хотела оживить возлюбленного. Зелья, которое называют то "водой жизни", то "водой бессмертия", надо было много, а у стен замка рос лишь маленький чахлый куст. Среди чёрных тиумидов нашлись те, кто объяснил ей, как воздействовать на нигму иргина. Возможно, Диннара не знала, насколько это опасно, но они-то знали. Для того, чтобы воздействовать на нигму этого растения, его надо поливать водой из лесного омута, в котором не меньше трёх дней отражалась полная Санта, добавив в воду сок иргина, кровь чёрной вунхи, немного своих волос и свою менструальную кровь. Сама понимаешь, что растить иргин может только женщина. И конечно, необходимо очень сильное анх, но этим Диннару боги не обделили. Гордая красавица мечтала стать возлюбленной бога и родить от него могущественного властителя, какого ещё не знала Эрса. И кое-кому было выгодно поддерживать в ней эти мечты. Служитель бога становится опасен, если он считает своего бога главным и единственным, достойным поклонения. Мы почитаем всех богов, ведь должно сохраняться равновесие стихий. Тогда, двадцать лет назад, несколько чёрных тиумидов и тиумид возомнили себя самыми верными слугами Танхаронна. Они сказали, что тёмный бог пожелал явиться на Эрсе в человеческом теле и оставить здесь своего сына.

Голос Тамаса звучал молотонно, как унылый шум осеннего дождя. Казалось, вся эта история волнует его не больше, чем одна из многочисленных страшных сказок, которые любят сочинять дети.

— Бог нашёл подходящее для него тело, но только люди могли помочь ему это тело заполучить. И они помогли ему. В этих краях жил юноша, сын вдовы. Его звали Танамнит — "чёрная звезда". Он был прекрасен, как бог. Кроме того обладал способностями, которые позволили бы ему со временем стать хорошим чёрным тиумидом. Танамнит уже начал служить богу. Он жил здесь, в роще. Здесь его увидела Диннара. Увидел его и бог. И пожелал явиться к нам в теле Танамнита. Но для этого юноша должен был умереть. А когда он умер — разумеется, не своей смертью, Диннаре сказали, что тело его — сосуд бога, который жаждет её любви. Но для того, чтобы бог смог занять этот сосуд, она должна сделать то-то и то-то. Диннара вырастила много иргинов, приготовила "воду бессмертия". В неё погрузили мёртвое тело Танамнита. Тиумиды произнесли нужные заклинания, и юноша ожил ещё более прекрасным, чем был в своём человеческом существовании.

— Значит, он уже не был человеком? — спросила Гинта.

— Нет. Человеческая нафф покинула его тело. Он был убит кинжалом в сердце. Нафф не может жить в таком гинн. А таннаф может. Тёмный демон обитал в теле юноши, пока не прекратилось действие "воды жизни"... Кстати, она бы не понадобилась, если бы Танамнит сам пожелал отдать своё тело танху. Но его сделали таким против его воли. Эта вода примерно на год возвращает всем органам покойного способность работать.

— Совесем как у обычного живого человека?

— Да. Она даже на время возвращает способность оплодотворять. Наверное, ему действительно была нужна Диннара. Боги тьмы тоже умеют любить.

— Боги... Ты говоришь, это был бог? Это был сам...

— И да и нет, — сказал тиумид. — Каждый танх несёт в себе частицу могущества Танхаронна. Он един и он рассеян во многих. Ты же знаешь, бог может быть одновременно одним и всем. Линнов и сагнов, гинт и нэфов называют то духами, то демонами, то богами. И мы называем танхов и богами, и демонами. Среди них есть очень могущественные... Тиумиды, которые помогли богу обрести тело, говорили, что он велел им это сделать. Так оно и было. Но ведь боги и демоны знают, к кому они являются. Они играют людьми и используют их, потому что хорошо их знают.

— А что вы с ними сделали, с этими тиумидами...

— Ничего, — нахмурился Тамас. — Они сами за всё расплатились, и расплата была ужасна. Мы предпочитаем не говорить об этом, тем более с непосвящёнными.

— Выходит, что Диннар не совсем человек.

— Выходит, что так. Когда он был зачат, он, конечно, получил обычную человеческую нафф, скорее всего, от кого-нибудь из своих предков по матери, но ведь ребёнок получает ещё частицу нафф своих родителей. Так что сын тёмного бога позаимствовал у своего отца частицу его таннаф. И конечно же, отец наделил его небывалым для человека могуществом.

— Значит, чёрные тиумиды всегда знали, кто он такой?

— Да.

— И никто ничего...

— Люди и так считали его демоном. Его и так боялись, ненавидели. Расскажи мы, как всё было, его возненавидели бы ещё больше. Мы просили Акамина отпустить его с нами в рощу, но он не согласился. Твердил, что это его единственный наследник. Айтавин считал, что его надо как можно скорее отдать в школу нумадов, но родители других учеников заявили, что не желают, чтобы их дети общались с демоном. Его все боялись, а минаттан... Он никого не хотел слушать, тем более нас, служителей Танхаронна, а ведь мы хотели ему помочь. А потом мальчик пропал. Скорее всего, его похищение устроили аттаны, которые спят и видят себя на троне правителя. Теперь они не дождутся, когда Акамин умрёт. Большинство уверено, что наследник уже не объявится.

— Кое-кто считает, что Диннар жив. А лично я в этом просто уверена...

— А я это просто знаю, — спокойно сказал Тамас. — Как и все остальные чёрные тиумиды. Некоторые до недавнего времени сомневались. До тех пор, пока не стали появляться живые статуи. Это он. Внешне Диннар очень походил на своего земного отца.

— Но статуи видели многие. Неужели его больше никто не узнал, кроме чёрных тиумидов?

— Так ведь, кроме них, Танамнита почти никто и не знал. Он вырос в глухой деревне. Оттуда ещё тогда почти все разъехались. В четырнадцать лет он стал младшим тиумидом и жил здесь, в роще. Мы, служители Танхаронна, редко появляемся в людных местах, тем более в дневное время.

— Безумная Хаула тоже узнала его. Ещё когда он был ребёнком... Ведь это была мать Танамнита? А она знала, что сделали с её сыном?

— Конечно, нет. Кто же посвящает простых людей в такие тайны? Может, Хаула и заметила какие-нибудь странности в поведении сына, когда видела его уже изменённым, но вряд ли она об этом задумывалась. Она ведь и так с ним редко виделась. С четырнадцати лет он жил здесь, в роще. Бедная женщина... Когда через год танх покинул тело Танамнита, оно стало быстро разлагаться. Так получилось, что его мать увидела это. С тех пор её и зовут безумная Хаула. Она была последняя, кто жил в деревне Вигана. Остальные, по-моему, вообще покинули Улламарну. Деревня уже давно стоит пустая. Чёрные тиумиды похоронили останки Танамнита в роще.

— А Диннара... Она тоже...

— Нет. Диннара умерла до того, как божественная сущность покинула тело Танамнита. Она умерла, в муках рожая своего сына-полубога. Смерть, по крайней мере, избавила её от того ужаса, который испытала Хаула.

— Как ты думаешь, служитель Танхаронна, Диннар опасен?

— Конечно, — ответил Тамас, глядя на Гинту в упор. — Как и всякий, кто обладает редким могуществом.

— Неужели этот юноша обречён на служение злу? Он хочет разрушить Улламарну? Или всю Сантару? Зачем он всё это делает? Что ему нужно?

— Не знаю. Может, он ещё сам не понял, что ему нужно. Когда он это поймёт, он решит, чему служить.

— Значит у него есть выбор?

— Он есть у всех. Тем более в юности. Возможно, сейчас рядом с ним тот, кто играет на тёмных струнах его души.

— А где он? Его надо найти и...

— Нельзя становиться на его пути. Во всяком случае пока. Пытаясь изменить судьбу, люди часто лишь превращают прямую дорогу в окольную, ухабистую... и приходят всё равно к тому же.

Тамас замолчал и задумался, сцепив свои длинные, узловатые пальцы.

— Сейчас все дороги ведут в Эриндорн, — промолвил он наконец. — Я сказал тебе всё, что мог, аттана.

— Странные вы, чёрные тиумиды. Ты так спокоен, ничего не боишься... Или вы просто знаете, что будет?

— Кое-что мы, конечно, знаем, но даже самый великий инкарн не может знать всего. Он видит возможные пути, иногда ему удаётся угадать наиболее вероятный. А бояться... Страх только мешает думать. Что будет, то будет. И что бы ни случилось, тот, кому я служу, вечен. Он — древнейший из богов, и трон его непоколебим. Беспредельная тьма — единственное, что действительно вечно. Свет померкнет, а она останется. И она породит его снова. Тёмные боги тоже умеют любить.

Глава 9. Снова загадки.

После праздника Гинта вернулась в Улламарну. С иргинами было покончено. Не то чтобы совсем — Гинта оставила возле Уллатама несколько кустов, которые теперь росли нормально, не мешая другим растениям, но от засилья этих цветов Улламарна была избавлена. Хотелось бы ещё спасти её от второго, более страшного, бедствия — от бесплодия. Люди заметили, что последние полтора-два года бесплодие наступает гораздо медленнее, чем в прошлом цикле и даже весной этого, однако оно успело опустошить уже значительную часть мина.

Когда Акамин собрал в Белом замке очередной Совет, на него опять была приглашена Гинта. Большинство аттанов охотно выслушали все её соображения и тут же пообещали направить к ней людей. Как бы ни было велико её искусство, осуществить свой план в одиночку она не могла.

— Люди нужны для защиты границы и посёлков от нашествия, — недовольно заметил Канхаир.

— Теперь, когда у нас достаточно пушек, в том числе и больших, ни к чему держать на границе такие отряды, — твёрдо сказал Акамин. — А в случае вооружённого нападения людям недолго отбросить в сторону лопаты и взять в руки копья, лансы и кесты.

— Сейчас все оружейники заняты изготовлением этих кест, — проворчал Канхаир. — Оружие чужеземцев, конечно, хорошее, но... Сначала тут появилось их оружие, потом начнём перенимать их нечестивые обычаи...

— Кто же тебя заставляет перенимать нечестивые обычаи? — удивилась Гинта. — Уж если перенимать, так что-нибудь хорошее. Даарн родился здесь, в Сантаре. Он не чувствует себя здесь чужеземцем и, между прочим, вместе с нами защищает эту землю.

— Может быть, ещё скажем валлонам спасибо за то, что они сюда пришли, за то, что рушили наши храмы, — ехидно осклабился Фаюм. — Может быть, отблагодарим их за все эти войны, в которых погибло столько людей...

— Никто не собирается благодарить их за это, — сдвинул брови Акамин. — Мы надеемся, что войны с валлонами остались позади. Теперь перед нами другие проблемы, и мы должны их решать. Оружие валлонов помогло нам, и никто не станет это отрицать. И сейчас не время вспоминать старое.

— Скоро оно само напомнит о себе, — ухмыльнулся Фаюм. — Одним из самых нечестивых обычаев валлонов является обычай поклоняться только одному богу. А это, как известно, приводит к нарушению равновесия стихий. Они уже устроили такое у себя на родине! Не исключено, что и нас постигнет какое-нибудь страшное бедствие. Уж если наши аттаны начали ходить в валлонские храмы и покупать ихнюю писанину...

— Почтенный Фаюм, — мягко перебил аттана эрг-нумад. — Многие сантарийцы ходят в валлонские храмы солнца, а для живущих в центре это просто обязательно, но в душе они почитают и других богов...

— Я не знаю, кого они почитают в душе, — не унимался Фаюм. — В чужую душу не заглянешь! Я только вижу, что валлонская зараза распространяется с неимоверной быстротой. Здесь, на севере, бледномордым всегда оказывали самое стойкое сопротивление, здесь столько времени, несмотря ни на что, свято чтили свои традиции, а теперь... Это бесплодие... Это же гнев богов! Я глазам своим не поверил, когда увидел в Мандаваре толпы наших возле этого храма. Хотя, стоит ли их винить, если правители и наследники сами подают пример...

— Правитель и должен быть примером для своих подданных, — сдерживая гнев, промолвил Акамин. — И если валлонское оружие помогает нам одолеть врагов, то я прикажу отливать его всем оружейникам Улламарны, потому что мой долг как правителя защищать своих подданных. И если наследница Ингамарны готова оказать нам помощь, мои подданные будут делать всё, что она скажет, и пусть её стремление спасти нашу землю от бесплодия станет примером для всех! И между прочим, именно её отец, минаттан Ранх, заставил Эриндорн признать независимость северных минов. Валлонскому влиянию больше всего подвержены те, кто живёт в центре, так что гнев богов должен был обрушиться в превую очередь на них, а не на нас, до сих пор почитающих древние традиции. Обвиняя богов в своих бедах, можно действительно навлечь на себя их гнев. Чем выдумывать про них небылицы, обратимся лучше к своим людским заботам. Тем более что забот у нас хватает. И если боги одобрят наши деяния, они нам помогут.

— Между прочим, Фаюм — двоюродный брат Кайны, — сказал Сагаран, когда они с Гинтой после Совета вышли в сад.

— Вот оно что! Я и не знала. Властолюбие в этом семействе просто какая-то неизлечимая болезнь. Он и на прошлом Совете был настроен против...

— Против правителей и наследников, — подсказал Сагаран, заметив, что Гинта замешкалась, подбирая слова. — Теперь он по поручению своей сестрицы будет создавать о тебе в Улламарне то мнение, какое бы ей хотелось создать. Да вот только вряд ли у них это получится. Тебя здесь полюбили, даже на меня стали поласковей смотреть. Наверное, я лучше выгляжу в лучах твоей славы... Ладно, ладно, не ерепенься. И всё же тебе не следует ходить в валлонский храм. Хотя бы пока. Чтобы меньше было разговоров. Ты же у всех на виду.

— А ты в последнее время где пропадаешь? — спросила Гинта. — Я на днях два раза заходила в святилище, а там какой-то юноша.

— Это Амит, мой помощник.

— Раньше ты обходился без помощников.

— Ну-у... У меня ведь должен быть ученик, преемник...

— По-моему, ты ещё не стар.

— Но и не так уж молод. Что тебя удивляет? Амит — младший тиумид, как я когда-то был при Вазисе. Он прекрасно справляется с моими обязанностями, когда меня подолгу не бывает. Амит недавно из абинтов, его не взяли на третью ступень, но с огнём он ладит. Это его стихия. Из него выйдет хороший огненный тиумид... Гинта, что случилось?

— Вообще-то это я хотела у тебя спросить, что случилось. В последнее время ты мне не нравишься.

— Ну вот! Только я, вроде бы, стал нравиться другим, как перестал нравиться тебе. И чего мне так не везёт...

— Я не шучу.

— Да я уж вижу. Ты в последнее время тоже изменилась. Что поделаешь... В таком возрасте все девчонки становятся несносными, даже великие нумады... Гинта, постой!

Сагаран догнал её и, осторожно взяв за плечи, заглянул ей в глаза.

— Ну чего ты взъелась? Вы что, повздорили с Амитом, когда ты приезжала в свя...

— Да при чём тут Амит?! Меня интересует, что с тобой. Ведь что-то не так.

— По-моему, ты просто устала. Ты ещё так юна, а столько на себя взвалила. Гинта, со мной всё в порядке. Наверное, я тоже немного устал, вот и всё. Как здесь хорошо, в этом саду! А ведь совсем недавно тут...

— Сагаран, а где ты пропадал, если не секрет?

— Да какой там секрет... Ходил по деревням. Я ведь лечу. Мне сейчас больше доверяют, так зовут.

— А я побывала у чёрных тиумидов. И кое-что узнала.

Сагаран выслушал её рассказ, ни разу не перебив, а потом долго молчал, обдумывая услышанное.

— Ты больше никому об этом не говорила?

— Нет и не собираюсь.

— Правильно. Во всех этих слухах, оказывается, гораздо больше правды, чем я думал. Лучше, если люди и дальше будут довольствоваться домыслами. Если они узнают, как всё было на самом деле... Нет, сейчас это совершенно ни к чему.

— Хорошо хоть, эти "дети света" перестали тут бродить, — сказала Гинта. — Теперь их вряд ли будут слушать с таким интересом, как раньше. Надеюсь, они это поняли. Непонятно только, откуда они приходили. Их ни в Лаутаме, ни в Ингамарне не видели...

— А как ты их распознаешь в толпе, если они снимут свои белые балахоны?

После знаменитой битвы в грозу Улламарна уже два тигма жила спокойно. С тех пор не было ни одного гостя из пустыни. На сторожевых вышках по-прежнему стояли дозорные, границы охранялись, но количество людей в отрядах значительно сократили. Теперь почти все мужчины занимались очисткой территории от мёртвого леса: корчевали засохшие на корню деревья и кусты, перекапывали землю. Женщины и дети были заняты в основном посадкой.

Гинта трудилась до изнеможения, зато молодые насаждения поднимались с такой скоростью, что люди смотрели на новые рощи со смесью восторга, изумления и страха. Точно так же многие смотрели на Гинту, и её это очень смущало. Впрочем, иногда она так уставала, что вообще ничего не замечала вокруг. Случалось, она засыпала прямо в поле или в роще. Её бережно переносили куда-нибудь под навес. Несмотря на хороший аппетит, она ещё больше похудела. Фигура её по-прежнему оставалась неразвитой, и в узкой набедренной повязке она бы выглядела совсем как мальчишка, если бы не удивительная грация, которая сквозила в каждом её движении.

— Не правда ли, в ней есть что-то совершенно необыкновенное? — говорили люди.

— О да, у неё походка богини, а глаза...

— В них столько мудрости и силы, что даже странно видеть такие глаза на юном лице. Никто не может выдержать её взгляд.

Гинта всех этих разговоров не слышала. Когда она усталая, перепачканная землёй и растрёпанная, с грязными ручейками пота на лице брела по тропинке между полями, она и не подозревала о том, что у неё походка богини. А если бы ей такое сказали, она бы, пожалуй, сочла это за насмешку.

Основной проблемой оставались дожди. Часть загубленной бесплодием территории так и не удалось вернуть к жизни. Она стала частью пустыни. Маррон присоединил её к своим владениям. Пустыню можно озеленить, но для этого нужна вода. Много воды. Где её взять? Прорыть канал от Самалинны, единственной в Улламарне глубокой и не пересыхающей реки, что текла на востоке мина? Это не выход. Этого недостаточно. Самалинна брала начало в горах. Горы... Они тянулись с востока на запад. Мимо Ингамарны, мимо Улламарны и дальше — в глубь пустыни. Гинта видела над ними облака. В горах шли дожди, даже далеко на западе, где внизу земля не получала ни капли влаги. Над горами дожди, а над пустыней — мёртвое небо. Маррон не пускал в свои владения ни одного дождевого облака.

"За последние несколько циклов ты неплохо расширил своё царство, Каменный бог, — думала Гинта. — Но больше мы не уступим тебе ни одного капта земли".

Несмотря на великую силу, которой она сейчас обладала, многое из того, что недавно посадили, могло плодоносить только со следующего цикла. И всё равно люди радовались. Улламарна расцветала. На деревьях, которые еле спасли от гибели, снова завязались плоды, и поля приносили неплохой урожай.

— Ты уже можешь считать себя нумадой, — сказал дед, когда она как всегда ненадолго приехала в Ингатам. — Хаир с Маганом были в Лаутаме и Зиннумарне. О тебе говорит вся Сантара. А я могу сказать только одно: "Я дал тебе всё, что мог. Остальное в твоих руках". Наверное, мне уже давно следовало сказать тебе это.

— Лучше бы посоветовал, что делать с велесом и зунном. Никак не приживаются. И всё из-за сурс. Саганвиры, по-моему, уже начали приспосабливаться, у них сильная корневая система, а вот велес... Дедушка, а наши земляные черви не могут жить в той песчаной почве?

— Вообще-то сурсы и есть бывшие земляные черви. Они изменились, когда в Улламарне стала меняться почва. Ветры с запада приносили песок, почва стала более плотной, и они постепенно приспособились. Маленькие отростки, которые есть у земляных червей, превратились в конечности, достаточно сильные, чтобы прорывать ходы в плотной земле. Но на это ушло много циклов.

— Понимаю. Надо подвести туда мягкой земли. Вместе с червями. Ветер будет по-прежнему приносить песок, и придётся им приспосабливаться. Для начала я сделаю их крупнее, чтобы им было легче рыхлить более плотную почву. Благодаря санфалингине я могу растить что угодно, ни у кого не забирая нигму. Но куда же всё-таки делись сурсы?

— Туда же, куда и санты, — проворчал дед. — Точнее сказать не могу.

— Точнее и не скажешь. В Улламарне меня считают спасительницей, а моя заслуга только в том, что я научилась очень быстро всё выращивать. А тут ещё...

Гинта нахмурилась и замолчала.

— Что ещё?

— В последнее время опять хуже растёт. Не так быстро, как сначала.

— Ты просто устала...

— Нет, тут что-то другое. Мне кажется, у растений Улламарны кто-то забирал нигму. Потом этот "кто-то" перестал её забирать. Или стал забирать гораздо меньше. А если бы он... или они — я не знаю — продолжали воровать нигму, как прежде, мне бы не удалось добиться таких результатов.

— Если бы не ты, там бы вообще ничего не выросло.

— Да, но... Кому это надо? Зачем? Я там знаю всех нумадов. Они не могли... И всё это может начаться снова. Если уже не началось.

— Поживём — увидим. Перестань изводиться. Ты сделала всё, что в твоих силах...

— Нет, дедушка, не всё. У меня такое чувство... Как на площадке для син-тубана, когда провёл несколько поединков, знаешь, что настоящая схватка ещё впереди, и... нет никакой уверенности в победе.

— В таких случаях я советую только одно — уйди с площадки.

— Нет. Я всегда дерусь до конца.

Гинта простилась с дедом, пообещав приехать на праздник — близилось Возвращение Сингала. Она могла бы покинуть Ингатам утром, но ей хотелось переночевать в Радужных пещерах. Очень уж она соскучилась по своему уютному лесному замку. Наверное, она провела здесь лучший год своей жизни. Гинта невольно вздохнула, подумав о том, что свободная, беззаботная жизнь канула в невозвратное прошлое. Грядущее надвигалось на неё, подобно туману, в котором затаилось множество чудовищ. Она знала, что придётся сражаться, а в настоящих сражениях потери неизбежны. Она знала — всё ещё только начинается.

Гинта завела Тамира в одну из нижних пещер, задвинула вход большим плоским камнем, потом забралась в свою "спальню" и тут же уснула. Её всю ночь одолевали тревожные сны. Она была в доме Саннида, и он показывал ей горные пейзажи Санты. Затем он вдруг превратился в Сагарана, а горы Санты стали похожи на горы возле Улламарны, и сама она каким-то образом очутилась там... Где? На Санте или в Улламарне? Гинта не знала. А Сагаран исчез. Она должна была его найти. Она поднималась по горной тропе, а перед ней парило странное бесплотное существо, похожее на крылатого человечка с длинным большеглазым лицом. Саннэф! Значит, она на Санте. Потом саннэф превратился в Тинга и, оглянувшись на Гинту, юркнул в какой-то тёмный тоннель. Охваченная тревогой, она кинулась за ним. Узкий проход постепенно становился всё шире и шире. Тинг убежал вперёд, и Гинта надолго потеряла его из виду. Она звала его. Вернее, пыталась звать, потому что с губ её не слетало ни единого звука. Она очень обрадовалась, увидев наконец в просвете тоннеля гигкую, грациозную фигурку, но, подбежав поближе, в изумлении отпрянула назад. На неё с грозным рычанием шёл огромный зверь, похожий на харгала. В полутьме она не могла разглядеть, какого он цвета, только видела горящие жёлтые глаза и оскаленную пасть, в которой сверкали длинные белые клыки...

Проснувшись, Гинта вспомнила, что давно не видела Сагарана. Он опять где-то пропадал. Она несколько раз пыталась связаться с ним мысленно — ничего не получилось.

"Как будто специально от всех отгородился", — с лёгким раздражением подумала девочка.

Примчавшись в Улламарну, она прямиком направилась в святилище. Сагарана там не было. Амит, застенчивый, угловатый подросток, отчаянно покраснев, сообщил, что Сагаран ушёл по делам, и предложил Гинте холодного молока. Она присела на пороге святилища. Белые ступеньки сияли чистотой. Видимо, Амит недавно закончил уборку.

— Что нового в Улламарне? — спросила Гинта, желая разрядить обстановку. Когда кто-то перед ней робел, она сама начинала испытывать смущение.

— Позавчера на северной границе пришлось немного повоевать.

— Опять статуи?

— Нет. Мангур. Причём, совершенно невероятных размеров.

— Значит, они всё-таки иногда приходят в Улламарну?

— Лично я такого не помню, и мои родители тоже. Мангуров, конечно, можно увидеть, если проехать подальше на запад, так туда только патрули ездят. Каменные звери ещё никогда не появлялись у самой границы. А этот... Он был необычный. Взрослый мангур размером с хорта, а этот был вдвое больше. Во всяком случае, так говорят. Он появился откуда-то из-за гор и понёсся прямо к границе. Ну, его шарахнули из этой штуковины, которую валлон придумал.

— Это точно был настоящий мангур, а не статуя?

— Ну конечно, настоящий. Потом подошли, посмотрели. На то, что осталось.

Разыскивая Сагарана, Гинта решила заглянуть в его домик в деревне Хайфан. Иногда он там всё же появлялся. Едва переступив порог, девочка едва не вскрикнула от испуга. Посреди комнаты лежала огромная безобразная голова с мутными, красноватыми глазами. Сагаран сидел перед ней на полу. Он посмотрел на Гинту тем отрешённым взглядом, от которого ей в последнее время стновилось не по себе.

— Зачем ты притащил сюда эту мерзость?

Сагаран не ответил. Она бы обиделась, если бы обиду не заглушала тревога.

— Я их никогда близко не видела, — Гинта присела возле мёртвой головы на корточки. — Только в наоме. Помню, Тагай мне показал, когда я была маленькая... Он меня нарочно напугал. Я просила показать что-нибудь красивое, а он...

— Тагай? — встрепенулся Сагаран. — Ты что, его видела? Где?

— Да не видела я его... Что с тобой? Ты похож на безумца.

— Мне просто стало интересно, как эти твари устроены.

— Может, тебе интересно, почему он такой большой?

— Ну, как раз в этом ничего интересного нет, — небрежно заметил Сагаран. — Разве ты не знаешь, что иногда встречаются необыкновенно крупные особи? Избыток нигмы в результате ненормальной работы каплума.

— Избыток нигмы, — повторила Гинта. — Он может быть не только результатом неправильной работы каплума...

— Думаю, в данном случае всё ясно, — сказал Сагаран, вставая. — Мне надо навестить больного. Очень сильный ожог, с одного раза не вылечишь. А наследнице Ингамарны не пора возвращаться в своё родовое гнездо? Здесь ты уже, кажется, навела порядок. Сколько можно за нас отдуваться? Ты уже совсем исхудала! Скоро будешь тоньше своей собственной косы.

— Мог бы и не напоминать мне об этом. Сама знаю, что глядеть не на что...

— Не раздувай огонь. Я же к тому, что ты совсем не отдыхаешь. Так и надорваться недолго. Здесь уже вполне могут управиться без тебя.

— А по-моему, только ты хочешь от меня избавиться.

— Да причём тут "избавиться"? Как ты не понимаешь, у тебя сейчас такой возраст... Ты должна себя беречь.

Огромная голова таращилась на Гинту мутными незрячими глазами. Зачем он её сюда приволок?

Глава 10. Возвращение сингала.

Посадки велеса ожили, стали подниматься. По Улламарне двигались большие подводы с землёй. Она, конечно, постепенно смешается с песком, но более крупным червям будет легче её рыхлить. Они должны освоиться на новом месте. Пока они чувствовали себя прекрасно. Гинта чутко прислушивалась к земле и не ощущала никакого беспокойства.

С Сагараном она почти не виделась. Его невозможно было застать ни в святилище, ни дома, но Гинта надеялась, что он всё же помнит о своём обещании провести праздник в Ингатаме. Накануне Возвращения Сингала она заехала за ним в святилище.

— Он просил передать, что приедет завтра, — сказал Амит. — Ведь сингал вернётся завтра.

В ночь, когда Золотой Зверь покидал небосклон, в Сантаре не спали. Храмы Санты и Гинтры сияли огнями. Лунная богиня прощалась со своим другом, а хозяйка лесов радовалась предстоящей встрече.

Гинта была такая усталая, что отправилась спать сразу после полуночи. Всё равно основное начнётся с утра. Прошлый праздник она помнила плохо — ведь ей тогда не было и трёх, но в памяти почему-то ясно запечатлелась одна картина... Пёстрая, шумная процессия, направляющаяся к Ингатаму. "Сингал вернулся! — кричали весёлые, нарядные люди. — Золотой Зверь бродит по лесам! Сингал вернулся!" Гинта чего-то испугалась, заплакала, и няня унесла её домой.

Она вспомнила это, засыпая, а утром её разбудили крики. Только они были исполнены не ликования, а ужаса.

— Сингал! Огромный сингал!

— Великие боги, чем мы вас прогневили? — причитал кто-то из слуг.

В спальню аттаны заглянула Таома. Вид у неё был испуганный.

— Ты уже проснулась, госпожа? Хорош нынче праздник...

— Что случилось, Таома?

— Сингал вернулся в гневе. На рассвете передали из Улламарны... Там он появился ещё ночью и убил двух девушек. Теперь он в Ингамарне. Уже и здесь успел кого-то убить. Он убивает людей. Не ест, а просто убивает. Говорят, он гигантских размеров. Санта, Гинтра, великие дочери Гины, за что вы нас караете?

К вечеру сингал убил ещё троих — двух женщин и мужчину. Создавалось впечатление, что этот странный зверь охотится только на женщин. Единственный из убитых мужчина стал его жертвой лишь потому, что оказался поблизости и бросился спасать свою жену. И ещё этот сингал отличался удивительным коварством. В том, как он выслеживал своих жертв, чувствовался просто какой-то не звериный ум.

Гинте не терпелось переговорить с Сагараном, но связаться с ним она не смогла. Амит передал, что тоже потерял его из виду.

Лучшие охотники Ингамарны, разбившись на небольшие группы, рыскали по лесам. После праздника Возвращения Сингала целый тигм нельзя охотиться, но теперь было не до соблюдения традиций.

Все женщины Ингатама с утра до ночи молились лесной богине, просили её усмирить своего зверя.

— Что-то не так, — вздыхала Таома. — В чём-то мы очень сильно провинились.

Прошёл ещё день. Сагаран по-прежнему не отзывался. Выследить зверя не удалось, несмотря на то, что к охотникам присоединились нумады. А утром третьего дня в Ингатам передали, что убиты ещё две женщины. Причём, одна — в собственном дворе. Вышла подоить гуну. Деревня тщательно охранялась. Никто не мог понять, как зверь-убийца проник в загон. Он ухитрился быстро прикончить сторожевого вунха, двух гунов и, спрятавшись за ящиком с сеном, ждал, когда появится хозяйка. Вторая жертва — молоденькая девушка — бегала на свидание.

— Что за люди, — ворчал дед. — Ведь просили не выходить из дома...

— Но не сидеть же теперь всем женщинам взаперти, — сказала Гинта. — А он действительно охотится только на женщин?

— Да. Причём, такое впечатление, что выбирает красивых. И молодых. Старуху он не тронул. Вчера в Хаюганне одна старая женщина видела его на кладбище, и довольно близко. Он посмотрел на неё и побежал прочь. Бедняжка чуть не умерла от страха. Из тех, кто его встретил и остался жив, она видела его ближе всех. Эта женщина сказала, что у него странный взгляд. И он больше обычного сингала. Ну, насчёт его размеров все говорят, это и издали видно. Его никак не могут выследить и подстрелить. У этой твари сила и ловкость зверя сочетаются с человеческой хитростью.

— Дедушка, а это правда, что он не загрызает, а душит?

— Правда. Все его жертвы убиты одним способом. Они все задушены.

— А тебе не кажется...

— Кажется, — нахмурился дед. — И не только мне. Это одержимый. Этот зверь одержим нафф человека.

— И судя по всему, больного человека, — добавила Гинта. — Он охотится только на молодых женщин, в основном за красивых. И он их душит. Говорят, лет пятьдесят тому назад в Хортанге был такой псих. Прежде чем его поймали, он успел убить одиннадцать женщин и девушек. Кажется, его душевная болезнь началась из-за того, что у него не получалось с женщинами... Ему следовало обратиться к хорошему нумаду-саммину.

— Да, было дело... А у валлонов это не редкость. Говорят, в Валлондорне и вообще в центре такие безумцы появляются постоянно. Ничего удивительного. Валлоны ведут нездоровую жизнь, а врачеватели их никуда не годятся.

— Дедушка, а ведь переселение нафф запрещено?

— Да. Хотя иногда разрешается. Некоторые белые тиумиды занимаются переселением нафф. Для этого нужна особая подготовка, а главное — благосклонность Ханнума. Лишь немногие из его верных слуг получают такую власть над душами смертных. А если переселение сделано не по правилам, получается одержимый. Впрочем, его можно сделать и специально. Это хуже безумца. Самое ужасное, что на одержимого не действует высокий анхакар. Или почти не действует.

— Ну и дела творятся в Сантаре. И нигму воруют, и нафф... А вот иногда рождаются очень крупные особи... Можно определить, почему зверь или человек слишком велик ростом? Или, наоборот, слишком мал? Ведь это бывает и в результате болезни каплума, и в результате перекачки нигмы.

— Определить это трудно, но можно.

— А как?

— Надо внимательно обследовать каплум.

— Это можно увидеть в наоме?

— У живого — да, а мёртвого только вскрывать. Я этим никогда не занимался. У нас тут сроду не было таких случаев.

Гинта опять попыталась связаться с Сагараном и опять не получила ответа. Амит откликнулся сразу. "Я не знаю, где Сагаран, — передал юноша. — Он куда-то ушёл и не отзывается". Гинте показалось, что Амит говорит ей не всё. Сердце когтистой лапой сжала тревога. Девочка даже попробовала вызвать суннао Сагарана. Естественно, у неё ничего не вышло. Вызвать суннао нумада можно только с его разрешения. Нумады и колдуны тщательно охраняют своё тонкое тело, особенно если заняты работой, требующей большого напряжения. Остаётся надеяться, что Сагаран просто чем-то очень увлечён и сделал щит. Гинте не давала покоя эта голова, которую он тогда притащил к себе домой. Голова гигантского мангура. Как он быстро свернул разговор! Стоило ей намекнуть... Он не хотел, чтобы у неё возникло то же подозрение, что и у него. Но почему? А теперь этот сингал. Он появился сначала в Улламарне... По легенде, сингал приходит с запада. Гигантский мангур, огромный сингал...

Гинта покинула замок незаметно, через сад. Чем позже заметят её отсутствие, тем лучше. Конечно, не пустить её никто не посмеет, но зачем устраивать шум? Таома сразу в слёзы ударится...

Гинта взяла с собой кинжал, кесту и на всякий случай лук. Зверя надо уничтожить. Вряд ли мужчинам удастся его выследить, а если и удастся, то нескоро. Сколько он ещё успеет натворить. Его пытались подманить особыми звуками, какими охотники вводят зверей в заблуждение. Ничего не получилось. Ведь это же не обычный сингал. В этом жутком существе сила, ловкость и чутьё зверя сочетаются с умом и коварством человека. Злобного, полубезумного человека, одержимого жаждой убийства. Он с потрясающей ловкостью ускользает от охотников и упорно преследует женщин. Он должен её выследить. Она, конечно, ещё не женщина и далеко не красавица, но уже и не ребёнок, так что у неё гораздо больше шансов встретиться с одержимым зверем, чем у всех тех охотников и нумадов, которые сейчас бродят по лесам. Всё-таки плохо, что так мало женщин-нумад. Став правительницей, она обязательно подумает о том, чтобы привлечь в школу нумадов побольше девочек.

Гинта надела короткую, не стесняющую движений юбку. В штанах было бы удобнее, но в них она походила на мальчишку, а выглядеть надо как можно женственнее. У этого зверя глаза мужчины. Впрочем, нюх у него звериный, и запах её пота должен привлечь его. Совсем недавно его видели в Хаюганне. Туда она и поехала. Домчавшись до ближайшего к некрополю селения, попросила его жителей позаботиться о Тамире и отправилась в лес. И хотя отвлекаться не следовало — зверь мог появиться в любой момент, она опять попробовала связаться с Сагараном. На этот раз Гинте показалось, что она его слышит. Голос звучал издалека, и она ничего не могла понять, только почувствовала внутри странный холодок.

"Сагаран, ты где?"

И снова — далёкий, еле слышны голос. В нём не было ни отчаяния, ни страха. Он как будто успокаивал её. Значит, с ним всё в порядке? Хотелось верить. Но она почему-то не верила.

Гинта шла, держа кесту наготове. Она не знала, насколько неожиданным будет нападение. Успеет ли она применить высокий анхакар? А если даже успеет... Воздействовать на одержимого трудно, почти невозможно. Надо постараться убить его сразу.

Сингал выследил её в хаговой роще. Не будь она нумадой, она бы и оглянутьтся не успела — так бесшумно он подкрался. Гинта поняла: единственный выход — стрелять. Больше она ничего не успеет. И она бы попала, если бы перед ней был обычный зверь. Но хитрая тварь успела увернуться от пули. Убийца в зверином обличье знал, что такое кеста, а тело сингала наделило его необыкновенной ловкостью.

Теперь настал черёд Гинты уворачиваться. Ей удалось отскочить, когда он на неё прыгнул. Девочка выхватила кинжал, намереваясь быстрым и точным ударом поразить противника в глаз, но тут же сообразила: огромные лапы выбьют у неё оружие, прежде чем она дотянется до морды. Прыжок — и она у сингала за спиной, но в следующее мгновение они уже снова лицом к лицу. Вернее, лицом к морде. Похоже, зверочеловек был несколько удивлён проворством своей жертвы. Вот где ей по-настоящему пригодился син-тубан! Золотая борьба. Эйрин боролся с золотым зверем целые сутки. Её на столько не хватит. Но у Эйрина не было оружия... Вызванное удивлением лёгкое замешательство противника позволило Гинте выиграть немного времени. На сей раз проявление человеческого в этом существе сослужило ей хорошую службу. Встретившись с убийцей взглядом, Гинте удалось ослабить его волю, но у неё пока не было возможности нанести решающий удар. Бить надо в глаз или по горлу, где проходит один из важнейших сосудов. Неопасная рана лишь утроит его ярость и силу.

Огромная лапа оставила на руке Гинты две глубокие царапины. Она выронила кинжал и мысленно обругала себя. Сосредоточившись на высоком анхакаре, она ослабила наружный! Как будто её не учили владеть своим анх и правильно распределять его... Впрочем, защититься полностью невозможно, особенно если пытаешься воздействовать на душу одержимого. Это отнимает слишком много сил. Итак, оружия у неё больше нет. Начинается настоящий син-тубан. Эйрин, помоги! Эйрлинн! Э-э-й-рлинн...

Запах крови подействовал на зверя возбуждающе. Он издал победный рык и тут же задохнулся, получив пинок в горло, правда, успел поранить Гинте бедро. А Гинта уже была у него на загривке. Она сдавила коленями шею зверя, мешая ему повернуть голову, и вцепилась в мягкую шерсть на его висках. Она знала, что у сингалов это чувствительное место. Зверь завыл, начал метаться, проделая невообразимые прыжки, но сбросить Гинту было нелегко. Она держалась крепко, радуясь, что противник растрачивает свои силы впустую. Однако этот сингал с душой человека-убийцы был гораздо умнее обычного зверя. Он встал на задние лапы и повалился на спину, явно намереваясь раздавить свою наездницу. Гинта разгадала его маневр и успела спрыгнуть. Зверь и человек снова встретились глазами, и Гинта почувствовала, что подчиняет его волю. Ещё немного — и он будет сломлен. Теперь ей было легче уклоняться от смертельных ударов. Она истекала кровью, но успех прибавил ей уверенности в себе. Она подпрыгивала и, перекувыркнувшись в воздухе, приземлялась то сбоку от зверя, то позади него, а встречаясь с ним взглядом, постепенно лишала его сил. Когда он совсем ослабнет, она подберёт кинжал или кесту и добьёт его. Подалуй, теперь она сможет убить его и без оружия, но хотелось бы поскорее с ним покончить. Обессиленный зверь уже почти оцепенел под взглядом Гинты. Тяжело дыша, она двинулась на него с кинжалом, но тут случилось неожиданное. В воздухе мелькнуло гибкое серебристое тело — Тинг! Отважный зверёк с яростным шипением прыгнул на огромного сингала. А тот, словно очнувшись и собрав остатки сил, вдруг развернулся и схватил Тинга за горло. Всё произошло в мгновение ока. Страшные челюсти лязгнули, разомкнулись, и безжизненное тельце упало на траву...

Наверное, даже горные вершины содрогнулись от крика, который вырвался из груди Гинты. Бедняга Тинг! Зачем он вмешался? Она ведь уже почти победила это чудовище. Он не понял. Ему было некогда раздумывать. Он только видел, что его друг сражается с огромным зверем и истекает кровью.

— Тинг, Тинг... — шептала Гинта, судорожно гладя ещё тёплую серебристую шёрстку. В широко открытых глазах мангала застыло удивление. Она знала — его уже не спасти. Нафф не может жить в таком растерзанном теле. Не может... Но она может жить в другом теле! Переселение нафф иногда допустимо. Сингалы и мангалы — родичи... Но имеет ли она право?

Огромный зверь сидел, широко расставив передние лапы и глядя на Гинту мутным, бессмысленным взором. Казалось, эта последняя короткая схватка — с Тингом — обессилела его окончательно. Гинта посмотрела на окровавленное тельце, и ярость на мгновение затмила ей разум. Снова схватив кинжал, она вплотную подошла к зверю. Он тихо, жалобно завыл, золотистая шерсть на мощном загривке встала дыбом. Гинта поняла: ещё немного и переполняющий её гнев просто убьёт сингала. Вернее, того, кто сидит в этом теле. Его и следует убить, а вот тело ещё может пригодиться.

Гинта бережно подняла Тинга. Нет, она не хочет его потерять. Его нафф ещё близко. Надо спешить...

— Иди за мной, — приказала она, заглянув в погасшие, мутно-жёлтые глаза сингала.

Над горами стоял туман, ветер доносил до некрополя брызги водопада. По тропе, ведущей к родовой усыпальнице властителей Ингамарны, шли двое. Растрёпанная, измождённая девочка-подросток, вся в пятнах запекшейся крови, со страшными ранами на предплечье и бедре, несла на руках безжизненное тельце мангала. За ней, чуть пошатываясь, покорно плёлся огромный золотистый зверь. Походка девочки была тверда, но она шла, как во сне, словно ничего вокруг себя не видя. Белые тиумиды, которые попадались ей навстречу, почтительно расступались перед ней.

В тёмном проёме склепа возникла высокая фигура с длинными светлыми волосами — Сифар.

— Здравствуй, привратник Ханнума, — почти беззвучно произнесла Гинта. — Мне нужна твоя помощь.

— Ты усмирила золотого зверя. Проси чего хочешь, нумада.

Сифар прочёл над телом Тинга заклинание и, заверив Гинту, что нафф мангала пока далеко не уйдёт, занялся её ранами. Он привёл её в пещеру с тёплым целебным источником. Большой световой колодец и прозрачный диурин, из которого состояли стены пещеры, создавали здесь довольно яркое, но не резкое и приятное для глаз освещение. Круглое озерцо странного лиловатого оттенка мерцало изнутри, словно драгоценный камень. Сифар велел Гинте погрузиться в него с головой. Вода была солоноватой на вкус. Она моментально смыла и растворила в себе кровь и грязь, покрывавшие тело Гинты, и при этом осталась такой же чистой, какой и была. Раны слегка щипало. Сифар заставил их затянуться, остались только светлые рубцы. Гинте ничего не стоило от них избавиться, но сейчас она была разбита усталостью и горем.

— Врачеватель я не такой искусный, как ты, — сказал Сифар. — Сама долечишь свои рубцы. Потом. А пока немного отдохни и побереги силы. Тем более что в ближайшее время они тебе понадобятся.

— Я слишком выложилась, воздействуя на его волю, поэтому ослабила наружный анхакар. Но всё-таки я его держала, как могла. Иначе раны были бы гораздо глубже...

— Ты ещё оправдываешься, девочка, усмирившая одержимого зверя...

— То, что я девочка, — это злая шутка судьбы, — усмехнулась Гинта. — Мне следовало родиться мужчиной.

— Не надо так говорить. Ты ещё слишком юна, чтобы проклинать судьбу. Поверь, ты не пожалеешь о том, что родилась женщиной.

— Сифар, а как можно сделать одержимого?

— Это гораздо проще, чем переселить нафф по всем правилам и сделать новое разумное существо. Одержимый получается, когда в тело вселяется новая нафф, а прежняя нафф витает поблизости, доставляя новой беспокойство, причину которого та не осознаёт. И существо с новой душой постоянно чувствует себя так, будто его преследует кто-то невидимый. Сознание его то и дело раздваивается. Поэтому воздействовать на него почти невозможно. Вселяя в тело новую нафф, надо полностью обезопасить её от прежней, а это не так-то просто, если тело неповреждённое. Но я знаю, как распорядиться первой душой этого зверя. И душой человека-убийцы. Я всё сделаю как надо.

— В этом я нисколько не сомневаюсь. Просто я хотела поточнее узнать, что такое одержимый.

— Это не совсем точное название. И не совсем удачное. А что касается твоего зверя, то он был вдвойне одержимым, ведь в него вселили душу больного человека. Но ты справилась с ним. Думаю, со временем ты овладеешь и высшим анхакаром. Ты сможешь. Однако, хватит разговоров, нам пора.

Гинта отмыла от крови уже начавшее застывать тельце Тинга и, прижимая его к груди, последовала за Сифаром по длинному диуриновому тоннелю в глубь скалы. Сингал, подчиняясь её воле, шёл за ней.

В пещере, куда их привёл белый тиумид, не было световых окон, но здесь царило серебристое сияние. Оно исходило от стен, и Гинта поняла, что это аллюгин. Трудно было определить размеры пещеры. Она казалась небольшой и в то же время бесконечной. Многочисленные зеркала притягивали Гинту, словно стараясь поглотить её, и в какое-то мгновение ей почудилось, что она растворяется в них. Сингал жалобно рычал, в его мутных глазах застыли безумие и страх. Гинта заставила его лечь.

Сифар долго читал над телом Тинга заклинания, умоляя его нафф вновь соединиться с тонким телом. И Гинта едва не вскрикнула от изумления, увидев в одном из зеркал светящееся существо с узким личиком и огромными глазами. Саннэф!

— Он уже переродился, — сказал Сифар. — Твой друг поднялся на новую ступень и готов продолжить существование на более высоком уровне. Мангалы разумнее остальных животных, а нафф этого зверька уже достаточно мудра, чтобы получить другое тело и в ином мире. Спроси его, согласен ли он ненадолго задержаться здесь, ещё немного побыть в теле земного зверя.

— А имею ли я право? — прошептала Гинта. — Лишать его более высокого удела...

— Никто не лишит его этого против его воли. И мудрость, которую он обрёл, останется с ним, даже если он сейчас предпочтёт земное тело.

Глаза саннэфа сияли, словно маленькие солнца. Они смотрели на Гинту с любовью.

— Думаю, тебе и не надо ни о чём его спрашивать, — улыбнулся Сифар.

Он усыпил сингала и рядом с ним положил Тинга. Снова зазвучали заклинания. Душа полубезумного убийцы, усмирённая Гинтой, легко покинула тело зверя. На какое-то время оно оцепенело, потом девочка опять услышала дыхание, теперь уже глубокое и ровное. Огромный зверь спал, и Гинту восхитило величавое спокойствие, совершенно преобразившее его облик.

— Настоящая душа сингала покинула его навсегда, — сказал Сифар. — И нафф человека-убийцы тоже. К счастью, она пробыла в этом теле недолго и не успела оставить свой пагубный след.

— Ты имеешь в виду след в его памяти?

— Да. У твоего друга будет две памяти: та, что досталась ему от Тинга — вместе с его нафф, и слабый отзвук памяти сингала, то есть того, кто обитал в этом теле до вселения в него человеческой души. Новая нафф приносит с собой свой опыт и свою память. Нафф сингала с его памятью ушла, но след, отзвук этой памяти навсегда останется в его мозгу.

— А он не будет от этого страдать?

— Нет. У него сейчас душа и разум саннэфа. И этот более высокий разум будет довлеть над мозгом сингала, над остатками звериной памяти, по возможности извлекая из неё что-нибудь полезное.

— А память убийцы...

— Она умерла. И не без твоей помощи. Мне ничего не стоило изгнать его ослабевшую нафф. Она пробыла в этом теле всего несколько дней. Она так ничтожна, что ей уже не найти человеческое тело. И она недостойна его. Я вселю её в какое-нибудь растение... Не надо меня благодарить, нумада Гинта. То, что я сделал, принесёт пользу не столько тебе, сколько другим.

Сифар встал.

— Когда он проснётся, сразу уходите. Здесь не следует оставаться слишком долго.

Тиумид вышел, а Гинта прислонилась спиной к аллюгиновой стене и закрыла глаза. Она должна отдохнуть. Чутьё подсказывало ей, что впереди нелёгкие дни и ближайшее будущее не принесёт ей ничего, кроме новых забот и волнений.

Она проснулась от того, что почувствовала на себе взгляд. Зверь не спал. Гинту поразила его величественная красота. Золотой зверь в серебристом сиянии чудесных зеркал. Они ничего не отражали, но в какой-то момент Гинте показалось, что на них отовсюду смотрят призрачно-бледные большеглазые лики. А зверь смотрел на неё. В огромных ярко-жёлтых глазах Гинта уловила знакомые лукавые искорки. И подумала то же, что часто думала, глядя на Тинга. У этого зверя было лицо. Лицо, а не морда.

"Ты тоже умеешь улыбаться..."

"Тоже?"... Я всегда это умел".

"Да, конечно... Тебе нравится твоё новое тело?"

Сингал понюхал лежащего перед ним бездыханного зверька, и в глазах его сверкнула печаль.

"Одно плохо — я теперь намного тяжелее и больше не смогу носиться с тобой по деревьям".

Гинта рассмеялась.

"Мне это тоже уже как-то не к лицу".

"Зато новое тело сильнее. И оно для меня не совсем чтобы новое... Я хорошо себя чувствую в нём".

Гинта поняла — это память сингала. Того, настоящего.

"Может, вспомнишь что-нибудь ещё? Откуда ты прибежал? Что с тобой сделали?"

Глаза зверя слегка затуманились.

"Если тебе тяжело, лучше не вспоминай. Пойдём, нам пора".

Гинта отдала тело мангала Каиту, ученику Сифара.

— Похорони его возле нашей гробницы, — попросила она юного тиумида. — Он погиб, защищая меня.

"Не он, а я, — въедливо поправил знакомый голос. — Кстати, как ты меня сейчас будешь звать?"

"Может, Синг?"

"Почему бы и нет? Звучит не хуже, чем то имя, которым ты меня называла раньше".

"Был Тинг, а стал Синг. Серебряный зверёк превратился в золотого зверя... Но того зверька я тоже очень любила. Ты не весь покинул его тело. В нём осталась частица тебя, маленькая искра твоей жизненной силы, и место, где лежит это тело, всегда будет для меня священно. Я закажу мастеру Гессамину статую из серебра. А глаза он сделает из вириллов..."

"Я вспомнил, — сказал вдруг Синг. — Какие-то скалы... Не такие, как здесь. Они были со всех сторон. Пещеры... Немного зелени, большая вода, а вокруг скалы. И небо. И ещё тропа... Я бы вспомнил всё, если бы оказался там, но я не помню, где это".

"Может, Улламарна... Ты прибежал оттуда, Синг. Мы должны туда ехать. Надо только забрать из посёлка Тамира... Хотя, нет, он тебя испугается. Он побаивался тебя, даже когда ты был мангалом".

"Когда я был мангалом, я не мог возить тебя на спине, а теперь ты можешь обходиться без хорта".

"Вот здорово!"

— Каит, у тебя есть знакомые или родственники в Ингатаме? Или в какой-нибудь деревне поближе к замку?

— В Ингатаме у меня много знакомых мангартов...

— Пожалуйста, передай туда, что убийца уничтожен и со мной всё в порядке. Пусть охотники возвращаются домой, а мне необходимо съездить в Улламарну.

Гинте не терпелось успокоить деда и Таому, но разговаривать сейчас с ними не хотелось, даже мысленно. Начнутся расспросы, а ей некогда.

"Ты не прогадала, подарив мне это тело, — добродушно проворчал сингал, когда она забралась ему на спину. — Только не хватай меня за шерсть под ушами".

Гинту мучил вопрос, что он помнит из утренней схватки, но она не стала ни о чём спрашивать. Слишком тяжело всё это вспоминать. Ей и так теперь всю жизнь будет сниться грациозный серый зверёк с большими синими глазами. Она, конечно, вернула себе друга, но что поделаешь, если человек имеет обыкновение любить не только душу, но и тело...

Она надеялась, что Синг помнит о схватке лишь то, что испытал Тинг, а мангал умер мгновенно, даже не успев почувствовать боль. В теле сингала тогда была нафф человека-убийцы. Сифар уверял, что она не оставила следа в памяти зверя, хотя, пока она занимала его тело, она своим безумием совершенно затмевала его разум и память.

Галоп на сингале привёл Гинту в восторг. Какие стремительные и плавные прыжки! Почти никакой тряски — ведь сингал ступает мягко, не то что хорт. Гинта подумала о прекрасной золотоволосой аттане с далёкой ангамы Далейра. У неё тоже был зверь. Наверное, она тоже на нём ездила... Красивый зверь, похожий на сингала, только крупнее и с гривой. Синг больше обычного сингала. Интересно, почему...

Она спросила своего друга, помнит ли он в тех пещерах каких-нибудь людей. Синг сказал, что помнит, но очень смутно. Они его кормили и размахивали перед ним руками. Больше ему ничего вспомнить не удалось.

Глава 11. Сагаран.

Очередная попытка связаться с Сагараном закончилась неудачей, и Гинта направила Синга в рощу саганвира. Увидев её верхом на огромном сингале, Амит едва не лишился дара речи. Пока Гинта ехала в Улламарну, здесь уже получили сообщение из Ингатама, но такого он явно не ожидал.

— Передали, что зверь уничтожен...

— Я просила передать, что убийца уничтожен. В теле этого зверя была нафф убийцы. Теперь в его теле добрая и благородная нафф. Это мой давний друг. Амит, где Сагаран?

— Его уже давно нет, — в голосе юноши прозвучало отчаяние. — Я потерял с ним связь.

— А куда он пошёл?

— В горы... — Амит опустил голову.

— Так, понятно... Он и раньше туда ходил, когда ты говорил, что не знаешь, где он?

— Но он так велел. В прошлом цикле люди уже ходили в горы Улламарны через пещеры на востоке, и никто не вернулся. Никто! Сагаран не хотел подвергать опасности других. Он сказал: уж если мне взбрело в голову туда лезть, то рисковать чужими жизнями я не имею никакого права...

— Но никто бы не полез туда за ним против воли!

— Да, но...

Амит растерянно умолк, и Гинта всё поняла. Смельчаки всегда найдутся, а уж она бы так обязательно полезла...

— Ему показалось, что кто-то качает нигму, а потом он обследовал мангура. Того, помнишь? Его вырастили при помощи чужой нигмы...

— Я догадалась, — хмуро сказала Гинта.

— Сагарану и раньше казалось, что в Улламарне воруют нигму. Потом, вроде бы, всё прекратилось... А недавно он заметил, что посадки стали расти хуже.

Выходит, он тоже заметил.

— Но при чём тут горы? Мангуры приходят из пустыни. Ведь живут-то они там...

— Этот появился из-за гор. Сагаран выяснил, как он сюда попал. Горы Улламарны неприступны для людей, а мангуры умеют лазить по скалам. Там, в пустыне, тоже есть скалы, и мангуры иногда живут среди них. У этих тварей на лапах не только когти, но и присоски, как у свидов. Они же со свидами родичи... Этот мангур явился в Улламарну из-за гор, но далеко отсюда. Он перелез через скалы гораздо дальше Пяти Великанов. Сагаран нашёл это место...

— Так, не будем терять время... — Гинта уже снова сидела на спине сингала. — Ты говоришь, за Пятью Великанами? И намного дальше? Он сказал, как выглядит это место? Хоть какие-нибудь приметы...

— Нет, подожди! Там не пройти, ты же не мангур. Он обнаружил другую лазейку, поближе. В ущелье за старым кладбищем есть Мёртвая роща. Раньше по ней протекал ручей. Он давно высох, но русло осталось, оно довольно глубокое. Если идти вдоль этого русла, выйдешь к пещере. Вернее, там несколько пещер, все диуриновые. И вроде бы, везде тупики, но в одной Сагаран нашёл плоский камень, который отодвигается. Он так ловко прилажен, что стена кажется сплошной. Сагаран сделал пометку у входа в эту пещеру. Дальше длинный коридор и снова пещера. Там тоже такой выдвижной камень, и тоже всё очень ловко замаскировано. А из этой пещеры попадаешь в лабиринт. Там и так-то трудно найти дорогу, а ещё зеркала... Они вделаны в диуриновые стены, и даже не поймёшь, что тут есть какие-то зеркала, а расположены они так, что Сагаран там еле разобрался. Когда он нашёл выход из лабиринта, он сделал пометки. Он целый тигм нащупывал эту дорогу. И пометы сначала делал назаметные — только для себя. А в последний раз сделал чёткие... Аттана, не езди одна! Надо собрать людей...

— Быстро рассказывай, что там дальше!

— Дальше тёмная пещера из лилового диурина, а в ней три тоннеля. Надо идти в средний. Сначала всё вверх и вверх, потом подъём прекращается, а впереди много ловушек — плиты, которые переворачиваются, если наступишь, а потом снова встают на место. Он их все пометил углем, возьми с собой фонарь... Дальше длинный мост над пропастью и ровная площадка, потом вход в пещеру. Там живут каменные гинзы — огромные, до десяти каптов. Таких не бывает, их можно только вырастить перекачкой нигмы. Сагаран там чуть не погиб. Чтобы они не напали, надо петь. Особый ритм и голос...

— Я знаю, это знают все инвиры... Дальше!

— Только петь начинай раньше, прежде чем вступишь в пещеру. Она очень большая и кишит этими тварями. Выберешься из неё, пройдёшь ещё немного и увидишь диуриновый мост над озером. Он очень низко над водой, а в озере гигантские рыбы. Танкалы.

— Танкалы?

Гинте доводилось видеть танкалов. Эти хищные рыбы, нападавшие на своих более мелких собратьев, были длиной с локоть.

— Да, но они тоже выращены. Они больше людей. Эти гадины выпрыгивают из воды и... В прошлый раз они его чуть не сожрали. А на этот раз он взял с собой мешок отравленного мяса. Сагаран передал мне, что с рыбами покончено. Он перешёл мост, а дальше вход в лабиринт. Этот второй лабиринт — в большой диуриновой горе. Сагаран сказал, что тут сразу не разберёшься. Он должен нащупать дорогу, а работа это долгая и требует сосредоточенности... Сказал: "Жди следующего сообщения. Когда я попрошу привести людей, приведёшь, но пока я молчу, ничего не предпринимай. Нельзя вести людей в неизвестность. Не пугайся, если я буду молчать, даже если долго..."

Амит горестно вздохнул.

— И сколько он уже молчит?

— Со вчерашнего дня. Больше суток... Он и раньше уходил надолго, на несколько дней. И тоже не отзывался... Ты же знаешь, если человек сильно занят и всё его внимание чем-то поглощено, он может не слышать мысленный зов. Да и просто сделать щит, чтобы не отвлекали... Он и раньше подолгу молчал, но... Сейчас мне почему-то тревожно. Я хотел с ним пойти, он не позволил. Сказал — нельзя надолго оставлять святилище, Сагган обидчив... И вообще, одному лазутчику проще остаться незамеченным. Он не хотел напрасных жертв. Достаточно уже погибло в прошлом цикле. Ведь мы не знаем, с кем имеем дело, сколько их и на что они способны...

— Амит, у тебя есть кеста?

— Нет, он взял с собой. У меня только лук... Ты считаешь меня трусом?

— Я считаю себя дурой... Нет-нет, Амит, оставайся здесь. Сагаран прав — огненный бог действительно очень обидчив.

— Скоро ночь.

— Ну и что?

— Подожди, надо собрать людей!

— Хорошо, собирай, а я не буду терять время. Пусть как следует вооружатся, расскажи им про все ловушки... Не бойся за меня.

Кеста Гинты осталась в Хаюганне, на месте схватки. Ладно, из лука она всё равно стреляет лучше. И вообще она больше привыкла надеяться на своё собственное оружие — силу нумады. А все эти железяки и палки уж так, на всякий случай...

С опаской поглядывая на огромного зверя, Амит протянул ей удобный диуриновый светильник. Гинта закрепила лук и колчан за спиной, поправила на поясе кинжал и пустила Синга в галоп.

Мёртвая роща за некрополем... Сагаран видел там Тагая. Этот мерзавец явно имеет какое-то отношение к тому, что здесь творится... Благодаря знакам, которые оставил Сагаран, она без труда сориентировалась в зеркальном лабиринте. Давно проторённая и тщательно замаскированная дорога. Кто-то постоянно ходил здесь в Улламарну и обратно. Выйдешь из пещеры — и сразу роща, а потом старый некрополь. Место зловещее и почти всегда безлюдное... А ведь здесь же как-то видели "детей света"!

"Ты что-нибудь узнаёшь?" — спросила она Синга.

"Пока нет, но... На что-то похоже. Много камней, прозрачных... Они ведь растут?"

"Да".

"Те люди махали руками перед камнями... И передо мной, и... Я вспомнил! Там были ещё звери, больше меня. Страшные. И люди — тоже большие и страшные, не такие, как ты. Их тоже много кормили".

"Чем?"

"Мясом. Подожди, я ещё подумаю. Я должен ещё что-то помнить, но это где-то далеко".

Гинта поняла, что Синг роется в глубинах памяти, которая сохранилась в мозгу первого хозяина этого тела. Вернее, в её остатках. Большую часть забирает нафф, когда покидает тело.

Когда они оказались в лиловой пещере, Гинте пришлось отвлечь своего друга от размышлений — здесь было много ловушек. Девочка зажгла диуриновый фонарь поярче. Синг аккуратно обходил и перепрыгивал обозначенные углем прямоугольники.

Мост над пропастью был естественного происхождения и достаточно широкий, чтобы по нему бок о бок прошли четверо. В конце его темнел зев пещеры. Скала, в глубь которой она вела, напоминала высокую многогранную башню — наполовину из серого турма, наполовину из прозрачного диурина, ослепительно сияющего в лучах Санты. Из-да полной луны и звёзд, особенно ярких в это время цикла, было светло, почти как днём. Гинту знобило. Ей казалось, что холодный, безжизненный свет пробирает её до мозга костей. Впереди её ждала пещера с огромными гинзами, но их девочка не боялась. Она пыталась унять тревогу и мысленно звала Сагарана. Ей чудилось, что он откликается — опять откуда-то издалека. Он был очень далеко. Слишком далеко. Найдёт ли она к нему дорогу?

Гинта завела тихую, монотонную песнь, от которой у Синга вздыбился загривок, и они осторожно вступили под своды мрачной пещеры. Гинта не столько слышала, сколько ощущала вокруг себя шевеление сильных и гибких тел, бесшумно скользящих среди камней. Время от времени в темноте вспыхивали тусклые бледно-зелёные огоньки.

Они миновали страшную пещеру и примерно полскантия двигались по ровной, залитой лунным светом площадке. Добежав до моста, Синг замер и принюхался. Было тихо. Яркий диск Санты неподвижно стоял в чёрной воде. Сингал помчался вперёд.

"Подожди, Синг, там, вроде, кто-то есть..."

"Ничего, кроме падали, — небрежно ответил зверь. — Они все кверху брюхом".

Друзья благополучно пересекли мост и снова очутились под сводами пещеры. Гинта подняла голову. Большая диуриновая гора напоминала ледяной дворец. Эта картина вызвала в памяти другую, и девочка невольно поёжилась. Здесь тоже пахло смертью.

Синг медленно двинулся по широкому ведущему вверх тоннелю. Фонарь Гинты давно погас, да в нём и не было необходимости. Стены лабиринта светились сами. Они то таинственно мерцали в полутьме, то вдруг вспыхивали холодным голубым пламенем, от которого стыла в жилах кровь.

"Куда мы едем?" — спросил зверь.

"Туда, где больше света".

"Но свет меняется..."

"Справа самый светлый коридор. Давай туда..."

"Ладно. Что с тобой? Он тебя слышит?"

"Да".

"Тогда почему ты плачешь?"

"Потому что он слишком далеко".

"Подожди. Может, мы ещё найдём его..."

— Он на другом берегу, Синг, — прошептала Гинта. — Этот мост нам с тобой не перейти.

"Ты как-то странно говоришь... Но, кажется, я тебя понимаю".

Извилистый коридор привёл их в полутёмный зал, от которого в разные стороны расходилось несколько тоннелей. В глубине одного из них вспыхнул свет, и Синг направился туда.

"По-моему, нас кто-то ведёт..."

"Это он нас ведёт", — сказала Гинта.

В диуриновых зеркалах мелькали какие-то лица — появлялись и тут же исчезали, и камни в этих местах начинали светиться ярче прежнего... Или ей всё это казалось?

Синг тихонько заворчал и перешагнул через мёртвое тело. Гинта не разглядела лицо убитого, только заметила, что рук у него явно больше, чем у нормального человека.

"Что это за чудовище?" — спросила она.

"Здесь таких много, я вспомнил... Было много. Сейчас — не знаю. Мне кажется, живых поблизости нет".

Следующий труп, на который они наткнулись, оказался ещё ужаснее. Это был свид. Ядовитый пещерный свид размером почти с мангура. Гинта представила, сколько на него ушло нигмы, если обычный свид не длиннее локтя.

Синг остановился и опустил морду, что-то обнюхивая.

"По-моему, это одежда..."

На полу пещеры лежал плащ. Гинта узнала его. Она почему-то хорошо помнила, как был одет Сагаран, когда она видела его последний раз: короткий серый плащ и серая набедренная повязка. Впрочем, он часто так одевался. Видимо, он скинул плащ, чтобы удобнее было драться...

Блуждая по лабиринту, они обнаружили ещё двух дохлых гигантских свидов и четырёхрукого мертвеца, увидев которого, Гинта чуть не вскрикнула от испуга. В первый момент она приняла его за живого. Он сидел, прислонившись к стене, и как будто бы смотрел на неё с ехидным прищуром. На землисто-смуглом лице застыла кривая усмешка. Только оказавшись поближе, Гинта поняла, что глаза у него не прищурены, а полуоткрыты. Гримаса ярости, до сих пор искажавшая безобразное лицо, говорила о том, насколько это существо было тупым и злобным. Наверное, его учили только убивать и специально для этого готовили. Две из четырёх мускулистых рук всё ещё сжимали длинные, кривые ножи. И точно такой же торчал в груди убитого. Сагаран умел сражаться. И в син-тубане всегда был одним из первых...

Синг, фыркнув, брезгливо обошёл мёртвое тело. Стены лабиринта продолжали гореть странным пульсирующим светом. Гинта направляла зверя туда, где свет вспыхивал ярче. Запутанные, извилистые коридоры вели вверх, и чем дальше она ехала, тем светлее становилось вокруг. Это уже было не холодное бледно-голубое сияние. На стенах плясали золотые блики. Теперь лабиринт напоминал огромный храм Саггана, и где-то на алтаре жарко пылал огонь...

Вскоре Гинта увидела и алтарь — большой золотисто-оранжевый диуриновый камень, похожий на цветок, выросший посреди круглого зала. Сквозь отверстие в потолке в пещеру вливался мощный поток лунного света, и диуриновое пламя пылало так, что Гинта сначала зажмурилась. Конечно, это был не храм, а диуриновая пещера, где преобладали камни розоватого и оранжевого тонов, но величественное зрелище потрясло Гинту. Она явственно ощущала присутствие божества... Или высокого духа, который зажёг этот свет и вёл её через весь лабиринт.

"Ветер, — сказал Синг. — С той стороны. Где-то там выход, совсем близко..."

Они действительно быстро нашли выход. Пологий ступенчатый склон спускался в долину. Внизу простирались луга, поросшие травой холмы, дальше сверкало холодными бликами тёмное озеро, где-то шумел водопад... Но что здесь произошло? Гинта в оцепенении смотрела на страшную картину смерти. Полная луна освещала множество мёртвых тел: гигантские звери, люди-великаны, какие-то невообразимые уродцы. Большинство трупов было обезображено огнём, от некоторых остались только обгорелые скелеты.

Гинта начала спускаться. Под ногами у неё что-то блеснуло. Она наклонилась и ахнула. На ступеньках лежал тонкий золотой обруч, рядом, в куче пепла, оранжевым огоньком светился круглый камешек. Санарит. Огненный камень. Амулет, который Сагаран всегда носил на шее.

— Сагаран... — прошептала Гинта и легла на ступеньки, уткнувшись лицом в пепел.

Она не знала, сколько прошло времени. Луна сместилась совсем немного. Зверь сидел в двух шагах от неё и смотрел вниз.

"Это он их так?"

"Да... Он же был огненным тиумидом. Никто не владел стихией огня лучше его".

"Я бы умер счастливым, если бы перед смертью мне удалось уничтожить столько врагов".

Видимо, последние два дня не было сильного ветра, и пепел не смело со ступенек, его лишь задуло в угол между двумя большими камнями. Эта неровная диуриновая лестница была, скорее всего, естественного происхождения. Люди просто сделали её немного удобней.

Гинта аккуратно сгребла пепел и увязала его в плащ Сагарана. Туда же положила подвеску с санаритом и обруч.

"Здесь должны быть пещеры, — услышала она голос Синга. — Внизу... Не в этой горе, а в той, что рядом. Видишь синюю гору? Давай спустимся".

Прижимая драгоценный узел к груди, Гинта пошла вслед за Сингом. Девочка старалась не смотреть на обгорелые трупы.

"Живые они были ещё страшней, — сказал зверь. — Он убил много, но не всех. Их было гораздо больше. И они ушли. Их увели люди, которые их выращивали. Эти люди очень опасны... Твой друг сгорел совсем. Хорошо, что от него не осталось таких вот чёрных костей".

"Сагган любил его. Тех, кого он любит, он забирает совсем, не оставляя земле ничего, кроме горстки пепла. Огненный бог ревнив. И душа, и оба тела Сагарана принадлежат ему. Огненных тиумидов после смерти всегда сжигают. Они сгорают в мгновение ока, потому что в них избыток огня. В нём было слишком много огня..."

Гинта подняла голову. Гора, с которой они только что спустились, возносилась в небо светлым диуриновым пламенем. Где-то там, высоко, в самой верхней пещере, сиял алтарь, расцвечивая всё вокруг мягкими золотыми бликами... Сагаран... Высокий огонь! Светлая, огненная душа, устремлённая ввысь...

В соседней горе действительно было много пещер, иные размером с пиршественный зал Ингатама. Диуриновые стены почти не светились, и Гинта мало что могла рассмотреть. Ясно было одно: здесь довольно долго жили и ушли совсем недавно. Место ещё хранило запахи людей и животных, которые постепенно вытеснял жуткий смрад обгоревшей и разлагающейся плоти. Гинта наткнулась на груду костей, рядом лежали чьи-то полуобъеденные останки...

"Пойдём отсюда, Синг".

Они отправились к озеру. Вода была такая грязная, что, как бы их обоих ни мучила жажда, пить они не стали. Твари, которых держали в здешних пещерах, наверняка не только пили из этого озера, но и купались в нём. Синг понюхал воду, брезгливол фыркнул, потом замер и прислушался.

"Тут кто-то есть..."

У Гинты тоже было такое ощущение, несмотря на то, что усталость и горе притупили её чувства. Надо снова сделать анхакар...

"Осторожно!"

Гинта не успела опомниться, как очутилась на траве. Большое мягкое тело сингала заслонило её от врага. Что это? Сперва девочке показалось, что на них надвинулась огромная белая тень, но в следующее мгновение она разглядела сверкнувший в лунном свете страшный изогнутый клюв длиной не меньше капта. Сингал, встав на дыбы, отразил первую атаку. Тварь с хриплым криком взметнулась вверх. В тёмном воздухе кружилось несколько огромных серебристо-белых перьев. Ханг! Они, конечно, крупные птицы, Гинта это знала, но то, что она видела сейчас, не поддавалось никакому описанию.

Синг отразил и вторую атаку, но чудовищная птица всё же успела ранить его в бок. Самой ей тоже досталось. Сингал повредил ей крыло, и теперь она с жутким криком, исполненным ярости и боли, носилась над озером.

Гинта уже пришла в себя и с натянутым луком ждала следующего нападения. Вряд ли гигантская тварь оставит их в покое. И действительно... Поднявшись настолько, насколько ей позволяло раненое крыло, птица снова устремилась вниз, прямо на девочку. Луна светила очень ярко, но Гинта всё же сделала зрительный анхакар. Она целилась птице в глаз. Стрелять в какое-либо другое место не имело смысла. Во всяком случае, из лука. Она выстрелила, когда чудовище было примерно в десяти каптах от неё. И попала! Спасибо старому Хабиду за его уроки. Это был лучший в Ингатаме лучник и дружинник её отца, который в своё время дал молодому правителю немало полезных советов. "И к чему ей стрелять из лука?" — ворчала Таома. — "Я обещал минаттану Ранху, что научу его наследника стрелять из лука не хуже меня". — "Ты как будто не замечаешь, что у него не наследник, а наследница..." — "Чтобы дочь Ранха да не умела стрелять! Этого я не допущу"!

Тварь была смертельно ранена, но всё ещё опасна. Теряя силы, она продолжала атаку со слепой яростью обречённого. Когда она оказалась совсем низко, Синг, сделав мощный прыжок, вцепился ей в горло. Птица попыталась взлететь, но зверь своей тяжестью тянул её вниз. Распластав огромные крылья, она рухнула на землю, однако Синг не разжал челюстей, пока она не затихла.

— Никогда не видела хангов так близко, — сказала Гинта, обходя поверженное чудовище. — Хангу ничего не стоит поднять человека или айга. Они ведь так и охотятся: схватят добычу, понимут повыше, а потом отпустят, чтобы разбить о скалы. А иногда набрасываются и бьют клювом по голове, но так в основном охотятся совсем молодые птицы, которые ещё не выросли...

"Ну эта-то достаточно выросла, — иронично отозвался Синг, зализывая рану. — А я её вспомнил..."

"Смотри, Синг, у неё на лапе обрывок цепи!"

"Конечно, её держали на привязи. И меня тоже. Нас всех держали на привязи. И нам всем было плохо".

Гинта опустилась на траву рядом с Сингом и занялась его раной.

"Сейчас затянется, рана неглубокая. Только шерсть на этом месте пока будет... как бы неровная, но потом всё наладится. Ты спас меня..."

"Ты меня тоже. Когда я сам себе перегрыз глотку. Забавно получилось!"

"Ты помнишь? Тебе было больно?"

"Да нет, всё как-то быстро... Хорошо, что ты это сделала. Я не хотел от тебя уходить. Даже туда, на луну. Он сказал, что мне там будет лучше, но пока я хочу быть здесь, с тобой. Это молодое тело. Его хватит ещё на тридцать лет".

"А кто тебе сказал?"

"Он".

"Кто — он?"

"Не знаю. Я только знаю, что он знает всё... Тебе сейчас очень плохо... Из-за этого человека. А ты можешь сделать для него то же самое, что..."

"Нет, Синг. Всё это очень сложно... К тому же, Сагаран был нумадом и огненным тиумидом. Наверное, он знал свою судьбу. Или догадывался. Никто не может встать между ним и его богом".

"Плохое место, — помолчав, промолвил Синг. — Все эти люди и звери... Они опасны. Я не понимал, чего эти люди хотят, но от них исходило зло. Оно до сих пор тут. Везде, даже в воздухе".

Гинта встала и огляделась. Узкая долина, со всех сторон окружённая неприступными горами, простиралась далеко на запад — направо, если стоять спиной к пещерам. Слева, совсем рядом, высились глухие скалы. Впереди, за озером, начинался пологий травяной склон, над которым вздымались горы из турма, за ними светились под луной диуриновые вершины, а ещё дальше, наверное, очень далеко отсюда, упирались в небо заснеженные пики холодного царства.

"Они ушли туда, — Гинта показала направо. — Там тоже горы, но дорога ведёт туда. Наверное, есть путь через горы. Их надо найти, чтобы пресечь зло".

"Но мы ведь не будем сейчас за ними гнаться? Нас мало, и мы устали. Я ужасно голоден... Смотри — сколько тут мяса. Наша общая добыча!"

"Да... Охотник превратился в добычу. Нас действительно мало. Ты поешь, Синг, а я свяжусь с Амитом. Думаю, он уже ведёт сюда людей... Ой, они же не найдут дорогу в лабиринте, а я не сделала никаких пометок. Я была, как во сне. Меня вели..."

"Не беспокойся, я всё запомнил. Ты же знаешь, если я один раз где-то прошёл, то никогда уже не собьюсь с этой дороги".

Пришлось опять прогуляться по лабиринту. Гинта нарисовала кровью убитого ханга большие, чёткие стрелки.

Отряд прибыл на рассвете: несколько аттанов — каждый со своей дружиной, все нумады и мангарты улламарнской школы и человек пятьдесят молодых гиннуров. Спускаясь по диуриновому склону, люди молча озирали раскинувшуюся перед ним странную, жуткую картину. Дальше, на берегу мутного озера, лежал огромный сингал, рядом с которым, пригревшись, спала Гинта.

Амит уже рассказал своим спутникам о Синге, и всё-таки многим стало не по себе при виде огромного золотого зверя, ещё недавно державшего в страхе всю Улламарну и Ингамарну. Некоторые воины инстинктивно сжимали копья и рукояти кинжалов, но ни один клинок не обнажился. Умный, добродушный и чуть насмешливый взгляд сингала поразил людей не меньше, чем его внушительные размеры.

Утреннее солнце слепило воспалённые глаза. Стараясь говорить твёрдым голосом, Гинта коротко рассказала всё, что ей известно о Сагаране. Остальное люди поняли сами — достаточно было взглянуть на эти гигантские трупы.

Гинту уговорили поесть и напоили настоем из трав. Между тем нумады и воины обследовали пещеры. Они не нашли ничего, кроме сломанных перегородок, костей, гниющих отбросов и навозных куч.

— Ты совершенно измучена, — сказал Гинте аттан Зиндубар, который пришёл сюда с самой большой дружиной. — Тебе лучше вернуться...

— Ну уж нет, — нахмурилась девочка. — Сагаран был моим другом. Нумадов здесь достаточно, но моё искусство тоже не будет лишним. Я умею быстро восстанавливать силы.

— Никто же не видел, как он погиб, — твердил Амит. — Может, всё ещё не так...

— Перестань изводиться, — перебила Гинта. — Если бы ты с ним пошёл, вместо одного погибшего было бы двое, только и всего. Он не хотел лишних жертв, и их не должно быть. Он проложил нам дорогу, принял на себя первый удар и ослабил врага. А мы живы, полны сил и готовы их преследовать. Возможно, мы найдём и уничтожим не только их, но ещё и их сообщников. Ведь недаром же они отправились на запад, откуда приходили все эти каменные чудовища. Хорошо, что они бежали. Они приведут нас в своё другое логово. Синг сказал, что дорога тут одна. Она должна быть просторной — не будешь же с такими махинами пробираться узкими тропами и тесными тоннелями. К тому же они много чего с собой везут. Видите следы больших колёс? Очень глубокие... Наверное, они кое-каких тварей везут в клетках. Вряд ли они двигаются быстро.

— Всё так, — вздохнул Амит. — Но я не могу поверить, что его больше нет...

— Что значит — нет? Ты как будто забыл, что мы бессмертны!

Она сказала это слишком резко. Потому что ужасно боялась разреветься. Амит всё понял и не обиделся.

Глава 12. Пленник колдунов.

Отряд быстро продвигался вперёд по широкой, давно протоптанной дороге среди холмов. Чувствовалось, что здесь ходили довольно часто, прежде чем уйти совсем.

Окружённая горами долина напоминала длинную, узкую лодку с высокими бортами. Большую часть суток она была погружена в тень, поэтому здесь царила прохлада и пахло свежей зеленью. На сочных лугах паслись стада айгов, весело шумели чистые ручьи, бегущие откуда-то с гор, кое-где синели маленькие озёра, над водой кружили белые птицы. Гинта не могла их разглядеть, а делать анхакар не хотелось. Она чувствовала себя смертельно усталой и пости всё утро спала, уткнувшись в мягкий загривок Синга.

После полудня сделали привал. Сын Зиндубара Астак принёс Гинте ягод. Он насобирал их в тенистой ложбине между холмами. Оказывается, здесь тоже рос марун, такой же крупный и сладкий, как и в лесах Ингамарны.

Для отдыха расположились на лужайке возле реки. На другом берегу шумела голубоватой листвой маленькая роща. Гинта никогда не видела таких деревьев, но они очень напоминали акавы. Возможно, это и есть та самая дикая акава, из которой великие нумады древности вывели нынешние сорта...

— Посмотрите, там кто-то есть! Кто-то выглянул вон из-за того дерева!

Десятка два молодых воинов и мангартов тут же бросились в воду и, переплыв реку, скрылись в роще. Когда они оттуда вышли, двое вели под руки высокого, худого юношу. Вид у него был испуганный и несчастный.

— Не убивайте меня! — взмолился он, едва выбравшись на берег. — Я пленник. Я сбежал от них по дороге... Я не колдун...

— Что ты не колдун, это видно сразу, — сказала Гинта. — Может, ты знаешь, куда они направляются?

Юноша хотел что-то ответить и вдруг застыл с открытым ртом.

— Это... Это зверь...

— Успокойся, он тебя не тронет.

— Но ведь это же одержимый. Они вселили в него нафф одного безумца. Вернее, он был не то чтобы совсем безумец, но...

— Но ему нравилось убивать. Не бойся, в этом теле уже другая нафф. Он убивает только по необходимости. Дайте этому человеку поесть, а потом он расскажет то, что ему известно.

Симмар — так звали юношу — мало что смыслил в колдовстве, но даже он понимал, каким образом колдуны, которые жили в пещерах Синей горы, выращивали гигантов.

— Они готовили чудовищ к какой-то войне. А этого зверя специально выпустили в праздник. Я знаю, я слышал их разговор. Они увели сингала и человека, у которого собирались забрать нафф, туда, на запад, вот по этой дороге... Там сделали всё, что нужно, и выпустили его. Ведь созвездие Сингала восходит на западе, и считается, что зверь прибегает в Сантару оттуда. Он пересекает царство Маррона, пустыню и прибегает в леса Улламарны...

— Да-а, — протянул кто-то из воинов. — Если бы его даже увидели на границе, никто бы не посмел выстрелить. Люди боятся разгневать Санту и Гинтру, особенно после всего того, что случилось с нашими лесами. И вообще, это считается хорошим знаком — увидеть приход сингала. Такого уже давно не бывало. Только предания рассказывают, как в глубокой древности жители Улламарны во главе с минаттаном выходили встречать божественного зверя.

— Этого зверя не видели, — сказал аттан Акир. — Граница охранялась, но патрульные во время праздника немного расслабились. В последнее время было спокойно.

— Наверное, он прибежал незадолго до рассвета, — предположил Астак. — Когда луна стоит так, что от гор падают длинные тени. И если он держался ближе к горам, то увидеть его было просто невозможно.

— Я слышал, колдуны говорили: когда зверь начнёт убивать, люди будут думать, что это тоже гнев богов. И пусть. Они ведь и про бесплодие так же думают... А сами похищали нигму.

— Это ведь они рядились в "детей света"? — спросила Гинта.

— Да, — кивнул Симмар. — Они иногда одевались в белое и ходили в Улламарну. Дорога была известна только им — через горы, через два лабиринта. Один здесь, в высокой светлой горе, другой где-то почти у самой Улламарны... Но этот, который ближе сюда, больше. Из него невозможно выбраться. Только колдуны знали, как через него пройти, по каким-то своим приметам. И он всегда охранялся. Там ходили эти жуткие гигантские пещерные свиды. Для них пещеры — дом родной. Они тупые и злобные, но их можно немного приручить. Они знают хозяев. Колдуны, если шли через лабиринт, давали им лакомство. Они ещё и четвероруких специально подготовили — охранять лабиринт. Пленники не раз пытались бежать, и ничего не получалось. А если бы даже кто-то выбрался из лабиринта, его бы сожрали эти громадные рыбины. Или гинзы... Да там полно всяких ловушек!

— А не проще ли было выпустить зверя прямо в Улламарне? — спросил Зиндубар. — Ведь они постоянно ходили этой дорогой. Зачем было тащить его в пустыню?

— Не знаю, — пожал плечами юноша. — В последнее время они вообще не выходили в Улламарну. "Детей света" невзлюбили, да ещё тут одному показалось, что за ним пытались следить...

"Тагай", — вспомнила Гинта.

— Я иногда слышал их разговоры. Кажется, никто из них не умеет переселять нафф. А тот, кто это умеет, живёт в пустыне. Они часто туда ходили, вот этой дорогой... Впрочем, она тут одна. И ещё они говорили, что, вроде бы, в горах нельзя работать с наомой, а для того, чтобы переселить нафф, надо вызвать нао.

Это знал каждый ольм. В горах было опасно отделять нао от плотного тела. Аллюгин, из которого состояли нижние пещеры, притягивал его. Если бы Сагаран мог сделать мост! Но он понимал: выход в наому даже в пределах ста каптов от гор может стоить жизни. Работать с аллюгиновыми зеркалами умели лишь очень немногие белые тиумиды. Только им иногда позволялось переселять нафф. Только они, слуги Ханнума, могли договориться с хозяевами Нижних пещер и сделать всё как надо. В Ингамарне один Сифар имел право заниматься этими вещами, а в Улламарне и вовсе не было белых тиумидов такого уровня. Впрочем, выйти в наому в горах не сумел бы даже Сифар. Горные боги никому не позволяли свободно разгуливать по своим владениям.

— Я дорогу из Улламарны вот почему помню. Когда меня сюда вели, я очнулся раньше, чем они ожидали, но притворился, будто всё ещё заколдован. Я, конечно, не всё помню... А когда они гинзам пели, у меня чуть волосы дыбом не встали...

— Ну, с этими гадинами уже покончено! — засмеялся Астак. — Нумады их вызвали, а мы их всех порубили.

— А когда пошли через мост, — продолжал Симмар, — эти рыбины стали высовываться. А колдуны давай ругаться — мы же просили их накормить к нашему возвращению! Вызвали кого-то из лабиринта. Прибежали другие колдуны с тушами айгов... Я смотрел, как их кормили. А потом мы шли через лабиринт, и я пытался запомнить дорогу. Как же, запомнишь... А вас привёл огненный бог? Или демон... Они говорили, что это человек, но я не верю. Уж больно они его испугались. И человек бы так не сумел...

— Кажется, он говорит о Сагаране, — встрепенулся Амит.

— Расскажи нам о том, кого ты называешь огненным богом, — попросила Гинта. — Он действительно нас привёл, но... Расскажи нам о нём.

— О, это было... Я сразу понял, что он пришёл наказать их! Я увидел его, когда он появился у выхода из лабиринта. Он был так прекрасен! На него нападали четверорукие, великаны, даже колдуны... И не могли с ним справиться. Он и в лабиринте поубивал много этих тварей! Я смотреть-то на них боюсь. Сначала он сражался мечом и кинжалом, а потом... Потом он стал метать огонь! У него в руках были огненные лучи, и он поражал ими чудовищ, которых на него напускали. Что тут творилось! Никогда не забуду, как он стоял на Светлой горе и жёг их своими огненными лучами, и стрелы отскакивали от него, не причиняя ему вреда... А Такам — это один из колдунов — крикнул: "Ничего, скоро солнце уйдёт, и силы его иссякнут! Небесный огонь скоро покинет его! Видите, он уже слабеет". Он сражался с ними до заката, а потом... Собрал последние лучи солнца и весь запылал. Весь! Он был в огне, как сагн. Огонь горел вокруг него, окутывая его, а сам он не горел. Он словно горящая стрела преследовал их! Он носился здесь, как огненный вихрь, и жёг их! Они прятались, но он их настигал. Они укрылись в пещерах, он проник и туда! А меня он не тронул. Я испугался и прятался за камень. Он проносился мимо, не задевая меня... Я не помню, сколько это длилось. А потом у него вдруг начали гореть волосы... Он взбежал по ступенькам и пламя скрыло его. Это было так странно — на горе, у входа в пещеру, пылал костёр... Но он быстро погас. Как-то внезапно, словно его задули. И стало совсем темно. Я решил, что бог ушёл, но завтра, когда взойдёт солнце, появится снова. Но он не появился. А колдуны стали собираться. Говорили: надо уходить, пойдём в пустыню, в город, здесь больше нельзя оставаться, нас обнаружили... и всё такое прочее. Они собирались почти целый день. Звери были напуганы, многие ранены, некоторые разбежались. Одного ханга так и не удалось подманить. Надо было установить на телегах все эти клетки с птицами, свидами, мангурами и гинзами. Других зверей заковать в цепи... Несколько айгов погибло, пришлось в одну телегу запрячь людей. Великанов, разумеется, а они такие тупые. В общем, они тут все были в панике. Я делал то, что они велели, а сам ждал бога. Потом мы тронулись в путь. Я думал, бог всё же появится, но его не было, а солнце село. Ночью я сбежал. Колдуны, наверное, и не заметили, слишком уж они были обеспокоены всем, что случилось... Я ночевал в роще, а утром опять ждал бога, я так хотел его увидеть... Ты плачешь? Ты тоже хотела его увидеть?

— Да, — прошептала Гинта. — Но он больше не придёт, Симмар. Вот здесь его прах.

Она показала юноше серый узелок.

— Как?! Так он...

— Он сгорел. Он был огненным тиумидом и лучше всех владел стихией огня, но возможности человека всегда ограниченны. Сагаран вызвал на себя слишком много огня, и когда силы его иссякли, огонь поглотил его. Но он сделал это специально. Ведь они бы всё равно убили его, а так он, окружив себя огнём, смог уничтожить ещё много врагов.

— Так это был человек?

— Ты разочарован? — грустно улыбнулась Гинта. — Он был моим другом. Помню, однажды он спросил: "Где та ступень, поднявшись на которую, человек становится богом?"

Все долго молчали. Амит беззвучно плакал, вытирая лицо тыльной стороной ладони.

— Я, кажется, знаю, где та ступень, — сказал Симмар, и голос его прозвучал неожиданно твёрдо. — Мне никогда на неё не подняться, но если я хоть чуть-чуть приближусь к ней... После того, что я видел, я не смогу жить просто так... Как раньше. Может, он был человеком, но для меня он был и останется богом. Отныне я посвящаю себя огню и буду служить ему всю жизнь. И я готов принести этому богу любую жертву! Я знаю, я ничтожество... Я никогда ничего не мог, даже толком залечить царапину. Я даже плохо пою... Но я хочу служить огню, и если мне больше нечего дать, пусть возьмёт моё тело...

Гинта взяла руку юноши и стиснула её в своих маленьких крепких ладонях.

— Не надо напрасных жертв, Симмар. Жертва Сагарана не была напрасной, а от тебя бог ещё ничего не требует. Но ты должен верить, что он тебя услышит. Огненный бог ценит пылкие и благородные души. Ты не ничтожество, Симмар!

Вскоре отряд тронулся в путь. Гинта по-прежнему ехала на Синге, который заверил её, что ничуть не устал и что вообще не чувствует на своей спине никакой ноши, а Симмар шёл рядом.

— Тут только одна дорога, — говорил он. — Сначала по долине, а потом через скалы. Колдуны туда часто ходили. Там какой-то заброшенный древний город. В нём живут эти ужасные марвиды, а правит ими могущественный колдун. Говорят, он умеет оживлять камни. Марвиды считают его богом, а может, он и правда бог... Я никогда его не видел. Зато видел другого колодуна, который тоже живёт у марвидов. Он иногда приходил сюда.

— А как его зовут? — спросила Гинта.

— Не знаю. Я бы, наверное, узнал его, если бы встретил, а имени не слышал. У него тут были всякие дела с моими недавними хозяевами.

— А эти марвиды и впрямь такие ужасные? Неужели они все уроды?

— Не все. Есть и нормальные люди, у них только кожа потемнее, чем у нас, и глаза узковатые. Но уродцев много. Я это и раньше слышал, ещё до того, как сюда попал, а потом сам увидел. Говорят, это всё из-за той давней войны. Валлары использовали какое-то оружие, всё там потравили, а потом стали уроды рождаться — и у людей, и у животных. Тот колдун из пустыни потому сюда и ходил, что... В общем, у них был как бы обмен. Моих хозяев интересовали уроды, а пустынных колдунов — дети. Здоровые маленькие дети. У них же там мало здоровых рождается.

— Так вот почему в последнее время в Сантаре пропало столько детей! Значит, здешние колдуны поставляли марвидам здоровых детей, а те им уродов...

— В основном уродов. Ну, ещё недоумков. Внешне, вроде бы, нормальный, а соображает туго. Но научить его каким-нибудь простым вещам можно.

— Убивать, например...

— Конечно. Этому их и учили.

— Их всех растили?

— Почти всех. А зверей — всех. Мангуры и так-то ужасные...

— А каких они ещё зверей растили?

— Да в общем-то всяких. Есть у них и вунхи, и харгалы, но больше мангуров. Их было легче всего раздобыть. Их сюда доставляли из пустыни, как и людей.

— Тот колдун?

— Ну, не один, конечно. У него были помощники из марвидов... Или даже его сообщники. А может, тоже колдуны, я не знаю... У них ведь там тоже есть богачи и бедняки, господа и слуги. Всё как у людей. У них там в пустыне заправляют те, у кого мозги в порядке.

— По-моему, это не только у них в пустыне, — засмеялся Зиндубар.

Он давно уже пристроился рядом и внимательно слушал. И не он один. Всё, что говорил Симмар, тут же по цепочке передавалось дальше. Разговор касался всех. Воины должны были знать, с кем им предстоит встретиться.

— Я имею в виду совсем другое, — сказал Симмар, посмотрев на Зиндубара. — У них там мало нормальных — не только телом, но и умом. Так вот те немногие, кто нормально соображает, обращаются с уродами и полудурками, как с рабами.

— А как ты попал к колдунам? — поинтересовался Астак.

— Я из Лаутамы, — ответил юноша. — Пошёл на охоту и встретил в лесу каких-то людей. С виду они были как охотники. Заговорили со мной, а дальше я не помню. Очнулся уже по дороге в пещеры.

— Понятно, — нахмурилась Гинта. — Запрещённый анхакар. Примерно год назад я слышала, что в Лаутаме пропал охотник. Видимо, это про тебя говорили. И в других местах люди пропадали...

— Да я там не один был сантариец. В основном, конечно, марвиды были — их из пустыни приводили, но колдуны и наших иногда крали. Насколько я понял, в последнее время марвиды отказывались поставлять людей и животных. Потому что колдунам всё реже и реже удавалось красть детей. Взрослого похитить легче. Всё-таки маленькие дети одни по лесам не бродят, а вообще... В наших дебрях кого угодно можно сцапать. Они и зверей ловили, обычно детёнышей. А харгалы иногда сюда, в долину, приходят — здесь же много айгов и турнов. Только сингал у них был один, вот этот. Айгов и турнов они больше для перевозок всяких используют, но из нескольких десятков сделали боевых животных. У них же рога-то будь здоров, и копыта... Эти гады даже несколько хангов умудрились поймать.

— А с тобой они, выходит, так ничего и не сделали? — спросил Зиндубар. — Ты ведь у них почти год?

— Да. Я не знаю, к чему они меня готовили. Может, хотели забрать у меня нафф... Не знаю. Наверное, меня спасло то, что я с самого начала спокойно себя вёл. Когда меня похитили, у меня как раз всё шло наперекосяк. Родителей давно уже нет, старшие братья — они мне сводные — в Зиннумарне. Они и думать про меня забыли. Жил я бедно. Способностей к таннуму нет, да и вообще ни к чему особенно... Мордой не вышел. Да ещё и подружка меня пнула, другого нашла. Жилось бы получше, так тоже, наверное, затосковал бы, когда меня сюда притащили. А я был такой спокойный, что они даже не стали поить меня этой одуряющей гадостью, от которой постепенно отшибает память. Других-то они поили, чтоб не бесились, а на меня решили не тратить... Мне кажется, у них насчёт меня были какие-то особые планы, и пока они меня не трогали, только использовали как слугу. Я каждый день молился, чтобы они не надумали меня растить, как всех остальных пленников. Тогда бы точно идиотом стал. Среди великанов ни одного нормального. Все какие-то отупевшие и делают только то, что им велят.

— Значит, те, кого растили, повредились умом? — спросил Астак.

— Те, кого они вырастили до очень больших размеров, — уточнил Симмар. — Вот этого, — он указал на Синга, — колдуны только чуть-чуть вырастили. Он крупнее обычного сингала, но не настолько... Надеюсь, у него с мозгами всё в порядке. А из кого громадин сделали, у тех что-то с головой случилось.

"Надо же! Это двуногое надеется, что у меня с мозгами всё в порядке. С удовольствием тоже сказал бы ему что-нибудь приятное, но я даже не надеюсь, что его мозги позволят ему меня понять".

"Да ладно тебе, Синг. Он не сказал ничего плохого... Он же не знает, что ты саннэф".

К вечеру их догнал отряд из Ингамарны: молодые аттаны, воины, нумады, все мангарты Аххана. Дружину из Хаюганны привёл Зимир, пришли и его братья. Как ни тяжело было у Гинты на душе, она не могла не улыбнуться, увидев смелые, оживлённые лица друзей.

— Эрг-нумада Аххана еле уговорила остаться в замке, — сказал Даарн, вручив Гинте узел с одеждой. — Вот, это Таома передала. Тут чистая одежда, более удобная для похода. Хорошо, что у почтенного Аххана есть больной, требующий особого внимания. Твой дед — великий нумад, и он в отличной форме, но... Всё же такие походы уже не для него. Между прочим, мы везём взрывные ядра и несколько пушек. Правда, одну чуть в озеро не уронили. Этот диуриновый мост узковат. А от рыб такая вонь стоит! Меня едва не стошнило.

— Лично меня не столько от запаха, сколько от их вида затошнило, — признался Умат, самый юный из мангартов.

— Ты уж держись, парень, — усмехнулся Зиндубар. — Похоже, там, куда мы идём, и не такое можно увидеть.

Уже совсем стемнело, когда отряд подошёл к высокой скалистой гряде и остановился перед входом в пещеру.

— На рассвете двинемся дальше, — распорядился Зиндубар. — А сейчас надо хорошенько отдохнуть. Думаю, на ночь глядя лучше туда не соваться. А ты как считаешь, Симмар?

— Видимо, это и есть та самая пещера, вход в тоннель. Тут должен быть длинный тоннель сквозь горы. Я слышал, они говорили... Они сокрушались, что дорога тут только одна, и если их будут преследовать, то не заблудятся. Но они, конечно, надеялись, что никто ничего не узнает и преследовать их не будут, а если и будут, то пожалеют. Ведь на пути из Улламарны столько ловушек... Я просто ума не приложу, как ему удалось пройти. Даже в первом, маленьком, лабиринте сразу не разобраться, и везде эти камни, которые переворачиваются... И что он сделал с гинзами, с рыбами?

— Гинз он заговаривал, а рыб отравил, — пояснил Амит. — А все ловушки пометил углем, когда шёл этой дорогой последний раз. Он изучал её капт за каптом не один день. Хотел кого-нибудь поймать — чтобы привести в Улламарну и допросить, да так никого и не встретил.

— Ещё бы, — усмехнулся Симмар. — Они там в последнее время не ходили. Испугались. Одному показалось, что за ним следили, вот они и решили пока не высовываться.

— Забирать нигму на расстоянии трудно, почти невозможно, — задумчиво сказала Гинта. — Им было необходимо иногда появляться в Улламарне, и они придумали "детей света". А заодно проповедовали то, что им удобно. Странно, в долине они совсем не воровали нигму...

— Как же, не воровали, — присвистнул Амит. — Мы встретили несколько мёртвых рощиц дикой акавы. Ты спала, потому и не видела. Но в долине они осторожно воровали. Они здесь жили. Должны были питаться сами и кормить зверей. К тому же, тут почти ничего не растёт, кроме травы и цветов. Исчезни трава — нечего будет есть айгам и турнам. А если бы не было этих животных, где бы они добывали мясо?

— Да, — кивнул Симмар. — Мяса им надо было много. На одних этих рыбок в озере уходило по целой туше в день.

— А ты не знаешь, сколько эти негодяи здесь жили? — спросила Гинта. — Улламарна уже давно страдает от бесплодия, но в прошлом цикле всё стало гибнуть просто с неимоверной быстротой.

— В пещерах Синей горы они, судя по всему, обитали с прошлого лета, — сказал Амит. — Сагаран выяснил, что до этого они несколько лет жили в других пещерах, восточнее. Говорят, где-то там, возле хаговой рощи, спустились с гор валлоны, когда пришли сюда сто сорок пять лет назад. И они там что-то прятали, в пещерах. А после в этой части гор было несколько обвалов, потом диурин так разросся, что... В общем, многое изменилось. Люди пытались найти дорогу, по которой пришли валлоны, но так и не смогли. Потом про всё про это забыли. Люди не любят гор. Да там и заросло всё, трудно было пройти. А в начале прошлого цикла начались эти странные звуки. Какое-то уж больно зловещее эхо... Выискались тут смельчаки, попытались выяснить, в чём дело, да никто из них не вернулся. Сагаран нашёл тропу, по которой они добрались до пещер. Видимо, их всех убили, прежде чем они успели хоть что-то сообщить. А колдуны испугались, что их тут могут в конце концов обнаружить, и нашли другие, ещё более удобные пещеры. Те, что мы видели. Они перебрались туда...

— Но как? — удивился Астак. — Не тащились же они через Улламарну со всем своим зверьём и великанами! А в долине только одна дорога, вот эта. Вокруг скалы...

— Диуриновые скалы, — уточнила Гинта. — Они могли зарастить выход из тоннеля, по которому пришли в долину.

— Похоже, так они и сделали, — сказал Амит. — Дорогу в Улламарну они тщательно замаскировали, наделали ловушек. И жили себе, пока Сагаран всё не разведал. Он, наверное, полгода по горам лазил. А дорогу нашёл, когда Тагая увидел и последовал за ним. Тагай успел задвинуть камень, и сначала Сагаран везде натыкался на тупики. Но он твердил: эти пещеры куда-то ведут, всё это неспроста. Он искал и в конце концов нашёл.

— Да, я знаю, что ты думаешь, аттана Гинта, — добавил Амит, немного помолчав. — Он искал, а я молчал. Сагаран велел мне поклясться на алтаре, что никому не скажу, пока он не разрешит. Сагган к клятвопреступникам безжалостней всех богов...

— Я знаю, Амит, — перебила Гинта. — Тебя никто не винит, кроме тебя самого. Перестань терзаться. Ты послушался своего наставника и поступил правильно.

— Мне всегда казалось, что люди несправедливы к Сагарану, — задумчиво произнёс аттан Самат, сидя рядом с Гинтой у костра. Аттаном он стал всего полтигма назад, когда умер его отец, и тень печали ещё не сошла с лица юноши. Он выглядел гораздо моложе своих восемнадцати, однако его дружинники относились к нему с уважением. — Сагаран не хотел жертвовать чужими жизнями и принёс в жертву себя.

— И к тому же уничтожил столько врагов! — горячо подхватил Симмар.

— А сколько ещё осталось колдунов и зверей? — поинтересовался Астак.

— Колдунов было четырнадцать, а осталось восемь. Их ведь не так-то просто убить. Ещё у них помощники были, человек двадцать. По-моему, тринадцать погибло. Пленники сидели в самой дальней пещере. Кажется, они не пострадали. А зверей... Он уничтожил больше половины зверей и великанов, но они говорили, что там, в пустынном городе, у них ещё есть. Кстати, убитых колдунов они погрузили на телеги. Сейчас будут искать для них подходящие тела. Как хорошо, что я сбежал!

— А мог бы стать могущественным колдуном, — засмеялся Даарн.

— Ага... И последним мерзавцем. Нет уж, спасибо.

— Эй, молодёжь! — крикнул Зиндубар. — Поели? Быстро спать! Возможно, завтра нам предстоит битва. Я хочу, чтобы в нашем войске не было потерь.

"Да, — подумала Гинта, прижимаясь к тёплому боку Синга. — Он всё взял на себя, чтобы только не было потерь. И их не должно быть. А ловко они всё устроили, эти колдуны. И с "детьми света", и с праздником Возвращения. И вообще... А главное — знали, что говорить. Люди же верили. Потому что легче всего на кого-то свалить — на богов, на их служителей... Слабый обвиняет сильного. А сильный... Что такое сильный? И что такое бог? Где та ступень... Сагаран, наверное, сейчас ты и вправду стал богом, но лучше бы ты ещё побыл человеком..."

"Ты опять плачешь, — с упрёком сказал Синг. — Тебе надо успокоиться и отдохнуть. Все уже уснули".

Костёр догорал. Пламя то съёживалось, то вспыхивало с новой силой, словно кто-то упорно старался его раздуть. Гинте почему-то захотелось, чтобы костёр запылал опять — мощно и ярко. И она совершенно не удивилась, когда он действительно разгорелся. А в пламени возникла человеческая фигура.

— Сагаран! — воскликнула Гинта.

Фигура отделилась от огня и направилась к ней. Сагаран был прекрасен как никогда. Его кожа излучала золотистый свет, в больших карих глазах дрожали искорки, и даже длинные, волнистые волосы казались язычками тёмного пламени. Легко и бесшумно проскользнув мимо спящих, он приблизился к Гинте.

— Сагаран! — девочка радостно протянула к нему руки и обнаружила, что обнимает воздух.

— Ты хочешь коснуться того, что сгорело? — с улыбкой спросил Сагаран.

— Что поделаешь, если мы любим не только души, но и тела...

— Ты ведь уже взяла то, что Сагган оставил своей матери Гине. Пожалуйста, похорони мой пепел рядом с ней.

— С Диннарой, да? Она тебя не любила, а ты всё равно хочешь быть с ней...

— Она полюбит меня. Я верю, моя любовь не останется без ответа. Ты же знаешь, что мы бессмертны. У нас ещё всё впереди. Надо только любить. Любовь — это мост между бесчисленными жизнями, которые мы проживаем. Надо сделать мост, и тот, кого ты любишь, когда-нибудь к тебе придёт.

— Я тоже люблю тебя, Сагаран. Приходи ко мне иногда... Хотя бы вот так.

— Скоро я к тебе вернусь. И буду с тобой до конца твоей земной жизни.

— Этой?

— Да. А может, не только этой... Большего я сказать не могу. Я не знаю. Через два тигма сходи в храм огня и спроси у бога. Не грусти. Я не прощаюсь с тобой, Гинта. Помни обо мне, и я приду.

Сагаран повернулся и лёгкой, скользящей походкой пошёл прочь. Гинте показалось, что он ненадолго задержался возле спящего Симмара. Потом он вступил на тлеющий костёр, пламя взметнулось вверх, поглотило его и снова опало. Симмар вскрикнул и проснулся. Какое-то время юноша сидел, испуганно озираясь. Костёр угасал, угли мерцали в темноте, словно крупные санариты. Симмар лёг и снова уснул, а вскоре и Гинта забылась сном.

Глава 13. Пустыня.

На следующий день отряду действительно предстояло сражение. Колдуны, хоть и спешили, всё же устроили небольшую ловушку. Они оставили в пещерах гигантских свидов. Один из воинов был ранен. Нумады залечили укус, заверив пострадавшего, что к вечеру не останется даже рубца. Но злобные твари ещё долго преследовали людей. Они то прятались, то возобновляли атаку. Приходилось быть настороже. Шестерых свидов убили, а сколько их было всего, никто не знал.

Вскоре после полудня отряд вышел в долину, покрытую чахлой травой и низкими, кривыми деревцами. Единственным её украшением было маленькое круглое озеро, сияющее глубокой и чистой синевой.

— Надо набрать побольше воды, — распорядился нумад Тигин. — Скорее всего, это последний водоём на нашем пути.

Дальше дорога опять вела в горный тоннель, из которого выбрались только вечером. Смеркалось. Отряд устроился на привал. Немного перекусив, люди легли спать, а утром перед ними предстала унылая, тусклая картина. В этой долине почти ничего не росло, лишь кое-где сквозь покрытую трещинами землю пробивались толстые белые стебли.

— Ульварас, — сказал Тигин. — Пустынное растение. В этих стеблях есть вода. Скоро мы окажемся в сердце пустыни.

А пока впереди были высокие скалы и пещера, в которую вели следы колёс, огромных копыт и чудовищных когтистых лап. Отряд опять двинулся по бесконечному каменному коридору шириной около десяти каптов. Свидов здесь, к счастью, не было. Создавалось впечатление, что этот тоннель не естественного происхождения, а прорублен в скале человеческими руками. С каждым шагом пол и стены становились всё ровнее и ровнее. Гинте казалось, что она находится внутри огромного здания, давно превратившегося в руину. Однако сейчас здесь кто-то хозяйничал. Кто-то, от кого исходило зло.

"Мне хочется поскорее на воздух, — сказал Синг. — Я хочу увидеть небо. Оно, по крайней мере, не свалится тебе на голову".

"Скоро увидишь, — пообещала Гинта. — Но с неба тоже может что-нибудь свалиться".

Коридор резко повернул направо, и люди вздохнули с облегчением, увидев на полу полосы солнечного света. Впереди простиралась длинная колоннада. Вернее, с одной стороны была глухая стена, а с другой — мощные квадратные колонны, украшенные рельефами. Всё это действительно напоминало руины какого-то дворца или храма, пристроенного к скале. А может, вырубленного в ней. Колонны были вдвое шире, чем расстояния между ними, но солнечного света вполне хватало, и диуриновые факелы погасили.

— Осторожнее! Назад!! — раздалось сразу несколько голосов.

Одна из плит перекрытия длиной не меньше пятидесяти каптов с грохотом покачнулась и поехала вниз. Если бы она обрушилась сразу, то погребла бы под собой примерно четверть войска. Нумады, сделав арканат, замедлили её падение. Никто не пострадал, но с двумя пушками пришлось распрощаться.

— Там, наверху, были люди! — крикнул Симмар. — Я видел!

— Да уж, конечно, сама бы она не свалилась, — проворчал Зиндубар.

— А не пора ли нам вообще отсюда выбраться? — предложил кто-то из воинов.

— С пушками беда... Они с трудом пролазят между колоннами!

— Держать наготове кесты и луки! — скомандовал Зиндубар. — И смотрите вверх!

Зиндубар никогда не тревожился понапрасну. Те, кто из-за обвала уже оказались под открытым небом, неожиданно с воплями кинулись обратно в колоннаду. Откуда ни возьмись слетелись гигантские птицы. Целая стая. Они кружили низко над землёй, и можно было оглохнуть от их пронзительного крика и хлопанья крыльев. Огромные клювы и когти зловеще сверкали на солнце. Гинта заметила несколько хангов, но в основном здесь были гринги. Эти хищные серые птицы обитали в горных лесах и охотились на мелких зверушек. Люди грингов не боялись. Обычных грингов. Эти же одними размерами внушали ужас.

Расправа со стаей гигантских птиц отняла немало времени и сил. Воины стреляли, нумады жгли тварей огненными лучами — благо, солнце палило вовсю.

— У него получалось лучше, — сказал Симмар Гинте, когда с летучим войском было покончено. — Он бы один с ними справился.

— Сагаран владел стихией огня лучше всех. А нумады пока берегут силы. Мы ведь не знаем, сколько нам ещё предстоит сражаться. И с кем. Это только начало.

Над колоннадой возвышалось причудливое полуразрушенное строение со множеством больших прямоугольных окон. Видимо, оттуда и выпустили эту жуткую стаю. Колоннада сначала тянулась параллельно горному хребту, потом резко сворачивала в сторону. Заканчивалась она огромной аркой, которая казалась воротами в никуда. За ней простиралась песчаная пустошь. Только кое-где виднелись остатки каменных стен.

Отряд шёл по следам, которые хорошо сохранились из-за явно затянувшейся здесь безветренной погоды. Они вели на юго-запад, в глубь пустыни. Теперь все благодарили судьбу за то, что хоть какую-то часть пути прошли по горным долинам и тоннелям, где царила прохлада. Здесь же негде было спрятаться от жары. Палатки и тенты защищали от прямых палящих лучей солнца, но не спасали от духоты. Днём, около полудня, путники останавливались на привал, чтобы выспаться и переждать самое жаркое время суток, а после заката следовали дальше.

В середине восьмого дня пути отряд набрёл на развалину какого-то нелепого огромного строения. Оно мало на что походило, зато имело крышу, которая надёжно покоилась на низких мощных колоннах. Здесь всегда была тень, и песок не нагревался так, как под открытым небом.

— Хорошее место, — сказал Зиндубар. — Даже не надо ставить палатки. Отдыхаем до вечера, и снова в путь. У меня такое чувство, что не сегодня-завтра мы куда-нибудь придём.

Зиндубар не ошибся. Ночью отряд вышел к руинам большого города. Воины заметно оживились.

— Смотрите, стены целые. И ворота... Чудно!

Никто не знал, какая опасность таится за этими стенами, но ещё больше людей угнетало однообразие пустыни и нависшая над ней тишина. Гинта любила живую, полную неуловимых звуков тишину леса. Она уже давно научилась понимать его лукавое, многозначительное молчание. Она говорила с ним, и он ей отвечал. Молчание пустыни было для неё сродни молчанию немого. Возможно, потому что она была здесь чужая, и пустыня не хотела с ней говорить. Гинта сделала анхакар, но ничего не услышала, только ощутила смутную тревогу.

Ноги больше не вязли в песке. Отряд шёл по гладким каменным плитам прямо к городским воротам.

"В чём дело?" — спросил Синг.

"Я... Я, кажется, видела это. Золотые стены, белые ворота с узорами из зиннурита... И надпись на арке. Вон, посмотри..."

На арке ворот красовалась выложенная зиннуритом надпись:

"Да, какие-то закорючки... Что это такое?"

"Название города. Почти все знаки мне известны. Я догадываюсь, что тут написано".

"И что же?"

"Сингатама".

"Похоже на моё имя".

"И не случайно. Сингатама — Город Золотого Зверя. Когда он был основан, его название звучало так — Сингалтама. Потом звук [л] выпал. Здесь написан более поздний вариант названия. Ведь город не раз перестраивался. В легендах его называют то Город Золотого Зверя, то Золотой Город".

"Первое название лучше, — сказал Синг. — Ты говоришь, что видела этот город... Но когда? Ты уже здесь была?"

"Да. Очено давно. Это наш с тобой город, Синг. Добро пожаловать в Сингатаму".

"Ты хорошо знаешь это место?"

"Нет... Наверное, когда-то знала хорошо. Сейчас здесь почти ничего не осталось..."

"Я тебя не понимаю".

"Я была здесь три тысячи лет назад. В другой жизни. Я кое-что помню. Кое-что... И теперь я знаю ещё один знак древнего письма! Вон тот, предпоследний — видишь? Похожий на наконечник копья... Он передаёт на письме звук [м]".

От древнего города действительно почти ничего не осталось. Резкие чёрные тени придавали руинам ещё более зловещий вид. Здесь было светло, даже слишком... Гинта не сразу поняла, что дело не только в луне и звёздах. Пустынные улицы и площади сияли множеством огней. Как будто всюду горели фонари...

— Ой, смотрите, что это? Неужели цветы?!

— Откуда они здесь?

— И вон там тоже!

— И там... Да они тут везде!

— И такие большие...

Мощёные улицы древнего города были усеяны цветами. Они пробивались сквозь каменные плиты, росли между ступеньками и по обочинам дорог, сверкая в лунном свете золотыми листьями и лепестками, а их круглые серебряные серединки отливали холодной, яркой голубизной. Санты... Священные цветы богини луны, исчезнувшие полтора больших цикла назад, как и сурсы, и варканы... Откуда они здесь? Да ещё таких размеров! Одни были высотой не больше локтя, другие примерно с капт, третьи с человека, а встречались и высотой с деревья...

— Они же из камня!

— И правда... Это зиннурит!

— Чудеса...

Каменные цветы звенели, когда воины касались их наконечниками копий.

— Тише, тише, — унимали молодёжь нумады. — Нельзя шуметь в незнакомом месте.

— Почему именно санты? — удивлялись путники.

— Одни только санты...

— И кто их тут столько сделал?

"Их никто не сделал, — авторитетно заявил Синг. — Они тут выросли".

"Они не могли вырасти, — возразила Гинта. — Они не живые и даже не из диурина..."

"И всё равно они выросли. Смотри, там, где они стоят, в камнях трещины. Я уверен, у них и корни есть. Они совсем как настоящие, и их никто не сделал. Может, конечно, они и не росли, как обычные цветы, но... Я не знаю, как они появились, но их не сделали. А если и сделали, то не люди".

"А кто?"

"Не знаю. Какая-то злая сила. Она исходит оттуда".

Синг поднял голову и слегка прищурился.

"От луны?"

"Да. От той, второй. Правда, её пока не видно. И хорошо. Я люблю вот эту, яркую. Бледная луна её ненавидит. А я ненавижу бледную луну".

"Наверное, ты в чём-то прав, Синг. Стопятидесятилетний цикл Камы подходит к концу. Многое из того, что сейчас происходит, связано с этим. И во всём этом предстоит разобраться".

Самые крупные цветы украшали бывшую дворцовую площадь. Они сверкали в лучах полной Санты белыми, золотыми и серебристо-голубыми бликами. Казалось, что к приезду гостей здесь зажгли множество фонарей.

"А почему, собственно, гостей?" — подумала Гинта.

Разве это не её город? Сингатама, Город Золотого Зверя... Здесь правили её предки. И сейчас она въезжает сюда на верхом на золотом звере... Впрочем, Диннувир был побочным сыном Таункара. Не ему предстояло унаследовать трон Сингатамы. Он построил свой Сингатам и основал новую династию. Из всех сыновей Таункара только он, Диннувир, остался жив после Великой войны. Он оплакивал своих братьев, которые никогда его не любили. Он всегда был одинок. А теперь и Сагарана нет. Такого друга никто не заменит...

"Тебе со мной плохо?" — спросил зверь.

"Да ты что, Синг? С чего ты взял? Синг, я... Ты же говорил, что, когда я о тебе не думаю, ты меня не слышишь..."

"Да я и не слышал твоих мыслей, просто чувствую... Ты опять тоскуешь. Я только хотел сказать тебе, что ты не одна".

"Спасибо, Синг. Хорошо, что ты со мной. А мои мысли... В последнее время они у меня часто путаются. Это всё память... Иногда он овладевает мной настолько, что становится страшно".

"Кто — он?"

"Тот, кто жил в этом городе три тысячи лет назад. Побочный сын царя Таункара Диннувир".

"Что значит побочный?"

"Это значит, что его мать не была законной супругой царя".

"У людей всё как-то очень странно... С детьми".

От дворца правителя сохранились только ворота и часть фасада.

— Вот здесь сидел сингал, — тихо сказала Гинта.

— Что? — обернулся к ней Амит.

— Здесь, возле ворот, была огромная фигура сингала. Из золотистого зиннурита. Она сейчас недалеко от Хаюганны, под большой арконой. Но когда-то она была здесь. Я видела во сне.

— А что ты ещё видела? — спросил Зиндубар. — Что ты знаешь об этом городе?

— Да в общем-то ничего такого... Я видела сражение на этих улицах.

— Сражаться я согласен, — пробормотал Астак. — А вот эта тишина меня скоро с ума сведёт...

— Сражаться пока не с кем, — сказал Даарн. — Здесь, похоже, никого нет.

— Мы всё равно должны быть готовы к бою! — предупредил Зиндубар, повысив голос, чтобы его слышали все.

— Все готовы, отец, — заверил его Астак. — Кесты у всех заряжены, и пушки наготове, но здесь действительно пусто. Всё же видно вокруг.

"А ты как думаешь, Синг?" — спросила Гинта.

"Снаружи спрятаться действительно негде, но... Поблизости кто-то есть".

"Мне тоже так кажется".

"Какое-то движение внизу..."

"Может, это песчаные гинзы?"

"Но мы идём по камням".

"Они живут на большой глубине, до полутора каптов. И обожают места под камнями..."

Как ни странно, задние ворота тоже оказались целы. Они были распахнуты настежь. Следы вели дальше на запад. А впереди, на фоне ночного неба белели ещё какие-то руины.

— Смотрите, опять город!

— Да сколько их тут?

— Это последний, — сказала Гинта. — Самый дальний западный город. Уллатама.

— Совсем рядом с Сингатамой! — удивился Астак.

— В пустыне всё кажется ближе, чем оно есть на самом деле. Но Сингатама и Уллатама действительно построены слишком близко друг к другу. Говорят, их разделяло только поле для ристалищ.

— Значит, по нему мы сейчас и идём?

— Наверное...

— Послушайте! — вмешался мангарт Сабин. — Уллатама должна быть недалеко от царства Маррона. Предание гласит: владения каменного бога — за Белым городом.

— А ведь следы ведут прямёхонько туда...

— Ну и дела, — переговаривались воины.

— Может, это всё козни демонов?

— Каменный бог хочет заманить нас в свои владения!

Над руинами Белого города взошла Кама.

— Дурной знак, — сказал кто-то из воинов.

Все забормотали отвращающие заклятия.

— Это не знак, и уж тем более не дурной, — перекрыл общий гул спокойный, уверенный голос нумада Тигина. — Это обычный восход Камы в положенное время и в положенном месте. Вот если бы она появилась где-нибудь на востоке или на севере...

Тигин не договорил. Даже самые отважные из воинов и самые опытные из нумадов в ужасе отпрянули назад. Над развалинами Уллатамы выросла фигура великана. Она выплыла из ночного мрака, мерцая холодным светом, и Гинта вспомнила поверье о том, что Кама иногда является в сопровождении призраков.

— Смотрите, смотрите! Это он!

— Каменный бог!

— Он идёт нам навстречу...

— Это Кама вызвала его! Она ведёт его сюда!

Гигантская фигура смутно белела на фоне звёздного неба, и хотя разглядеть её было трудно даже при помощи анхакара, Гинта сразу узнала это изваяние. Она уже видела его. Во сне... Или в прошлой жизни. Знаменитая статуя из зиннурита. Каменный бог, стерегущий границу своих владений. Гинта знала, что это не бог, а всего лишь изваяние, но, глядя на него, девочка вдруг ощутила леденящий ужас, понять причину которого она не могла.

— Не бойтесь! Это же статуя! Неужели вы ничего не слышали о древнем изваянии Маррона? Оно стоит здесь уже более трёх тысяч лет.

Голос Гинты звучал громко и уверенно. Один только Синг почувствовал её страх.

— С той стороны взошла Кама и осветила фигуру, и всего-то. Он далеко отсюда, дальше города.

— Не так уж и далеко, — усмехнулся аттан Тарух. — Однако возвращаться не имеет смысла.

— Идти вперёд тоже, — заметил Зиндубар. — Нам надо немного передохнуть.

— Так-то оно так, да вот боюсь, что нам сейчас будет не до отдыха...

Гинта поняла это ещё до того, как Тигин закончил фразу. По белым развалинам заскользили длинные чёрные тени. Потом показались какие-то фигуры. Гинта сделала зрительный анхакар.

— Видно плохо, но, по-моему, это не статуи, — сказала она. — Судя по тому, как они двигаются, это живые люди...

— Да, — подтвердил Сабин. — И очень большие. Сравните их со стенами. Всемогущие боги! Эти великаны не меньше пяти с половиной каптов в высоту! Смотрите, их много! И они вооружены...

— Приготовиться к бою! — скомандовал Зиндубар.

Он хотел ещё что-то добавить, но его перебили.

— Эй, оглянитесь назад! Посмотрите! — кричали воины.

— С другой стороны тоже...

— И где они только прятались?! Там же негде!

Отряд стоял посреди огромного песчаного поля, а с двух сторон его окружали враги. С одной — великаны, с другой — люди, которые, натянув луки, облепили стены Сингатамы. Где они всё-таки прятались? Наверное, в городе есть подземный ход... Ну конечно! Ведь Синг же чувствовал "какое-то движение внизу". И ей казалось...

— Какие мы идиоты! — простонал Астак. — Дали себя окружить. Мы в ловушке!

Люди из Сингатамы начали обстрел, но нумады сделали щит, и ни одна стрела не достигла цели. Войско быстро разделилось на два отряда.

"Придётся отражать сразу две атаки, — с ужасом подумала Гинта. — А вдруг их слишком много..."

Она спрыгнула со спины Синга и проделала несколько дыхательных упражнений, которые помогали быстрее концентрирорвать анх.

Великаны не спешили нападать. Они чего-то ждали. Наверное, приказа.

— Не пугайтесь их размеров! — толкаясь среди воинов, кричал Симмар. — Они сильны, но неповоротливы. И ужасно тупы. Звери страшнее. Надо поставить с этой стороны побольше пушек. Они не начинают, потому что звери ещё не готовы. Я уверен, сейчас они выпустят зверей! Их сейчас поят таким зельем... Оно утраивает и силу, и ярость.

— Ладно ещё, обе луны в небе, — вздохнул нумад Сартум. — И звёзды. Но много огненных лучей не получится, тем более, что Санта скоро уйдёт. Вот если бы солнце было...

— Они правильно рассчитали, — с горечью сказал Астак. — В отличие от нас. Но кто бы мог подумать, что там...

— Хватит причитать! — оборвал сына Зиндубар. — Мы знали, на что шли. Я не вижу повода для паники. Людей у нас достаточно, и столько опытных нумадов...

"Что ты делаешь, Синг?" — удивлённо спросила Гинта.

Зверь кружился на одном месте, яростно разгребая лапами песок. Он кружился всё быстрее и быстрее, а когда отскочил в сторону, все увидели светящийся под луной столб песчаного вихря.

— Как тебе это удалось? — воскликнула Гинта.

Нумады-инвиры умели вызывать ураганы, но для этого был нужен хотя бы слабый ветерок. Над пустыней же целый день царило полное безветрие.

"Ты забыла, что я саннэф? Мне не надо ветра, чтобы вызвать бурю. Даже очень сильную бурю. Я должен вызывать песчаные бури. Я никогда этого не делал, но я знаю, что умею... Я всегда хотел сделать песчаную бурю, которая изменит всё! Я только сейчас понял, как я этого хотел..."

— Звери! — закричал кто-то.

Колдуны начали наступление. Первыми они выпустили харгалов. Зрелище было ужасное и в то же время завораживающее. Серебристо-голубые гиганты мчались в лунном свете, едва касаясь лапами песка. Они словно парили над пустыней.

"Помогайте мне! — раздражённо сказал Синг. — Я уже вызвал ветер и разбудил песок. Помогайте, гоните бурю вперёд! Их надо убить, пока они далеко".

Волны песка накрыли зверей и закружили их в воздухе. Следом за харгалами, наклонив рога, неслись айги размером с двухэтажные дома. Страшно было смотреть, как песчаные вихри поднимают, крутят и швыряют таких громадин.

Синг не мог работать на два фронта — тогда бы от бури пострадал и отряд. Зато он освободил от боя с великанами всех воинов и большинство нумадов. Теперь войско почти полным составом готовилось отразить атаку людей из Сингатамы. Среди марвидов действительно было много уродов. Когда это омерзительное полчище подошло поближе, Гинту едва не затошнило. Большие, словно вздувшиеся головы, безобразные лица, искривлённые конечности... Её особенно поразило обилие уродов со множеством рук и ног. Иные походили на каких-то жутких человекообразных насекомых. Дрались марвиды неумело, но ожесточённо. Хорошо, что Синг взял на себя гигантов. Уже были уничтожены стая огромных мангуров и десятка два четырёхруких великанов.

— Это ещё не всё! — кричал Симмар. — Мангуров у них гораздо больше, и люди ещё есть! И свиды, и вунхи...

"Теперь можете оставить меня одного, — сказал зверь Гинте. — Передай своим друзьям — пусть дерутся с теми, мелкими. Их, кажется, много. Мне больше не нужна помощь. Сейчас главное — держать бурю подальше отсюда. Она усиливается и будет усиливаться ещё. И я полон сил. Я владею этой бурей!"

"Синг, вроде бы, колдуны больше не выпускают своих чудовищ..."

"Да. Они укрылись в городе и ждут. Но я разрушу город. Их надо уничтожить. Всех".

Поле для ристалищ теперь напоминало большую яму. Песок, поднятый Сингом, кружась и сплетаясь в вихри, волна за волной надвигался на Белый город. Над пустыней стояли многоголосый вой и грохот. Вскоре огромная, искрящаяся в лунном свете стена закрыла полнеба. Гинте казалось, что это песчаное пламя сейчас поглотит весь мир. Время от времени среди голубоватых сполохов возникала призрачно-белая фигура. Каменный бог. Отсюда невозможно было увидеть его лицо, но оно то и дело вставало перед мысленным взором Гинты — красивое, спокойное, насмешливое. Наверное, его забавляло то, что тут творилось. "Я ничего не буду делать, — сказал он тогда Нэффсу. — Они сами погубят себя, эти жалкие твари, которых вы создали для собственного удовольствия".

Марвиды отступали.

— Они не должны уйти! — кричал Астак. — Не дадим им спрятаться в городе! Их нельзя оставлять в живых! Это тоже слуги колдунов!

Гинта в оцепенении смотрела, как воины и нумады окружают остатки вражеского войска. Песок потемнел от крови, пахло горелым мясом. Её знобило. Война — это очень страшно. И страшнее всего — убивать. Даже таких, как эти марвиды.

"Успокойся, — сказал Синг. — Они прекрасно управятся и без тебя. Такие игры не для детёныша, тем более, человеческого. Не обижайся. Ты очень сильна. Ты сильнее всех. Но ты ещё детёныш. Скоро поднимется солнце, и мы отсюда уйдём. Мы будем снова бродить по лесам и слушать птиц. Ты будешь растить деревья... И цветы. Такие, как ты, не должны убивать".

Гинта почувствовала, как что-то тёплое и мягкое обволакивает её, укрывая от всего этого ужаса, царящего вокруг. Грохот вдали утихал. По песку скользили розовые и лиловые блики. Они взметались вверх язычками пламени и превращались в цветы. Огромные цветы, которые растут до самого неба. А потом они все слились в один цветок, сияющий ослепительным светом...

Гинта не видела, как добивали последних врагов. Над пустыней стояло солнце, а воины хоронили трупы, тщательно засыпая песком кровавые пятна.

— Смотрите, от того, дальнего, города почти ничего не осталось, — сказал Зиндубар. — Надеюсь, от тех, кто там скрывался, тоже.

— Не беспокойся, отец, — засмеялся Астак. — Если эта буря повалила каменные башни, простоявшие несколько тысяч лет, то что говорить о живых тварях...

— Там может быть подземный ход, как и в Сингатаме. Марвиды явно прятались под землёй.

— Да там всё равно всё завалило, — отмахнулся Астак, которому явно больше не хотелось думать о плохом. — Какое счастье, что у нас никто не погиб! Марвиды не умеют сражаться, но если бы нам пришлось драться одновременно с ними и с этими чудищами... Золотой зверь спас нас.

— Как он сумел вызвать бурю? — удявлялись воины.

— Да ещё такую...

— Может, это не зверь, а бог в обличье сингала?

— А может, это и есть тот самый сингал, любимец лесной и лунной богинь?

Огромный зверь лежал, сверкая на солнце, словно золотая статуя. Он свернулся кольцом, а в этом мягком кольце, как в колыбели, спала Гинта.

Нумады лечили раненых, воины приводили себя в порядок. Некоторые, расстелив на песке плащи, доставали съестные припасы. Сингал и Гинта лежали в естественно образовавшемся круге, и, проходя мимо них, все понижали голос, чтобы не разбудить девочку.

Она проспала до полудня. А перед закатом отряд двинулся в обратный путь. Только двое из раненых не могли идти сами. Их уложили на лёгкие повозки, соорудив над ними что-то вроде тентов. Осмотрев обоих, Гинта успокоилась. Эти люди быстро поправятся. Погибших нет.

"Всё так, как ты хотел, Сагаран, — думала девочка. — Колдуны разбиты, а мы все живы. Все, кроме тебя. Когда ты вернёшься, Сагаран? Кем ты будешь? И узнаем ли мы друг друга..."

— Послушай, а вдруг эти уроды опять где-нибудь прячутся? — спросил Зимир, когда отряд шёл через Сингатаму. На лбу юноши розовел заживающий шрам, левая рука была подвязана.

— Я не чувствую никакой опасности, — пожала плечами Гинта. — А ты, Синг? Здесь есть кто-нибудь живой? Кроме нас, разумеется...

"Кто-то есть, — ответил зверь. — Но нам больше нечего бояться".

Зиннуритовые санты ярко сияли в лучах заходящего солнца, но все дружно признали, что при лунном свете эти цветы выглядели гораздо красивее.

— Так ведь санты — лунные цветы, — многозначительно изрёк Амит.

Покидая город, Гинта задержалась возле ворот, чтобы получше рассмотреть надпись. Итак, она разгадала ещё одну маленькую загадку — какой знак передаёт звук [м]. Сингатама — Город Золотого Зверя. Тот огромный зиннуритовый сингал охранял дворец правителя. На воротах Радужного замка тоже изображён сингал. Опять золотой зверь. Символ рода и страж замка. Видимо, поначалу Ингатам действительно назывался Сингатамом, а потом его переименовали — возможно, потому, что ваятели и зодчие постепенно привели его облик в соответствие с краем радужных гор и пышных, многоцветных лесов под названием Ингамарна.

"А мне нравится город, — сказал вдруг Синг. — В нём любили зверей вроде меня".

"Да, — подтвердила Гинта. — Любили и почитали".

"А тот белый город мне нисколько не жалко, — заявил зверь. — Там было зло, и мы его уничтожили..."

"Ты его уничтожил", — поправила Гинта, и её, словно стрелой, пронзила неожиданная мысль.

Зверь богини разрушит белый город, сотрёт его с лица земли, а между Уллатамой и Сингатамой проступят кровавые следы. Но золотой зверь явится не раньше, чем в пустыне вырастут любимые цветы богини... Всё так и случилось! Любимые цветы богини — настоящие они или нет — украшают развалины древней Сингатамы. Пустыня между двумя городами потемнела от крови. И золотой зверь разрушил Белый город, обитель злых колдунов. Все долги заплачены. Проклятие лесной богини больше не тяготеет над родом Уллавина. Во время привала Гинта собрала вокруг себя отряд и поведала изумлённым спутникам и о древнем пророчестве, и о своей беседе с Саннидом. О проклятии богини знали все, а вот о том, как от него избавиться, почти никто.

— Честно говоря, я никак не мог истолковать это пророчество, — признался нумад Суар. — Зверь разрушит город... Я искал скрытый в этих словах символ, а всё оказалось проще. Действительно явился зверь и разрушил город. А приручила этого зверя ты.

— Зверь, вызывающий бурю, — медленно произнёс Астак. — Теперь кажется, что он и впрямь явился с небес, от богини Санты, чтобы навестить свою вторую хозяйку — Гинтру.

— Да пожалуй, так оно и есть, — сказала Гинта. — Этот сингал — саннэф в звериной шкуре. И он действительно должен быть там, на луне, но он захотел пожить в земных лесах.

Девочка коротко рассказала о своей битве с одержимым зверем, о гибели Тинга и о том, как она попросила Сифара дать её другу новое земное тело.

— Выходит, тот мангал должен был стать саннэфом? — спросил Зимир.

— Он и стал им. Но решил задержаться здесь. И тело сингала вполне его устраивает. Саннэфы умеют вызывать песчаные бури, способные разрушать города и за короткий срок изменять облик гор.

— Это действительно божественный зверь! — воскликнул Даарн. — А ты богиня, Гинта! Я не ошибся, когда принял тебя за лесную богиню!

"Умный юноша, — заметил Синг. — Да и вообще он мне нравится".

"Ещё бы", — съехидничала Гинта.

— Ты преувеличиваешь, Даарн, — сказала она вслух. — Если бы не Сифар...

— Если бы ты не победила одержимого и если бы ты в своё время не приручила мангала, ничего бы не было, — перебил Зимир. — Ещё никогда и никому не удавалось приручить мангала. Все только знали, что это необычный зверь, и боялись... Теперь я понимаю, почему он такой необычный. Ведь это уже собственно и не зверь...

— А я всегда верил, что ты летала на хеле, — сказал вдруг один молодой воин. — Многие говорили — всё это вздор, бред больного... Ты же тогда сильно болела, зимой. А я поверил.

— И я тоже!

— И я... — раздалось сразу несколько голосов.

— Так ведь сразу было ясно, что ты не из простых смертных, — загадочно улыбнулся Зимир. — С самого твоего рождения. И даже раньше... А хель — тоже саннэф?

— Да, — ответила Гинта, слегка озадаченная его словами. — Они тоже постепенно становятся саннэфами и уходят на Санту.

Обратный путь показался Гинте ужасно долгим. Усталый отряд двигался медленно, из-за раненых приходилось часто делать остановки. Впрочем, спешить было незачем. В Улламарне уже всё знали и готовили героям достойную встречу.

— Вот если бы я тоже умел общаться мысленно, — вздыхал Даарн. — Я бы тогда попросил Мину приехать из Ингамарны и встретить меня. Разве я этого не заслужил?

— Конечно, заслужил, — заверила приятеля Гинта. — А ты попробуй, попроси её. Может, услышит... Кстати, где опять Симмар?

— Плетётся где-то сзади. Он какой-то странный... Особенно последние два дня. Как будто спит на ходу. Лучше бы спал, когда все отдыхают! А то разведёт костёр — можно подумать тут холодно, сидит, смотрит на него и бормочет. Мне казалось, он с Амитом подружился. Сначала всё приставал к нему, о Сагаране расспрашивал, а теперь и Амита сторонится. Он вообще забавный парень. Драться не умеет, а в бою так и лез вперёд. Странно, его даже не ранили... Как будто его кто-то охранял.

— Вполне возможно, — заметила Гинта.

— А вдруг у него началась пустынная болезнь?

— Нет, она бывает от жажды, а мы пьём если и не вдоволь, то уж во всяком случае достаточно, чтобы не заболеть.

В Сингатаме отряд нашёл колодец. Воины наполнили все фляги и кожаные бурдюки. И хотя ноши прибавилось, никто об этом не жалел. Что может быть ценнее, чем вода в пустыне?

Во второй половине дня от гор падали длинные тени, и идти было легче. Теперь даже самые недоверчивые убедились: в том, что рассказывают о горах на западе, не так уж много вымысла. Большинство скал здесь имело необычные, причудливые формы, а иные напоминали фигуры людей и животных. И чуть ли не через каждый скантий повторялась одна и та же фигура — человек верхом на огромной рыбе, изогнувшейся в прыжке. Грубое подобие статуи, которая украшала купальню Гинты. Что бы это значило?

— Среди слуг каменного бога немало ваятелей, — сказал Зимир. — Все эти фигуры — работы маргов, каменных демонов.

— Но ведь это началось полтора больших цикла назад, — возразила Гинта. — Почему они раньше ничего такого не делали?

Юноша пожал плечами.

— Послушай, Зимир, ты говорил, про меня всё было ясно ещё до моего рождения. Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, ты залечила мне живот? Я распорол его, когда налетел на сук, а взрослых поблизости не было. Ты затянула мою рану, а ведь тебе тогда едва исполнилось шесть лет. В этом возрасте даже будущие великие нумады с трудом залечивают пустяковые царапины. Ты спасла мне жизнь. Я потом два дня лежал в постели, а мать сидела со мной. И она кое-что мне рассказала. Только попросила никому ничего не говорить — до поры до времени. Теперь, я думаю, можно. Моя мать очень любила твоего отца. Они рано потеряли родителей, и младший брат долгое время был смыслом её существования. Она не хотела, чтобы Ранх женился на Синтиоле...

— Я уже что-то такое слышала. И не поверила. Тётя Зилла так добра ко мне. Странно... Что она имела против моей матери?

— Да в общем-то ничего. Она просто боялась пророчества. Дело в том, что незадолго до свадьбы Ранха и Синтиолы она встретила Айдангу.

— Инкарну?

— Да. Айданга редко говорит с людьми и вообще прячется от них, а тут вдруг сама заговорила с моей матерью. Она сказала: "Если твой брат женится на девушке из рода Диннувира, он рано умрёт. Смирись с этим". Мать испугалась и спросила, нельзя ли как-нибудь помешать этому браку. Айданга ответила: "Тут только одно может помешать — смерть Синтиолы. Но её жизнь и так не будет долгой. Ей слишком многое предстоит отдать. Ранх и Синтиола способны дать этому миру очень много, поэтому их брак угоден богам. Всё совпадает — род Диннувира, место, время... И любовь. Их любовь так сильна... Она способна явить миру чудо. Боги выбрали их". Мать спросила: "Но для чего? Выходит, не для счастья?" А инкарна сказала: "То, что есть между ними, уже счастье. И когда-нибудь они обретут его вновь. А в этой жизни для них всё предопределено. Самих Ранха и Синтиолу это пророчество не остановит, ты же знаешь... Скоро упадёт звезда. Яркая голубая звезда. Тот, кто стал богом, должен вернуться на землю". Так она сказала и ушла. А моя мать каждую ночь смотрела в небо. Звезда действительно упала. Это случилось после свадьбы Ранха и Синтиолы, в их первую брачную ночь.

— Дед говорил, что я была зачата в первую брачную ночь, — прошептала Гинта. — Но про звезду он ничего не говорил.

— Звёзды падают не так уж и редко, а о пророчестве он не знал. Моя мать молчала. Она долго не могла поверить... А когда ты залечила мою рану, она рассказала мне эту историю, но попросила хранить её в тайне. Чтобы не осложнять твою жизнь. Она сказала: "Гинта ещё дитя. Ей нужны любовь и забота. А если ей действительно дарована великая сила, люди когда-нибудь сами поймут, кто она такая".

— Я человек, Зимир. И меня легко убить.

— Конечно, ты человек, — улыбнулся брат. — Кем он ещё мог стать, вернувшись на землю? А ты что-нибудь помнишь из той жизни?

Зимир показал на небо.

— Нет. Не знаю... Иногда бывают чудесные сны. Музыка и свет — нежный, прозрачный. Не такой, как на земле. Живой и ощутимый, как плоть... Я не знаю, что это. Может, такие сны снятся не только мне... Нет, я ничего не помню. Наверное, Нумарг сделал так, чтобы человек добровольно лишивший себя более высокого удела, не терзал душу воспоминаниями о небесном царстве. Но если Диннувир пожелал вернуться, значит он любил этот мир. И я люблю его. И никуда отсюда не хочу. Во всяком случае, пока. Твоя мать очень умная женщина. Есть вещи, которые действительно лучше держать в тайне от большинства. Она любит меня, несмотря ни на что...

— Ей не за что тебя ненавидеть. И твою мать. Синтиолу выбрала судьба, и Ранха тоже. Но она до сих пор не понимает, почему Айданга доверила ей эту тайну. Ранх был её братом, она обожала его. Ведь другая женщина могла бы и...

Зимир замолчал.

— Ты хочешь сказать, что какая-нибудь другая женщина, желая спасти брата, могла бы убить его невесту? Да, любовь и страх иногда толкают людей на самые ужасные поступки. Люди могут противиться высшей воле и даже могут на время расстроить планы богов. Аттана Зилла мудрая женщина. Она поняла, что она не вправе никого судить, обвинять и приговаривать. Тем более тех, кто уже вытянул свой жребий. Она оставила брата наедине с его судьбой. И он был счастлив. Недолго, но по-настоящему. Его жизнь была коротка и прекрасна. Как песня. Зилла держала в руке нить его судьбы, но она не посмела распорядиться ею. Айданга не случайно поставила её перед выбором.

— Ты хочешь сказать, она испытывала её?

— Может быть. А может, сама сомневалась в том, что всё это справедливо... Айданга сообщила Зилле условия игры. В конце концов, это касалось её любимого брата. Твоя мать сделала правильный выбор.

— Да-а... Выходит, когда играешь с богами, лучше принимать их условия, — вздохнул Зимир.

— Не знаю, может, и не всегда... Главное — не делать ничего недостойного. Я всегда любила тётю Зиллу. Теперь я буду любить её ещё больше.

— Пять великанов! — закричал кто-то.

— Наконец-то! Скоро мы будем дома!

На горизонте маячили знакомые фигуры. Те, что раньше стерегли границу между Улламарной и бесплодными землями, а теперь стояли в пустыне. Гинта никогда не думала, что их вид может так её обрадовать. Она вспомнила, как совсем недавно ездила к ним с Сагараном, и сердце снова сжала тоска.

"Синг, пожалуйста, не пугай никого, — попросила она зверя. — Не раздражайся. Они нам рады и, наверное, будут сильно шуметь..."

"Не беспокойся, — ворчливо отозвался сингал. — Твои соплеменники меня постоянно раздражают, и я уже давно понял, что с ними надо много терпения... А ты, кажется, сейчас опять заплачешь".

Гинта потрогала привязанный к поясу серый узелок.

"Нет, — сказала она. — Я буду улыбаться".

И она улыбалась, и махала рукой, приветствуя пёструю ликующую толпу, которая шла им навстречу из Улламарны.

— Мина-а!!

Даарн, забыв об усталости, под громкий хохот приятелей вприпрыжку помчался вперёд.

— Гинта! Гинта!! — кричали люди.

— Мы приветствуем тебя, нумада Гинта! Тебя и твоего золотого зверя! Добро пожаловать в Улламарну, зверь, вызывающий бурю!

Их с песнями и славословиями провожали до самого Уллатама. Синг, польщённый вниманием, не выказывал ни малейших признаков недовольства. Он даже почтил своим присутствием Белый замок и благосклонно поглядывал на слуг, с робкими поклонами подносящих ему куски только что забитого молодого гуна.

"А сейчас я тебя оставлю, — сказал он Гинте, поев. — Когда людей очень много, они меня утомляют. Я и так слишком долго был среди людей. Найду в лесу хорошее местечко и отосплюсь".

На следующий день в Уллатаме состоялся пир в честь победителей. Гинта предпочла бы по примеру Синга забраться куда-нибудь подальше от всех и отдохнуть, например, отправиться в Радужные пещеры, но последовать примеру Синга наследница Ингамарны не могла. Она с раннего детства знала, что положение правителя иногда просто обязывает быть с людьми, даже если не хочется никого видеть, а хочется лишь забиться в угол и спокойно зализать свои раны.

В Ингамарне опять чествовали героев. Был устроен пир, на который Гинта пригласила Акамина. Старый минаттан целый вечер беседовал с дедом Ахханом, и беседа явно доставляла удовольствие обоим. Правителя Улламарны особенно радовало то, что над его домом больше не тяготеет проклятие.

— Мой род не прервётся, — говорил он. — Теперь я верю, что дождусь своего внука. И я верю, что Улламарна будет процветать. Золотой зверь посетил мой замок! А значит, лесная и лунная богини снова милостивы к нам.

— Минаттан, не забудь о том, что сделал для нас для всех Сагаран, — сказала Гинта.

— Этого никто не забудет! — заверил её Акамин. — Его имя и рассказ о его подвиге будут передаваться из уст в уста до тех пор, пока существует наш мир. А возможно, память об этом огненном тиумиде переживёт и Эрсу.

Глава 14. Новый храм.

Участники похода не успели залечить свои раны, а повсюду уже распевали песни об их подвигах. Во всех минах Сантары пели о юной нумаде Гинте и о золотом звере, вызывающем бурю. Кое-где поговаривали, что Гинта — одна из лесных богинь, и потому божественный зверь ей послушен. Что этот огромный сингал и впрямь явился с неба, где он гостил у Санты. А в Лаутаме даже сложили песню о том, что Гинта — сама хозяйка лесов, которая пожелала явиться к людям в человеческом облике и спасла Улламарну от бесплодия. Прославляя героев Западного похода, сочинители не забыли ни одного имени, но, конечно же, гораздо чаще других имён, кроме, разве что имени Гинты, в песнях звучало имя Сагарана, огненного тиумида, который выследил колдунов и один уничтожил множество врагов, который взял на себя самую опасную задачу и погиб, прокладывая путь другим. Колдуны готовили войну, и когда-нибудь она бы разразилась над Сантарой, но теперь они разбиты, и их логово стёрто с лица земли. Больше никто не будет воровать нигму у лесов Улламарны, сеять бесплодие и посылать каменных чудовищ.

Прах Сагарана похоронили рядом с Диннарой. А мастер Гессамин по просьбе Гинты украсил обе могилы изваяниями. Фигуры он сделал из лигина — самой лучшей светлой глины, раскрасил их так, что Сагаран и Диннара казались живыми, а для прочности покрыл статуи особым раствором. Могилу Диннары оплетали искусно выточенные диуриновые иргины. Гессамин долго искал камень нужного оттенка. Ярко-красный диурин — большая редкость. Один цветок Диннара держала в руках. Изобразив эти злосчастные цветы, мастер не хотел ни унизить, ни обвинить аттану. Иргины, оплетающие её могилу, были как бы символом рока, в сетях которого запуталась Диннара. Сагаран же стоял среди язычков диуринового пламени, и в его ладонях пылал огненный цветок. Огонь, который со всех сторон окружал фигуру Сагарана, был тоже символом рока. Мастеру прекрасно удалось создать ореол трагической судьбы, витавшей над этими двоими, и глядя на их могилы, даже самый беззаботный юнец задумывался, словно ощутив прикосновение какого-то неведомого, но грозного божества.

Святилище в саганвировой роще отремонтировали. Его наружные стены теперь украшали рельефы — сцены из жизни Сагарана. Особенно удался фасад. Слева от двери Сагаран был изображён ребёнком. Он играл с маленьким сагном прямо на алтаре, среди язычков ярко пылающего огня, а его мать в благоговейном страхе протягивала к нему руки. Справа он, объятый пламенем, подобно огненному богу, парил над испугаными врагами.

Диуриновая гора с лабиринтом и световым колодцем в самой верхней пещере теперь носила его имя. Гинта слышала, что в Сантаре уже появились святилища, в которых Сагарана чтили, как божество.

"Лучше бы вы любили его, когда он был жив", — с грустью думала девочка.

Диурин на двух могилах светился днём и ночью, если не весь, то, по крайней мере, цветок в руках Диннары и огонь в ладонях Сагарана. Жители Улламарны уверяли, что никто не зажигает этот диурин. Никто из смертных. И им верили.

Гинта почти не бывала в Улламарне, а если и появлялась там, то объезжала рощу саганвира подальше. Она не могла видеть ни её, ни тем более святилище. Амит не обижался, он всё понимал. Мысленно они иногда общались. Жизнь в Улламарне понемногу налаживалась, заброшенные деревни заселялись вновь. К празднику Середины Лета готовились снять хороший урожай. Правда, велес рос неважно, а лундовые рощи продолжали чахнуть, но по сравнению с тем, что творилось раньше, это казалось пустяком. Гинта знала: дело тут не в нигме, а в чём-то другом. В чём именно — ей ещё предстояло разобраться. Но только не сейчас. Она устала. Она давно уже залечила раны на плече и на бедре — не осталось ни шрама, но знать бы ещё, как залечить шрамы на душе. Участие окружающих только раздражало Гинту. Она по возможности избегала людей и почти не показывалась в замке, предпочитая жить в своём "Эйринтаме" и целыми днями бродить по лесам — одна или с Сингом. Она наконец отыскала в Хаюганне то загадочное водяное святилище и время от времени ездила в Мандавару — посетить солнечный храм. Гинта вдруг поняла, что единственный человек, которого ей сейчас хочется видеть, — этот бледный, узколицый юноша с серебристо-голубыми волосами и огромными глазами, отражающими в себе весь мир. Этот юноша... Кто он? Человек или бог? А что такое бог? Где та ступень, поднявшись на которую, человек становится богом? Наверное, там, где диуриновым пламенем возносится в небо гора с круглой пещерой, куда сквозь отверстие в потолке вливается то лунный, то солнечный свет, зажигая на алтаре огонь... Высокий огонь. Сагаран.

Он просил её не ездить в валлонский храм. Боялся, что она навлечёт на себя неприятности. Люди только и ищут, кого бы обвинить в своих бедах, так стоит ли раздражать их интересом к валлонскому богу... Впрочем, Сагаран всегда понимал: уж если ей что-то взбрело в голову, хоть проси, хоть ругай — всё бесполезно.

Сейчас, после того, что Гинта сделала для Улламарны да и, пожалуй, для всей Сантары, вряд ли кто-нибудь посмел бы обвинить её в служении злым силам, но её частые поездки в валлонский храм не остались незамеченными. "Уж не влюбилась ли аттана в этого нелюдя? — говорили в Ингамарне. — Бог он или человек, а красив, ничего не скажешь..." Многие сантарийки приходили в мандаварский храм посмотреть на прекрасного юношу, но они глазели на него со смесью восхищения, любопытства и страха. Было в нём что-то чуждое, пугающее. Может быть, сходство с водяными богами, которых в Сантаре всегда побаивались, а может, странная, действительно нечеловеческая красота. Таким можно восхищаться, но любить... Любят людей, а это кто?

Гинта часто и подолгу сидела на берегу озера Хаммель.

"Не понимаю, что за удовольствие торчать тут под дождём, — ворчал Синг. — Лучше уж просто залезть в воду и искупаться".

Гинта плавала среди огромных хаммелей, ныряла и, держась за прочные длинные стебли, спускалась на самое дно. А потом опять сидела под голубоватыми ветвями илги и смотрела на озеро, пытаясь вызвать то видение... Нет, это было не видение. Кто же тогда нарвал ей цветов? Почему он не появляется снова? И вообще, кто он такой? Быть может, тогда, зимой, она видела тоже его... Зимой она отворила дверь, запертую три тысячи лет назад, и разбудила бога. Она сняла заклятие с этого святилища и наложила его на себя. Зачем она это сделала и почему с тех самых пор она живёт с постоянным ощущением тоски, которая то ненадолго отступает, то захлёстывает её с новой силой... Чудачка Илга, томящаяся в ожидании своего возлюбленного — юного бога с серебристо-голубыми волосами.

В день тринадцатилетия Гинты в Ингатам приехал дядя Таввин. Он привёз ей из Валлондорна необычный кулон. Откинешь серебряную крышку — на белом камне нарисован круг, разделённый чёрточками на одинаковые отрезки, а по нему бегает стрелка. Таввин показал, где надо ежедневно подкручивать маленький винтик, чтобы стрелка не останавливалась.

— Это валлонский измеритель времени, — пояснил он. — Видишь, чёрточек здесь ровно столько, сколько часов в сутках. Эту штуковину так и называют — часы. Одно из последних изобретений абеллургов. Очень удобно. Между прочим, слава о тебе дошла до столицы. Там, конечно, не решаются сравнивать тебя с богиней, но всё равно восхищаются твоими подвигами, поют песни... Не разрушь вы тогда логово колдунов, война могла бы прийти и в Валлондорн. А там сейчас никому не хочется воевать. Я даже слышал, что сам бог проникся к тебе благосклонностью и непрочь тебя увидеть...

— Думаю, ему и без этого хватает удовольствий, — резко сказал дед.

Гинта нахмурилась. Она, конечно, ещё не достигла совершеннолетия, но разве её заслуги не дают ей права на независимость?

— Неплохая мысль, дядя, — улыбнулась она Таввину. — Правда, пока меня не тянет в дорогу. Хочется пожить спокойно.

Даарн так и пожирал взглядом подарок из Валлондорна.

— Можно взглянуть?

Гинта протянула ему кулон.

— Большие часы у нас давно уже есть, — сказал он. — Их устанавливают на башнях и стенах. А это куда более тонкая и сложная работа. А можно я отвинчу вот здесь? Не бойся, я не сломаю, я только посмотрю, как...

— Делай, что хочешь, — махнула рукой Гинта.

Ей хотелось побыть одной, но когда гости разошлись, Мина потащилась за аттаной в её покои. И без умолку трещала о том, как она счастлива. Она наконец-то поняла, что такое настоящая любовь.

— В меня тычут пальцем: её друг — валлон! Ну и что? Да, я любовница чужеземца и, если захочу, стану его женой! Я тебя понимаю, тебе нравится ихний бог. Мне тоже валлоны нравятся. Этот бог ужасно красив, я видела, но знаешь... По-моему, иллюзиями жить нельзя. Раньше я тоже всякое выдумывала, когда хотелось любви, а её не было. Вот тогда и выдумываешь для себя что-нибудь необычное... Я только сейчас поняла, что игры кончились. Зачем мечтать о несбыточном? Надо смотреть на вещи трезво. И потом, я совершенно не способна на безответную любовь. Мне надо, чтобы меня любили.

— Вполне естественное желание, — пожала плечами Гинта.

Ей надоела вся эта хвастливая трескотня, и ужасно хотелось спать.

— Я не люблю себя обманывать, — тараторила Мина. — Можно сколько угодно тешить себя иллюзиями, но когда-нибудь всё равно поймёшь — это не то... Если человек достоин настоящей любви, она у него будет.

Смазливое личико Мины так и сияло торжеством. Наконец-то она хоть в чём-то одержала верх над своей знаменитой подругой. Во всяком случае, она была в этом уверена. Гинте почему-то стало её немного жалко.

— Я очень рада за тебя, Мина, — сказала она.

— А ты зря всё одна ходишь. Пора бы тебе с кем-нибудь познакомиться.

— Мне хватает старых друзей.

— Но я же имею в виду совсем другое!

Гинта была благодарна Таоме, когда та довольно бесцеремонно заявила Мине, что аттана устала и вообще пора спать.

— Боюсь, мне сегодня опять не удастся выспаться. Мой валлон иногда просто ненасытен, — жеманно промурлыкала Мина и, поцеловав Гинту, умчалась прочь.

— Ох уж эти мне глупышки, — ворчала Таома, расправляя Гинте постель. — Заведут первого любовника и уже воображают, будто знают всё на свете. А ты и правда — всё одна да одна, и в храм этот ходишь... Госпожа моя, богов мы почитаем, но любить надо человека. Вспомни Илгу.

— Я помню о ней. Она была счастлива со своим богом.

— Да сколько оно длилось-то, это счастье?

— А хоть сколько... Мои отец и мать тоже не успели насладиться друг другом. Из-за меня. А у меня всё не так... Почему?

— Ты же знаешь, что ты не такая, как все.

— Наверное, обычное человеческое счастье для меня невозможно. А Сагаран говорил, что я буду счастлива.

— Значит, будешь. Как-никак он был огненным тиумидом. Если судьба твоя необычна, то и счастье не будет обычным. Хотя, знаешь... Каждый считает свою любовь необыкновенной. И это правильно.

Утром Гинта проснулась от тревожного голоса и не сразу сообразила, что он звучит у неё в голове.

"Гинта, я не могу найти Симмара, — передавал Амит. — Уже четвёртый день. Не пойму, куда он делся. В последнее время он был не в себе".

"Ты пробовал с ним связаться?"

"Конечно, пробовал. Ничего не получается. Я же понятия не имею, где он может быть. Всё это время он помогал мне в святилище и жил в домике Сагарана, а теперь вот исчез... Он, конечно, не ребёнок, но я что-то волнуюсь".

"Ты говоришь, он был не в себе... Как это проявлялось?"

"Ну... Ходил, будто во сне. Подолгу сидел в храме у алтаря. Полтигма назад пришла одна девушка — погадать. Она спрашивала, отвечает ли ей взаимностью её избранник. Бог дал утвердительный ответ, я сообщил его девушке. Она такая радостная побежала прочь, а Симмар посмотрел ей вслед и заплакал. А через три дня друг этой девушки погиб. Видимо, бог открывает Симмару больше, чем мне. Я предложил ему стать в нашем святилище старшим тиумидом. В конце концов, он меня старше, хоть и позже начал служить Саггану. А он сказал: "Моё святилище — не здесь". И смотрел куда-то мимо, как помешанный".

"Не паникуй, Амит. Я, кажется, знаю, где он может быть. Если Синг согласится меня подбросить, я сегодня же найду Симмара".

Дорога через горы показалась Гинте короткой. Наверное, потому, что теперь она была безопасной — ни ловушек, ни гигантских злобных тварей. В лабиринте ещё виднелись поблекшие стрелки, нарисованные Гинтой на стенах.

Верхняя пещера сияла, пронизанная солнечными лучами. Диуриновый кристалл посреди "зала" был подобен ярко пылающему костру. Его свет столбом вздымался ввысь и вырывался наружу сквозь отверстие в потолке, словно желая слиться с небесным огнём. Симмар встретил её у входа. Гинта едва узнала его. Может, это необычный свет, царивший в пещере, так преобразил его некрасивое лицо, придав чертам гармонию и ясность...

— Добро пожаловать, нумада Гинта и зверь, вызывающий бурю. Я ждал вас.

— Ждал? — удивилась Гинта.

— А разве он не сказал тебе прийти в огненный храм? Разве ты ничего не хотела спросить у бога?

— Хотела, но... Симмар...

— Со мной всё в порядке. Я напугал Амита? Мне и самому было не по себе, но сейчас уже легче. Я уже не боюсь говорить с ним. И боль прошла. Сначала я думал, что умру. Мне казалось, меня сжимает какая-то рука, а теперь я у него в руке, и мне не страшно.

Гинта понимающе улыбнулась. Всё это было ей хорошо знакомо.

— Значит, ответ уже есть, Симмар?

— Да. Ты должна назвать его именем своего первого сына.

— Я... Сына?

— Разве ты не хочешь стать матерью?

— Хочу, но...

— Я понимаю, ещё рано. Но когда-нибудь это должно произойти.

— Должно произойти или произойдёт?

— Ты же знаешь: судьба — это загадочное переплетение божественной воли и человеческой. Ты хочешь, чтобы Сагаран вернулся? Он будет твоим первым сыном. На этот раз его нафф вольна сама выбрать себе очередное пристанище. Каждый платит свои долги, и порой не в одной, а в нескольких жизнях. Он расплатился. Всё тяготевшее над ним зло сгорело вместе с его земным телом. Огонь очищает всё.

— Его земное тело, — прошептала Гинта. — Оно было прекрасно.

— Зато оно не успело увянуть. Увы, плотная материя не может быть вечной. Оболочка сгорела. Остался высокий огонь. Передай его своему сыну.

Глава 15. Прогулки в горах.

— Выходит, Симмар обосновался в горах...

На лице деда было написано недоумение.

— Бог позвал его туда. А что тебя удивляет? Там прекрасная долина, он может охотиться. До Улламарны недалеко.

— Да, но... Будут ли люди ходить в это святилище?

— Но я же там побывала и...

— Я имею в виду нормальных людей.

— Дед, я очень рада, что ты не разучился шутить. В последнее время нам было не до шуток... А если серьёзно... Кто не хочет ходить туда, пусть ходит к Амиту. Симмар из отшельников, ему не надо, чтобы вокруг него толпился народ. Зато бог говорит с ним чаще, чем с другими огненными тиумидами. К нему пойдут. Те, кому это действительно понадобится. И вообще... Пора бы нам избавиться от этого страха перед горами. Может, конечно, горные божества и коварнее лесных, и даже водяных, но похитить нао они могут только в том случае, если ты выйдешь в наому. В конце концов, святилища Хонтора и ханнов тоже в горах...

— На горных склонах, — уточнил дед. — Это близко и невысоко. И горных тиумидов у нас почти так же мало, как и водяных.

— То-то и оно. Кого не любим, того и боимся. А зря. Мой отец не был ни нумадом, ни колдуном, но он не побоялся подняться на ингалиновые луга.

— Теперь и ты туда полезешь?

— Может быть. Вокруг слишком много загадок...

— И конечно же, именно ты должна их все разгадать.

— Насчёт всех не знаю, но, думаю, кое-какие мне по зубам. Не бойся за меня, дедушка. Я ведь не одна.

— "Не одна"... Юная отшельница со зверем. Ладно — Симмар. Одиночество — удел предсказателей, а ты нужна людям.

— Я знаю.

В Ингамарне собрали третий урожай сарана. Потом пришёл праздник Сантамун — самое длинное в цикле полнолуние Санты. Местная молодёжь всю ночь веселилась в поле У Большой Арконы. Только Гинта ушла в лес и танцевала одна на залитой ярким лунным светом лужайке среди акав. Синг лежал под деревом. Его глаза сияли в полутьме, как две маленькие луны.

Под утро Гинта забылась сном, прислонившись к тёплому боку зверя. Ей снился валлонский бог. Он смотрел на неё сквозь ветви акавы своим странным невидящим взглядом, от которого в душу проникал обжигающий холод. Огромные прозрачные глаза были словно подёрнуты льдом, на бледных губах застыла растерянная улыбка. Даарн прав, его нельзя не любить. Его любят, им восхищаются... Но почему он такой беззащитный?

"Жаль, что он не видел, как ты танцевала", — сказал Синг, когда она проснулась.

"Кто?"

"Тот, о ком ты часто думаешь. Я не знаю, кто он такой, но, по-моему, ты думаешь о нём почти так же, как я о Наутинге. Ведь ты постоянно хочешь его видеть и делаешь его из воздуха..."

"А кто такая Наутинга?"

"Моя подружка. Она харгалиха. Мы встретились в том лесу, что на горах".

"Так вот ты где пропадал столько времени! А почему ты её так называешь?"

"Потому что она голубая и серебряная. Очень красивая".

"Сингалихи тебя не устраивают?"

"Но тебя же не устраивают сантарийские юноши".

"Я их тоже".

"Значит, они глупые. Или ты сама не хочешь... Ведь ты же не захотела для них танцевать. А ты здорово танцевала. Мне даже захотелось тебя съесть".

"Вот спасибо!"

"Да, это опасно — так танцевать, — помолчав, промолвил зверь. — Ты права, что не пошла туда, где все. Ты должна подружиться с Наутингой. У вас с ней похожие мысли".

"Что-о?"

"Я, конечно, не все твои мысли понимаю, но я чувствую... Она говорит о ком-то, похожем на того, кого ты делаешь из света и воздуха. Наутинга часто думает о человеческом детёныше, которого любила больше, чем своих собственных. Он погиб или пропал, она сама не знает. Она не смогла его защитить и до сих пор страдает. Это случилось, когда снег лежал не только высоко в горах, но и здесь, внизу, и было темно. Её тогда ранили, она чуть не умерла. Наутинга приползла к одному человеку. Он живёт в горах. Этот человек вылечил её. Наутинга до сих пор к нему приходит. Я тоже у него был".

"И он не испугался?"

"Вот ещё! Меня же тут все знают".

Человек, о котором говорил Синг, оказался горным тиумидом. Его звали Тамрат. Жил он в одном из сёл Хаюганны, но большую часть времени проводил в горах. Святилище Хонтора находилось в глубокой пещере, совершенно скрытой от постороннего глаза густыми зарослями хаганы. Этот хвойный кустарник был родственником хага и покрывал склоны гор там, где леса уже по сути кончались. Хагана росла и на голых камнях. Она упорно карабкалась вверх, словно пытаясь покорить вершины, и её синеватые узоры очень красиво смотрелись на светлых турмовых скалах.

Изнутри святилище было отделано голубым диурином, у алтаря стояли изваяния Хонтора и его священного зверя — харгала. Старый тиумид встретил Гинту сдержанно, но чувствовалось, что он ей рад.

— Здесь мало кто бывает. Хоть и невысоко, а всё равно... Не любят люди гор. А я помню твоего отца, аттана Гинта. Однажды он принёс мне целого турна. Он был одним из немногих, кто не боится охотиться в горах. Он был красив, как бог. Когда он пришёл сюда первый раз, я едва не решил, что ко мне явился сам Хонтор. А ты здесь случайно не охотишься?

— Нет, Тамрат. Инвиры и саммины предпочитают не убивать. Просто Синг решил познакомить меня со своими новыми друзьями — с тобой и с Наутингой.

— С кем? А-а, вот ты про кого... Она иногда приходит, — улыбнулся тиумид. — Очень умный зверь. Судя по всему, она привыкла к людям и не перестала доверять им даже после того, как они с ней обошлись. Зимой, в начале Божественной Ночи, она приползла сюда, раненая из кесты.

— Из кесты? Значит, здесь были валлоны!

— Не обязательно. В последнее время кесты есть и у сантарийцев. Этой зимой здесь творилось что-то странное. Однажды ночью я увидел огни на склонах гор. Далеко отсюда, вон там, на востоке. Было темно, и я больше ничего не смог разглядеть. Потом что-то гремело — как будто обрушивались огромные каменные глыбы. Тоже где-то далеко... И, по-моему, высоко. А утром к святилищу проползла раненая самка харгала. Видимо, её привлёк свет. Я зажёг весь диурин, какой тут только есть, и развёл костёр. В период Божественной Ночи здесь, в горах, страшновато.

— А больше ты ничего тогда не заметил? Кроме огней и шума...

— Нет. Я подумал, кого-то ищут. Может, кто заблудился. После ничего подобного не повторялось, и до меня не доходило никаких слухов о пропавших. Ну, думаю, наверное, нашли, раз всё тихо. Меня только зверюга эта удивила. Она явно привыкла к людям, а я что-то не помню, чтобы у нас кто-нибудь приручал харгалов.

Наутингу они на этот раз не встретили, и Синг был ужасно сердит. Через несколько дней встреча всё же состоялась. Гинта ещё никогда не видела харгалов так близко. Шерсть у Наутинги была длиннее и пушистее, чем у Синга. Девочку поразил серебряный узор, проступающий на голубоватой шкуре харгалихи. Это действительно очень красиво смотрелось, особенно при ярком солнечном свете.

В отличие от Синга его подружка была обычным зверем. Она не знала человеческого языка и обладала гораздо менее развитым умом. Она понимала Гинту хуже, чем та её, однако очень быстро к ней привязалась. Гинта умела ладить со всякими животными, и они её не боялись, но эта харгалиха производила впечатление ручной. У неё когда-то был двуногий друг, и она до сих пор по нему тосковала. Наутинга помнила и других людей. К одним она относилась с симпатией, к иным равнодушно, а кое-кого ненавидела. Гинту потрясла реакция харгалихи на наом валлонского бога. Наутинга бросилась к нему и ужасно удивилась, что не может его ни лизнуть, ни понюхать. Она села возле светящейся бесплотной фигуры и тихонько, жалобно завыла.

Наутинга отвела их на ингалиновый луг. Раньше она часто бывала здесь со своим другом и очень любила это место. Гинте оно тоже понравилось. Здесь было свежо и прохладно, хотя солнце палило вовсю. Белые цветы на тонких стеблях раскачивались над короткой, пушистой травой, в ложбинах синели чистые горные озёра. Пейзаж казался Гинте красивым, но вполне обычным, пока не пошёл дождь. Луг сразу преобразился. Как будто на него, разбившись на множество осколков, упала радуга. Ингалины, переливаясь нежными цветами, тихо звенели под струями воды. Это был солнечный дождь, и всё вокруг тонуло в радужном сиянии. Синг и Наутинга резвились, словно детёныши. Их слегка намокшая шерсть блестела так, что они казались живыми статуями — одна из золота, другая из серебра. А Гинта стояла на берегу маленького озера. Она сделала наом валлонского бога и воображала себя прекрасной Илгой, которая встречается со своим возлюбленным. Ведь по легенде под дождём он выходит из озера, она из цветка превращается в девушку, и они вдвоём танцуют на лугу.

— Послушай, — сказала она своему бесплотному другу. — А может, нам потанцевать?

Юный бог улыбался, но оставался неподвижным. Гинта принялась танцевать лунный танец, который недавно так понравился Сингу.

— Ну пойдём, потанцуем, линн, — звала она продолжая игру. — Или ханн? Ханнлинн... Может быть, так? Нет, лучше Эйрлинн.

— Пойдём танцевать, Э-э-й-рлинн! — произнесла она нараспев.

И тут случилось чудо. Наом ожил. Или это уже был не наом? Юный бог протянул к ней руки и сделал шаг навстречу. Он ступал по траве и цветам, ничуть их не сминая.

Как ни странно, Гинта не ощутила ни малейшего страха. Ею овладели безумное веселье и чувство необыкновенной лёгкости. Она мчалась по мокрому лугу, едва касаясь ногами травы, а юный бог гнался за ней. Она знала: стоит ему коснуться её, и она навсегда останется здесь — цветком, травинкой или каким-нибудь горным божеством. Может, она поселится вместе с ним в этом озере? Или поднимется к солнцу, когда закончится дождь... Играть с богами небезопасно, но Гинту увлекла эта чудная, захватывающая игра. Наверное, он мог бы поймать её сразу, но пока он позволял ей ускользать. Гинта не знала, сколько всё это длилось. Она упала... Или кто-то сбил её с ног? Над головой качались радужные цветы. На неё надвинулось что-то большое, золотое и сверкающее. Промелькнула морда Синга. Кажется, он сердился. Потом стало темно...

Когда Гинта очнулась, дождь уже кончился. Цветы сохли под лучами солнца, бледнея на глазах. Наутинга сидела на берегу озера и нюхала воду.

"Она огорчилась, что он туда ушёл, — сказал Синг. — И немного обиделась, что он играл не с ней, а с тобой... А ты чуть не доигралась. Несмотря на всю свою мудрость, ты иногда ведёшь себя очень неразумно. Детёныш есть детёныш".

В голосе зверя звучали сносходительные нотки.

Гинта вернулась в Ингамарну с целой охапкой ингалинов. До замка она довезла меньше половины, остальное раздарила по дороге. Девочка поставила цветы в диуриновый вазон рядом с фонтаном в одном из внутренних двориков Ингатама — так, чтобы на них попадали брызги.

— Вот здорово! — восхищалась Мина. — Гинта, а ты не пробовала вырастить их в вашем зимнем саду?

— Нет, они растут только в горах. Эти странные цветы больше нигде не приживаются.

— А мы-то думали, ты у нас всё можешь, — с насмешливым разочарованием протянула Суана.

Ей было уже пятнадцать, но дед не спешил переводить её в мангарты. Гинте казалось, он вообще не собирается переводить Суану на третью ступень. И не только потому, что она не проявляла достаточного прилежания. Эта девушка не внушала ему доверия, а он и так до сих пор корил себя за то, что вовремя не раскусил Тагая. Суана не любила леса, врачевание её тоже не привлекало. Она хотела поскорее овладеть наомой, но сделать это самостоятельно, в отличие от Гинты, не могла. Исходящие от неё злоба и зависть порой изрядно действовали Гинте на нервы, и она предпочитала не сталкиваться с Суаной, когда они обе оказывались в Ингатаме. К счастью, Суана бывала здесь редко. Она пока что оставалась абинтой, а поскольку жизнь в лесу опротивела ей с самого начала, она почти всё время проводила в замке Саран, у Талафа. Сейчас они оба явились в Ингатам посмотреть на горные цветы. Гинту удивляло то, что Даарн и Мина охотно с ними беседуют. Впрочем, у этих двух парочек вполне могли быть общие интересы, и какое ей до них дело. Гинта давно уже привыкла к тому, что сверстники её не понимают и даже слегка побаиваются. Ей бы и в голову не пришло обвинить Мину и Даарна в предательстве, а услышав один разговор, она стала относиться к ним ещё лучше.

Разговор этот она просто-напросто подслушала. Мина, Даарн, Суана и Талаф беседовали в саду достаточно далеко от её балкона и не подозревали, что их может кто-нибудь слышать. По каким-то неуловимым признакам, может быть, по выражению лица Суаны, Гинта поняла, что говорят о ней, и сделала слуховой анхакар.

— ... так гордится, что вырастила в Улламарне леса! Лучше бы вырастила себе грудь, а то смотреть не на что.

— Ну и язык у тебя, Суана, — произнёс Даарн с явным неодобрением. — И она совсем даже не задирает нос. Она старалась для людей...

— Разумеется. Если очень хочется заслужить всеобщее поклонение, приходится стараться для людей... Нет, я понимаю, она действительно молодец. Я совсем неплохо к ней отношусь. Мне её даже жалко. Слава, поклонение — всё это хорошо, но я бы не променяла на них счастливую женскую судьбу.

— А почему ты так уверена, что у неё не будет счастливой женской судьбы?

— Ну, Даарн... О чём тут спорить? Ты очень уважаешь Гинту, но нравится-то тебе Мина. А наша великая нумада... По-моему, она вообще в известном смысле недоразвитая. Уже четырнадцатый год пошёл, а ей всё ещё нельзя жить взрослой жизнью.

Даарн, похоже, немного смутился. Он до сих пор не привык к сантарийской свободе нравов. Насколько Гинта поняла из его рассказов, у валлонов было гораздо больше тем, которые женщины ни за что не стали бы обсуждать в присутствии мужчин, а мужчины в присутствии женщин.

— Это ещё ничего не значит, — авторитетно заявила Мина. — У моей двоюродной бабушки началось чуть ли не в пятнадцать, и это не помешало ей потом родить восьмерых детей. Кстати, последнего она родила в пятьдесят три года.

— Гинте в общем-то необязательно быть красивой и фигуристой, — пожала плечами Суана. — Наследница Ингамарны и так не останется без мужа.

— Ей действительно необязательно быть красивой, — улыбнулся Даарн. — Её и без того сравнивают с богиней.

— Да уж, конечно, богиня! — фыркнула Суана. — Отгородилась от всех, считает себя выше всех... Бродит с этим жутким зверем, который убил столько человек, а глупцы орут: "Богиня в человеческом облике! Божественный сингал!"

— Послушай, Суана, — с нажимом произнесла Мина. — Ты же прекрасно знаешь — людей убивал не он, а тот, кто в нём сидел. А теперь это лунный дух в звериной шкуре. Он добр к людям и карает только злодеев. Он разрушил город колдунов и снял проклятие с рода Уллавина...

— Это ещё неизвестно! Если сын Диннары жив, нам не миновать беды. Такая же была зазнайка. Бога ей подавай! Диннара-то хоть красавица была, а наша... Нет, я, конечно, понимаю, каждая девушка мечтает о любви, о счастье. Вот она и придумала себе, раз на самом деле ничего нет...

— Суана, за что ты так ненавидишь Гинту? — спросил Даарн. — Она же тебе ничего не сделала.

— Я её ненавижу? Это она меня ненавидит! Она мне завидует. Она же видит, что я всем нравлюсь. В том числе Талафу.

Как бы подтверждая слова Суаны, Талаф обнял её за талию. Его красивое, правильное лицо просто светилось от самодовольства. Он поглядывал на приятелей со снисходительным добродушием, всем своим видом показывая, что не желает опускаться до споров. Казалось, этот разговор только забавлял его.

— Лично я не заметил, чтобы ей нравился Талаф, — пожал плечами Даарн.

— Ну, владеть собой она научилась...

— Тебе бы тоже не помешало.

— Эй, полегче, — небрежно бросил Талаф.

— Скажи это своей подружке.

— Ну вот, не хватало ещё разругаться, — вмешалась Мина. — Мы, кажется, собирались к реке... Даарн, ты обещал, что научишь меня держаться на воде!

— Научу, если не будешь трусить.

Миролюбивая Мина вовремя погасила уже готовую вспыхнуть ссору, но с тех пор Гинта стала замечать, что отношения между двумя парочками немного охладились. Ей никогда не доставляли удовольствия чужие конфликты, и всё же она не могла не радоваться, что Даарн и Мина оказались на её стороне.

Гинта ещё не раз поднималась на ингалиновые луга. Она поднялась бы и выше, но диуриновые склоны были так неприступны, что об этом не стоило и мечтать. Где-то там, высоко и далеко, находился Эйринтам. И ещё один дворец — не гора, а настоящий дворец, который охраняли воины, уснувшие вечным сном. Его не видно из Сантары, но он есть. А дороги к нему нет.

"Наутинга тоже постоянно ищет какую-то дорогу, — сказал однажды Синг. — Она хочет наверх. Она говорит, что раньше всегда ходила вверх и вниз со своим другом, а теперь всё изменилось".

Гинта заметила: одна из диуриновых скал имеет такой вид, будто по ней выстрелили из огромной пушки. Часть скалы обрушилась. Наутинга постоянно бродила среди этих обломков.

"Здесь должна быть дорога, — говорил Синг. — А теперь только камень. Всё завалено камнем, и никакого прохода".

Гинта обследовала изуродованную взрывом скалу. Возможно, когда-то там был тоннель, но сейчас она чувствовала только глухую каменную толщу без какого-либо пустого пространства внутри. Отколовшиеся от скалы глыбы разрослись и сверкали на солнце похожими на цветы кристаллами. Создавалось впечатление, что кто-то пытался сделать огромные каменные ингалины. Всё это было чудно. Если гору взорвали зимой, то выросли они очень быстро. Слишком быстро. Ни один нумад не способен растить камни с такой скоростью. Гинта вспомнила рассказы про диуриновые каменоломни. Там всё меняется на глазах. Божественный камень не любит, когда на него воздействуют слишком грубо. Неудивительно, что далеко не каждый ваятель и каменотёс может с ним работать.

Наутинга сообщила, что был ещё один проход, который вёл из нижней пещеры на вершину очень высокой горы, но теперь там тоже одни камни. Гинта нашла и это место. Всё верно. Тамрат же говорил, что громыхнуло несколько раз. Кто-то уничтожил дорогу наверх, предварительно там побывав. И сделав что-то ужасное. Знать-то, неспроста тут зимой валлоны бродили. Охотились, якобы... Но кто мог подумать, что они осмелятся пойти в горы! Да ещё в темноте. Они лесов-то боятся. Что их заставило?

"Люди вечно куда-нибудь лезут, — небрежно заметил Синг. — И вечно ищут себе неприятностей... Звери гораздо благоразумнее, хотя общаться интереснее с людьми".

Они сидели на небольшом уступе, нависающем над крутым поросшим хаганой склоном. Наутинга лежала чуть поодаль и дремала с полузакрытыми глазами.

"Синг, а с Наутингой тебе интересно? — спросила Гинта. — Ведь её разум гораздо ниже твоего".

"Для обыкновенного зверя она очень даже умна. Да меня не особенно и волнует её ум. Нам с ней одного моего ума вполне хватает на двоих. Я ценю в самках совсем другое".

"Ты рассуждаешь, прямо как Талаф", — насмешливо сказала Гинта.

"Что-о? Больше никогда такого не говори, а то я обижусь".

"Талаф тебе не нравится?"

"Нет. Если, конечно, я его с кем-нибудь не путаю... Это такой — с вечно задранной головой и дурацкой улыбкой? Он ещё ходит с девицей, которой не хватает хвоста..."

"Ты имеешь в виду Суану? Талаф действительно с ней ходит, но при чём тут хвост?"

"Она так выпячивает свою задницу и так ею крутит, что мне всё время кажется, что ей не хватает длинного хвоста. Она бы им так здорово размахивала!"

Гинта от смеха повалилась на спину. Наутинга открыла глаза и внимательно на неё посмотрела.

"Разве Суана тебе не нравится? Она ведь очень красивая".

"Возможно... Я мало понимаю в человеческой красоте, но ты мне нравишься больше".

"А Суана нравится мужчинам".

"Таким дуракам, как Талаф?"

"Не только".

"Значит, дураков много. Чем она может нравиться?"

"У неё такая чудесная грудь. А у меня что?"

"Грудь? Эти два выроста спереди? Насколько я понял, женщины кормят ими детёнышей... Выходит, чем они больше, тем больше молока?"

"Вовсе нет. Бывает и наоборот".

"Тогда я не пойму, почему большие лучше. Только бегать мешают. Вот тебя, я думаю, мало кто догонит".

"Надо кому-то меня догонять", — кисло усмехнулась Гинта.

"А чего же тогда он за тобой погнался? Тот, на лугу... Я же говорил — достаточно увидеть, как ты танцуешь, чтобы вся кровь в голову ударила".

"А ты знаешь, кто это был, Синг?" — спросила Гинта, ощущая спиной лёгкий холодок.

"Не знаю. Я только знаю, что он хотел тебя. Это ты вызвала его. Из воды или из солнца... А может, из них обоих. Ты позвала его, и он пришёл".

Гинта взмахнула рукой, и в воздухе появилась фигура юноши с серебристо-голубыми волосами.

"Правда он хорош, Синг?"

"Правда".

"Он тебе действительно нравится?"

"Когда я тебя обманывал? Он мне действительно нравится. У него волосы, как шерсть у Наутинги".

"У хеля почти такая же расцветка, — вспомнила вдруг Гинта. — Синг, хели ведь тоже становятся саннэфами... Ты что-нибудь о них знаешь?"

"Все хели — уже саннэфы, — ответил сингал. — Они могут жить и здесь, и там, на луне. Они другие. Не такие, как я. Они не умеют вызывать бури, зато могут быстро перелетать с земли на луну и обратно".

"Что?! Но ведь они даже здесь не могут летать. Им надо отталкиваться от земли, чтобы сделать прыжок..."

"Да, здесь они летать не могут, земля притягивает их к себе. Но если хель поднимется на очень высокую гору и сделает мощный прыжок, он может перенестись на Санту".

"Перемещаться на такое расстояние в плотном теле!"

"Хель — стихийный дух. И плоть у него не совсем такая, как у тебя и у меня. Хель — это другой саннэф".

"Жаль, что он больше ко мне не приходит. Может, он бы опять отнёс меня в тот высокий дворец..."

"Я этого сделать не могу", — приуныл Синг.

"Зато ему никогда не вызвать бурю", — поспешно сказала Гинта.

Зверь прищурил золотистые глаза и улыбнулся.

— Обегав все леса, ты решила изучить горы? — спросил как-то вечером дед.

— А что тут плохого?

— Да в общем-то ничего, только... Странные опять поползли слухи. Одни говорят, что видели на горном склоне Хонтора и Гинтру, которые играли со своими любимцами — харгалом и сингалом. Другие утверждают, что это Илга и её возлюбленный — ханн. У тех ведь тоже были харгал и сингал... А кое-кто решил, что ожили статуи божественных близнецов. Не пугай людей, Гинта. Я же просил тебя — осторожнее с наомой. Любуйся этим юношей сколько угодно, но так, чтобы никто не видел.

— Честно говоря, я и не думала, что нас кто-то видит. Хорошо, я буду уходить подальше... Но я не понимаю, чего боятся люди. Кажется, они перестали подозревать меня в дурном. Или опять Кайна что-нибудь выдумала?

— Кайна не успокоится, в этом можешь не сомневаться. К тому же люди боятся пророчества... Разве ты его не знаешь? Кажется, я тебе говорил.

— Может, и говорил, — поморщилась Гинта. — У меня уже голова идёт кругом от всех этих пророчеств.

— По-моему, ты лучше других должна знать, что не стоит пренебрежительно относиться к древним пророчествам. А это гласит: божественные близнецы оживут и вместе со своими зверями спустятся с гор, чтобы предупредить людей Сантары о грядущей великой беде.

— Ну что ж, надо ценить, когда тебя предупреждают о грядущей беде. Можно хоть что-нибудь предпринять. Но люди почему-то упорно препочитают ничего не видеть, не слышать и не знать, пока беда не свалится им на голову, как ком снега с большой ветки. Тогда они начинают стонать: "И кто бы мог подумать!" Ещё и виноватых ищут. Лишь бы было кого обвинить. Кого-нибудь, но только не самих себя...

— Гинта, мудрый должен быть снисходителен к людям...

— Мудрый? Мудрецам не читают нравоучений, а я их слышу постоянно. Мне ещё рано быть мудрой. В моём возрасте ещё хочется играть. Однако каждый мой шаг вызывает множество кривотолков!

— Но ведь это удел всех знаменитых людей. Многие мечтают о славе...

— Потому что не знают, как это утомительно, — усмехнулась Гинта. — Извини, дед. Я, кажется, погорячилась.

— Ты нашла в горах что-нибудь интересное?

— Там много интересного. Не меньше, чем в лесу. Пожалуй, я пойду спать.

— Подожди. Твой дед смиренно просит тебя уделить ему ещё немного времени. Утром ведь опять исчезнешь неизвестно на сколько. Я скоро забуду, как ты выглядишь. Говорят, ты побывала в валлонском водяном святилище в Хаюганне. И даже ничего мне не рассказала.

— Да там ничего стоящего внимания... Кроме, разве что, древней статуэтки линна на водяном звере. Это ведь с неё Гессамин сделал статую в моей купальне.

— Она действительно древняя?

— Да, это видно. Тиумид Вильдур сказал, что его прапрадед захватил её с собой, когда они бежали из Валлондола. Он скрывал её. Это была семейная реликвия. Предки Вильдура служили водяным богам, которые жили в Валлондоле среди обычных людей. Они были добры и благородны. Они проживали обычную человеческую жизнь, после смерти становились линнами, а потом снова рождались людьми. Чёрный абеллург хотел их убить, и он считает, что ему это удалось, а многие в это не верят. Вильдур говорит, что водяные боги просто ушли в горы и живут в священном озере Линлы. Они ушли от людей, потому что люди их оскорбили. И люди не будут счастливы, пока не помирятся с водяными богами.

— Сантарийцы никогда их не оскорбляли, — сказал дед.

— Но и не любили, — пожала плечами Гинта.

Ночью ей снился валлонский бог. Он манил её к себе сквозь сверкающий в солнечных лучах водопад. Гинта не могла разглядеть его лицо, но она знала, что это он. И он её звал. "Не вздумай искать его среди богов!" — прозвучал откуда-то издалека голос Акамина. Водопад так шумел, что Гинта едва не оглохла. Она уже с большим трудом различала стройную фигурку за серебряной стеной воды, которая всё росла и росла, неумолимо отдаляя их друг от друга. А он звал... Гинта бросилась вперёд, начала захлёбываться и проснулась.

Она ведь так и не прошла сквозь водопад. Тогда она чуть не погибла и не на шутку испугалась. И с тех пор старалась не вспоминать ни об этой попытке, ни вообще об этой затее. Даже после того, как узнала имя бога и овладела санфалингиной. Диннувир прошёл сквозь водопад и поднялся на гору прямо под бушующей водяной лавиной... Но он спасал свою жизнь, а ей-то это зачем? И всё же внутренний голос твердил Гинте, что она должна это сделать. Наверное, это последний барьер... Преодолев его, она сможет всё. Или узнает что-то очень важное.

Глава 16. Служительница Камы.

Гинта отправилась в Хаюганну одна, без Синга. Его и так раздражает, что люди вечно куда-нибудь лезут. Ещё спасать кинется, чего доброго... Ветер ему послушен, но с водой он не дружит.

Ночью прошёл ливень. От земли поднимались испарения. Огромный водопад сиял среди радужных камней, и казалось, что сама диуриновая скала, растаяв от солнечных лучей, разноцветным потоком устремилась в долину.

Гинта была спокойна. Она почему-то знала: у неё всё получится. Она долго и сосредоточенно готовилась, делая дыхательные упражнения и повторяя заклинания демонов стихий. Наконец, почувствовав, что тело её словно превратилось в сгусток анх, девочка произнесла имя бога и прыгнула в бурлящую воду.

Она сразу вошла в водопад. Мощная, необузданная стихия набросилась на неё сверху, как будто желая не просто отшвырнуть её назад, а уничтожить, перемолоть, стереть в порошок. Гинта оглохла и ослепла. Невыносимая боль скрутила её тело, холодные, обжигающие струи словно пронзали её насквозь... Но очень скоро вместе с болью в неё стала вливаться какая-то новая сила. Потом боль прошла, и её переполнило ощущение лёгкости и восторга. Гинте казалось, что в темени образовалось отверстие, через которое в неё горячей струёй вливается жидкий огонь, и сама она постепенно превращается в луч, пронзающий воду. И она шла сквозь неё, наслаждаясь объятиями этой могучей, коварной стихии...

Гинта скорей нащупала, чем увидела, ступенчатый склон горы и начала подниматься. Она знала, насколько у неё хватит дыхания. Она должна добраться до пещеры, в которой три тысячи лет назад укрылся Диннувир. Это не очень высоко, не больше пятидесяти каптов. Лезть было нетрудно. Вода обтёсывает камень, но ведь диурин растёт, особенно в соприкосновении с водой, и Гинта ловко карабкалась вверх, цепляясь за кристаллические выступы. Она уже начала уставать и задыхаться, когда наконец увидела перед собой арку пещеры и... стройную юношескую фигуру, которая маячила сквозь серебристую мглу водопада. Это был он.

От удивления Гинта едва не лишилась последних сил. К счастью, испытание подошло к концу. Звенящие струи остались позади, и девочка в изнеможении рухнула на гладкий диуриновый пол. После долгого напряжения на неё навалилась ужасная слабость, и на какое-то время она потеряла сознание.

Очнувшись, Гинта увидела столб нежно искрящегося золотого света, а в нём прекрасного юношу, одетого в белую тунику с серебряным поясом, длинные серебряные сандалии и белый, подбитый голубым плащ. Он улыбался, глядя на неё в упор огромными прозрачными глазами. Серебристо-голубые волосы ярким ореолом окружали его узкое матово-бледное лицо. Свет проникал в пещеру сквозь отверстие в потолке. Гинта поднялась на ноги и снова оцепенела от изумления. Она не сразу поняла, что статуя стоит над маленьким озером. Двойник прекрасного юноши улыбался своему брату из тёмной, загадочно мерцающей бездны. По синим диуриновым стенам пещеры скользили мягкие блики. Гинта как заворожённая смотрела на богов-близнецов. Водяной двойник был бледнее и улыбался как-то печально. Девочка сразу вспомнила улыбку валлонского бога... Оба стояли, держа правую руку на серебряном эфесе кинжала. Вернее, один правую, другой левую...

— Добро пожаловать в храм Эрлина, — произнёс за спиной Гинты негромкий, но звучный голос.

Девочка оглянулась. Она бы никогда не смогла определить возраст стоящей перед ней женщины. Не то седые, не то просто светлые, как у валлонов, волосы, смугло-бледное лицо, которое казалось бы молодым, если бы не пронзительно-мудрый и спокойный взгляд больших лучистых глаз. Высокую, худощавую фигуру свободно облегало длинное белое одеяние с серебряной каймой, на голове поблескивал тонкий серебряный обруч, украшенный улларином. Этот полупрозрачный белый камень ещё называли гаосан — "поглощающий свет". Священный камень богини Камы как бы впитывал свет, не излучая его. Гинта поняла, что перед ней служительница бледной луны. И великая инкарна Айданга.

— Ты служишь ещё и Эрлину? — спросила Гинта.

— А ты думала, что только ты служишь ему? — улыбнулась женщина.

— Я знаю, у Камы свой интерес к солнечному богу...

— Я говорю не о солнечном боге.

— Но разве это не бог солнца?

— И да, и нет. Эрлин — двуединое божество. Он неразлучен со своим отражением-двойником. Ведь он — дитя стихии Лиллы, а отца у него два — Тьма и Свет.

— Этот, — Айданга показала на отражение в озере, — хранитель тайн. Он загадочен, как и вода, стихия-мать, которая прячет свои секреты под обманчиво-светлым серебристым покровом. А второй — дитя Нэффса, впитавший в себя небесный свет. Это бог гармонии и разума, стремящийся проникнуть в тайны своей матери. Он старается тайное сделать явным, одолеть стихию, окончательно оформить те многочисленные смутные образы, что рождаются в её лоне. Мать-стихия подобна фантазии художника. То, что роится в ней, — это сны творца, бурные, страстные, полные самых дивных образов и причудливых форм. Порой они сводят мастера с ума. Но он взывает к рассудку, который упорядочивает, оформляет эти яркие образы, придаёт им законченный вид. Эти двое олицетворяют два начала. Здесь только одна статуя, ибо это двое в одном. А может, даже трое... Дитя одной матери и двух отцов. Вечно юный бог, причастный к тайнам своей матери и стремящийся вынести их на свет. Эрлин, похитивший солнечный глаз.

— Эйрлинн, — прошептала Гинта.

Солнечный луч, струясь сквозь отверстие в потолке, вспыхнул ярче, и девочке показалось, что бог беззвучно рассмеялся.

— Как сюда проникает свет? Ведь пещера не у самой вершины горы...

— Это глубокий световой колодец. Здесь таких много, есть и гораздо глубже. Весной и осенью, в сезоны сильных дождей, водопад бушует так, что сюда вместе с солнцем проникают струи воды. У валлонов есть легенда о юном Эрлине, который то опускается под воду, то выходит на сушу и живёт среди людей. Эрлин, побеждающий зло. О нём сложено множество песен. В песнях и преданиях это имя произносится просто и кратко — Эрлин. А как его следует произносить, чтобы услышал бог, знают далеко не все. Да всем и ни к чему это знать.

— Это святилище древнее?

— Да. Его основал Диннувир. Он нашёл в этой пещере убежище, когда спасался от врагов. А статуя сделана с его друга Вальгама.

— Это тот, кто его проклял?

— Настало время покончить со всеми этими древними проклятиями. Пусть все, кто любил и страдал, вновь обретут друзей и возлюбленных. Я должна тебе многое сказать, девочка, ставшая нумадой в том возрасте, когда другие ещё ходят в абинтах.

— Ты ждала меня?

— Обычно я не жду, а вызываю. Сегодня ночью я позвала тебя.

— Вот как...

Выходит, правда, что служительницы Камы умеют посылать сны.

— Пойдём со мной, — сказала Айданга.

Они долго шли по узкому тоннелю, ведущему вниз. Диуриновые стены и ступеньки излучали слабый свет. В какое-то мгновение Гинте показалось, что эта странная бледная женщина без возраста — подруга Ханнума и ведёт её не иначе как в Нижние Пещеры, холодное царство мёртвых. Страшно ей, однако, не было. Есть вещи страшнее смерти. И важнее, чем твоя личная судьба, обозначенная границами твоей нынешней земной жизни. Главное, чтобы эта жизнь не оказалась последней. Так же, как и жизни твоих близких. И всей ангамы. Гинта чувствовала: ей предстоит узнать что-то очень важное. Быть может, что-то ужасное. Она с детства привыкла слышать: у служителей Камы есть тайны, которые они не доверяют никому, и знания, которые они передают только избранным. И как правило, из числа своих. Теперь выбрали её. Почему?

Наконец они очутились в какой-то странной пещере. На первый взгляд она показалась Гинте огромным залом, стены которого тонут в призрачно-мерцающем тумане. Присмотревшись, она увидела, что вокруг неё зеркала. Стены-зеркала, раздвигающие пространство и создающие впечатление бесконечности. Гинта поняла, что это аллюгин. На самом деле пещера была не так уж и велика. В центре её темнело маленькое озеро, а в глубокой нише стояла статуя трёхликой женщины. Одно лицо смотрело вниз, второе прямо перед собой, а третье вверх. В древних песнях и сказаниях Каму иногда называли Трёхликой. У ног богини лежал огромный вунх, выполненный столь искусно, что Гинта едва не приняла его за живого. Обе фигуры были сделаны из полупрозрачного диурина и пылали в серебристом тумане холодным белым пламенем.

— Владычица трёх миров... Кажется, так называют ту, которой ты служишь?

— Любая власть приходит к концу, — произнесла Айданга, и Гинта уловила в её голосе печаль. — Но лучше пусть умрёт она, чем... Передай своим, что сегодня ты не вернёшься. Слишком долгим будет наш разговор.

— Меня не потеряют, — пожала плечами Гинта. — Я давно уже не отчитываюсь, куда и насколько ухожу.

Айданга напоила её каким-то терпким настоем, от которого у Гинты сперва закружилась голова, а потом она ощутила необыкновенный прилив сил и чувство лёгкости во всём теле.

— Я расскажу тебе, как всё было, — промолвила Айданга, усадив Гинту напротив себя. — А ночью, когда взойдёт Кама — сегодня третий день её полнолуния, мы кое-что тебе покажем. Камаиты передают это знание своим ученикам. У меня нет учеников. И они мне не нужны. Если этому миру повезёт, мне скоро будет некому служить.

— Разве боги умирают?

— Разница между богами и людьми не так уж и велика, дитя, — улыбнулась инкарна. — Слушай.

Ты знаешь имя всемогущего бога, чья власть простирается на многие миры. Имя его — Танхаронн или Танхаренн. Беспредельная тьма. А беспредельная тьма и беспредельный свет — одно. Ибо свет рождает только тьма. Она то рождает, то вновь поглощает его, и это происходит со строгой и неумолимой периодичностью — как смена дня и ночи на нашей Эрсе. Только дни и ночи Энны куда длиннее наших. Представь, что закончилась очередная долгая ночь. Отверзлись уста тьмы и выдохнули первое слово. Это был призыв — Э-э-й-р! Долгий вибрирующий звук, что всколыхнул воды вечности — текучую, пока бесформенную материю, которая, очнувшись от забытья, ответила ему — линн! Название первичной материи — Ли, но это не вода в её теперешнем виде. Это жидкое вещество, в котором присутствуют элементы всех стихий, все виды материи.

Когда он позвал её, она откликнулась. И одновременно вспыхнул свет, ибо первый звук — это первое движение и первый луч света, который породила тьма. Открылось око бога, и взгляд его упал на девственно-прекрасную спящую богиню Линлу. Он увидел её и воззвал к ней — Э-эйр! И она, пробудившись от сна, ответила — линн... Ведь ты же слышала нечто подобное, дитя! Я вижу это по твоим глазам. Тебе дано слышать голоса стихий и понимать их. Ты знаешь, о чём я говорю.

В первичной материи содержалось очень много того, что мы сейчас называем аллюгином. Первое и правильное название этого вещества — лингин, но я буду называть его привычным для тебя словом аллюгин.

Когда луч света и божественной силы упал на первозданные воды, верховный творец, он же Нумарг, начал творить, вызывая из некогда инертной материи образы. Первые дети создателя — линны. Их было много, и они были разные. Потом имя линн закрепилось за теми, кто пожелал навсегда остаться в жидкой стихии. Луч света, пронзая тело Ли, одухотворял образы, которые рождались в её лоне, и, соприкасаясь с этой материей, сам разгорался всё ярче и ярче. Он черпал из неё силу, ибо то, что он в ней пробудил, оказалось едва ли не сильнее его самого. Теперь она творила тоже, и он с трудом приводил в порядок те многочисленные образы, которые возникали перед его взором. Одним он давал больше света, другим меньше. И те, кто получил слишком много света, оторвались от матери Ли и устремились к отцу. Первичная материя разделилась. Из недр её поднялось жаркое, светлое тело. Оно стало существовать самостоятельно, населённое светлыми божествами. Мы зовём их эйрами, а самого могущественного из них Эйрлинн — дабы подчеркнуть его связь с матерью. Вообще-то все эйры порождены ею, но в отличие от главного солнечного божества их именуют сокращённо. А имя главного, того, кто владеет небесным оком, заключает в себе имена отца и матери, а точнее, названия двух стихий — высокого огня и порождающей материи. Эйр-линн. В Сантаре уже давно говорят Эйрин. Наверное, страх перед водяной стихией и давняя вражда с детьми воды способствовали тому, что из имени бога был выброшен звук [л]. Ведь именно он подчёркивает связь с водяной стихией. К тому же, полное имя бога не очень-то удобно для произношения. У валлонов есть имя Эрлин. Так зовут одного их легендарного героя. Звук [л] здесь есть, а [й] исчез — так удобней. Нынешние валлоны и не подозревают, что это древнее имя солнечного бога. Они зовут его Эрин. Мне кажется, имя упростили по инициативе служителей солнечного бога, которые всегда стремились к захвату власти. Центральный мин Валлондола, где особо почитали бога солнца, издавна враждовал с богатым озёрным государством, а там больше чтили богов воды. Возможно, выбросив из божественного имени звук [л], служители солнца тоже хотели предать забвению его связь со стихией Ли. Ведь люди привыкли считать её водяной стихией и не думают о том, что первоначально вода была лишь частью Ли.

Итак, возникло солнце, и его духи стали активно участвовать в создании нового мира. Эйры — боги света и высокого огня, носители божественного разума и первые помощники Нумарга. Они стали творить, отделяя плотные слои материи от более тонких. И послав свои отражения в тонкий слой — Нэфф, они создали множество нафф — душ. Нафф — соединение стихии Нэфф и высокого огня — Эйр.

Уже были души, но не было тел. Ли струилась, порождая всевозможные образы, эйры окончательно оформляли их, и то, что получалось, возникало на поверхности. Аллюгин, подобно огромному зеркалу, отражал и хранил в себе многочисленные картины жизни. Между тем продолжалось разделение первичной материи. Теперь название Ли закрепилось за самой жидкой её частью, которая была уже похожа на нынешнюю воду, только содержала в себе очень много аллюгина. Плотная часть получила название Гинн. Кроме эйров, у Нумарга появились другие помощники — линны и гинты. Это братья и сёстры эйров — как по матери, так и по отцу, просто, получив свою долю света, они не пожелали подняться к отцу, а остались с матерью. Ведь должен же был кто-то делать и плотные тела. Божества земли и воды начали совместными усилиями создавать тела тех существ и растений, которыми собирались заселить воды и землю. Они лепили их из смеси Ли и Гинн. И тела эти были неоднородны по своему составу. Всё созданное линнами содержало больше Ли, а созданное гинтами было более плотным. Но главное: как ни старались линны и гинты, они не могли соединить эти тела с нафф — душами, которые создали эйры, божества высокого огня. Живые существа ещё нуждались в тонких телах. В создании плотных тел участвовали и сагны — духи плотного огня, яркого, видимого огня, который называют стихией Сагн. Имя бога этой стихии — Сагган. Тела, в которых преобладала стихия Ли, боялись плотного огня, а тела, содержащие много Гинн, наоборот тянулись к нему. И вот самая плотная часть Гинн покинула материнское лоно и поднялась ближе к солнцу. Так образовалось новое небесное тело. Оно стало вращаться вокруг солнца, отражая его свет, и получило имя Санта. Первоначально — Сагнта, ибо оно нуждалось в солнечном свете, в том видимом плотном огне, что называется Сагн. Санта, отражая солнечный свет, создала наому — тонкий огонь, который является отражением плотного. Наоми — значит "отражать". И теперь все существа получили тонкие тела — нао. Если точнее, то нао — это соединение тонкого слоя материи Ли, растворённого в воздухе, отражённого луной солнечного света и частицы божественного анх.

Валлоны считают яркую луну матерью земли. Отчасти это правильно, ведь она дала жизнь созданиям, для которых уже были готовы плотные тела и души. Нао, как известно, скрепляет гинн и нафф. И все твари, созданные из Ли и Гинн, ожили. Так что луна — и порождение земли, и вторая мать тех, кто её населяет. А Эйрин — отец. Луна сделала солнечный огонь более доступным для земных существ. Валлоны называют Санту Эрной, тем самым сближая её с солнечным богом. Эрин и Эрна. Как видишь, валлонское имя тоже не лишено смысла. Бледную луну они назвали Арна, потому что в древневаллонском приставка а— имеет значение отрицания. Эрна — яркая луна, Арна (первоначально Аэрна или Аарна) — её противоположность. Здесь, в Сантаре, бледную луну именуют Камой. Сейчас я расскажу о ней и о тех, кто ещё принимал участие в процессе творения.

Среди первых линнов были те, кто, получив свою долю света, оторвались от стихии-матери, однако у них не хватило сил подняться высоко и стать эйрами. Они выпали из луча света и остались во тьме. Тёмное начало в них одержало победу. В этих божествах было больше от Танхаронна, чем от Нэффса, поэтому их назвали танхами — демонами тьмы и детьми Танхаронна. Одни танхи были в общем-то довольны своей судьбой, а другие роптали, им хотелось участвовать в процессе творения не менее активно, чем это делали их светлые братья эйры во главе с Эйрлином. Нумарг позволил им работать над самыми простыми жёсткими формами и поручил им создание каменного царства. Эти танхи получили название камы, что означает "формовщики". Камы творили каменное царство из вещества марр. Что это такое. Марр — скопление элементов древних, давно умерших организмов, оставшихся после гибели разных миров. Ведь миры возникают и гибнут постоянно. Материя не исчезает, а переходит в другое состояние. Марр — частицы мёртвой плоти, скреплённые мощной силой Танхаронна. Мёртвые отдают свою плоть живущим, мёртвое так или иначе вновь становится живым, но от каждого умершего существа остаётся маленькая частица того, что неизменно, того, что принадлежало только одному телу и навсегда сохранило след только этой жизни, только этого существа. Ничтожно малая частица нетленной материи, которая остаётся от каждого из нас. Пока наш мир существует, она хранит в себе частицу нашей жизненной силы, но с гибелью мира она теряет её и попадает во власть Танхаронна. Марр — это сгустки мёртвой, но нетленной плоти, которые носятся в беспредельной тьме после гибели мира. Марр — мёртвое и бессмертное, неживое и вечное. Каждая частица так мала, что её невозможно увидеть простым глазом, она не больше моны, но силы тьмы спрессовывают эти частицы в сгустки. И скопления марр летают в беспредельном пространстве, как порождения хаоса и мрака. Они безличны, но хранят в себе смутную память о гибели, о катастрофах, которые постигли их миры. Они насквозь проникнуты разрушительной силой тёмного бога. Эти скопления марр способны пробивать дыры в пространстве и даже во времени. И вот Нумарг поручил камам создать каменное царство, вернее, сформировать его из уже имеющегося материала. Марр существует во вселенной в соединении с танн — силой тьмы. А поскольку танхи — это как бы одухотворённые силы мрака, имеющие личность и образ, то кому как не им было легче всего работать с подобным материалом.

Танхи-камы с успехом выполнили свою работу. Спрессовывая, сжимая материю марр, они создали каменное царство, самое жёсткое и прочное. И хотя плоть камня мертва, она нетленна и хранит в себе осколки миллионов жизней. В каждой моне камня есть отпечаток вечности. А силы беспредельного мрака, пропитавшие марр, наделили эту субстанцию очень мощным анх. Создавая каменное царство путём уплотнения вещества марр, камы черпали из неё силу. В результате они стали могущественнее, чем были раньше. Недаром эти тёмные демоны получили более сложное имя — камарны. Их называют то так, то просто камы. Творить сами камы не могли, они были всего лишь строители. Они сделали каменное царство по образцам, которые им дал Нумарг, однако вообразили себя творцами. Камы попробовали принять участие в создании растений и животных. И надо сказать, кое-что у них получилось...

— Диурин? — не удержавшись, перебила Гинта.

— Верно. Камы могли создавать только по уже существующему образцу. Точнее, не создавать, а уплотнять материю, иногда при этом добавляя вещество марр. Так что диурин — смесь растения и камня. Камень-растение. Он жёсток, как камень, но имеет нигму. И часто принимает форму того или иного растения.

— Да, обычно диурин похож на цветы.

— Это самое хорошее из всего, что было создано с помощью камарнов. Ещё они вздумали помогать гинтам создавать животных. Они так уплотнили их тела, что едва не превратили их в камни. И получились...

— Мангуры! — воскликнула Гинта. — Каменные звери! Их не убьёшь. Разве что выстрелом в глаз.

— Нынешние мангуры не больше хорта, — продолжала Айданга. — А тогда, в глубокой древности, они были каптов по десять-пятнадцать в высоту. Большую часть совместных творений гинт и камарнов Нумарг уничтожил, и гинты перестали сотрудничать со своими тёмными братьями. Они поняли, что камы стремятся превратить весь мир в каменное царство. Камарны пытались создавать сами, но у них ничего не вышло. Они не умели одухотворять свои создания, соединять плотное тело с тонким и с нафф. Они могли только сжимать, спрессовывать материю и лепить примитивные, жёсткие конструкции. Им казалось совершенством всё, что обращалось в камень.

Хочу ещё сказать о тех танхах, которые не стали формовщиками. Только их и принято называть танхами, хотя камарны вообще-то тоже танхи. Изначально. Потом, работая с субстанцией марр, они превратились в каменных демонов, и за ними закрепились другие имена — камы и камарны. Кстати, чистые танхи тоже имеют над этой субстанцией какую-то власть, но это уже тайны чёрных тиумидов. Танхи тоже приняли посильное участие в процессе творения. Они вместе с гинтами вырастили вирны. Ты же знаешь, это не совсем деревья. Их питают не только соки земли, но и силы тьмы. Вирны живут пять-шесть тысяч лет, и чем старше дерево, тем больше заключённая в нём сила. Вирны — первые растения, которые появились на Эрсе, а из животных первыми были птицы ванги. Это тоже результат совместных трудов гинт и танхов. Вангов недаром называют живыми тенями. И танхи нередко вселяются в них, чтобы на время приобщиться к земной жизни. Такие птицы способны перемещаться на любые расстояния и даже летать сквозь время. Ведь Танхаронн — беспредельная тьма — объемлет всё, а танхи — его любимые дети и подданные. Он пускает их всюду.

А одно растение гинты создали с помощью подземных сагнов — демонов того огня, что пылает во чреве земли. Ты же знаешь легенду о том, как Нэффс овладел Гиной. Как небесный огонь прожёг землю и вместе с каплями крови богини проник в её недра. И вот из этого соединения крови и огня выросли иргины, цветы, воздействовать на которые опасно — можно раздразнить подземных демонов.

Итак, в нашем мире уже были солнце и яркая луна. Уже были созданы почти все земные растения и твари. Каждое живое существо имело плотное тело — гинн, тонкое тело — нао и душу — нафф, которая является соединением элементов стихии Нэфф и высокого огня Эйр. Кроме того, Нумарг наделил людей и зверей частицей своего нум — разума. И конечно же, всё живое получило свою долю анх — божественной силы, владеть которой мы учимся с детства. Имя нашей ангамы — Эрса. Смысл этого имени забыт. Возможно, оно произошло от названий двух огненных стихий — Эйр и Сагн — высокого и плотного огня. Неизвестно. Но жизнь на Эрсе расцветала. Стихия Ли была уже почти как наша вода, но по-прежнему содержала много аллюгина — субстанции, способной хранить образы. Сила Ли уменьшилась — так же, как и творческая энергия солнца. Они уже почти не создавали новых образов, чтобы потом изготовить для своих творений тела и души. Все, кто населял Эрсу, могли плодиться и размножаться. Установилось равновесие стихий. Процесс творения в основном закончился. Боги решили: люди и сами могут кое-что изменять в этом мире по своему усмотрению. Стоило ли наделять их разумом и силой, если они созданы только для того, чтобы пользоваться готовым? А камы... Нумарг считал, что, сформировав каменное царство, они выполнили свою задачу. Однако сами они так не считали. Вернее, самые могущественные из них. Легенды сохранили два имени — Маррон и Кама. Маррон — каменный бог и порождение стихии Марр, а Кама — из тех отвергнутых светом линнов, которые пропитались силами тьмы и стали танхами, а потом камами — строителями и формовщиками (от ка "строить, составлять, формировать"). Камы содержали в себе элементы стихии Ли, высокого огня Эйр, тьмы Танн и стихии Марр. Огня и света в них было совсем немного, потому они и не поднялись в высшие сферы. Животворное начало Ли в них ослабло, когда они пропитались энергией тьмы. И много в них было мертвящей, сковывающей силы камня. Силы, стремящейся к жёстким формам. К вечной жизни при отсутствии жизни подлинной. Когда в легендах Каму называют дочерью Маррона, в этом есть свой смысл, ибо стихия Марр в камах преобладала. Они мечтали создать на Эрсе совсем другую жизнь. Камы хотели населить землю живыми камнями. Как ты знаешь, камень, завладев нафф, не отпускает её, а нафф, поселившись в камне, делает его неуязвимым. Никакая сила не может расколоть или хоть как-то повредить камень, в котором заключена нафф. Но душа в камне быстро засыпает, цепенеет. А чтобы создать действительно живое каменное существо, надо дать ему тонкое тело. Камы не владели наомой. Да и вообще не умели создавать сами. Они только лепили, следуя готовому образцу — как большинство валлонских мастеров. Им была нужна энергия солнца и стихия Ли, уже совершенно жидкая и похожая на воду, но ещё содержащая много аллюгина. Она ещё могла при помощи солнца создавать образы, хранить их и видоизменять. Ненужное, неудачное стиралось с поверхности, однако не исчезало совсем. И то, что было материализовано, и то, что было отвергнуто как неудачный замысел, — всё хранилось и до сих пор хранится в памяти аллюгина. И кое-что можно оттуда извлекать. Это всё образцы, по которым божества разных стихий создавали плотные и тонкие тела. Эти образцы были нужны камам. И вот однажды они, используя таинственные древние силы камня, забрали у земных вод почти весь аллюгин. Это произошло зимой, когда водоёмы стали покрываться льдом... Кстати, ледяной бог Харранг имел такое же право на обладание аллюгином, как и Линла. Стихия льда, возникающая под действием холода из воды, тоже частично состояла из аллюгина. Зимой процесс творения прекращался, образы неподвижно застывали в толще льда. Холодные боги — ханны и харны — тоже стремились к господству, но не умели создавать ничего, кроме ледяных и снежных фигур, а на земле в их распоряжении было только самое короткое время цикла. И вот камы, которые сами имели в своей природе элементы стихии Ли, не то приняв облик ледяных богов, не то как-то оттеснив их, умудрились завладеть водой в период замерзания. Они же умели лепить жёсткие формы. Камарны завладели аллюгином и сделали его твёрдым, а водяные божества, которые зимой уходят на большую глубину, под лёд, ничего не заметили. Ведь в это время вода всегда замерзала и затвердевала, чтобы потом, весной, растаять. Но теперь это был не лёд. Вернее, не совсем лёд. Аллюгин окаменел, превратился в плотное тело, и затаившиеся в нём камарны ждали своего часа — когда приблизится солнце и они наконец получат достаточно огня, чтобы осуществить задуманное. Камарны надеялись, что, слившись со стихией Ли, завладев аллюгином и хранящимися в нём образами и получив творческую энергию солнца, они обретут способность творить самостоятельно и сделают тонкие тела, которые помогут им оживить камни. Камарны воспользовались ещё и отсутствием яркой луны. В конце зимы и начале весны Санта полностью скрыта облаком марр. Скопления марр постоянно носятся во вселенной, в основном беспорядочно, но некоторые движутся по определённому пути, периодически оказываясь в одном и том же месте. Проходя мимо той или иной ангамы, они иногда временно притягиваются к ней, окружая её непроницаемой чёрной тенью. Причём, бывает, что скопление марр притягивается к ангаме насовсем, обволакивает её и смешивается с её наружными слоями, изменяя таким образом её природу. Именно это и случилось в своё время с ангамой Танхар. Её окружило огромное облако марр, и вот теперь оболочка Танхара состоит из этого вещества. С Сантой такого не произойдёт. Она отторгает марр, причём, с каждым циклом всё активней и активней. Её жизненная сила растёт, ведь она колыбель нового мира. К тому же, весной Санта подходит очень близко к солнцу. Оно помогает ей одолеть марр. Так что скопление этого вещества задерживается возле неё ненадолго и влекомое неведомой силой движется дальше. Возможно, марр скитается по вселенной, как охотник в поисках добычи.

— То есть пытается завладеть какой-нибудь ангамой?

— Да, а если попытка оказывается безуспешной, облако марр следует дальше. Каждый цикл, истратив силы в очередной схватке с Сантой, эта зловещая тень удаляется по своему обычному пути. Может, она уходит в другое пространство, в другое время, не знаю... Но вернёмся к камарнам. Или к камам — можно и так, и так... Они воспользовались тем, что Санта скрыта от солнца облаком марр, и, завладев аллюгином, решили сделать тонкие тела, чтобы оживить свои каменные творения. Камарны умели похищать у живого нафф, но, как ты знаешь, нафф в камне быстро засыпает. И потом... Создавая растения, людей и животных, эйры, гинты и линны не могли окончательно оформить их тела, пока не появилась наома. Живые существа обрели чёткие очертания, лишь когда у них появились нао, соединяющие плотные тела с душами. Камы надеялись, получив энергию солнца, создать тонкие тела по тем образцам, что хранил в себе аллюгин, и воплотить все эти образы в камне. Причём, каменные существа, получив и души, и тонкие тела, будут жить и двигаться. А их плотные тела будут вечными. И постепенно живое каменное царство вытеснит всех тех, кто уже населял Эрсу.

— Мир живых статуй... — прошептала Гинта.

Ей сразу вспомнились битвы на границе с Улламарной.

— Да. Вечная жизнь при отсутствии жизни подлинной. Однако произошло совсем другое. Весеннее солнце согрело ту часть Эрсы, которая была скована льдом, но он не таял. Ведь это был не простой лёд. Жёсткий белый панцирь, покрывший землю, имел в своём составе элементы трёх стихий: Ли, содержащей аллюгин, Марр и Танн. Но стихия Марр обладает не созидательной, а разрушительной энергией. В ней живёт память о тысячах катастроф. Марр инертна, но если разбудить дремлющие в ней силы, то победит именно разрушительное начало. Так и случилось. Соединившись с аллюгином и попав под действие солнечных лучей, стихия Марр пришла в движение. Разразилась ужасная катастрофа. Поскльку в аллюгине сильно творческое начало, а в марр разрушительное, происходило следующее. "Лёд" вздыбился, возникали различные формы, похожие на людей, на животных, на растения — ведь аллюгин хранил много образцов. Они видоизменялись, с треском ломались, потом появлялись новые. И они были неподвластны камам, которые уже и хотели вырваться из этого плена, но не могли. Эрсу трясло, как в лихорадке. Наконец эта плотная белая масса оторвалась от земли, и образовалось новое небесное тело — бледная луна, состоящая из аллюгина и марр. К счастью, солнце освободило воду, и она осталась на земле. Но Кама забрала почти весь аллюгин. Какая-то его часть в своё время вместе с водой просочилась под землю, потому у нас и есть аллюгиновые пещеры. Правда, этот аллюгин всегда был слабее. Он может хранить суннао умершего, пока не истлеет плотное тело. В воде содержание аллюгина ничтожно, за исключением некоторых водоёмов, питаемых подземными источниками.

Создатели не огорчились из-за того, что Эрса лишилась почти всего аллюгина. Она больше не нуждалась в стихии, которая хранила бы образы их творений. Ведь Эрса была уже заселена, и все тела — и плотные, и тонкие — создавались по памяти. Ничего нового уже не придумывали. Суннао умершего на время задерживалось в аллюгине Нижних пещер, потом и оно растворялось в наоме. А Кама... Она вся пропитана аллюгином. Она, можно сказать, состоит из него, но по-прежнему не способна ничего создать. Аллюгин Камы — мощная, восприимчивая субстанция. Она всё отражает и хранит в своей памяти. Вращаясь вокруг Эрсы, Кама воспринимает всё, что здесь происходит. В её аллюгине запечатлеваются все картины земной и ближайшей к ней небесной жизни. Она хранит в себе множество образов. Ими насыщено, пронизано всё тело Камы. Небесный аллюгин, более сильный, чем тот, который имеется в Нижних пещерах, способен играть образами, составляя из них всевозможные картины. Ведь это вещество обладает творческой энергией. Но материя Камы содержит и вещество марр, а ему присуща разрушительная энергия. И эти две стихии иногда борются. Часть субстанции Камы пребывает в застывшем состоянии, часть в полужидком и даже местами в жидком. Всё зависит от положения бледной луны по отношению к солнцу. Так что с одной стороны её материя бывает похожа на лёд, с другой — на студенистую массу, а кое-где она почти как вода. В жидком и полужидком слоях и идёт игра образами. Это похоже на игру воображения. Причём, фантазии Камы не могут реализоваться в плотном мире. Это только образы, которые живут в материи бледной луны, в каждом её слое, а слои постоянно перемещаются. Говорят, Кама бесплодна. И завистлива, как иные бесплодные женщины. Она хранит и лелеет иллюзии, образы, которым не суждено облечься плотью, которые она не рождает сама... Одни есть в памяти её аллюгина, другие она берёт из окружающего её пространства, в том числе и с ближайших ангам — Санты и Эрсы.

Камарны просчитались. Соединив аллюгин с марр, они только уменьшили его творческую силу. К тому же, когда они овладели аллюгином, солнце уже было не то, что в начале творения. Оно уже истратило много сил на создание жизни на Эрсе. А ведь силы у всех ограниченны — и у людей, и у богов. Каме не удалось создать тонкие тела для каменного царства, но в периоды своей активности, находясь близко к солнцу, она способна посылать на землю призраки — каманы. Они похожи на нао, хотя, конечно, опытный нумад никогда не примет каман за нао. Недаром говорят, что Кама является со свитой призраков. И что она выводит мёртвых из царства Ханнума. Ведь она хранит все образы, в том числе и умерших. И может посылать их на землю. Иногда это происходит само по себе, а бывает, камаиты вызывают их, хоть это и запрещено. А вообще, если просишь Каму послать видение, часто поневоле вызываешь образы умерших. Ведь предсказания она даёт, основываясь на прошлом. Как я уже говорила, Кама хранит картины и образы всего, что было. И даже может создавать свои. Разумеется, на основе того, что хранит её аллюгиновая память. Видишь это озеро? Его питает подземный источник, содержащий аллюгин. В потолке есть отверстие. Сейчас оно закрыто. Скоро я отодвину плиту, и на озеро упадёт свет Камы...

— Но мы же внизу, а над нами горы...

— Да, но над этим озером сквозное отверстие, вроде глубокого колодца. Его диуриновые стены особым образом преломляют лунный свет. Святилище очень древнее. Его обустроили инкарны, жившие не одну тысячу лет назад. Я обращаюсь к богине с заклинаниями, потом задаю вопрос. И чем больше я знаю о прошлом того, про кого спрашиваю, тем больше вероятности получить точное предсказание. Мне трудно объяснить, как это делается. Разум Камы во многом похож на человеческий. Вот ты, к примеру, пытаешься предугадать, к чему приведут те или иные события. Ты мысленно выстраиваешь их, хорошенько обдумываешь, прикидываешь, что из всего этого может выйти. Иногда ты видишь только один выход, иногда несколько... Так же и Кама. Она рисует картины, используя те, которые уже есть в её памяти. Она создаёт как бы свои варианты будущего. Я обращаюсь к ней, посылая свою мысль, бужу её память, вытаскиваю порой из самых глубинных слоёв её аллюгина причины грядущих событий. А она на основе их создаёт картины возможного будущего. Иногда она посылает несколько картин, и мне трудно сказать, какая из них скорее всего обернётся реальностью. У людей всегда есть выбор. Я лишь стараюсь предостеречь от самого плохого. А бывает, нарочно ставлю людей перед выбором.

— Как мою тётю Зиллу?

— Да. Думаешь, меня не пугает та безжалостность, с которые высшие силы порой вмешиваются в судьбы людей...

Айданга замолчала и долго сидела, склонив голову.

— А иногда она сама говорит со мной. Я ничего не спрашиваю, просто смотрю в озеро. Мы уже... Как бы сказать... Чувствуем друг друга, что ли... Она читает мои мысли и отвечает. Между нами связь. И я ощущаю её всегда, даже когда Кама скрыта тьмой. Бывает, что я и днём её слышу.

— А она всегда отвечает на твои вопросы?

— Нет, — сказала инкарна, и голос её прозвучал как-то напряжённо. — Есть вещи, которые она скрывает. Я узнаю о них случайно. По её обмолвкам, если можно так выразиться. Допустим, ты разговариваешь с человеком, а он что-то скрывает, потому что чего-то боится. И ты это чувствуешь. И даже начинаешь догадываться, чего именно он боится. К тому же, если человека мучает какая-то мысль, он выдаёт себя оговорками. Так и она себя выдаёт. Я иногда вижу какие-то картины, очень смутные... А когда пытаюсь выяснить, что к чему, она молчит. Она прячет их.

— Значит, Кама чего-то боится?

— Как и любое живое существо, она больше всего боится смерти. Но я также знаю, чего она хочет. И чего добивается... И вот тут уже впору испугаться нам.

— Кому — нам?

— Обитателям Эрсы. Тебе же известно, что через каждые сто пятьдесят лет наступает период особой активности Камы. Он недолог, но чреват бедствиями. В прошлый раз погибла целая страна. Марр — материя, которая таит в себе разрушительную силу. Она становится ещё опаснее в соединении с аллюгином. Но если далеко от солнца эта сила дремлет, то вблизи его пробуждается. Энергия солнца всё приводит в движение. Ты знаешь, по какой странной орбите движется Кама. И ближе всего к солнцу она оказывается во время Божественной Ночи. В этот период близость Эйрина и Камы грозит катастрофой. А бывают периоды — через каждые сто пятьдесят лет, когда она особенно близка к Эйрину. Бледная луна и так влияет на водяную стихию Эрсы. Ведь её духи сродни этой стихии и вышли из неё. И сама она содержит воду. К сожалению, Кама не всегда ограничивается наводнением. Бывают землетрясения, извержения вулканов. Когда вещество марр становится активным, оно влияет и на жёсткие структуры. Кроме того, Кама очень чувствительна. В её материи отражаются все картины земной жизни, и на неё сильно влияет всё происходящее здесь. А особенно мысли и настроения, которые охватывают множество людей. Она очень восприимчива ко всему, от чего веет раздором, бедствием, гибелью... Валлоны сами погубили свою страну. Они действительно разгневали богов, хотя большинство людей истолковывают эти слова слишком прямолинейно. А вообще... Я знаю все легенды, созданные обоими народами. О сотворении мира, о богах... Каждая содержит зерно истины. Вспомни легенду о похищении Санты и заточении её в каменном царстве Маррона...

— Облако марр, которое окружает яркую луну в конце старого и начале нового цикла! — воскликнула Гинта. — А Эйрин помогает ей вырваться из этого плена.

— Верно. У валлонов есть легенда о том, как Маррон заточил в своём каменном царстве богиню земли, а Харранг спрятал богиню воды в ледяном дворце. А ведь когда-то земля и вода и впрямь были заключены под окаменевшим слоем аллюгина, льда и марр. И в освобождении обеих богинь важную роль играет солнечный бог. Правда, не меньшая роль отведена юному богу небесных вод. Валлоны есть валлоны...

— Богу небесных вод?

— Ну да, — лукаво сказала Айданга. — Я же говорю, они — это двуединство. Ведь истинное имя солнечного бога — Эйр-линн. А богиня земли — то мать, то сестра-близнец Санты.

— Сестра-близнец Санты — лесная богиня Гинтра.

— Гина, Гинта, Гинтра — не всё ли равно? Все они — очень близкие родственницы. Мне кажется, эта легенда оживёт. Всё повторится. А ты как думаешь, Гинта?

Девочка пожала плечами. Её удивил многозначительный вид Айданги. И то, как она подчеркнула её имя.

— Немало легенд и о борьбе за таинственное зеркало Ханнума, — продолжала инкарна. — Ты прекрасно знаешь, что речь идёт об аллюгине. Зеркалом Ханнума его назвали потому, что аллюгин сейчас можно увидеть только в Нижних пещерах. В воде его так мало...

— Мне непонятно, почему он застывает, — перебила Гинта. — Даже там, где не очень холодно. И в тепле не тает.

— Ну, это же не лёд. Это странное вещество, и состав его очень сложен. По валлонской легенде, Маррон помог юному богу воды похитить чудесное зеркало у царя холода Харранга. Это тоже похоже на то, что было. Ведь камы, воспользовавшись силой марр, обманули ледяных богов и завладели аллюгином. А когда они вместе с ним отторвались от земли, образовав новое небесное тело, земные воды были освобождены из этого полуледяного-полукаменного плена.

— А в нашей легенде Кама похитила зеркало у своего отца Маррона, — вспомнила Гинта. — И это верно. Ведь она действительно бежала с этим зеркалом на небо. А Маррон остался на земле, в своём каменном царстве.

— Кама похитила чудесное зеркало, в котором оживают образы, но так и осталась бесплодной. Поэтому она продолжает охотиться за прекрасным Эйрином и стремится заполучить его в мужья, ведь только он способен её оплодотворить. И это тоже чистейшая правда. А почему, я сейчас объясню.

Кама завладела аллюгином, но даже подойдя достаточно близко к солнцу, не смогла создать тонкие тела. Однако она до сих пор не отказалась от своего замысла. Как я уже говорила, её близость к солнцу в период Великой Ночи грозит катастрофой. Но это ещё не самое худшее. Думаю, ты знаешь песню, в которой поётся, что злодейка Кама строит козни и усердно плетёт паутину колдовства, выдёргивая нити из ткани мирозданья.

— Я знаю её давно, но не совсем понимаю смысл этих слов.

— А смысл их таков. Кама содержит в себе марр, а это вещество способно путешествовать сквозь пространство и время. Скопления марр носятся всюду, и для них нет закрытых миров. Аллюгин в составе Камы ослабляет эту способность марр, но совсем её не отнимает. Люди давно уже заметили, что во время Божественной Ночи в конце каждого стопятидесятилетнего цикла Камы она светит явно дольше, чем должна бы. А потом нумады-амнитаны узнали то, что они до сих пор скрывают от большинства. Зачем сеять панику? Конечно, мудрые надеются разрешить эту проблему, но если даже им это не удастся, зачем заранее пугать людей? Что будет, то будет.

Айданга вздохнула и, немного помолчав, продолжала:

— В течение почти всей так называемой Ночи Камы бледная луна светит нам запредельным светом. Она проделала брешь во времени и отражает свет другого солнца... Вернее, того же, но более молодого и сильного. Кама приоткрыла двери в прошлое. То было начало творения. Ещё не было ни Санты, ни самой Камы. Ещё только начали создавать людей и животных. Сейчас наше солнце тоже светит ярко, оно сильно и обладает творческой энергией, но тогда этой энергии в нём было гораздо больше. Ведь тогда оно ещё не растратило силы на свои создания. Каждый творец в то, что он делает, вкладывает частицу себя. И постепенно как бы растворяется в своих созданиях. Сейчас большая часть божественной энергии распределена между живущими. А тогда солнце являло собой сгусток этой энергии, ещё нерастраченной.

— Но почему же люди никогда не видели кусок светлого неба...

— Нам открывается та часть древнего мира, где царит ночь. И Кама отражает свет того солнца, когда его не видно.

— Так она здесь или там?

— И здесь, и там. На стыке двух времён. Ткань Энны соткана из пространства и времени. Допустим, поперечные нити — пространство, а продольные — время. И Кама ухитрилась выдернуть несколько продольных нитей. Она хочет попасть в то время. Через каждые сто пятьдесят лет она выдёргивает на одну нить больше, и щель растёт.

— Эта щель открыта не всегда?

— Нет. Она открывается лишь во время той Божественной Ночи, которая повторяется через каждые сто пятьдесят лет. Той, которую называют Ночь Камы. В эти периоды бледная луна подходит очень близко к солнцу и Танхару, становится сильнее, чем обычно, и ей удаётся проделать временную щель. Она стремится в прошлое. Кама охотится за молодым Эйрином. Ей нужна энергия того, молодого, солнца.

— Она надеется сделать тонкие тела для каменного царства? Значит, в то время, когда дверь в прошлое открыта, там тоже ночь?

— Да. Причём ещё более долгая, чем наша Божественная Ночь. В те времена светила двигались не так, как сейчас. Вернее, из светил были только солнце да ещё далёкая от него ангама, которая потом оделась в марр и получила имя Танхар, а тогдашняя Эрса... Эрса I — назовём её так — представляла собой большое небесное тело, из которого позже возникли наша Эрса, Санта и Кама. Каждые сто пятьдесят лет Кама приоткрывает дверь в ту древнюю ночь и полтора тигма ходит по границе двух времён. И светит нам запредельным светом. Ладно, если бы всё оставалось так и было неизменно. Но щель растёт. С каждым циклом Кама всё сильнее и сильнее. А то, молодое, солнце всё ближе и ближе. Последний раз в конце Ночи Камы на небе была светлая полоска... Ну, не светлая, а немножно посветлее, чем остальное небо...

— Значит, там ночь заканчивается?

— Да, заканчивается. Солнце с каждым разом всё ближе и ближе. Кама каждый раз вклинивается в одно и то же время и задерживается там всё дольше и дольше. Щель появилась несколько тысяч лет назад. Сначала она держалась один день. Через сто пятьдесят лет — уже два дня. Теперь более полутора тигмов. Эрса I, наша древняя ангама, постепенно отходит в сторону, открывая юного Эйрина. Кама каждый раз получает всё больше и больше его света. И его творческой энергии. Последний раз, сто сорок семь лет назад, она получила её уже достаточно, чтобы начать свои опыты.

— Санты! — воскликнула девочка. — И сурсы, и варканы...

— Совершенно верно, — мрачно кивнула Айданга. — Начинать лучше с малого. И она начала неплохо. Ей уже удалось создать тонкие тела для цветов... Ты же видела каменные санты?

— И даже привезла с собой. Несколько небольших. Но ни сурс, ни варканов мы не видели.

— Они удались хуже. Каменные насекомые оказались нежизнеспособными. Вернее, они прожили совсем недолго. Каменные цветы и жуки появились на западе, в каменном царстве Маррона и около него. Во владениях Маррона Кама тоже хозяйка, и неслучайно первые её творения появились именно там.

— Эти странные фигуры, каменные великаны в пустыне за Улламарной, — тоже работа Камы?

— Разумеется. Она пока не сумела сделать тонкие тела для тех, чьи образы хранятся в её аллюгине, но уже начала лепить кое-какие формы. Марр в её составе тоже активизировалось под действием молодого солнца, а ведь марр влияет на жёсткие структуры. Поэтому в течение последней Ночи Камы некоторые горы изменили форму, обрели смутные очертания людей, животных, растений. Кама пыталась сделать для них тонкие тела. Пока безуспешно. Но в следующий раз она может довести задуманное до конца.

— Но почему некоторые фигуры повторяются? — спросила Гинта. — Например, мальчик на рыбе, то есть на водяном звере...

— Кама чувствительна ко всему, что происходит в нашем мире. Особенно, когда творится зло и когда оно охватывает целое общество, страну... А того, кто творит зло, всегда мучает совесть... Или какая-нибудь навязчивая идея, образ. Этот образ кому-то не даёт покоя. Чья-то больная совесть посылает свои импульсы Каме. Вернее, она сама их ловит и отражает. И посылает обратно, сюда. Богиня уже над нами. Сейчас я тебе кое-что покажу.

Айданга ушла. Вскоре Гинта услышала над головой звук отодвигаемой плиты, и круглое озеро замерцало нежным серебристым светом. Теперь оно напоминало аллюгиновое зеркало... Да это собственно и было жидкое аллюгиновое зеркало.

— Покажу, сколько смогу, — сказала Айданга, вернувшись в пещеру. — Сегодня хорошая ночь. Но я никогда заранее не знаю, что на неё найдёт. Она даже мне говорит не всё. Помолись Трёхликой, девочка. Я уже сказала ей, что ты служишь водяным богам. Она с ними в ладу.

Инкарна долго читала заклинания, потом замолчала, пристально глядя на воду. Озеро вспыхнуло ярким голубым пламенем. Оно разгоралось всё сильнее и сильнее, заполняя пещеру зловещим, призрачным светом. Озеро пульсировало, в нём что-то шевелилось, словно со дна, из какой-то неведомой глубины поднималось чудовище. На мгновение Гинтой овладел ужас, но она не подала виду. И вздохнула с облегчением, когда вокруг снова воцарился полумрак. Казалось, озеро поглотило, сконцентрировало в себе весь свет.

— Подойди ближе и смотри, — велела инкарна.

Гинта видела зыбкую, мерцающую муть, в которой копошилось множество образов — красивых и уродливых, порой просто ужасных. Они рвались из клокочущей стихии и тянулись к свету. Перед ней проплывали прекрасные лики с глазами, похожими на солнечные озёра, стройные, гибкие фигуры... Одни скользили вверх, другие падали в бездну или кружили над ней, цепляясь за пролетающие чёрные тени. Огромные волны, вздыбившись, принимали очертания каких-то существ. Одни обретали форму, другие снова растворялись в бушующей стихии. Гинта видела, как тонкие тела, соединяясь с материей, лепили из неё людей и зверей... До чего ужасны были первые звери, а первые люди так велики и неуклюжи. Странные полурастения-полуживотные пожирали друг друга, разрастаясь и меняя очертания. Какая-то жуткая тварь, отдалённо похожая на человека, в остервенении ломала каменные цветы, а они всё росли и росли, превращаясь в сверкающие горы. Земля ходила ходуном, из глубоких трещин выплёскивалась не то вода, не то лава. И тут же застывала, образуя причудливые фигуры. Потом снова всё ломалось, падало, крушилось. Перед глазами Гинты промелькнули картины множества катастроф. Порой ей хотелось зажмуриться от страха. Ей казалось, что этот хаос сейчас выплеснется наружу и поглотит её, растворит в себе... Но она смотрела, не отводя глаз, только время от времени стискивая пальцы и судорожно переводя дыхание.

Сотворение мира... Она увидела немного. Совсем чуть-чуть, но мало кому довелось увидеть хотя бы это. Закончился хаос форм, земные твари обрели привычный глазу облик. На зеркальной глади возникали древние горорда. Кое-что показалось Гинте знакомым. В ней опять проснулась память Диннувира. Иногда она просила Айдангу задержать видение, чтобы получше рассмотреть какую-нибудь надпись на стене, башне или арке ворот. Инкарна делала всё, что могла. Она уже изрядно устала. По её бледному лицу струился пот. Кама давала в основном масштабные картины, и многие детали просто ускользали. Айданга невероятным усилием воли заставляла её приблизить какую-либо фигуру, лицо или надпись.

Гинте очень понравилась одна странная местность. Озёра и замки. В воде отражались облака. Изящные светлые строения как будто плыли — не то по воде, не то по небу. А огромный белый замок возносился вверх, словно взмахнувшая крыльями птица. Замок приблизился, и на мгновение Гинте почудилось, что она в нём. В одном из его внутренних двориков. Она увидела облицованный плитами бассейн, в середине которого красовалась статуя — мальчик верхом на водяном звере... Картина исчезла, и тут же вместо неё появилась другая. Тот же замок на озере... Вот только озеро было какое-то не такое. Почему оно красное? Гинта невольно вздрогнула, увидев, как кровавая волна вдребезги разбилась о белую стену. Потом мелькнуло чьё-то лицо. Узкое, трагически-прекрасное. В огромных глазах — отчаяние, ужас, боль. Бледные губы приоткрыты в смертельном стоне или крике... И Гинта услышала этот крик...

Она сидела на полу, Айданга пыталась влить ей в рот какое-то снадобье.

— Он звал, а я не пришла... — Гинту трясло, зубы звонко стучали о глиняный край чаши. — Он кричал...

— Это ты кричала. Кама — хранилище картин и образов, но не звуков.

— Но он тоже кричал.

— Это было давно. Успокойся, дитя.

— Я не успокоюсь, пока не найду его. И не спасу.

— Кого?

— Не знаю... Человек он или бог, но я должна найти его.

— Найти его нетрудно, — усмехнулась Айданга. — Разве чёрный тиумид не сказал тебе, что сейчас все дороги ведут в Эриндорн? Больше я ничего не могу тебе показать. Я устала, а богиня отвернулась... Я давно заметила: она очень неохотно открывает картины недавнего прошлого, а кое-что так просто прячет. И кое-кого.

— Потому что боится?

— Да. Но я ещё толком не объяснила, чего следует бояться нам. Ты успокоилась?

— Вполне. Я, кажется, понимаю. Каме уже удалось сделать тонкие тела для некоторых малых форм, и следующая её попытка может оказаться ещё более успешной. Кстати... А почему настоящие санты, сурсы и варканы исчезли совсем?

— Видишь ли, нао состоит из трёх элементов. Это аллюгин, отражённый луной свет плотного огня и божественное анх, вернее, его частица. То небольшое количество древнего аллюгина, которое необходимо для создания тонких тел, находится в наоме. Оно рассеяно в пространстве, окружающем Эрсу. В нём есть образцы всего, что живёт, растёт и может ещё родиться и вырасти на Эрсе. Всё сущее или проявлено в материи, или находится как бы в запасе. И то, и другое существует в определённом количестве. У Нумарга всё рассчитано. Сколько есть образцов, столько и может появиться живых существ. Санта соединяет эти образцы с тонким огнём, и получается нао. Только соединившись с тонким огнём, образ принимает окончательный вид. Кама, воспользовавшись отсутствием Санты, которая была окружена облаком марр, завладела кое-какими образцами. И наделала своих тонких тел. Их состав — тоже аллюгин и свет молодого, древнего, Эйрина, отражённый Камой. Всё, что забрала Кама, уже не реализуется в живой материи. Только в камне. В следующий раз она может похитить и другие образцы, но это ещё не самое страшное. Кама с каждым разом всё дольше и дольше ходит по границе двух миров. Она всё ближе и ближе к тому, древнему, миру. Она хочет попасть туда. Однажды она обмолвилась. Я случайно проникла в её тайный мысли и увидела такое...

Айданга закрыла глаза.

— Что? Что ты увидела?

— Это было лишь беглое, смутное видение... Больше я ничего не смогла из неё вытянуть.

— И что же будет, если она попадёт в то время? А в какое время? Это начало творения?

— Да. Каменное царство почти завершено. У людей и прочих тварей уже есть нафф и плохо оформленные плотные тела — они не имеют чётких очертаний, потому что у них нет тонких тел. Ведь Санта ещё не покинула материнское лоно и не создала наому. А молодой Эйрин полон сил и творческой энергии. Как раз то, что нужно Каме. Ангама из аллюгина и марр приближается к юному солнцу, создаёт как бы свою "наому", а из неё — тонкие тела... Но не для существ из плоти и крови, а для каменного царства. Нафф, как известно, больше тяготеет к тонкому телу, чем к плотному, и если Кама попадёт в то время, созданные эйрами души достанутся каменным существам, а не тем, чьи тела были сделаны гинтами и линнами. Нафф в камне засыпает, но если у изваяния есть тонкое тело, она не заснёт. Итак, образы, что хранятся в аллюгине Камы, воплощаются в камне, и Эрсу заполняют живые статуи. Вечные, неуязвимые. Возможно, они будут изменять форму. Ведь марр, которого в Каме предостаточно, обладает разрушительной силой. Идёт постоянная борьба созидательной силы аллюгина и разрушительной силы марр. Так что время от времени жёсткие структуры будут взрываться и менять очертания.

— Но ведь тогда...

Гинта не договорила. Озеро было спокойно, но девочке казалось, что хаос, недавно отражавшийся на его поверхности, уже обрёл реальность и плотным кольцом сжимается вокруг маленькой пещеры. Сейчас раздастся оглушительный гром, гора расколется, и сквозь трещину в стене они увидят совсем другой мир... А может, они и не успеют ничего увидеть. Так даже лучше.

— Настоящее и будущее зависят от прошлого, — помолчав, сказала Айданга. — И если прошлое изменится...

— Она не должна туда попасть, — прошептала Гинта. — Надо что-то сделать. Айданга, ты говоришь, она боится...

— Она боится белой звезды. Это единственное, что я сумела понять. И ещё я знаю одно пророчество. Очень древнее. Камаиты передают его своим ученикам. "Этот мир может спасти та, что погибла в далёком прошлом. И тёмный бог примет бледную богиню в свои объятия".

— Очень туманно.

— Да, но больше я ничего не могу узнать. Богиня не желает говорить об этом. Со мной.

— Ты хочешь сказать, что кто-то может узнать больше тебя?

— Моя сила не так уж и велика. Я могу только просить богиню, а история знает служителей Камы, способных заглядывать ей в душу, читать её мысли. И даже внушать ей.

— Сейчас таких нет, — покачала головой Гинта. — Ведь ты лучшая из всех камаитов Сантары.

— Из всех сантарийских камаитов, — поправила инкарна и сделала многозначительную паузу.

— Но валлоны вообще не служат Каме...

— Человек порой и сам не знает, какой силой он обладает. А валлоны... Они же уродуют своих детей! Сколько они в себе загубили. Они стараются развивать нум, но никак не могут понять, что этого недостаточно.

Много лет назад я принесла в эту пещеру девочку-валлонку. Ей было лет пять, не больше. Она умирала. Единственная дочь уже немолодых родителей. Они приехали из Эриндорна... Да-да, из Эриндорна. Её отец был чуть ли не абеллургом. Во всяком случае, эта семья жила в Верхнем городе. Девочка была смертельно больна, и никто не мог ей помочь. Представляешь, в каком отчаянии были родители, если осмелились привезти её сюда и отдать в руки сантарийской колдуньи. Разумеется, они сделали это тайно. За такое могут казнить. Сначала они показали её нескольким нумадам-самминам, но те сказали, что слишком поздно. У девочки была тяжёлая болезнь крови, причём очень запущенная. Родители напрасно потеряли много времени, пытаясь вылечить её у валлонских врачей. Нумад-саммин Умарат, которого тогда считали лучшим врачевателем в Ингамарне, посоветовал им обратиться ко мне. Он сказал: "Лечить её уже поздно, но если вы хотите спасти ей жизнь..." Ты же знаешь, к камаитам обращаются в самую последнюю очередь. Вообще-то я не имела право это делать. Таких детей положено оставлять в храме Трёхликой. Кама ничего не делает бескорыстно. Спасённые ею должны принадлежать ей. Только ей и никому больше. Я объяснила это родителям девочки, но они наотрез отказались оставить её здесь. А мне следовало отказать им в помощи, но... Я посмотрела на неё...

Айданга печально улыбнулась.

— Я бесплодна, как и все служители Камы. Меня сроду не привлекали мужчины, а дети только раздражали. Во мне никогда не просыпался материнский инстинкт, но... Вряд ли я смогу объяснить, что я почувствовала, когда посмотрела на эту девочку. Она была очень слаба и не могла стоять на ногах. Отец посадил её возле алтаря, у подножия богини. И статуя начала светиться! Всё сильнее и сильнее... Волосы девочки сияли, как чистое серебро, и сама она словно излучала свет. Она была такая бледненькая, прозрачная. Как нежный белый цветок, который вот-вот совсем поникнет... Родители её увидели, что статуя засветилась, и смотрели на меня испуганно. А я поняла, что по сути девочка уже принадлежит богине. Я спросила, когда она родилась. Они сказали — в восьмой день восьмого тигма второго летнего года. Этот день... Я хорошо его помнила. Через каждые пять лет Кама оказывается между солнцем и Танхаром — в середине лета и в конце Великой Ночи. Два раза в цикл. Причём в конце Великой Ночи все три ангамы находятся очень близко друг у другу, и это чревато катастрофами. Особенно если это Ночь Камы. В середине лета подобное расположение ангам ничем не грозит, но... В том цикле случилось нечто странное. Каму и Танхар сотрясали взрывы. Особенно досталось чёрной ангаме, но на поверхности бледной луны тоже произошло резкое смещение слоёв. Либо какой-то мощный импульс из глубин Энны повлиял на Танхар, а он в свою очередь — на Каму, либо что-то повлияло на них обоих. Позже я выяснила, что причиной взрывов на Танхаре и на луне была вспышка белой звезды в созвездии Ллир, только вот я до сих пор не поняла, почему вспышка далёкой звезды так напугала Трёхликую. Тогда я поняла лишь одно — то, что девочка связана с богиней с самого рождения. Я ещё раз повторила свою просьбу оставить её здесь, в святилище Трёхликой. По-моему, отец уже начал колебаться, но мать закричала: "Нет! Это всё равно что потерять её! Служение демонице — слишком большая плата за жизнь! Я не отдам свою дочь злобной Арне, не погублю её душу!" Ты же знаешь, валлоны признают только одного бога. Страх перед демонами и сантарийскими колдунами застилал разум этой женщины. Она уже жалела, что пришла сюда, и я поняла — её мне не убедить. Эти двое уже, можно сказать, смирились со своей потерей. Отец взял девочку на руки, а я... Я не хотела на неё смотреть и всё-таки не выдержала, посмотрела. А потом подошла и забрала её у отца. Я сказала: "Хорошо, я спасу вашу дочь и верну вам". Я не должна была это делать, но теперь я вижу в том, что тогда произошло, перст судьбы. Я положила девочку между двумя аллюгиновыми зеркалами, направила на неё сильное излучение — а в ту ночь как раз было полнолуние Камы — и долго творила заклинания. Я помню, как она открыла глаза... У неё серебристые глаза. Не просто серые, а какие-то... Необычные. Они словно вбирают в себя свет и хранят его. И кажется, что тот, кто сумеет увидеть свет, затаившийся в глубине её чудных глаз, познает некую тайну. Он будет обречён любить её... Или ненавидеть. А может, поклоняться... Наверное, только от него, от его силы зависит, на что он будет обречён, прикоснувшись к её душе, исполненной неземного света.

Айданга замолчала и задумалась.

— Камень улларин тоже поглощает свет и таит его в себе, — тихо сказала Гинта. — Мне всё время кажется, что если разбить этот камень, внутри у него будет светлое пламя.

— Но разбить его нельзя, — усмехнулась инкарна. — Ибо нет камня прочнее. И никому не добраться до его внутреннего огня. Возвращая девочку родителям, я надела ей на шею амулет с улларином. Сказала, что он поможет ей выздороветь окончательно. Но на самом деле я хотела укрепить её связь с богиней, которой она принадлежала. Я дала ей новое имя — Амнита. Ведь она родилась заново. Кама подарила ей вторую жизнь. Какое-то время я следила за Амнитой. Наверное, лет пятнадцать. Богиня показывала мне её. Она стала очень красивой девушкой. Глядя на такую, нельзя было не пожалеть, что она бесплодна. Ведь наделив человека частицей своей силы, Кама делает его бесплодным. И холодным. Я видела немногое, но успела заметить, что эта девушка сторонится мужчин. И вообще... Она очень одинока. А потом я перестала видеть её. Уже лет двадцать, как я ничего не могу выпытать у богини об Амните. Она избегает говорить о ней. Как будто боится.

— Богиня боится человека?

— Почему бы и нет? Я же говорила, разница между людьми и богами не так уж и велика.

— Амнита значит "звезда". Кама боится белой звезды... Здесь какая-то загадка.

— Да, но разгадать её я пока не в силах. Я только знаю, что эта девочка, которую я спасла, вернее, не девочка, сейчас ей уже лет сорок... Она обладает большим могуществом и даже не подозревает об этом. А по так называемым "обмолвкам" Трёхликой я поняла: богиня боится, что события, произошедшие в небе, повторятся на земле и наоборот. Ты же знаешь: то, что происходит здесь, — отражение явлений высшего мира. Сейчас как-то забыли о принципе отражения.

— Ну почему... Недавно я поняла, насколько он важен, — сказала Гинта, вспомнив свои попытки прочесть древние письмена.

— Богиня боится снова оказаться между Эйрином и Танхаром.

— Но она всё равно окажется там, как и раньше, каждый цикл...

— Да, но она боится, что такое же произойдёт здесь, на земле. И это повлияет на небесные тела. Ведь служительница Камы, обладающая большим могуществом, — это как бы земное воплощение богини.

— Значит, Амнита...

— Не знаю. Но это возможно. Я только знаю, что пока она во власти богини. Полностью. Но если она осмелится в чём-то пойти против своей богини, то, возможно, одержит над нею верх. Кама боится объятий тёмного бога. Подданные Камы не должны любить. Я упоминала о пророчестве: "Тёмный бог примет бледную богиню в свои объятия..." Кама боится этого. Больше всего.

— Амнита должна быть в Эриндорне? — спросила Гинта.

— Да. Думаю, тебя уже давно туда тянет. С тех пор, как ты увидела юного бога. Ты едешь в Эриндорн из-за него, но я надеюсь, что об Амните ты тоже не забудешь. Вот, взгляни, какой она была двадцать лет назад.

Гинта долго и внимательно смотрела на сделанный Айдангой наом. Её поразила красота девушки. Куда до неё Суане!

— Айданга, я хотела тебя спросить... Ты ведь раньше всех узнала, кто я. Скажи, я во многом на него похожа?

— Во многом. Но ты — это ты. Ты другой человек. У тебя своя воля и своя судьба.

— Я понимаю, но... Говорят, самое главное передаётся... Человек делает мост. Я знаю, с камаитами не говорят о любви, но...

— Ну почему же, — улыбнулась инкарна. — Я холодна и бесплодна, страсти никогда не волновали мою кровь, но благодаря своему дару я читаю картины прошлого и иногда способна видеть сокровенное. Я знаю о людях, живших три тысячи лет назад, больше, чем их прямые потомки, которые из поколения в поколение пересказывают своим детям семейные предания. У Диннувира была жена, родившая ему детей, иначе я бы сейчас не беседовала с его потомком. Но его единственной любовью был его друг Вальгам. Красавец Вальгам, валлон, чей род восходил к водяным богам. Говорят, к этому же роду принадлежал и легендарный герой Эрлин.

— Эйр-линн, — тихо произнесла Гинта. — Значит, он тоже любил его.

Айданга приблизилась к ней и коснулась продолговатого камешка с голубом пятном, висевшего у девочки на груди.

— Юный бог потерял своё небесное око. Он слеп. Верни ему то, что он утратил. Спаси его.

Глава 17. В Эриндорн!

Гинта вернулась в замок около полудня. Едва умывшись, свалилась на кровать и проспала до утра.

— Таввин приехал, — сообщила Таома, расчёсывая своей юной госпоже волосы. — Мать Гина, до чего скатались! Ты уж потерпи...

— Всё очень даже кстати, — пробормотала Гинта.

— Что кстати? — не поняла старуха.

— Хорошо, что дядя приехал. Всё складывается так, как надо.

Вечером Гинта отправилась в комнату с камином.

— Дедушка, — сказала она. — Ты только, пожалуйста, не огорчайся. И не пытайся меня удержать. Я так решила. Я еду в Эриндорн. Через три дня Таввин возвращается, и я еду вместе с ним.

— Я знаю, удерживать тебя бесполезно, — покачал головой старый Аххан. — Ты упряма...

— Как и мой отец, — усмехнувшись, закончила Гинта. — Конечно, лучше бы я была красива, как моя мать, но я уж такая, какая есть. Не волнуйся за меня. Я давно хотела взглянуть на этот город. Может, там и смотреть-то особенно не на что, и я быстро вернусь. Мы можем разговаривать хоть каждый день, да и вообще... Что со мной может случиться?

— С тобой — всё, что угодно. Если учесть твою тягу к приключениям.

— Не бойся за меня, — Гинта взяла деда за руку. — Когда-то я вошла в заброшенное святилище на берегу Наугинзы. Я ещё не знала, почему меня туда тянет. С тех пор многое прояснилось. Ты же знаешь, кто я... Пора покончить с древними проклятиями.

— С одним ты уже покончила, — грустно улыбнулся дед. — Боги, ты ещё так юна... Ну почему судьба выбрала тебя? Единственного, кто у меня есть. Почему ты не обыкновенная девочка, которая сначала играет в куклы, потом мечтает выйти замуж... Которая всегда была бы рядом со мной. У меня отняли Синтиолу, а теперь уходишь и ты...

— Я всего лишь ненадолго уезжаю в другой мин, а ты сокрушаешься так, будто я собралась отправиться на самую далёкую ангаму или спуститься в царство Ханнума. Всё будет хорошо, вот увидишь. Попроси кого-нибудь из мангартов присмотреть за святилищем.

— Ничего, скоро приедем, — время от времени повторял Таввин.

Дорога явно утомляла его. Для Гинты же эти пять дней были полны впечатлений. Ингамарна — край дворцов и небольших, уютных посёлков. Города Гинта видела только во сне, когда перед ней оживали картины её прошлой жизни. После этих снов обычно оставалось смутное чувство тревоги и страха. И Гинта радовалась, что ей довелось родиться здесь, в тиши лесов. Когда-то Диннувир бежал сюда в поисках места, где никто не мешал бы ему работать. Своим великим искусством он преобразил этот край. И жил здесь, наслаждаясь тишиной и покоем.

Нынешние сантарийские города лишь отдалённо походили на древние. Это было что-то вроде больших посёлков, и царившее на их улицах оживление нисколько не раздражало Гинту. Ей особенно понравился главный город Зиннумарны Сандин, где преобладали постройки из зиннурита. Их золотые и серебряные крыши сверкали на солнце среди светлых зарослей лунда. Чем ближе подъезжали к центру Сантары, тем больше чуждого и непривычного замечала Гинта в облике и самом духе городов. Чёткая, угловатая планировка улиц, до одури однообразные фасады домов, ровно подстриженные кусты — всё говорило о господстве валлонских традиций и вкусов. То же можно было сказать и о моде. Даже сантарийцы одевались на валлонский манер. Правда, Гинта далеко не всегда могла определить, где тут сантариец, а где валлон. То и дело встречались смугловатые, но светловолосые люди, а ещё чаще — белокожие, почти как валлоны, но с чёрными сантарийскими волосами. Особенно пёструю картину являла собой детвора. Гинта заметила, что все говорят на какой-то странной смеси валлонского и сантарийского, хотя, безусловно, этот смешанный язык больше походил на валлонский.

В каждом городе были постоялые дворы, но дядя Таввин предпочитал останавливаться на ночлег в каком-нибудь частном доме. Узнав, что путники едут из Ингамарны, хозяева неизменно спрашивали, не доводилось ли им видеть знаменитую нумаду Гинту, которая вырастила в Улламарне лес, укротила божественного зверя и с его помощью одолела колдунов из древнего города в пустыне. Гинта попросила дядю не говорить, кто она такая. Пока лучше оставаться в тени. Все дороги ведут в Эриндорн... Но не обязательно въезжать туда с помпой. Особенно если хочешь разгадать кое-какие тайны.

Гинту забавляло то, что в песнях о западном походе и чудесах в Улламарне её называли красавицей и сравнивали то с лунной богиней, то с хозяйкой лесов Гинтрой.

"Если бы этим людям сказали, что я и есть та самая Гинта, — думала девочка, — они бы просто не поверили. Мне, конечно, ничего не стоит это доказать, но они были бы ужасно разочарованы. Лучше уж пусть представляют меня такой, какой им хочется меня видеть. Может, это и для меня лучше? Пусть они верят, что я красавица. И пусть их вера поможет мне действительно стать красивой. Даже боги нуждаются в чьей-то любви и восхищении. Потому и приходят обычно к тем, кто в них верит. Являясь к нам, божество принимает тот облик, который мы хотели бы увидеть. Который мы уже нарисовали в своём воображении. Создав образ и полюбив его, можно даже вдохнуть в него живую душу. А я и сама не знаю, кого люблю. Кто он такой? Что за душа обитает в этом прекрасном теле? Может быть, я придумала его... Кто бы ты ни был, я люблю тебя. И я верю, что ты так же хорош, как и красив".

Каждый раз чуть ли не половина ночи уходила на разговоры с хозяевами, а наутро Гинта чувствовала себя невыспавшейся. Неудивительно, что в конце пути, перед самым Валлондорном, её одолел сон. А когда она открыла глаза, ей показалось, что она парит над серебряными кронами лундов, а навстречу ей из призрачной голубоватой дымки выплывает белый дворец, сотканный из света и облаков.

Гинта села, выпрямилась и стряхнула остатки сна. Всё встало на свои места, но дворец по-прежнему висел где-то между небом и землёй. Повозка мягко катилась по дороге среди огромных лундов. Гинта видела только деревья и небо. И белый дворец. Она приняла бы его за причудливое облако, если бы не выглянуло солнце и не осветило его высокие шпили. Они вспыхнули, словно тонкие язычки светлого пламени. Как будто солнечные лучи, хлынув с небес, застыли и обратились в серебро, на время оделись материей, чтобы связать небесное и земное...

— Что это? — спросила Гинта.

И Таввин ответил:

— Эриндорн!

Конец второй книги.

август 1992 — ноябрь 1994.

1 Аттан (жен. аттана) — древнее название вождя небольшой области, входящей в состав мина. Так называли и детей минаттана — правителя мина. Дети аттанов титулов не имели. Тот, кто после смерти отца наследовал основную часть угодий, наследовал и титул аттана. Его супруга тоже получала этот титул.

1 Нум — в переводе с танумана "разум".

1 Гиннур — первоначально "земледелец" (др.-сант.). Позже это название стало общим и для земледельцев, и для скотоводов.

1 Инкарн — "входящий во время" (от карн "время").

Зиннурит — камень, с виду напоминающий металл. В Сантаре добывали зиннурит двух разновидностей — цвета золота и цвета серебра.

1 Гиннары ("дети земли") и валлары ("дети воды") — древние названия сантарийцев и валлонов.

1 Пант — сант. единица измерения, равная 2 см.

1 Имеется в виду сад в закрытом помещении, где выращивали почти всё, независимо от сезона.

1 Беллам — картина, вышитая или нарисованная на куске ткани.

1 Хаммели — водяные цветы.

1 Древнее имя Сагаран можно переводить как "высокий огонь", "светлый огонь", "огненная душа". В нём прослеживаются два древних корня : -са(г)н— "огонь" и -ран(х)— "высокий, светлый, возвышенный".

1 Наулинна — "голубая река", Наугинза — "голубая гинза" (др.-сант.).

1 Вирилл — драгоценный камень голубого цвета, связанный с культами солнечного и водяного богов.

1 Син-тубан — золотая борьба (др.-сант.)

1 Ангама — планета, крупное небесное тело (др.-сант.)

1 Некоторые сантарийские и валлонские имена имели мужскую и женскую формы (Диннар — Диннара, Саннар — Саннара, Синтиоль — Синтиола/Синтиолина).

1 Наулид — драгоценный камень голубого или синего цвета.

1 Иррид — драгоценный камень красного цвета; санарит — в пер. с др.-сант. "огненный камень", чаще золотисто-оранжевого цвета, реже — жёлтого и оранжевато-алого.

1 Член Совета мог выступить несколько раз, но основное он должен был сказать в первом выступлении, которое слушалось в полном молчании. Все последующие выступления должны были быть более краткими. и присутствующие уже имели право вставлять свои замечания.

1

136