Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна (2)

Поэтому я пришел на кухню и сказал:

— Жрать давай!

Домовушка развел лапками:

— Погодить надобно, не поспел обед...То одно, разумеешь ли, то иное...

Ну да, конечно. Он же волновался, пироги у него не удавались, потом он пошел кормить кобру, а потом спасался под плитой.

— Да ладно с ними, с пирогами, — сказал я. — Я такой голодный, что даже на сухой хлеб согласен. Лучше, конечно, с молоком...

— Так ни хлебушка нету, ни молочка; молоко все в тесто пошло, а по хлеб пойти нынче и не озаботились, пироги же затеяны были... Разве сухарика? Иль погоди, пока каша упреет...

Это он поставил вариться кашу, пока мы со змеей сражались. Невзирая на задыхающегося Рыба, и на пляшущую в коридоре, в непосредственной близости от кухни, гремучую кобру. Страшная штука — страсть, к чему бы то ни было — к женщине ли, к игре ли, к вину — или, как в случае с Домовушкой, к накормлению всех и вся.

— Каша, — скривился я. Пшенная. Лучше бы уж овсянку сварил! — И без молока к тому же.

— Иль, — оживился Домовушка, — Песика попросим по молочко да по хлебушек слётать? Ежели он, вестимо, не слишком умаявшись...

Песик к тому времени уже откашлялся, напился воды и лежал под дверью, уронив на лапы голову. В изнеможении. Вид у него был, во всяком случае, такой.

— Если так уж надо... — пробурчал Пес, всем своим телом, а не только выражением морды, выказывая усталость. Стресс, конечно, он перенес не слабый, ну, так и всем нам по горлышко хватило, а даже с избытком.

Поэтому Домовушка, хоть и сокрушаясь, и покачивая головкой, и плечиками пожимая, выдал Псу записку и деньги.

Записки Лёня заготовила впрок: с перечнем того, что нам бывало нужно: хлеб и молоко, или соль, сахар и спички, или даже колбаса, селедка и пиво.

— Я бы, конечно, сходил, если бы меня попросили — нахально заявил Крыс, разлегшийся на лавке, свесивший свой длинный голый хвост, и еще и помахивающий этим хвостом. — Но это может быть неправильно понято обывателями.

Как он осмелел! Слова-то какие знает, герой! Выражения какие употребляет!

— Можно подумать, к тебе кто-то обратится с просьбой, — промурлыкал я. Я тоже умею всякие выражения употреблять. — Себе же дороже. Ты все равно не способен...

Но фразу закончить я не успел — меня прервал вопль Домовушки:

— А Петушок где, с товарищем капитаном? Где Петя? Неужто змий сожрал??? — и со сковородкой наперевес метнулся в тот угол коридора, где в выварке обреталась Змея.

Пес, всегда готовый к самопожертвованию, кинулся Домовушке под ноги, роняя на пол запискуа и деньги, а я, как всегда, отважный — на Домовушкины плечи. Вдвоем мы удержали нашего разъярившегося кормильца от непоправимого — он только и успел, что садануть сковородкой по крышке выварки с криком:

— А ну, сказывая, змий подколодный, сожрамши ты Петеньку али не сожрамши?!!!

Если змея ему что-то и ответила, то за грохотом упавшей на пол сковородки змеиного шипа мы не услышали. Опять же змея находилась в бочонке, а бочонок в выварке...

Зато до нас донеслось слабое и полузадушенное: "Квох... Квох..."

— Это Петенька! — заливаясь слезами, воскликнул Домовушка. — Из ейного брюха мне ответствует!..

— Сомневаюсь, — возразил я. — Откуда-то со стороны ванной звук доносится...

На самом деле звук доносился из туалета.

Петух, спасаясь от змеи, влетел туда, и с такой силой загнал шпингалет в скобу, что отодвинуть его самостоятельно не сумел. У Паука же лапки слабенькие, не физической мощью Паук наш силен, а интеллектом, и мышлние у него логическое, и голос командный, даже когда он шепотом говорит.

Вот и застряли вместе: ум и сила.

— Ну, — сказал я, — Ратибор Велемирович, ты меня учил запоры отпирать, замки отмыкать и двери открывать — давай теперь, действуй!

Ратибор почесал в затылке.

— А такую дверь я не сумею, — промямлил он. — Тут же нету скважины замковой...

— А что, черезь дерево магионы не проникают? — поинтересовался я. Мне-то казалось, что для магионных потоков нет преград и препонов.

— А я про магионы только вот от тебя услышал. А вервие, какое я могу сладить, не проникнет — толстое очень.

— Там щель есть! — заорал я, начиная проникаться сочувствием к Ворону и пониманием его постоянного желания долбануть клювом мне в темечко. — Дверь же к раме не впритирку!

— Так это вервие изгибать надобно, да еще всплепую — не, это уже высшая магия получится. Магистр бы смог, Чужанин, или матинка моя, Бронислава Еремеевна...

— Вы бы, Кот, побыстрее принимали решение, — прошелестел из-за двери Паук. — А то, боюсь, Петуху плохо.

— А с чего это ему плохо? — встрял Крыс. — Вода там у вас есть, вентиляция тоже, а с голоду за пол дня даже такой обжора как Петух не сдохнет!

— А у него голова застряла, — пояснил Паук. — Он тут пытался клювом выбить щеколду из скобы и как-то неудачно повернулся. И застрял между стенкой и стояком. Кряхтит теперь, то есть квохчет, а говорить не может. И гребень пунцовый, кровью налился... Как бы инсульта не случилось...

Пес горестно взвыл.

— А что такое инсульт? — поинтересовался Ратибор.

— Удар, — коротко выдохнул Домовушка. Ушки его поникли.

— Это когда в мозгах кровоизлияние происходит, — объяснил Крыс. — Только не будет у него инсульта, потому что у него мозгов нету.

— Не ври, Крыс, есть у него мозги, извилин, правда маловато, — промурлыкал я. — Но ты бы лучше не выпендривался, а подсказал, как дверь открыть. Идеи есть?

— Идеи — это у вас, у магов, а у нас, простых и немагических смертных, никаких идей нет и быть не может, — мерзко хихикнул Крыс. — Так что вам и карты в руки!

— Какие такие карты? Зачем им карты? — забеспокоился Домовушка. — Ломик им в руки, это завсегда пожалуйте, а картам в нашем дому не место! Ломик давать, а, Коток? Или, может быть, плечиком?

— Плечиком — это не ко мне, это вон к Ратибору, — сказал я. — У меня плечи к выбиванию дверей не приспособленные!

— Дык и я тоже не шибко-то силен, — отверг мое приглашение Ратибор. — Тут, мнится. надобно силача вашего звать. То есть силачку. Леонидию то есть.

— Ой, и правда твоя! — обрадованно закричал Домовушка. — Сей момент слётаю! Ты уж, Петенька, продержись там, перетерпи еще чуток!

Глава тридцать первая, в которой мы спасаем Петуха и наконец-то ужинаем

А ты попробуй. Возьми и попробуй.

Гэндальф

Ну что вам рассказать про Сахалин?

Домовушка "слётал", Петух продержался, Леонидия пришла.

Пришел то есть: с Чайником в одной руке, с младенцем Егорушкой — в другой.

Егорушка не подрос, а вот Чайник стал крупнее.

Хронофагов нахватался, что ли?

Я удивился тогда, но особо не заморачивался — надо было спасать Петуха.

А еще очень хотелось кушать.

А еще я чрезмерно устал.

Мы ввели Леню в курс дела.

— А я-то что могу сделать? — удивилась Лёня. — Это вы у нас маги, вот и действуйте!

Я сказал:

— Я вслепую не умею, мне надо видеть!

Ратибор сказал:

— А мне такое тонкое вервие не сплесть!

А Домовушка сбегал в кухню и вернулся с гвоздодером.

— Вот, струмент тебе, — протянул он гвоздодер Лёне. — Туточки поддеть надобно, и на себя тяни...

Лёня пожала плечами, поставила Чайника на пол, протянула Егорушку Домовушке и неловко взяла "струмент" в руки. Сила у нее, конечно, была богатырская, а вот сноровка обычная, женская.

И тут Чайник пробулькал (и, надо отметить, бульканье его стало не в пример понятнее, нежели прежде):

— А почему вы не скажете какую-нибудь "алохомору"?

Мы дружно не поняли.

— Ну, как Эми Уотсон в "Гарри Поттере": "Алохомора!" — и эдак палочкой!..

И Чайник взмахнул ручкой.

Я еще успел удивиться, откуда это у него ручки взялись — вчера еще ничего такого не наблюдалось — и обалдел!!!

И челюсть моя отвисла, и шерсть на загривке дыбом встала, а Домовушка охнул, а Лёня выронила ломик и завизжала.

Ее визг меня слегка привел в чувство. Визг басом — это, я вам скажу, не на слабые нервы.

Мы были все ошеломлены, потому что после слов Чайника и его взмаха ручкой дверь в туалет начала открываться.

— Ты гля, еще один маг-недоучка у нас появился, — недовольно произнес Крыс.

Я смутно припоминал классификацию, в незапямятные времена преподанную мне Вороном. Что-то он там говорил про магов, волшебников и...

— Не маг, — возразил я Крысу. — Чародей.

Мы стояли кружком и смотрели на Чайника. А Чайник переступал с ножки на ножку (у него и ноги откуда-то появились!!!) и носик его подергивался, время от времени выпуская тоненькую струку пара.

Дверь в туалет тем временем растворялась все шире, и оттуда выглянул Паук, почувствовавший, должно быть по нашему молчанию, что что-то здесь не так.

— И что у вас случилось на этот раз? — спросил он скучным, будничным тоном. — Может быть, несмотря ни на что, кто-нибудь поможет Петуху освободиться? Потому что мне это не по силам...

Домовушка ткнул сверток с младенцем Егорушкой в руки Леонидии и кинулся к Петуху.

Леонидия младенца приняла, но глаза ее при этом были уставлены на Чайника, и странное имели выражение. Задумчивое такое. Словно произошедшее ей не очень-то понравилось, но пока что она еще не разобралась в своих чувствах, и не знает как к этому новому, вернее, проявившему себя с неожиданной стороны Чайнику, то есть мужу, ей относиться.

Но тут Домовушка закричал мне, что "надобно ванную лохань водою живомертвою наполнять", и мы занялись приведением Петуха в чувство. Мы, то есть я, Домовушка и Пес. Паук избегал ванную комнату, потому что там было для него слишком влажно. Лёня всё еще играла с Чайником в гладелки, то есть смотрела на Чайника, а Чайник преминался с ножки на ножку.

Ратибор успел прихватить с полки "Физику для восьмого класса средней школы", и ничего больше не видел и не слышал — погрузился в электричество, присев прямо на полу в коридоре.

А куда девался Крыс, я не заметил.

Петух, наконец, ожил и начал вырываться: он очень не любил мочить перья, и мы поняли, что все будет в порядке, инсульта можно не бояться и возвращаться к брошенным впопыхах делам.

Домовушка побежал мешать пригорающую уже кашу, я отправился отдохнуть перед обедом, а Пес поплелся за кошелкой.

Только-только я успел прикрыть глаза, свернувшись в любимом своем кресле, как Пес залаял гневно и встревоженно.

— Г-гвде? Г-гв-гавде?

— Что "гвде"? — передразнил я его, выскакивая из комнаты. А Домовушка вылетел из кухни, вздымая ложку. А Лёня наконец-то отлепила свой взгляд от Чайника.

— Записка — вот она! — пролаял Пес. — А деньги куда задевались? Я их здесь уронил!

— Сронил деньгу? — зловеще спросил Домовушка. Ушки его яростно зашевелились.

При его хозяйственности и любви к порядку, а также некоторой... хм, назовем это прижимистостью, — так вот, при его хозяйственности, любви к порядку и прижимистости, должно быть, худшего греха, чем потерять вверенные тебе дензнаки, пожалуй, почти что и не существовало. Среди бытовых провинностей, как вы понимаете: разбыть тарелку или чашку, или там, за молоком не уследить, или грязными лапами наследить на чистом ковре.

— Да я же не на улице их уронил, дома же! — заскулил Пес. — Из квартиры же они никуда не могли подеваться!

Домовушка, до того грозно надвигавшийся на Пса, опустил ложку, и ушки его опали.

— Неужто грызунец напал? — пробормотал он, развернулся и метнулся в кухню, к заветному сундучку, в котором, как мы все знали, в заветном бисерном ридикюльчике, раритете века девятнадцатого, хранились наши валютные запасы, начиная еще от царских сторублевок и кончая нынешнмим "зелеными".

Дрожащими лапками Домовушка пересчитал доллары, шевеля губами. Счет сошелся, иначе почему бы Домовушке вздыхать с облегчением, прятать доллары в ридикюльчик, заворачивать ридикюльчик в кусок старого мешка и старательно закапывать его в недрах сундучка.

Потом Домовушка полез в ящик стола, где, как опять же всем нам было известно, хранились наличные для бытовых нужд и повседневного расходования.

И вот тут...

— Я тебе, Псу, нынче на молочко с хлебушком две десятки выдамши, так? — морща лобик, спросил Домовушка.

— Так, — кивнул Пес. — И я их уронил.

— А третьего дни ты мне сдачу с сотенной принес: две двадцатки и четыре десятки, и еще две двугривенные бумажки, и мелочи на гривну с тридцатью пятью копейками, так?

— Ну-у, — протянул Пес, вспоминая, — я тогда сметану брал, и хлеб... Где-то так.

— Как есть, грызунец, — плачущим голосом сказал Домовушка, и сел на пол. — Бедные мы, болезные, и что ж с на-ами теперича станется?!! С голоду сгинем, пропадем как есть, и в водицу глядеть не надобно!...

— Э-э-э, ты чего? — спросил я. — Чего это он? — обратился я уже к Псу, скорбно глядевшему на Домовушку.

Пес вздохнул и рассказал мне вот что:

В те далекие годы, когда бабушка с Ладой и со всеми, разумеется, тогдашними домочадцами, перебралась в наш дом, случилось несчатье — в деньгах завелись паразиты. Грызунцы называются. Жрут как бумажные деньги, так и металлические, но металлические все-таки меньше. И даже деньги на счетах, то есть безнал.

— Что за чушь? — сказал я. — Как это — безнал? Ну, бумажки моль какая-то или червяки поесть могут, а металл или безнал — он ведь и безнал потому, что наличные в нем не присутствуют!

— Кака така моля? каки таки черви?! — горестно завопил Домовушка. — Тварь эта — грызунец — волшебная, глазом не видимая, а ухом не слышимая! Только по деяниям и распознаваема, а тогда ее всюду развелось, аки блох: Бабушка, бывало, в лавку только на минуточку заскочит, а они, мерзавцы в ея кису — шасть! И словно бы корова языком слизнула половину бумажек да треть медяшек! А...

Я заржал. Может быть, это было грубо, но очень мне стало смешно.

— Какой грызунец, Домовушечка! Это называется "инфляция", падение покупательной способности денег. Тогда ее удалось притормозить, а как — не знаю, мы тогда в хронокризис попали, если вы помните. А когда вернулись в нормальное время, новые деньги ввели, гривны...

— Фляция или там нефляция, а Бабушка сказывала, тогда эта была... пипидемия грызунца.

— Эпидемия, — подгавкнул Пес. — Или даже еще хуже.

— Ага, — кивнул Домовушка. — Грызунец — он как времяжор, он завсегда в обиходе имеется, но тогда его расплодилось — ужасти, сколько! Тьма тьмей! И Бабушка, в заботах, ночи не спала, и с тела спала, и личиком почернела, все в думах-размыслах, как горю пособить... А после и вовсе сгинула, и так по сей день неведомо, куда...

И с воплем: "Ой! Каша!" — помчался в кухню. Каша начала пригорать.

— Так и теперь, чую, заразу мы эту прихватили и в дом принесли, потому как ни двух двадцаток, ни еще одной десятки в столике нету, одна десяточка только и лежит, одинокая, аки солнышко в небесех... Пять десятков гривней сожрали, ненасытимые, и две двугривенные бумажки, и не подавились ни разочку...

— Э, — сказал я, — погоди! А когда Лёня к нам в гости пришла, ты Пса в магазин гонял? За шампанским, и за колбасой?

Домовушка радостно всплеснул лапками: