— Не торопись, О, — улыбнулся Никитари, — самое интересное впереди.
— И стали люди воевать друг с другом, и наказаны были они за это, — опять продолжил дьюри, — заговорили они на разных языках и перестали понимать один другого. Волшебник же, устав от их разноязыкой болтовни, изготовил чудесную флейту, которая открывала своей музыкой двери в другие миры. И вскоре враждующие народы разошлись по своим мирам и перестали видеть и ненавидеть друг друга...
Харзиен замолчал, наблюдая за мной. Наверное, он надеялся, что откроет в моей безнадежной памяти дверь, и я вспомню про серебряную флейту. Не тут-то было. В памяти моей было глухо, как в танке. Дьюри кивнул головой, словно прочитав мои мысли. Совсем плохо, Олька, он читает тебя, учись думать красиво.
— Тёмный Ангерат, король ошкуров, вызвав демонов прошлого, отыскал эту флейту и открыл дверь из своего мира в наш, — продолжил Харзиен.
Какой настойчивый! Эх, жаль, что тебе досталась такая бездарность, как я...
— Так вот, Олие, учитель мне рассказал, что Элизиен в последнее время искал Хозяйку Серебряной Флейты, — теперь Харзиен говорил очень серьёзно, — Хозяйка может призвать флейту к себе, где бы та не находилась, и закрыть открытую дверь в другой мир.
"Вах! Какой вкусный вещчь...", — как говорил наш сосед по даче. Сказка — одним словом. Конечно, и волшебства, и всяких магических штучек, я насмотрелась здесь достаточно, но не до такой же степени! Теперь мне предлагали поверить, что мир поделён на множество миров, словно на этажи, и на каждый этаж есть свой вход. А можно на лифте? А мой мир на каком этаже?
Тут я встретила немигающий взгляд дьюри. Он ждал. Да, он ждал меня.
— Хорошо, я слушаю, Харз, — терпеливо сказала я. — И кто же эта хозяйка флейты, её разбудить надо, наверное? Спит где-нибудь беззастенчиво в дальнем углу леса, взгромоздившись на вековой дуб...
Теперь не очень весело рассмеялся Никитари.
— Это точно — разбудить её не мешало бы, Олие! — в сердцах проговорил он. — И это в твоих силах!.. Потому что это ты сама.
В эту минуту я не очень умно хихикнула, потом посмотрела на дьюри, и улыбка стала медленно сползать с моего лица. До меня стало доходить, что отшутиться не получится.
— Не получится, — опять ответил на мои мысли Харзиен, улыбнувшись на этот раз мне, — а на каком этаже твой мир, я думаю, ты очень скоро вспомнишь сама...
* * *
Я поковыряла застывший уже кусок мяса, сама не знаю зачем, — есть мне уже не хотелось. И посмотрела на дьюри. Потом на Никитари. Вот сидят они передо мной, ждут чего-то. Но чудо не произошло. Я ничего не вспомнила. И спросила:
— Я должна что-то сделать? Нет, что надо призвать флейту и открыть дверь, я поняла...
— Закрыть дверь, — поднял указательный толстый палец Никитари.
— То есть закрыть дверь. А вот, что я должна сделать, чтобы это получилось?
Дьюри и учитель переглянулись. И Никитари сладко потянулся, зевнул и кинул потрясающую фразу:
— Может, не она?
Харзиен, подперев подбородок кулаком, помотал головой:
— Нет. Она. И ланваальдца уработала, и Милиен её любит...
Замечательно. Ау... Я ещё здесь! А Никитари, вздохнув, добавил:
— И его призрачность при ней выходил, при чужих он не выходит. И опять же, Элизиен говорил, что она с неба свалилась, когда он Хозяйку вызывал, значит, точно она. — И задумчиво предложил: — Может, нам её того... побить, ну чтобы, значит, просветление нашло или...
Он замолчал. Харзиен тоже молчал, и Никитари, ещё раз вздохнув, бросил небрежно:
— Ну... я спать. Бру уже, наверное, заждалась меня, моя кошечка...
И вышел. Дьюри же, улыбнувшись глазами, сказал:
— Устала. Ты очень красивая, О. Оля. Где будешь спать, Оля? Самая тёплая комната здесь — Милиена. Кровать большая — вам хватит. Ложись пока там — а завтра будет видно...
Что будет видно завтра? Завтра вам воочию станет понятно, что я не то, что надо...
— Вы очень добры, принц Харзиен, — ответила я.
— Почему-то от тебя мне не хочется слышать эти слова. Спокойной ночи, О...
"Спокойной ночи... Спокойной ночи... Ты очень красива, О...", — повторяла я его слова вновь и вновь, забравшись в пуховые воздушные одеяла, стараясь не разбудить сладко сопевшего Мильку.
Мальчик спал на спине, широко раскинув руки. И когда я уже засыпала, его ручка схватила мою и замерла.
Спи, маленький...
В комнате было очень темно. Беспокойные мысли надоедливо толклись в голове, не давая уснуть. Под пуховым одеялом очень жарко. И белое напудренное лицо Сато виднелось в темноте. Жалкие всхлипывания слышались в звенящей тишине. Сато плакал. Он протягивал мне свою оторванную руку и жаловался на тёмного Ангерата. А рука Сато протягивала мне флейту. Она твоя... Она твоя... Она твоя... И казалось мне, что этот голос я никогда не слышала...
Часть 3
* * *
...Солнечные блики пляшут на воде в пруду. Рябь от лёгкого, тёплого ветра бежит от берега. В старом парке людно и шумно. Все скамейки заняты. Детский смех, размеренные разговоры. Мне здесь лет пять, не больше. Платье в мелкий голубой цветочек с рюшами и крылышками. Отчего-то я знаю, что мама шила мне его сама. Мама здесь же, вон она — в батистовой, лёгкой блузе, в молочного цвета юбке, которую я очень любила примерять перед зеркалом, натянув её подмышки, и говорила "мама, я — Золушка...", а мама смеялась и отвечала: "конечно, ты — моя маленькая Золушка".
Я иногда оглядываюсь на неё, нахожу глазами и опять принимаюсь подметать в своём доме. Дом мой огорожен четырьмя палочками, там у меня хранятся очень важные вещи: ведёрко для песка, пупсик, носовой платок, который сейчас укрывает Ирочку, моего пупса, и дудка. Дудку, серую, почерневшую в некоторых местах, я таскала везде за собой, и теперь она стояла рядом с Ирочкой, выполняя роль стража.
Закончив подметать дом, я поворачиваюсь к маме, и кричу:
— Мама, смотри, у меня порядок в доме!..
В эту минуту за моей спиной, я сейчас это вижу отчетливо, словно мне кто-то показывает его, появляется человек. Странное, очень белое лицо, белая, мучнистого цвета рука протягивается к моему дому, и забирает самое важное из него — старую дудку... Она исчезает мгновенно в кармане прохожего, я оборачиваюсь, замечаю пропажу и ещё некоторое время вижу его высокую фигуру в толпе, кричу маме, она подходит, но прохожего уже и след простыл.
— Мы купим новую дудочку, Олюшка, не плачь...
Но я горестно мотаю головой и говорю сквозь слезы:
— Нет, мне нужна моя дудочка!..
...Я проснулась. Сквозь плотно задёрнутые шторы пробрался солнечный луч. Разрезая ночной сумрак комнаты на две части, он прочертил светлую полосу на стене, на лице Сато. Клоун поднял голову и посмотрел на меня:
— Доброе утро, Олие, — проскрипел он.
Я улыбнулась, хоть какое-то неприятное чувство и шевельнулось во мне при звуке его голоса. И обернулась к Милиену. А его не было. Одеяло было откинуто, вместо Мильки валялся его длинный синий носок.
— Милиен, — позвала я, вытянув шею, думая, что тот сидит, спрятавшись, где-нибудь за высокой кроватью.
Тишина. Голова Сато была по-прежнему запрокинута, словно она, откинувшись, так и повисла на мягкой тряпичной шее.
Я снова посмотрела на него, уже внимательнее. Но синие, почти круглые глаза ничего не выражали, а улыбка до ушей показалась мне на этот раз какой-то отчаянной. Иногда, когда человек вот так очень уж ярко улыбается, на него бывает больно смотреть. Вот и мне было отчего-то больно смотреть на милькиного клоуна...
Да, комната была пуста. Если не считать Сато... А не считать его я уже не могла.
Посмотрев на себя и свою мятую одежду, я, вздохнув, решила сегодня же обратиться с просьбой к Брукбузельде подыскать мне хоть что-нибудь. И, зачем-то поправив голову клоуна, вышла из комнаты.
Спустившись вниз, я нашла Брукбузельду на кухне. В кастрюльке пыхтела каша. Большой, с начищенными боками чайник шумел во всю. Горка золотистых оладий на белом блюде исходила тёплым духом молока, муки и масла...
Стащив одну оладью, ткнув в стоявшую рядом в миске сметану, я засунула её в рот. Брукбузельда оглянулась на меня и рассмеялась.
— Проголодалась? Бери чашку, наливай чай...
Обхватив большую белую кружку руками, я некоторое время следила за прыгающим зайчиком на янтарной поверхности чая и таскала одну за другой оладьи.
Брукбузельда, шикнув на поползшую было из кастрюльки кашу, и, вернув её тем самым в родные берега, наконец, сняла и отставила на край печи — допревать.
— Где все, Бру? — спросила я её, когда она подсела ко мне, сложив руки перед собой на столе.
Была она вся такая аккуратненькая, круглолицая. Светлые длинные волосы подобраны кверху шпильками. Она опять засмеялась. Небольшие её глаза, лучистые и добрые, смотрели на меня открыто. От этого взгляда мне становилось понемногу легче, странный сон и жуткий Сато со своим утренним приветствием отступали.
— Принц Милиен, только проснулся, сразу потащил Никитари в конюшню. Он так расстроился, что вчера его не разбудили, а унесли спать... — полная ручка Брукбузельды поправила видный только её глазу непорядок в ряду тарелок и ложек на столе, — а король ещё не появлялся, — добавила она очень сдержанно. И осторожно сказала: — Мне Никитари сказал, что ты из Асдагальда.
Я отметила, что сегодня она назвала Харзиена королём. И отхлебнула чай. Вкусный. Чёрный чай. Её второй вопрос застал меня врасплох. Значит, я из...
— Как ты сказала, Брукбузельда? Асгадальда?
— Асдагальд, земли людей, — повторила Бру. Она пожала плечами: — Почему ты спрашиваешь? Разве ты сама не знаешь, откуда ты?
— Я-то знаю, — улыбнулась я, — вот только, как это у вас называется, я не знаю. Теперь буду знать. И что — много у вас таких, как я?
Её тонкие бровки удивлённо вспорхнули вверх.
— Что ты?! Я, по крайней мере, не видела никогда! — воскликнула она, — только вот чай, да разные штуковины диковинные от вас привозят торговцы, навроде кофемолки, мясорубки... Придумают же люди! Но оно и понятно, как же прожить без магии?! — рассмеялась она, — как ланваальдцы?!
Пока я переваривала сказанное, которое совсем неожиданно ответило сразу на несколько моих мучительных вопросов, она продолжала меня забрасывать ворохом все новых известий.
— Да и откуда взяться у нас людям, — говорила Бру, сыпля коричневый сахар в чай, — им никогда не пересечь границу своего мира. И у нас не каждому по силам это. — Тут она вдруг зашептала: — Только дьюри и могут, поэтому Элизиен и жил на отшибе в своей хибаре, торговцы захаживали к нему частенько.
— Понятно, — глубокомысленно протянула я, хотя это скорее было наоборот, ведь если дьюри такие всесильные, то почему бы им самим дверь к ошкурцам не закрыть.
Но спрашивать у Брукбузельды я не решилась, потому как неизвестно, докуда простирается её посвящённость в королевские дела. Пока же Бру о моей дудке молчала. Но об одной вещи мне её очень хотелось расспросить.
— Бру, а ты уверена, что вместо Сато всегда говорит принц? — спросила я.
Она удивилась и, озадаченно на меня посмотрев, пожала плечами.
— Ну-у, — протянула она, — а почему ты спрашиваешь?
— Так ведь он со мной сегодня поздоровался, а Милиена в комнате не было, — ответила я и посмотрела в окно.
Сразу как только зашла в кухню, я поняла, что что-то не так. И во время разговора я несколько раз ловила себя на мысли, что мне что-то мешает. Сейчас же я, наконец, поняла, что мешало мне именно окно.
Вчера вечером было темно, и его тёмный квадрат меня никак не привлекал, да и что там может быть, если в замок мы вошли в непролазной чаще. Та же чаща...
А за окном, за лёгкой голубой занавесью, виднелся город. Это для меня было большой неожиданностью, примерно такой же, как приветствие Сато... с тем только отличием, что неожиданность эта была приятная и таинственная.
Мне видна была только черепичная крыша дома напротив, небольшая мансарда да башня. А на башне были часы, и стрелок на них было четыре. Ну, зачем им четыре стрелки?..
* * *
Подойдя к окну, я отвела штору в сторону. Дом напротив был в один этаж. Внизу двор, мощённый гладким красноватым камнем, дальше кованые, массивные ворота. Часы же теперь были хорошо видны.
— Бру, а почему на часах четыре стрелки? — спросила я, не дождавшись ответа на свой предыдущий вопрос, и обернулась.
За столом сидел сам король собственной персоной. Брукбузельда суетилась с кашей возле него, а под ногами у неё вился серый кот. Его круглые глаза хитро сверлили её спину, когда она отворачивалась от него, пушистая спина выгибалась дугой и терлась об её ноги...
— Ники! Что б тебя!.. — в сердцах проговорила Бру, перешагивая через кота в очередной раз, а кот, запрыгнув тяжеловато на лавку, едва не свалившись назад, замер, моргнув на меня жёлтыми сонными глазищами.
Через мгновение удлинились его лапы, потом появились волосатые уши Никитари, и вот уже сам приятный домохозяин замка короля дьюри сидел на лавке.
— А потому что это и не часы вовсе, — проговорил он, пододвигая к себе оладьи, — это очень древняя башня, ей уж лет восемьсот с лишком... Милиен, вымой руки и садись...
Милиен, разрумянившийся и шумный, уже плескался в воде в большой умывальне рядом с кухней. Его было видно в открытую дверь, по краю голубой фарфоровой раковины возле него прыгал на тонких ножках белый оленёнок.
— Сразу слепил из глины, как только вернулись из конюшни, — рассмеялся Никитари, кивнув Харзиену на брата, — золотые руки у парнишки и доброе сердце.
Харзиен улыбнулся.
— Он очень похож на маму. До сих пор вспоминаю, какие сказки она мне рассказывала перед сном, — проговорил он, — с волшебными оленями, принцессами... Да... — он оборвал себя на полуслове и замолчал.
Милька пробежал вприпрыжку к столу, уселся и принялся быстро есть. Потом вдруг хитро взглянул на меня, и из руки его побежал ко мне оленёнок. Словно тёплая рука чья-то коснулась моего сердца, — этот мальчишка становился мне всё дороже.
Поставив ладони на столе на пути игрушки, я улыбнулась. Ему совсем не с кем играть, но он не докучает никому. И словно пытается меня приободрить. Словно чувствует мое одиночество и отчаяние. Игрушка уже добралась до ладони, пробежала по ней, раскрытой, и побежала назад. А Милиен, проглотив две ложки, следил за ней во все глаза.
— Так вот, Олие, — заговорил опять Никитари, наблюдая за нами, — ты спросила про башню...
Я быстро кивнула головой. И он продолжил:
— Башня Валиенталя показывает, какой мир сейчас открыт, — Никитари вдруг пошевелил своими волосатыми ушами, такого я никогда не видела и хмыкнула, а он, как ни в чём ни бывало, говорил: — самая неподвижная стрелка — в Асдагальд — этот мир закрыт от нас навсегда, иногда открывается Гурмавальд, но лучше бы этого не случалось никогда — его голубые туманы приносят в наш мир безумие, и тогда рождаются уродливые и больные дети, Ошкур навсегда был закрыт флейтой Валиенталя...
— Ты же сказал, что имя этого волшебника давно забыто? — я искоса поглядела на сидевшего сбоку от меня дьюри.
