Магнум больше не удерживал меня. Я выкрутилась из его объятий и выбежала в коридор, сжимая Мертвую Птицу здоровой рукой, будто это была рана, из которой фонтаном выплескивалась обжигающе горячая кровь. Я выбежала на балкон, огляделась по сторонам, ища знакомый коридор. Складывалось впечатление, что замок вымер. Спросить, куда бежать дальше, было не у кого, а бежать не туда было страшно. А, вдруг, нарвусь на кого, и он подумает, что я страдаю пространственным дебилизмом, ах да... топографическим кретинизмом! Глупо? Но именно такие вот мысли, страх чьей-то неправильной оценки, чужого мнения, косого взгляда останавливает, вгоняет в ступор. И что-то сделать с этим практически невозможно, потому что избавиться от ступора можно лишь став полностью независимой, девушкой без комплексов, предрассудков и ненужных домыслов. А избавиться от всего одномоментно было не реально, вот я и стояла на балконе, не зная, куда себя деть, когда за спиной услышала спокойные шаги. Обернулась. Прямо за мной стоял ухмыляющийся Магнум Блэквуд.

Во мне вдруг что-то сломалось, треснуло, раскололось. Я чуть не заревела в голос, чуть не взвыла от внезапно охватившего отчаяния. Вместо того чтоб побежать, куда глаза глядят, я покорно ждала, пока он не приблизится вплотную. А потом так же покорно, проглотив вопль, рвавшийся глубоко изнутри, поплелась за ним в свою комнату.

Вошла внутрь, прошла через полутемное помещение и упала в кровать, с головой забравшись под одеяло, прогуляла ужин, выслушала Эвелинины причитания, что я слабачка, трусиха, никому ненужное, абсолютно никчемное существо, и так и не смогла заснуть.

Было еще очень рано, когда я показала голову из-под одеяла. Соседки спали. Я попробовала встать, но сперло дыхание от резкой боли в плече.

Боль пришла внезапно. По щекам покатились слезы. Я лежала не в силах превозмочь боль и пошевелиться. Часто мне помогало "расчленение" боли. Вот и на этот раз я старалась как можно четче прочувствовать, какая именно боль не давала свободно двигаться. Источником боли, как обычно, была метка. Я попробовала мысленно выделить плечо из списка частей собственного тела — смогла дышать. Мне перестало казаться, что болит все тело, что боль сковывает по рукам, ногам и груди. Этап номер два: попыталась ощутить, что именно я чувствовала. Бывает же боль от пореза чистым и грязным лезвием, от удара и от сотен других вещей, и все эти типы боли разные, они ощущаются телом неодинаково. Моя боль была болью от ожога, будто к телу приложили раскаленный металл — я смогла пошевелить пальцами и сесть. Это походило на кошмар, зато ощущение, что живешь и что хочешь жить еще очень долго было просто потрясающим. Наверное, если б плечо заболело так вчера на балконе, я б выкинула какую-нибудь ужасную неисправимую глупость, после которой мне так и так надо было б меняться.

Но боль пришла сегодня...

Я осмотрелась. Соседки видели тридесятый сон. Можно было встать и умыться. Я осторожно приоткрыла дверь комнаты и тихонечко выскользнула в коридорчик, прошла несколько дверей в чужие комнаты и вошла в сауну.

Меня сразу окутало облако теплого пара. Я вылезла из формы, замоталась в одно из висевших на крючках молочно-белых махровых полотенец, обула резиновые тапочки, которыми меня заботливо снабдил Северус, и пошла мыться.

Сауна была разделена на несколько больших секций: не слишком глубокий квадратный бассейн и сауны разных народов мира находились на нижнем ярусе, а по лестнице можно было попасть в душевые и к умывальникам, расположенным на балконе. Вниз вела лестница и зигзагообразная водная горка. Полотенца и тапочки можно было оставить в кабинках около душа.

Внизу хлопнула дверь. Я затаила дыхание, ожидая худшего, а именно появления в сауне Эвелины.

Я ждала, а сама старалась себя убедить, что бояться ее не стоит, что она обычная маленькая дрянь и не более того. А если она дрянь, то нечего ее слушать.

Снизу донеслось:

— Привет, Полли. Хочешь присоединиться к бедняжке Сью или остаться при мне? — этот нагловатый голосок невозможно было не узнать.

Я посмотрела вниз с балкона и постаралась ответить без лишних эмоций:

— Не поверишь, я останусь сама с собой.

Эвелина усмехнулась.

— А метка всегда болит?

Мне показалось, что Эли ответ был интересен.

Я взглянула на правое плечо и отметила, что снова сжимаю его левой ладонью. Усилие потребовалось, чтоб убрать руку с плеча и выставить Мертвую Птицу на показ, взявшись обеими руками за перилла.

— Да, — голос сорвался, каменная маска на лице затрещала по швам.

Я почувствовала, как жадно девочка впилась взглядом в мою руку, остановившись за моей спиной.

Я обернулась и встретилась взглядом с маленькой вампиршей. Хотела моргнуть, отвести глаза, но... она сделала это первая. Я не спешила обманывать себя, что это было очко в мою пользу, помня, что в ее — по меньшей мере три.

Она встала справа на расстоянии меньше вытянутой руки.

— Она красивая, — в голосе Эли была... зависть!

— Хочешь такую? — собственный голос показался мне ледяным.

Снова усмешка.

— Я хочу не ТВОЮ, а СВОЮ метку.

Она протянула руку к моему оголенному плечу. Внутри все бушевало, орало, говорило, шептало: отними руку, убери подальше, не дай ей коснуться метки. А я напротив расслабилась и не стала противостоять неизбежному.

Ее касание усилило боль, но на это мне было плевать. После утреннего приступа это было лишь мягкое напоминание, что я жива.

— Больно? — спросила Эля, надавливая на линии метки чуть сильнее.

Я снова посмотрела ей в глаза. В них было что-то, заставившее уголки моих губ вздрогнуть и своевольно расползтись в улыбку.

— Да, — едва слышно ответила я.

В моем голосе было то, что заставило Элю отшатнуться, отнять руку, сжать пальцы, только что гладившие метку, так, будто их ударило током.

Я понимала, что в эти минуты походила на конченную мазахистку, хотя и не чувствовала удовольствия от боли. А как мне еще нужно было реагировать? Как нужно было жить? Ходить бесконечно плакаться в подвернувшуюся сухую жилетку? Жаловаться на жизнь? Убиваться? И медленно умирать?

Я вела себя правильно. Я "забывала" о боли, я высмеивала ее... я не ныла и не жаловалась на судьбу! Я жила. Брала и просто жила, наслаждаясь жизнью, приняв, что боль будет со мной не месяц, год, два, не десятилетие, а всю оставшуюся жизнь. Это плохо? Нет. Тяжело? Конечно! Это мой выбор.

Эля еще раз попыталась встретиться со мной взглядом, но сразу отвела глаза и пошла в душ.

Дверь хлопнула во второй, а потом и в третий. Я пошла мыться. Девочки, проходившие мимо, глядели на метку во все глаза.

Вернулась в комнату с гордо поднятой головой и чувством, что выиграла одну очень важную битву. Не с Элей. С самой собой — это намного важнее.

Глава 25 Жидкая Страсть

Я подбрасывала подбородок вверх каждый раз, когда вспоминала о метке, а вспоминала о ней едва ли не каждую секунду. Я улыбалась и делала вид, что все в порядке, что мне хорошо и лучше быть не может. А глубоко внутри рос резонанс, несоответствие желаний, возможностей и чувств. Я играла с окружающими и самой собой. Казалось, что мое личностное поле, окружавшее как меня, так и любое другое живое существо или предмет, дрожало, рвалось и разваливалось на части...

Было неприятно, когда по дороге с завтрака окликнул Магнум Блэквуд. Было неправильно идти с завтрака на тренировку.

Но так уж вышло. Я шла по правую руку от него, открывая "Мертвую Птицу" для всеобщего обозрения. Участники соревнований, тренера и обитатели замка поворачивали головы, останавливались, дергали соседей, чтоб те тоже остановились и поглазели на меня.

Я хотела исчезнуть, превратиться в невидимку, а вместо этого шла рядом с Магнумом и мягко улыбалась.

Скорее всего, люди думали, что я улыбаюсь самодовольно, гордо демонстрируя свое преимущество, исключительность, силу и власть, но это было не так. Я улыбалась только потому, что мне казалось, будто стоит прекратить улыбаться, как у меня начнется истерика, и я расплачусь. Мне было страшно показаться слабой. Слабой и одновременно не такой как все. Меня б сожрали, извели, вытравили. Сильную и другую, я надеялась, будут ненавидеть, мечтать истребить, но не тронут. Не посмеют тронуть. Даже маленькую и, вроде как, беззащитную.

Для меня поход от столовой до тренировочного зала показался героическим маршем. Когда за спиной закрылась дверь, и я осталась наедине с тренером, из груди вырвался вздох.

Магнум хмыкнул и облокотился о стену. Я бросила на пол прихваченный с собой рюкзак.

— Достань бутылочку, — неожиданно начал тренер.

Я растерялась, так как не думала, что о существовании зелья мог знать кто-то кроме Северуса.

— Я... Мне еще не так плохо, я могу потерпеть еще...

Блэквуд прервал мои жалкие причитания грубым смехом. Меня это возмутило до глубины души. Метка горела синим пламенем, но у меня пока еще получалось отстроиться от боли. Я хотела сохранить бутылек до тех пор, пока не перестану соображать. Мысли, что тренер хотел присвоить зелье, не было. Не смотря ни на что, я доверяла ему, потому что всецело доверяла выбору Снейпа.

— Это не обезболивающее, Полин, — произнес он снисходительно, — Это зелье Хаттуранде или Жидкая Страсть. Выпей, — последнее слово было настоящим, произнесенным почти беззвучно, одними губами, приказом.

С минуту я сверлила тренера взглядом, потом смахнула прядь волос с лица, подхватила рюкзак и вынула бутылочку.

Я держала зелье в руке, но боялась его откупорить и выпить. А вдруг подарок пропадет за зря?

— Что такое Жидкая Страсть? — мой голос предательски дрожал.

После непродолжительной паузы Блэквуд ответил:

— Никто не скажет точно. Страсть — это то, что ты ощущаешь под этим словом. Вот ты любишь Зелья? Любишь. Очень. Это твоя страсть. А сделаешь глоток Хаттуранде и вся твоя жизнь может превратиться в одну сплошную беспробудную страсть. А может не превратиться. Может, ты благодаря ему найдешь всего лишь одно комфортное занятие или любовь всей своей жизни. Пей! Только так поймешь, что же все-таки такое "страсть".

Я не ожидала таких пламенных речей от бывшего Пожирателя. И, может, от неожиданности залпам проглотила содержимое флакона, чуть не подавившись от горечи.

Я закашлялась, на глаза навернулись слезы.

Тренер ухмыльнулся:

— Вкус у зелья тоже для каждого разный. У кого-то страсть приторно-сладкая, а у кого-то — горькая, у одних — проходящая, у других — остающаяся на языке еще очень-очень долго.

На мгновение мне показалось, будто у самого Магнума она неожиданно оказалась сладкой, и он дико завидовал всем, для кого "страсть" была горькой.

Кроме тупой боли в желудке, не прекращавшейся до следующего утра, никаких других эффектов от выпитого зелья я не отметила.

Не знаю, чего от зелья ожидал Магнум, но улучшений в скорости и точности моего колдовства не было. Мне казалось, что я конченая бездарность. У меня никак не выходило выбить все загорающиеся огоньки, а после полутора часов тренировок начинала трещать по швам голова.

Блэквуд не хвалил, он только лишь неистово орал при малейшем недочете.

Мир покрылся сплошной черной краской.

Масса сил уходила, чтоб "не замечать" косых взглядов, обращенных на метку, изображать "спокойствие" и не разныться где-нибудь в укромном уголке. И не ныла я только по одной причине: не верила в наличие укромных уголков в волшебных замках.

Все чаще вспоминала уютный домик Северуса, не менее уютную лабораторию и самого "химика". Я мысленно отдыхала на своей кровати, с нежностью вспоминала его совершенно не нежные выходки. Мне было уютно думать о человеке, который заменил мне родителей. До него у меня было только место, где я сплю, а с ним появился свой дом. Мне было наплевать на его не безоблачное прошлое, на то плохое, что он сделал или хотел сделать другим. Было даже приятно, что он не "хороший", а "плохой". И с ним я тоже не стремилась считать себя "хорошей". Это избавляло от сотен ненужных вещей, от сотен совершенно не нужных правил поведения и этикета. Я не скажу, что старалась их нарушить. Нет. Я перестала их придерживаться, а потом и понимать. Для меня становилось нормой разговаривать со взрослыми как со сверстниками, а с детьми — как со взрослыми. Я начала уважать не за статус, а за то, что человек может дать другим, за заразительную любовь к жизни или умение показать, как следует поступать в конкретной ситуации. С теми, кого уважала, я здоровалась улыбкой и полупоклоном. Я искала людей, которых смогу зауважать, как бриллианты. Так я начала свою коллекцию личностей, которым за одно их существование была уже благодарна.

Примерно такие мысли приходили перед сном. Возвышенно-гипотетические, которые хотя б немного уменьшали болезненный синдром "пуганой улитки", который развивался, наверное, у всех, кто входил в подчинение Магнуму. При одном виде тренера у меня поднимались плечи, пряча шею и голову до самых ушей. Я предполагала, что после соревнований мне придется лечить не просто "синдром", а хроническую сутулость и шейный хондроз.

Оставалось еще 10 дней до начала соревнований, когда начал донимать худощавый чернявый пацан. Мне он сразу не понравился. Мальчик начал виться вокруг с первых дней: старался подсесть в столовой поближе, пройти одним коридором. При этом вел себя омерзительно. Громкоголосо хвастался своими достижениями и вообще "распускал павлиний хвост". Мне нравились люди, ведущие себя естественно, непринужденно, а "павлин" в их число не входил.

Однажды, он привязался ко мне еще возле комнаты и проводил до тренировочного зала. Я с силой захлопнула дверь перед самым носом мальчишки и чуть ли не налетела на своего тренера.

Блэквуд огрызнулся, дескать, я слепая курица, под ноги не смотрю, а потом с интересом спросил:

— Тебе не нравится Горацио?

Я только сморщилась.

— А зря, — ухмыльнулся он, — У других смелости не хватает начать ухаживать.

На это я смогла только нечленораздельно огрызнуться.

Мне казалось, что перед "квалификацией", которая проходила за 8 дней до открытия соревнований, я отупела окончательно. Дошло до того, что на генеральной репетиции я выбила всего один огонек. Это был полный завал. Магнум пришел в бешенство. Он схватил меня за плечо и со всей дури швырнул о стену, а потом покинул зал, чуть не выбив дверь с петель.

Я несколько минут сидела неподвижно, потом пошевелила пальцами ног и рук, ощупала себя. Если что и было сломано, то только ребра. Ужасно ныли плечи, копчик и спина. Я соскреблась с пола, как старая кляча, и еле доковыляла до своей комнаты, чуть не воя при каждом движении.

"Квалификация" проходила с целью определения пар, которые будут условно соревноваться между собой. Т.е. баллы, полученные каждым из пары сравнивались, и в следующий соревновательный круг выходил только один из них. Пара формировалась из худшего и лучшего участника "квалификации", из чуть менее худшего и чуть менее лучшего и так далее спортсменов. Т.е. более выгодно было завтра отвоевать место выше среднего.