— А я-то надеялась, что ты в этом цикле придёшь ко мне, — сказала Гинте тиумида Майма. — Ведь ты танцуешь лучше всех своих подружек. Мне всегда казалось, что твоё место здесь, в храме Санты.
Самыми лучшими танцовщицами в Сантаре всегда были тиумиды Санты. Их так и звали — лунные танцовщицы.
Майма начала служить в храме яркой луны в восемь лет, а в пятнадцать решила остаться там навсегда. Теперь ей было почти сорок, хотя никто ей и тридцати не давал. Гинта любила этот храм, который находился в роще акав между замком и ближайшей деревней. Он был построен из белого турма, а зиннуритовая кровля сверкала в солнечные дни, как начищенное серебро. Диуриновые рельефы на боковых стенах периодически обновлялись, фасад же оставался неизменным. Зимой, когда акавы стояли голые, можно было ещё издали рассмотреть изображение над центральным входом — голубой хель, словно замерший во время прыжка, с юной богиней на спине. Дивный зверь, уносящий прекрасную Санту к Эйрину.
Гинта не была здесь с зимы. Может быть, потому, что не хотела видеть этот рельеф. Она пришла в храм Санты только после того, как стала водяной тиумидой. Теперь уж Майма не будет её отговаривать, раз дело сделано.
— Не огорчайся, — сказала Гинта. — Я же всё равно буду часто сюда приходить.
— Ты слишком рано захотела остаться одна, — покачала головой Майма. — Я уже привыкла к тому, что ты всё делаешь по-своему, и не особенно удивилась твоему решению, но... Знаешь, многие твои подданные до сих пор не могут прийти в себя от изумления. Говорят: наша аттана предпочла яркой луне бледную.
— При чём тут Кама? Я же собираюсь служить Лилле... Ну и её детям.
— Тот, кто служит водяным богам, подвластен и Каме.
— Мы все подвластны богам, — пожала плечами девочка. — Но ни один бог не заставит меня делать то, что мне противно. Я люблю Санту больше всех других богов и богинь, и она должна это знать. И ещё — она должна понять... У неё много тиумид. Красивых...
Гинта нахмурилась и, сглотнув, продолжала:
— Водяные боги могут разгневаться, если их святилища будут стоять заброшенные. В Улламарне пересыхают реки. Одна за другой... И люди уходят из тех мест. Там уже много пустых деревень. Без воды никто не может жить, разве что слуги Маррона.
— Между прочим, Кама — дочь Маррона, — заметила Майма.
— Да, но они друг друга не любят. Кама очень странная богиня. Большинство тиумидов-инкарнов — её служители.
— И многие из них — потомки детей воды, — добавила Майма. — Ведь после Великой Войны кое-кто из валларов остался здесь. Очень мало, конечно. Они смешались с детьми земли, а поскольку земная кровь сильнее, их потомков уже и не отличишь от чистокровных гиннаров. Дети с пепельными волосами и светлой кожей рождаются в Сантаре очень редко. А среди валлонов до сих пор иногда встречаются черноволосые. Какая-то часть гиннаров жила там, за горами. После войны они пожелали остаться в той стране, усвоили тамошние обычаи, смешались с валларами...
— А до Великой Войны дети земли часто женились на детях воды?
— Да нет, нечасто. Каждое племя гордилось своими обычаями. Из детей воды мало кто изучал таннум, и те немногие колдуны, что были среди них, уступали нашим. Во всём, кроме одного. Кроме искусства прорицания. Самые выдающиеся инкарны были детьми воды и служителями Камы. В древности валлоны почитали Каму едва ли не больше, чем Санту. И боялись её меньше, чем мы. А потомки водяных богов и вовсе её не боялись. Среди них-то и появлялись самые великие предсказатели.
— Потомки водяных богов? Те, которые произошли от браков людей с линнами?
— Да. Они могут плавать под водой, как рыбы. Вернее, могли. Их ведь всех перебили. Говорят, это были настоящие демоны — очень красивые и коварные. Они воображали себя чуть ли не богами и ничего не боялись. Многие их не любили.
— А что они такого сделали? Почему их убили? За что?
— Не знаю. Нам ведь мало что известно о валлонах и об их стране. Может, их страна потому и погибла, что они перебили потомков водяных богов. Боги разгневались и устроили наводнение. Водяные боги и Кама. Она часто заодно.
— Там же ещё землетрясение было. И вулкан.
— Да. Кармангор. Слуга Маррона, отца Камы... Опять она.
— Дед говорил, Кама на все стихии влияет.
— Верно. Кама будит в них разрушительную силу, и особенно её влиянию подвержена стихия воды... Я не пугаю тебя, — поспешно добавила тиумида. — Если человек чист душой, ему нечего бояться злых богов.
— Я должна была туда войти, — сказала Гинта. — И я должна там остаться.
— Майма, — спросила она, помолчав, — а почему ты решила стать лунной тиумидой? Ты так любишь богиню, что даже не захотела завести семью, хотя служительницы Санты и Гины обычно выходят замуж. Говорят, когда тебе было пятнадцать, тебе явилась богиня, и ты так полюбила её, что не захотела делить ложе с мужчиной. И что любить ты можешь только прекрасных девушек, которые похожи на Санту... Это правда?
— Все мы дочери Гины, и все чем-то похожи на Санту, свою божественную сестру, — улыбнулась тиумида. — Великая Мать благосклонна к тем, кто умеет любить.
Майма слегка наклонилась и внимательно посмотрела на Гинту.
— В каком бы храме ты ни служила, ты похожа на прекрасную Санту гораздо больше, чем все красавицы, которые служили здесь, в этом храме. Дитя, свет, что исходит от твоего лица, не ослепляет, ибо он подобен свету Эйрина, озарившему лицо Санты. Это свет истинного солнца, невидимый большинству. Свет любви, озаряющий путь избранных. Иди своим путём, слушай своё сердце и ничего не бойся.
Часть II. ВЕСНА.
Глава 1. Дары щедрой земли.
В этом цикле Гинта уже больше не ходила в храмовую школу. Слишком много времени и сил отнимали занятия в школе нумадов. Она готовилась стать абинтой и усиленно учила тануман. И почти каждый день бывала в лесу — с дедом и другими ольмами, которые, как и она, собирались перейти на вторую ступень. Они должны были знать лес, как свой дом. И они должны были научиться с ним разговаривать. Старый Аххан заставлял их узнавать растения с закрытыми глазами — на ощупь и по запахам, а птиц и зверей — по голосам. Он рассказывал ученикам о сезонных изменениях, которые происходят с растениями в течение цикла. Ольмы уже имели об этом представление после занятий в зимнем саду Ингатама, но в естественных условиях всё выглядело несколько иначе.
— Есть миры, где весна — это пора цветения, лето — пора созревания плодов, а осень — время сбора урожая, — говорил дед. — У нас плоды собирают почти что в течение всего цикла. И весной тоже. У нас конец весны — это конец цветения деревьев. Вы же знаете, первые шесть весенних тигмов она покрываются листвой и цветут. Затем они два с половиной года одновременно цветут и плодоносят. И наконец, перестают цвести, однако продолжают давать новые плоды. Это уже лето. А время, когда перестают появляться новые плоды, называют началом осени. Ну а зимой мы едим то, что запасли летом и осенью. К счастью, зима — самое короткое время цикла, всего один год. Есть миры, где постоянно зима. А есть и такие, где весь цикл длится только один год — как наша зима.
— Какой ужас, — сказала Гинта. — Так у них ведь, наверное, и плоды не успевают созреть!
— Успевают, — улыбнулся дед. — У них просто другие растения, которые плодоносят несколько иначе.
— И они не похожи на наши?
— Есть и похожие. Но они всё равно другие.
— А тот мир создали другие боги?
— Да. Но образец, который им дал Великий Нумарг, похож на тот, по которому создан наш мир. Есть миры похожие, а есть такие разные, что их даже трудно сравнивать. Ваятель ставит перед учениками сделанную им фигурку, и они лепят, глядя на образец учителя. Чем талантливее ученик, тем больше своего он вложит в эту работу. Она будет похожа на фигурку наставника и всё-таки она будет другая.
— А если ученик неспособный?
— Тогда созданное им будет менее красиво, чем у его товарищей.
— И мир у такого создателя будет не очень красивым?
— Ничего не поделаешь. А иногда мастер раздаёт ученикам совершенно разные фигурки...
— И возникают совершенно не похожие друг на друга миры! — воскликнула Гинта.
— А может, было так, — продолжал дед. — Великий Нумарг показал своим ученикам несколько заготовок и предложил каждому выбрать ту, что ему больше нравится. Возможно, какой-то образец понравился многим. Они трудились, подражая ему и в то же время привнося в работу что-то своё. И получилось несколько миров, похожих друг на друга и в то же время разных.
— Я думаю, миров, похожих на наш, много. А наш — самый красивый.
— Не знаю, — засмеялся дед. — Саввили живут в болотах, и для них нет ничего краше мутной воды и тины.
— То есть каждому кажется, что его мир самый красивый?
— Не каждому, но, наверное, многим. И это естественно. И каждый в силах сделать свой мир ещё красивее. У Великого Нумарга много учеников. Один из них — Нумарг, создавший наш мир. Наши боги — его ученики и в то же время наши наставники. Мы трудимся вместе с ними, украшая эту землю, и от нас тоже многое зависит. Ведь именно люди сделали так, чтобы плоды, рождаемые землёй, стали вкуснее и больше. Это сделали лучшие их детей земли.
— А дети воды?
— Они предпочитают только пользоваться тем, что даёт земля. Они даже не верят, что можно управлять нигмой. Точнее, не хотят этому верить. Всё пытаются доказать, что путь познания мира, который выбрали они, — единственно правильный.
— Дедушка, а Таввин говорил, что валлоны в последнее время тайно лечатся у наших самминов, а некоторые даже хотели бы изучать таннум.
— Да, — усмехнулся дед. — А кое-кто из наших подался в Валлондорн и восторгается движущимися железяками.
— Я бы тоже хотела посмотреть на эту железную дорогу, — сказала Гинта. — Мне просто интересно. Может быть, у их нумад... абеллургов какой-нибудь свой таннум?
— Конечно. Они тоже хранят свои знания в секрете. Мы не разглашаем своё учение, чтобы им не воспользовался кто-нибудь неразумный. Или злой. А валлонские абеллурги сами творят зло и скрывают свои знания от людей, чтобы легче было их обманывать.
— Дедушка, а наши нумады... Они не делают плохого?
— К сожалению, среди нумадов тоже встречаются люди, которых следует остерегаться. До сих пор кляну себя за то, что вовремя не раскусил Тагая. Я уже многому успел его научить.
— А где он сейчас?
— Не знаю. У меня не поднялась рука на своего ученика. К тому же я не уверен, что он действительно опасен. Мы иногда преувеличиваем.
— А правда, что главного валлонского абеллурга зовут Айнагур? Ведь это одно из древних имён птицы ванг.
— Да. У нас даже чёрные тиумиды никогда не дадут человеку такое имя.
— А ведь он слуга Эйрина. Первый из его слуг... Таввин говорит, что этого Айнагура все боятся. Потому что он никого не любит. Кроме своего бога.
— Чёрный слуга светлого бога, — задумчиво произнёс дед. — Что ж, где солнце, там и тени...
Первый урожай акавы собрали в конце первого весеннего года. Гинта часто бывала в храме яркой луны и любила гулять в священной роще Санты. Стройные белоствольные деревья оделись листвой ещё в третьем весеннем тигме. Через некоторое время среди голубоватых листьев засияли крупные белые цветы. Сначала их было мало, но в каждом тигме появлялись новые бутоны. Потом самые первые осыпались, оставив на ветвях светлые шарики плодов. Эти шарики росли, наливались голубым, синели. Спелый плод акавы с головку грудного младенца. Он ярко-синий и весь покрыт мягким беловатым пушком. Гинта с удовольствием помогала тиумидам Санты собирать урожай. Как странно было видеть на деревьях плоды вперемежку с цветами. Гинта знала, что на месте этих цветов через три-четыре тигма появятся новые плоды. И одновременно с этим на ветвях распустятся новые цветы, из которых потом тоже разовьются плоды.
А ещё через тигм сняли первый урожай фисса. У этого дерева тёмный, синевато-серый ствол, а резные листья светло-голубого, почти белого цвета, с яркой синей окантовкой. В середине первого весеннего года фиссы покрывались лиловыми цветами. А через четыре тигма созревали продолговатые тёмно-синие плоды. У фисса так же, как и у акавы, в течение всех трёх весенних лет появлялись новые цветы. На четвёртый год цикла, который считался первым летним годом, цветение прекращалось, однако плодоносили деревья до самой осени, все четыре летних года. Почти у всех плодовых деревьев Сантары новые плоды вырастали на месте старых. Главное — не отрывать веточку, которой плод прикреплён к ветви. Через несколько тигмов на её конце завяжется новый плод. И так всю весну и всё лето.
Хума поспевала гораздо позже. Цвести она начинала только в конце первого весеннего года. Хума — невысокое, развесистое дерево с огромными — полкапта в диаметре — цветами. Они бывают жёлтые, оранжевые, реже алые. Длинные, плотные листья хумы в течение всего цикла имеют яркий нежно-зелёный цвет, а желтовато-коричневый ствол снизу покрывается мхом. Это дерево любит влагу и растёт в основном в сырых низинах. В начале второго весеннего года серединка цветка хумы уплотняется, округляется и твердеет. Лепестки складываются, и каждый цветок становится похож на огромную руку, сжимающую золотистый плод. Созревают первые плоды в конце второго весеннего года. И самое интересное, что цветы хумы не осыпаются. Спелый плод падает на землю, и цветок опять раскрывается, словно разжавшаяся ладонь, и снова обращается к солнцу, чтобы, впитав его тепло и свет, вырастить следующий плод. На четвёртый год цикла новых цветов уже не появляется, зато старые продолжают заботливо "выращивать" плоды. Каждый цветок приносит за весну, лето и первый осенний год десять-пятнадцать плодов. На второй осенний год цветы хумы начинают вянуть. Иногда их срывали и ставили в вазы. Плотные, с жёсткими кожистыми лепестками, они подолгу стояли в подсоленной воде. Каждый сантариец знал, когда цветок, как говорится, отработал своё. Пока цветок давал плоды, его никто не трогал. Плоды хумы были удивительно вкусны. Золотистая кожура легко снималась, обнажая прозрачную, розоватую студенистую массу.
Дерево зунн зацветало ещё позже — в середине второго весеннего года. Его красные цветы, словно яркие звёздочки, горели среди густой фиолетовой листвы. Тёмно-красный ствол казался слишком тонким для его пышной кроны, но держал он её легко, так как не было древесины прочнее, чем у зунн. Плодоносить это дерево начинало поздно, а заканчивало рано. Последний урожай снимали в конце лета. Зато плоды зунн очень долго хранились. Плотную красную кожуру можно было снять только при помощи острого ножа. А под ней нежно розовели полупрозрачные дольки — сочные и немного терпкие на вкус. Кожуру плодов зунн сушили и заваривали от головных болей и малокровия. А также использовали для изготовления яркой и очень стойкой краски, которой расписывали ткани.
Аркона была самым большим из плодовых деревьев Сантары. И наверное, самым необычным. Оно плодоносило всего один раз в цикл, и плоды его созревали в течение пяти лет. Но употреблять их в пищу можно было на разных стадиях зрелости. Длинный светло-коричневый ствол арконы напоминал пирамиду из множества колец, и это подобие естественных ступенек помогало забираться на дерево. На стволе не было ни единого сучка, широкая, плоская крона находилась на самом верху — гигантские, растущие параллельно земле ветви, усеянные веерами продолговатых ярко-зелёных листьев размером до двух каптов. Зацветала аркона в середине весны. Огромные золотисто-белые цветы свисали на прочных стеблях с каждого веерообразного пучка листьев. Цветущая аркона напоминала стройного великана с пышной шевелюрой и свисающими до плеч длинными серьгами. Ветер раскачивал их и играл ими, но чтобы сорвать хотя бы лепесток, нужна была хорошая буря. А если срывало целый цветок, его торжественно несли в ближайший храм Гины или в святилище Виринги. Цветы арконы — самые крупные из цветов, украшающих леса Сантары. В диаметре они порой достигали полутора каптов. Из каждого лепестка можно было сделать навес от дождя. Плоды арконы собирали колдуны, нумады, ученики нумадов, а также те, кто, не обладая особыми способностями к таннуму, всё-таки умели ладить со стихией воздуха и, случайно сорвавшись с гигантского дерева, не убились бы насмерть и не покалечились. Далеко не каждый способен стать колдуном, и мало кому удавалось стать нумадом, но в Сантаре было достаточно людей, умевших ладить с той или иной стихией, за исключением, конечно же, воды. С ней и не каждый нумад мог договориться. А вот духи воздуха считались самыми покладистыми.
