Первый урожай арконы собирали в начале лета. Под деревом растягивали огромный кусок плотной ткани. Кто-нибудь с топориком за поясом влезал на аркону и перерубал стебли, прочно соединяющие плоды с ветвями. Так прочно, что не сразу и перерубишь. Зато плоды арконы никогда не падали с деревьев сами. И хвала Гине! Ведь размером они раза в полтора больше человеческой головы. В начале лета с каждого дерева срубали примерно треть плодов. Скорлупа раннего плода светло-жёлтая, золотистая, а начинка белая и напоминает густое сладковатое молоко. В конце третьего летнего года скорлупа становится ярко-жёлтой, и плоды собирают второй раз. К этому времени их начинка превращается в вязкую, очень вкусную кашицу. Один плод — целый горшок каши, ужин на всю семью. Последний сбор урожая арконы осенью. Плоды окрашиваются в ярко-оранжевый цвет, а начинка загустевает настолько, что её приходится резать. Она менее сочна и ароматна, чем та, кашеобразная, зато осенний плод арконы может очень долго храниться — всю зиму и два весенних года следующего цикла. Плотную белую массу режут на куски, пекут, жарят, варят в молоке.
Дерево саддуг немного походило на аркону. Во-первых, тем, что плодоносило тоже раз в цикл. Во-вторых, веерообразными пусками листьев. На этом сходство заканчивалось. Кривоватый, ветвистый саддуг был раз в десять меньше арконы. Нижние ветки обычно росли на высоте не более капта от земли, так что залезть на это дерево было очень легко. Сейчас, весной, в каждом пучке листьев розовела пирамидка из маленьких цветочков. К лету лепестки осыплются, останется только жёлтый пестик длиной с ладонь — будущий плод. Какое-то время он будет почти неразличим среди ярко-жёлтой листвы. Но ближе к осени листья покраснеют, а плод наоборот посветлеет и в конце концов станет белым. Гинта помнила, как чудно выглядела саддуговая роща осенью, когда в красноватом сумраке, среди ярких листьев всюду горели белые огоньки. Собирают плоды саддуга в середине второго осеннего года. Сырыми их не едят, они жестковаты и немного горчат, зато в жареном и солёном виде они настоящее лакомство.
Но, пожалуй, больше всего Гинта любила плоды сарана. Его огромные кусты занимали чуть ли не весь южный отсек зимнего сада. Лесные же заросли сарана являли собой совершенно потрясающее зрелище. Весной они напоминали высокие стены, завешанные тёмно-зелёными коврами, на которых искусно вытканы белые или розовые цветы с продолговатыми жёлтыми серединками. Цветы сарана, плотные и кожистые, красовались среди сочной зелени два с половиной года — почти всю весну. Лепестки их за это время не изменялись, а вот жёлтая серединка постепенно вытягивалась, росла. В начале лета лепестки опадали и на ветках желтели продолговатые плоды размером в полтора локтя. У одних сортов они остаются жёлтыми, у других розовеют. Первый сбор урожая на второй летний год. К концу лета на месте сорванных плодов вырастают новые. Нет запаха приятней, чем запах спелого сарана. А если снять мягкую волокнистую кожуру, то можно просто голову потерять от сладостного аромата, который источает нежный розовато-белый плод. Саран обычно едят сырым. Неплох он и в печёном виде. Его сушат и делают превосходную муку, которая в плотно закрытой посуде может храниться почти весь цикл. Из неё пекут вкусный хлеб и белые лепёшки. Её добавляют в молоко и этой смесью кормят худых, малокровных детей.
Недалеко от замка находилась маленькая деревенька под названием Сарантама. А назвали её так потому, что все её двадцать шесть домов уютно разместились в углу между двумя мощными стенами сарана. Конечно, когда цветы осыпались, деревня имела не такой праздничный вид, как весной, но жителей это не огорчало. Они говорили, что высокие заросли защищают их от жаркого летнего солнца. А осенью, когда начинало холодать, кусты сарана оголялись гораздо раньше других деревьев и кустарников, теперь уже наоборот стараясь пропустить побольше солнечного тепла и света. Саран — кустарник, однако он выше многих деревьев. Ветви его прочны и так изогнуты, что по ним очень удобно лазить.
Разновидностей орешников в Сантаре было много, но самыми вкусными считались орехи финган, которые собирали весной. Финган — маленькое, кривое деревце с серым стволом и зеленовато-белыми листочками. Растёт оно в сырых, тенистых местах, часто возле болот. Летом эти странные деревья не только не плодоносят, но и вовсе опадают. Их голые серые сучья совершенно теряются в высокой траве. Финган надо обирать до начала третьего весеннего года.
Ученики Аххана, изучая лесные растения, заодно помогали слугам Ингатама делать заготовки. Гинта вместе с другими ольмами собирала орехи финган, весенние ягоды — ялис и марун, а также лакуму — сладкую смолу дерева лак. Росло оно всюду, однако собиратели ценной смолы знали, что лак любит соседство лунда, растущего обычно на сухих, возвышенных местах. Лунды — стройные белоствольные деревья с широкими белыми листьями, которые к началу лета немного темнеют и приобретают серебристый оттенок. Гинте нравились светлые, напоённые солнцем лундовые рощи. Чёрные стволы лаков казались здесь сгустками тьмы, танхами, которые случайно забрели сюда из царства ночи. Весной кора лаков блестит от смолы. Собирать её лучше, пока она жидкая. К концу второго весеннего года она застывает, и её приходится откалывать топориком. Сладкоежки занги и дикие айги обожают лизать застывшую лакуму, поэтому в Сантаре издавна существует правило — оставлять смолу на нижней части ствола.
Застывшую лакуму толкли, делая сладкий порошок, который добавляли в кушанья и напитки, но жидкая весенняя смола ценилась больше. Она шла на изготовление фруктовых и ореховых конфет — любимого лакомства и сантарийских, и валлонских детей. Из засохшей и размельчённой лакумы тоже можно варить сладости, но это уже не то. Так что очень важно собрать достаточное количество весенней смолы вовремя и хранить её в жидком виде. Для этого в неё добавляли сок тиувы, который называли напитком богов. Тиува в переводе с древнего языка — "божественный стебель" или "трава богини". Это пучки полых суставчатых стеблей длиной с локоть, заполненных прозрачным соком. Он не имеет никакого запаха и почти не имеет вкуса, только чуть-чуть кислит. Считается, что его пьют лесные божества, и он помогает им сохранять вечную молодость. На простых смертных сок тиувы такого действия не оказывает, так что люди используют его для других целей. Он позволяет подолгу хранить продукты. Например, если добавить божественный сок в вино, то в плотно закрытой посуде оно остаётся неизменным в течение пятисот лет. Мясо, вымытое в соке тиувы, может лежать в тепле десять-пятнадцать дней и не испортится. А что касается плодов, то сантарийцы по несколько лет хранили их в больших сосудах с водой, в которую добавляли сок божественной травы.
Тиува росла повсюду, но особенно много её было в сырых низинах. Лучше всего она уживалась с лугвой. Не так-то просто было продираться сквозь густые заросли плотной, жёсткой травы высотой со взрослого человека и выискивать пучки хрупких бледных стебельков.
— Лесные боги специально прячут от нас тиуву? — спросила однажды Гинта у деда. — Они боятся, что мы им ничего не оставим?
— Может быть, — засмеялся тот. — Хотя её так много, что, я думаю, всем хватит — и богам, и людям.
Гинта знала тануман лучше всех ольмов, но дед пока не хотел переводить её в абинты.
— Подожди хоть годик, — сказал он. — Ты ещё так мала.
Когда и через год повторилось то же самое, Гинта не на шутку рассердилась.
— Может, мне до старости ходить в ольмах!
— До старости... — усмехнулся дед. — Если тебя в десять лет волнует приближение старости, то что должен чувствовать я! Абинтами обычно становятся не раньше двенадцати...
— Но я раньше начала! Или я меньше всех знаю и умею?
— Ты знаешь и умеешь больше всех, — серьёзно ответил дед. — И все это видят. Ты раньше начала, потому что тебя опасно было оставлять без присмотра. Ты быстрее всех учишься, но... Гинта, растёшь ты не быстрее других. Я пока не хочу, чтобы ты одна жила в лесу. Ну подожди ещё с год...
— А потом ты скажешь...
— Нет, обещаю, что через год я возражать не буду. Я знаю, на первой ступени тебе давно уже нечего делать. Но ведь ты с самого начала пользуешься свободой, о которой другие и не мечтают. Тебя с первого года обучения чаще видят среди мангартов, чем среди ольмов. В моей школе всегда был строгий порядок. Для тебя постоянно делаются исключения — из-за твоей юности и твоего раннего развития. И вот теперь, когда из-за твоей юности мне приходится кое-что тебе запретить, ты должна с этим смириться. Через год я переведу в абинты Суану. Всё-таки будешь не одна среди мальчишек.
Гинта презрительно поморщилась. Среди мальчишек она чувствовала себя превосходно. Гораздо лучше, чем среди иных девчонок.
— Жить в лесу — не то, что в замке, — заметил дед. — Иногда захочется, чтобы рядом оказалась какая-нибудь подружка.
Учениц у старого Аххана было немного. Никто не запрещал женщинам изучать таннум, но нумадами они становились реже, чем мужчины. Гинта однажды спросила, почему. Дед ответил:
— Женщина, как правило, очень много отдаёт детям, а силы человека ограниченны. Ты ведь знаешь, у нумадов редко бывают дети. И обычно не больше одного. Человек должен делать то, что он может делать лучше других. Женщине больше подходит растить детей, а не деревья и диуриновые камни. Со вторым прекрасно справятся и мужчины, а вот то, что мать может дать ребёнку... Этого ему больше никто не даст.
— Значит, мне чего-то не додали? — спросила Гинта. — Ведь я с самого рождения расту без матери.
— Зато другого тебе дано больше, чем всем остальным. Сирот много, но не каждому из них что-то даётся взамен.
— А если я умею растить камни, цветы и деревья, я не смогу вырастить ребёнка?
— Ну почему... Думаю, как раз тебя вполне может хватить и на то, и на другое. Если ты будешь правильно распределять свои силы.
— Дедушка, а правда, что нумадами становятся всё больше некрасивые женщины?
— С чего ты взяла?
— Да просто... говорят...
— Глупости! Нумада Хамана, жена минаттана Сингира, славилась не только своим искусством, но и красотой. А среди моих учениц не было и нет ни одной дурнушки.
"Кроме меня", — подумала Гинта. Однако вслух ничего не сказала. Она знала, что деда сердят такие разговоры.
Суана была старше Гинты всего на полтора года, но выглядела гораздо взрослее её. На Суану уже посматривали юноши, и она воспринимала это как должное. Ещё бы! Она была хорошенькая, и у неё уже вовсю росла грудь.
"Может, через год-полтора и у меня что-нибудь заметно будет", — с надеждой думала Гинта.
Суана была дочерью одного из местных аттанов, и хотя в школе нумадов происхождение не имело никакого значения, не скрывала, что гордится своим знатным и очень древним родом. Она появилась в школе в середине первого весеннего года и с самого начала упорно пыталась подружиться с внучкой Аххана. Гинта ничего против неё не имела, но ей было гораздо интереснее в обществе мангартов. Да и они смотрели на маленькую аттану почти как на равную. Гинта старалась быть любезной с Суаной и даже познакомила её с Миной. И вскоре заметила, что Мине и Суане вдвоём гораздо лучше, чем с ней, Гинтой, хоть обе девочки и старались этого не показывать. Гинта не обиделась. Чем старше она становилась, тем больше любила одиночество. И тем лучше понимала Сагарана, уединённо жившего в своём маленьком святилище.
Глава 2. Святилище Саггана.
— У меня часто спрашивают, не страшно ли мне здесь одному, — сказал как-то Сагаран. — А разве я один? Мой бог всегда со мной.
Оранжевые язычки пламени плясали в диуриновых зеркалах, бросая отсветы на статую Саггана. Бог беззвучно смеялся, глядя прямо перед собой своими жуткими непроницаемо-чёрными глазами. Гинта посмотрела на него и поняла, что он действительно здесь. Всегда. Страстный огненный бог, который не терпит соперников.
— Может, ему не нравится, что я так часто здесь бываю? — спросила девочка.
— Нет, что ты, — улыбнулся Сагаран. — Против тебя он ничего не имеет.
Гинту это успокоило. Главное, чтобы бог не ревновал к ней Сагарана, который ей всегда рад и с которым ей так хорошо. Мысленно они сколько угодно могли общаться. Иногда во время таких разговоров Гинта просила Сагарана послать ей его суннао и позволяла ему вызывать своё. Она мечтала поскорей научиться выходить в наому — иногда очень хочется видеть того, с кем разговариваешь. Впрочем, это всё равно не заменит настоящей встречи, когда встречаются не только нафао, но и плотные тела. Дед правильно говорил: "Выход в наому всё же не позволит тебе ощутить тепло дружеской руки".
Дед не тревожился, когда Гинта ездила в Улламарну одна. Дорога туда была достаточно безопасна. Да и будущая нумада — это не то, что обычная десятилетняя девочка. Умение концентрировать анх и специальная физическая подготовка позволяли Гинте при необходимости развивать в себе такую силу, что с ней справился бы далеко не каждый мужчина. А с тех пор, как Гинта овладела высоким анхакаром, она вообще ничего не боялась. Только няня продолжала смотреть на Гинту как на малое дитя и недовольно ворчала, когда та отправлялась "в такую даль". Чтобы успокоить Таому, девочка брала с собой огромного белого вунха по кличке Улли, которого ей три года назад подарил дядя Сахим. Улли обожал эти длинные прогулки в Улламарну. Дорога сперва петляла между селениями и полями холы, потом углублялась в маленький саддуговый лесок, огибала диуриновые пещеры, сверкающие на солнце радужными переливами, ещё ненадолго ныряла в лундовую рощу и наконец выводила на поляну со статуями божественных близнецов, которые служили как бы пограничными столбами между Ингамарной и Улламарной. Гинта каждый раз останавливала Тамира возле статуй и произносила короткую молитву близнецам. Двое одинаковых смуглых юношей пристально смотрели на неё один синими, другой чёрными глазами. В чёрных Гинте чудилась насмешка, в синих упрёк. Гинта выбирала в Улламарне самые безлюдные дороги. В глазах прохожих она тоже читала немой упрёк. Её здесь знали все. Как и деда Аххана.
"Нумады не всемогущи, — думала Гинта. — Но кто же тогда поможет этим людям? Кто спасёт Улламарну? И если бесплодие поглотит Улламарну, оно на этом не остановится. Бесплодие ненасытно. Оно ничего не рождает, но стремится всё пожрать..."
Роща саганвира выглядела не такой нарядной, как осенью. Молодая тёмно-красная листва придавала ей мрачноватый вид. Летом листья станут алыми и оранжевыми, а осенью оранжевые тона будут преобладать над красными, и каждая ветка превратится в пылающий факел... Гинта старалась не тосковать по осени. Год назад дед сказал ей: "Дитя моё, она наступит гораздо раньше, чем тебе кажется. Время — это единственное, что нельзя остановить". И Гинта подумала: "Да, я ещё не раз увижу осень. Главное — чтобы в Улламарну каждый цикл приходила осень. Так же, как весна, лето и зима. Главное — чтобы я могла увидеть рощу саганвира не только в этой, но и в следующей жизни".
Роща умирала. Сухих деревьев становилось всё больше и больше. За святилищем Сагана начинался мёртвый лес. Тамир боялся его. Он так осторожно ступал по сухой, побелевшей земле, словно опасался, что она разверзнется под его копытами. Даже беззаботный Улли не бегал взад-вперёд и не гонялся за сагнами. Он трусил рядом с Тамиром, настороженно слушая тишину. Засохшие деревья напоминали скелеты великанов.
