Теперь опешили все окружающие. Включая и саму девушку.
— Ну да, — Салея пожала плечами. — Какие-то вещества в вашей крови, которые приводят вас в такое состояние. Не знаю, что именно.
Задумались все.
Первым отмер Геннадий.
— Анамнез мы собирали. И все же... Катенька, перечислите, пожалуйста, все, что вы пили.
— Я таблеток вообще не пью. Только когда гриппом заболела...
— А вот здесь у вас что? — тонкий пальчик Салеи коснулся левого предплечья девушки. Там пятно серого было ярким и отчетливым, и ощущалось что-то чужеродное. Таня пока такое не почувствует, но носитель Дубовой Короны — легко. Катя покраснела.
— Н-ничего...
— А если подумать?
Краснота поползла выше и дальше.
— Ну... я...
— Катенька, поведайте нам, что у вас тут такое? — вклещился врач, который понял, что ему чего-то не договорили.
Катя побурела окончательно.
— Только пожалуйста...
— Никому. Даже попу на исповеди.
— Геннадий Викторович!
— Катенька, я помню, что у вас муж очень верующий. И что?
— Вот... я доучиться хочу, профессию получить. А он предохраняться не желает, и мне не дает, и свекровь у меня такая...
История была грустна и проста. Ну да. Верующая семья, в которую попала Катенька, к детям относилась однозначно. Надо рожать. Сколько и когда Бог пошлет. Аборт — грех, таблетки — кошмар, презервативы — изобретение Сатаны. И точка!
Как потом все это счастье обувать — одевать — кормить?
Неважно! Бог дал детку, Бог даст и на детку. Про миллионы детей, которые умерли от голода, холода, болезней, подобные умники предпочитают не вспоминать.
У свекрови восемь детей, и от Кати они ждали такой же производительности. А девушке хотелось дать детям хоть что-то. Не обноски с распродажи, не халупу из одной комнаты... сначала семья должна встать на ноги. А уж потом можно и размножаться.
Поэтому девушка перед свадьбой отправилась в Москву к подруге. И там совершила преступное деяние: грохнула все свои деньги на контрацептив. Да-да, такой, который под кожу вводится. И на год...
— Я Мишу люблю, — оправдывалась она, хлюпая носом. — Но детей же не только любить надо, а еще и обеспечивать...
— Понятно, — сообразил доктор. — Вот эта зараза и дала осложнения. Может, прореагировала с препаратами... Катенька, мы с вами так сделаем. Вы мне сейчас напишете, что вы вкололи и телефон клиники, в которой были. А я, не внося это все в историю болезни, поговорю с врачом. Назначим вам симптоматическое лечение, и скоро бегать будете. Заодно и узнаете, что именно вам не надо принимать.
Катя засияла.
— Спасибо громадное! Геннадий Викторович, вы...
— Не благодарите.
Из палаты врач выходил весьма и весьма озадаченный. И уже на выходе из отделения треснул кулаком по стене и выругался.
— Нет, ну надо же! Семья, м-мать, верующая! И эта дуреха молчит, как партизан, чтобы муженька не расстраивать! Так бы и сдохла ведь!
Салея посмотрела на Таню.
— Не понимаю.
— Я тебе потом объясню, — пообещала девушка. — Понимаешь, мы тоже верим в Бога.
— Ну да. Он же есть...
Салея явно подразумевала Дараэ — лес. Таня кивнула. Она Бога представляла чуточку иначе, но какая разница?
— Вот. Он есть, и в этом никто не сомневается. Но представь себе, что нельзя входить в лес с правой ноги, например. Или не поклонившись шесть раз...
— Что за бред? — Салея так распахнула глаза, что они пол-лица заняли.
— Ну, вот так... Есть принципы, которые верны для всех времен и народов. Не убей, не укради, не позавидуй... это и здесь верно, и у вас, и в космосе пригодится. А есть то, что сформировалось просто, потому что народ жил в определенных условиях. К примеру, женщине не входить в церковь с непокрытой головой. Откуда это идет? Да потому, что давным-давно христиане жили в очень жаркой стране, погуляй там с непокрытой головой — мигом солнечный удар отхватишь. Вот платки и носили. А потом обычай перешел в глупый запрет. Или женщинам штаны не носить... опять же, в свое время там все ходили без штанов. И мужчины, и женщины. А окажись те, кто писал заповеди, в нашем климате, мигом бы тулуп, штаны и валенки напялили, не разбирая пола и возраста. Понимаешь? Есть то, что действительно от Бога. А есть то, что от людей. Не всегда умных, порядочных или хотя бы верующих. Просто им так удобнее было. Верующие люди это различают четко. А религиозные — не всегда. У девочки второй случай, она попала в семью, где считают нужным соблюдать не дух, а букву.
Салея вздохнула.
— Я понимаю. У нас такое невозможно, но я... жалко ее.
— Мне тоже жаль, — кивнул Геннадий Викторович. — Дурочка же... спасибо вам, синьорита Сантос.
— Можно просто Салея, — девушка глядела на него чуточку прищурившись. И что-то такое видела... — Вы тоже так можете.
Владислав хмыкнул.
— Салея, то есть и его вы можете научить?
— Могу. Дать упражнения, дать толчок, и он тоже сможет видеть, как и я, и Таня, и вы, в перспективе.
— Вот это, что вы увидели? — сообразил врач, отродясь не бывший дураком.
Салея кивнула.
— Это самое.
— НаучИте, пожалуйста, — тут же решил Геннадий. — Если деньги нужны, я заплачУ, сколько нужно, займу, кредит возьму... ведь схоронили б дуреху, если не вы.
Салея сомневалась, что все было бы так страшно. Но...
— Конспекты упражнений возьмете у Владислава.
Мужчины переглянулись, один с вопросом, второй кивнул.
— Хорошо. И дам, и пригляжу...
— А я... дайте мне руки. Оба.
Салея не собиралась как-то сильно воздействовать. Или пробуждать мужчин. Или...
Просто каждый человек живет в своего рода скорлупе. При рождении ребенок воспринимает мир остро и ярко, именно потому, что не сформировалась еще защитная оболочка, та самая скорлупа, которая закрывает его от негативного воздействия. Но ведь и от позитивного тоже — закрывает.
И воздействовать человек потом ни на что не может, как цыпленок не может клюнуть, находясь внутри яйца.
Обычно цыплята вылупляются сами. Или — не вылупляются.
Люди тоже или открываются миру под воздействием каких-то внешних факторов, или не открываются. Но есть и третий вариант. Как тот же цыпленок, который пробивает клювом даже не дырочку, а просто — надламывает изнутри скорлупу, а выбраться-то не может. И нет знает куда, и как, и силенок не хватает, все ведь на инстинктах...
Вот, оба врача такими 'цыплятами' и казались. Вроде бы и пытались, и ломились, а как, куда... нет, не знали.
И можно было им самую чуточку помочь. Вот капельку. Дальше они и сами справятся. Если на то пошло, Владислав и так проснулся бы. Поделал бы годик-другой упражнения, и скорлупа бы треснула. Но это время, время... почему бы ей чуточку не ускорить процесс? Не помочь двум хорошим людям? Ведь правда, если бы они умели видеть, как Салея... хотя бы, как Таня, они бы могли определить болезнь раньше, могли бы помочь своими средствами. И были бы счастливы и тому!
Салея подумала, это потому, что они неравнодушны к человеческой боли. Врачи ведь тоже разные. Есть и те, которым наплевать, они преотлично себя в скорлупе чувствуют, платили бы деньги. А есть те, кто приходит и горит на работе. Только вот первым и живется легче, и кушается вкуснее, и в семьях у них достаток. А вторым всегда очень-очень сложно. Вот и выбирают люди, что попроще.
Владислав касался тонких пальцев девушки не без внутреннего трепета.
Геннадий — равнодушно и спокойно. Не ожидал он ничего такого. А такое — получилось.
Ровно на долю секунды ладонь в его руке вдруг налилась жаром, полыхнула таким огнем, словно он не руку держал, а уголь раскаленный. А потом мгновенно заледенела, да так, что холод до плеча пробежал. И — потяжелела. Словно руку Геннадия сдавили в каменном кольце, и сейчас пальцы расплющат, хотя касалась Салея его ладони едва-едва....
В глазах от неожиданности поплыли круги, или...
Не круги?
Просто все, совершенно все, виделось теперь иначе. И у каждого живого существа был свой ореол вокруг. Даже над травяной клумбой он был — зеленоватый, невысокий, ровный такой...
Таня смотрелась смесью белого, зеленого, голубого, золотистого цветов. Причем зеленый сейчас пронизывал всю ее ауру, словно кровеносная система.
Владислав — более яркие тона, белый, синий, почему-то коричневый, два алых пятнышка, совсем небольших... в районе легких. Но это и понятно, он же курит. И если не прекратит — будет у него рак. Гена это четко понял, словно кто-то на ухо шепнул. Пока это просто источник воспалений, бронхитов, прочих болячек, но во что он потом переродится?
Салея...
Геннадий перевел на нее взгляд — и зажмурился. Такой неистовой зеленью полыхнуло на него, такой яркой и искристой глубиной, что смотреть дальше было нельзя.
Кто бы... что бы ни стояло рядом с ним... это — не человек. Такого у людей не бывает.
Но тогда...
Рука упала, освобожденная. Геннадий сделал шаг назад, пошатнулся, сел на клумбу, которую только что рассматривал.
— Ты... вы... Бог?
Салея покачала головой, отпуская и Владислава.
— Нет. Я не Бог. Я его ребенок, равно, как и вы — дети Бога. Только в вас кровь спит, а во мне проснулась.
Мужчина, который сейчас выглядел так, словно его по голове пыльным мешком прибили, дернулся всем телом.
— П-проснулась... и м-мы так же?
— Да. Вы тоже так сможете. Только не сразу. И заниматься надо будет.
Геннадий закивал.
Заниматься? Учиться? Развиваться?
Да хоть что, только дайте, ДАЙТЕ!!!
* * *
Ольга Алексеевна Углова, мать Тани, чувствовала себя странно.
А как тут будешь себя ощущать, если НЕ ЗАБИРАЕТ!?
Выпила? Не зашло.
Покурила? Только что раскашлялась.
Устроиться с каким-нибудь мужиком? Таких вариантов у нее давно не возникало. То есть, когда она выпьет, ей было все рано, и где, и кем, и что с ней делают. А сейчас... попробовала. Но удовольствия-то никакого!
Она не знала, но Салея чуточку перестаралась. Убирала удовольствие от алкоголя, но отрезалось и все остальное. От табака, от мужчин, от наркотиков... хоть бы Оляшка и героин сейчас себе вколола, все равно не забралО бы.
И что дальше делать?
Раньше все было просто.
Выпила, получила кратковременный кайф — и упала. То есть улетела. Потом проснулась, поискала деньги на новую выпивку, и мир снова окрасился в розовые, голубые, искристые тона. И жизнь стала приятной, и мужчины вокруг — обаятельными.
А сейчас что?
И холодно, и под мостом мокро, и от мужика воняет, и удовольствия никакого...
А делать-то что?
ПропитЫе мозги ворочались с тяжким скрежетом. Не привыкла Оляшка думать над своей жизнью, да и вообще думать не привыкла. Порхать в поисках удовольствий оно гораздо легче. А делать-то дальше что?
Куда-то идти?
Чем-то заниматься?
А куда? А чем? Ничего не понять. И ничего пока не придумывается. Единственное, до чего додумалась Оляшка... сходить к матери. А что?
Там-то и примут, и помоют, и покормят... наверное. Они ж обязаны! В этом Оляшка даже и не сомневалась. Ни минуточки. Вот, сейчас посидит немножко, а потом встанет и пойдет!
Вот!
* * *
— Пап... это была королева?
— Да.
Элран поправлялся. Уже почти и следа не осталось от страшных ожогов, и кушать он мог нормально, и вставал, и ходил, и даже упражнения делать порывался.
Физически парень был почти в порядке.
А вот душевное его состояние...
День за днем Элран просто уничтожал себя. Не мог он простить смерти Шавеля.
Шавель — Щавель... такой же легкий, беззащитный, такой же наивный... это Элран должен был все предусмотреть! Должен был понять.
Должен...
Он старше, он умнее, он знает... знал, что Вель, занимаясь своими опытами, теряет всякое чувство реальности. И не предусмотрел.
Не остановил, не подумал, не помог...
Смерть Веля — его вина.
Старейшина Мирил видел, что творится с сыном, но полагал, что разговаривать с ним еще рано. Мальчишка же...
Глупый, бестолковый мальчишка, как и все его приятели. Все им кажется, что они сейчас одной левой дракона за хвост, одной правой крейсер об метеорит, что ногой махнут — ша-эмо разлетятся...
И думают они, что бессмертны, и не понимают ничего ни о своей, ни о чужой жизни.
Нет, не понимают...
А она короткая, она конечная. И сам пропадешь, и друзей подведешь.
Старейшина Мирил понимал, что может погибнуть дерево. Но тогда из семян поднимется новый лес.
А как быть, если выжигают семена? Вот этих? Молодых, зеленую поросль? То-то и оно...
Пусть Элран подумает еще. Умнее будет. Но если вопрос был задан...
— Пап, зачем она приходила?
— Она нашла для нас новый мир. Но пока молчи об этом.
Врать сыну старейшина не хотел. Да и нет в этом ничего секретного. Как Мирил и предполагал, сын аж подпрыгнул.
— Новый мир!? Пустой!?
— Нет. Там живут лю-ди. Че-ло-ве-ки.
— Ша-эмо?
— Королева сказала, что нет. Они похожи, но эти лучше...
— Такие бывают? — засомневался Элран.
Мирил подумал, что размышления пошли сыночку на пользу. Уже не рубит сплеча. Уже спрашивает, думает, пытается что-то узнать, уточнить...
— Они тоже отравлены техникой. Но у них есть Лес. И они пытаются его беречь.
Элран кивнул.
Ага... видимо, и так бывает. Когда на распутье? Между даэрте и ша-эмо?
— А мы там... нас примут?
— Королева не поведет нас в неизвестность. И на смерть не поведет.
Элран помялся немного. И спросить хотелось, и совесть не позволяла. Старейшина только улыбнулся.
— Если выздоровеешь — отправишься в первой волне. Понял?
И увидев, какими огнями вспыхнули глаза сына, подумал, что все правильно. Элран ощущает свою вину за смерть Шавеля. Оставить его сейчас себя поедом есть?
Так и скушает, не подавится. Совесть — она хуже короеда источит.
А в другом мире, в центре событий, он и при деле будет, и как бы вину перед другом искупать станет... все правильно. Выздоравливай, сынок. И — вперед.
Родители ведь не станут детей при себе держать безотрывно. Но подстраховать?
Это святое.
* * *
Оляша чувствовала себя странно.
Впервые она была полностью трезвой. За столько-то лет!
Непонятное ощущение. Неприятное?
Не понять...
Денег у нее закономерно не было, в автобус ее не пустили — пахла она так, что голуби за три метра разлетались, а уж эти 'короли помоек' к любым запахам привыкли. Оставалось идти пешком.
А это долго...
Барск город немаленький, да еще таежный, и расстояния там соответствующие. Из одного квартала в другой можно часа два идти, если ножками. А Оляшке не один квартал нужен был.
Да и...
Салея убрала удовольствие от алкоголя. Но лечить последствия его приема она и не подумала.
А зачем? Вот просто не пришло в голову, да и сил на это нужно больше, и времени, и... зачем?
Лечат тех, кому это надо. А если человек продолжит себя разрушать, стоит ли ему помогать? Пусть сначала докажет, что он нормальный!
Так что у Оли болело все. От ног до ушей.
Посидеть, что ли, вот, на остановке? Она и пустая почти, сидит на скамеечке малявка, книжку читает. Явно же школьница, может, ей лет десять или около того. Забавная такая, со светлыми косичками и в красной курточке.
