Он стоял, судорожно вдыхая воздух, в расширенных зрачках застыл немой ужас. Оди хотел закричать, но крик застрял в горле, только губы беззвучно шевелились. Нервно оглянувшись на пещеру, он сделал несколько неуверенных шагов вперед, сильно припадая на укушенную ногу. Дальше Оди шел, опираясь на Сигвальда, скорость которого значительно превышала возможности инженера, потому он часто спотыкался о камни и торчащие корни, сбивая ноги.
Неподалеку от пещеры они наткнулись на запыхавшуюся Асель, которая неслась им навстречу. Отпустив Оди, Сигвальд снова поднял тесак, который со свистом описал широкий полукруг в воздухе. Клинок указывал острием прямо в грудь степнячке, успевшей остановиться в шаге от него. Воин двинулся на Асель, не опуская оружия.
— Ты предала нас!— глухо прорычал он.— Кара за измену— смерть!
Асель отступала, глядя в глаза бывшего оруженосца сквозь прорези шлема. Сейчас они напоминали ей серые вечные льды, которые она однажды видела на самом северном берегу Норрайя. В его глазах светилась такая ненависть и решимость, что Асель не на шутку перепугалась, что Сигвальд, по роду службы не привыкший церемониться с изменниками, прикончит ее на месте. Сделав еще шаг назад, она ощутила спиной бугристую кору дерева.
— Нет,— сказала она, не отрывая взгляда от глаз Сигвальда.
— Хинсар фраа глаас— мадра!— повторил он на родном языке.— Где ты была, когда я ждал твоей помощи? Где ты была, когда мы чуть не погибли?
— Арбалетчик меня заметил! Завязалась перестрелка. Я должна была его убить, иначе он пристрелил бы тебя на выходе!
— И где тело?— процедил он сквозь зубы.
— Он... ему удалось уйти.
— А может кто-нибудь помог ему уйти?
— Если бы я хотела тебя сдать, ты бы сейчас со мной не разговаривал!— не выдержала Асель.
Она вцепилась обоими руками в толстый ствол дерева, чтобы никто не заметил мелкой дрожи. Ей было до одури страшно— она знала горячий нрав и решительность Сигвальда, а так же его склонность сначала делать, а потом думать. Степнячка вглядывалась в брызги крови на шлеме и кольчужной груди воина, на обагренный незнакомый тесак, на разодранную руку, сжимавшую рукоять оружия, с которой капали густые капли крови, и понимала, что Сигвальд сейчас совсем не в духе.
— Все было бы хорошо, но я оступилась и стрела попала не в сердце. Куда-то рядом, а может и вовсе в плечо— не разглядела,— продолжала объясняться Асель.— Он выстрелил в меня, но промахнулся, потом бросился бежать, я выстрелила еще несколько раз... можешь пойти посмотреть, там его кровь на земле!
— Чтоб он пристрелил меня, как бешеного пса?
— У меня, знаешь ли, тоже нет никакого желания получить болт в голову!
Тесак дрогнул в руках Сигвальда— он колебался. Действительно, если бы Асель была в сговоре с охотниками за головами, он бы не успел осуществить второй план и точно не смог бы выбраться из пещеры живым. Но доверие к степнячке откатилось на уровень второй их встречи в лесу, когда он так же встретил ее с мечом.
— Я сделала все, что могла. Мне жаль, что так получилось,— надломленным голосом произнесла она, наконец отведя глаза от Сигвальда.— Эй, а что это с Оди?
Сигвальд резко обернулся в сторону, в которую указывала Асель. Инженер неловко сидел на земле, обеими руками зажимая порез на шее, кровь из которого сочилась между пальцев, непонимающий взгляд впился в плечо, где по белой рубашке растекалось большое красное пятно.
— Оди! Оди, ты меня слышишь?— подошел к нему Сигвальд.
Инженер невидящим взглядом посмотрел на друга и снова вернулся к созерцанию пятна. Сигвальд, схватив его за плечи и развернув к себе продолжал:
— Оди, все закончилось, все уже хорошо. Оди!
Степнячка укоризненно посмотрела на Сигвальда:
— Что ты творишь? Не видишь— он не в себе! Не умеешь успокаивать— не берись.
Проигнорировав ледяной взгляд воина, она присела перед Оди.
— Оди, посмотри на меня,— инженер молча хлопал глазами, переведя взгляд на степнячку.— Так, хорошо. Нужно осмотреть твою рану.
Она осторожно отняла его руки от горла и отерла кровь своим рукавом. Напряженное выражение ее лица сменилось вздохом облегчения.
— Это просто неглубокий порез, скоро пройдет. Видишь, совсем не страшно.
Асель говорила с Оди, как с маленьким ребенком, который первый раз в жизни содрал коленку. Сигвальд сначала презрительно хмыкал, удивляясь, где Асель набралась опыта общения с детьми, но потом вынужден был признать, что такой подход все-таки работает— неровное прерывистое дыхание инженера со временем приобрело нормальный ритм, взгляд стал более осмысленным.
Тем временем Асель осматривала его плечо, стянув с него рубашку и попутно объясняя, что земляные жабы вовсе не ядовиты, а то, что она сказала пару дней назад— просто неудачная шутка.
— Будет болеть, конечно, но тоже скоро заживет,— утешала она.
— А шрам останется?— наконец-то Оди удалось выдавить из себя хоть какие-то слова. Асель кивнула головой и Оди как-то поник.
— Ну, это же настоящие боевые шрамы будут! Совсем как у взрослого,— вставил Сигвальд, улыбнувшись инженеру.
— Да, к тому же девушкам нравятся такие штуки,— подмигнула Асель.
Оди нервно улыбнулся. В следующую секунду он закрыл руками лицо и, ссутулившись еще больше, чем обычно, остался сидеть, немного покачиваясь. Сигвальд хотел было тронуть его, но Асель остановила воина. Она знала, что Оди нужно осознать, что произошло и, осознав, принять это.
Через несколько минут инженер очнулся от своих мыслей и, взъерошив пальцами волосы, снова посмотрел на своих друзей.
— Асель, ты же не...— с надеждой в голосе произнес он, не посмев окончить вопрос.
— Нет, Оди. Я не предавала вас.
Сигвальд, глубоко вздохнув, бросил на степнячку холодный недоверчивый взгляд.
Анвил скакал по чердаку, второпях натягивая штаны, ботинки и прочую одежду. Он планировал подняться на рассвете, но ужин оказался слишком плотным, усталость слишком сильной, а солома слишком мягкой. В конечном счете он проснулся только около полудня, и теперь собирался так, будто опаздывал на прием к алгарду. Наконец экипировавшись, он на бегу уже ставшим привычным жестом дернул кольцо напольного люка, который вел в главное помещение кабака. Кольцо как обычно скрежетнуло, но люк не отворился, и Анвил чуть было не упал, не успев разжать руку.
Он с остервенением дергал заржавленное кольцо, но люк не поддавался. Через минуту Анвилу стало совершенно ясно, что он заперт. Тогда он стал колотить в пол и звать кабатчика, но никакой реакции не последовало— припав ухом к щелям в полу, он понял, что кабак абсолютно пуст.
Покопавшись в мозгах, Анвил вспомнил, как вчера вечером кабатчик предупредил его, что завтра на рассвете он уедет в соседнюю деревню для восполнения запасов "горячительного и прохладительного". Потом смутно припомнил, как несколько часов назад хозяин заведения заглянул к нему на чердак.
— Эй, парень, просыпайся!— внушал он Анвилу, тряся того за плечо, покрытое мелкими рыжими пятнышками, оставшимися от солнечного ожога.
— Угу,— промычал Анвил, не раскрывая глаз.
— Что "угу"? Вставай давай!
— Угу,— последовал тот же ответ.
— Ну значит посидишь тут до вечера, некогда мне с тобой возиться,— недовольно пробурчал кабатчик, спускаясь по приставной лесенке.
— Угу,— сыщик перевернулся на другой бок, одной рукой автоматически подгребая к себе большой пучок соломы.
Сейчас Анвил проклинал свою привычку в сонном состоянии на любую фразу отвечать "угу" и лихорадочно искал возможность выбраться из своего заточения. Оглянувшись, он бросился к спасительному слуховому окошку, однако оказалось, что оно не предназначено для открывания и единственный шанс хоть как-то им воспользоваться— вынуть всю раму. К счастью, она не была вмурована в стену, а держалась только на загнутых гвоздях.
Анвил, орудуя кинжалом, потратил около часа на отковыривание гвоздей, которые, судя по всему, торчали здесь, когда он еще пешком под стол ходил, и за это время успели проржаветь и врасти в дерево. Когда с ними было покончено, еще пол часа ушло на попытки выковырять раму, которая тоже приросла за многолетнее спокойное существование. Все это Анвил проделывал очень торопливо, что никак не способствовало повышению качества работы, и большую часть времени тратил на дикую ругань. Наконец окно поддалось и, скрипнув, чуть было не выпало прямо на пол. Спасая стекло, за которое расплатиться было бы очень непросто, Анвил рисковал отдавить себе пальцы, которые и так находились не в лучшем состоянии— во время борьбы с окном он изодрал в кровь кончики пальцев и изломал все ногти.
Прислонив тяжелую раму к стене, сыщик выглянул в образовавшийся проем— стена под ним не имела никаких выступов, по которым можно было спуститься, а от земли его отделяло около двух нарлахов. К тому же на заднем дворе, куда выходило слуховое окошко, не было ни стога сена, ни палисадника, ни даже кустарника. Взамен по двору в творческом беспорядке были разбросаны камни, бревна и прочие строительные материалы.
Однако, выбор у Анвила был небольшой, вернее его не было вовсе, потому, тяжело вздохнув, он принялся разрабатывать план побега. Спускаться он решил ногами вперед, чтоб потом, повиснув на руках, спрыгнуть вниз или, если повезет, зацепиться за что-нибудь еще. Собравшись с силами, он полез.
Ноги и бедра прошли хорошо, все шло без проблем, пока не настала пора протиснуть плечи— отверстие оказалось слишком узким, и Анвил, громко выругавшись, повис проеме окна. Что и говорить, ситуация была нетипичной, и сыщик был рад хотя бы тому, что в эту пору почти все все жители деревни работают и не могут видеть нижнюю половину его туловища, торчащую из закрытого кабака.
Повисев так с минуту и подрыгав ногами в попытках найти опору, он попытался вытаскивать руки по очереди, но быстро сообразил, что так он не сможет удержаться и, скорее всего, сорвется и сломает себе хребет о камни. Чем дольше он висел, тем больше понимал, что все варианты вылезания отдают самоубийством, потому он принял решение лезть обратно.
Анвил хотел было схватиться за что-нибудь, чтобы подтянуться, но вспомнил, что возвращаться этим же путем он не планировал и теперь мог дотянуться разве что до охапки соломы, которая никак не могла пригодиться. Сыщик чуть не плакал с досады— он проспал, упустил человека, за которым должен был следить, не спуская глаз, а теперь еще и застрял в чужом окне в крайне дурацком положении.
Собрав волю в кулак и уперевшись локтями в стены, Анвил с кряхтением и сопением, стонами и вздохами, а также упоминаниями некоторых духов и какой-то матери сумел забраться обратно. Он вставил окно на место, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания и в изнеможении упал на солому.
"Идиот! Дубина стоеросовая! Поспал, ага. Сейчас его там убьют без меня, или захватят и уведут куда-нибудь— потом ищи ветра в поле! Эх, плакали мои деньги! Чувствую, Кеселар мне жалование плетьми заплатит. Да так заплатит, что потом рубашку снять стыдно будет. О небо, ну зачем меня маменька таким дураком родила?"
Следующие пару часов Анвил просидел у злосчастного окна, бесцельно глядя в него на изредка пробегающих кошек и только что пришедших детишек, которые играли под сенью редколесья, примыкающего ко двору кабака, стоящего на околице.
Лесом, полем, степью, лугом
Бегал бешеный алгард,
Но его поймали люди
И послали в Заретард!—
сыщик хорошо слышал все, что говорили дети.
Порой он удивлялся странности их считалок и игр в целом, которые назывались то "Найди оркенскую крысу", то "Попади в глаз Мар Занн Аши". Впрочем, в войну Заретарда и Итантарда он и сам любил играть в детстве, причем всегда играл за конного степняка. Вооружен он был луком, сделанным из сосновой ветки, а его скакуном была их домашняя коза, за скачки на которой Анвил постоянно получал подзатыльники от бабки и матери.
Внезапно дети, бросив свои игрушечные мечи и луки, бросились врассыпную из редколесья, не закончив игры. Сыщик сначала не понял причины произошедшего, но через мгновение в поле его зрения попали те, о потере которых он так горевал несколько часов назад. Впереди, опираясь на длинную палку как на посох, шел Оди Сизер, поддерживаемый Асель. Его рубашка, лицо и руки были в крови, он заметно прихрамывал. Сигвальд из Ралааха шел позади, закинув тесак на плечо, его шлем был пристегнут к поясу. Вид у воина был взволнованный и крайне недовольный.
Анвил глядел на троицу так, будто они восстали из мертвых, хотя в его понимании все это так и выглядело. Он подышал на стекло, протер его рукавом и, прилепившись к нему, смотрел во все глаза, пытаясь понять, почему все они живы.
— Ему нужен отдых!— сказала Асель, остановившись на пути воина.
— Оставаться здесь небезопасно,— возразил Сигвальд.— А если тела найдут местные? Думаю, не надо быть шибко умным, чтоб узнать, кто к этому приложил руку.
— А мы при чем к эти трупам? Их земляные жабы загрызли— не надо было лезть куда не просят.
— Ага, а последний, наверно, сам себе голову разрубил?
— Да их уже сожрали давно, и косточки не оставили!
— Да что ты говоришь,— презрительно фыркнул Сигвальд.
— Может, ты еще скажешь, что знаешь лес и жаб лучше меня?— Асель уже начинала терять терпение и выходить из себя, с каждым словом повышая голос.
— Да я смогу идти, правда,— примирительным тоном вставил Оди.
— Молчи уже, герой,— буркнула степнячка.— Хватит с тебя на сегодня подвигов.
— Но я в самом деле не хочу, чтоб вы из-за меня рисковали головами! Я смогу, смотрите!
Бросив свой посох, Оди бодренько прошел пять шагов, однако на шестом нога его подкосилась и заставила опуститься инженера на колени. Сигвальд смотрел на все это со смешанным чувством— с одной стороны, он нутром чуял опасность, связанную с этим местом, с другой— знал, сколько мучений принесет немедленный переход раненому инженеру.
— Достаточно,— сказал Сигвальд.— Мы остаемся.
— Но...
— Я сказал, мы остаемся.
Удовлетворенная таким решением воина Асель, повернувшись, скользнула глазами по слуховому окну кабака и уже пошла было дальше, но ее взгляд зацепился за лицо Анвила, который наблюдал за ними, расплющив нос о стекло. Не отрывая от него сверлящего взгляда, девушка наклонилась и, подняв с земли приличного размера камень, подбросила его в руке.
— Эй, ты чего? Тебе кажется, что ты наделала сегодня мало шороху?— воин проследил за взглядом Асель.
— Какой-то урод на нас глазеет. Все подсматривает, подслушивает, небось. Сейчас как запущу ему камнем в нос...
— Нет, Асель, стой, не надо!— Оди замахал руками, поморщившись от боли в плече.— Не надо. Это, наверно, сынок кабатчика... ну, знаешь, со странностями. Сидит себе на чердаке, угольком на стенах всякие разности рисует. Никого не трогает. Нельзя его обижать, Асель.
