— Узелки, — повторила она, оглянувшись, — ты как всегда права, Сесилла. Узелки, если их правильно затянуть, хорошо держат... Ну, я пойду, пройдусь.
Она на моих глазах вытянулась ростом, расширилась в плечах. Появился дорогой белоснежный хитон, мои драные вдрызг сандалии исчезли, им на смену пришли дорогие по местным меркам, из мягкой, хорошо выделанной кожи... Надменный взгляд знатного ивенга снисходительно обратился в сторону уллалийки.
Сознание полусдохшего почти олигофрена, по крохам собирая себя в кучу, вдруг вытащило откуда-то из загашника слово "метаморф" и принялось вспоминать, кто это такой и мог ли он оказаться у этой... Или мой остался у меня, а у неё действует собственное, ещё непонятное мне до конца начало... Мысли, путанные, вялые, толклись в голове, и толку от них не было никакого.
А ивенг тем временем вышел на жару, огляделся по сторонам и пошёл в сторону главной улицы. Хитон распахивался высоко, сандалии были не застегнуты и громко и влажно шлёпали в тишине пустой улицы. Звуки доносились до меня, будто усиленные этой странной трубой, всасывающей в себя изображение далёких отсюда мест...
Часть 8
* * *
Он шёл уверенно, не глядя на тех, кто уступал ему дорогу, его затылок маячил передо мной долго, и я, устав, закрыла глаза. Но продолжала видеть его, словно зрение, покидая меня, усиливало другое видение, внутреннее.
А ивенг тем временем прошёл мимо шатра цирка, хлопающего боками на ветру, мимо императорского дворца, лишь раз коротко взглянув на него... Странное дело. Я вдруг поняла, что здесь никогда не была. Этот свороток вправо всегда был безлюден и мрачен. Лишь иногда туда проходили люди в длинных серых плащах. И ланваальдцев столько, сколько не было даже возле императорского дворца. Но это было до восстания болотников. Теперь же здесь не видно ни души.
Мощёная дорожка вела вглубь заросшего старого парка. Кряжистые с высохшими ветвями платаны, пожелтелые кипарисы, абрикосовые и апельсиновые деревья, затянутые неряшливыми плетями лиан. Осыпающиеся кусты роз, каменные горки, заросшие растением, похожим на ковыль. Метёлки его, мягкие и шелковистые, струились в потоках горячего воздуха. Оранжевые коробочки физалиса, словно большие праздничные фонарики свисали, разжижая унылость заброшенной аллеи...
Ивенг шёл всё быстрее. Я же тянулась за ним лишь потому, что часть меня уходила вместе с ним.
Серые каменные стены показались впереди. Здание приземистое, в один этаж, вросло наполовину высоких стрельчатых окон в землю. Стекла, покрытые толстым слоем пыли, мутно отразили лицо ивенга, наклонившегося и вглядывавшегося сейчас вовнутрь. И я вспомнила, как ночью Олие, ушедшая от меня, заглядывала в окна. Это были те самые окна. Высокие, стрельчатые, ушедшие наполовину в землю.
— Что вам нужно здесь эптерис?
Существо, выбравшееся на свет из темноты коридора, уходившего вглубь здания, прошелестело сухими узкими губами вопрос, заставив меня вздрогнуть. Глаза его, широко посаженные, равнодушно разглядывали гостя, сливообразный нос подёргивался, словно его хозяин принюхивался. Гигасец. Так назвал дьюри тогда этот народ. Не ожидала здесь увидеть кого-то из них. Вообще, в Ивеноге ни разу не встречала этих смуглокожих жителей Вересии.
Серый плащ, накинутый на плечи, не скрывал тощее сложение его обладателя. Тонкая рубашка из дешёвого грубого хлопка, полотняные серые штаны, старые сандалии.
Ивенг мой ничего не ответил на вопрос носатого и, отпихнув его в сторону, вошёл. Гигасец тихо ахнул и пошёл следом.
Тёмный коридор. Редкие двери вправо и влево. Семенящие подобострастно шаги гигасца за спиной. Круглое помещение, освещаемое одной единственной толстой свечой на золотой высокой подставе перед нависшим над ней ликом какого-то создания.
Ивенг, подходя к нему, принялся освобождаться от одёжды. Хитон сполз на мозаичный пол. Смутной тенью сполз вслед за одеждой облик обнажённого ивенга, растворился безвольно образ Олие. Их тени теперь бродили рядом, почти сливаясь с сумраком помещения. Истощённый, сморщенный, словно высушенный, человек упал на колени перед алтарем и тут же распростерся на полу, протянув руки к божеству.
Тихий вздох его слабым эхом пролетел по пустой и тёмной зале. Гигасец, стоявший за его спиной, не задавший больше ни одного вопроса, взял ту единственную свечу и, обходя с ней комнату, стал зажигать одну за другой свечи на высоких подставах, во множестве оказавшиеся вдоль стен.
Мрачная мозаика на полу осветилась. На выщербленной изрядно на ней однако хорошо угадывался рисунок. Часть его была не видна под телом лежавшего человека. Но огромный маятник виделся отчётливо. На конце толстой жилистой нити висела чаша, полная людских тел. Живых и мёртвых...
Старик-гигасец, вставший позади распростёртого на полу человека, затянул монотонно то ли молитву, то ли песню. Потом замолчал и через некоторое время сказал:
— Фраги приветствуют тебя, о Силон! Уныние и запустение царит в нашем храме с того дня, как презреная асдагальдка хитростью закрыла для тебя подлунный мир.
— Думаю, она жалеет о том мгновении, что встала на моём пути и воспротивилась моей воле, — голос Силона доносился с пола глухо, словно из подземелья.
Он всё также лежал, упёршись лбом в пол. Будто без сил.
— Расмир Визару... — бормотал Силон. — Я забыл о нём. Кто мог подумать, что асдагальдка в силах его призвать?.. Когда сути бесплотной тысячи и тысячи лет, что ей за дело до земных дел? Только безумный Расмир является сюда, даже теперь он пытается помешать мне...
Лежавший тяжело поднялся. И медленно повернулся. Скелет, обтянутый кожей. И всё-таки ивенг...
— Все мы не желаем смириться с уходом из этого мира... — уклончиво отвечал тем временем гигасец, опуская голову. — И ищем пути возврата сюда. Орден фрагов тому свидетельство.
Силон будто не слушал его слова. Страшная истощённая фигура его медленно бродила по полусумраку, прикасаясь к стенам. Он что-то бормотал.
— Я, как настоятель храма, — продолжал гигасец, — должен предостерегать вас, Мастер, о том, как неосмотрительно столь быстро возвращаться. Наши следы в этом мире видны знающим.
— Ха! — откликнулся ивенг, — кто знает о путешествующих во времени фрагах?! Дьюри и асдагальдка? Кучка уллов и ивенгов не в счет, они даже думать боятся об этом. Асдагальдка же, превратившись в земляного червя, вряд ли представляет для нас опасность...
Значит, земляной червь. Тело моё шевельнулось вяло, откликаясь на возмущение, слабо мелькнувшее в мозгу.
* * *
То ли от этого возмущения, то ли что-то ещё случилось с моей странной связью, но картинка вдруг сбилась. "Окуляр" стал удаляться, расплываясь всё больше.
Холодный ветер задувал сухие листья и пыль в моё убежище. И я принялась вытягивать своё тело из норы. С большим трудом, но мне это удалось. Наверху был уже вечер не знаю которого по счету дня.
Посмотрев, пошатываясь, в сторону болот, идти назад я пока не решилась. Свалиться в трясину и сдохнуть у меня задачи не было.
Почувствовав себя немного лучше, когда ниточка, связывающая с Ивеногой, оборвалась, я сейчас смогла только перебраться в шалаш. Здесь, свернувшись калачиком на сушеннице, мне оставалось ждать. Ждать, когда ноги смогут держать меня дольше нескольких минут, или когда придёт Уэйдо, или когда я... сдохну от голода.
* * *
...Ночь. Темень, еле разгоняемая свечой на длинном подсвечнике в руке Силона. Он вот уже несколько минут спускается по винтовой лестнице вниз. За ним неслышно следует гигасец. Оба одеты в длинные серые, струящиеся в движении плащи. Иногда Силон спрашивает:
— Что... трусливейший Арразо не соизволил явиться на коронацию в храм фрагов?
— Нет, эптерис, император здесь не появлялся. Коронация проведена в дворцовой часовне через пять часов после смерти императора Иллиойза.
— Щенок думает, что со мной покончено!
Несколько минут слышно лишь его прерывистое дыхание да шорох одежд.
— Надеюсь, ты не слишком напугал нашего гостя, Оэго? — опять спросил Силон, уже останавливаясь перед окованной железом дверью.
— Он спит, как младенец, Мастер, — невозмутимо отвечал гигасец.
— Это хорошо, Оэго.
Гигасец принялся открывать дверь длинным ключом. Щёлкнул замок. Свеча едва разгоняла сумрак каменного мешка. Скорее камера для заключённого, чем комната. Угрюмые тени поползли вглубь помещения. И стало видно, как на полу, на полусгнившей соломе привстал на локте ивенг. Он вглядывался в приближающиеся к нему фигуры. Взгляд, пристальный и привыкший скорее повелевать, чем подчиняться, быстро и безошибочно выделил из двоих пришедших того, кто, возможно, сейчас решит его судьбу. И, откинувшись на спину, уже не отрывал от него глаз. Заметно было, что он всё еще находится под действием какого-то наркотика, потому что движения и мимика его были заторможены. Этот человек очень знатен, потому что на груди, теряясь в складках дорогого парчового в серебряном шитье хитона, болталась золотая бляха с изображением сокола, рвущего добычу. Такая же была на груди Менгалиона, советника императора, в день восстания болотников, в день казни Милиена, к счастью несостоявшейся казни.
Смутные догадки, а это вс , на что я была способна сейчас, о том, что может случиться с этим пленником, переросли в уверенность, когда я увидела сокола. Теперь я даже не сомневалась в том, кто был в личине Менгалиона тогда, на площади... Скольких ещё людей обезличило это злобное существо? Где все они, эти несчастные? Которые, как и я теперь, были подобны жалким червям... В которых ещё теплились крохи жизненных сил, душа тлела слабым огоньком, но не было возможности двинуться. Или их не было уже в живых? Или они были ещё нужны Силону, чтобы его облик был живой?..
Пленника заставили встать.
— Что вы собираетесь делать? — шептал он, еле ворочая онемевшим языком, — отпустите меня, и вечером будут принесены щедрые дары вашему храму, или пошлите к моей жене... не смейте, вы пожалеете об этом, я — советник императора Арразо...
Силон стоял ко мне спиной, но я слышала, как он отвратительно усмехался, когда проговорил:
— Это очень хорошо, добрейший Скинавион, что ты советник императора, но не сильно хорошо для тебя. Но не бойся! Нет! Тебя не убьют... — тихий, жуткий смех пополз по подземелью, выбираясь в тёмный коридор, отскакивая эхом от мокрых стен.
И Силон достал нож с длинной рукоятью.
— Мастер, — торопливо проговорил Оэго, — тень... тень справа от вас, Мастер.
— Да, мой верный Оэго, — тощий, как сама смерть, жрец взмахнул ножом и зашептал заклинание, громко выделяя слово Фра.
Скинавион закричал, замахал руками, защищаясь от ножа, блеснувшего в пляшушем свете свечи, оступился и принялся заваливаться навзничь. Оэго оказался сзади него и, похоже, ткнул его чем-то острым. Ивенг закричал опять от неожиданности, пытаясь удержать равновесие, думая, что все, сейчас его прикончат.
— Ты можешь кричать, мой обожаемый Сканавион... — пробормотал почти ласково Силон, — здесь тебя никто не услышит.
Он нагнулся, и движение его руки было режущим, отсекающим. Заклинания больше не было слышно. Сканавион, вытаращив глаза, смотрел на стену.
Там его тень, повернувшись боком, отделилась от стены и поплыла в затхлом сумраке. Её хозяин, которого теперь отпустил Оэго, упал на подстилку и лежал, не шевелясь. Сначала на лице его было удивление, что он так легко отделался, потом глаза стали тускнеть. Он не шевелился.
— Что ты сделал... жрец? — бормотал он, — что ты сделал?..
Никто и не думал ему отвечать. Сканавион остался лежать в камере, свернувшись жалкой личинкой на гнилой травяной подстилке. И Сканавион шёл по коридору, расправляя смятые одежды.
На выходе, щурясь от солнца, он обернулся к Оэго.
— Сегодня же будут принесены богатые дары вашему храму, настоятель.
— Да, эптерис... Да будут славны твои деяния и вознаграждены по заслугам!
Оэго стоял ещё долго, провожая взглядом высокую фигуру хозяина...
* * *
Сколько времени прошло, не знаю. Часов? Дней? Я вся ушла в чужую жизнь, всматривалась в чужие глаза, впитывала чужой страх. В меня сочилась чья-то злость, подлость его была видна мне, как на ладони. Моя собственная жизнь, казалось, замерла совсем.
Пару раз я всё-таки попыталась что-то изменить.
В первый раз я откинулась навзничь. И потеряла сознание. Долго плавала в мрачных волнах тёмного океана. Я болталась словно в полосе беспредельного по ширине прибоя. Берега не было видно, лишь волна подминала под себя, многотонной грудью обрушиваясь сверху, и утягивала на глубину. Она волочила меня долго, пока сама же не выдергивала на поверхность. Поднимала на гребень, и тогда я видела край.
Край всего. Этот край дымился водяной пылью, пасть бездны открывалась передо мной и чёрно-фиолетовая радуга играла над пропастью. Бездна вздыхала глубиной, край всего сущего щерился пустотой, зияющей за нагромождениями скал. Но тёмный океан играл мной будто щепкой. И опять я болталась в его необъятных водах...
Во второй раз я была гораздо удачливее и встала... Дальше не помню. А через какое-то время обнаружила себя у порога шалаша.
Похоже, утро. Солнце заставило меня зажмуриться. Кто-то был совсем рядом. Шебуршал травой. Даже травинки от его движения касались моей руки. Летели мне в лицо. Я недоделано, словно фыркнув, чихнула. Открыв глаза, долго не могла понять, что движется перед самым моим носом.
Пока взгляд, привыкший за последние сутки вглядываться лишь вовнутрь, не разглядел вблизи птицу. Небольшую. Обычную птицу. Ворона, или кто-то очень похожий. Она старалась удержать в лапах какого-то зверька, который, извиваясь тщедушным тельцем, пытался вырваться из её когтистых лап. Они настолько не замечали меня в своей возне, настолько, похоже, я была конченой по их мнению, что зверёк в какой-то момент нырнул мне подмышку и затих, сжавшись в комок.
Птица боком стала подбираться ближе, ещё ближе. Вот она уже у моей руки... Я чуяла, как дрожит тельце зверька. Его тепло заставляло меня быть на поверхности, не уходить в себя... И, чуть отведя локоть той руки, где сидел зверёныш, другой я из последних сил нанесла "страшный" удар по птахе, которая пыталась выковырить свою добычу из-под меня. Смехота, да и только. Птица лишь отпрыгнула на безопасное расстояние, и продолжила исследовать мой бок в поисках лазейки к добыче.
Зверёныш вдруг замер. "Ну, сдох, бедолага, наверное", — вяло дернулась в моей голове мысль.
Нет. Я услышала осторожные шаги другого зверька, крупнее моего подранка. Следя за мутным пятном, приближавшимся почти неслышно, я уже различала длинное юркое тельце, пушистый хвост, беличьи уши... Он напомнил мне Бублику. БайсА. "Байсенок" назвал этого зверька гемма Лой.
Похоже, мать пришла на помощь своему детёнышу.
Байса подходила всё ближе, и птица принялась носиться вокруг и кричать громко. А байса припала к земле и, запрокинув голову, оскалившись, шипела на неё. И ползла на брюхе ко мне. Осторожно, боясь меня и защищаясь лапой от вконец обозлившейся птахи, понявшей, что ей уже здесь ничего не светит. Зверёныш под боком тихо поскуливал и норовил выбраться. Я же его придерживала, пока опасность не миновала...
