— Вот еще, — фыркнула я и тоном знатока пояснила: — Это у тебя типичный синдром попутчика проявился!
— Чего? — не понял собеседник, но на всякий случай нахмурился.
— Синдром попутчика, — повторила я, глядя на мужчину с сочувствием. — Такое бывает, если что-то долго в душе держишь, а выговориться хочется, совесть облегчить или просто так потрепаться за жизнь, а не с кем, стыдно или опасно. Тогда первому же незнакомцу готов душа нараспашку открыть, коль уверен, что выговоришься, а потом вы каждый своей дорогой пойдете.
— А-м-гх, — многозначительно прокомментировал мою речь мужчина и тут же, сбрасывая минутную неловкость, заметил, заслышав снаружи пронзительный, раздирающий уши хриплый звук некоего музыкального инструмента, над которым безжалостно издевались какие-то дилетанты: — Вот и приговоренных ведут.
— А нас-то за что пытают? — заткнув уши, процедила я сквозь вибрирующие в такт дивным звукам зубы. Как еще не повыпадали сразу, бедолажки, не знаю!
— За компанию, магева, — ухмыльнулся палач и утешительно похлопал меня по плечу.
Вопиющая фамильярность по отношению к обладательнице волшебного дарования! Но вообще-то я не гордая, вернее, не настолько уж гордая, чтобы возмущаться, когда тебя пытаются утешить и повеселить, поэтому постаралась улыбнуться. Вой тем временем смолк, и я смогла даже ощериться вполне радостно уже от облегчения. Мужик с мечами, даром что палач, мне понравился куда больше коллеги Лорда с его подвижным бровями, кружевами и тросточкой.
— А, ну за компанию и жид удавился, — солидно покивала я.
В храм под конвоем из шести стражников, одного дудельщика, чтоб у него язык отсох, садиста, и типа совершенно судейской наружности ввели троих человек в одинаковых серых робах, более всего напоминающих мешки с тремя дырками для рук и головы. Точно такие же, если без дырок, я видела у себя в подвале с картошкой и, если с дырками, то на городском показе мод начинающих кутюрье, нет, все-таки здешние были симпатичнее. Руки и ноги у троих в сером безо всякой излишней жестокости, но довольно крепко были связаны веревками. Жрецы выстроились по обеим сторонам расстеленного коврика с чем-то вроде метелок в руках, и нацепленными на физиономии строгими выражениями.
— Значит, тебе обязательно тут торчать, изучая будущих жертв? — поинтересовалась я у палача.
— Нет, — нахмурился воин и, помявшись, признался: — Это я для себя. Слушаю их исповеди, чтобы понять, что не невинных людей буду жизни лишать.
— А если приговоренный тут будет о своей безгрешности кричать? — иезуитски уточнила я.
— Бывали такие, — спокойно кивнул палач, — только Гарнаг все видит!
— С этого места прошу поподробнее, — заметила я, фамильярно дернув мужчину за рукав.
Раз ему меня по плечу похлопывать можно, значит и мне вот так запросто с ним тоже не возбраняется!
— Его глаза, — собеседник указал на черные камушки, вставленные в глазницы статуи. — Когда идет гласная исповедь и кается виновный, глаза красным горят, цветом крови, а коль невинного огульно обвинили, по навету клеветническому, то голубым вспыхивают.
— Интересный светофор получается, — одобрила я метод классификации преступников, способствующий свершению гарантированно справедливого правосудия и уберегающий систему от коррупции, если действительно речь о настоящем чуде идет и жрецы ему никакими физическими методами не способствуют. И тут же, не удержавшись, полюбопытствовала:
— А бывало, что глазки Гарнага вообще черными оставались?
— Редко, но бывало, — согласился палач. — Это значит, что люди сами разбираться в деле должны.
'А может, у Гарнага передатчик забарахлил', — подумалось мне, но посвящать палача в свои сомнения я не стала. Работа у него и так нервная, к чему лишние сомнения и терзания. Будь он равнодушной скотиной, казнил бы приговоренных, как в контракте условленно, и в ус не дул, а он переживает. Одно дело врага в бою зарубить, а совсем другое того на тот свет отправить, кого к тебе как телка на заклание привели. Чтоб спокойней спалось, надо знать, какого мерзавца жизни лишаешь.
— Потому и магам в храм вход не заказан? Если молчит божество, значит, имеет право голоса людская магия, — скорее констатировала, чем спросила я, начиная внимательней разглядывать преступников.
— Да, — согласился воин и задал каверзный вопрос. — Ты вон сможешь определить, как Гарнаг, кто повинен?
— А хрен его знает, — честно призналась я, разглядывая троицу в серых мешках, — но попробую, самой интересно.
Тем временем первого заключенного с физиономией типичного отморозка, такие и у нас с бутылочными розочками или финками да кастетами по подворотням слоняются, двое стражей силком заставили опуститься на колени перед статуей Гарнага. Судейский извлек из плоского сундучка на поясе свиток, развернул и громко, с выражением, наверное, как Демосфен с камешками во рту у речки с детства репетировал, зачитал послужной список преступника, именуемого Гош Косой. Грабитель и убийца, бесчинствовавший в городе немногим более полугода и успевший отправить на тот свет более десятка человек, в том числе женщин и детей. Мерзавец грабил не только одиночек на темных улицах, но и домами не брезговал, теперь же он внимал оглашению своих заслуг с гордой улыбкой.
Судейский читал долго, мне даже удалось отвлечься от красочных описаний злодейств (в этот мир еще не добралось поветрие юридической терминологии, поэтому было понятно каждое слово) и вспомнить, что я собственно собиралась делать. Виновен или нет? Я усилием воли вызвала перед своими глазами пылающую холодной голубизной руну Тейваз, одну из самых моих любимых. Руна справедливости засияла между мной и Гошем Косым, а над ним я разглядела черное пламя.
Не задумываясь, откуда пришла эта уверенность, я украдкой указала пальцем на Гоша и шепнула палачу:
— Этот виновен! — переведя взгляд на второго, дюжего хмурого мужика с таким отсутствующим выражением лица, что хотелось постучать по голове и спросить: 'Эй, есть кто дома?' или даже: 'Эни боди хоум?'
Черное пламя над головой здоровяка плясало столь же бодро, как и над Косым подонком. Только вот сам он словно распадался в каком-то беспорядочно мельтешащем сером вихре. Неожиданно, я поняла, что означает и это видение:
— Этот тоже виновен, — мой палец указал на бугая, — только он еще и умом тронулся. То ли до, то ли после всего, чего натворил.
Третьей была девушка. Весьма симпатичная, если б ни зареванная мордашка, растрепанные волосы, роба и потухшие, мертвые, как зола залитого костра, глаза. Неужто тоже убийца? Черное пламя над ее головой вело себя странно, то появлялось, то исчезало. Я поморгала и посмотрелся снова, пытаясь сосредоточится посильнее, но видение не изменилось. Зато пришло объяснение. Переведя указующий перст обличителя на девушку, я поделилась с воином своим мнением:
— Она сделала то, в чем ее обвиняют, но в то же время не знала, что натворит.
— Как это? — уточнил в легком замешательстве палач.
— Понятия не имею, я вижу то, что вижу, а подробностей, давай, подождем от судьи, вдруг понятней станет? — вздохнула я и убрала неистовый свет Тейваз, режущий глаз.
Судейский закончил чтение реестра преступлений Гоша Косого, жрец строго поинтересовался, не желает ли приговоренный покаяться. Тот бросил на священника презрительный взгляд и смачно харкнул на коврик. Так вот зачем его стелили! Чтоб потом меньше проблем с грязью было! Тогда еще одни жрец, чей балахон был оторочен по краю строгой алой каймой, воззвал к статуе, испрашивая ее вердикта по делу. Это было еще хуже, чем церковнославянский, смысл я еще худо-бедно уяснила, но повторять меня не просите, все равно не смогу. Черные зенки Гарнага полыхнули таким неистово красным, что я даже на миг поверила, будто статуя способна одним своим взором испепелить преступника. Лазер, чистый лазер!
И, в это мгновение произошло еще кое-что. Я поверила Лаксу, всему тому, что он говорил о богах, Силах и Творце, потому что огонь, горящий в глазницах статуи, не был уловкой или магическим фокусом. Это была высшая сила в чистом виде, я ощущала ее пульсацию, не присущую живым созданиям, куда более могучую и значительную. Мощь обличающая излилась в храме справедливости. Вытянулись по струнке, словно старались казаться прямее и ответственнее под оком божества, жрецы и стражники, преступники невольно задрожали сильнее, лишь Гош Косой взял, да и плюнул на коврик еще раз и отвернулся от Гарнаговой скульптуры. Невольно где-то в глубине души зашевелилось нечто, похожее на уважение к ублюдку. Пусть кровожадный мерзавец, однако ж, убежденный мерзавец, не собирающийся каяться в том, в чем себя виновным не считает, как жил всем на зло, так и помрет. Неправильное, конечно, уважение, нельзя таких тварей уважать, но проявление силы пред лицом бога чего-то да стоит.
Стража оттащила Косого, я, правда, так и не поняла, почему Косой, ни глаза, ни рожа, пусть и бандитская, у него перекошены не были, прочь от коврика и на место первого шваркнули второго смертника. Судейский вернул в сундучок свиток, достал другой и снова принялся вещать. Мужик слушал свой приговор, повесив голову. Тут была типичная бытовуха на почве чрезмерного употребления алкоголя. Нализавшись в зюзю, бугай схватился за топор и порешил всю семью, а потом и соседей. Так топором и махал, пока городская стража не подоспела. Значит, та серость, которую я разглядела, было разрушение личности под действием зеленого змия. Сейчас мужик был более менее адекватен, ведь в заключении его держали на просушке. Поэтому вполне осознавал, чего сотворил, вину принимал и оправдываться не собирался. После завершения чтения приговора, ему, как и вору, виселицу прочили, склонил голову еще ниже и глухо прогудел:
— Чего уж там, виноват, демоны попутали...
Жрецы испросили мнение статуи, глазки запылали красненьким, но, уж не знаю, показалось ли мне, или так оно на самом деле было, интенсивность сияния оказалась послабее. А может, причиной тому было раскаяние мужика. Головой он о коврик не бился и не рыдал, но даже я видела, что переживает обо всем, чего сотворил по пьяни. Пусть даже жена стерва, дети спиногрызы, теща пила, а соседи ворье, но решать проблему топором — 'малость' чересчур.
Послужного списка третьей приговоренной мы с палачом ждали с нетерпеливым интересом. Оказалось, девица отравила своего хахаля за то, что он ушел от нее к другой. Я ей почти посочувствовала — экие мавританские страсти, Отелло в юбке, 'не доставайся же ты никому' и все такое прочие. Убийца своей вины не отрицала, скорчилась на коврике перед Гарнагом маленькой жалкой кучкой ветоши. Не ждала и не надеялась на милость. Жрецы снова завели свою традиционную волынку, но на сей раз глазницы божества не озарились ни красным, ни голубым, ни иным, по выбору пользователя, оттенком пламени. Судейский скатал приговор трубочкой и беспомощно зыркнул на палача, при виде магевы часть морщин на лбу мужчины разгладилась, и он заспешил к нам:
— Сам Гарнаг привел вас в Храм, почтенная магева!
— Она говорит, девица и виновна и невиновна, — сходу наябедничал воин. — Но как это понимать, пока не объяснила.
— А чего тут понимать, — я, наконец, сообразила, что к чему, и небрежно повела плечами, — чашу с ядом она своему парню поднесла, это факт. Но травить его собиралась или что другое сотворить — вот с этим и надо разобраться.
— Обвиняемая Руслина во всем призналась, — указал на факт клерк.
— А можно я у нее сама спрошу? — предложила я.
— Воля твоя, магева, — мужчина был рад свалить разборки на кого-то другого, если уж Гарнаг подкачал, так пусть хоть колдунья поработает, а его дело готовые приговоры читать.
Я прошествовала к девице и торжественно спросила:
— Перед лицом божества справедливости ответь, зачем ты дала ему тот напиток?
— Приворожить хотела, — раскачиваясь вперед-назад, безразличным тоном, таким, какой куда больше криков, стонов и рыданий свидетельствовал о глубоком душевном потрясении, шепнула красавица. — Он к другой уходил, отпускать не хотела, а теперь мне одна дорога — за ним... Видно, так боги судили!
— Зелье сама готовила или кто дал? — деловито уточнил судейский, мигом ухватив суть. Видно, не только читать был обучен, но и кое-какие шарики с роликами в башке имел и пользовался регулярно.
— Марьица Ворона, — снова шепнула девица, переходя из безразличного состояния в мрачную печаль.
— Эта травница достойная, — нахмурился, покачав головой, всезнающий клерк, — репутацию хорошую имеет и жалоб на нее не числится.
— Так я и не говорила, что вместо Руслины кто-то другой хотел того парня на тот свет спровадить, — прикусила я губу и привычно почесала нос, чтобы лучше думалось. Как всегда помогло. — Как он умирал? Удушье, может, было, беспамятство, пятна по телу, отеки?
— Да... Ты знаешь этот яд, какого в питие не нашли наши травники? — насторожился клерк, жрецы и стражи слушали так внимательно, словно меня четвертой на коврик поставить хотели и в симпатичный мешок нарядить.
— Нет, я знаю эти симптомы, — усмехнулась я. — Ни Руслина, ни Марьица не желали смерти неверного ухажера. То, что случилось с ним, в тех краях, откуда я родом, называется анафилактический шок. Это крайняя степень реакции организма на вещества аллергены.
Вот уж не думала, ни гадала, где и когда мне знания, добытые на занятиях в школьном УПК, пригодятся! А я еще учить к опросу не хотела...
— А если без колдовских слов? — попросил палач по праву самого старого знакомого.
— Случалось вам съесть что-то диковинное или унюхать непривычное, чтобы вы чихать или чесаться начали, может сыпью покрылись, в горле свербело? — уточнила я. Увы, насколько помню, аллергия — болезнь современного мира, ослабившего иммунитет людей, в старину встречалась чрезвычайно редко, но, может быть, мне повезет?
— Как-то маму подруга угостила привозными ягодами, — с трудом припомнил клерк. — Я совсем маленький был, съел все пару штук, но красные пятна несколько недель не сходили, чесались...
— Это и была аллергия! — возликовала я. — Только не сильная, а в том настое, что привораживать должен, на беду парня попалась какая-то заморская трава или ягода, от которой его так раскорячило. Случай, конечно, редчайший, но не злой умысел, а роковая случайность жертву угробила.
— Дело должно быть передано для повторного расследования, — решил судейский, закончив делать пометки тонким перышком на свитке. Писал клерк навису, но удивительно ровно и споро, я даже позавидовала таким навыкам каллиграфии. — Магева, соблаговолите ли вы подписать свои показания?
— Конечно, — я взяла у него перышко, окинула взглядом зафиксированные показания и накарябала свой псевдоним: магева Оса. Кстати, только сейчас дала себе труд задуматься: и читать и писать, как люди, могу, неужто правы наши сказочники: смещаясь из мира в мир, одновременно овладеваешь лингвистическими навыками, или то моя персональная колдовская особенность? Я ж теперь и по-эльфийски благодаря милой побрякушке на груди могу вещать, как заправский представитель дивного нацменьшинства. Почему меньшинства? Так людей ведь, готова спорить, куда больше.
