И через мгновение я уже болталась в воздухе.
— Ничего, что у тебя такое дурацкое лицо, — расхохотавшись, успокоил он меня, — это поначалу так бывает, хуже, когда это навсегда! К тому же сегодня есть, кому взять высокую ноту и без тебя, а дальше видно будет... — приговаривал добряк Клоп, пока я пыталась повторить в воздухе его пируэты на земле...
* * *
Иногда, когда не знаешь, в какую сторону плыть и только и делаешь, что глупо спрашиваешь себя, что делать, что делать, что делать... этот дятел в мозгу до того надоест своим кнок-кнок, кнок-кнок, кнок-кнок, что тебе кажется, проще всего бросить это гиблое дело. И плывёшь по течению. Долго. Задумчиво. С глубокомысленным видом, будто ты знаешь, куда плывёшь. И забываешь саму идею, зачем ты поплыл вообще, мог бы преспокойно оставаться на берегу... Я не забыла, но уже давно плыла по течению. Лишь постоянно просила Лессо помочь мне. Но красавица-тианайка приходила в мои сны и молчала, или принималась снимать мои маски и никак не узнавала меня и кричала мне что-то зло...
Вот и сейчас я словно во сне слушала указания Мастера и Аро, насмешки Клопа и замечания Алоизы, и будто со стороны смотрела на себя и думала: "А что, собственно, ты здесь делаешь, в этой стране, со всеми этими людьми. Ты, случайный человек здесь — никто, пока не появился здесь тот, рядом с которым ты обретёшь смысл всего, что происходит с тобой..." Но мне хотелось быть с этими смелыми людьми, хотелось помогать им в большом и малом, во всем, что хотя бы косвенно могло причинить вред чванливым, высокомерным "бассетам", и поэтому быстро гнала эти мысли от себя и вновь начинала прислушиваться к Мастеру.
А он вдруг проговорил:
— Ну, пора, — и рассмеялся, посмотрев на меня, — всё пропустил мимо ушей...
Ага... Но лицо моё было уже густо разрисовано нежными бежевыми тонами, я видела, как Алоиза их смешивала, набирая краски из глиняных пузатых баночек. На меня была надета белая туника с вышитыми золотым птицами, белые же подштаники и множество браслетов на запястья и щиколотки. Когда же на меня напялили длинноволосый парик, я будто бы совсем успокоилась, что меня кто-то узнает. Ещё в запасе у меня были золотистые крылышки для Мухи и острое жало, которое почему-то должно было торчать у меня на голове.
Когда же Клоп переоделся в Богомола, словно влипнув в обтягивающую его тощую фигуру коричневую одежду, не берусь дать ей название, у меня закралось сомнение — а не метаморф ли ему помогает — до того гипнотически сильно было сходство его с этим насекомым. А когда из его мастерски согнутой руки в меня полетел нож, тускло сверкнувший в темноте возле моего носа, я тихо вякнула про себя:
— Капец... — и потеряла дар речи.
Нож же обогнул меня, просвистев мимо ушей, словно болид, и воткнулся в урючину, задрожав плотоядно.
— Не бойся, — хихикнул Клоп, его глаза довольно впитывали мой страх, — эти ножички из арсенала бродяг-дьюри, они не попадут в тебя, — и, помолчав, добавил, — если я этого не захочу...
Обвешенные фейерверками и множеством всяких приспособ, Мастер и Аро уже ждали нас возле старой повозки.
— Ну, Ос, ты не передумал ещё с нами идти? — спросил Мастер, и услышала в темноте его улыбку, добрую улыбку.
Не успела я ответить, как Клоп расхохотался где-то за спиной:
— Ему некогда было думать, Мастер, к тому же он от страха язык проглотил!
— Знаю я тебя, Клоп, умеешь ты человека убедить, — усмехнулся Мастер, — только вот против желания Ос не должен идти с нами. Слышишь, Ос?
Я в это время путалась в своих волосах и крыльях и впопыхах ответила:
— Вы чего это? Я очень хочу идти с вами! Только бы не подвести вас!.. И ещё...
— Ну, этого ты не бойся, — тряхнул меня за плечи Заика и хохотнул, — кто-нибудь из нас всегда будет рядом, а народу только и надо, чтобы кто-нибудь обос... хм, ну, в общем, ты меня понял! Что же ещё, мой маленький напарник?
— Не... Так, ничего.
На самом деле, я понимала, что Осу не радостно должно быть от девчоночьей роли, я ему сочувствовала, но ничем помочь не могла, мне ужасно хотелось попасть во дворец, было радостно и тревожно, отчего-то мне казалось, что я иду по опасному пути, ощущала опасность всей своей сутью, но путь этот казался мне правильным.
Под гогот и радостные восклицания все забрались в повозку, крытую пёстрой плотной тканью в разношёрстных заплатах и с надписью большими буквами: "Театр Хезуи". Было тесно и душно.
— Кто такой Хезуи? — тихо спросила я Клопа, когда мы уже отъехали от стоянки и молча тряслись по дороге.
— Мишо Хезуи, — склонив голову, ответил Мастер, — это я, Ос.
— Простите, — смутилась я и больше не проронила ни слова.
Ночь была тёплая, цикады одуряюще звенели. Вскоре послышался шум множества голосов, всхрапывание лошадей, но звуки были словно приглушёнными...
Часть 12
* * *
Широкий приземистый дом, именуемый громко дворцом императора, имел в наличии и колонны, и барельефы, и статуи в неглубоких нишах белых стен, и даже небольшой балкон, тянувшийся вдоль передней стены его и поддерживаемый колоннами-львами, стоявшими на задних лапах. Львов было четыре, и имели они такие трещины на своем теле, что я бы на месте жильцов и гостей этого дома сильно поостереглась выходить на балкон.
Зато к входу вела аллея с кипарисами и цветущими магнолиями по бокам и золотыми рыбами и лягушками, изо рта которых били фонтанчики воды. Но вода оказалась солёная.
Здание было хорошо освещено, и небольшие фонари разбегались по всему парку, рассыпаясь празднично светом по стриженым газонам и лужайкам. Дорожки, посыпанные мелкой галькой, казавшейся белой в свете фонарей, вели в глубину парка, где в сумраке, словно оазисы, виднелись беседки, увитые цветущими лианами и затянутые разноцветными пологами от насекомых.
Парк был очень красив, если бы не огромное число охраны, состоящей из отборных ланваальдцев, по сравнению с которыми те, которые охраняли дом Феродола, казались меньше ростом почти на голову. Впечатляли их кожаные доспехи с металлическими бляхами, юбки, набранные из металлических же пластин, кожаные сандалии на толстой подошве, оплетающие перевязями их толстые, как ступы, ноги до самых колен. В этом почти обычном парке громилы-охранники из-за их больше чем двухметрового роста виднелись повсюду, будто грибы, но их, казалось, никто не замечал.
Иногда вдруг взлетал в небо фейерверк, рассыпаясь огненными искрами в чернильной темноте неба, и тогда толпа кричала:
— Браво, Император! Браво!
Пробираясь к заднему входу дворца, мимо оглядывающихся на нас слуг вслед за Клопом, который цепко держал меня за руку, я спрашивала его:
— Что за праздник, Клоп, ты знаешь?
— День рождения императора, — отвечал он, едва повернувшись в мою сторону, — празднества длятся уже неделю, и еще неизвестно, когда закончатся. Говорят, со дня на день ждут прибытия какого-то судна...
А Заика вдруг повернулся и быстро прошептал:
— Сегодня. Я только что слышал, гость, которого ждали, прибыл сегодня. — Отчего-то он многозначительно посмотрел на Клопа, а тот больше не проронил ни слова, лишь с непонятной мне тревогой посмотрел на Заику.
Подсобка, отведённая артистам, была небольшой и служила скорее всего жильём прислуге. Узкая кровать вдоль стены, прикрытая жёстким невзрачным покрывалом, стул, забросанный тряпьём, циновка на полу. Окна не было вовсе. Душно и сыро.
Сваливая реквизит на кровать, фейерверки сложив на пол в угол, Клоп и Заика ещё некоторое время шептались. Тревожные их голоса, отдельные фразы, в которых слова костер и казнь звучали особенно горько, словно они касались кого-то очень знакомого и дорогого им, отдавались во мне ощущением чего-то непоправимого, что неминуемо приближалось.
И в то же время эти двое вели себя так, будто были частью чего-то большего, того, что их объединяло. Они словно готовились к своему главному выходу в жизни, такая решимость и мрачная отвага сквозила в их движениях. И мне вспоминался Аро с его корзинами с живым грузом, который он каждую ночь переправлял через весь город, враждебный и смертельно опасный... где на каждом шагу могли остановить... Его насмешливый голос, раздавшийся из темноты в ту, первую, ночь в Ивеноге, до сих пор помнился мне...
Все эти люди: Сесилла, Аро, та женщина, которая постаралась спасти меня и имени которой я не знаю, теперь и Мастер, Клоп, Заика, составляли для меня всё то светлое, которого так мало было здесь в удушливой, пропитанной несвободой и липким страхом тысяч людей, Ивеноге... И сколько раз хотелось мне достать флейту и увести их и тех, кто вынужден прятаться и бояться или умирать от тяжкого труда и унижения, отсюда в другой, прекрасный и добрый мир. Но так бывает только в сказке, всех не уведёшь. Появятся другие, которые также будут молчать и умирать. Нет... Должен придти тот, кто отыщет путь и поведёт по нему остальных к свободе. Такой, как Аро... Мишо Хезуи со своим театром... Люди на болотах... Как их назвал Геру?.. Болотники...
Но время шло. Клоп и Заика перестали уже переговариваться, и слышен был лишь гул праздника, накатывающего на стены шумными, захлебывающимися волнами.
Мастер появился нескоро. Даже через грим было понятно, что настроение его сильно изменилось, мрачный взгляд Хезуи скользнул по мне и обратился к Клопу:
— Начинаем, Клоп... Отправляйтесь в малый зал, там уйма народу, сцена небольшая, играете "Демона и Бродягу"...
— Здесь?! Бродягу?! — Клоп торопливо принялся переодеваться из костюма Богомола, — что-то изменилось, Мастер? Ведь за Бродягу нас всех отправят в яму, — говорил он, натягивая лохмотья и быстрыми мазками всех пальцев проводя серые полосы по лицу, приготовленному к роли Богомола.
Тот же лишь коротко кивнул головой.
— Хитроумный Менгалион приготовил невиданный подарок своему повелителю к его дню рождения! — воскликнул он, театрально воздев руки к невидимому небу, и все замолкли, ожидая продолжения, — сегодня в полночь будет казнь принца дьюри.
Тишина. Глухая, противная, словно дали мешком по голове... Или это я оглохла. Тоненький звон в ушах противно сверлит тишину... Нет, это Мастер говорит:
— На площади уже готовят эшафот. Поэтому наше представление свёрнуто наполовину. Меня с вами не будет, Аро тоже, — и, уже выходя из комнаты, добавил, посмотрев на меня: — Ос, Заика тебя проводит к выходу. Может быть, ещё доведётся свидеться...
И вышел.
— Кто такой Менгалион? — тихо спросила я, стягивая с себя осточертевший враз парик, чувствуя теперь себя в этом костюме полной идиоткой.
А в голове засела болью единственная мысль: "Милиен уже здесь..." и тут же болью отзывалось где-то в подсознании, что и Харзиен должен быть рядом. "То, что должно случиться, произойдёт...", — сказал тогда дьюри. Значит ли это, что произойдёт самое страшное и эшафот проглотит свою жертву, как и тысячи других?..
— Ты не знаешь Менгалиона, советника Иллиойза?! Откуда ты свалился, парень?! — удивился Заика и добавил: — снимай, дружище, тряпьё и пошли, времени у меня нет на болтовню, сам слышал, Мастер — не в духе...
Он быстро пошёл по тёмному коридору, я еле поспевала за ним, стирая на ходу краем туники грим.
Людская разноголосица становилась всё ближе. Гортанные голоса чопорных ивенгов, приглушённые возгласы прислуги. Стали попадаться маски. Демонические и страшные лики плыли вслед за уродцами и кривляющимися паяцами. Блестящие золотые маски закрывали лица полностью, оставляя прорези для глаз, носа, рта. Люди кривлялись друг перед другом или чинно раскланивались.
Надеть маску на маску не удастся. Не может же метаморф поверх самого себя надеть другую личину...
"Мэф, я хочу стать собой, — подумала я, остановившись и глядя в удаляющуюся спину Заики, — в маске самой известной богини в Ивеноге..."
Господи, куда тебя понесло, какой богини, ты думаешь, о чём просишь, ты знаешь, как она выглядит?! Лессо, веди меня, мне неоткуда больше ждать помощи!!! Веди меня к Милиену и его брату!..
Заика обернулся и поискал меня взглядом. Его быстрые суетливые глаза в алых разводах на чёрном лице, бегали по разряженной толпе и не останавливались на мне. Но отчего-то всё-таки вернулись. Остановились. Неужели, он меня чует?
Заика же покачал удивлённо головой и, улыбнувшись, вдруг отвесил галантный поклон в мою сторону:
— Мое почтение богине Солнца, Прекрасная Маска!
И, махнув рукой, скрылся в толпе.
Значит, богиня Солнца... Смущало только одно: из одежды на мне была лишь белая длинная полоса тончайшей фелюсы и золотой пояс. Маска закрывала лицо, и золотой песок осыпал волосы, кожу, отчего они переливались в свете множества огней, фейерверков. Сандалии на ногах тонкими полосами обвивали ноги до колен. Мэф потрудился на славу. За мной должок, Мэф, если выберусь отсюда живой, доставлю тебя домой, как просил Бакару... Но выберусь ли я?..
* * *
Когда в детстве я ходила с дедом на охоту по осенним заморозкам со старым спаниелем Ермилом, то меня всегда забавляла неутомимая работа пса.
Рыщет, рыщет, вроде бы бесцельно бросаясь из стороны в сторону, поднимается на задние лапы и взглядывает поверх пожухлой травы, которая в наших лесах высока и почти непроходима. И вновь ищет, жадно втягивая и глотая галлонами морозный лесной воздух. И вдруг замирает, вытянувшись в струну, согнув лапу. С этого мгновения ничто не собьёт его со следа...
Отчего-то я чувствовала себя сейчас именно этим спаниелем с поджатой лапой в стойке...
А вокруг народ зашумел.
— Везут! Везут!.. — закричали те, кто были ближе к дверям.
И толпа ринулась в двери.
— Поссторронись! — раскатился выкрик громилы ланваальдца, который брёл впереди процессии по людской толпе, словно по морю, которое ему доходило едва до пояса.
И толпа тут же отхлынула в стороны. Показались носилки с императором на плечах двух ланвальдцев и несколько знатных вельмож, шествующих вслед за ними.
Император Иллиойз, пухлый, с брезгливым выражением на болезненном лице восседал на подушках и покачивался в такт шагу носильщиков. Он милостиво кивал головой в ответ на приветствия, поднимал руку и открытой ладонью приветствовал публику с двухметровой высоты. В другой руке его была золотая маска на тонком стержне.
Первым за носилками шел рослый, широкоплечий ивенг. Золотая бляха с изображением сокола, рвущего добычу, переливалась в огнях и бросалась сразу в глаза. Шуты бежали впереди всех и кричали:
— Да здравствует Великий Иллиойз!!! Да здравствует наш Император и сияет его слава во все времена! Подарок хитрейшего Менгалиона своему императору! Спешите видеть! Сегодня! И больше никогда!..
Менгалион едва наклонял голову в поклоне. Надменный взгляд лишь скользил по толпе. Красивое холёное лицо его было холодно и равнодушно. Чёрная маска визжащего демона висела на его шее. Мне он виден был очень хорошо — когда толпа отхлынула от дверей, пропуская процессию, я оказалась в самых передних рядах. И взгляд Менгалиона скользнул по мне... Словно удав по мартышке... Прошёл по мне как по пустому месту и вернулся. Поравнявшись со мной, он вдруг протянул руку и другой рукой надел маску, плотно закрывшую лицо. Толпа взвыла радостно и на миг замолкла.
