Он поставил себе заметку как-нибудь разобраться в хитросплетениях ганнорских племенных взаимоотношений вообще и места Эльры в этом клубке в частности. Одновременно с этим, он ощутил острое желание оторвать Вариэтру от Ливитара и утащить ее куда-нибудь прочь. А еще лучше — запереться с нею в каком-нибудь темном жарком помещении, снабженным бассейном, благовониями и ложем.
Это было новое ощущение, и юноша решил, что с ним тоже имеет смысл разобраться. Но это потом, когда появится свободное время.
— Идем ко мне, — бросил он, поворачиваясь к Бочке спиной. — Потолкуем.
* * *
Уже к вечеру свободного времени не осталось. Юноша, заключивший с Ливитаром что-то вроде соглашения о взаимопомощи, лихорадочно пытался поспеть везде и сделать все, что только можно. Сильные, вопреки своему названию, так и не сумели вернуть порядок на улицы мятежного города. Ганнорцы, опьяненные свободой и вином, дрались, предавались блуду, воровали, короче говоря, делали что угодно, только не пытались собраться в некое подобие армии.
Конечно, среди этого океана глупости всплывали островки порядка вроде того же Ливитара, да что там, с каждым днем их становилось все больше, но время — этот безжалостный и неумолимый убийца — работало на Фар. Элаикс прекрасно понимал это, но поделать ничего не мог. Внутренний город охранялся слишком хорошо — слабая попытка штурма, предпринятая через день после его официального присоединения к мятежу, провалилась с треском. Атакующие потеряли почти три десятка не самых плохих воинов и отступили. Фарицы денно и нощно сторожили стены, а конные гонцы присылали новости, одна ненадежнее другой.
Пограничные легионы стерты с лица земли вольными ганнорцами, решившими помочь восставшим собратьям. Нет, наоборот, они теперь спешат к Раэлину — подавить восстание. Да что вы, никуда они не спешат — вся провинция поднялась как один, и теперь фарийцы получат по заслугам. Да никто нигде не поднялся, а те, кто и сделал это, уже лежат в земле!
И так далее и тому подобное. Верить нельзя было ничему и никому, а потому пришлось самостоятельно рассылать разведчиков во все уголки Ганнории, чтобы понять хоть что-нибудь. И вот тут-то большую, прямо-таки неоценимую помощь оказал Ливитар, у которого, как выяснилось, под началом была целая армия — добрых пять тысяч человек, а также — бессчетное число осведомителей в самых разных городах и поселках провинции. Именно благодаря сведениям, поставляемым этим новым и ненадежным союзником, стала вырисовываться общая картина.
Так прошло шесть дней, и все же, все же, постепенно кое-что вырисовывалось. Постоянно подходили все новые и новые отряды, все усадьбы в неделе пути от Раэлина были разрушены, а освобожденные рабы усилили армию. Совет Сильных, разросшийся до пятнадцати человек, помаленьку утихомиривал своих подопечных, вооружал их и приспосабливал к делу.
Однако с каждым днем юношу все больше и больше тяготило это многовластие.
Он понимал, каким образом фарийцы даже без помощи своего императора сумели разбить этот северный народ. Ганнорцы ничего не знали о дисциплине. Они атаковали толпами, не думая ни о защите, ни о хитрых тактических схемах, ни о чем вообще. Только бы убить побольше врагов, а там — как получится.
В случае же, если не получалось, их отвага столь же стремительно превращалась в трусость и бородатые верзилы улепетывали со всех ног, бросая даже оружие.
Конечно, не все были такими. Богатые ганнорцы и до завоевания содержали отряды профессиональных воинов — в основном конные — которые выходили сражаться в доспехах, с копьями и хорошими мечами. Элаикс с удивлением для себя узнал, что великое селианское изобретение — стремена — совсем недавно добралось до этих глухих мест.
В любом случае, число восставших увеличилось уже почти до тридцати тысяч и не думало останавливаться, однако расслабляться, и хвалиться несовершенными победами было нельзя. Самое страшное в этом деле было то, что даже Аладан с Инатором не понимали всю важность дисциплины. Эльра не лезла в военные дела — умея убивать, она никогда не умела командовать, Грантар также не испытывал желания от обсуждения столь скучных с его точки зрения тем. Зато на помощь Элаиксу неизменно приходил Бартих. Философ, достойный наследник вольных городов Атериады, не понаслышке знал, что такое дисциплина, и как следует вводить ее в отрядах, но, увы, даже этот страшный человек был вынужден отступить, встретившись с яростным напором ганнорцев, утверждавших, что для победы хватит и умения драться.
Так проходили дни, пожар, зажженный в Раэлине, разгорался, охватывая всю провинцию, но до настоящей огненной бури все еще оставалось немного времени. Совсем немного.
Часть 2.
Глава 1
Великий храм Фара, выстроенный во славу воцарения богоравного Анаториана, представлял собой внушительное зрелище. Возводился он почти двадцать лет, и даже полубог был удивлен, сколько сил пришлось потратить, дабы это воздушное произведение искусства, сотканное, казалось, из нитей, устремляло свои шпили в небеса.
Храм Императора, как официально он назывался, разительно отличался от всего, что когда-либо создавалось фарийцами, дабы почтить небожителей. Белоснежный, искрящийся на солнце, обрамленный изящными колоннами, он был прекрасен как снаружи, так и внутри. А про его вместительность ходили легенды — в праздничные дни едва ли не четвертая часть населения огромного Фара умудрялась оказаться внутри, дабы воздать хвалу своему живому богу.
Анаториан, что и говорить, любил свое детище, а потому, когда храм был завершен, он испепелил лучших атериадских архитекторов, которых в свое время и нанял для строительных работ — император не желал, чтобы нечто столь же прекрасное появилось на свете. При этом он озолотил их родных и близких, чтобы никто не мог сказать, будто бы властитель Империи не держит слово. С тех пор прошло почти полвека, но никто: ни алчные таверионцы, ни порочные атериадцы, ни даже надменные селианцы вместе со своей странной магией не смогли сотворить чудо, которое бы затмило по красоте жемчужину Фара.
Великий правитель сильнейшей — как он считал — империи мира, всегда радовался, точно ребенок, когда ему приходилось участвовать в крупных чествованиях, проходивших всего лишь семь раз в год. Внешне он этого не показывал — не дело было властителю мира вести себя, точно жалкому плебею, однако поделать что-нибудь с этой своей маленькой слабостью у Анаториана не получалось. Да он и не особо старался.
Вот и сейчас, сидя на массивном золотом троне, установленном над алтарем, окруженный статуями богов и богинь, император искренне наслаждался происходящим.
Жрецы хором пели гимн богам и их посланцу на земле, огромное людское море, колыхавшееся внизу, и отделенное от своего блистательного повелителя строем преторианцев, подпевало, восторженно вереща. Пахло благовониями, вином, которое по традиции с самого рассвета и в неограниченных количествах получали все желающие, и кровью жертвенных животных.
Анаториан откинулся на спинку своего трона и с деланной ленью обвел взглядом прихожан. Как же приятно иногда отвлечься от мирских забот и посидеть вот так, ничего не делая, наслаждаясь покоем и красотой! Внешняя политика, бесконечные игры знатных патрициев, каждый из которых стремилась выцарапать себе как можно больше императорских милостей, заговоры и интриги, плетущиеся, как иногда казалось, каждым булыжником в городе, все это могло подождать один день. Он — живой бог, он может все, что угодно, но, увы, великим государством нельзя управлять при помощи чудес. Бесконечные встречи, постоянные совещания, непрерывные аудиенции, и, конечно же, работа с документами до изнеможения. Вот его мир, его вечность.
"Не об этом я мечтал тогда, не так видел картину", — с грустью подумал император. — "Они думают, что я всемогущ, но на самом деле я всего лишь заложник на троне, я прикован к своему ребенку, к Империи. Но уж один день это чадо может подождать. Сегодня я расслаблюсь и отдохну"!
Неожиданно негу владыки нарушило деликатное кряхтение. Тот скосил глаза направо и скривился, точно от зубной боли — за троном стоял, совершенно не боявшийся ни гнева богов, ни гнева жрецов, Лиций.
"А чего, ему, собственно бояться? Боги и так обидели этого калеку, зато я — осыпал милостями. Он верен мне, а не этим каменным истуканам", — эта мысль немного развеселила Анаториана, который прекрасно понимал, что империя не собирается ждать даже один день и произошло что-то серьезное, иначе Лиций, знавший вкусы хозяина, никогда не осмелился бы прийти.
Он вздохнул и произнес:
— Лиций, с чем пожаловал?
— Новости с севера, повелитель, — склонил голову горбун.
— Ганнория?
— Да. Раэлин восстал.
Анаториан даже глазом не моргнул.
— Стало быть, все идет по плану?
— Да, о великий, — горбун склонился в поклоне, но император услышал в его голосе недосказанность.
— Говори, — распорядился он.
— Божественный, я не понимаю твоего замысла.
— Так и должно быть, разве нет? — приподнял брови полубог.
— Конечно же, простому смертному не проникнуть в хитросплетение божественных замыслов, и все же...
Он умолк.
— Задавай свои вопросы, я дозволяю, — милостиво махнул рукой Анаториан.
"Почему бы и нет? Сегодня у меня хорошее настроение".
— Владыка, Раэлин — огромный торговый город, а провинция — отличный источник дохода. Зачем резать курицу, несущую золотые яйца.
Анаториан улыбнулся.
— Скажи, хорошо ли ты знаешь историю, мой дорогой Лиций?
— Смею надеяться.
— Что ты знаешь об Имирии?
Горбун хмыкнул.
— Первая страна, завоеванная еще в республиканские времена. Окончательно подчинена уже вами, повелитель. Стала провинциями Западная Имирия и Восточная Имирия.
— А когда в ней последний раз происходило восстание?
Карлик задумался, напрягая свою недюжинную память.
— Если не путаю, то на двадцать восьмой год после вашего воцарения.
— Или на двадцать первый после падения последнего имирийского города. Что стало причиной бунта?
— Бездарный наместник, — горбун удивленно моргнул.
— Начинаешь понимать?
— Полагаю. О случайном совпадении не может идти и речи?
— Конечно же, нет, — фыркнул Анаториан.
— Господин, но это не ответ.
Анаториан, по-настоящему удивленный, воззрился на своего слугу. Мало у кого хватало храбрости говорить нечто подобное. Последним был тот глупый маг Маркаций.
— Хорошо, я дам тебе ответ, — наконец произнес он. — Чтобы прорастали цветы, нужно выпалывать сорняки. Многие стараются делать это сразу же, пока те не дадут всходов, но в результате они очень часто оставляют семена в земле. Я же придерживаюсь иного мнения.
Лиций замер, кажется даже, забыл дышать.
— Да, иного, — повторил Анаториан. — Я убежден, что заразу нужно выжигать целиком, а потому даю немного времени, чтобы маленькие всходы сорняков подросли, и выпалываю их все. После того восстания в Имирии никто больше не осмеливался посягнуть на мою власть. Также будет и в Ганнории. Они перебьют пару городских когорт, может даже нанесут поражение пограничным легионам. Станут самоуверенными, раздуются от собственной важности. К ним стекутся все недовольные, обиженные, и просто бездельники, желающие пограбить, после чего варвары даже осадят несколько городов. Но на этом все и кончится. Когда из Фара придут отборные железные легионы, восстание утонет в крови. Умрут или станут рабами все, кто как-либо был связан с бунтовщиками. Они сами и их семьи. И после этого в провинции воцарится мир на добрый век. Ну а потери, — он криво ухмыльнулся, — потери мы компенсируем за счет имущества поверженных.
Глава тайных служб поклонился.
— Это мудрый план, о божественный.
— Естественно. У тебя есть какие-нибудь другие новости для меня?
— Да, о могучий.
— И что же?
— Сенатор Маркаций мертв.
Анаториан нахмурился.
— Я не говорил, что желаю его смерти. Впрочем, какая теперь разница, — он замолк. — И отчего эта новость, кстати говоря, должна меня волновать?
— Вы приказывали докладывать обо всем необычном.
-А обстоятельства его смерти были странными? — Анаториан нахмурился.
— Так точно, повелитель. Дом сгорел в пламени магического пожара. И это не было несчастным случаем.
— Почему?
— В покоях покойного нашли останки его дочери и троих неизвестных. Тела обуглились, так что понять, кто это был, невозможно, однако хочу заметить, что владения сенатора были накрыты воздушным барьером. Никто не мог попасть к нему, либо уйти, без того, чтобы Маркаций не узнал об этом.
Императору стало интересно. Этот бунтующий мальчишка, любящий разглагольствовать о равенстве и вреде рабства, одновременно с тем являлся едва ли не самым сильным чародеем империи, что бы ни говорили прочие. Оттого он и сохранил наглецу жизнь — такими людьми никто не разбрасывается. Кому же Маркаций мог проиграть? Убить чародея его уровня... На такое был способен разве что Цирилен, да и то использовав магию духа. Неужели его доверенный чародей осмелился пойти на такое? Он всегда ненавидел Маркация, так может быть, решил, что сейчас — подходящее время, чтобы свести старые счеты? Или Цирилен тут не причем, а Лиций сам разобрался с сенатором — он тоже никогда не был в восторге от идей последнего — и решил, что появился хороший способ насолить недругу.
Лиций, прекрасно умевший чувствовать настроение хозяина, молча стоял и ждал дозволения продолжить. Император бросил короткий взгляд на жрецов — служба продолжалась, как ни в чем не бывало, и спросил:
— Что стало причиной смерти?
Горбун задумался.
— Я думаю, что огонь.
— Думаешь, или знаешь? И если огонь, то кто мог его вызвать? Маг уровня Цирилена? — он кинул наживку и умолк, ожидая, заглотит ли коротышка ее, или нет.
— Все может быть, владыка, — неопределенно ответил глава тайной службы. — Это выяснят мои люди. Как только я узнаю, тотчас же примчусь к вам.
"Еще бы не примчаться, если есть возможность прижать Цирилена", — подумал император. — "Хотя он не слишком-то уверенно говорит, похоже, есть что-то еще".
— Это все?
— Нет, — Лиций замялся. — Не уверен, что это существенно, но все же. Незадолго до смерти сенатора — полторы луны назад — в поместье приехал на обучение какой-то юноша. По виду — южанин. Слуги сказали, что он сын одного из друзей Маркация, женившегося на варварке из провинции Тимберия и жившего там.
— Но?
— После пожара юноша пропал.
— А трупы?
— Не могу сказать наверняка. Слуги не уверены, говорят, он был слишком щупл, чтобы оказаться одним из сгоревших. Но вы же знаете, что огонь иногда творит с плотью и костями странные вещи.
Анаториан задумался, ощущая волнение.
"Совпадение? Может быть, а может и не быть. С одной стороны — толком ничего не понятно, с другой же — а мог ли кто-нибудь кроме выпестанного Фарниром палача убить Маркация"? — он задумчиво постучал пальцем по трону. — "Или все-таки собственные подчиненные свели старые счеты? Не нужно делать поспешных выводов, это опасно".
