Однажды Гинта уговорила Сагарана пройтись до конца рощи, до того места, где начиналась пустошь. Хорта они привязали около святилища. Хотели привязать и Улли, но вунх скулил и рвался за хозяйкой. Пришлось взять его с собой.
Гинте казалось, что это никогда не кончится: белые скелеты деревьев, белая, покрытая сетью трещин земля, безмолвие... А когда мёртвая роща всё-таки закончилась, девочка увидела, что белая пустошь сливается на горизонте с бледным, выгоревшим небом. Слева сверкали на солнце диуриновые горы, похожие на ледяные дворцы.
— Как странно, — сказала Гинта. — Жара и эти белые горы... Похоже на царство Харранга. Только там было холодно. Там была смерть. И здесь тоже...
Она замолчала и нахмурилась.
— Ты уверена, что видела обитель Харранга? — спросил Сагаран.
— Не знаю. Если бы я могла понять, что я такое видела...
Гинта закрыла лицо руками — налетевший ветер обдал их белой, как мука, пылью. Вунх прижал уши и тихонько заворчал.
— Что с тобой, Улли?
Гинта прислушалась. Сначала она решила, что это шум ветра. Но ветер утих, а странный, зловещий звук всё ещё висел над мёртвой землёй. Не то рычание, не то вопль, не то стон... Стон раненого великана...
— Это часто здесь бывает, — сказал Сагаран. — А диуриновые горы... За последние два-три цикла они сильно разрослись. Даже слишком.
— Послушай, Сагаран, а вон те фигуры... — Гинта показала на несколько причудливых белых скал справа от хребта. — Это те самые, которые появились здесь полторы сотни лет назад?
— Если точнее — сто сорок два года.
— Когда сюда пришли валлоны?
— Да. В конце последнего стопятидесятилетнего цикла, когда перед Великой Ночью злодейка Кама настигла Эйрина. Ты же знаешь, такое бывает раз в сто пятьдесят лет.
— Знаю. И при этом всегда что-нибудь случается. Землетрясение... Или неурожай. Или ещё что-нибудь.
— Вот именно. Ещё что-нибудь...
Сагаран замолчал и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел в сторону гор.
— Диурин иногда разрастается и приобретает самые невероятные формы, но эти скалы не из диурина, а из турма. Они немного в стороне от хребта, поэтому их так хорошо видно. Раньше их называли великанами, которые, как стражи, стоят на границе между Сантарой и Западной пустыней. Теперь их никак не называют. Они внушают людям ужас. Пустыня наступает на нас шаг за шагом, а эти скалы... Солнце, ветер и дожди иногда превращают горы в подобие людей, зверей... Да чего угодно. Но тут изменения произошли за два тигма. А может, и за два дня. Этого никто не знает. Ночь Бога длится два тигма. До её наступления скалы были такими, какими их видели сотни поколений сантарийцев. А когда Эйрин вернулся и стало светло, люди увидели эти фигуры. Как будто во время Божественной Ночи сюда пришёл какой-то неумелый ваятель-великан и обтесал эти скалы. Попытался что-то сделать, и не вышло.
— И правда, — кивнула Гинта, всматриваясь в огромные фигуры, белеющие на фоне светло-голубого неба.
— Сто сорок два года назад, в начале Божественной Ночи, в Сантаре видели зарево над горами и слышали страшный гул. Всё тряслось. Землетрясение было там, в отдалённой от нас части хребта, но волна дошла и до Сантары. В селениях возле гор даже кое-какие ветхие домишки покосились. Здесь, в Улламарне, особенно трясло, но чтобы из-за этого так изменились скалы... Нет, тут что-то другое.
— Какие странные фигуры, — прошептала Гинта. — Они как будто мучаются и хотят вырваться из камня — вот эти три. А та, которая побольше... Она стоит спокойно. Она словно всё знает и всех презирает. А вон та, самая дальняя... Я бы хотела рассмотреть её со всех сторон.
— Только не сегодня. Это не так близко, как может показаться на первый взгляд...
— Да, конечно, в другой раз... Знаешь, та крайняя скала похожа на статую в моей купальне. Я тебе покажу, когда опять ко мне приедешь. Давно уже хочу показать, да всё забываю. В стране валлонов были большие рыбы... Вернее, водяные твари, похожие на рыб. Они катали на себе линнов, а иногда и людей, потомков водяных богов.
— Ты говоришь о вельгах?
— Да. Их ещё килонами называют. У меня в купальне есть статуя — линн верхом на килоне. Самая дальняя скала похожа на эту статую. Во всяком случае, отсюда. А валлоны... Они видели эти фигуры?
— Вряд ли. Они ж тут не бывают. Боятся. Они одно время интересовались озером Санн, но их кто-то здорово напугал, и с тех пор они здесь не появлялись.
— А правда, что эти фигуры иногда оживают? Мне Таома говорила, а ей рассказывала сестра, она живёт здесь, в Улламарне... Так вот кто-то из её знакомых оказался тут, в мёртвом лесу, вечером, когда уже темнело, и увидел великана. Он шёл в сторону гор. И ещё кто-то видел, как одна из фигур ожила и ходила по пустыне...
— А может быть, скакала верхом на рыбе? — усмехнулся Сагаран. — В темноте всякое может привидеться, а если ещё не на трезвую голову... Не знаю, я ничего подобного не видел. Люди любят выдумывать.
— А правда, что каменный мангур в озере Камахан — это маррунг?
— Сомневаюсь. Я спускался на дно и трогал его. По-моему, обыкновенная статуя. Силу каменного демона человек ощущает ещё на расстоянии двадцати каптов... Во всяком случае, человек с хорошо натренированным анх. Я ничего не почувствовал...
— Это силу живого маррунга. А если это спящий...
— Тогда тем более нечего бояться. Я предлагал выстрелить по нему из маломощного ядрометателя. На совместном совете нумадов, аттанов и старейшин деревень. Некоторые посмотрели на меня так, будто я только что призвал на их головы проклятие всех богов.
— Но почему?! Ведь тогда бы сразу стало всё ясно. Если ядро хоть немного повредит статую, значит это не маррунг.
— Большинство решило, что этим поступком можно разгневать каменного бога. Царь бесплодия и так наступает на Улламарну. Лучше мол не злить его лишний раз. Злить Маррона... Какая глупость! Его бесполезно злить или ублажать. Он не зол и не добр. Это владыка, который стремится расширить свои владения. Какое ему дело до наших желаний и страхов? Ничего, я как-нибудь спущусь туда с топором или ломом и проверю. Никто не узнает. Между прочим, Озеро Мангура недалеко. Хочешь посмотреть?
Они прошли немного на север. То, что когда-то было озером Камахан, представляло собой глубокую яму, по краям которой торчали корни мёртвых деревьев. Огромная статуя мангура на дне по грудь увязла в сухом зеленовато-сером иле. Слуга Маррона, пьющий воду из озера Камахан... Гинта знала о нём с раннего детства, сколько помнила себя. Говорили, что в начале весны на дне ещё было немного воды.
— Обыкновенная статуя, которую когда-то давно сбросили в озеро, — сказал Сагаран. — Потом озеро обмелело, и её стало видно. Теперь оно совсем высохло.
— И зачем её сюда сбросили? — удивилась Гинта. — Странно всё это.
— Странного вообще много. Особенно в Улламарне и особенно в последнее время. Кстати, прекрасная работа, правда?
— Ага. Он как живой. Кажется, сейчас выберется из ила...
— Набросится на нас и съест! — скорчив страшную гримасу, закончил Сагаран. — Так что лучше нам убраться подальше.
Когда они вернулись к святилищу, уже смеркалось. Задерживаясь в Улламарне, Гинта обычно ночевала в домике Сагарана. Это было единственное, что он унаследовал от родителей.
— Давай сегодня останемся здесь, — предложила Гинта. — Пока доберёмся до деревни, совсем стемнеет, и вообще... Мне ужасно не хочется никуда идти. Или твой бог рассердится, если я переночую в его храме?
— Не рассердится. Ты ещё очень юна и невинна.
Сагаран привык ночевать в святилище и держал для этого в маленьком хозяйственном пристрое набитый сеном тюфяк. Там же хранились запасы еды и питья. Сагаран любил одиночество и в своём деревенском домике появлялся редко.
Они поужинали на крыльце святилища копчёным мясом, которое привезла с собой Гинта, холовыми лепёшками и плодами фисса. Улли тоже дали мяса.
— Родниковой воды хватит только нам, — сказал Сагаран. — Но колодезная тоже ничего. Налей им сколько надо, там полная бочка.
Ближайший к святилищу родник пересох ещё в середине прошлого цикла. Теперь Сагаран ходил за питьевой водой к источнику на полпути к деревне, а воду для умывания и уборки святилища возил из колодца, который находился ещё дальше. В последнее время он был обеспокоен тем, что вода там очень быстро иссякает. В Улламарне пересыхали и реки, и ручьи, и колодца. И дождей с каждым годом выпадало всё меньше и меньше.
Напоив животных, Гинта вернулась в святилище.
— Ты не испугаешься, если ночью по тебе пробежит сагн? — лукаво поинтересовался Сагаран.
Он уложил Гинту на тюфяк, а сам устроился рядом на широкой, низкой скамье.
— Не испугаюсь, — заверила его Гинта. — Я к ним привыкла. И вообще... Дед давно уже научил меня не бояться никаких тварей.
Она улыбнулась, вспомнив, как трудно приходилось поначалу, когда надо было лежать обнажённой, не двигаясь, в то время как по твоему телу бегают отвратительные насекомые, свиды, саввили, а скользкие гинзы щекочут и лижут тебя своими длинными раздвоёнными языками. Теперь Гинта без страха приложила бы к себе даже самую ядовитую гинзу. Её натренированное тело уже второй год было невосприимчиво к яду.
— Сейчас здесь всё чаще и чаще появляются сайхи, — сказал Сагаран. — Пустыня ведь совсем рядом, она уже пришла в Улламарну. Вместе со своими обитателями.
— Я их, кажется, видела. Они совсем как сагны, только светло-серые и не меняют окраску.
— Да. В пустыне это ни к чему. Сайхи даже сюда забегают, в святилище. Кое-кто их здесь видел. Меня и прежде многие недолюбливали, а теперь вообще косо смотрят.
— Я это заметила. Но почему?
— Некоторые считают, что Сагган и Сайхан — две ипостаси одного злого бога. Того, который своим жарким дыханием губит всё живое, иссушает плоть и сжигает душу. И сейчас, когда бесплодная пустыня надвигается на Сантару...
Сагаран замолчал и задумался, глядя на алтарь. Маленький огненный цветок чуть-чуть колыхался, отражаясь в диуриновых зеркалах. В святилище царил розовый полумрак, напоённый тонким, свежим ароматом. Сагаран всегда зажигал на ночь кусочек сандана, ценного топлива, которое лучше всего очищает воздух в закрытом помещении. На стенах смутно проступали очертания фигур. Огненные блики то и дело выхватывали из тени красивые мрачноватые лица с большими внимательными глазами. Гинту радовало, что смеющееся лицо Саггана скрыто тьмой. Он-то их, конечно, видит. Он следит за ними из темноты своими жуткими чёрными глазищами. И смеётся... Страшный бог, который заставляет гореть и тело, и душу. Ревнивый бог, который не терпит соперников.
— Сагаран, а если бы я была взрослой девушкой, он бы разгневался на тебя?
— Да.
— А твой отец... Он погиб, потому что...
Гинта запнулась, подбирая слова.
— Да, — сказал Сагаран, не дожидаясь конца фразы.
— Дед говорил, что в древности Саггана ещё называли богом любви. В Улламарне ведь до сих пор так считают?
— Страсть действительно подобна огню. Когда Гина отвергла Нэффса, он так страстно желал её, что вся его сущность превратилась в огонь. И он явился на землю в образе множества огненных гинз. Он всё же настиг Гину, и плодом этой любви стал огненный бог. Сагган — воплощение страсти. Раньше Саггану служили девы. Эти тиумиды строго блюли свою девственность, ибо они принадлежали только ему, богу. Потом Саггана стали воспринимать в основном как бога огненной стихии, и от его служителей требовалось прежде всего умение ладить с этой стихией. Так же, как служители Лиллы должны были не бояться воды, тиумиды Гины и Виринги владеть нигмой, а тиумиды Нэффса лучше других держаться в воздухе. Святилища росли, превращались в большие, роскошные храмы. Число тиумидов и тиумид увеличивалось. И служить богам уже позволяли не только тем, кто владел той или иной стихией, но и тем, кто умел складывать гимны, кто лучше других танцевал и пел, прославляя божество. Ведь ритм, красивые движения и музыка в сочетании с благозвучными и умными словами приятны богам. Теперь каждый, независимо от пола, может служить любому божеству, но так уж повелось, что богам служат в основном мужчины, а богиням — женщины. И огненными тиумидами сейчас обычно мужчины становятся. Кое-каким древним традициям уже не придают былого значения, но... Сагган по-прежнему ревнив. Тот, кто ему служит, должен принадлежать только ему.
— А почему тебя здесь недолюбливают? Я это давно уже заметила и ничего не могу понять. Если какие-то неразумные люди путают Саггана с Сайханом...
— Они действительно похожи, они же братья. А если серьёзно... Видишь ли, Гинта, когда творится что-то неладное, когда люди напуганы, некоторые из них озлобляются и начинают искать виноватых. И как правило ищут не там, где следует. Страх и злоба плохие советчики. Слабый вечно обвиняет сильного и далеко не всегда справедливо. К тому же сильный — это чаще всего тот же слабый, который просто старается скрывать свою слабость от других.
— Значит, в это святилище больше не ходят?
— Ну почему... Ходят, только редко.
— И они не боятся разгневать Саггана? Ведь без огня нам не прожить.
— Без воды тоже, однако многие боятся её в тысячу раз больше, чем огня. И водяных богов боятся. И даже к их служителям порой относятся с опаской.
Гинта промолчала. Она уже испытала на себе то, о чём сейчас сказал Сагаран. Наверное, он специально это сказал. Хотел предостеречь её от людской злобы. Той, что рождается из соединения глупости и страха.
— Девушки постоянно приходят. Погадать. Ещё говорят, в Улламарне сейчас не до любви. Как же...
Гинта не могла разглядеть в темноте лицо Сагарана, но судя по голосу, он улыбался.
— А ты можешь мне погадать?
— На кого?
— Ну... просто так.
— "Просто так" труднее, чем на кого-то определённого. Даже если задаёшь богу конкретный вопрос, он не всегда даёт чёткий и ясный ответ.
— Да, ответы богов часто бывают туманны и...
— И неоднозначны, — подсказал Сагаран. — Можно истолковать и так, и эдак. Человек как истолкует, так и вести себя старается. И в конце концов имеет то, что заслужил. Боги всегда дают нам право выбора. Ведь уважения достоин только тот, кто способен сделать выбор. Сам. У тебя пока нет жениха, но если ты хочешь увидеть своего будущего возлюбленного, я попрошу Саггана, чтобы он послал его тебе в эту ночь. Во сне, разумеется.
— И он пошлёт?
— Если сочтёт нужным, — засмеялся Сагаран. — Уже поздно. Спи, а я поговорю с ним.
Он перевернулся на живот и, подперев лицо руками, уставился на догорающий огонь. Его профиль смутно темнел в розоватом сумраке. Гинта смотрела на него, пока не уснула.
А приснились ей скалы. Те самые, что она сегодня видела в пустыне. Те, что когда-то стерегли границу между Сантарой и Бесплодными землями. Странные белые фигуры на фоне голубого неба. Изломанные, застывшие в мучительной истоме тела. Гиганты, разрывающие невидимые оковы. Пленные души... Наверное, они погрузились в тяжёлый сон, обессилев от попыток вырваться из камня. Чем больше Гинта смотрела на эти фигуры, тем больше они походили на людей. Они изменялись на глазах, обретая всё более чёткие и красивые формы, как будто их с невероятной быстротой обтёсывал какой-то незримый ваятель. Только самая дальняя, похожая на статую в купальне, казалась смутной, расплывчатой и колебалась в прозрачном воздухе, словно отражение в воде. Гинта шла к ней, чтобы рассмотреть её получше, и никак не могла дойти. Фигура удалялась от неё, хотя и стояла на месте. Гинта устала и решила, что хорошо было бы полететь. И она полетела... Или поплыла? Воздух стал плотным и прохладным. Она двигалась вперёд, разгребая его руками, как воду. Странная фигура, которую она хотела разглядеть, приближалась, но при этом не росла, а наоборот уменьшалась. Вот она уже рядом и наконец-то обрела чёткие очертания. Она тоже плыла по воздуху. Боясь упасть, Гинта ухватилась за руку мальчика-статуи и вдруг ощутила тепло этой руки. Вскоре она уже сидела за его спиной, крепко сжимая коленками гладкие бока дивного зверя. Он нёс их над землёй, взлетая всё выше и выше. Гинте хотелось, чтобы это был хель. Хотелось провести ладонью по мягкой голубой шерсти. Но её нёс странный водяной зверь, похожий на рыбу с человеческими глазами. Зверь, который катает на себе божественных детей Лиллы. Он подпрыгивает, зависает в воздухе и, изогнувшись, устремляется вниз головой обратно в воду — в свою родную стихию... "Он же сейчас нырнёт! — испугалась Гинта. — Но куда? Там же земля. Мы разобьёмся..."
