Дети есть дети, беда в жизнь пришла, а все-таки и для радости места находится. Иной взрослый давно бы руки опустил, сдавшись на милость судьбы, а эти малявки барахтаются, не унывают. Так и надо, молодцы! Если судьба видит, что ты улыбаешься, сама в ответ улыбаться начнет, а к хмурому да нудному удача редко приходит, если только он ее измором возьмет, да и тогда он радости от своего благополучия обрести не сможет.
Бдящий мальчонка встряхнулся и робко пискнул:
— Хорошо.
— Темно, как в заднице трубочиста, — образно ругнулся Лакс, — надо было свечей из трактира захватить. Как ты тут колдовать-то сможешь?
— Чего-нибудь придумаю, — небрежно откликнулась и, достав карандаш, нацарапала на стене у топчана с так и не проснувшимся больным руну Кано, очень сосредоточенно желая, чтобы она обратилась светом, а вовсе не огнем, спалившим всю Куриную Гузку и поджарившим нам пятки почище инквизитора у дыбы.
Руна засияла, заливая ярким желто-оранжевым светом убогую комнатушку. Дети застыли на месте, восхищенно открыв рты. Свет разбудил высокого, мосластого мужика, обильно заросшего волосом и черной бородой, как Соловей Разбойник. Он резко распахнул глаза и тут же заморгал, чуть повернув голову в сторону. Все остальное тело так и осталось лежать неподвижно.
— Что? Пожар? Горим? — забормотал спросонья человек.
— Нет, тятя, — наперебой закричали дети. — Мы магеву привели! Она тебя вылечит!
— Глупыши, — тяжело вздохнул мужчина, пытаясь казаться суровым, но в голосе явственно слышались слезы, растрогался недужный такой заботе. — Вы уж простите их, почтенная, зазря побеспокоили. Не жилец я, отойду скоро, тела не чую, только б их куда пристроить успеть. Совсем ведь без меня пропадут. Да и заплатить нам нечем, все в долги ушло...
— Я разве потребовала отплаты? — с суровым укором (надеюсь, получилось изобразить на физиономии мудрое магевское достоинство) усмехнулась я. — И не хорони себя раньше времени. Давай-ка поглядим, чего стряслось. Говоришь, тела не чуешь? А пошевелить чем можешь?
— Ничего не чую, только голова и ворочается, — пытаясь не выдать страха, каковой всегда нападает на сильных и гордящихся своей силой мужчин, когда их застигает врасплох какой-то недуг, чуток грознее банального насморка, прошептал параличный.
— Значит, пострадал позвоночный столб, — тоном опытного хирурга-костоправа резюмировала я, цокнув языком. — Ну что ж, слушай! Лечить мне доводилось только раны, а тут и кости срастить следует, и хрящи. Обещать, что все получится, не могу, но попробую обязательно, если захочешь. Ну как, согласен?
— Кто ж от такого откажется, магева? — запекшимися губами шепнул мужик. — Согласен.
— Тогда нам надо перевернуть тебя на живот, заклятье целительное прямо на спине рисовать придется, там, где слом прошел, — я взялась раздавать указания, не давая времени всей компании опомниться и запаниковать.
Лакс, трое ребят, не гнать же их, галчат чумазых, от отца, осторожно перевернули тяжелое, как колода, неживое тело и выправили его положение, чтобы лежал ровно. Фаль тоже взялся помогать и с энтузиазмом подталкивал параличного, врезаясь с разгону в спину.
Я достала из сумки купленный в одной лавке еще днем пузырек с красной краской и пушистую кисточку. Над тем, что писать буду, я по дороге подумала, вернее, даже не рационально подобрала подходящие знаки, как, скажем, символы для математического уравнения, а скорее сами руны, назойливо крутясь в голове светящимися силуэтами, сложились в довольно причудливую композицию, отпечатавшуюся в памяти. Не знаю, сама я такое сообразила, как Менделеев свою таблицу, благодаря неисследованным, но чрезвычайно мощным силам подсознания, или в дело вмешалась самая натуральная магия, впрочем, разбирать по полочкам нахлынувшее вдохновение ни к чему. Вдруг оно обидится и уйдет, ищи потом по соседям, зови и плач.
Взяв в руки инструменты, я сразу приступила к рисованию. Несколько широких взмахов руки, и аккурат по очертаниям позвоночного столба возникла красивая, ну только чуть-чуть скошенная, руна Альгиз, как призыв о помощи, и Тейваз, мобилизация силы и мужества. Они переплелись ветвями, точно деревца. А уж на отростках я нарисовала другие знаки, пригодные для целительства. Закончился красный узор, от которого пришел бы в восторг любой дикарь из тех, что разрисовывали ученого Паганеля, руной Ингус. Заключив в ее сердцевину свое творение, я позволила всем силам древнего письма смешаться в едином заклятье, для дарования недужному исцеления.
Пока я работала, ребятишки молчали, под руку не лезли, кажется, даже старались почти не дышать. Не мешал и Лакс, что удивительно, не совал всюду свой любопытный нос даже сильф. Перелетел к вору и с удобного насеста наблюдал за священнодействием.
Но вот последний штрих на весьма грязную спину мужчины был нанесен. Рунный переплет просиял нестерпимо ярко, но не агрессивно, а скорее ликующе. Он перекрыл даже свет Кано, а потом выцвел и исчез. Заклятье подействовало, вот только правильно ли?
— Эй, недужный, как ты? — первым спросил Лакс.
— Поначалу будто бы жгло, да теперь вроде все так же, не болит ничего, — уныло вздохнул паралитик и, пожав плечами, сел на топчане.
Восторженно заорав, дети повисли на отце гроздьями. Теперь уж и до смертника с некоторым опозданием дошло, что отправка на тот свет откладывается. Он крепко прижал к себе малышню и заплакал. Крупные слезы катились по лицу мужика, и он не прятал их. На плече у Лакса навзрыд рыдал растрогавшийся сентиментальным зрелищем сильф. Не ожидала я от легкомысленного мотылька такой чувствительности. Надо же, какой он у нас тонко организованный, а столько жрет, что поневоле в душевной черствости заподозрить можно. Между прочим, у вора глаза тоже подозрительно поблескивать начали. Но я сделала вид, что ничего не заметила, тем более, что исцеленный и уверовавший в свое окончательное исцеление великолепной магевой (мной то есть) Глава нищего семейства встал в топчана. Детишки так и продолжали жаться к нему, не выпускали, словно боялись, отпусти непутевого отца, так он себе еще чего доброго шею свернет, негодный. Мужчина низко поклонился мне, едва не стукнувшись головой об пол, и смущенно и с изрядной долей опаски промолвил:
— Не знаю, как и благодарить, почтенная магева. Я ведь себя уже живого схоронил, а тут снова... Какой долг-то великий на мне. Чем расплатиться? — бывший параличный беспомощно окинул взглядом свое жалкое жилище, с которого, совершенно очевидно, взять было нечего, если конечно, ты не декоратор фильма ужасов или Горького снимать вздумал.
— Плату мне назначать! — прекратила я бесплодные поиски случайно завалявшихся ценностей. Мужик вздрогнул и я поспешно, пока его снова паралич не разбил, на сей раз психический, закончила, пользуясь правом способной на любые причуды магевы:
— Честных ответов от тебя требую за исцеление!
— Все скажу, почтенная, — торопливо заверил меня бородач.
— Знаю от детей, что работаешь ты в слесарне. Почему же малышня попрошайничает, а в доме и крыса жить побрезгует? Неужто там вовсе не платят?
— Платят, почтенная, полторы бронзовки в неделю, — вздохнул мужчина. — Только долг на мне еще с тех пор, как Инга моя вышивальщица, мамка их, — отец крепко прижал к себе ребятишек, — помирала. У ростовщика денег занял, думал, вылечу ее, ласточку, а там как-нибудь расплатимся. Заработаем. А жизнь по-другому повернулась. Померла голуба моя, сгорела, аки спичка от зимней горячки, вот с тех пор долг-то и уплачиваю.
'Вот блин! — мысленно ругнулась я, отчаянно заморгав. — Мне-то думалось, мужик пьянь запойная, все в кабаке спускает, оттого ребятишки у ворот побираются. И, если так, пропесочу хорошенько, как партком в старые времена, запугаю, как Сталин с Лаврентием Павловичем вместе взятые, чтобы каждую копейку, нет, по-здешнему медяшку, в семью нес, тогда жизнь наладится. А тут дело другое. Перед магевой брехать не принято, значит, правду сказал...'
— Сколько задолжал? — строго спросила я.
— Три золотника, — понурил голову бородач, словно Иванушка перед Сивкой Буркой.
— Ясно, — я потерла подбородок и огласила свой приговор: — Ты уплатишь долг ростовщику, — три монеты из моего кармана перекочевали в тяжелую мозолистую руку рабочего. — И, — добавилась еще одна монета поменьше достоинством (не халява, а стимул к действию), — так работать станешь, чтоб ребятишек твоих больше у ворот попрошайничающими никто не видел. Хорошо еще если женишься на какой-нибудь бабе, но только чтоб их любила. Если выбирать будешь, у детей спросишь, как она им, и если не по нраву придется, другую искать станешь.
Мужик, не веря глазам своим, смотрел на монеты в ладони, открывал и закрывал рот, словно сказать чего-то хотел, а голос потерял.
— Так в уплату долга за исцеление ты поступить обязан! — подтвердила я перспективный план и, взмахнув резинкой карандаша по настенной руне Кано, погрузила комнату в прежние сумерки.
Глава 14. Ночной бой или палач к счастью!
Пока семейство не очухалось, мы спешно выбрались из убогого жилища и зашагали по улице. Но не успели пройти и десятка шагов, как нас настиг встрепанный как воробышек и бесконечно счастливый Оль.
-Тетенька магева, спасибо большое! — выпалил мальчишка. — Мы все-все сделаем, как вы велели! Вы на тятю не сердитесь, что он молчал!...
— Я ни на кого не сержусь, Оль, — оборвала я извинения несколько встревоженного перспективой немилости от магевы, ребенка. — Просто в вашем доме мне делать и говорить больше нечего. Дальше сами справитесь. Прощай!
Мы с Лаксом ускорили шаг, пока нас снова не кинулись догонять, дабы принести никому ненужные извинения или, того хуже, пытаться поблагодарить.
— Эй, Оса, а ты уверена, что ты магева? — хмыкнул вор.
— Нет, — сразу откликнулась я, — это вы все меня магевой зовете, ну я и не стала спорить, хотя волшебница или колдунья мне больше нравится. А что? Где я прокололась?
— Ведешь себя как сошедшая к людям богиня. Исцеляешь, деньгами одариваешь, — уличил меня приятель.
— Не, богиней быть не хочу, — немного подумав, решила я, пользуясь опытом, извлеченным из экскурсии по храмовому кварталу. — Раз-другой кому-то помочь одно дело, а постоянно день за днем этим заниматься, к тому же, если учесть, что боги — создания бессмертные, вообще взвоешь и начнешь головой о стенки долбиться. Знаешь, я даже думаю, что плохие боги это те, которые раньше были хорошими, но устали от работы и пустились во все тяжкие!
Лакс, более менее попривыкший к парадоксальности моих высказываний, фыркнул, а я продолжила:
— А насчет денег... Чего жмотничать? Легко пришли, легко ушли. Мы ведь едва ли сотую часть того, что от Изара получили, сегодня потратили. Если деньги копить и беречь, они перестают прибавляться, а как на что-нибудь начнешь спускать, так они к тебе сами стремиться начнут.
— А кончатся, мы еще поищем!? — с энтузиазмом предложил Фаль, которому очень понравились занятия черной археологией. Нет, все-таки сильф еще форменный ребенок, все в детстве этой страстью болеют.
— Накопаем, — подтвердила я и спросила у Лакса: — Эй, рыжий, мне кажется, или ты нас куда-то в другую сторону ведешь?
— В другую, — подтвердил вор. — Нам лучше через веселый квартал дорогу срезать. Быстрее будет, чище и безопаснее. Чего-то мурашки у меня по спине бегают.
— Ну если мурашки, — уважительно протянула я, так ничего и не поняв. — Ладно, веди. Но не обижайся, если к нам будут приставать, я скажу, что уже сняла тебя на всю ночь!
Лакс поперхнулся от неожиданности, а потом все-таки весело расхохотался, хлопнув себя по бедру:
— Идет!
Молодец, не обиделся! Люблю вот таких, легких на подъем, смеющихся моим подчас весьма ядовитым шуточкам ребят!
Веселый квартал начался резко, секунду назад я видела мрачные, жмущиеся друг к другу домишки Куриной Гузки и обоняла запах помойки, а вот повеяло терпким соцветием чего-то среднего между вонью и смесью ароматов духов, вина и жратвы (мясного, жареного и местами пригорелого), стало заметно светлее от пестрого набора фонарей и свечей в окнах. Нахлынули звуки: женский смех, мужской гогот, чей-то плач, темпераментная перебранка, пьяная, но очень прочувствованная песня о короткой юбчонке какой-то веселой девчонки...
Мостовая стала заметно чище и дома крупнее, в два-три этажа, камень, широкие двери, окна, открытые веранды, балконы, с которых, зазывая клиентов, свешивались ярко раскрашенные, броско одетые, вернее раздетые, девицы и парни. Здесь царил вечный карнавал красок. Пестрая, яркая и веселая выплескивалась на улицы Ночь, может быть, и искусственно веселая. Но кто в ночной темени, придя сюда в поисках удовольствий, будет разбирать этакие нюансы? Фаль вот весь рассиялся и порхал вокруг нас так резво, словно пытался успеть рассмотреть каждую деталь веселого квартала. Ну, конечно, сильфу было безумно любопытно, ведь он никогда не видал борделей. Я-то хоть кино смотрела и книжки читала, а и то едва удерживалась, чтоб клювом не щелкать.
Двигались мы довольно быстро, не столько даже потому, что торопились, сколько чтобы избежать настойчивых нескромных предложений, и так сыпавшихся в изрядном изобилии. Пока нам удавалось отмахиваться и отшучиваться без проблем. Лакса, кстати, в веселом квартале знали неплохо. Время от времени какая-нибудь шлюха (не в оскорбление, но, обозначая профессию, будет сказано), а то и две-три, вешались моему приятелю на шею, чтобы залепить ему сочный поцелуй и лукаво спросить, когда же он, мерзавец, придет их навестить?
Лакс делал вид, что ему неудобно от такой популярности, но по поблескивающим глазам и самодовольной ухмылочке, я замечала, парень собой весьма гордится. Все-таки мужики неисправимые павлины!
— Ты не сердишься? — улучил он минутку, чтобы бросить вопрос.
— С чего бы? — мило улыбнулась я приятелю. — Они ведь нас не задерживают. Наоборот, интересно, я никогда раньше столько шлюх сразу вблизи не видела.
— А? Ага, — кивнул мне Лакс и отвернулся, кажется, капельку разочарованный.
А что он хотел? Чтобы я заявила, будто хочу выцарапать глаза каждой из этих разрисованных кукол? Ну хочу, только не скажу и не покажу. Не магевское это дело друзей к шлюхам ревновать. А так хочется врезать этим нахалкам!..
— Эй, красавица, не хочешь позабавиться? — наконец, не убоявшись магевского звания, окликнул и меня какой-то весьма мускулистый, высокий парень в совершенно непотребным образом облегающих все хозяйство черных кожаных штанах и распахнутой на груди белой рубашке. Я даже приостановилась, соображая, а не подкладывает ли он чего в свои штаны для большей рельефности.
— Магева спешит, — неожиданно резко и почти злобно ответил за меня Лакс и буквально потащил куда-то в открывший между домов проулок. — В этой толкотне мы еще долго пробираться будем, — поспешно объяснил мне свой поступок вор. — Я тут одну дорожку знаю, вмиг к 'Трем сапогам' доберемся.
— А? Ага, — скопировала я фразочку Лакса и сделала вид, что оглядываюсь в сторону улицы, где остался 'хозяйственный' парень, сделавший мне нескромное предложение.
