Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна (2)

И подумал, что, пожалуй, Крыс на этот раз прав — змеюка как будто впала в гипнотический транс. Только это не я ее загипнотизировал — это она сама себя загипнотизировала.

Тут Пес родил гениальную идею (ну, не только же мне их, идеи гениальные, рожать!).

Он тоже пытался спрятаться за моей спиной, сжавшись в комочек, но, в отличие от Крыса, у него это получалось не так ловко.

— Слушай, Кот, — сказал Пес, и даже не шепотом, а в полный голос, — а у нас дудки нету? Знаешь, как у этих...у факиров?

— Не знаю, — огрызнулся я. И тут до меня дошло — я от восторга раскрыл пасть. Конечно! Тростниковая дудочка и заклинатель змей — вот что нам надо!

Просто — как все гениальное, и, как все гениальное, изящно.

Только вот где его взять, факира с флейтой?

Магия, конечно, может многое, как и наука.

Но, как и у ученых, у магов не получается сотворить НЕЧТО из НИЧЕГО.

А транспортировать заклинателя змей из Индии, пожалуй, чересчур хлопотно и долго; змеюка тысячу раз успеет Ладу задушить или укусить, если на то пошло.

Пес мой ответ понял неправильно, и принялся рассказывать мне, как факиры дудят в дудку, а змеи их слушаются и танцуют, зачарованные мелодией...

Только я хотел сказать, что про факиров я знаю, а не знаю, имеется ли у нас в хозяйстве дудка, как Пес, увлекшись, тоненько завыл, подражая звуку флейты. И головой задергал в такт своему подвыванию, знаете, как факиры дудкой водят.

И случилось чудо!

Причем без всякой магии.

Волшебная сила инстинкта — вот как это называется.

Кобра, захлебнувшись словами, встрепенулась, на мгновение замерла, а потом начала пританцовывать, повторяя движения головы Пса.

Пес начал пятиться, подвывая и помавая мордой.

Змея медленно, масляно, с шуршанием размотала свои кольца с шеи Лады, сползла с постели и затанцевала на хвосте в центре комнаты, в опасной близости от остекленевших претендентов на руку и сердце Лады.

Мы (я, Крыс и Ратибор) быстро рассредоточились. В коридор.

— Что делать-то будем? — спросил Ратибор, откладывая в сторонку Ворона. Ворон по-прежнему дрых.

— Э-э, подними птичку! — скомандовал я. — Не ровен час змеюка очнется — она ж Ворона вмиг заглотит, и не подавится... Делать что? А кобру обратно в бочонок запихивать. Если он цел, конечно.

Бочонок оказался цел. Деревянный кружок, пишущая машинка и веревка, которой мы прикручивали машинку, валялись рядом.

Узлы на веревке развязаны не были. Как она выбралась из бочонка?

Однако не до размышлений и догадок, когда жизнь в опасности.

— Не, бочонок не годится, — сказал Ратибор и почесал затылок. — Один раз она из него вылезла, вылезет и вдругорядь. Иное что примысли...

Я сунулся в шкаф. Была у меня смутная надежда, что за дверцей шкафа я найду дрожащих Петуха и Домовушку с Рыбом в чайнике (не в том, в которого Ленин муж превратился, а в обыкновенном, в котором мы воду кипятим). С Жабом за пазухой. И с лягушкой Аленой Чужаниновной в кармане...

Не было их за дверцей.

Зато почти у входа я нашел старую дырявую выварку с крышкой, куда более поместительную, чем бочонок из-под огурцов. У крышки были даже приспособления, чтобы ее прижимать, знаете, как на банках с консервами.

Я выволок выварку из шкафа.

— Вот сюда мы ее и посадим. А Ворона в шкаф давай, на полочку. От греха подальше.

— А не задохнется? — с сомнением спросил Ратибор, укладывая Ворона на полочку в шкафу.

— Не задохнется, там сквозняк в другие измерения... Ну, в иные миры, — пояснил я.

— Не, я про змею. Все же живая тварь, жалко, ежели что...

Я показал Ратибору дырочки в днище.

Ратибор скривился:

— Так ведь ее же ржа проела! Она же, змея то есть, ее враз, эту кадушку, расколет! То есть пробьет. Змеи — они знаешь, какие сильные!

— Не пробьет, стенки крепкие. А дно даже если и пробьет, то вылезти не сможет — она ведь на полу будет стоять. И это на пару дней только, а потом мы что-нибудь придумаем. Я ее в кого-нибудь другого превращу...

Ратибор ткнул пальцем в днище и пробил в нем дыру.

— Негодящая твоя кадушка, — сказал он. — Давай на потом не откладывать, прямо сейчас давай переколдовывай.

— Сам переколдовывай! — зашипел я. — Я сегодня уже вымотался — Жаба расколдовал, и невидимость на нас наводил, и змеюку убалтывал...

— Не обучен, — пожал плечами Ратибор. — Я бы подсобил — кабы знал, как. А я и не знаю. Я только с самого себя заклятие снять могу. А даже и превращаться ни в кого еще не умею...

— Ну, я положим, превращаться тоже пока не умею... — вздохнул я.

— Эй, мужики, вы б поторопились! — крикнул Крыс из коридора. — Пес уже выдыхается, хрипеть начал!

— Не могу! — заорал я, — Сил нет! А Ратибор мне помочь отказывается!

— Да я чего? Я ничего, я не отказываюсь, — забормотал Ратибор, — только я ж пока что еще почти ничего и не могу... Испепелить разве что?

— Я тебе испепелю! — возмутился я. — Без смертоубийства, пожалуйста!

— А я ее потом обратно возверну, — обрадовано затараторил Ратибор. — Я на мышах знаешь как наловчился? И даже один раз пса испепелил, а потом в прежний облик возвернул. Он только масть поменял, был рыжий, а стал серый...

— Мужики, охренели совсем! — взвизгнул Крыс, а потом тоненько завыл, подражая Псу, Пес же раскашлялся и прохрипел: — Быстрее давайте, маги недоделанные!

— Значит, так, — подвел итог я. — Никакого испепеления! Действовать будем по вчерашней схеме. Ты накидываешь ей на шею петлю, я сую ее в бочонок, а бочонок, раз уж она его открывать наловчилась, засовываем в выварку. И защелкиваем зажимами. А потом, на свежую голову, и со свежими силами, придумаем, что с ней делать. Завтра.

— А петлю где взять?

— Сплести! — я уже шипел, не хуже нашей змеюки (Ого! Уже "наша" — когда это я успел к ней так привязаться?) — Из магионов! И не рассказывай, что ты не умеешь — это основа основ, магионное плетение. Или как там у вас называется? Магические нити, веревки...

— Да уразумел я, уразумел, вервие, только...

Крыс завывал, тоненько и совершенно непрофессионально, Пес все не мог откашляться, а этот, с позволения сказать, маг, стоял столбом и чесал себе, выражаясь по-украински, "потылыцю".

И я понял! Меня осенило, озарило и осияло постижение того, почему и зачем было Ворону тюкать почем зря мое многострадальное темечко!

Это он у меня скорость реакции вырабатывал.

И быстроту мышления.

И выработал-таки — пока Ратибор раздумывал что, да как, да почему, я бы десять раз бы уже успел... ну, не десять, но два, но точно бы успел и решение принять, и его, решение это, осуществить, и заслуженную похвалу получить... Ну, или бы от удара в темечко увернуться, если Ворону что-нибудь в моих действиях не понравилось бы.

Так что клевок в темечко куда эффективнее простого подзатыльника, должно быть, за счет точечного воздействия. Или, может быть, в темени, а не в затылке, самые нужные рецепторы быстродействия помещаются — в анатомии я не силен.

Однако я отвлекся.

Итак, Ратибор, почесавши в затылке, взялся плести "вервие" — веревку по-нашему. Из магионов, разумеется.

Делал он это ну о-очень медленно, у меня так и чесались когти его оцарапать, чтобы быстрее шевелился.

Но, надо отдать ему должное, вервие вышло достаточно прочным, чтобы стреножить слона. Или даже мамонта.

Хотя, конечно, кобра — это вам не мамонт. Кобра куда шустрее.

Так что нам пришлось повозиться, и с Ратибора сошло десять потов, пока он удерживал извивающуюся, всё норовившую сбросить с себя петлю, змеюку, а я носился по коридору с бочонком в лапах, пытаясь зайти змеюке в ее хвост с погремушками. Как-то в предыдущий раз это удалось гораздо быстрее.

Но, наконец, все было кончено.

Мы упаковали змею в бочонок, бочонок засунули в выварку, защелкнули зажимы на крышке, и Ратибор распустил свое плетение.

Из выварки раздался шип: — С-сволочи!

Ратибор утер со лба пот.

А я подумал: "Сколько же в тебе злости, дорогая!"

— Мадам, вы виноваты сами, — сказал я. — Зачем вы нам угрожали? Зачем покушались на нашу Ладу? Если бы вы спокойно с нами поговорили, то, может быть, мы могли бы прийти к консенсусу...

— К кому? — переспросил Ратибор.

— К соглашению, — пояснил я.

— Как же! — шипела змея. — Конс-сенсус-с-с с-с вами — какая чуш-ш-шь! Палачи! Из-зверги!

— Вы нас вынудили! — отрубил я. — И хватит на этом!

Тут пошло нечто и вовсе непечатное.

Ратибор слушал ее, удивлялся, и, кажется, наслаждался. В некоторых местах, после особо закрученных пассажей, он мотал головой. Псу тоже было очень интересно, он навострил свои большие уши и старался кашлять потише.

А Крыс, немного послушав, обернулся ко мне:

— Она что, бригадиром биндюжников работает?

— Лёня говорила, библиотекарем, — сказал я. — Однако этот цирк пора кончать. А Псу вообще такое рановато слушать, он еще несовершеннолетний. Так что, Ратибор, откантуй-ка ее в уголок и поставь до завтра, и надо ее одеялом, что ли, накрыть...

И тут случилось чудо!

Самое настоящее — не какая-то вам банальная магия!

Из кухни, топоча валенками, появился Домовушка, которого я собирался, управившись со змеей, оплакать!

Он волочил тяжелый домотканый половик, а ушки его, всегда бодро торчащие на макушке, поникли, как у нашкодившего щенка.

— Домовушечка! Ты жив! — выдохнул я.

— Там это, — промямлил Домовушка, набрасывая половик на выварку и старательно подтыкая углы, — живую воду надобно, Рыбик наш совсем плох... Ты б наладил, Коток?

Глаза он прятал.

— Да как же ты спасся, Домовушка? — спрашивал я, несясь в ванную, устанавливая аппарат на производство живой воды, принимая из лап Домовушки уже даже не трепещущего, бессильно разевающего пасть Рыба и запуская его в ванну. — Мы же вас уже почти похоронили!

— Да я ж худого не желал! — разрыдался Домовушка. — Я ж не чаял, что таковое стрясется-получится! Я же ж как лучше!...

Ну, это рассказ уже для следующей главы. А в заключение этой добавлю, что слегка помягчел к Крысу.

Он все-таки оказался героем.

Судите сами: будучи естественным, так сказать, продуктом питания для змеюки, во-первых, и будучи негодяем, эгоистом и вообще мерзким типом, во-вторых, он не только не сбежал, что вполне мог осуществить за нашими спинами (а что? Юркнул в шкаф — и ищи его потом в других измерениях!), но перехватил эстафету у вконец охрипшего Пса без всякого понукания или просьб с нашей стороны, и, лишенный какой-либо защиты, как магической, так и не очень, продержался, пока мы с Ратибором вырабатывали стратегию и тактику борьбы со змеей.

Герой, однако!

Глава тридцатая, в которой Домовушка дает объяснения

Собак надо кормить

Арчи Гудвин

В кои-то веки виноват в происшествии оказался не я.

В кои-то веки упреки и укоры сыпались не на мою многострадальную, многократно клеванную Вороном голову, а на лохматую макушку Домовушки.

Домовушка виновато кивал, сокрушенно морщился и пожимал плечиками, недоумевая, как это он мог так сплоховать.

И ведь что характерно — у него были самые похвальные, самые благие намерения!..

Вот-вот, я тоже так всегда говорю, когда меня ругают.

А все — наши страсти!

Это они, проклятые, заводят нас на узкие боковые тропы с широкого и торного праведного пути.

В данном конкретном случае с торного пути Домовушку увели две составляющие: во-первых, волнение, во-вторых, страстное стремление всех накормить.

Домовушка у нас, как вы уже могли заметить, существо работящее, сложа лапки сидеть не привык. Даже когда Домовушка смотрит один из своих любимых сериалов, в лапках у него или шитье, или вязанье, или на худой конец орешки, и он их колет для начинки завтрашнего пирога, не отрывая глаз от голубого экрана, на котором льются реки все равно, чего: слез или крови.

Но когда мы ушли спасать Ворона от незавидной участи, уготованной тому непутевым Бубликом, Домовушка волновался, изводился, и из его лапок все валилось — в прямом и переносном смысле.

Уронив противень в третий раз и соскребя с пола тесто и варенье, Домовушка смирился и больше не пытался печь пироги. Но безделье претило хозяйственному домовому, а тут еще свербела в его маленькой груди большая рана — в нашем доме, под нашей крышей находился некто, не принимавший пищу вот уже более суток!

Змея то есть.

— Я ж ничего такого и не мыслил — змия на волю выпускать! — восклицал Домовушка, всплескивая лапками. — Что я, несмышленыш какой, что ли? А вышло так!...

А вышло так: разузнав у Рыба, всегда готового поделиться знаниями, что змеи питаются в том числе и молоком, Домовушка решил покормить нашего нового домочадца. Налил в тарелку молока и...

— ...Я же щелочку такую узюсенькую сделал, только чтобы его головке просунуться!

Рыб забыл предупредить Домовушку, что змея пролезет в любую щель, если в эту щель проходит ее голова.

Хорошо еще, что кобра эта (или удав, или гремучая змея — это как кому больше нравится) оказалась длинной. Пока она вылезала из бочонка, Домовушка успел унестись в кухню и героически позаботился об окружающих: выхватил из аквариума Рыба, Жаба и лягушку Аленушку и сунул к себе за пазуху, а потом, перекинувшись тараканом, заполз под плиту. Вы наверное, уже обратили внимание, что когда Домовушка превращался в таракана, все, что он имел на себе и с собой, куда-то девалось, а потом, при возвращении Домовушки в свой обычный облик, откуда-то возвращалось. Рыб не смог внятно объяснить, что с ним произошло: без воды он начал задыхаться, перед глазами видел только разноцветные круги, и почти уже задохнулся насмерть, пока мы не сунули его наконец в живую воду.

С Аленой Чужаниновной, естественно, этот вопрос не обсуждался — все равно кроме равнодушного "Ква!" от нее ничего нельзя было добиться. А Жаб, влюбленный, был счастлив от того, что оказался рядом с предметом своей страсти, и кроме своего счастья, ничего не замечал.

— Благо, однако, что Лёня с младенчиком и с мужем своим в шкапчике обреталась, — философски заметил Домовушка напоследок, покачивая головой. — А то бы беды не обобраться — змий-то очень на нашу Лёню зуб нарастил... А вы-то как, с успехом походничали? И где наше премудрейшество?

— В шкапчике, на полочке обретается, — передразнил я Домовушку.

— А в шкапчик-то вы на что его запихнули? Он, болезный, и так уж натерпевшись...

— Ага, — кивнул я, — натерпевшись. Еще как натерпевшись! Укушавшись то есть. В сосиску. А в шкафчик мы его засунули, чтобы его змея ненароком не того... Не скушамши.

Домовушка сокрушенно вздохнул, покачал головой, попрядал повисшими ушками, однако ничего не сказал. Ворону повезло — после всех своих подвигов Домовушка чувствовал себя виноватым, и не до выговоров ему было.

Но Ворона из шкафа достал и уложил в кабинете на стол. На моей, между прочим, подушке! Проспаться.

Я хотел было попротестовать — из принципа, потому что подушка — моя, и нечего ею, подушкой этой, за моей спиной распоряжаться!

Но передумал — очень уж устал, и голодный был ко всему. В кресле посплю, или в ногах у Лады устроюсь, ничего страшного.