Товарищ гвардии король

Так я, дорогие читатели, познакомился с матерью моих детей... как честный человек, я просто обязан был жениться после того, что произошло между нами, о чем не преминул сказать девушке. Екатерина ответила согласием, однако уточнила, чтобы после завершения мной моих дел в долине я немедленно: во-первых, принял крещение по православному обряду, ибо она не желает жить во грехе, во-вторых, познакомился с ее родителями и в-третьих, выучил русский язык в большем и лучшем объеме, так как норвежский, которому ее научил отец, служивший в Вооруженных Силах ООН, непривычен все же для ее нежного слуха. Оговорив условия, она назначила срок сватовства — не ранее 15 августа и не позднее 15 октября, сразу же после завершения сенокоса и уборки пшеницы и ржи.

Принятие православия после этого стало моей обязанностью, ибо при свете дня девушка оказалась еще прекрасней, чем в робком вечернем электрическом освещении... но дорога звала меня и, забрав у одобрительно ухмыляющегося отца Амвросия свои вещи, я вновь вышел на шоссе, ведущее к селу Хэрэн.

Доброта и склонность местного населения к взаимопомощи в очередной раз поразили — не прошло и получаса, как весьма любезный пожилой человек остановил свой трехколесный мотоцикл рядом со мной. Василий Тихонович из Токурена направлялся в Хэрэн, чтобы чтобы купить себе в магазине сельскохозяйственных товаров новый плуг для окучивания картофеля. Новость о доблести, коя удивила меня самого, достигла его родного села — один из поверженных мной противников был его, казака Сороковикова, родным племянником. "— Ничо, норвег, ты у нас ишо огребешь, ребяты как с сенокосу выйдут придут с тобой разговаривать, а то чо, понимашь — таку видну девку сомустил, а морда цела!" — выразил он свое мнение по этому поводу...

Хэрэн — новый, ранее районным центром была Тунка, центральный поселок родины моего короля, представлял собой несколько присутственных учреждений. Маленькое здание милиции, на крыльце которого дремал милиционер, здания исполкома и военкомата, несколько магазинов, школа, церковь и дацан, на широком дворе которого молодые послушники-хувараки под суровыми взглядами статуи Будды и сидящего под ней живого наставника осваивали приемы рукопашного боя. Он понравился мне с первого взгляда — скромное обаяние этого затерявшегося в сибирской глуши красивого села никого не могло оставить равнодушным. Отметив свой паспорт в местной милиции, я за небольшие деньги нанял проводника до места жительства моего короля — урочища Большой Зангинсан. Все мои попытки укротить невысокую, но крайне агрессивную монгольскую лошадку не увенчались успехом, поэтому в путь мы отправились на двуколке с огромными колесами. Только тут мне в полной мере пригодились полученные в дороге знания бурятского языка — Дамдин, так звали проводника, говорил со мной лишь на официальном наречии моей родины-Швеции, лишь время от времени поясняя мне значения некоторых слов по-русски. Это было связано с тем, что в Большом Зангинсане я обязан был пройти аудиенцию у родителей Его Величества — Иринчина Гавриловича и Долгор Сыденовны Бадмаевых, которые в отсутствие короля, королевы, инфантов Гавриила и Эммануила, а также инфанты Баирмы (Бадма Первый в то время проходил обучение в Академии Бронетанковых войск и нечасто бывал на родной земле) блюли благочестие в королевском домене.

Проехали большое казачье село Шимки, про которое мне на полевом стане с иронией говорили, что жители его настолько бедны, что не могут позволить себе купить чугунную посуду для варки пищи, и вынуждены готовить в плетеных из березовой коры корзинах, за что их называют "туезошниками" (впрочем, село выглядело богато и солидно, видимо, это прозвище — следствие давнего соперничества между селами. Впоследствии жители Шимков говорили мне, что, мол, "в Еловке девки ловки, а мужики — слабаки!". Мы остановились около увешанного ленточками дерева — священного места Табаси-Баряа (Посидим-Покурим) где возложив под дерево несколько монет, совершили возлияние духам красным вином, купленным в магазине кооператора Сажина. На попытку пожертвовать духам бутылку виски, так и оставшуюся в моей дорожной сумке, Дамдин сказал, что духи на столь неизысканное пожертвование могут обидеться и при случае — сурово покарать. Действительно, качество веселящих напитков в долине вызывает искренний и чистый восторг любого шведа — ценителя хорошей выпивки.

После того, как вечером мы прибыли в урочище, красивую горную долинку у быстрой прозрачной реки, Дамдин получил плату и разместил меня в гыре (так по-бурятски называется дом из войлока). В настоящее время такие дома, которые у других народов зовутся "юрта", используются либо при переездах с места на место, либо в ритуальных целях. Сами живут буряты в домах-пятистенках, которые строятся по русскому образцу или в домах-восьмистенках, деревянных, но повторяющих очертания гыра. Сытно поужинав принесенными гостеприимными хозяевами вареной бараниной и простоквашей, я провел ночь на мягких войлочных матах под тонким одеялом верблюжьей шерсти. Отрадно, что наш король не забывает старинные обычаи народа, вознесшего его к вершинам власти!

Утром, после оказанной мной посильной помощи в отгоне на пастбище большого стада овец, мне была оказана честь некоторое время побеседовать с отцом Его Величества — старым мудрым бурятом, поразившим знаниями о политическом положении в мире, особо — в шведском риксдаге. Даже я, всю жизнь проживший в Швеции (впрочем, ввиду ученых занятий я был, да и являюсь человеком, к политике равнодушным), не знал о многих и многих особенностях наших политических течений. А сведения о личных качествах и предпочтениях некоторых депутатов, избранных считавшимся мной до этого лучшим демократическим путем перевернули мои представления о том, как должна строиться система власти. Старый человек, не отвергая демократию и признавая некоторые ее достоинства, между тем сурово и точно указывал на ее недостатки. В результате этой беседы многое из деяний нашего короля и регента Хокона Седьмого, до этих пор мной порицаемое, стало понятным и необходимым.

Узнав о цели моего приезда, Иринчин Гаврилович попросил одного из своих родственников позвать некоего сойота Ваську Бильтагурова, чтобы тот, оседлав оленей, сопроводил меня в местность Мойготы, в Канцелярию Его Величества, управляющий которой Генрих Вильямович Ботинкин как раз находился на месте отдыхая после ударного труда по осушению Хойморских болот. Также он предупредил меня о том, чтобы я ни в коем случае не давал спиртного "сойоту Ваське Бильтагурову", ибо сойоты в силу особенностей организма не приемлют спиртное.

Через три дня (движимый чувством благодарности и желая пообщаться со столь умным и проницательным человеком, каким был отец нашего короля, а также добровольно взятым на себя обязательством по строительству финской бани, я немного задержался) мы с сойотом (так зовут автохтонов Прибайкалья, живших в нем до прихода бурят и русских) Василием Бильтагуровым, на ездовых оленях выдвинулись из гостеприимного домена Его Величества. Через два перевала, по высоким альпийским лугам, на которых паслись полудикие яки, сарлыки и хайныки. Поездка эта запомнилась трудностями освоения навыков езды на олене, прекрасными видами природы и новым видом Gammaridae — Ectogammarus Paramicruropus, найденном мной в ручьях перевала Дурба-Ябшо.

Через неделю, уставшие и голодные, ибо припасы наши кончились еще два дня назад, промокшие под дождем, значительно снизившим и без того небольшую скорость нашего путешествия, мы оказались в местности Мойготы — небольшой впадине между тремя холмами среди множества мелких теплых озер. Канцелярия Его Величества — скромный двухэтажный деревянный дом, фасад которого украшали дорические колонны, показалась мне чудесным дворцом...

Встретивший нас Генрих Вильямович, бывший лорд Портленд, под влиянием обстоятельств и суровой сибирской природы изменивший свои взгляды на жизнь, весьма обрадовался нашему приезду — гости у него, как выяснилось из последовавших радостных восклицаний на русском, бурятском и английском языках, бывали нечасто. Отправив домой вознагражденного за свои труды Василия, мы приступили к выполнению формальностей, не занявшему много времени. Приложив Малую Королевскую Печать к бланку разрешения, Генрих Вильямович предложил в ознаменование успеха путешествия "обмыть это дело". Нельзя сказать, чтобы я был против — всё же тяготы путешествия изрядно утомили меня. Пользуясь случаем, я решился подарить товарищу Ботинкину напиток его бывшей родины — единственное, что осталось в моей сумке после путешествия через горы, но он, брезгливо поморщившись, сказал что не употребляет дешевый ячменный samogon и, достав из кухонного букета огромную бутыль (местные жители называют ее "четверть") хлебной водки, приказал приступать...

Через пять дней Генрих Вильямович, сев за руль личного трактора по хорошей грунтовой дороге, отходящей с другой стороны Канцелярии Его Величества Бадмы Первого Танколюбивого буквально за несколько часов с комфортом довез меня до Тунки, где с нетерпением ждали оповещенные им по рации Екатерина, ее родители и отец Амвросий...

Дальнейшая моя история — уже личное. Пройдя месяц послушания при церковно-механизаторском стане, я был крещен под именем Ефрема, в честь Ефрема, епископа Селенгинского. 20 сентября 1942 года мы с Екатериной Кузьминичной сочетались браком, 30 сентября — выехали в город Иркутск, из которого благодаря безвозмездной помощи родственников жены на самолете вылетели в Швецию. Не могу сказать, что лютеране города Кируна встретили нас с радостью — однако долг мой был исполнен, и это согревало мне сердце, даже суровое решение семейного совета о лишении доли в наследстве не ослабляло моей радости. Видимо, за время путешествия я стал слишком русским... что деньги? Прах. Их не возьмешь с собой в Царствие Небесное. А вот добрые дела, радость от обретения истины... у меня была любимая жена и любимая работа, вскоре — появились любимые дети, горячо уважаемый Иринчин Гаврилович спустя некоторое время посоветовал Его Величеству пригласить меня для обучения инфанта Гавриила...

Братья мои до сих пор проживают на Готланде, закоснев в своих заблуждениях. Бог им судья".