Вершина мира 1. Часть 4

Оказавшись на борту "Беркута" я первым делом сняла с Влада ошейник, может быть, потом об этом и пожалею, но пока мне доставило злорадное удовольствие видеть, что это вызвало некоторое подобие шока, так что он дал себя раздеть и осмотреть клеймо.

Обработав ожог и заклеив рану стерильной салфеткой, перевела взгляд на разбитые коленки. Вот уж новость, так новость! Пощады он, что ли просил, на коленях ползая? Да нет, глупости! Скорее просто попытался в последний момент отвоевать свободу, вот и приключилась подобная неприятность. Убедившись, что с его ногами ничего страшного, просто кое-где содрана кожа, приказала Владу каюту не покидать и повязку руками не трогать, после чего отправилась в кабину, совершенно уверенная, что все мои приказания будут выполнены беспрекословно. За год я успела его хорошо изучить. Сейчас он слишком ошарашен событиями и их необычными последствиями, чтобы предпринимать что-либо против моей воли, хорошенько перед этим все не обдумав. Естественно — своя же шкура дорога, можно даже сказать бесценна!

Влад проводил меня изумленно недоверчивым взглядом. Пусть думает что хочет, а когда все будет кончено, и повернуть назад он не сможет, тогда все произошедшее не будет иметь никакого значения. У меня же останется надежда, что все узнав, он станет мучиться сознанием о несправедливости жизни и не раз пожалеет о тех словах, что успел наговорить.

Путешествие проходило спокойно, и я предавалась благостному безделью. Почти весь полет полулежала в кресле пилота, задрав ноги на панель управления, и читала глупый детектив, где с первой страницы было ясно кто убийца. В жизни так не бывает. Прерывала я это увлекательное занятие всего два раза, навещая Влада. Во время своих коротких визитов, неизменно заставая его в одной и той же позе — лежащего на неудобной койке, на которой едва помещался. Ну и выдержка же у мужика — я бы извертелась уже давно! А этот — нет, лежит как манекен, пялится в пространство, прикрытый до пояса шерстяным колючим пледом.

Лететь с подобным грузом на борту одно удовольствие, не то, что в прошлый раз. Да, в прошлый раз было забавно. Я поежилась, вспоминая ледяные струи, хлещущие с потолка. Я поменяла положение, подтянувшись чуть вверх, ноги с грохотом обрушились с приборной доски, вызвав приступ раздражения.

Требовательный сигнал автопилота, старательно ведущего "Беркута" по заданной траектории, запищал, привлекая внимание. Посмотрев на монитор, я улыбнулась, корабль на подлете к станции и минут через пятнадцать можно будет наблюдать ее визуально. Вот мы и дома. Почти. Нехотя выбравшись из кресла, я поплелась проведать груз.

Ожег уже не выглядел так устрашающе, как с самого начала. Набухшие было волдыри опали, и немного сошла краснота. Дня через три, в крайнем случае, четыре он и не вспомнит об этом, настолько хорошо идет заживление. Аве, медицина! К вечеру, когда воспаление окончательно спадет, надо будет счистить черные опалы вокруг раны. Весьма довольная результатами работы современной фармакологии я снова наложила повязку и поднялась, собираясь уходить. Влад даже не шевельнулся, демонстрируя полный отход в астрал.

— Штаны надень, — бросила я уже в дверях, — прибываем через пять минут.

Он перевел на меня пустые глаза и медленно кивнул, при этом стараясь не сильно выпадать из образа и явно надеясь, что мне будет стыдно. Я быстро убралась в кабину, что бы избави Боже не расхохотаться и не распустить язык в простом желании позлить его еще больше.

Через главный иллюминатор был виден бок станции. Она висела в вакууме, занимая почти все видимое пространство, отделенная от меня толстым стеклом и казалась такой близкой, что руку протяни и сможешь потрогать поблескивающий в свете мощного прожектора серебристый холодный бок. Налюбовавшись вдоволь, я связалась с диспетчерской и попросила разрешение на посадку, мне выдали длинный перечень инструкций куда заходить. Я дала подтверждение, вверх и вбок поползла огромная переборка шлюза.

Аккуратно завела "Беркута" в распахнувшийся зев. Сыто лязгнула внешняя переборка, и я на несколько секунд оказалась в полной темноте, нарушаемой только слабым отсветом приборной доски. Я всегда побаиваюсь этого момента, это как между сном и реальностью — я уже здесь, но меня еще нет. А что если я зависну где-то посередине? Внутренний шлюз открылся, не позволив перепугаться окончательно, и станция приняла нас в свое уютное и теплое нутро. Дома оно всегда хорошо, несмотря на то, что этот дом болтается где-то посреди космоса.

Я подрулила к приготовленной площадке и выключила двигатели, взвизгнувшие напоследок и затихшие на самой высокой ноте. Что-то не так с кораблем. Я перевела дух и потерла внезапно вспотевшими ладонями лицо, ощущая прилив бешеной радости, как и всякий человек, внезапно осознавший, что беда была совсем близко, но прошла мимо, даже не задев. Да уж, крайне неприятно думать, что "Беркут" мог подвести где-нибудь посреди космоса. К счастью жизнь не знает сослагательных наклонений. Ведь не подвел же. Дотянул! Хорошо-то как!

Я отстегнула ремни и поводила плечами, разминая затекшую спину. Оглядевшись напоследок и удостоверившись, что все отключено, покинула капитанское кресло.

Влад ждал у закрытого люка одетый в привычные штаны и свитер, настороженно поглядывая в мою сторону. Я прошла мимо и молча разгерметизировала люк. Гидравлика с тихим шипением открыла замки и отвела в сторону тяжелую пластину. Стоявшие рядом техники подняли палубный трап.

Дожидаясь окончательной установки трапа, я почувствовала, как легонько коснулась моего плеча обтянутая свитером мужская грудь. Что ж, любопытство оно, говорят, и кошку сгубило, что уж говорить о более слабом представителе человечества? Не терпится увидеть, куда тебя притащили? Ну, ну! Я чуть повернула голову, вполне достаточно, чтобы увидеть, как настороженность в глазах Влада сменяется неподдельным и глубоким изумлением.

Глава 9.

...сперва метался по комнате не находя себе места, шалея от неизвестности и недоумевая зачем его притащили обратно. Неужели так необходимо продолжать мучить? Уж лучше сразу отдали бы новому хозяину и дело с концом! Зачем дальше-то издеваться!?

Прижимался лбом к холодному металлу переборки, задыхался и один раз даже позволил себе тихонечко заскулить. Пока еще есть время пожалеть себя, потом времени уже не будет, равно как, не будет и жизни, лишь борьба за существование.

Жизнь рушилась, ускользая песком сквозь пальцы. Не ухватить, не удержать. Почему-то до конца не верилось, что через несколько дней, а может и часов, все закончится. Он вновь окажется в аду, где не будет ни секунды покоя. Придется бороться за место в вонючем бараке, за миску скудной похлебки, и унижено гнуть спину перед хозяевами и надсмотрщиками, если, конечно нет желания быть избитым. И вранье это, что он не боится побоев. Боится и еще как. Всякий нормальный человек боится плетки и унижений, когда в глазах темнеет от боли и тяжело бороться с желанием ползти к хозяину на брюхе моля о пощаде и человеколюбии. Кого-то совсем недавно он упрекал в излишках этих чувств. Идиот!

Еще была сумасшедшая надежда на Дмитрия Петровича. Пусть он пока занят, но он все равно узнает, что раба продали. Он найдет и обязательно перекупит. Может быть...

К третьему дню заточения пришло чувство безысходности и, забившись в угол, без особой пользы пялился в пространство, мысли стали тягучими, как растопленная карамель. Никто не придет, не поможет и не пожалеет. Никто не станет разговаривать с рабом.

Ужасно болело обожженное клеймом бедро. Притронулся к беспокоящему месту и чуть не взвыл от резкой боли. Хозяйка почему-то запретила дотрагиваться до повязки, запрет казался глупым — чего он там не видел? Она приходила сперва каждый час, а потом через три, делала перевязку, во время которой полагалось смирно лежать, отвернувшись к стене. Это был приказ. Но как бы ни злился на хозяйку, проявлять неповиновение считал глупым. Она ему помогает, и отказываться от ее услуг означало подвергнуть себя лишним мучениям.

Проковылял к двери и плотно приложил ухо к металлу. Ничего не слышно. Он посмотрел на часы, его три часа истекли, сейчас придет хозяйка менять повязку, уж лучше сразу подготовиться, чтобы потом не заставлять ее ждать и стоять над ним с надменным и скучающим видом.

Спустил штаны, улегся на кровать, и едва успел прикрыться пледом, открылась дверь, вошла хозяйка с неизменным лотком в руках. Точна, как радиационные часы. Черт бы побрал, эту точность! Хоть раз опоздала бы что ли, для разнообразия. Она, что на работу перестала ходить?

Она пододвинула стул, поставила на него лоток, откинула плед, да так, что открылась только повязка. Деловито звякнули инструменты. Раб раздраженно отвернулся к стенке...

Уныние, преследовавшее меня начало сменяться тупым безразличием. Завтра он улетит. Что ж, это кажется действительно все. Похоже, начался откат, какой бывает всегда после тяжелой и долгой работы. Хорошо, что папаня, вплотную занятый подготовкой к свадьбе обо мне не вспоминал эти дни. У меня просто не хватит нервов терпеть еще и его обвинения, которые обязательно последуют из-за недостатка информации. Правда, оставалась слабая надежда, что отец поймет все без лишних объяснений. Всегда хочется верить в лучшее.

О дальнейшей судьбе Влада доподлинно знали четыре человека — Эжен, Никита, Алиса, категорически отказавшаяся покидать свое рабочее место, не смотря на угрожающую близость родов и я. Завтра дежурство Лисы, и герцогский транспорт будет принимать она. Эжен подготовил все документы по Владу, остается заполучить на них подпись генерала, и бюрократические дела решены. Не желая афишировать происходящее перед участком, я пригласила отца к себе, решив, что так будет с ним договориться не в пример проще.

Папа явился после ужина, который я съела в полном одиночестве. Оказывается, это неприятно — есть в одиночестве. Привыкай. Так отныне будет всегда, за исключением тех редких вечеров, когда внезапно нагрянут гости. Ничего. Переживем.

— Зачем ты меня позвала? И почему Влада который день нет на работе? Ты о чем думаешь, ему отчеты сдавать! Или решила, что занятый своими делами я ничего не замечу? — вывалил папа на меня свое недовольство, после неуклюжего поцелуя в щеку, должно быть, означающего приветствие.

— Давай по порядку, — глубоко вздохнув проговорила я, плотно прижав ладони к столу, уговаривая себя не обращать внимания на его раздраженный тон. — Я прошу только об одном — выслушай меня спокойно. Я позвала тебя сказать, что Влад у тебя больше не работает. Эжен по моей просьбе составил все нужные документы, тебе остается только поставить на них свои подписи, сделай это, пожалуйста, утром. Влад уезжает завтра после обеда.

— Ты, что — рехнулась? — рявкнул отец, буравя меня гневным взглядом, а я мысленно закатила глаза — началось, теперь он будет упрекать меня, что я перескочила через его голову и совершенно с ним не посоветовалась... — Ты его продала, да? Да, как ты посмела? Как у тебя рука поднялась!?

— Что? — ошарашено переспросила я, глупо моргая.

Ожидая от родителя скандала, я и представить не могла, что он подумает, будто я способна на подобную подлость. Это оказалось для меня самым настоящим ударом.

— Кому ты его продала? — с угрозой в голосе спросил он, опершись руками на стол и нависая надо мной грозовой тучей. — Говори, быстро! Я перекуплю, пока не поздно. Ну!

— Не нукай, не запряг еще! — окончательно придя в себя, рассвирепела я. — Ты его не перекупишь, даже не надейся! Я продала его одному очень влиятельному человеку, и он раба не перепродаст ни за какие деньги, это раз! Во-вторых, мне не нужно твое одобрение или неодобрение. И с работы его уволишь, как миленький. И финансовые документы подготовишь, потому что изменить хоть что-то не в силах. Так или иначе, твой обожаемый Влад улетает завтра после обеда. А за тобой, если ты его не уволишь, будет болтаться штатная единица, исчезновение которой объяснить не сумеешь въедливым чиновникам из отдела внутренних расследований твоего горячо любимого главного полицейского управления!

— Ты мне, что — угрожаешь? — зловеще прошипел отец. — Соплячка!

— Можешь думать, как считаешь нужным, — безразлично откликнулась я, внезапно почувствовав всю усталость, скопившуюся за эту долгую неделю и только сегодня вечером прорвавшую тонкую пленку, за которой пряталась до этого, обрушиваясь тяжелым грузом на плечи. Откат, оказывается, пришел только сейчас.

— Ты такая же, как и твоя мать! — с ненавистью и спокойствием сообщил мне генерал, звонко шлепнув ладонью по столу, словно ставя точку на нашем разговоре и жизни.

— Ага, шлюха и убийца. Я знаю, уже поведали, — глупо ухмыльнулась я. — Тем не менее, я жду завтра все документы на Влада.

— Наташа передаст, я тебя видеть не желаю! — вставая и расправляя плечи, заявил он. — Я отрекаюсь от тебя! Ты слышишь!? У меня больше нет дочери!

Круто развернувшись, он большими шагами пересек каюту и громко хлопнул дверью. Со стены сорвалась повешенная недавно фотография. Жалобно и тонко звякнуло, разбиваясь стекло в рамке. Пальцы, намертво вцепившиеся в края стола, свело судорогой. По щеке, чертя обжигающую дорожку, поползла слеза. Я подняла лицо, не позволяя пролиться остальным. Рыдая и жалея себя, не добьюсь ничего, кроме приставучей головной боли, так что и начинать не следует. Ничего. Завтра будет новый день. Жизнь на этом не кончилась. Взрослеть это всегда больно.

...Ночь прошла. А он так и не смог заставить себя уснуть. Наполненная призраками прошлого и будущего темнота клубилась вокруг как туман, окутывая, давя на грудь многотонным грузом. К утру понял, что все изменилось. Разбилось на мелкие осколки, которые уже никогда не удастся не то, что склеить, собрать воедино. И это случилось даже не этой долгой, страшной ночью. Это случилось гораздо раньше, год назад, когда его грязного, усталого, скованного цепями, переполненного отчаянием и нежеланием жить притащили в дорогой отель и кинули одного в коридоре, а потом он увидел ее... Вот тогда-то все и рухнуло. И изменить уже тогда было ничего не возможно.

А сегодня, ровно через год, точно так же настало утро и точно так же как и тогда болело обожженное клеймом бедро. То утро было теплое и солнечное, и нагретая мостовая приятно согревала озябшие ступни. Сейчас он даже не мог сказать какое оно, это утро. На станции нет солнца, нет ветра и нет погоды. Есть только кондиционированный воздух, пропущенный через фильтры и подогретый до нужной температуры — не слишком холодный и не жаркий, идеальный воздух для существования человеческих особей. Но это теперь в прошлом, теперь будут долгие годы мучений, но может, тело смилостивиться над ним, и даст быстро умереть. Вот только больно, что его так жестоко предали, ведь если бы она сразу рассказала, что вот эта жизнь так ненадолго, может, ему было легче перенести все остальное — клеймо и продажу. И предательства никакого тогда не случилось бы. Все осталось бы в порядке вещей.

Ненависть поднялась откуда-то из глубины души, черной волной затопила сознание. Если он выживет, а он выживет, то непременно сбежит и убьет ее. Никому не позволено так запросто бросаться человеческой жизнью, теперь-то он точно это знает. Жизнью и чувствами. Даже если это чувства такого существа, как раб. Она делила с ним пищу и никогда не прогоняла, если он в ужасе приползал по ночам, лечила раны и выхаживала, когда был болен, выслушивала страшную исповедь и ругала за проступки, но все равно, даже это не дает ей право настолько жестоко с ним обходиться!