Тот, кто делает шаг

Мирт сглотнул.

В уютной теплой кроватке сидел ребенок. Маленький совсем, такие только ходить учатся, с золотистыми волосенками и покрасневшим зареванным лицом. Мирт шумно сглотнул и недоверчиво дотронулся до мягкой, мокрой щеки пальцем.

Малютка замолчал, а потом взял и цапнул палец. И хотя зубов было штук восемь, не больше, Мирт взвыл на всю комнату... и с ужасом понял, что ребенок настоящий.

Живой.

— Что же делать, что же делать, что же делать...

Мирт жмурился и непрестанно бубнил себе под нос одно и то же, только на разные лады. Ребенок оказался девочкой. Теперь она, вымытая, накормленная подогретым на фонаре молоком, переодетая в мягкую рубашечку, тихо лежала на коленях у перепуганного мальчишки и наверняка принимала его бормотание за странную колыбельную.

— Да что же теперь делать с тобой? — в отчаянии шептал Мирт, покачивая девочку. Та улыбалась и иногда принималась что-то лопотать — не речь, так, звукоподражание. Особенно малявке отчего-то приглянулось Миртово солнышко на шнурке. Камень в нем был мягкий, но гладкий, вроде застывшей смолы, янтаря — вот здорово зубки почесать. — Ведь здесь же не оставишь... И с собой не возьмешь. Как мимо часовых нести тебя, вдруг заплачешь, а, дуреха? Эх...

Младших братьев и сестер у Мирта не было. Мамка пообещала "в подарок" родить, к началу лета, но застудилась. Так ее кашель и съел, вместе с "подарком". Отец как начал поминать жену "мутненькой", да и не сумел закончить. Вот и приходилось Ньявису-младшему после училища отсиживаться по соседям и друзьям. Там-то он и научился приглядывать за мелкими — не такими, конечно, как эта, постарше. Но все-таки знал, чем накормить, чем занять, как успокоить, если разревется

— Чудо ты, слышь? Чудо золотое...

Девочка ухватила белыми пальчиками солнышко и потянула его вниз, заставляя Мирта наклонить голову: мол, на меня смотри, а не на фонарь с тоской пялься.

Убивать ему, младшему технику, уже приходилось. Война все же, это тебе не в гости к тетке Оске сходить. Но одно дело — когда в корме, у радиатора обороняешь себя и соратников по экипажу неповоротливой "Пышки". Там или ты, или тебя, да не просто так, а со всеми товарищами. И совсем другое — оставлять на верную погибель такую вот малявку с улыбкой во все девять зубов. На гибель мучительную — от жажды, от голода, от холода.

Милосердней уж сразу подушкой в лицо да прижать покрепче... Да только не для Мирта это выход. Не сможет он так.

— Ох, и надает мне по шеям командир, — прошептал мальчишка, набираясь решимости. — Ох, и надает...

— Ям, — сказала вдруг девчушка по-лаэтийски и засмеялась. "Да", значит. Издевается как будто, понимает все.

Мирт рассмеялся и понял: не оставит он ее здесь, отнесет в отряд. А там уж пусть лейтенант Искьерда думает, что с ней делать. Он главный, пусть и решает.

Собирался в дорогу Мирт основательно, не то, что раньше. Бутылки, чтоб не звенели друг о друга, переложил детскими рубашками-пеленками. Молока нацедил в кожаную флягу и повесил на поясе сзади. А потом из теплого платка переноску соорудил на пузе — ну, вроде тех, что бродяжки делают, когда дитятко с собой по дорогам таскают.

Дальше все одно — на удачу оставалось положиться.

— Ай, слушай меня, — Мирт усадил перед собой девочку на топчан и заглянул ей в глаза. Голубые-голубые, как небо ясное. Малявка хихикать прекратила, словно поняла, что по-серьезному к ней обращаются. — Говорят, что в Лаэтэ не простые люди живут, а дети солнца. Хорошо б, так и было. Потому как иначе, чем по воле богов, мы с тобой не доберемся. Так что давай договоримся: пока до свету не доберемся, чур, молчок. Агась?

— Ям! — радостно ответила мелкая и опять потянулась к Миртову солнышку. Он вздохнул и быстро, пока не опомнилась, усадил ее в переноску.

Девочка опять забормотала что-то по-своему — то ли по-лаэтийски, то ли, как все малявки, бессмыслицу несла.

Поначалу Мирт все никак не мог привыкнуть наступать осторожно, тихо. Попробуй по щебню пройдись без шуму, когда у тебя не просто не простая ноша — живая. Она ногами сучит, за шнурок на шее дергает, пуговки на шинели ковыряет... А как приноровился, страшнее стало, что девчушка заплачет невовремя. Поди потом докажи часовым, что свой ты, за "мутненькой" для старшего товарища отошел.

Ох, будет ему "мутненькая"... Небось, заречется Мирта впредь посылать.

В разрушенном городке свила гнездо унылая тишина. Ни единой живой души на всю округу: псы, и те разбежались, видно, от грохота выстрелов. Попадались иногда и голубятни, и загоны для птицы, и конюшни — но везде было пусто. Пока Мирт возился с найденышем, вконец стемнело. Теперь, гляди не гляди, не отличишь целый дом от разваленного, а уж на сторожевую линию налететь — легче легкого. Часовых тоже не дурак расставлял. И если худенький, ловкий мальчишка сумел выбраться за черту, то никто не поручится, что он так же легко вернется обратно с тяжелой поклажей.

А если девчонка еще и разревется...

— Только молчи, — шептал Мирт тихо, прижимая к себе малявку. — Молчи.

Уже у самой сторожевой линии вывернулся из-под ноги скользкий камень, и потекли по развалинам ручейки мелкого щебня. Мирт взмахнул руками — и завалился на спину. Под шинель сразу набился сор, царапая кожу, бутыли глухо звякнули — как бы не разбились... Но мальчишка только стиснул свою живую, теплую ношу и взмолился всем на свете богам: пусть не заметят часовые, пусть в сторону глядят, пусть у них в ушах зашумит...

Малявка и не пикнула во время паденья. Только засопела тяжело, будто вот-вот расхнычется.

Мирт подрагивающими пальцами подцепил свое солнышко и быстро-быстро потер об волосы. Камень тускло замерцал. Девчушка сморщила носик — улыбнулась, значит.

И, конечно, солнышко в рот сразу потянула — даром, что оно медное, камешек-то вон какой интересный.

— Вот ведь дурёха... — выдохнул почти беззвучно Ньявис и на насыпь откинулся. Так и пролежал с четверть часа, пока сердце не перестало как бешеное колотиться, а ноги — подгибаться. Потом встал кое-как, погладил девчонку по голове — волосы мягонькие, как шелк — и дальше поковылял, в два раза осторожнее.

Когда он к дому вышел, где их командир поселил, то едва не сомлел, как девица — от облегчения.

Добрался.

И понял вдруг, что больше всего боялся не за себя, а за эту, маленькую, беспокойную, везучую.

— Сорче ты, — улыбнулся он широко и откинул верхний край платка. На него уставились любопытные глазищи, сейчас, в полумраке, кажущиеся черными, а не голубыми. — Везучая. Сорче, да?

— Ям! — согласилась малявка и рассмеялась — в первый раз с тех пор, как с Миртом покинула родной дом.

Собрать товарищей было делом нехитрым. Гораздо сложней — стоять перед ними, выпрямив спину, руки в карманы не прятать, глаза не отводить и не мямлить, отвечая на вопросы, а говорить твердо и уверенно.

— Что это, рядовой Ньявис?

— Ребенок, господин лейтенант.

— Я вижу, что ребенок, а не мина, — нахмурил Искьерда тонкие брови и потер переносицу. Очков ему сейчас не хватало, и не потому, что зрение подводило — нет, для солидности. К командиру четвертого, ран-лейтенанту Ишвину, наверное, детей не подкидывали. А все почему? А потому, что он и с виду-то лютый был, а кто с его характером поближе знакомился — и вовсе зарекался спорить или такие вот "сюрпризы" устраивать. — И мне интересно знать, откуда этот ребенок взялся в моем отряде. Извольте объясниться, рядовой Ньявис.

— Слушаюсь, господин лейтенант, — угрюмо буркнул Мирт, косясь на серое солдатское одеяло, на котором играла с солнышком Сорче. — Ребенок был обнаружен мною в пустом доме за сторожевой полосой. По уставу солдат должен оказывать помощь гражданам которые, это... идееподобны.

— Недееспособны, Ньявис.

— Так точно, господин лейтенант. Ну, девочка-то точно ни на что не способна, помрет ведь одна. Вот я ее и принес. Доклад окончен! — он с вызовом вскинул на командира глаза. Грязно-зеленые, как у пакостливых болотных тварей из бабкиных сказок. Как там их звали, бишь? Плутуны?

"Эх, этот-то точно плутун, — с досадой подумал Искьерда. — Только не от "плутать", а от "плут". Недоговаривает".

— Лаэтийцы к гражданам Даорского Союза не относятся, рядовой Ньявис, можете уставом не прикрываться. И объяснитесь, что вы делали за сторожевой линией, пересекать которую строжайше запрещено?

Мирт отвернулся и тяжело засопел, наблюдая за девчонкой. Возиться с солнышком ей наскучило, а вот меховая шапка старшего техника показалась, видно, занятной игрушкой. Одна беда — шапка лежала на проваленном диване, это надо целого лейтенанта Искьерду обойти, потом через котомку перелезть... Приключение настоящее, словом!

— А ничего не делал. Гулял. Виноват, больше не повторится...

— Брешет он, господин лейтенант! — встрял краснолицый от духоты Ставр. — Брешет, вам говорю! Это я, дурень старый, за бутылкой его отправил, печёнкой клянусь! А малец как со старшим спорить будет, а, господин лейтенант?

— У этого "мальца" своя голова на плечах должна быть, — отрезал Искьерда, опасливо отодвигая ногу: девчушка, вместо того, чтобы дальше ползти к вожделенной шапке, заинтересовалась вдруг опушкой на сапогах лейтенанта. — Устав он знает прекрасно — наизусть шпарит. Пусть и отвечает сам, нечего на других вину перекладывать.

— А я не перекладываю, господин лейтенант! — горячо откликнулся Мирт и залился румянцем. — Виноват, больше не повторится! Готов понести наказание, самое строгое!

— О наказаниях позже поговорим, — пообещал серьезно Искьерда, прекрасно понимая, что все мальчишке с рук спустит. Во-первых, потому, что за сторожевую линию много кто ходит, во-вторых, объясняться потом с начальством не хочется на предмет: как допустил, что у тебя солдаты везде шатаются сами по себе? Спрос-то все равно с командира, а не с плутунов этих молодых. — Скажите мне лучше, рядовой Ньявис, что вы с этим ребенком делать собрались?

Мирт сглотнул и уставился на командира в упор, не мигая даже.

— Ну... оставим? В первом, вон, Шимер кошку подобрал, ничего, живет.

— Оставим! — саркастически протянул Искьерда, плюнув уже на обращение по уставу и напускную строгость. — Это тебе не котенок и не щенок, Ньявис! Это человек, только маленький! Его нельзя для развлечения взять, а потом погнать, когда надоест!

— "Её", а не "его", господин лейтенант, — упрямо поправил мальчишка. — Это девчонка, господин лейтенант, и звать ее Сорче, потому что везучая. И ни за что б я ее не погнал. Я бы и кошку не погнал, господин лейтенант.

"Уже и имя подобрал", — лейтенанта захлестнула досада. Девчонка — Сорче, и впрямь имя подходит — с упоением дергала меховую опушку сапога, твердо стоя на ножках. Ступни у нее покраснели. "Замерзнет ведь", — подумал Искьерда с неожиданной нежностью и сам на себя разозлился. Куда все решимость подевалась? В голубых глазищах растворилась?

— Ребенку в отряде не место, — сухо произнес Искьерда, с трудом отведя взгляд от довольной девчачьей мордашки. Золотистые волосенки пушились, и казалось, что в затхлый, неуютный дом заглянуло солнце. Не то, холодное и безразличное, почти не греющее в этих сырых горах, а ласковое, теплое, на которое сонно жмурятся бездомные коты и от которого на лицах у людей появляются веснушки и улыбки. — Тем более такому маленькому. Здесь война, а не пикник. Завтра утром я доложу обо всем ран-капитану, и он примет решение.

— Да куда он ее денет-то? — тихо, но зло спросил Мирт. — Лаэтийцев-то всех тю-тю... В штабе, может, Сорче и безопасней будет, но кто там за ней ухаживать станет? Сам ран-капитан? Адъютант его рыжий, что ль? Или этот, как его... консул? Ну, у которого рожа противная, как у крысы.

— Рядовой Ньявис!

— А что рядовой Ньявис? — совсем расхрабрился мальчишка. — Что я, неправду говорю? Забросят ее там, как пить дать. Кому она нужна... А я за ней присмотрю, я умею! А если в бой идти — так она и одна полежит-поспит. Сорче умная, господин лейтенант! Пока я через сторожевую полосу шел, она не пикнула даже!

— Рядовой Ньявис...

— Господин лейтенант, я правда знаю, как с детьми сидеть! И что покушать дать, знаю! Я Мильку, Айнову сестру нянчил, и Юлле, младшенького у соседки нашей! Мне даже приплачивали, чтоб я с ними сидел, вот!

— Мирт, твою мать! — рявкнул Искьерда и с трудом удержался от того, чтоб мальчишке не отвесить оплеуху. — Война у нас, пойми! Некогда тебе с детьми возиться, ты бы лучше за "Пышкой" глядел в оба, а то встанет она посередине маневра, и все поляжем! А я, командир за вас отвечаю... что?

На той же ноте он повернулся к Сорче, которая тянула его за штанину. В ясных глазах не было ни капли страха.

— Пай, — пролепетала она, улыбаясь во весь рот. — Пай! — повторила уже уверенней и дернула за штанину.

— Отцом кличет, — охнул наводчик. — Дела...

— Видать, потому что голова светлая, — ухмыльнулся в усы Ставр. — Мы-то чернявые все, а командир у нас беленький. Слышьте, а ну как покормить ее, а? Мирт мутненькой притащил, так ее можно на молоко у интенданта сменять. Он выпить не дурак, ему многие несут.

— Так я взял молока, вон, фляга лежит, — оживился Мирт, сникший было после окрика командира. — Ну, надолго не хватит, а до завтра доживем... Можно еще мяска из пайка в кашицу растереть с хлебушком. А еще вроде можно овощей каких дать, тоже кашицей, или яблок там...

— О! У Носатого из седьмого отряда мешок яблок был! — влез со своими пятью медяками заряжающий, парень немногим старше Мирта, попавший в отряд прямиком из военного училища. — Я пригоню сейчас, обождите!

— Куда! — дернулся было Искьерда, но парень уже убежал.

Водитель с помощниками вытянулись, как на построении, но глазами старательно косили на лопочущую что-то и улыбающуюся девчушку. Ставр ухмылялся в усы и глядел в сторону, но вид имел самый что ни есть довольный. Мирт пялился на командира, не отрываясь — жалостливыми по-щенячьи глазами.

"Мальчишка", — подумал Искьерда обреченно.

Сорче ткнулась лицом в опушку сапога. Грязную, конечно — какой ей быть после дневного-то сражения? Лейтенант наклонился, подхватил девчонку под мышки и поднял на вытянутых руках. Малявка сначала недовольно заерзала, а потом успокоилась и уставилась на Искьерду в упор.

Искьерда, несмотря на фамилию, был северянином, и по внешности, и по характеру. Но теплое, ласковое южное солнце любил и скучал по нему.

— Ладно, — произнес он, стараясь удержать расползающуюся по губам улыбку и сохранить хотя бы внешнюю суровость. — Ран-капитану действительно некогда возиться с малышней. До следующего поселения пусть в отряде поживет, а потом, может, кто-нибудь из лаэтийцев примет гражданство, тогда им и отдадим.

— А что, бывает так? — удивился Ставр. — Они ж горят, как пакля.

— Одна отступница появилась, — Искьерда опустил малышку обратно на солдатское одеяло и потрепал ее по светлым волосам. Она захихикала. — Только не ясно, что с ней будет еще. Консул говорил, что с ней будут обращаться, как с военнопленной. До ребенка ли тогда... Отставить улыбку до ушей, рядовой Ньявис. Ребенок препоручается вам, под вашу ответственность. Чтоб заботился о своей Сорче, как о "Пышке", да и о самой "Пышке" не забывал.