Впрочем, задавая вопрос, смотрел он почему-то только на Лису, возможно, пытаясь понять, кто она такая, и что здесь делает.
— Здравствуй, Герман, — поздоровался Виктор. — А вас, простите, мы не представлены, как позволите величать?
— Рэйчел, — тихо сказала женщина, все еще остававшаяся на руках Кайданова. — Отпусти, пожалуйста — и, нежно поцеловав Германа в щеку, она покинула его руки и встала на тротуар. — Меня зовут Рэйчел, — без улыбки посмотрев сначала на Лису, а потом на Виктора, представилась она. — Добрый вечер.
— Виктор, очень приятно. А это Дебора Варбург, — сказал Виктор и скосил на Лису "хитрый" взгляд. — Я не ошибся, дорогая?
При слове "дорогая" Кайданов и Рэйчел одновременно повернули головы к Лисе, а сама она почувствовала, как холодок прошел по позвоночнику и одновременно сжало сердце.
"Дорогая ... Сукин сын ..."
— Я та "блонда" из Мюнхена, — сказала она вслух.
— А разве ...
— Нет, Герман, — резко оборвала она Кайданова. — Лисы здесь пока нет. А меня зовут Деборой.
— Ну ладно, — не стал спорить Кайданов, который неожиданно оказался гораздо более покладистым, чем во все, сколько их ни было, прежние встречи. — Дебора, так Дебора. Это ты, Дебора, остановила время?
— Да, Герман, это сделала я, — сейчас Лиса вспомнила свой самый первый раз, на который когда-то давно намекнул старик Иаков. Тогда ее субъективное мгновение действительно "длилось" всего лишь несколько секунд "внутреннего времени", потребовавшихся Лисе, чтобы убежать от пьяного дядьки, зажавшего ее в темном переулке. А сейчас? Сколько еще времени способна она продержать мир в оцепенении?
— Столько они не выдержат, — словно подслушав ее мысли, нейтральным тоном сказал Виктор. — Воля ваша, "богиня", но я бы их уже куда-нибудь отпустил.
В его голосе не слышалось даже тени чувства: ни сожаления, ни жалости, но зато присутствовала странная, однако, вполне понятная логика, и именно она подействовала на Лису, как нашатырь, враз отрезвив и вернув к реальности. Лиса взглянула на Виктора, а потом посмотрела вокруг и тотчас осознала, что он, как всегда, прав.
Мир "выцветал". Он терял краски и другие признаки жизни. Происходило это медленно, почти незаметно, но контраст между "прошлым" и "настоящим", если присмотреться, вспомнить и сравнить, был очевиден. Из вещей и людей, слишком долго находившихся вне течения времени, уходило что-то существенное, что обычно принято называть жизнью.
"Скверно ... но поправимо!"
Как она это поняла? Откуда узнала? Бог весть, если он есть — "А он есть?" — но, едва заинтересовавшись тем, что теперь случится с миром, погруженным в безвременье, она сразу же узнала ответ.
— Еще одно дело, — сказала Лиса вслух. — И можно будет с этим кончать.
Она не стала объяснять, как именно собирается со всем этим "кончать" и что за дело такое у нее вдруг образовалось, но никто ее об этом и не спросил, ни Виктор, ни Герман.
"Богиня", — устало подумала Лиса и, отвернувшись от собеседников, пошла через улицу к маленькому кафе, где боролась с ее колдовством — и, судя по всему не безуспешно — молодая симпатичная женщина со строгим лицом и безумным взглядом зеленовато-желтых глаз.
6.
Нет, на шею она ему, разумеется, не бросилась. И все, вроде бы правильно. Не должна была после всего, что между ними случилось, вернее, не случилось. И не в их возрасте, вероятно, и не с их характерами и опытом, но, как выяснилось, подсознательно чего-то в этом роде он все-таки ожидал. Возможно, вероятно, скорее всего... Однако, если и так, то напрасно. И, хотя умом Виктор все это прекрасно понимал, случившееся несовпадение тайных ожиданий — по-настоящему тайных, потому что он и сам о них не ведал — с суровой реальностью, решительно выбило его из колеи, причем не фигурально, а на полном серьезе. Он вдруг растерялся и не знал теперь, что и как делать, что сказать, и вообще как себя вести.
Возможно, впервые ситуация оказалась недоступной ни его хваленому интеллекту, ни его "божественному" чутью. Ведь если все в прошлом, и от былой любви, о которой так недавно рассказывала князю Августу донья Рапоза, ничего не осталось, Лиса должна была вести себя как-то иначе. Она и говорила бы по-другому или не говорила бы вовсе. Однако, с другой стороны, новая Лиса была ему непонятна и заставляла — из страха разрушить даже то немногое, что, возможно, между ними еще оставалось — держать дистанцию. Что он и делал, изо всех сил стараясь сохранить лицо. Непонятно только, перед кем? Перед собой или перед Лисой? Но, может быть, он был неправ?
"Пся крев!" — но Виктор просто не умел, хоть расстреляй, сделать то, что, возможно, и следовало теперь сделать.
Шагнуть к ней, обнять, поцеловать — он даже вспотел, представив Лису в своих объятиях — и что дальше? Бросить все, как есть, и, пробив "тоннель" утащить ее куда-нибудь в маленький горный отель, где их никто не знает и узнать не стремится. Унести, как пушкинский злобный карла Людмилу, и вывесить на двери — дня на два! — стикер с просьбой не тревожить? А она захочет? Да и нужна ли ей "африканская страсть" совершенно, в сущности, незнакомого мужчины, да еще так мало похожего на героев любовников, вроде Шона О'Коннари, как раз и способных на такую бурю по-определению? На всех этих джеймс бондах это ведь крупными буквами написано. От них подобного и ждут и, соответственно, прощают, и те, кого они тащат в постель, и те кто за этим наблюдает на экранах кинотеатров. А он? Как будет смотреться в этом амплуа он?
"Нет, — решил Виктор, представив себе, как бросает Дебору на спину прямо здесь, в эпицентре темпорального кризиса, и овладевает на глазах у очень удивленных его поведением Кайданова и красавицы-тени. — Не тот возраст, и характер не тот. Смешно будет и стыдно, и ничего более ".
— Столько они не выдержат, — сказал он изо всех сил стараясь, что бы ничего такого Дебора в его голосе не услышала. — Воля ваша, "богиня", но я бы их уже куда-нибудь, да отпустил.
На самом деле ему не было до этих "всех" ровным счетом никакого дела. Во всяком случае, сейчас. И сказать Виктор хотел что-то совсем другое, но сказал то, что считал уместным, сказал и выжидательно посмотрел на Лису-Дебору, от желания поцеловать которую начинала банально кружиться голова.
"Как мальчишка, прости господи!"
Но вот странность, она ответила ему таким взглядом, что он чуть было, и в самом деле, не потерял голову.
— Еще одно дело, — неожиданно сказала Лиса. — И можно будет с этим кончать.
Что она имела в виду? Вполне возможно, что не только то, что она сотворила с городом и миром, но и тот тупик, загнанным в который, он сейчас себя ощущал. Могло статься и так, но могло — иначе.
7.
— Сидеть! — Лиса и сама не ожидала, что приказ получится таким, как если бы это и не слово было, а удар плетью. Но почти освободившаяся уже из оков времени тварь обдала Лису такой волной ненависти вперемежку с дикой, неконтролируемой магией, что приказ получился на славу. Что называется, от души.
— Рыпнешься, убью, — сказала Лиса, садясь напротив незнакомой рыжеволосой женщины. — Назовись! — Она не искала слов и не пыталась запугать. Просто на чужую ненависть у нее имелась своя собственная, которой можно было жечь танки, не хуже чем "коктейлем Молотова". — Ну! — сейчас Лиса была на таком градусе вспыхнувшего при соприкосновении с этой мразью гнева, что готова была наделать настоящие глупости, за которые потом наверняка стало бы стыдно. — Говори, сука, или я тебе мозги вскрою. Хочешь попробовать?
Это подействовало, но не потому, что женщина испугалась. Она не боялась, а ненавидела, что было более чем странно, потому что "ссучившиеся" обычно боятся. Боятся и предают, и снова боятся, но уже тех, кого предали.
— Убивай! — сказала, как выплюнула, женщина и без страха приняла взгляд Лисы.
— Убью, — Лиса не кривила душой. Участь нюхачки была решена, играй та в "кто кого переглядит" или нет. Но ее встревожил накал страстей и уже вполне очевидная — ощущаемая Лисой — мощь этой гребаной власовки. Такая сила и такая ненависть вещи редкие, и выбросить их "в мусор", было не по-хозяйски. — Убью, — повторила Лиса. — Но сначала поговорим. Не возражаешь?
— А если возражаю? — неожиданно женщина взяла себя в руки и заговорила совершенно другим тоном, спокойным, даже насмешливым.
"Та еще штучка ... И где же такие вырастают?"
— Совсем неинтересно? — спросила Лиса и машинально сотворила себе стакан виски и черную сигарету.
И тут что-то произошло. Что-то в ее действиях заинтересовало незнакомку настолько, что она даже ненавидеть на мгновение перестала, охваченная совершенно неуместным здесь и сейчас чувством удивления и даже, пожалуй, изумления.
— Ты Рапоза?
Чего было больше в ее голосе, ужаса или все-таки изумления?
— Встречались? — Но, уже задавая свой вопрос, Лиса узнала даже больше, чем хотела спросить, привычно получив знание неизвестно откуда в готовом виде.
"Ох!" — Ей захотелось оглянуться, но такого Лиса себе позволить не могла. Тем более теперь.
— Я твою ауру запомнила, — казалось, силы неожиданно покинули собеседницу, и перед Лисой осталась опустошенная, сожженная внутренним черным огнем душа, глядевшая на Лису сквозь выцветшие вдруг, ко всему безразличные глаза. — И там, и здесь.
Последние слова и вовсе прозвучали, как затухающее эхо.
— Убей меня, Рапоза.
"Вот же! Мать перемать!"
— Я хочу знать, зачем? — Твердо ответила Лиса, чувствуя, как сжимается от боли еще минуту назад полное счастья сердце. — Зачем?
— Такие, как мы не должны жить.
"Вот даже как ... Не должны ... А что же нам делать, несчастным?"
— Ты "холодных" тоже чувствуешь? — Вопрос был не о главном, но главное Лиса уже поняла, и говорить о нем просто не могла.
— Не всех, — слова давались женщине с трудом. То, что с ней сейчас происходило, было похоже на обвальный уход. Она, и в самом деле, была уже далеко, и слова оттуда были едва слышны. — Не всегда...
"Она вела Кайданова от самого Мюнхена, но как это возможно?!"
— Как тебя зовут?
— Чара ...
"Чара ... Сволочи!" — Гнев вернулся к ней столь стремительно, что Лиса даже не заметила, как это случилось. И изумление исчезло, уступив место... Чему? Такого нечеловеческого чувства она просто никогда не испытывала. Кажется, даже в "гестаповской больничке" ее эмоции были на порядок слабее.
Стеклянный воздух вздрогнул и потек. Стены кафе занялись каким-то холодным "потусторонним" пламенем ненормального зеленовато-оранжевого цвета. Но Лиса этого даже не заметила, перестав быть человеком и превратившись в беспощадную богиню воздаяния. Она судила, и суд ее был краток и жесток.
"Умрите ...." — она хотела сказать "все", и, скорее всего все так бы и случилось. "По слову ее". Однако именно в этот момент с ней произошло нечто неожиданное и совершенно невероятное. Ощущение было такое, словно чья-то властная рука закрыла Лисе "рот", не позволив додумать до конца последнюю страшную мысль, и гнев, мгновение назад полыхавший в ее сердце с силой солнца, превращающегося в сверхновую, упал к ногам Лисы, как прах от сгоревшей марли.
"Рука" исчезла так же внезапно, как появилась, но Лиса уже не могла произнести — ни вслух, ни про себя — только что возникший в ее душе приговор. Он был несправедлив, сколько бы справедливости ни было в том, чтобы отстоять — пусть и любой ценой — свое неотъемлемое право на жизнь.
"Несправедливо ..." — Лиса посмотрела на безвольную "куклу", уже едва способную самостоятельно сидеть на стуле. Жизнь вместе с ненавистью стремительно покидали тело Чары.
"Несправедливо ..." — Лиса перевела взгляд на все еще пребывающую в безвременье улицу и увидела ее совершенно другими глазами.
Перед ней предстала вдруг вполне сюрреалистическая картина ужасного чуда, совершенного ею одним лишь движением души, и Лиса окончательно и бесповоротно поняла, что имел в виду Виктор, когда назвал ее богиней.
"Богиня?" — она посмотрела на Виктора, скользнула взглядом по Рэйчел и Кайданову, стоящим, взявшись за руки, как дети, рядом с ним, и вновь вернулась взглядом к Виктору, но так, чтобы посмотреть ему в глаза.
Богиня? — спросила Лиса.
Да, — твердо ответил он.
А кто же, тогда, Он?
Он Бог.
Она не удивилась ответу. Бог. Почему бы и нет, даже если имя его совесть?
Не оборачиваясь, она погрузила Чару в сон и легко "перебросила" безвольное тело женщины в руки как раз выходившему из гостиницы Персивалю.
Подержи! — Приказала она, ничуть не удивившись тому, что пока она была занята Виктор освободил из оков времени и своего рыцаря и его черноволосую спутницу. Персиваль, поймавший женщину на лету, тоже, казалось, ничуть не удивился, а Лиса одним коротким броском-желанием оказалась в штабе операции, где застыли рядом с приборами связи и компьютерами операционалисты генерала Гюнтера Корвина.
— Здравствуйте, господин Корвин, — сказала она, возвращая времени свободу. — Ваша операция закончена.
— Что? — Опешил высокий худощавый мужчина, который никогда не носил генеральскую форму. — Кто вы такая?
— Я Кали1. — Усмехнулась Лиса. — Сворачивайте операцию, Гюнтер, или в этом городе не останется живых людей. Сколько вам нужно трупов, чтобы счесть операцию несостоявшейся?
— Кали? — Переспросил явно ошеломленный ее появлением и странными словами генерал Корвин.
— Ладно, — усмехнулась Лиса. — Пусть будет Немезида2. Так понятнее?
— Вы ...?
— Неделю назад я ушла из мюнхенской контрразведки, — спокойно объяснила Лиса. — Но тогда я не воспользовалась и десятой долей своей силы. Верите?
Секунду он смотрел ей в глаза, но, видимо, ему этого вполне хватило.
— Извините, — сказал он через секунду. — Я все понял. Операция отменяется.
#1Богиня Кали — в индийской мифологии, богиня времени, разрушения и трансформации.
#2Немезида — в древнегреческой мифологии, крылатая богиня возмездия, карающая за нарушение общественных и моральных норм.
Глава 14. Асгард1 (11-12 октября, 1999)
1.
— Что это за место? — спросил Кайданов, с интересом оглядываясь по сторонам.
Место, действительно, было чудесное. Другого слова не подберешь. Живописная долина среди гор. Хвойный лес. Зеленые склоны с белыми проплешинами скальных выходов. Пустынная в этот час проселочная дорога, какие-то домики на противоположном склоне, и небольшой замок, но не из тех, что давно превратились в руины, или стоят напоминанием о славном варварском прошлом, а уютно перестроенный и превратившийся в симпатичный во всех отношениях большой сельский дом. И все это залито лучами заходящего солнца, явно осеннего, но все еще теплого.
#1Асгард (Asgard), в германской мифологии небесная крепость асов, молодого и сильного поколения семейства богов.
— Что это за место? — спросил Кайданов и скосил взгляд на приведшего их сюда Виктора.
— А черт его знает, — беспечно пожал тот плечами. — Я, собственно, на "маяк" выходил. Где это мы?
