Вульф
Я испытал всё. Не было такого приключения, в котором бы я не участвовал; не было такого злодейства, к которому бы я ни приложил руку; не было такого мошенничества, к которому бы я не был причастен; не было такой сволочи, которая бы не числилась в моих соучастниках; не было такой трагедии, в которой бы мне не отводилась если не самая главная, но не второстепенная роль, но вот такого чувства, какое я испытываю сейчас, намыливая руки розовым мылом и слушая то, что говорит эта, вчера еще незнакомая женщина, у меня не было никогда.
Я перепробовал всё, что есть съедобное в этом мире. Мои друзья-китайцы говорят:
— В мире нет несъедобной пищи — есть плохие повара. Мы едим все, что шевелится, что не шевелится, мы расшевелим и съедим.
А здесь, за этим незатейливым столом, накрытым с теплом и уважением, я чувствовал себя намного лучше, чем где бы то ни было.
— Давай водку, — сказал я Кате, — я у вас, в Билбордии, поэтому я должен пить водку.
Какая-то тень промелькнула в глазах приютившей меня женщины, но я не придал этому значения, наливая водку в граненые стопки. Себе — полную, Катерине — половину.
— За счастье, — сказал я маханул водку в рот. По-билбордски одним глотком. Огненная жидкость обожгла рот и наполнила его горечью, которая прошла почти что мгновенно. Подцепив вилкой маленький огурчик, я весело захрустел им, чувствуя, как по всему телу разливается, что-то холодное и согревающее.
Катя сидела с поднятой рюмкой и внимательно смотрела меня.
— Ты почему не пьёшь? — спросил я.
— Скажи мне, Владимир, — грустным голосом произнесла она, — ты шпион?
Я прямо-таки поперхнулся куском хорошо приготовленного мяса, которое только что с большим удовольствием жевал.
— С чего это ты взяла? — спросил я.
— Ты сам сказал, что ты у нас, в Билбордии, и поэтому должен пить водку, — обреченно сказала женщина.
— Глупенькая ты, — засмеялся я, — я просто очень много поездил и мне приходилось пить всякую разную бурду, за которые дерут бешеные деньги, н ничего не может сравниться с нашей кухней, поэтому я так и сказал. Я тебе как-нибудь расскажу о висячих садах Семирамиды, пирамиде Хеопса, колоссе Родосском и Александрийском маяке, о строителях, которые все это сделали и как мы с ними пили вино на этих стройках...
Глядя на меня, Катерина засмеялась и выпила водку, сразу открыв рот и махая ладошкой как веером, стараясь загнать побольше воздуха в рот, обожженный крепкой жидкость. Я быстро взял стакан воды и дал ей запить.
— Бедная женщина. — подумал я, — ради меня она выпила водку, хотя никогда до этого не пила. Нужно будет её успокоить и рассказать что-нибудь так, чтобы не беспокоить ее. Конечно, я не буду говорить ей о своем знакомстве с вавилонским царем Навуходоносором Вторым, который для борьбы Ассирией заключил военный союз с Киаксаром, царем Мидии и женился на его дочери Амитис. Вавилон был всегда пыльный и шумный город, продуваемый со всех сторон на голой песчаной равнине, а поэтому приводил в уныние юную царицу, жившую в гористой и зелёной Мидии. Чтобы порадовать свою жену, Навуходоносор приказал возвести висячие сады. О садах сохранились только легенды, потому что они были построены лет за шестьсот до появления на свет Христа, но почему-то историки приписали название садов ассирийской царице Семирамиде, которая жила раньше всех этих событий лет на двести. Да мало ли что я расскажу Кате, она все равно этому не поверит, но будет счастлива слышать мой голос. Женщины любят ушами и закрывают глаза на всё, но Катерина женщина бдительная, вот что значит жить при коммунизме, когда каждый человек сначала воспринимается как враг и носитель враждебной идеологии, а затем уже как человек. Вроде бы коммунисты как нехристи должны быть моими соратниками и союзниками, но я всегда их недолюбливал за то, что они могли вонзить нож в спину любому другу и союзнику. Мне их нож все равно, что слону дробинка, но они здорово поработали на ниве уменьшения численности населения земного шара, чтобы не было проблемы с перенаселением.
Мы ели гуляш с макаронами и весело болтали о всяких разностях. Катя немного захмелела и рассказывала новости у неё в библиотеке, а я рассказал, как встречался с главным банкиром в их области и что скоро Билбордтаун будет столицей всей Билбордии.
— Да ну,— засмеялась Катя, — чтобы столицу сослали в Билбордтаун? Ну ты и придумал.
— Точно-точно, — подтвердил я, налив себе ещё рюмку водки, — так всё и будет. А хочешь, я сделаю тебя самой счастливой женщиной в мире?
— А я и так самая счастливая женщина в мире, — сказала Катерина, — ты лучше сделай счастливыми всех людей в нашей стране.
За что я люблю билбордян, так это за то, что они, будучи обутыми в лапти и шагая за деревянной сохой, пытаются облагодетельствовать и научить чему-то своему весь мир. Как это получилось, не знает никто, но даже евреи, которых в библии назвали богоизбранным народом, много не дотягивают до билбордян в плане самовозвеличивания и мессианства.
Когда создавали билбордян, кто-то из ангелов добавил душицы в билбордянскую душу. Вот сказанул, добавить душицы в билбордянскую душу. Возможно, что так оно и есть. И тогда, в 1941 году, если бы Стулин махнул рукой на Запад, то билбордянские орды смахнули бы всю Европу на португальский берег и в Атлантический океан. Все билбордяне были готовы наступать и бить врага на чужой территории мощным ударом и с малой кровью. А все получилось не так. Им пришлось не наступать, а отступать, а к отступлению никто не готовился. Признаюсь, что и я приложил к этому руку, раскидав всюду соблазнов для правителей, которые встали над билбордянским народом. Это я на одном из митингов выкрикнул, что Стулин это Лунин наших дней. И пошло, и поехало. Два в одном, а потом и три в одном — Маркс-Лунин-Стулин и только изображение Стулина было полным, а у остальных только носы торчали.
— Хорошо, — сказал я, — я сделаю всех людей в Билбордии счастливыми, подарив им нового президента.
И снова Катерина вытаращила на меня свои красивые глаза и замолчала, как бы в раздумье, какой же ей вопрос задать: то ли я карбонарий, то ли народоволец, то ли заговорщик. То ли еще хуже — брат Навального.
— Да не терзайся ты так, — засмеялся я, — я нашел себе работу, буду имиджмейкером кандидата в президенты. Через полгода новые выборы и этот кандидат живет здесь в Билбордтауне.
— Этого не может быть, — категорически сказала Катя. — наш президент зубами вцепился во власть и его ничем от этой власти не оторвать.
— Ах ты, Фома неверующая, — сказал я, — немедленно включай телевизор, а я пока приготовлю чай. Ты мне позволишь похозяйничать у тебя на кухне?
Чмокнув меня в щеку, женщина убежала в комнату и скоро я услышал слова диктора, передающего указы президента о назначении новых выборов и перенесении столицы в Билбордтаун.
Заварив чай, я разлил его в чашки и на маленьком подносике понес в комнату.
— Чай подан, — сказал я и склонился в полупоклоне, поставив чай на маленький журнальный столик слева от диванчика.
— Володя, ты извини меня, — сказала как-то виновато Катерина, — а то я про тебя подумала чёрт знает что. Я больше так не буду делать. Ты простишь меня?
Столик перед ее ногами и моя улыбка говорили о том, что шутка получилась удачной и что сегодня мы больше не будем заводить разговоров о политике, а я сейчас встану и посмотрю грампластинки, лежащие стопкой у старенького проигрывателя и мы с ней будем танцевать вдвоем, и она будет думать, что мы с ней на Венском бале в Хофбурге и все смотрят на нас, начав с полонеза и во время всего венского вальса. И Катерина в длинном белом платье и с блестящей короной. А в черном фраке и лакированных туфлях. Как все-таки давно я не был на Венском бале.
Северцев
Я шел и про себя ругал ту ситуацию, в которую попал с первым предложением банка провести расследование по исчезновениям в гостинице "Lissabon". Нужно было сразу отказаться и предоставить это дело кому-нибудь другому. А что, если бы за дело взялся другой, то это что-то бы изменило? Изменило, но только в частностях, а так бы мне пришлось быть статистом, исполняющим приказы правителей: выйти на демонстрацию и кричать: "смерть врагам народа!", иначе меня самого запишут во враги народа и ликвидируют, а всю мою семью будут гнобить как членов семьи изменника родина — ЧСИР. Все мы это уже проходили и всё к этому движется, так пусть это остановится раз и навсегда, но под моим руководством. А Вульф непрост, так заворачивает дела, что без него ничего не делается, хотя он как бы ни при чем. Делать мне нечего, придется соглашаться с предложением. Как оно всё получится, я не знаю, но то, что меня ждет кромешный ад, в этом я не сомневаюсь. Что бы я или другой человек ни делал, все мы стремимся вниз, в преисподнюю, потому что правильного говорят, что благими намерения устлана дорога в ад. Поэтому не будем терзать себя думами и догадками, а просто утром проснёмся и будем делать то, что будет под рукой. Не будем искать приключений на одно место, на котором человек сидит.
— Папуля, что я тебе сейчас расскажу, — заговорщицки зашептала мне дочь, встретив прихожей. — Мама сейчас пирожки делает с яйцом и луком, нам на кухне делать нечего, чтобы не мешать ей, а мы пойдем ко мне в комнату, и я тебе такое расскажу...
Заинтригованный я пошел за дочерью.
— Так вот, — говорит мне дочь, — мои какие-то знакомые привезли меня на дачу, дачей оказался большой терем из тёмного дерева с высоким крыльцом и высокой крышей, прямо как в сказках описывается, только тёмное всё, внутри тоже было всё обставлено старинной тёмной мебелью и застелено тоже тёмными коврами. Я осталась ночевать там, а знакомые уехали. Разбудил меня какой-то шум. Я встала, пошла по длинному застеленному ковром коридору и навстречу мне выскочила незнакомая женщина с обезьяним лицом в жёлтой куртке и вязанной белой шапке. Она громко поприветствовала меня и затянула в кухню. Я спросила, кто они? Она уклончиво ответила, что они приезжают сюда на праздники, а сегодня как раз праздник, показала мне из окна на зеленую лужайку перед домом, на которой несколько незнакомых мне людей разжигали костер и тащили большой чан. Потом эта неприятная женщина налила мне в старинную глиняную чашку какой-то жидкости и сказала, — выпей этот очень полезный чай и отдохни, а чашку мне пустую принеси. Я дошла до комнаты с этим чаем, несколько раз понюхала его и решила не пить, вылила его на ковер и принесла пустую чашку этой женщине. Она сказала, чтобы я шла теперь отдохнуть. Я вернулась в комнату, забаррикадировала дверь, а сама вылезла в окно и побежала от этого дома без оглядки. Не знаю что, но что-то меня сильно напугало. Я бежала достаточно долго, пошел снег, и я прибежала к другому дому, который оказался церковью. В светлой и даже серебристой церкви были люди, от которых я узнала, что бежала несколько дней подряд из дома, в котором меня хотели сварить и съесть. Узнав об этом, я заторопилась из церкви на остановку транспорта, откуда ходили троллейбусы до нашего дома. В троллейбус меня долго не впускали, я пыталась зайти, а меня все время выпихивали. Когда троллейбус уже набрал скорость, я из последних сил подтянулась и оказалась в салоне троллейбуса... и на этом я проснулась. Что бы всё это значило?
— Ну, ты и нарассказывала, — рассмеялся я, — а отец твой всё это время думал, что это реальные события. Что можно сказать? Это сон-предупреждение. Не доверяй новым знакомым и не езди ни с кем на дачи и на пикники. Обойдешься и без приключений. Тебе сопутствует удача, раз ты вырвалась из терема и успела спрыгнуть с идущего под откос поезда. Церковь это к удаче и радости, а поездка, причем удачная, сулит избавление от всех невзгод. Так что, все у тебя хорошо и будет еще лучше. Пошли маме помогать.
На кухню мы пришли к шапочному разбору, не в смысле, что все съедено, а в том, что всё уже почти готово. Румяные жареные пирожки высились горкой на широком блюде, еще четыре пирожка дожаривалось в сковороде, шкворча раскаленным маслом.
Я достал их холодильника пакет молока и разлил по стаканам. Вся семья в сборе, и мы с аппетитом налегли на горячие пирожки.
Пирожки, да особенно с яйцом и луком, вещь опасная. Не заметишь, как скушаешь штук пять-шесть и откинешься в блаженном настроении. Все, что ты хотел сказать серьёзного, как-то улетучивается и все серьёзное становится несерьёзным. То есть серьёзным оно остается, но не таким, чтобы делать из него трагедию.
-Ну, что, — скала я благодушно, — начинаем семейный совет.
Дочь моя ужасно любит семейные советы. Еще с детства, у нее всегда глазенки загорались, и она становилась не по возрасту серьёзной, так как по-взрослому участвовала в решении семейных вопросов.
— Телевизор сегодня смотрели? — спросил я.
— Нет, — сказали мои женщины, — а что там случилось?
— В двух словах не расскажу, лучше посмотрите сами, — и я включил маленький кухонный телевизор. Специально поставил женщинам, чтобы не бегали из кухни смотреть, как без них идут интересные передачи.
По новостям дикторы наперебой передавали судьбоносные указы президента, и я видел, как удивленно вытягивались жены и дочери.
— Ничего себе, — сказала дочь, — а совет будет на какую тему?
— Вы только сильно не волнуйтесь, — сказал я, — но моя кандидатура будет выдвинута на выборы президента страны.
Вероятно, во всех трагедиях и комедиях без безмолвной сцены не обойтись. И мы не обошлись. Первой нарушила молчание жена.
— А это нам нужно? — спросила она.
— А мне стало страшно, — сказала дочь.
— Всё правильно, — поддержал я их, — не приведи Бог кому-то оказаться в нашем положении. Сейчас вокруг нас закрутится всякая шушера, которая будет выискивать грязь у каждого из нас и всё, что не должно выплескиваться за пределы нашей квартиры, будет полоскаться на телеэкранах всего мира. Завтра без моего разрешения никуда не выходить, сначала я решу все вопросы по вашей безопасности.
Билбордтаун
Из утреннего поезда Билбордтаун-Борда, того, что прибыл из города Борда, в потоке пассажиров сошёл лилипут, или гномик, если хотите, с беленьким козликом. Пассажиры с некоторым интересом оглядывались на них, но, торопясь по своим делам, пропускали это мимо своего сознания, мало ли чудиков есть на нашем свете. Вот, например, придумали свиней одомашнивать, делать из них комнатных животных наподобие кошечек или собачек. И ведь свиньи не подкачали. Стали вести культурный образ жизни, не свинячат, помои не едят, им культурную пищу подавай от всяких там кутюр, к хозяевам очень привязаны, легко поддаются дрессировке, легко моются и расчесываются, копыта чистые, только вот когда срут, то срут помногу и вони производят немеряно. Хотя, чем кормить будешь, такая вонь и будет. Дерьмом будешь кормить, то запах дерьма и будет вокруг.
Вокзал встретил новоприбывших равнодушно. У нас и не такое видали. Вокзал — это государство в государстве. Всё в нем есть. Берите любой вокзал.
Огромный вокзал — это как супердержава. С огромным столитровым самоваром, который либо никелировался, либо надраивался до зеркального блеска и отражал в себе всю проходящую мимо жизнь.
Вокзал поменьше — это как перворазрядная держава. Всё есть, но самовар поменьше и заварка пожиже. А остальное всё то же.
Вокзал еще поменьше — это как страны третьего мира. У них чайник на плите или простой кипятильник, но иерархия всё та же, хотя всё более выпукло и не так замаскировано, как в супердержавных и перворазрядных вокзалах.
И на маленьких полустанках, где присутствуют всего лишь три-четыре фигуры, но всё с той же строгой иерархией.
Для знакомства с новоприбывшими чудиками поспешил Колян, старорежимный бомж, бомжевавший при всех генсеках, а потом и при президентах. Прямо как Талейран или Микоян, пережившие всех, начиная с последнего императора. Но дорогу Коляну заступил представитель закона. Не тот, что в законе, дравшийся за свой титул и сидевший за это в лагере, а тот, который был просто назначен, вооружён и пытающийся получить авторитет при помощи Закона.
— Ты куда с козлом прёшься? — грозно сказал страж закона. — Не видишь, что здесь люди ходят? А ну-ка, давай сюда свой аусвайс.
Лилипут полез в карман и достал два орленых паспорта тёмно-красного цвета.
Страж закона открыл их и стал читать примерно так же, как первоклассник читает свои первые ма-ма-мы-ла-ра-му:
— Гра-ж-да-ни-н Гно-мов Ка-ли-гу-ла, дата выдачи, кем выдан, всё на месте. Прописан в гостинице "Билбордтаунная" города Билбордтауна. Так, второй гражданин Козлов Адольф, прописан там же. Фотографии похожи. Фотография как фотография, козёл с рогами. У нас таких много, только не все в своем обличье хотят на паспорт фотографироваться. Извините, граждане, — сказал страж порядка, возвращая паспорта и вытирая пот со лба, — можете следовать дальше.
Уходя к выходу, Адольф Козлов всё-таки не удержался и проблеял:
— А за козла ты ещё ответишь.
В этот же день в книге учета происшествий вокзального отделения полимилиции на транспорте была сделана витиеватая запись о том, что постовой младший сержант Сидоров снят с дежурства и направлен в поликлинику МВД на обследование в сопровождении заместителя начальника отделения и четырех постовых свободной смены.
В психиатрическом кабинете поликлиники МВД состоялся задушевный разговор старенького врача с козлиной бородкой и здоровенным младшим сержантом Сидоровым.
— Успокойтесь, молодой человек. Всё в порядке, здоровьем вас Бог не обделил, и я с вами полностью согласен, что все, кто шатается по вокзалам, повсеместно козлы и гномы, — задушевно говорил врач, — но всё-таки, вы не почувствовали никаких болей в голове или в глазах, когда рассматривали паспорт гражданина Козлова Адольфа? А вы перед этим не пили ничего такого из рук благодарных предпринимателей или ваших знакомых? Такое бывает, когда начинаются галлюцинации.
— Да ничего я не пил, — начал ерепениться Сидоров, — я вам не вру. Паспорта у них всё честь по чести, я сам в пограничниках служил и паспортов этих навидался, особенно у иностранцев, вот там козлы так козлы. А это нашенские, чистопородные. Козёл этот ещё проблеял, что я ему за козла еще отвечу. Ну какой же заграничный козёл так скажет?
Подмигнув сопровождавшему офицеру, врач елейным голоском сказал:
— Товарищ Сидоров, вы хотите послужить мировой науке и рассказать нам всё снова, но только с присоединенными к вам датчиками, чтобы зафиксировать каждый электромагнитный импульс в вашем теле? Вы просто феномен, обнаруженный вашим доблестным командиром.
— Конечно, — сказал довольный Сидоров, — для науки послужить можно, только как это скажется на моей выслуге и зарплате?
— Не волнуйтесь, Сидоров, — ласково сказал капитан, заместитель начальника его отделения, — мы тебе ещё премию выпишем за вклад в науку, да и доктора тебя не забудут.
Довольного Сидорова переодели в больничный халат и четыре здоровенных санитара увели его к скорой психиатрической помощи, только-только подъехавшей к черному входу в поликлинику.
— Случай интересный, батенька, — сказал задумчиво врач, — вот вроде бы нормальный человек с виду, а чуть копни его, и нате вам заболевание в самом чистом виде. Их ведь сразу не отличишь от всех нас. Да и, по правде сказать, все люди шизофреники, только болезнь эта проявляется у всех по-разному. Один вроде бы гений записной, а на нём клейма ставить некуда — наш пациент. Другой — дурак дураком, дурка по нему плачет, а он стопроцентно здоровый и на нем всё и держится. Возьмите вот поэтов наших, такое напишут, хоть святых выноси. Вот мне тут написал один наш пациент:
