— Давай спросим, сынок, у Олие, — проговорила уллалийка, отламывая маленькие кусочки от засохшей лепешки, и задумчиво жуя.
Она с надеждой взглянула на меня.
— Должны, Олу, — ответила я, щурясь от густого дыма, повалившего от костра в мою сторону. — Мы ведь уже в Уллалии, а, значит, осталось добраться до Лиеза...
В эту самую минуту гортанный вскрик, сдерживаемый, словно придушенный, долетел откуда-то из темноты. Все настороженно замерли и уставились отчего-то на меня.
— Уйэдо?.. — растерянно проговорила я. — Кто-нибудь видел, куда он пошёл?
Малышня лишь испуганно пялилась, а Саломея, расширив глаза от ужаса, качала отрицательно головой.
— Я видел, — тихо сказал Пекка, — ивенг взял мешок из-под воды и пошёл.
Я же, прихватив короткий меч, прислушиваясь к щорохам и шуму леса, уже пошла в сторону болот, как если бы не сворачивать на тропу, а пойти наискосок от сломанной березы.
— За мной не ходить, — проговорила я негромко, обернувшись, и встретилась глазами с Гани, уже привставшим и готовым рвануть за мной, — я не шучу, Гани...
Чем дальше я уходила от костра, тем становилась непроглядней тьма. Тишина здесь была говорящей, она не ясно шептала вокруг на тысячу голосов, то подступая ко мне близко-близко, то неожиданно всё смолкало, и набежавший ветер заставлял меня вздрогнуть от холодных капель, посыпавшихся градом сверху. Шорохи травы, листьев сливались в один многоголосый шум, от которого холодок бежал промеж лопаток. Высокая трава касалась в темноте лица своими руками-метёлками, дерево вдруг наклонялось надо мной чернеющей махиной, его ветви тянулись ко мне, и тогда хотелось кричать от ужаса, подступившего к горлу.
Мне показалось, что уже какое-то время кто-то идёт рядом, этот кто-то следит за мной холодным, чужим взглядом и он, этот чужой, рад, что я здесь. Я видела отчего-то лишь его рот, растянувшийся в ледяной улыбке и костистые пальцы, что тянулись ко мне сквозь темноту. Уэйдо же я не чуяла, словно он провалился сквозь землю, но знала, что искать его надо в этом направлении.
Теперь тишина не была дождливо-берёзовой, капающе-шепчущей, она была живой. Кто-то всхлипывал вдалеке, чей-то смех убегал далеко за горизонт блёклым эхом. Трава цеплялась ожившими побегами и не давала идти. Оглянувшись, я не увидела света костра, лишь темень была вокруг, и кто-то из этой темноты звал на помощь.
Голос был не похож ни на кого, кого я знала. Он жалобно и сдавленно шептал: "Помоги, помоги мне...". И я спешила.
Луна вдруг выкатилась из-за тучи и осветила огромное пространство под собой, словно давая понять, что сегодня она не на моей стороне и бежать мне некуда.
Поле, на котором я оказалась, поросло высокой сушенницей. Везде, куда ни падал взгляд, перекатывались голубые в лунном свете волны травы. И лишь вдалеке виднелся лес. Ветер, налетавший вдруг иногда, клонил сушенницу к земле.
Я крутилась на одном месте, не зная, куда идти, потому что теперь казалось, что Уэйдо где-то близко. Гнетущее чувство опасности душило, ледяной ветер пробирал до костей, и я вновь и вновь вглядывалась в переливы высокой травы, надеясь увидеть того, кто скрывается и следит за мной.
Но голос вновь послышался сзади. Обернувшись, я оторопела. Полегшая враз сушенница открывала огромное поле, ветер едва не сбивал с ног. А совсем близко от меня лежал Уэйдо. Птица, серая большая, с человечьей головой сидела на его груди, и когтистая её лапа сжимала горло ивенга. Тот хрипел и, вцепившись в лапу птицы, пытался освободиться... Это ему не удавалось, а птица уже оставила его и, захлопав огромными крыльями, бросилась на меня. Однако пролетев мимо, тяжело пошла ввысь и, распластавшись, медленно стала описывать круг над нами.
И я, вертясь на месте, следила за ней, пытаясь пропеть А Ши Хо, но никак не получалось правильно вывести тот замысловатый мотив, который напел мне Никитари. Перехватывало дыхание. Но вот первый шар, маленький, неправильный, улетевший намного выше ночной твари, разметал в чёрные космы тьму, рассыпался искрами и погас. И ещё один... И ещё... Огненные шары мои не достигали её, и лишь когда я прошептала Визару, птица пронзительно вскрикнула, будто почуяла в моих словах опасность, и камнем бросилась вниз. Длинные маховые перья её крыльев тяжёлыми клинками полетели в меня. Один из клинков прошел у самых ног и будто отрезал мою тень, которая, взмахнув руками-крыльями, поплыла, медленно удаляясь...
Уэйдо дёрнул меня сзади, обхватив за плечи, и повалил на землю. Тонкое лезвие пропело над головой. Задрожало, впившись в землю...
Моя тень, которой не должно было быть теперь, когда я лежала, прижатая к земле рукой Уэйдо, некоторое время ещё стояла посреди поля, словно сомневалась. А затем растаяла.
Тучи набежали на луну, темнота сомкнулась над землёй, и только огромная птица пронзительно кричала в вышине, да ветер шумел, гуляя по полю, по небу, на короткое время позволяя луне выглянуть из-за туч и осветить землю рваным, неясным светом...
Я же не могла встать. Уэйдо помог мне. И ужас застыл на его лице.
— Если бы я не знал, что это ты, Олие, я бы не узнал тебя сейчас...
Часть 7
* * *
Да, Уэйдо... Если бы я не знала, что я это я, абсолютно точно, то сама бы не узнала себя. Но ничего поделать с этим не могла. Я лишь понимала, что что-то потеряно, потеряно в одночасье. Навсегда ли?.. И держалась изо всех сил за то, что меня ещё связывало с потерянным.
Но тень уходила всё дальше. Разрывая связи со мной, обрезая ненужную ей плоть мёрзлыми гранями неведомого мира, проступающего в сознании больно и явственно пустынными улицами, тёмными тротуарами, стенами домов, где никто давно не живет.
Холодный перелесок дрожащими на ледяном ветру тенями метался у окон, в которые моя тень пыталась заглянуть. Но чувствуя ту меня, которая никак не хотела её отпустить, она оглянулась. И тогда я увидела её лицо. Холодное, равнодушное. Моё и не моё. И тень расхохоталась. Показывая на меня пальцем, кривляясь, она смеялась. Лающие, насмешливые звуки доносились издалека и больно ранили. И с каждой секундой она словно выпивала меня. Краски её лица становились ярче, тело проступало всё отчетливее в сумраке чужого леса...
— Что ты делаешь?! — закричал Уэйдо, схватив меня за плечи и с силой тряхнув, так что зубы мои лязгнули, — не смей отдавать себя ей!
Прижав к дереву, он вдруг с силой ударил меня по лицу, ещё раз и ещё... Злость где-то во мне вскипела мутной пеной и опала тут же, на неё не хватило сил. Но я уставилась на ивенга и прошипела:
— Совсем башню сорвало?
Он тихо рассмеялся:
— Ну вот, узнаю, наконец.
И погладил мои взмокшие волосы, собирая их, отводя назад.
— Будто молодость твою забрали, О, — проговорил Уэйдо, — совсем другая ты теперь. Только глаза остались... Всё из-за меня, наживкой оказался я. Эта тварь словно ждала чего-то, прижав меня к земле. Не прибить, не отпустить... Я всё понять не мог, что ей надо. А когда ты появилась...
Я молчала. Лишь озноб бил так, что дрожала челюсть.
Луна безглазо смотрела на нас, и свет её давал мне разглядеть сморщенную кожу рук, уродливые жгуты набухших вен, страшные кривые пальцы... Хотела бы я сейчас сказать, что мне наплевать на это... Но мне было страшно. И я закрыла ладонями морщинистое лицо, сжав их так сильно, что стало больно.
— Не смотри на меня, Уэйдо, — глухо сказала я.
И замотала головой, заплакала... горько...от нестерпимой обиды. Словно можно было что-то изменить, а кто-то не давал мне это сделать.
Хотелось сейчас лишь одного — уйти, куда глаза глядят, спрятаться.
— Отведи до Лиеза детей, Уэйдо, — зашептала я, — ты дойдёшь, здесь должно быть недалеко. Не хочу пугать их, ивенг. Скажи, что мне надо было срочно вернуться в Ивеногу... Они тебе не поверят, но у них не будет выбора.
Странное ощущение, что внутри меня всё понемногу застывало от лютой стужи, покрывалось инеем и готово вот-вот рассыпаться на мельчайшие осколки бессмыслицы, не оставляло. Я медленно осознавала, что уже не помню, как вызвать к жизни Флейту, слово, выдёргивающее из глубины веков древний тианайский меч, заставляющее это существо вспомнить обо мне и прийти на помощь, никак не всплывало в моей голове. Сознание угасало, будто его яркое и ровное пламя кто-то настойчиво гасил. Вместо собственных воспоминаний, ощущений, я теперь всё время видела её. Ту, что забрала меня у себя. Она позволяла мне это снисходительно, насмешливая полуулыбка не сходила с её лица.
Место, куда она пришла, всё больше расцвечивалось красками, всё, чего касалась она, оживало. И вот уже я с ужасом видела, что это Ивенога. Зачем она там?!..
Уэйдо же растерянно молчал. Потом отпустил меня, и отвернулся. Я тихонько сползла на землю, бессильно бороздя спиной по шершавому стволу. Возвращаться в действительность мне хотелось все меньше. Я склонила голову на руки, обхватив ими дрожащие колени и замерла, видя перед собой ивенга, топчущегося нерешительно на месте.
— Отведу, — глухо ответил он. — Но потом отыщу тебя... — и добавил ещё тише, — хоть и, знаю, что не нужен тебе.
Я же готова была заскулить оттого, что сама была не нужна такая тому, кто мне был необходим, как воздух. Конечно, он пожалеет меня. Если узнает. Но зачем мне его жалость?.. А вслух лишь пробормотала невнятно:
— Забудь про меня...
Закрывая глаза...
Хотелось ускользнуть скорее туда, где моя тень сейчас уверенно идет по Ивеноге, по ночной улице по направлению к морю. Уже слышен шум прибоя. Слобода спит. Вот и колодец... Поворот направо, если идти от города в порт. Старая урючина скрипит скрученным от ветров стволом, и сыплется на песок под ногами засохший на жаре дикий высохший абрикос.
Сесилла открывает дверь и удивлённо смотрит на Олие.
— Откуда ты взялась здесь в такой час?..
Слышу удивление в её голосе, но не слышу главного, того, чего жду от неё.
И впускает...
Страшное отчаяние заставляет меня горько рассмеяться. Оно стирает мою вдруг вспыхнувшую надежду, что сейчас, вот сейчас Сесилла всё поймёт про неё, она-то увидит, кто перед ней... и страшное осознание того, что эта Олие — часть меня, и ничего кроме меня Сесилла не могла в ней увидеть, заставляет заскулить. Жалобно, плачуще...
Уэйдо склоняется ко мне и трясёт за плечи.
— Ты видишь её? Ты всё время видишь её?! — громко, слишком громко спрашивает он. — Отпусти её!
Замотав отчаянно головой, я сказала:
— Оставь.
Он отпустил меня.
— Я уйду. Но... будь здесь, О, — он говорил тихо, будто уговаривая меня, обращаясь к моей низко опущенной голове, не желающей подняться и посмотреть на него, а я не в силах была это сделать, — шалаш легко выдержит небольшой дождь и укроет тебя от ветра, а я вернусь и помогу тебе добраться до дьюри. А он, — тут Уэйдо усмехнулся, — наверняка, поможет тебе во всем остальном...
И пошёл. Шаги ивенга удалялись, и я, подняв голову, смотрела ему вслед.
Он обернулся. Наши глаза встретились... "А ведь он, и правда, вернётся", — подумалось мне.
* * *
Наступил день. Серый, промозглый, с холодным ветром. Забравшись далеко в заросли кустарника, обнаружив там узкий лаз, уходивший далеко под корни, то ли образованный самой природой, то ли вырытый каким-то животным, и заползши в него, я слушала, как меня искали, как проклинали несчастного Уэйдо.
Он что-то пытался объяснить, но отчаянные вопли Гани и Саломеи не давали ему договорить. И он замолчал, в конце концов.
Пробегав несколько часов по окрестностям, наконец, все затихли. И через некоторое время я услышала крик Уэйдо:
— Гани! Мы уйдём без тебя, до вечера надо найти дорогу в Лиез и встать на ночлег! — ивенг кричал, растягивая слова, поворачиваясь в разные стороны, и мне его было слышно то отчётливо, то еле-еле, обрывками слов, — во! ты уже тут! — этот короткий возглас его меня успокоил, я боялась, что упрямый мальчишка останется здесь один, спрятавшись в кустах от Уэйдо.
Вскоре всё смолкло. Лишь ветер шуршал травой. Несколько раз принимался дождь, да утихал, пробарабанив быстро под порывом ветра по моему укрытию.
А я лежала ничком, как червяк, в узком лазе. Протянув руку наверх, чуяла, как капли короткого дождя ударили по ней. Лежала, не шевелясь, не пытаясь выбраться. И, казалось, не смогла бы уже это сделать. Во всяком случае, видеть я перестала. Светлое пятно выхода из норы стало серым.
У меня лишь плыла картинка перед глазами. Там моя самая яркая половина спала, вытянувшись в полный рост на вязаном покрывале, на топчане в доме Сесиллы. И, глядя на неё, я вскоре забылась тяжёлым, смутным сном.
* * *
Я проснулась оттого, что Олие, а я совсем перестала себя ощущать ею, словно право на мою жизнь перешло к той, другой, проговорила вдруг:
— А что, Сесилла, Харзиен появляется у тебя?
Сердце слабо дёрнулось вслед этому имени и замерло опять в полусне— полуяви.
Сесилла удивлённо обернулась к Олие.
— Разве ты не знаешь, где он? — но тут же пожала плечами, отбросив сомнения, — здесь он не появляется, да и зачем ему тут бывать?
Я же про себя вяло порадовалась тому, что дьюри, похоже, по-прежнему старается не вводить в грех друзей и не ставит их в известность, где пропадает в данный момент. Разве только Никитари знает... Неужели эта дрянь не побоится появиться ему на глаза? Не побоится. Раз вышла на охоту за дьюри...
— Мы немного поссорились с ним в последний раз, когда он был на болотах, — Олие теперь отошла к окну и, прищурившись, смотрела сквозь деревянные ставни, держась тонкими, просвечивающими на свету пальчиками за перекладину ставни.
Я её видела в кругу неясного серого дыма, как если бы смотрела в подзорную трубу, которая была плохо настроена. И сейчас Сесилла не попадала в мой "объектив". Но я чуяла её где-то рядом, её недоумение, её смутное сопротивление, возникшее вдруг из-за непонятного ей несоответствия. Но она не улавливала пока его и молчала.
— В городе всё тихо, словно и не было бури, — говорила тем временем Олие, речь её становилась всё увереннее и ровнее, — разве Арразо не удвоил войска, не привёл новых наемников?
Сесилла, наверное, сейчас готовит что-то в маленьком закутке у выхода. Я слышу, как она гремит деревянной ложкой по глиняной миске, переставляет посуду. Хрясь... влажный, хлюпающий звук, и ещё раз... режет рыбу. И я понимаю вдруг, как хочу есть. Сглатывая горькую, вязкую слюну, усмехаюсь в своей темноте — значит, ещё жива, значит, ещё есть надежда, что увижу тебя дьюри и скажу тебе, какой ты гад, потому что я так люблю тебя... я ещё много чего тебе скажу... но сначала мне надо выбраться отсюда...
— Почему же? Привёл, — раздумчиво отвечала Сесилла, — и наемников, и своих из слобод рыбацких да с плантаций собрал. А куда народ денется, если семьи кормить надо, да и страшно — не пойдёшь, силой уведут, а семью в рабство продадут. Узелки-то хорошо затянуты, испокон веков.
Не знаю, видела ли её Сесилла в этот момент, но на губах Олие играла насмешливая полуулыбка. Она слушала уллалийку в полуха, смотрела в окно и постукивала пальцами задумчиво по узкому подоконнику.
