— Разве ваши компьютеры не умеют разговаривать голосом? — поинтересовался я. — Если планетарный компьютер контролирует все население планеты, у него должно быть достаточно ресурсов, чтобы поддерживать голосовую речь. Почему он не хочет просто расспросить меня?
— Ты не умеешь писать? — предположил Боссейрос. — Тогда я помогу тебе заполнить форму.
— Нет, я умею писать, — сказал я. — Я так, интересуюсь...
За то время, пока мы препирались, Боссейрос запустил на компьютере программу, удивительно похожую на Internet Explorer. Далее Боссейрос потыкал крестиком джойстика в несколько разных кнопок и на экране появилась большая форма, напомнившая мне те ужасные полчаса, когда я пытался зарегистрироваться в nm.ru и все время оказывалось, что я что-то забыл ввести или ввел неправильно, и приходилось заполнять форму заново.
— Я не умею работать с вашими компьютерами, — сказал я. — Я не знаю вашего алфавита.
— Все необходимые сведения есть в памяти тела, — сообщил Боссейрос. — Просто садись за консоль и приступай, ты все сразу поймешь.
Я последовал совету Боссейроса, сел за консоль и, действительно, сразу понял, как с ней управляться. Я вчитался в то, что было написано на экране, и начал отвечать на вопросы.
Имя — Андрей. Название родной планеты — Земля. Координаты родной планеты...
— Эй! — позвал я Боссейроса. — Я не знаю, какие координаты у моей планеты.
— В компьютер встроен терминал Сети, — сказал Боссейрос. — Обратись к нему и он их назовет.
— Ну вот еще! — возмутился я. — Сейчас все брошу и начну расспрашивать Сеть только потому, что вашему великолепному компьютеру лень заглянуть в свою память и вытащить координаты оттуда. Ты ведь говорил, что я первый, кто пришел с Земли на Блубейк, правильно?
— Правильно, — согласился Боссейрос. — Ну и что?
— А то, что планетарный компьютер Блубейка должен знать координаты моей планеты. Иначе откуда он знает, что я первый?
— Действительно, — согласился Боссейрос. — Но разве тебе так трудно нажать двадцать клавиш?
— Двадцать девять, — уточнил я. — Не то чтобы очень трудно, но зачем делать никому не нужную работу?
— За то время, пока мы с тобой препираемся, — заметил Боссейрос, — ты уже два раза мог заполнить это поле.
— Да иди ты! — воскликнул я и встал из-за стола. — Все, мне надоело участвовать в этом маразме. Можешь выкинуть меня с планеты, если тебе так хочется, да я и сам уйду. Мне у вас не нравится.
— Не делай этого, — произнес компьютер человеческим, то есть, нопстерским голосом. И добавил: — Ты прав, координаты планеты можно не вводить, эта информация у меня уже есть. Посмотри на экран.
Я посмотрел на экран и увидел, что форма изменилась — поле для ввода координат планеты исчезло.
— Это досадная ошибка, — сказал компьютер. — Спасибо, что исправил ее.
— Не за что, — пробормотал я и вернулся к консоли.
Есть ли у твоей родной планеты твердое ядро — да. Каковы размеры твоей планеты?
— Откуда я знаю, каковы размеры моей планеты? — воскликнул я. — Я не астроном.
— Напиши, что не знаешь, — посоветовал Боссейрос. — Компьютер задаст вопрос в другой формулировке.
Я написал, что не знаю, какого размера моя планета, а заодно написал, что не знаю, какого размера мое родное солнце, какого оно цвета и какова средняя температура на поверхности планеты. После этого я нажал кнопку ввода информации.
Компьютер выдал новую серию вопросов. Чему равно ускорение свободного падения на поверхности планеты — не знаю. Можно ли смотреть на солнце, не щурясь — я чуть было не написал "нет", но вовремя спохватился и написал "не знаю". Если уж издеваться над компьютером, то последовательно. Способно ли мое зрение различать цвета — не знаю. Есть ли вода на моей родной планете — не знаю.
После того, как я снова нажал кнопку ввода, компьютер надолго задумался. Я обернулся к Боссейросу и спросил:
— Компьютер завис?
Боссейрос выглядел удивленным.
— Никогда раньше такого не видел, — сказал он. — Должно быть, твоя планета и впрямь очень необычная.
Я перевел взгляд на монитор и увидел, что компьютер отвис. Теперь он задал только один вопрос, он спрашивал меня, чему равно дважды два. Я ответил "не знаю" и нажал ввод.
Ответ компьютера был лаконичен. "Опрос закончен", высветилось на экране. Я даже испытал разочарование. Может, и не стоило так грубить...
— Все, — сказал я, обращаясь к Боссейросу, — компьютер удовлетворен. Я могу быть свободен?
— Конечно, — согласился Боссейрос. — Большое спасибо.
По лицу Боссейроса было видно, что он не понимает, что здесь произошло, почему компьютер так быстро от меня отстал, но с формальной точки зрения приказ выполнен, а потому задерживать меня дальше нет оснований.
— Нехорошо издеваться над компьютером, — сказала Эзерлей, дождавшись, пока Боссейрос покинет интернет-кафе. — Он тебе ничего плохого не сделал.
— А что он пристает с глупыми вопросами? — огрызнулся я. — Я ему ничем не обязан, я приехал в гости к тебе, а на него мне начхать. С какой стати я должен ему рассказывать о своей Родине? Он считает, что раз меня сделали гражданином Блубейка, так я ему по гроб жизни обязан, но я его ни о чем не просил. Если я ему не нравлюсь, пусть выкинет меня отсюда, а если хочет договориться — так пусть договаривается.
— Ты собираешься продать информацию о своей Родине? — заинтересовалась Эзерлей. — На что ты хочешь ее обменять?
— Понятия не имею, — сказал я. — Да и вообще, я сюда приехал не торговаться, а приятно провести время. Поехали, что ли, к тебе?
— Поехали, — согласилась Эзерлей.
По дороге я сообразил, что Эзерлей едет в свой новый дом, в котором раньше никогда не была. Я поинтересовался, как она узнает, куда надо поворачивать. Оказывается, компьютер все время отслеживает перемещение каждого велосипеда и, если запросить соответствующую услугу, в нужные моменты включает лампочки на руле, которые предупреждают о поворотах.
4.
Дом, в котором жила Эзерлей, больше всего походил на панельную хрущобу, какими застроена четверть Москвы. Этажей, правда, было не пять, а четыре, и стены были не настолько обшарпаны, как в московских хрущобах. Перед домом не было ни автомобилей, ни ракушек, а дверь, ведущая в подъезд, была стеклянной.
— Здесь не бывает воров? — удивился я.
— Ты, вообще, слушаешь, что я говорю? — в свою очередь удивилась Эзерлей. — Тут есть планетарный компьютер, он следит за каждым шагом каждого нопстера. Как только ты что-нибудь украдешь, к тебе сразу придут полицейские.
Да, действительно, что-то я тормозить начал...
Эзерлей закатила велосипед по пологому пандусу, который заменял ступеньки перед входом, и мы вошли в подъезд. Внутри обнаружился довольно большой тамбур, который жильцы дома использовали как велосипедную стоянку. Все велосипеды были одинаковыми по конструкции, друг от друга они отличались только цветом. Хотя нет, тут есть еще и детские...
— Вот этот твой, — сказала Эзерлей, показывая пальцем на один из велосипедов.
— Откуда ты знаешь? — удивился я. — Они же все одинаковые.
Эзерлей показала пальцем на стену. На ней были изображены буквы нопстерского алфавита, соответствующие последовательно идущим числам.
— Это номера квартир, — пояснила Эзерлей. — Компьютер показал, куда ставить мой велосипед, а раз мы живем вместе, твой должен стоять рядом. Пойдем, посмотрим на наше жилище.
— Когда я уйду обратно, ты снова переедешь в предыдущую квартиру? — спросил я.
— Может, и в предыдущую, — ответила Эзерлей, — но вряд ли. Скорее, в какую-нибудь другую. На Блубейке все квартиры одинаковые, нет разницы, где жить.
Лифт в подъезде был, но мы поднялись на третий этаж по лестнице. Эзерлей объяснила, что лифт служит только для перевозки тяжелых вещей, пользоваться им без нужды считается дурным тоном. Я не удержался от колкости и спросил:
— Если мы поедем на лифте, сразу прибежит полицейский?
— Нет, — сказала Эзерлей, — не прибежит. Но зачем нарушать правила из-за такой мелочи? Тебе трудно подняться по лестнице?
— Нет, — сказал я, — не трудно. Но зачем лишний раз напрягаться, если можно не напрягаться?
— Не понимаю я тебя, — вздохнула Эзерлей. — Ты как будто специально злишь компьютер. Ты все время спрашиваешь, как можно нарушить то правило, как можно нарушить это правило... Тебя что, любые правила раздражают?
Я покачал головой.
— Нет, — сказал я, — не любые, а только те, без которых можно обойтись. Почему нельзя ездить на лифте? Сколько энергии мы на этом экономим? Для такой развитой планеты, как Блубейк, это сущая мелочь. Знаешь, Эзерлей, у меня складывается ощущение, что меня начали воспитывать.
— Правильное ощущение, — подтвердила Эзерлей. — Окружающая среда всегда тебя воспитывает, хочешь ты того или нет.
— Одно дело окружающая среда, — сказал я, — и совсем другое дело — люди. То есть, нопстеры. Терпеть не могу, когда за меня решают, что я могу, а чего не могу. Я не дурак, я понимаю, что есть осмысленные запреты, но вот это, с лифтом — такая дурь!
— Ну, не знаю, — пожала плечами Эзерлей. — По-моему, ты все принимаешь слишком близко к сердцу. В любом племени есть свои правила и раз ты пришел в гости, ты должен им следовать.
— Я им и следую, — заметил я. — Мы ведь идем по лестнице, а не едем на лифте.
— Мы не идем, мы пришли, — поправила меня Эзерлей.
Мы действительно пришли. В обе стороны от лестничной площадке уходили два коротких коридора, в каждый из которых выходило по четыре двери. Маленькие здесь квартирки, воистину хрущоба.
Эзерлей толкнула дверь и та отворилась. Замка на двери, естественно, не было. К чему замок там, где нет воров?
Мы вошли в прихожую, которая неожиданно оказалась довольно большой, метра три на четыре и с большим окном. Но почему здесь стоят целых два компьютера?
И тут до меня дошло. Мы стоим вовсе не в прихожей, прихожей в этой квартире нет как класс. То, что мне показалось прихожей — одна из трех комнат, судя по отсутствию кровати — гостиная.
Выглядела гостиная убого. Голые стены, однотонный линолеум на полу, большое окно со стеклопакетом, в стену по обе стороны от него были вмонтированы два компьютерных экрана. Из обстановки в комнате имелись только два деревянных стула с жесткими сиденьями. Ни стола, ни шкафа, ни телевизора, даже зеркала ни одного нет.
— Аскетично, — констатировал я.
— Потом все закажем, — отозвалась Эзерлей. — Интересно, в спальнях такое же безобразие...
По мнению Эзерлей, в спальнях такого безобразия не было. А по моему мнению, сам факт существования комнаты, половину площади которой занимает кровать, уже является безобразием. И это убожество Эзерлей считает хорошей квартирой!
— У меня кровать на месте, даже застелена, — провозгласила Эзерлей. — У тебя тоже? Вот и здорово. Самое главное на месте, а остальное завтра закажем.
— Остальное — это что?
— Все. Занавески на окна, ковер на пол, стол какой-нибудь, стульев побольше. Не знаю как тебе, а мне в пустой комнате неуютно.
— Мне тоже. Слушай, а где здесь кухня?
— Нет здесь кухни, — ответила Эзерлей. — Помнишь, когда мы подъезжали, мы видели такой маленький домик за деревьями?
— Не помню. А что?
— Там кафе. Если проголодаешься, там можно покушать.
— Откуда ты знаешь? — удивился я. — Ты ведь здесь тоже в первый раз.
— На Блубейке во всех районах одинаковая планировка. Очень удобно — заблудиться невозможно и всегда знаешь, где что искать.
— Все-все здания одинаковые? — удивился я. — Президент этой планеты тоже живет в такой же хрущобе?
— На Блубейке нет президента.
— Ну, если не президент, то вождь какой-нибудь здесь точно должен быть.
— Нет здесь никакого вождя, — сказала Эзерлей. — Есть только планетарный компьютер. Не знаешь, что это такое? Это такая большая машина, она думает, как разумное существо, только гораздо быстрее и лучше. Компьютер все видит и всегда знает, что нужно делать.
— А нопстеры для него как рабы?
— Почему как рабы? — Эзерлей, кажется, обиделась. — Компьютер существует не просто так, а для блага нопстеров. Он не о себе заботится, ему ничего не надо, он же машина.
— О рабах хозяин тоже заботится, — заметил я.
— Где бы найти такого хозяина, — мечтательно произнесла Эзерлей и меня передернуло.
А потом до меня дошло.
— У вас на Оле, — спросил я, — разве были рабы?
Эзерлей уставилась на меня как на идиота. Я задал последний уточняющий вопрос:
— Рабы и женщины — одно и то же?
— Конечно, — ответила Эзерлей. — Ты на солнце перегрелся?
— Нет, — сказал я, — я не перегрелся на солнце. Просто у нас разные системы понятий. Когда я задавал последний вопрос, я употребил два разных слова.
— Я заметила, — кивнула Эзерлей, — но они означают одно и то же.
— Это для тебя они означают одно и то же. В моей системе понятий женщина — просто человек женского пола и все. А раб — это такой человек, который принадлежит другому человеку как собственность.
— Раб может быть мужчиной? — сказать, что Эзерлей удивилась, значит ничего не сказать. Она была просто потрясена.
— Уже не может, — сказал я. — Рабство у нас давно отменено. Но слово осталось.
— Интересно, — сказала Эзерлей. — Я помню, ты говорил, что у вас мужчины и женщины равноправны, но я думала, что они одинаково свободны, а не наоборот.
— Так оно и есть... то есть, должно быть.
— А почему ты говоришь, что все нопстеры — рабы компьютера? — спросила Эзерлей. — Они ему не принадлежат, это он принадлежит народу Блубейка.
— Он ими управляет, — сказал я. — А я не хочу, чтобы мною управляли. Я хочу жить так, как считаю нужным.
— Но это невозможно!
— Знаю, — согласился я. — Абсолютная свобода недостижима. Но я хочу приблизиться к ней настолько, насколько это возможно.
— В этом и есть смысл жизни для твоей расы? — предположила Эзерлей.
— С чего ты взяла? — удивился я. — Нет, смысл жизни не в этом. Я не знаю, в чем состоит смысл жизни, но точно не в этом. А ты знаешь, в чем смысл жизни?
— Смысл жизни, — сказала Эзерлей, — в том, чтобы соблюдать правила. Правила установлены богами и не дело смертных нарушать их заповеди.
— И это все? — удивился я. — Другого смысла нет?
— Лучше такой смысл, чем никакого, — отрезала Эзерлей.
— Как знаешь... По мне, лучше жить без всякого смысла, чем быть рабом, пусть даже божьим.
— У нас совсем разные системы понятий, — вздохнула Эзерлей. — Но это ведь не помешает нам приятно провести время?
— Не помешает, — заверил ее я и мы удалились в спальню.
Разные системы понятий, действительно, были ни при чем, проблема была совсем в другом. Проблема была в том, что нопстеры абсолютно асексуальны на анатомическом уровне. Когда твое тело искренне не понимает, чего от него хотят, получить удовольствие от близости никак невозможно. Да и сама близость практически невозможна.
5.
На следующее утро мы с Эзерлей сидели в кафе, завтракали и обсуждали случившееся. Эзерлей была в подавленном настроении, переходящем в депрессию.
