Всем хозяйством заправлял дед Осмол — в меру своих неприхотливых мужских умений. Особой чистотой и порядком изба, конечно, не блистала, но горшок щей и коврига свежего хлеба каждый день исправно появлялись на столе. Сидя на крыльце, я наблюдала, как день-деньской дед шаркает по двору: то в сарай с подойником, то в курятник с лукошком, то в погреб за крынкой молока, то с ведром к колодцу, то с охапкой дров к бане, — даже самыми простыми бытовыми заклинаниями Осмол не владел. А однажды он сильно озадачил меня тем, что ушел на полдня в лес, а затем вернулся, таща на спине большой куль пшеничной муки. Мучной лабаз в лесной чаще? Что-то сомнительно. Тогда где взял?
Предложенная мною помощь по дому была категорически отвергнута, что, в общем-то, было не удивительно: старик меня не жаловал, в лицо не смотрел, и при моем появлении проворно складывал за спиной кукиш. Похоже, он по-прежнему истово верил в то, что я, как всякая уважающая себя ведьма, продолжаю строить козни и злоумышлять на его обожаемого хозяина. Точно так же он относился и к моим спутникам. На Степку и Горыныча он с ворчанием замахивался полотенцем, Тинку полностью игнорировал, а Ванятка и вовсе целыми днями сидел на конюшне, стараясь не попадаться на глаза вредному деду.
Первые дни мальчик прятался ещё и от меня. После того, как его магический дар был рассекречен, Ванька стал меня избегать, пока я сама не сумела подняться с лавки, доковылять до стойла и объяснить маленькому дурачку, что я нисколько на него не сержусь за то, что он держал свои способности в тайне.
— Правда, Славочка? — мальчик с надеждой поднял на меня глаза. — И ты вовсе меня не боишься? Тебе не противно?
— Это ещё что за ерунда? — удивилась я.
— Но мне всегда говорили, что дети не должны уметь колдовать, что это стыдно, что это надо скрывать, не то все будут меня считать черным магом и бояться...
Да уж.... И впрямь существует такое поверье, кстати, совершенно безосновательное, что слишком рано проявившиеся способности к волшбе свидетельствуют о том, что ребенок — будущий злой колдун, несущий людям неисчислимые беды. Неграмотные суеверные селяне и горожане шарахаются от такого малыша, как бес от святой воды. Говорят, бывали случаи, когда толпа, разъяренная какими-нибудь свалившимися на нее напастями — мор там, неурожай, голод, да мало ли ещё чего,— возлагала вину за это на несмышленого ребенка, умевшего к своему несчастью наколдовать зимой живую бабочку или ночью — огонёк. Поэтому родители таких детишек вынуждены заставлять маленьких волшебников скрывать свой дар, запугивая страшными сказками.
— Глупыш! — я обняла Ванятку, и он доверчиво уткнулся носом в моё плечо. — А сама-то я кто? Конечно же, я тебя не боюсь, как не боялись твои родители, верно?
— А что, чародеи вообще не боятся таких, как я? Значит, и Дар тоже? — боясь поверить своей удаче, спросил мальчик.
— Конечно. Но вот при обычных людях, не волшебниках, ты свои способности пока не демонстрируй, хорошо?
Мир между нами был восстановлен, однако Ванька по-прежнему целыми днями проводил у Тинки и Хитреца (тьфу ты, Пилигрима!), чистя их, наводя на шкуры глянец, разбирая по волоску хвосты и гривы, возясь со сбруей; а иногда он просто валялся на копне сена, болтая с добродушной кобылой. Степка, как правило, торчал там же, активно сокращая поголовье местных мышей, а Горыныч с утра до вечера пропадал в лесу, утверждая, что изучает окрестности. Кот сплетничал, что на самом-то деле грач ничего не изучает, а обзавелся подружкой из местных. Я только посмеивалась и с расспросами не лезла — всё равно до моего полного выздоровления продолжать путешествие нельзя, опасно.
Каждый день Дар ненадолго подключался к моей залатанной ауре, чтобы проследить за ходом ее восстановления. Меня он в тонкости процесса не посвящал, а я и не спрашивала, отчасти скованная странной апатией, отчасти — боясь услышать ответ, а отчасти — из недоверия. Магия по-прежнему находилась под строжайшим запретом, и мне не разрешалось сварить даже несложное снадобье. Впрочем, это не означало, что Дар не использовал зелья: мне ежедневно выдавалось несколько склянок с разнообразными настоями и отварами, приготовленные им собственноручно. Пришлось даже признать, что в этих вопросах он разбирается вовсе не хуже меня. Да и заклинания применяет такие, что мне и не снились. Начиная с четвертого дня лечения, Дар, недовольный достигнутыми результатами, начал поить меня какой-то умопомрачительной дрянью, про которую сказал, что о ее составе мне лучше не знать, иначе я могу предпочесть смерть в муках. Я сочла за благо не настаивать. Чтобы проглотить вязкую вонючую жидкость, мне приходилось крепко зажмуриваться и зажимать нос, но с этого дня я пошла на поправку. Теперь при осмотре мой лекарь удовлетворенно хмыкал, а вчера даже обмолвился, что через денек-другой мои силы полностью восстановятся. И это означало лишь одно: снова в путь!
— Ну что, Горыныч, готов ехать дальше? — невинным голосом поинтересовалась я.
Старый грач сидел рядом со мной на крыльце, греясь в теплых лучах солнца.
— Я-то готов, — ехидно скрипнул он, — а вот некоторые не поедут, а пойдут!
Я вздохнула. Это точно: с Хитрецом нам придется распрощаться.
— Ну, ничего! Тут уже, должно быть, недалеко. А ты, летая по лесу, часом ничего не видел, не слышал?
— А он и не смотрел, — прокомментировал дремлющий у меня на коленях Степка, не открывая сладко зажмуренных глаз. — Он никуда не летал, а в здешнем лесу местное поголовье грачей изучал. Там такие, я вам доложу, дамы...
— Вранье! — возмущенно каркнул Горыныч, пытаясь клюнуть лохматого интригана. Изящным движением кошак увернулся от карающей длани, то бишь клюва, и показал грачу язык. Укрывшись от возмездия за моей спиной, он принялся поддразнивать Горыныча какой-то Чарной, умницей и красавицей, хозяйкой большого справного гнезда, расположенного на старой березе. Птиц надменно раздулся, распушив блестящие черные перья.
— Горыныч! Что это за ещё за Чарна? — строго спросила я, стараясь не расхохотаться. — Ты здесь нашел себе зазнобу? А как же Драга?!
Драгой звали крупную угольно-черную грачиху, каждую весну прилетавшую в Черный Лес. Было замечено, что последние годы Горыныч с нею очень любезен. Ну что ж, грачи живут долго, их отношения развиваются медленно, но всё же я не теряла надежды понянчить маленьких говорящих грачат прежде, чем у меня выпадет последний зуб.
— Что ты несешь, нет, ну что ты несешь?! — с отвращением глядя на кота, воскликнул Горыныч. — Вот причем тут Чарна? Ты бы лучше о деле подумал, сплетник! А далеко я не летал, потому что здешние грачи меня предупредили, чтоб я из этого леса ни крылом! В горах с некоторых пор поселились какие-то существа — не то хищные птицы, не то крылатые звери, не то нежить — и те птицы, что осмеливались туда летать, обратно не вернулись. Так что, придется нам на ходу ориентироваться.
— Разберемся, — успокоила его я. — Неплохо бы нам только разузнать, где находится Синие Горы. Ты бы, что ли, слетал, да у своих лесных знакомцев поспрашивал, а?
— А что далеко лететь? — раздался у меня за спиной слегка насмешливый баритон. От неожиданности я подскочила на месте и чуть не свалилась со ступеньки. Степан резво спрыгнул с крыльца, а Горыныч захлопал крыльями и грузно перелетел на растущий у забора куст сирени, закачавшийся под его тяжестью.
В дверях избы стоял Дар и внимательно разглядывал нашу троицу.
— Зачем же лететь? — повторил он. — Вот же они, Синие Горы.
И махнул рукой на поросший голубоватым ельником холм, нависавший над нашими головами. Я захлопала глазами. Вид у меня, должно быть, был не самый умный. Парень хмыкнул:
— Ну-ка, подвинься, — и плюхнулся на крыльцо рядом со мной. — Поговорим?
Я пожала плечами. Он, конечно, мне жизнь спас, спасибо ему большое и всё такое прочее, но откровенничать с ним я не собиралась.
— Тепло-то как! — Дар блаженно зажмурился, подставляя нос солнцу.
— И не говори! Наконец-то пришла настоящая весна! — с готовностью подхватила я. Он меня что, совсем за дуру держит?
Парень покосился на меня и захохотал.
— Ну, вот и пообщались!
Я поджала губы. С тобой, язва, только так и общаться!
— Ладно, не сердись, — он всё продолжал фыркать. — Ты мне лучше вот что скажи: дядька Осмол утверждает, что ты Старого Медника разыскиваешь. Это правда?
Я залюбовалась на маленькое белое облачко, всё в кружевах и кудряшках, усевшееся на верхушку громадной сосны. Разглядывая эту игру природы, я начала насвистывать любимую сельскими девчатами песенку 'Летит, летит соловушка'. Дар меня не торопил. Я дошла уже до того места, когда черный ворон поволок маленького певца на прокорм своему прожорливому потомству, когда парень не выдержал и всё-таки всхлипнул от старательно сдерживаемого смеха. Я насупилась.
— Ой, ну всё! — отсмеявшись, сказал он. — О погоде побеседовали, песню прослушали, давай и о деле поговорим. Так зачем ты его искала?
Может, теперь сплясать? Так ведь, посмотрит, гад, а потом всё равно к своему вопросу вернется.
— А тебе зачем? — как можно суше спросила я. А ведь и верно: дед Осмол что-то такое бормотал про Старого Медника, даже пытался нас им застращать. Но я умудрилась про это совершенно позабыть...
— Так искала или нет? — продолжал настаивать Дар, ковыряя ногтем черное пятно на стойке перил.
— Ну, искала. Дальше что? Ты что, знаешь, где его дом?
— Дальше-то? Знаю, — согласился он. — Так что у тебя к нему за дело?
— А вот это я расскажу только самому Старому Меднику, — строго и убедительно сказала я, повернувшись к парню, и сурово на него уставилась. Дар вздохнул, доковырял полюбившееся ему пятно и насмешливо предложил:
— Так давай, рассказывай! — и пояснил: — Ты ещё не поняла? Старый Медник — это я.
Глава девятая.
'Если ты счастлив дольше одного дня, то значит, от тебя что-то скрывают'. (Герцог Рауль Синяя Борода)
'Хлебный мякиш тоже многое может. Сам по себе он слаб, однако хорошо соединяется я с другими веществами и долго сохраняет их силы.
Возьми хлебный мякиш из ржаного хлеба и смешай с цветочной пыльцой и липовым медом. Запарь полную горсть вишневого листа. Разотри в порошок семена подорожника и смешай с приготовленным отваром, остуди. Разведи хлебный мякиш приготовленным настоем и скатай из него шарики размером с крупную горошину. Высуши шарики в печи на глиняном блюде. Получишь прекрасное лекарство от болей в животе. Давай больному 7 раз в день по 2 горошины, и пусть запивает ключевой водой. Ни мяса, ни рыбы, ни молока во время лечения есть нельзя.
А вот прекрасное снадобье от кожных болезней. Возьми несколько растений мяты вместе с утренней росой. Разотри их в деревянном корытце, протри через волосяное сито. Смешай приготовленную мяту с мякотью ржаного хлеба. Заверни в промасленную льняную тряпочку и положи на ночь в погреб. Утром раздели полученное снадобье на 3 части. Первую из них разведи ключевой водой, добавить мед и обмажь больные места. Высохнет — удалишь. Вторую порцию мякиша разведи водой, добавь настой чистотела, опять обмажь, высуши и смой. В последнюю порцию мякиша добавь 1 ч. ложку масла ромашки, перемешай и разведи водой. Снова обмажь болячки, высуши, смой. Потом промой пораженные места отваром ромашки'.
— Ты?!
Да я ему ни капельки не поверила! Вот ни на крошечку! Ни на единый миг! Ну, право, какой из этого молодчика Старый Медник?! Но Дар смущенно улыбнулся и покивал мне: дескать, я это, не сомневайся!
— Что-то ты на 'старого' совсем не тянешь! — я и не пыталась скрыть издевку в голосе. Может, он меня и заслуженно считает круглой дурой, но придется его немного огорчить: на такие очевидные вещи моих мозгов хватит.
— Смейся, смейся, — укоризненно сказал Дар. — Но только 'старый', как ты совершенно верно подметила, не имеет никакого отношения к возрасту. Это, если хочешь, нечто вроде титула. Раньше Старым Медником был мой учитель, знаменитый алхимик и воин, маг Тешен Твердый, а я унаследовал это прозвище и этот дом, когда он покинул наш мир и отправился странствовать.
— А чем докажешь? — ляпнула я.
Дар фыркнул и пожал плечами:
— Да чем же я тебе это докажу? Жалованной грамоты на владение подобным титулом не выдают. Медаль на грудь тоже не вешают.
Я в упор смотрела на парня. Впрочем, его это вовсе не смутило и в краску не вогнало. Он немного помолчал, видимо, ожидая предложений с моей стороны, не дождался и сказал:
— Ну, ладно. Тогда пойдем со мной, упрямое существо! — легко поднялся, спрыгнул со ступенек и протянул мне руку.
Степка и Горыныч дружно посунулись вперед. На их встревоженных физиономиях крупными буквами была написана одна и та же мысль: ну всё, пошёл приносить в жертву! Моя недоверчивость и подозрительность давно заразила и их, причем в осложненной форме. Дар насмешливо на них поглядел и поинтересовался:
— Что, кто-нибудь ещё хочет отправиться вместе с нами? Ну же, ребята, смелее!
При этих словах отважный кот мужественно отполз за куст и там залёг, чем очень обрадовал нашего хозяина:
— Значит, ты точно решил, что не идешь? Храброе животное, уважаю!
Горыныч тут же завел что-то такое гордое на тему 'да мы, да я, да как делать нечего!', но я молча покачала головой, прося за нами не увязываться, повернулась к Дару и кивнула. Он немедленно перестал подкалывать моё зверьё, подхватил меня под локоть и повел к тому самому приземистому строению без окон, которое с самого начала здорово возбуждало наше любопытство.
Ух ты! Да уж, тут точно не обошлось без пространственной магии. Я о таком только читала, но своими глазами видеть не довелось!
Снаружи дом был невелик: локтей тридцать в ширину, низенький и невзрачный. Зато внутри....
Вслед за Даром я раздвинула прибитые в сенях волчьи шкуры, перешагнула высокий неудобный порог, чуть не впечаталась лбом в притолоку и очутилась в огромном двусветном зале с галереей вдоль двух стен, высоким темным потолком и невиданными закругленными сверху окнами, затянутыми всё теми же мелкими прозрачными пластинами. Посреди помещения из гладких речных валунов был сложен просторный очаг, над которым нависал широкий медный купол, сужающийся кверху и образующий там трубу. Ближняя к нам часть пространства была оборудована под жилой покой: тяжелые дубовые кресла и лавки, необъятный стол на когтистых лапах, заваленный свитками и пергаментами, потушенные жаровни, предназначенные для обогрева в студеное время года, рогатые подсвечники, пушистые шкуры на полу и сиденьях. На одной из стен развешены копья, протазаны, боевые молоты, топоры, булавы, чеканы, бердыши, сабли, мечи, кинжалы, самострелы, луки, рогатины и прочий воинский и охотничий приклад. На другой — несколько щитов разной формы и с полдюжины голов оленей, лосей и косуль, слепо поблескивающих мертвыми глазами.
А вот за очагом начиналось нечто совсем иное. Высоченные поставцы, битком набитые книгами и свитками, занимали всю левую стену, возносясь к самому потолку. На одном из шкафов красовался внушительный замок устрашающего вида.
