Сигвальд и Оди все так же ошарашенно смотрели на него. Он, видя, что собеседники из них никакие, решил откланяться.
— Честь имею, господа. Если я вдруг понадоблюсь, вы меня точно найдете в любое время дня и ночи. Я буду везде, не пропустите!— изрек он и с важным видом двинулся по широкому каменному мосту, пересекавшему небольшую речушку.
— Что за черт?— Оди все еще пребывал в недоумении.
— Ох, не нравится мне все это, совсем не нравится.
— Да ладно, мало ли что сумасшедшие болтают,— как-то неуверенно произнес инженер.— О, а вот и баня. А то я уж думал, что здесь все перестроили.
Первым делом в бане Оди несколько раз подряд намылил волосы и смыл с них пену, потом намылился полностью и окатил себя водой из ушата. Теперь он развалился на скамье и блаженствовал в клубах пара. Рядом сидел Сигвальд со взъерошенными волосами. Он не особо любил бани, предпочитая им купание в прохладном ручье.
— Ну, как тебе город?— лениво протянул Оди.
— Мне в этом городе не везет. В прошлый раз не свезло, да и в этот будет не лучше.
— А что было в прошлый раз?
— Война, Оди.
Инженер с открытым ртом слушал, как Сигвальд рассказывал о его любимом городе, охваченном огнем и залитом кровью.
Отряд Кеселара прибыл в Рагет Кувер за несколько дней до решающей битвы для усмирения мародеров, которые хозяйничали в городе, брошенном почти всеми местными. Рагет Кувер был последним пределом, за который никак нельзя было пускать заретардцев, которые лавиной прошлись от Беретрайя почти до норрайской границы, сломив сопротивление в нескольких десятках крупных городов, разбив множество армий.
Когда войска степняков подошли к городу и разбили лагерь, защитники Рагет Кувера почувствовали скорую смерть— против четырех тысяч их воинов теперь стояла целая армия, насчитывающая около двадцати тысяч конных и пеших заретардцев.
— Одна надежда была на войска западного Артретарда, из тех земель, что лежат за рекой Бринонна. Десятитысячный отряд из тяжело бронированных конных арбалетчиков и тяжелой пехоты мог бы спасти нас. Но их все не было. Когда заретардские осадные башни двинулись к стенам, мы поняли, что это конец. Всей битвы я, разумеется, не видел...
Сигвальд поднял голову. Тяжелое, свинцово-серое небо, сеющее на землю мелкие снежинки, заволакивал черный дым, идущий от больших котлов кипящей смолы на стенах. Он стоял у ворот, чтобы вступить в бой с теми, кто первым ворвется в город. Надежды на то, что позиции удастся удержать, таяли с каждой минутой. Солдаты тащили к воротам рогатки— большие бревна, утыканные острыми кольями— чтобы хоть на несколько минут сдержать конницу. Звенело оружие, раздавались приказы, бойцы проверяли крепление доспехов.
Гремящие и скрежещущие осадные башни зацепились за стены и степняки вступили в бой с защитниками, которые сталкивали их на обе стороны, а на тех, которые были внизу, выливали кипящую смолу. Над полем битвы неслись нечеловеческие крики, приказы, лязг стали, запах смолы неотступно преследовал солдат. Снег становился все гуще.
Из глубины соседней улицы донесся боевой клич норрайцев.
— Что там?— кричал Кеселар, остановив пробегавшего мимо солдата.
— Подкоп! Завалили, мать его так! Всех паршивцев до одного завалили! Будет знать узкоглазая сволочь, как под норрайцев копать!— орал тот, на радостях забыв о субординации.
Солдат нервно улыбался, и белизна зубов резко выделялась на его лице, измазанном пылью, смешанной с потом. Дальше он не побежал, заняв позицию рядом с Кеселаром, взяв на изготовку секиру.
Тяжелый глухой удар сотряс ворота— заретардцы подкатили таран и принялись пробивать себе путь. Удар, еще удар. Ворота трещали, но все еще не поддавались. Лица бойцов застыли в напряжении и ожидании. Со стены во двор полетел вражеский воин— он что-то кричал, дрыгая руками и ногами, и весьма неудачно упал на рогатку, колья которой проткнули его тело в нескольких местах. Подергавшись с минуту, он затих.
— Великий Камтанд,— причитал кто-то рядом с Сигвальдом,— направь клинок мой в грудь врага моего... защити меня от вражеского меча... защити... черт, как же там дальше?.. защити... защити от летящих стрел... ой, страшно-то как, как же помирать не хочется.
Еще один степняк упал на каменные плиты прямо перед Сигвальдом, размозжив голову и забрызгав кровью его сапоги. Боец, только что молившийся духу битвы, попятился и готов был развернуться и бежать, но Сигвальд остановил его грубым окриком:
— Дас! Дас, арре гла веррде са валли тех саар арлеа ннахра!25
Приготовившийся к позорному бегству солдат не отреагировал на слова Сигвальда— язык Велетхлау был ему не знаком. Воин резко развернул его за плечо. Из-под открытого шлема, слишком большого для бойца, смотрели до смерти перепуганные глаза молодого парня, почти еще мальчишки. Изо рта вырывались клубы пара. "Ему хоть семнадцать-то есть?— думал Сигвальд, глядя на перекошенное от ужаса лицо.— Тоже мне— ополчение! Они бы еще девочек в платьицах прислали!"
— Ни шагу назад! Дезертира повешу тут же, на своем ремне!
— Мы все умрем!— истерично завопил ополченец срывающимся голосом.— Где тяжелая конница, которую нам обещали?! Где?! Они нас бросили, нас всех убьют!
— Так умри как герой, а не как помоечная крыса! Ну же! Вперед!
Сигвальд орал на него, угрожая мечом, до тех пор, пока не убедил слабонервного бойца, что выжить в битве у него больше шансов, чем если он ослушается приказа.
— Ну ты, Сигвальд, суров,— подошел к нему Кеселар.— Даже я бы тебе поверил.
— Потому что я бы выполнил свое обещание, отступи он еще хоть на шаг. Здесь не место дезертирам.
Ворота дали большую трещину, продержаться они смогли бы еще удара два-три, не больше.
— Да поможет нам Камтанд!— крикнул Кеселар, захлопнув забрало шлема.
Удар.
— Кирте— натим! Войэр— алэ!26— орал кто-то в строю.
— Кирте— натим! Войэр— алэ!27— отозвались солдаты, ударив мечами по щитам.
Еще один удар— доски треснули и прогнулись.
— Лема ре вихенд!28— надрывался тот же голос, выкрикивая боевой клич.
— Лема ре вихенд!— повторяли бойцы, и жажда крови и битвы закипала в их крови.
От последнего удара от одной створки массивных дубовых ворот откололся большой кусок, в который бурным потоком хлынули степняки в своих сияющих ламеллярных доспехах, с конскими хвостами, развевающимися на островерхих шлемах. Первая волна конников захлебнулась собственной кровью, напоровшись на рогатки. В это время рухнула вторая створка ворот, и в город ворвался огромный отряд пехоты, часть из которых сошлась в схватке с защитниками Рагет Кувера, другая оттаскивала рогатки, которые ломались под тяжестью нанизанных на них тел лошадей и воинов.
Сигвальд рубился не на жизнь, а на смерть, тяжелыми ударами меча пробивая доспехи, наталкивая степняков на рогатки, используя их как живые щиты, стаскивая конных на землю. Но заретардцев было слишком много, они теснили осажденных к центру города. Кроме того, на стенах не осталось защитников и их место заняли заретардские лучники, осыпающие градом стрел соединенные силы норрайских и артретарских войск.
Он отступал назад, прикрываясь деревянным щитом, который был как еж утыкан стрелами. Споткнувшись обо что-то, он бросил беглый взгляд вниз и увидел распростертое на тонком снежном ковре тело молодого ополченца, которого только что наставлял на путь истинный. Из горла и груди у него торчали несколько стрел, в глазах застыл страх. Судорожно сжатыми пальцами он сжимал свой меч, еще даже не окрашенный вражеской кровью, как последнюю надежду на жизнь. "Героическая смерть,— думал Сигвальд, отбиваясь от заретардца и переступая через мертвое тело.— Теперь он знает, что это такое".
Сражаться становилось все тяжелее— щит Сигвальда давно раскололся, но теперь от стрел его защищали стены домов, ибо немногочисленные защитники отступали все ближе к центру города. Стряхнув очередного степняка с меча, Сигвальд услышал что-то, похожее на протяжный стон, но не обратил на это особого внимания.
Через несколько минут звук повторился. Теперь все норрайцы узнали в нем звук рогов артретардской подмоги. "Тяжелая конница! Слава Камтанду! Только бы продержаться!"
— И да антапер!— кричал Сигвальд, поднимая боевой дух тех, кто еще не понял, что идет подмога.— И да антапер! Ге артретардет энхевроу!29
— Лема ре вихенд!— боевым кличем отзывались измученные бойцы, у которых открылось второе дыхание.
Артретардская тяжелая конница ударила в тыл заретардцам, всадив им в спины стальные арбалетные болты и нанизав на копья. Всадникам удалось разбить изрядно потрепанные войска на несколько групп и уничтожить их, окружив на месте. Однако, пока бой шел под стенами, а на улицах города норрайская армия погибала, стоя по колено в крови.
— Итантард и да вэла-та саостет!— клич артретарских арбалетчиков ясно доносился до слуха защитников.
"Ну же, скорее! Долго нам не простоять!"— подумал Сигвальд, оглянувшись туда, откуда он ожидал прихода союзных войск. Внезапно он почувствовал сильный удар в затылок. В глазах резко потемнело, и он тяжело осел на ступени чьего-то крыльца. Клич артретарских арбалетчиков был последним, что слышал Сигвальд.
— Помощь подоспела как раз вовремя,— продолжал он, вытирая пот со лба и обмахиваясь веником.— Заретардцы были разбиты, половина из выживших бежала, половина попала в плен. Меня нашли конные арбалетчики, когда местные крысы, которым не хватило духу пойти в ополчение, пытались разобрать мой доспех на части. Их, ясное дело, нашинковали— не дело ведь раздевать павшего воина. Хорошо, что арбалетчики вовремя заметили, что не такой уж я и павший, а то, чего доброго, похоронили бы с почестями.
— Да-а...— задумчиво произнес Оди.
Теперь он сидел на скамье прямо, ибо ему казалось неуместным развалиться в столь вальяжной позе перед героем, каковым он теперь безоговорочно считал Сигвальда.
— Как же тебе на все это хватает сил?— в искреннем недоумении поинтересовался инженер.
Сигвальд не ответил.
— А ну-ка, поди сюда!
Асель обернулась, вопросительно посмотрев на двух патрульных стражников, которые сами торопливо приближались к ней.
— Да-да, ты, заретардское отродье. Кто такая, что здесь делаешь?— один из них хотел было схватить ее за плечо, но степнячка ловко увернулась— ее раздражали чужие прикосновения.
У Асель не было никакого настроения разговаривать с солдатами, которые выглядели так, будто вот-вот совершат подвиг, поймав вражеского шпиона. "Ну конечно,— думала она.— Узкие глаза— шпионка, баба с луком— шпионка... Да они вообще шпионов-то хоть раз видели?"
С раздражением Асель засунула руку во внутренний карман куртки и, видимо, сделала это настолько резко, что солдаты так же резко потянулись к своим мечам, а когда девушка протянула им слегка измятый листок бумаги, патрульные сделали вид, будто совсем не занервничали. "Остолопы. Удивляюсь, как с такой стражей по городу еще не бродят орды разведчиков Мар Занн Аши". Асель со скучающим видом смотрела на солдат, которые пытались разобрать каракули капитана заставы.
— Так, значится, Асель, дочь сапожника?— с недоверием произнес один из них. Она кивнула.
— Охотница?
Асель кивнула снова, мысленно посылая обоих стражей туда, куда их, возможно, еще не посылали.
— А чего-й то ты все молчишь, а? Может ты таки шпионка и итантале не знаешь, а?— допытывался солдат, которому очень хотелось получить прибавку к жалованию за поимку врага.
Асель очень хотелось для подтверждения уровня знания итантале озвучить парочку труднопереводимых выражений, истинный смысл которых чужеземцу понять было бы весьма затруднительно. Однако выражения эти имели нелестный смысл и непечатную форму, а ссориться со стражей в первый же день в планы степнячки не входило. Потому она пробурчала на чистейшем итантале что-то менее экспрессивное. Солдат все равно остался недоволен и хотел было продолжить допрос, но его остановил напарник:
— Ну что ты к девке прилепился, как банный лист к заднице? У нее с документами все в порядке, а у меня сейчас на солнце голова в шлеме сварится. Тебе этого надо?
Солдат с некоторым разочарованием прекратил дознание и поплелся на поиски новых приключений, а Асель, не сдержавшись, все же прошипела ему в след то, что думала о нем и его работе.
Степнячку в этом городе раздражало абсолютно все. Сотни людей, которые сновали вокруг, занятые какими-то странными делами, орущие торговки, орущие дети, скрипящие повозки и кричащие ослы лавиной обрушились на Асель, которая привыкла к тишине и спокойствию леса. Ее раздражало обилие запахов, которое особенно усилилось, когда она проходила по базару— жутко воняющая рыба, которая вот-вот протухнет на солнце, мясо, засиженное мухами, лошадиный пот и навоз, запахи готовящейся еды, которые исходили из открытых окон домов— все вместе они образовывали такой непередаваемый аромат, что у Асель ком подступал к горлу.
Когда она наконец-то выбралась из бесконечных рядов рынка, ей захотелось снова вернуться в баню и вымыться там еще раз, чтоб избавиться от всех этих запахов. Сейчас ее не радовали ни новая рубашка, ни повязка на голову, ни даже плотный горячий обед, о котором она так долго мечтала.
— Сладости! Сладости! Леденцы на палочке!— выкрики толстой торговки в цветастом фартуке смягчили сердце Асель.
— Сколько?— спросила она, ткнув пальцем в леденец, по форме напоминавший птичку.
— Один хетег, милая, всего один хетег!— так же громко нараспев орала тетка, хоть и было видно, что слово "милая" она выдавливала из себя через силу, с неприязнью глядя на степнячку.
Асель это совершенно не волновало— к косым взглядам она привыкла еще с детства. Потому, бросив на прилавок начищенный медяк, она с удовольствием засунула конфету за щеку, предварительно отгрызнув все неудобно выступающие части.
Через несколько минут Асель дошла до набережной, возле которой, как она узнала у местных, стоит мужская баня, где она должна была встретиться со своими спутниками. Ни Сигвальда, ни Оди в поле зрения не было, потому она уселась, скрестив ноги, на широкий парапет, отгораживающий набережную от реки, и принялась наблюдать за городом. "Яблони цветут... красиво. В лесу такого нет. Хотя есть, конечно, дички, но они совсем не такие. И речка красивая, только зря они ее камнем огородили..."
Цветущие яблони были по сердцу Асель, и она была в шаге от того, чтобы согласиться с Оди в плане его восхищений красотами города, как ее мечтательный настрой прервали.
— Эй, красотка,— кто-то тронул ее за локоть.
— Фто?— она обернулась, не вынимая леденца из-за щеки.
Перед ней стоял мужчина средних лет и ниже средней (по эстетическим признакам) наружности. Неопрятная одежда свисала мешком с тощих плечей, впалые щеки поросли неравномерным слоем щетины, на щеках играл нездоровый румянец, белки широко открытых глаз покрывала густая сеть сосудиков. "Эллекринщик, причем уже давно"— Асель поставила безошибочный диагноз.
