Шалопая, скачущего по его кровати. Суетливого, начинающего бегать и вопить из-за любого пустяка. Поразительного... Временами вызывающего странное ощущение, что он без Мистраля и дня не проживёт, обязательно что-то натворит, уронит, сломает, не справится с элементарными вещами, вляпается в неприятности...
Идеальный порядок в комнате Грандина, в его кабинете, куда вход был заказан даже слугам, вещи, неизменно разложенные по местам, всегда оказывающиеся под рукой именно в той необходимой и нужной последовательности, которой он желал, но совершенно не представлял, каким образом это происходит.
Невидимая забота, проявляющаяся на каждом шагу: чашка чая на столе, плед накрывающий плечи, когда, заработавшись, за делами министерства, он засыпал, уронив голову на скрещенные запястья.
Ири мало учился. Мистраль редко замечал, чтобы он занимался домашними заданиями, но всегда, каждое утро, неизменно находил конспекты лекций, свои и чужие, выполненные за двоих, даже если это было им не нужно. Ири не придавал этому значения, и Грандин не придавал. Ар просто делал, а Мистралю не приходило в голову задать ему вопрос "зачем?", ведь понятно же, что никто не станет их ругать, не поставит плохой оценки, не сделает замечания.
— Людей надо уважать, — сказал как-то Ири, перехватив его вопросительный взгляд, — та работа, что они выполняют, важна для них, и если ты пользуешься их трудом, неважно, имеет он для тебя значение или нет, он имеет значение для них, и поэтому надо проявлять уважение. Если ты не уважаешь других людей, это значит, что ты не уважаешь себя. А если не уважаешь и не ценишь что-то в себе, следовательно, никогда не сможешь уважать и ценить других по— настоящему.
"А я?" — хотел спросить Мистраль. — "Ты не подал мне руки, Ири, ты отказался принять меня. Говоришь об уважении, но своими поступками противоречишь собственным словам..."
Мистраль не сказал. Иногда брёвна стоит оставлять в глазу тех, кому они принадлежат. Он не желал ранить чувства Ара. Именно в тот день понял, что так и не смог простить ему случившегося, и чёрный червячок обиды по-прежнему живёт в сердце, мучая противоречивыми сомнениями... Мистраль безжалостно открутил ему голову и засунул в самый дальний угол сознания, надеясь, что он никогда не выберется на свободу. В хрупком доме их отношений не должно существовать темноты — слишком тонка и уязвима оказалась граница равновесия. Придёт время, и они научатся пониманию, придёт время, и слепые пятна исчезнут за абсолютной ненадобностью.
Солнце, сверкающее в пространстве кристальной ясности.
Когда Ири уходил, покидая его даже ненадолго, Грандину казалось, что мир погружается во мрак. Но вот он появляется снова, заходит в комнату, садится в кресло, берёт тетрадь, чернильницу, чтобы не мешать работать (сославшись на учёбу, Мистраль мог не колесить по городам и весям, но от обязанностей его никто не избавлял), и занимается своими делами, учёбой. Читает книги, свернувшись уютным клубочком, строчит письма отцу и друзьям, чтобы потом зачитать и спросить совета. И в мире Мистраля зажигается теплый огонёк, наступает тишина и гармония. Всё правильно. Всё так, как должно быть, именно так, на своих местах. Грандин совершенно естественно уходит в работу, без желания отложить, бросить всё разом... Ведь его ждут. Он знает, что здесь его ждут, и будут ждать всегда. Всё на своих местах. Его дом. Он дома. Осталось разобрать совершенно немного, и он вырвется к Ири, вознаградит за это неждущее ожидание, даже несмотря на то, что безумно устал...
Внезапно Ар вскидывает голову, резко, словно увидев что-то невидимое, поднимается, подходит и кладёт прохладную ладонь на лоб Мистраля, обнимает за плечи, прижимаясь со спины, поглаживает абсолютно невесомо, словно стряхивая паутину, что-то шепчет. Но Грандин не слышит слов, потому что от звука его голоса голова идёт кругом, и он словно погружается в целительную воду, ощущая вливающиеся ниточки энергии, потоки чужой силы, любящие, светлые. Мягкие завораживающие касания, шелестящий смех. Несколько секунд. Шутка, совершенно неуместная в ситуации, когда его руки ловят "лекаря", а тот ускользает, смеясь. И вот невероятно — ускользнул. Словно ничего не и было. Ири по-прежнему сидит в кресле, смотрит озорными глазами. Открывает книгу, чтобы спрятаться за ней и погрузиться в чтение, пряча загадочную улыбку, словно он знает древнюю тайну, о которой никогда не расскажет никому. Мистраль хочет подняться, но остаётся на месте, остановленный фиолетовой молнией, солнечной метелью, полной пылающих искорок...
— Тебе надо работать, — тёплый голос, непреклонный и, одновременно, совершенно лишённый приказа или просьбы, просто констатирующий грустный, очевидный обоим факт. Грандину хочется ответить: "К чёрту! " — смести Ара вместе с креслом, но он только виновато вздыхает, отворачивается, пряча точно такую же улыбку, но... усталости больше нет. Ири забрал её, полностью смыв собой. Мистралю кажется, что у него открылось второе дыхание, словно он глотнул живительного кислорода, появляются силы, позволяющие продолжать работу.
Раньше он и не думал о том, как это бывает важно — выныривать из дел. Ему некуда было выныривать, а вот теперь в доме появился островок тёплого, уютного спокойствия, и совершенно неважно, что это спокойствие временами хуже любого шила в заднице. Ему было спокойно рядом с Аром, правильно, именно так, как надо, не больше и не меньше. Просыпаться по утрам, засыпать вечером, принимать пищу вместе... Что особенного может быть в том, чтобы позавтракать или поужинать? Вроде бы, всё обыкновенно, но каждый раз всегда чуть иначе, потому что Ири не выносил и не признавал рутины, и Мистраль внезапно понял, что вся его жизнь — идеальная череда дней, существование по графику и расписанию, может улететь в мусорную корзину — ненужная, серая бессмысленная книжка, которую он не хотел и не желал отныне читать.
Ири устраивал пикники на ковре, вытаскивал его на природу, организовывал перекусы на крыше — и это только то, что касалось еды. Всё остальное не поддавалось даже описанию.
Мистраль смотрел на происходящее с притворным ужасом человека, закрывшего глаза ладонью, чтобы не видеть, но расставившего пальцы и с восторгом ждущего... Что на этот раз? — Книжки с картинками из сказки...
Скачки на лошадях наперегонки или катание с горки, куда Ири затащил его, уговорив попробовать один разочек прокатиться на санях. Это же так здорово!
Мистраль, с видом глубокого одолжения, скептически сопящий и примеривающийся, как бы сесть посподручнее, и вдруг — толчок в спину, звонкий хохот позади. И он, едва успев выставить руки, летит вперёд по скользкой ледяной дорожке, прокатываясь на пузе, а Ар, рухнувший сверху, вопит и с восторгом дрыгает ногами, совершенно не щадя чужое достоинство. Закапывает в снег, хотя великолепно знает, что Мистраль терпеть не может физического дискомфорта. В лицо летит снежок, за ним ещё один — его безжалостно обстреливают. Ири, вырвавшись из хватки обалдевшего Грандина, удирает прочь, спасаясь от приступа его ярости, и оглашает пространство громким смехом. Мистраль в гневе несётся следом, давая понять, что Ар допросился и сейчас расплатится за все свои санки, снежки и шуточки. Но вдруг начинает безудержно смеяться, поймав Ири за шиворот, окуная в сугроб и падая следом, чтобы, кувыркаясь и шутливо борясь среди снежного безумия, начать целоваться, целоваться, целоваться так, что даже губы начинают болеть. Ар, совершенно разомлевший, раскрасневшийся, ошалевший от желания, тянется к нему и получает в физиономию снежком и рукавицей по лбу. Обиженный вой. И вот уже Грандин, хохоча, удирает от несущейся за ним расправы, чтобы, подхватив, затолкать в санки, прыгнуть следом и с воплями нестись с горы.
Ири, затащивший его в зверинец, чтобы посмотреть на диковинных зверушек.
— Это совершенно неприемлемо, — раздражённо изрекает Мистраль, которому не нравятся нищета, убогие условия содержания, жестокое обращение. В целом ему безразлично, но общее состояние удручает. — Кормить животных запрещено, — он меланхолично читает висящую над клеткой табличку.
— Точно, — Ири согласно прячет за спиной яблоко, пытаясь незаметно угостить голодного вида медведя, и едва не остаётся без руки. Пока ругающийся, жутко напуганный Мистраль и хозяин зверинца сумели его отбить, животное в клочья разодрало Ару рукав куртки. К счастью, сам Ар отделался только царапинами и лёгким шоком, слегка прошедшим после того, как опамятовший Мистраль попытался вытрясти из него душу.
— Их надо спасти! — упрямо ныл Ири, морщась от обжигающего раствора, которым доктор обрабатывал его раны, накладывая повязку на плечо. — Животные не должны страдать.
Мистралю хотелось постучаться лбом об стенку и закатить глаза, снисходительно объясняя любимому дитяти, что существуют вещи, с которыми приходится мириться, ибо хозяину зверинца тоже хочется кушать, и как бы Ири не пытался...
— Их надо спасти! — упрямо возвестил Ар.
С некоторыми вещами приходится мириться, — мысленно вздохнул Мистраль и подумал о том, что на стонущую реплику — Господи, кто бы спас меня?! Ар наверняка обидится, и лучше её не озвучивать, а принять меры, чтобы кое-кто не попытался осуществить своё намерение. Балаган исчез из города на следующий день, перенеся своё обитание в места "куда угодно, но подальше отсюда и от одного ходячего недоразумения в том числе".
Наверное, слуги в доме Мистраля находились в шоке. И частично он их понимал.
Людям, привыкшим к строгому распорядку, сложно смириться с его отсутствием, а рядом с Ири не могло существовать такое слово как размеренность. Но в тоже время они оказались совершенно очарованы, что Мистраль тоже мог прекрасно понять. Ибо внутри этого хаоса присутствовала своя упорядоченная система, выхватывающая общее.
Было удивительно наблюдать, как Ар распоряжается в его доме, не прилагая никаких усилий для того, чтобы создать размеренный ритм, но ритм звучит, существует, и вот уже кажется, что никто и не желает иного звучания. Потому что, стоило принять эту музыку, и она оказалась совершенно привычной, естественной, подходящей каждому. Для каждого — своя.
Раньше Грандин и не задумывался о том, что кто-то может делать те или иные вещи лучше, а кто-то — хуже, кто-то любит выполнять одну работу, а кто-то — совершенно другую. Но Ар, ураганом пролетев по его особняку, умудрился учесть и продумать абсолютно всё, любую мелочь, найти общий язык с каждым, заметить все нюансы. Всего лишь за две недели своего пребывания в гостях он стал своим, вписался в эту атмосферу, словно жил здесь всегда, и через несколько дней слуги только что не боготворили его, а непреклонный дворецкий, не признающий никого, кроме Мистраля, с ПОЧТЕНИЕМ, что казалось совершенно невозможным, спрашивал у Ара СОВЕТА.
Невидимый дирижёр оркестра, обладающий своей собственной палочкой. Временами Мистраль... Мистраль беспомощно опускал руки, совершенно обезоруженный, сбитый с толку и непонимающий, КАК он это делает? Он что, колдун? Грандин ощущал себя лишним и ненужным элементом, но впервые признавал, что ему нравится происходящее — отпустить ситуацию из-под своего контроля и смотреть. Просто смотреть. Наслаждаться. Удивляться, поднимая учётные книги и понимая, что кто-то подготовил за него счета. Потратил время, исправил ошибки, и ворох бумаг, до которого у него, в связи с отсутствием толкового управляющего, никак не доходили руки, находится в идеальном состоянии.
Бесчисленное количество мелочей, о которых Мистраль не успевал, временами, заботиться, разрываясь на десятки других важных дел. Но вот кто-то позаботился за него. Не спрашивая. Не надоедая расспросами. Просто по ходу дела.
Нанял рабочих, пока Грандин находился в трёхдневном отъезде, чтобы вернуться и обнаружить, что малая гостиная, требующая ремонта, заново отреставрирована, но... Всё выглядит так, как было. Немного по-новому, но не раздражая. Не вызывая ощущения, что на его территорию вторгся враг. Врага не было.
Мистраль пытался понять, но понять не мог. Как Ар это делает, присутствуя и отсутствуя одновременно? Ири был, и в тоже время его словно и не было. Он не разрушал его пространство, не менял привычный ход вещей, но словно встраивался изнутри, вплетаясь в некоторую существующую реальность незаметным, невидимым присутствием себя. И ничего не менялось, оставаясь прежним, и в тоже время смотрелось по-новому. Появлялись какие-то вещи, которыми Мистраль начинал пользоваться совершенно естественно, а затем ловил себя на мысли, что раньше их не было, но теперь присутствуют, и словно существовали всегда.
Диван в библиотеке, клавесин в гостиной... В детстве Грандин любил музицировать, но потом забыл об этой привычке, помогающей ему расслабиться. И когда пальцы открыли крышку и сыграли мелодию...
Он всего лишь однажды упомянул об этом, но Ири не забыл, сочтя это важным. Это, и множество других немелочей.
За Мистралем закрепилась слава человека, который не признаёт близких отношений, безжалостно выставляя партнёров наутро, но это было не совсем верным.
Начав с четырнадцати лет жить один, Грандин попытался завести несколько более-менее постоянных связей, но столкнулся с тем, что все его любовники и любовницы начинали лезть в его жизнь. В лучшем случае совали нос в дела, требуя внимания к себе и материальных выгод, которые давала связь с ним. Мистраль, отсекая первое, не видел ничего предосудительного в том, чтобы обеспечить второе, но этого всегда оказывалось мало. Требовалось всё больше и больше. Словно желая подчеркнуть свой статус и закрепить за собой некую территорию, партнёры активно начинали хозяйничать в его доме, заниматься перестановками и переделками интерьера, строя планы на будущее, не понимая, насколько раздражает и бесит Мистраля подобная бесцеремонность. А когда встречали отказ, обижались, возмущались, обвиняли его в холодности и высказывали десятки мелких гадостей за спиной или скандалили в лицо, считая, очевидно, что подростком несложно манипулировать.
Грандина всегда поражали человеческая глупость, жадность, корысть, желание утвердиться за чужой счёт. Женщины требовали денег и внимания, строили планы на замужество, мужчины желали денег и власти. И всем, абсолютно всем, от него всегда было что-то нужно. Титул Мистраля, его финансовые возможности лишали его права быть в глазах окружающих просто человеком, он воспринимался лишь выигрышной картой, которая может что-то дать.
Даже умнейшая из женщин — красавица маркиза Сенжаль, сумевшая вскружить ему голову, совершенно влюбившая шестнадцатилетнего Мистраля в себя и влюбившаяся сама, как она позднее писала в мемуарах, пожелала совсем немного: "Всего лишь сместить некоторых неугодных и должность посла в Итании". Мистраль обеспечил ей и то, и другое, цинично купив ночь любви, чтобы безразлично выставить красавицу наутро, навсегда зарёкшись в дальнейшем заводить какие-либо тесные отношения и романтические связи.
Сколько слёз маркиза пролила в подушку, проклиная свой несдержанный язык, — в мемуарах не упоминалось, точно так же, как и о том, какой ценой она получила назначение на должность, на которой совершила немало деяний, оставивших след в истории.
