"Она?"
#1 Модус проседенти (лат.) — образ действий, порядок выполнения каких-либо обязательств.
— Еще что-то? — спросил он вслух, предчувствуя, что главное еще впереди.
— Да, — кивнул Георг. — Она сказала, что всегда будет помнить ту музыку. Не знаю, что она имела в виду, но мне кажется, это похоже на код.
"Дебора ... и музыка ... Она научилась менять облик? Почему бы и нет. При ее-то силе... Значит, все-таки она?" — он вспомнил набирающую силу и меняющую цветность звезду и согласился, что теперь от Лисы можно было ожидать всего. Его только тревожила поспешность, с которой она пошла на контакт с Георгом. Что это могло означать?
— Спасибо, — сказал он вслух. — Это интересная информация. Ты надежно залег?
— Не тревожьтесь, князь, — улыбнулся Георг. — Нас там трое. Мы будем держать точку круглосуточно.
— А Гектор?
— Командир и еще четверо в пути.
— Далеко вас забросило? — вот этот вопрос был крайне актуален. Гектор был первым, о ком ему стало достоверно известно.
Георг перегнулся через стол и, неразжимная губ, сказал то, что хотел знать Виктор:
— Двенадцать часов лета.
"Двенадцать часов ... Увы".
— Они уже вылетели? — спросили он вслух.
— Вряд ли, — с сожалением в голосе сказал Георг и покачал головой.
"Время".
Судя по всему, Гектор не успевал или успевал впритык. А от других вестей пока не было.
— Добрый день! — Виктор оглянулся через плечо и посмотрел на нового посетителя. За прошедшие годы Наблюдатель почти не изменился. Впрочем, личины меняются редко и совсем не так, как меняются носящие их люди.
— Добро пожаловать! — Гостеприимно улыбнулся новому посетителю Георг. — Не желаете ли кофе? Ликер, коньяк ... виски? — добавил он, рассмотрев ковбойский наряд Наблюдателя.
— С удовольствием, — Наблюдатель, не скрывая интереса, оглядел помещение и, встретившись взглядом с Виктором, вежливо кивнул. — Добрый день.
— Я Виктор, — представился Виктор и вдруг сообразил, что некоторое время как перестал быть Августом, нежданно-негаданно вернув себе настоящее имя.
"Перед смертью, что ли?" — Но так или иначе, по всему выходило, что нигде теперь не было места ни, Иакову, ни Некто Никто, ни, тем более, князю Августу.
— Я Виктор, — сказал он и чуть приподнял бровь. — А вы, сударь?
— Наблюдатель, — усмехнулся ковбой, снимая свою вполне типическую "стетсоновскую" шляпу. — Так меня здесь называют. А вы, значит, из новых ...
— Да, — кивнул Виктор. — Я здесь недавно. А вы, стало быть, старожил?
— Да, — Наблюдатель, не спрашивая разрешения, сел на место вставшего, чтобы обслужить его, Георга. — Лет двадцать появляюсь.
— И как там, у вас в прериях? — спросил возившийся за стойкой Георг.
— Да все спокойно, — пожал плечами Наблюдатель. — Вашими молитвами, сэр. Бизоны отдельно, индейцы отдельно. Ну а мы сами по себе.
"Забавно, — подумал Виктор, дружелюбно рассматривая этого, на самом деле, хорошо известного ему человека. — Забавно! Кажется, это называется системой Станиславского".
6.
Просыпаться не хотелось, но следовало. Два часа, отпущенные себе Лисой на сон и отдых, прошли, как ни бывало, и хотя она совершенно точно знала, что этого вполне достаточно, психология с физиологией отнюдь не близнецы сестры. У каждой свои резоны и свои предпочтения. Поэтому, обнаружив себя в уютной комнате сельской гостиницы с зашторенными окнами и толстыми, не пропускающими посторонних звуков стенами, на огромной удобной кровати, под теплой и в меру, то есть совершенно как надо, тяжелой "крестьянской" периной, просыпаться по-настоящему Лисе категорически не хотелось. По внутреннему ощущению тепла и покоя, вот так бы и лежала, нежась в легкой, как детский сон, и такой же беззаботной дреме. И никуда, естественно, не торопилась, потому что суета враг довольства, а иллюзия покоя и безопасности так соблазнительна; особенно для человека, находящегося в бегах, да еще пережившего не далее, как прошедшей ночью свою собственную смерть. Однако два часа истекли.
"Труба зовет", — тоскливо подумала Лиса, ощущая, как исчезает розовая дымка заемного счастья, и, превозмогая собственное нежелание принимать мир таким, какой он есть, все-таки вылезла из-под перины и поплелась в душ.
Сюда, в эту крохотную деревушку в Баден-Вюртенберге, она добралась в начале двенадцатого на третьей по счету, после памятного BMW, машине. Эту последнюю — темно-вишневую Ауди — Лиса нашла в Кемтене. Машина стояла около явно пустого, то есть оставленного людьми не сегодня, и даже не вчера дома. И, "поговорив" минут пятнадцать с чистенькой подтянутой старушкой из соседнего коттеджа, Лиса узнала, что хозяин дома, Людвиг Кантцель, уже с неделю находится в отъезде и возвращаться ранее середины ноября, не собирается. Отблагодарив словоохотливую — впрочем, не по своей воле — женщину блаженным беспамятством, в котором, тем не менее, поселилась теперь стойкая уверенность в том, что гер Кантцель отправился в путешествие на своей машине, Лиса посетила оставленный без присмотра дом, где без труда — и даже без использования магии — нашла документы на Ауди и ключи, и, воспользовавшись, случаем, выписала себе великолепную доверенность, благо образчики почерка хозяина имелись в изобилии. Она даже перенесла на доверенность печать и подпись местного нотариуса, изъяв их с какого-то другого документа, из тех, что нашлись в письменном столе аккуратиста Людвига. Тут уж без магии, естественно, не обошлось, как и при доведении до ума украденных еще в Мюнхене водительской лицензии и общеевропейского паспорта. Однако, колдуя над документами, Лиса была совершенно спокойна. Она знала теперь, что никто ей не помешает и эманацию не засечет.
Минувшая ночь не прошла бесследно и на память оставила не только до сих пор ноющие шрамы, но и бесценные дары. Оказалось, что, волхвуя, не обязательно зажигать "маяк". И без него можно обойтись. Нельзя сказать, что открытие это досталось Лисе дешево, но факт остается фактом, из неожиданно и при самых омерзительных обстоятельствах обнаруженного "внутреннего пространства", как оказалось, можно было превосходно колдовать, оставаясь при этом невидимой и неслышимой до тех пор, пока колдовство не обретало плоть. Но воплощенная магия, как известно, ничем от реальности не отличается, и засечь ее, а не ее создателя, могут лишь очень немногие волшебники. Таким образом, действуя из своего кокона, Лиса могла теперь не опасаться, что ее кто-нибудь заметит.
Обнаружила она это, впрочем, отнюдь не сразу, но не потому, что сама этого увидеть не могла — как вскоре выяснилось могла, и, в конце концов увидела — а потому, что до определенного момента Лиса была занята совсем другими вещами. Не до того ей было, чтобы анализировать еще и собственные довольно странные ощущения. Однако около шести утра, меняя под неутихающим проливным дождем одну машину на другую, Лиса озаботилась тем, как бы незаметно, "не зажигая бенгальских огней", вскрыть и завести голубую Хонду, стоящую в ряду других покинутых на ночь машин на платной стоянке у северо-западного выезда из Мюнхена. К этому времени она была уже порядком вымотана, и, возможно, поэтому забыла, что "хотение" мага иногда само собой обращается в действие. Так случилось и на этот раз. Она, по-видимому, так страстно желала остаться невидимкой, что моментально оказалась внутри уже знакомого ей пространства "нигде и никогда", где по-прежнему было холодно и темно, но зато безопасно. Выходило, что подсознательно она все уже знала, но, находясь почти всю ночь в бою, актуализировать новое знание просто не успевала. Не до того было. Зато теперь, вновь оказавшись внутри своего собственного Я, Лиса случившееся с ней чудо наконец осознала и сразу же увидела все связанные с ним преимущества. Находясь внутри своего "внутреннего пространства", она была совершенно свободна. Свободна от реального состояния слабого человеческого тела, невидима для окружающих, будь они даже самыми лучшими нюхочами на свете, и к тому же невероятно хорошо вооружена, потому что, пребывая в коконе, могла воплощать в жизнь самые причудливые движения души. У этих волшебных инструментов еще не было имен, потому что ни Бах, ни его "бухгалтеры", о таких ужасных чудесах никогда даже не слышали. А не знали они об этом по той простой причине, что никто такими приемами, вероятно, еще не пользовался. Ну, разве, только Первые, но о том, что знали и умели эти великие маги можно было только гадать. Ничего определенного об их подлинной мощи никто сказать не мог. А самих их уже не спросишь.
"А жаль", — Лиса с ненавистью посмотрела на душевую кабинку, но со слабостью, вполне простительной, если честно, все-таки справилась и встала под холодные струи, а никаких других она себе сейчас позволить не могла. Встала и стояла, как стойкий оловянный солдатик, превозмогая — а что ей еще оставалось? — несовершенства души и тела, ровно десять минут. Секунда в секунду. До полного оледенения.
Впрочем, после первого, вполне сокрушительного удара, когда разнеженное теплом тело буквально благим матом заорало, требуя, немедленно прекратить это издевательство над природой, стало несколько легче. Лиса просто отключилась от переживаний плоти, загрузив голову актуальными мыслями "о самом главном". Думать же сейчас можно было, а может быть, и нужно было, о самых разных вещах. Например, о планах на ближайшее будущее. Но здесь, если честно, все уже было решено или, вернее, само решилось.
Сначала, едва выбравшись из Мюнхена, Лиса планировала, немного отдохнув где-нибудь в Баден-Вюртенберге, двигаться в Зинген, где могла бы сесть на пятичасовой экспресс и, соответственно, часам к десяти вечера оказаться уже на железнодорожном вокзале в Цюрихе. Там в полночь была назначена встреча, на которую, разумеется, сегодня никто не придет. Однако и назавтра, и во все последующие дни недели, ожидать там, скорее всего, следовало одного лишь Алекса. Но и это было бы кое-что, хотя надежда, как утверждают опытные люди — и, видимо, не напрасно — умирает последней. Судьба Черта и Пики оставалась неизвестной. Мертвыми Лиса их не видела. Но и никаких достоверных известий о том, что случилось с телом женщины — вероятно, это все-таки была Пика, и не факт, что мертвая — которую горящий Черт швырнул кому-то неразличимому в темноте ночи, и что сталось с самим Чертом после того, как Лиса ринулась в бой, у нее до сих пор не было. Могли и уцелеть. Оба или хотя бы один из них, а, значит, был шанс, что на первую платформу цюрихского вокзала придет кто-нибудь еще. В любом случае, очевидно, что в Тель-Авив она не полетит. Во всяком случае, не теперь. Первой и главной ее целью оставался Цюрих, а сразу затем наступала очередь Берлина, и как там сложатся дела Лиса не знала тоже. Однако, как ни жаль, поиски Некто Никто следовало отложить до лучших времен, тем более, что еще с Ульма имелось у нее смутное подозрение, что след, взятый было в замке Августа, в Тель-Авиве прервется. То ли потому, что Некто уже нет в живых, то ли потому, что его уже нет в той — "Как ее?" — больнице. Следовательно, пока на повестке дня оставался только Цюрих, куда она совсем уже решила ехать поездом. Однако позже — по здравом размышлении и после того, как у нее появился темно-вишневый Ауди — Лиса решила, что, имея в руках вполне надежные документы и "чистую", то есть не находящуюся в розыске машину, с железными дорогами можно уже не заморачиваться, а ехать прямиком в Швейцарию, скажем, через Констанц. Тогда, выиграв время, она успеет загодя устроиться в Цюрихе, найдет себе приличную гостиницу, и на встречу, состоится она или нет, пойдет уже налегке, обеспечив тылы и наметив на местности возможные пути отхода.
Таким образом, план на сегодняшний день был разработан и мусолить его во второй или третий раз необходимости не было. А коли так, стоически подставившей свое тело под ледяной душ, Лисе оставалось лишь расставить все точки над "И" в ее ночном, чуть не закончившемся бедой приключении. Этим она и занялась.
7.
На самом деле, это была даже не авантюра, а чистое безумие. Самоубийство без кавычек и в отягчающих обстоятельствах. Теперь, то есть задним числом, Лиса это прекрасно понимала, однако не в том дело, что она понимала или нет, сегодня днем. Одиннадцать часов назад, подходя к зданию Бундескриминальамт, она тоже отдавала себе отчет в том, что собирается делать и чем все это для нее закончится. По любому, шансов у Лисы не было никаких. Или, может быть, все же был шанс, но только один на тысячу или миллион, то есть, такой, какой в нормальные планы никогда не закладывается. И все-таки она пошла. Вышла из гостиницы в ночь, нашла, рискуя напороться на очередного нюхача, слабый след Пикиной ауры, прошла по нему, как собака по запаху, и в начале третьего пришла туда, откуда, если даже сможет войти, выхода уже, скорее всего, не будет. Серый дом — штаб-квартира мюнхенского отделения Федерального ведомства криминальной полиции — в связи с известными, но вслух никем не озвученными, обстоятельствами, давно уже превратился в настоящую крепость. И это не метафора, хотя, по идее, здесь должны были заниматься и обычной уголовщиной тоже, и уж тем более не преувеличение. Так все на самом деле и обстояло. Толстый бетон "драконьих зубов" и стен, броневая сталь дверей и подвижных экранов, пуленепробиваемые жаропрочные стеклопакеты в узких, как бойницы, окнах, и датчики всех мастей, мимо которых не прошмыгнет даже мышь. А еще здесь были шумовые генераторы последнего поколения, способные свести с ума даже истуканов с острова Пасхи, и, естественно, ловушки. Множество самых разнообразных ловушек, изобретенных пытливой человеческой мыслью для охоты на колдунов. Газовые мины, дротики с ядами и наркотиками, автоматические пулеметы и прочие хитрые и опасные вещи, сработанные на совесть, действующие без вмешательства людей — слабое звено — и конкретно заточенные на таких же "выродков", как Лиса. ВКА давно уже занималась не одним лишь криминалом, а значит здесь — "К бабке не ходи!" — было все, что могла противопоставить рациональная по своей природе человеческая цивилизация иррациональной природе магии. И на поверку выходило, что не так уж беззащитен был человек разумный перед человеком колдующим. Отнюдь, нет, потому что, как ни крути, и у того, и у другого душа и тело в одинаковой степени есть сущности нераздельные и неразделимые. Одно без другого не существует. Во всяком случае, весь уже многолетний опыт противостояния утверждал, что это именно так и по-другому быть не может. Колдует-то тот же самый человек из костей и мяса. А коли так, то и мага можно убить или ранить. Ведь человеческая плоть смертна. И, следовательно, сагуса можно отравить или усыпить, поскольку организм его реагирует на яды и наркотики почти так же, как и организмы простых смертных. Его можно лишить сознания, обездвижить, сбить с толку, испугать наконец или устрашить. Много чего можно с ним сделать, чтобы помешать волхованию.
Конечно, в чистом поле, в толпе, в лесу или в городе, задействовать весь этот арсенал было сложно, если возможно вообще. И у магов появлялся шанс отбиться и уйти в бега. При том шанс сильный и, в любом случае, значительно отличающийся от нуля. Однако здесь, в стационаре, за счет огромной концентрации сил и средств у людей было полное преимущество. Здесь магия переставала — или почти переставала — быть решающим преимуществом. Не знать этого Лиса не могла, даже если бы никогда не состояла в боевке, где все эти важные подробности изучались на полном серьезе. Но она-то в свое время и в боевиках побывать успела, как тот пострел, что везде поспел. Так, какого же хрена, поперлась черту в зубы? Вопрос простой, но и ответ к нему имелся такой же очевидный. Она сорвалась.
