Николай говорил о банках, заводах, фабриках, крестьянах, купечестве, о Сибири и Средней Азии, о плотинах гидроэлектростанций и больших кораблях, о сверхзвуковых самолётах и космических кораблях. У Аликс кружилась голова.

Трое суток до Москвы пролетели незаметно. Аликс как-то по-другому начала смотреть на Николая. Во взгляде к любви прибавилось уважение и восхищение.

* * *

25 октября траурный поезд с телом усопшего Императора Александра III прибыл в Москву.

На перроне, уставленном шеренгами гвардии и заваленном цветами, поезд встречали Великий князь Сергей Александрович с женой Эллой и Великий Князь Михаил Николаевич.

Гроб из вагона вынесли гвардейцы и установили на колесницу. Тронулись. Вдоль улиц войска, тысячи народу, тишина и сдавленные рыдания. Так Москва в последний раз встречала Великого Императора. Напротив каждой встречающейся на пути церкви — остановка и лития. В Кремле гроб установили в Архангельском соборе. Московское духовенство всё в сборе. Панихида.

* * *

Петровы и Сидоровы стояли за шеренгой солдат и смотрели на проезжающий траурный кортеж. Как "чистую публику", их пропустили в первый ряд, и они с любопытством рассматривали эту пышную церемонию. Иванов остался в гостинице.

Наши путешественники во времени приехали в Москву 20 октября, как и просил Николай, и поселились в гостинице Метрополь. Приехали и заняли самые роскошные номера, благо гостиница была почти вся свободна. А на следующий день, когда разнеслась весть о кончине Государя, в гостинице было не протолкнуться. Все окрестные помещики съехались в Москву, боясь пропустить такое событие, как прощание с Императором.

Путешествие из Парижа в Москву прошло замечательно, если не считать постоянного дыма из трубы паровоза.

В Метрополе был электрический свет, и Иванов, проверив его АВОметром, поставил ноутбуки на подзарядку.

Все четыре дня, до прибытия траурного поезда в Москву, псевдоамериканцы ходили по городу и смотрели во все глаза. Старая Москва завораживала. Всё, что их современники могли видеть на ретро-фотографиях, черно-белых и пожелтевших, представало во всей многоцветной красе. Одежда горожан, стены домов, маковки церквей, всё было живым, насыщенным и ярким.

23 октября, поздно вечером, Иванов, включил абрудар и дождавшись, когда Николай вернулся от Аликс в своё купе, проявил у него на столе листок с их адресом в Москве. Николай взял листок со стола, прочёл и кивнул головой.

— Ждите. 25-го я в Москве, но будет некогда. А вот 26-го будьте все утром в номере, за вами приедут.

* * *

Когда траурная колесница проехала, народ начал расходиться. Наши друзья тоже направились в гостиницу. Завтра переезд, нужно собраться.

Иванов встретил их вопросом:

— Николая видели?

Да видели, видели. — ответил раздражённо Петров, — и не только Николая. И Алису видели.

— И что? — удивился Иванов.

— Да ничего, — Петров, сняв накидку, плюхнулся в кресло. — Я был уверен, что он от этой Алисы избавиться.

— Чего вдруг?

— Ладно, не будем об этом. Похоже, наш царёк начал последовательно наступать на все грабли, которые ему подсовывает его судьба. И его знание истории ничему не учит. Как бы нас впереди не ждала Октябрьская революция.

— Не кипятись. С таким настроением нам не победить.

— Нам? А что от нас зависит?

— Да всё от нас зависит. Можем его сознание твоим заменить? Хочешь?

Петров поднялся из кресла и с возмущением посмотрел на Иванова:

— Совсем с ума сошёл? Я что — Император? Помощник капитана судна ещё быстрее развалит страну, чем Преображенский полковник.

— Вот и успокойся.

Кульбит с временной петлёй, проведённый новоиспечённым Императором, не оставил в памяти наших героев воспоминаний о смерти Алисы. И никто об этом не помнил.

* * *

26 октября, в 8 часов утра, у гостиницы Метрополь остановились три кареты из каретного двора Московского градоначальника. Из первой выскочил молодцеватый гвардейский офицер и вбежал в парадный вход. Через некоторое время служки из гостиницы начали выносить невероятное количество чемоданов и коробок, и грузить в кареты на багажные места. Первым к каретам вышел Иванов, наблюдать за погрузкой, потом потянулись остальные. Наконец багаж был погружен, все расселись, и кареты покатили в сторону Кремля.

"Покатили в сторону Кремля" — сказано, конечно, очень громко. Вокруг Кремля все улицы были запружены народом, поэтому кареты сразу попали в самую настоящую пробку.

Тем не менее, минут за двадцать кареты доползли до Никольской башни, и проехав сквозь жандармское оцепление, въехали в Кремль. За стенами Кремля было посвободнее, и через минуту кареты остановились перед Потешным дворцом.

Великолепие и роскошь древних боярских хором поражало.

Дашенька Сидорова раскрыв рот, смотрела на сказочный терем, а потом, сглотнув, спросила шёпотом:

— Мам, мы что, будем жить в этом музее?

Все промолчали. Взрослые и сами были очарованы красотой белокаменной резьбы.

— Обалдеть! — Сидоров приподнял котелок и почесал лысину.

В Потешном дворце располагались комендатура Москвы и Великий Князь Сергей Александрович распорядился освободить на втором этаже правое крыло для "господ инженеров".

Николай пришёл к ним вместе с Георгием и Сандро после панихиды в Архангельском соборе.

За закрытыми дверьми они поздоровались с мужчинами за руку, дамам коротко поклонились. Георгий и Сандро, с любопытством разглядывали пришельцев из будущего.

— Сегодня 26 октября, а через пять дней, 1 ноября, похороны Папа. Второго я возвращаюсь в Москву. К этому времени Кремль должен быть очищен от посторонних лиц, в смысле, будут удалены государственные учреждения. Останутся только священнослужители, монахи Кремлёвских монастырей и охрана.

Он задумчиво посмотрел на Георгия. — Может монахов тоже? Нет, пусть пока остаются. До похорон резкие движения не поймут. Да и после не поймут, но я уже буду здесь. Вы, господа, как только этот дворец освободит дядя Сергей, то есть Московский градоначальник, начинайте устраиваться. Места достаточно. И накопируйте чистых "терабайтов", предстоят серьёзные дела, будем часто сохраняться.

* * *

На Николаевском вокзале, где ждал Императорский поезд, готовый выехать в Санкт Петербург, Николай завёл Московского градоначальника, Великого Князя Сергея Александровича в кабинет начальника станции, и, предварительно попросив всех выйти, сказал ему:

— Дядя Сергей, а Вас я попрошу остаться!

Великий Князь непонимающе поднял брови.

— Не понял...

— Дядя Сергей, ты остаёшься в Москве. Очень много дел. Первое — нужно вывести из Кремля все государственные учреждения, Московского Коменданта из Потешного дворца и Московский Окружной Суд из здания Судебных Установлений. В Кремле должны остаться только служители церкви. И это нужно сделать в течении двух — трёх дней. Всё — и архивы в том числе.

Великий Князь замахал руками:

— Ники, ты что? Это невозможно!

— Почему? Какие есть технические трудности?

— Ну....— Великий Князь неопределённо взмахнул рукой, а затем посмотрел Николаю в глаза: — зачем?

— А...— усмехнулся Николай, — невозможно не потому, что трудно, а потому, что Московский градоначальник не считает нужным.

— Ники, давай отложим этот разговор. У нас впереди похороны...

— Это у меня похороны, а не "у нас"! Я вернусь в Москву второго ноября, и если обнаружу в Кремле хоть одного твоего писаря, в Москве будет новый градоначальник!

Николай развернулся и, не попрощавшись, вышел из комнаты.

Великий Князь Сергей Александрович растерянно смотрел ему вслед.

С перрона послышался свисток паровоза, лязгнули колёса, и за окном поплыли вагоны.

А Сергей Александрович всё смотрел на закрывшуюся за Николаем дверь.

Вот это да! Ники без году неделя Император и уже ему угрожает! Ему, тому, кто выпил с ним немереное количество бутылок на гвардейских попойках! Ему, с кем ходил в шалманы и с кем...

Великий Князь задохнулся от бешенства!

Дверь в кабинет распахнулась. В дверях стояла запыхавшаяся Элла.

— Серж! Поезд ушёл без нас! Что ты стоишь?!

Сергей Александрович взял себя в руки.

— А мы не едем. — сказал он спокойно, — нас не пригласили.

Глава 15

В Калинкино, усадьбу титулярного советника Гвидона Ананьевича Максакова, наши друзья собрались прямо с утра. Петров прямо горел нетерпением, так ему хотелось увидеть кровопийцу-эксплуататора.

Родовые гнёзда помещиков, так же, как и крестьянские избы, многое говорили о своём хозяине.

В принципе, общий уклад дворянской жизни был везде одинаков, и разницу обусловливали лишь частные особенности характера тех или иных личностей. Главное отличие заключалось в том, что одни жили "в свое удовольствие", то есть слаще ели, буйнее пили и страдали тоской по "Предводительству", достигнув которого, разорялись в прах. Таким был князь Владимир Александрович Юрский, бывший владелец Гордино.

Другие, напротив, сжимались, ели с осторожностью, пили с оглядкой, скопидомствовали, держались в стороне от почестей, думали не о том, как прославиться, а о том, как бы иметь теплый угол, и в нем достаточную степень сытости.

Усадьба Гвидона Ананьевича не отличалась ни изяществом, ни удобством. Она была устроена прямо в деревне Калинкино, в лощинке, так теплее зимой, меньше задувает ветром, да и за крестьянами удобнее наблюдать. Господский дом одноэтажный, продолговатый, на манер барака, ни стены, ни крыша не крашены, такие же чёрные, как и избы крестьян, окна сдвижные, на французский манер, при котором нижние рамы поднимаются вверх и подпираются подставками. Слева от дома разбит маленький палисадник со стрижеными по-французски кустами, не иначе "модности" привнесли пленные французы, коих в этих местах, после Отечественной войны, было преизрядное множество. Сзади к барскому дому примыкает скотный двор с небольшим прудом, который служит водопоем, и поражает своей неопрятностью, и количеством вьющихся над ним насекомых. Рядом устроен незатейливый огород с ягодными кустами и наиболее ценными овощами: репой, русскими бобами, сахарным горохом, которые подаются в небогатых домах после обеда в виде десерта.

На рандеву поехали в коляске, вырядившись поприличнее, хотя Петров и морщился, разглядывая свой фрак в зеркале. В Калинкино наши друзья получили представление, какой была улица в Гордино, до появления в нем Иванова. Поперечные ямы и продольные рытвины заставляли бричку подпрыгивать и мотаться, как во время хорошего шторма. Тем не менее, Петров с любопытством разглядывал вторую, увиденную им деревню, и невольно сравнивал её с первой. Калинкино проигрывало Гордино по всем статьям. Избы меньше, грязи больше, пространство между изб забором не закрыто, поэтому можно было видеть убогую изнанку мужицкой жизни. Взору представали перекошенные телеги, снопики сена, поленницы дров, немногочисленные куры, роющиеся в навозе, и, самое главное, жители. Даже по наружному виду они отличались от гординцев. Они были и тощее, и малорослее, и казались более измученными, а одеты в совсем уж неприглядное тряпьё. А как испуганно они скидывали шапки, увидя барскую коляску! Петров не знал, что и думать. Лупят их каждый день, что ли?

Когда Савелий остановился у барского дома, Александр сначала не понял, что они уже приехали. К улице Максаковский дом стоял фронтоном, изба, как изба, только побольше, чем другие. Единственное отличие — у крестьян вход откуда-то со двора, а здесь — крыльцо с навесом и окошки чуть пошире. Никаких особенных украшений, портиков, колонн, балкончиков, не было и в помине.

— Это что? — спросил Петров, разглядывая деревянную черепицу и явно прогнувшийся конёк.

— Приехали, — усмехнулся Иванов, — а ты что хотел увидеть? Версаль? Есть и версали, но чаще всего вот так и живут. Это ещё считается более-менее. Одна усадьба, одна семья. Бывает, четыре-пять усадеб стоят рядом, буквально через дорогу. И это терпимо. А бывает коммуналка. Две семьи в одном доме. То ещё помещичье счастье.

— Врёшь! — не поверил Сидоров.

— Ещё не вечер. Поездите по округе, сами увидите.

— Опять ничего не понимаю, — замотал головой Петров, — в моём представлении, у помещика обязательно должна быть белокаменная усадьба с колоннами, слугами, тройками лошадей, а это что за сарай?

— Ну, если полистать наши глянцевые журналы, так все Дорр-огие Ррр-осияне живут в двухсотметровых студиях свободной планировки с видом на Кремль. Много ты читал репортажей из двухэтажек, которые немцы после войны построили, где из коммунальных удобств — только электричество? Это же неинтересно. Так и тут, все писатели, которых ты читал, описывали богатые особняки, кому придёт в голову описывать такую трущобу?

Вернулся Савелий и сообщил, что их ждут. Никто из хозяев не вышел, и гости, в недоумении, проследовали в дом.

Пройдя по темному коридору с колеблющимися полами, наши друзья вошли, в довольно светлую комнату, в которой бревенчатые стены были отёсаны, и казались выложенными из бруса. Когда-то эти стены были даже выкрашены, но древесина давно впитала краску, и теперь темнела пегими пятнами.

Всё семейство Максаковых было в сборе. Глава семейства, Гвидон Ананиевич, высокий, сухопарый старик, шестидесяти или около того лет, с рублёными чертами лица, был одет в синий вицмундир с ярко начищенными пуговицами, на шее — туго завязанный белый бант, в петлице — маленький красный крестик ордена Святого Станислава. Он стоял за большим обеденным столом, накрытым белоснежной скатертью и абсолютно пустым, сжав сухими костяшками пальцев высокую, резную спинку стула и неприязненно, опустив уголки рта, смотрел на вошедших. Дочери были ему под стать, высокие, неуловимо на него похожие, смотрящие так же сурово, одетые в строгие платья тёмных тонов, без излишеств и украшений. И только жена Максакова выделялась из этого гвардейского строя. Маленькая старушка робко пряталась за спины дочерей, и сначала её не было даже видно.

— Никогда-с и ни за что-с! — громко и торжественно провозгласил старик, когда Иванов, слегка смущенный арктическим хладом оказанного приёма, представил друзей и озвучил цель визита, — Вам я не продам-с!

"Вам" было выделено явно и не двусмысленно. Максаков пошёл на принцип. Продавать своё поместье разорителю он был не намерен. Наступило тягостное молчание.

И вдруг у Петрова в голове щёлкнуло, и он понял, за что можно зацепиться. Александр вздохнул и выступил вперёд.

— Уважаемый Гвидон Ананиевич, на самом деле, это я покупатель. Я моряк, много плавал в английских колониях, и вот решил остепениться, и осесть на земле. Я не знаю, какие у Вас отношения с господином Ивановым, но лично я узнал о том, что Вы продаёте имение, буквально вчера. Места здешние мне нравятся, и я с удовольствием купил бы Вашу землю за... сто тысяч рублей.

Иванов моргнул. Земля больше шестидесяти не стоила. Сам Максаков остался невозмутим. И по-прежнему молчал.

— Но это, разумеется, только за землю, — продолжил Петров, — за усадьбу, скотину и рабочий инвентарь столько же. Простите, большего не могу предложить, если Вы откажете, буду искать других продавцов.