Воспитание
Происшествие с собакой сделало меня лидером нашей маленькой компании и привлекло ко мне внимание преподавателей и воспитателей.
Было установлено, что я говорил на мандаринском диалекте китайского языка. Это язык Северного Китая, который китайцы сами называли как гуаньхуа. Иероглиф гуань обозначает мандарин, а хуа — это язык, не физический, а способ общения, такой же, как и русский язык. В Китае великое множество языков и единение Китая произошло только лишь потому, что повсеместно стал насаждаться общий для всех язык — путунхуа. Общим языком был избран мандаринский язык. Когда единое государство подходит к своему закату, все входящие в него части начинают вспоминать свои исконные языки и насаждать их в повседневную жизнь, закрывая для себя и для своих детей окно в большую жизнь, переселяясь в современные пещеры, оборудованные по последнему слову развития цивилизации и урча на языках, носителями которых являются две-три тысячи человек. Молодежь бежит с такой родины, ослабляя как её, так и то государство, за счет которого они стали принадлежать к числу великих мира сего. А затем начинают рушиться гиганты, погребая под своими обломками тех, кто эту глыбу и разрушил. Из всех них остаётся только exotica типа острова Мальта или микрогосударств Западной Европы.
Но тогда я этого ничего не знал и, когда мне читали тексты на китайском языке, чувствовал, что это мне знакомо, но моих нынешних знаний не хватало для того, чтобы уяснить это самому и объяснить кому-то. В конце концов, был сделан вывод о том, что мне приснился какой-то сон, который совершенно не имеет никакого отношения к китайскому языку, о чем мне сказал Глеб Владимирович, но я-то чувствовал, что был далеко отсюда и занимал большую и важную должность.
Первую половину дня мы занимались иностранными языками, а вторая половина дня отводилась на ролевые игры и воспитание. Как в армии. До обеда занятия по программе, после обеда стрелковые и иные тренировки, а также политико-воспитательная работа.
Так как мы были уже взрослыми, то с нами занимались и изучением оружия, которое было по силам для наших маленьких организмов. У каждого из нас был свой пистолет Beretta 950 Jetfire, выпуска 1952 года, 22 калибр, 5,6 мм. Это запасное оружие секретных агентов или офицеров полиции, на самый крайний случай. Весит всего лишь триста граммов. Неплохо стреляет на двадцать пять метров, но наилучшие результаты достигаются при стрельбе в упор. Хитрость этого пистолета была еще и в том, что его можно было зарядить и без дергания затвора на себя. Нажав на кнопку, мы освобождали ствол, он поднимался, туда вставлялся патрон и затем ствол ставился на место в готовности к стрельбе. Представьте себе, какая была у нас гордость при обладании оружием. У девчонок гордости было не меньше, чем у мальчишек. Мы должны были подойти почти вплотную к объекту поражения, который ничего не должен заподозрить от приближающегося ребенка, и всадить ему несколько пуль в живот в те точки, которые вызывают смерть. На манекенах они были отмечены красными точками и прямо на уровне наших голов. Мы с азартом стреляли, совершенно не представляя, что мы будем делать, когда нам придется стрелять по живым людям. Но если есть механический навык и умение обращаться с оружием, то преодолеть моральный барьер несколько легче, потому что ты готов к тому, чтобы совершить подвиг за свою родину, то есть выполнить то, что тебе прикажут. А приказы, как известно, обсуждению не подлежат.
Второй вид подготовки — физическое воздействие на противника. Мы должны были драться друг с другом. С чего, зачем, мы не должны были рассуждать, а должны были дубасить друг друга, нанося противнику физическое поражение. Из всех защитных средств были только толстые кожаные перчатки, совершенно не похожие на те, которые используются боксерами.
Инструктор поставил меня и Рабича в одну пару. Мы стояли друг перед другом и не знали, что нам делать. За что его колотить? Те же мысли были и у него.
— Котек, Рабич, — кричал инструктор, — вы что как зайцы на полянке? Рабич, врежь этому умнику по морде, чтобы он умылся кровавыми соплями. Посмотри, он трясется от страха. Ты его победишь, я за тебя болею.
Вокруг смеялись ребята, и смех их был нервным, потому что после нас им придется драться друг с другом в этом спортзале. Девчонки настороженно помалкивали. Они будут драться отдельно от нас.
Мигнув Рабичу, я бросился на инструктора и стал наносить ему удары в область груди, куда мог достать. Подбежавший Рабич схватил его за ноги, и мы принялись бить опешившего инструктора. Очень скоро он пришел в себя и раскидал нас в стороны как щенят.
— Ну, волчонки, вы меня достали — злобно сказал инструктор и двинулся в мою сторону, натолкнувшись на стену ребят, вставших рядом со мной. Скопом мы бы его покалечили.
Инструктора от нас убрали, а с нами провели разъяснительные занятия и объяснили, что нужно делать в случае нападения на врага или защиты от него. Драки у нас стали получаться и в пылу азарта мы переходили допустимые грани, для чего с нами были опытные инструкторы и воспитатели. Из нас действительно получались хорошие волчата.
На лекциях нам рассказывали, откуда появляются дети и что означает повышенное внимание взрослых дядей или тетей к маленьким мальчикам или девочкам. Что движет взрослыми в отношении детей, как различить обыкновенное отношение к ребенку от сексуального. Мы этого не знали, да и в то время и взрослые в этом отношении были сущими детьми, отчего в стране нашей была пуританско-коммунистическая мораль во всем.
Периодически нас поодиночке вывозили в семьи коммунистов, вынужденных проживать в Советском Союзе, так как в своих странах они были преступниками, по которым плакали палачи.
Я ездил в семьи французов и иранских курдов, бывших офицеров Мустафы Барзани. Мы играли с их детьми, пока старшие обсуждали какие-то свои вопросы. Дети в компании намного быстрее учат язык, нежели ученики в классе. Способность к обучению заложена в людях генетически и все люди, начиная от взрослых и заканчивая маленькими детьми, делятся своими навыками и знаниями, обогащая этим себя. Те, у кого нос всегда вверху, оказываются самыми глупыми во всех вопросах.
Собственно говоря, во всем мире разговаривают короткими предложениями, это только в России пытаются разговаривать длинными предложениями на половину страницы, отчего слушающий нередко теряет нить повествования и перестает вообще прислушиваться к говорящему, или выискивая в потоке слов знакомые и интересующие его слова. Так и дети разговаривают конкретно, помогая жестами рук или красноречивыми взглядами. Главное — уловить суть мышления и понимания мира детьми, всё остальное вторичное и приходит с возрастом, а уровень мышления и понимания ребенка должен внешне оставаться на детском уровне.
Лишь потом, спустя годы, я узнал, что в Иране на советских штыках были созданы Демократическая Республика Азербайджан под руководством Джафара Пишевари и Мехабадская Республика во главе с Кази Мухаммедом и Мустафой Барзани. Обе республики просуществовали до 1946 года, пока советские войска не были выведены из Ирана.
С нашими девочками мы практически не общались. С чего бы это мальчишки играли с девочками? У них свои интересы, а у нас свои. Хотя, мне нравилась одна девочка с красивым псевдонимом Сулико.
Задание
В апреле 1957 года я был вывезен в Иран на выполнение настоящего задания. Со мной был полуслепой певец по фамилии Насими, и я как его поводырь. Нас забросили через сухопутную границу в провинции Хорасан темной ночью и всю ночь мы шли по пустынной дороге в сторону большого города, росшего на наших глазах на фоне гор.
Заброска это не от слова бросать. Просто нам показали место, где безопасно перейти границу, и мы ее перешли.
Насими перепевал стихи Руми-Мевлеви о свирели, которая только одна может спеть о душе человека и его судьбе:
Вы слышите свирели скорбный звук?
Она, как мы, страдает от разлук.
О чем грустит, о чем поет она?
Я со своим стволом разлучена.
Не потому ль вы плачете от боли,
Заслышав песню о моей недоле....
Загляни туда, где камыш растёт,
Мелодию ты зарослей послушай,
Вдохнуть коль сможешь в дудку ты
Вторую жизнь, раскроет пред тобой она
Истину величиной в целую жизнь.
Старый Иран совсем не похож на тот новый, который мы видим сегодня. Свободно одетые и свободные женщины, раскрепощенные мужчины, всегда одинаковые мальчишки и никакого засилья имамов и мулл, заглядывающих во все щели человеческого бытия.
Песни Насими нравились всем. Мы собирали плату за пение, иногда выходило по двадцать риалов, то есть два тумана, на которые мы могли покушать плова и выпить ароматного чая с наватом в чайхане и еще оставались деньги на завтрашний день.
Я первый раз был за границей и был как бы гражданином того государства, в котором находился. Везде были видны следы пребывания советских войск: замазанные краской названия улиц и лавок. Рядом с надписью: "Нан" была видна надпись "Хлеб". Были и другие примеры, но это русское слово "хлеб" роднило меня со страной и говорило о том, что я не на чужбине.
Выпроводив советских оккупантов и расправившись с мертворожденными советскими республиками в Иране, правительство с большим удовольствием бросилось в объятия инглизов (англичан), оставшихся в Иране для защиты интересов нефтяных компаний.
В селение Донгузхана (Свиная деревня) мы добрались на исходе седьмого дня пути. Там я был на правах племянника хозяина, пришедшего с оказией в гости к дяде. Наконец-то я выспался на лежанке в тени у дома и сытно поел домашней пищи. Сын хозяина сначала с опаской смотрел на меня, а потом мы разговорились, и стали вместе играть.
— Али, — спросил меня сын хозяина Реза, — почему у тебя голубые глаза и волосы намного светлее моих?
Вопрос был поставлен не в бровь, а в глаз. Мои учителя то ли не учли это, то ли им было всё равно, вернусь я или нет, но моя внешность несколько отличалась от внешности мальчиков в персидских селениях. Насими мне ничего не говорил, потому что он подслеповат и ничего этого не видел. Кроме того, я не мочился на корточках, как это делают все местные жители, и я не был обрезан.
Сейчас я прекрасно понимаю смысл анекдота, когда заброшенный в Германию американский агент на чистейшем немецком языке поинтересовался, где находится ближайшая пивная. Немец посмотрел на него и спросил: ты американский шпион? Шпион просто опешил и спросил, откуда он узнал. А немец так спокойно и говорит, что у них в Германии негры по утрам по картофельным полям не шляются.
Я был в положение того же негра и для меня было сделано всё, чтобы я провалился. А, возможно, это и было так задумано.
Я достаточно спокойно сказал Резе, что не знаю своего отца, он был каким-то русским офицером и что люди меня и так называют пэдаре сухте (бастард, дословно — сын сожженного отца). Но с муллой договоренность уже есть и по возвращению домой я сделаю все, что положено правоверному мусульманину.
Через день пришел офицер-инглиз и взял меня с собой как своего слугу. Сев в машину, офицер заговорил по-русски:
— Котек, сейчас мы поедем в одно место, где ты будешь прислуживать за столом. Твоя задача — разрядить пистолет офицера, который будет лежать рядом со мной на достархане.
Достархан (сервированный стол, обычно прямоугольной или квадратной, реже круглой, формы, высотой 30-35 см) был на окраине близлежащего города и был устроен вокруг огромной шелковицы. Там одновременно могло находится с десяток человек, но не было никого, кроме повара, который занимался приготовлением шашлыка и закуски. Офицер расплатился с ним и сказал, в какое примерно время можно будет приехать и убрать остатки пиршества.
— Котек, ты будешь подавать нам шашлык и зелень. Поливать воду на руки и подавать полотенце для утирания. Ты будешь подносить спичку для прикуривания сигарет и вообще будешь мальчиком на побегушках. Это понятно? Сейчас приедет офицер. Он вооружен американским пистолетом "Кольт". Когда мы подвыпьем, ты по моему сигналу достанешь из пистолета магазин с патронами и спрячешь его под ковром. Всё понял?
Я утвердительно кивнул головой. Как хорошо, что рядом с тобой находится наш человек, пусть даже в чужой военной форме.
Офицер, старший лейтенант шахской гвардии приехал минут через десять. Умыв руки и лицо, два друга расположились на достархане и выпили водки "Московская" из бутылки с засургученным горлышком, которую открывал сам инглиз. Я подносил шашлыки и овощи с зеленью, готовил черный чай, заваривая его по наитию, так как чая выпито было немало, как и водки.
Наконец, инглиз махнул мне рукой, чтобы я что-то принес или убрал, и я стал прибирать уже съеденное, приблизившись к снятому поясному ремню нашего гостя. Толстая кожаная кобура желтого цвета скрывала только ствол пистолета, а рукоятка торчала снаружи. Нажав на кнопку на рукоятке, я тихонько извлек магазин с патронами и положил его под ковер на достархане. После этого я принес миску с жареным мясом и нарезанными крупными помидорами.
Я тихонько сидел в стороне и прислушивался к тому, что говорят взрослые.
— Господин Мухаммади, — говорил инглиз, — мне очень приятно принимать вас здесь как самого дорого гостя. Я хорошо знал вашего покойного отца, который был моим самым большим другом. Незадолго до своей смерти он говорил мне, что вы замените его на посту нашего помощника. Мы тоже видели ваши перспективы и помогали материально вашей семье, чтобы вы могли продолжать обучение в столичной военной академии шахской гвардии. Сейчас настало время, когда вы должны помочь нам.
По логике разговора, офицер должен был что-то ответить на предложение, но он молчал.
— Я понимаю, — продолжал инглиз, — что ваше молчание говорит о том, что вы согласны со всем мною сказанным и что у вас состоялся разговор с вашим отцом о том, что вы будете и дальше работать с нами, как и он. Кстати, ваш отец был большим другом Советского Союза, интересы которого я представляю здесь.
Последние слова вызвали очень сильное беспокойство офицера. Он схватился за свое оружие, но тут же опустил его.
— Вы уже разрядили мой пистолет? — спросил старший лейтенант Мухаммади. — Это всё ваш мальчик с голубыми глазами?
— Видите, как всё просто и как хорошо, что вы всё понимаете, — сказал инглиз, — давайте выпьем еще по рюмочке водки и продолжим разговор.
Они выпили водки и стали молча закусывать жареным мясом и овощами. Я залил чайники кипятком и подал на достархан чай. Иранский офицер посмотрел на меня и сказал:
— Вы далеко пойдете, молодой человек.
Я приложил руки к груди и скромно сказал:
— Моташаккерам, агаи сетване йекь (Спасибо, господин старший лейтенант).
— Немцы нам говорили, что советская разведка использует младенцев, — сказал Мохаммади инглизу, — но никто из нас не верил в это. А сейчас мне приходится поверить немцам. Что же вы хотите от меня?
— Нам много не надо, — сказал инглиз. — Вы должны понимать, что мы не имеем никаких агрессивных намерений в отношении вашей страны. Присутствие наших войск во время большой войны было вызвано только тем, что Германия хотела использовать вас как плацдарм для нападения на СССР. Но опасность прошла, и мы вернулись домой. Сейчас в вашей стране остались инглизы, а скоро их сменят американцы. Они принесут демократию и голых женщин, а ваши муллы будут тайком и по ночам пробираться в мечети, чтобы тайно провести службу. Америка наш злейший враг, а в борьбе с врагом нужны хорошие друзья.
— Мне нужно всё это обдумать, — сказал старший лейтенант, — давайте встретимся завтра, и я дам вам исчерпывающий ответ.
На том и порешили.
Утром примчался инглиз.
— Старший лейтенант застрелился, — сообщил он мне, — собирайся, поедешь домой. Я постараюсь подвезти тебя ближе к границе. Если что-то случится, беги один и старайся идти к границе ночью. Там тебя уже ждут.
Инглиз достал из кармана блестящий никелированный контейнер, очень похожий на "кремлевскую таблетку" на тоненькой леске. Петельку на леске инглиз надел мне на зуб и заставил проглотить "таблетку" с глубоким вдохом и глотком теплой воды. Не с первой попытки, но все-таки контейнер проскочил внутрь моего организма и дернул за леску, показывая, что он остановился.
— Смотри, Котек, — сказал инглиз, — там очень важные данные, которые не должны попасть в чужие руки. Если убежать не удастся, вытяни контейнер и спрячь в грязи и никому не говори, что у тебя что-то было. Возьми свою "береттку", может, где-то и поможет. Пойдешь в обход города Лютфабада. На окраине города огороды, а конец огородов — это граница. Будешь ориентироваться на наблюдательные вышки. Ляжешь на землю и увидишь их на фоне неба. Вышки только на советской территории. Второй ориентир — железная дорога. Она на советской территории и в полукилометре от границы. Когда тебя приведут к офицеру, скажи ему, чтобы он сообщил в штаб слово "Шираз".
В сорока километрах от границы инглиз остановился, дал мне кусок хлеба, воду в бутылке из тыквы и показал пальцем направление движения.
— Старайся никому не попадаться на глаза, — сказал он, — все эти глаза работают на шахскую службу безопасности. Постарайся добраться до наших, сынок, — он хлопнул дверцей машины и покатил назад, отчаянно пыля иранской пылью.
Вам никогда не доводилось остаться где-нибудь в чистом поле на чужбине с куском хлеба и бутылочкой воды под азиатским солнцем, сжигающим всё, что встречается у него на виду? А представьте себе то же самое. И представьте, что вам еще нет и семи лет, а у вас в кармане дамский пистолет и вы выполняете секретное и ответственное задание. Я не знаю, каким местом думали наши руководители, но было во всём этом нечто неестественное. Мы все были сталинскими орлятами, готовыми с пулеметом в руках встретить страшного врага и защитить свою родину, потому что взрослые были перебиты Сталиным, а самые инициативные посажены в тюрьмы.
Через несколько километров пути я увидел в стороне от дороги чью-то могилку с небольшим мазаром наверху. Большие мазары ставят шейхам и вообще святым, чтобы путники могли совершить намаз и вознести хвалу Аллаху, а маленькие мазары посещаются только в дни праздников и теми, кому не совсем хорошо на этой бренной земле.
Я спрятался в этот мазар, защитив себя от солнца и получив хороший отдых. Главное — хорошенько поспать в тени и под дуновение легкого ветерка до наступления темноты, потому что путь предстоит неблизкий.
Детский организм засыпает быстро, но я еще применил способ аутогенной тренировки, представив себе море, которое никогда не видел, но по рассказам это было огромное поле воды, которое переливается на солнце, а морской ветер — бриз — очень полезен для организма и вылечивает болезни.
Я закрыл глаза и увидел красные пятнышки, которые стали превращаться в одно большое черное пятно. Я стал падать, но был подхвачен своими телохранителями.
— Врача к господину маршалу, — закричал церемониймейстер.
Этот крик был сигналом, по которому охрана закрыла все двери и встала с копьями и с луками, чтобы никто не мог безнаказанно покинуть помещение, где проходили торжества. После этого все присутствующие встали на колени и стали читать молитвы о моем выздоровлении, потому что каждый из них мог быть отравителем. Вернее, не сам бы он отравил меня, а его доверенные люди, которые работали на кухне и были в прислуге. Достаточно отравить чай в одной чашке или набросать яд в сахарную пудру, в которой вываливается вареное сало, придавая ему не свойственный жиру вкус. Еще легче добавить яд в карамелизированные яблоки, нанизанные на тонкую бамбуковую палочку по типу восточного кебаба.
— Командующий Сэ, — доложил начальник охраны, — прибыл Вэй ишэн (врач Вэй).
Я кивнул головой, как бы говоря, что согласен с кандидатурой врача.
Врач Вэй с поклоном принялся колдовать надо мной, щупая мои руки, заглядывая в глаза, нажимая пальцами на какие-то точки, а затем при помощи треугольного ножа он отворил кровь на моей левой руке. Я с интересом смотрел на все эти манипуляции.
Врач Вэй капнул капельку моей крови на тонкую пластинку из стекла, которое было очень редким в то время, и размазал её при помощи деревянной лопатки. Затем он внимательно посмотрел на кровь на просвет, еще более внимательно посмотрел через линзу из горного хрусталя и присел рядом с моей постелью:
— Командующий Сэ, вы очень утомились. Вам нужен отдых, прогулки по свежему воздуху, хорошее вино перед едой и будет лучше, если вы полюбите красавицу, которая потом может стать вам прекрасной женой. Если вы не собираетесь в ближайшее время создавать семью, то любовные игры будут иметь самое эффективное целительное воздействие.
Получив положенное вознаграждение, врач откланялся, а охрана отошла от дверей и окон дворца. Но больше всех радовались гости, которым удалось избежать процедур по поиску злоумышленников. Не получилось в этот раз, получится в другой.
Врачебный диагноз тайной не стал. Каждый день мне представляли знаменитых красавиц, на которых должен упасть мой начальствующий глаз, а родственники девушки должны получить определенные преференции по сравнению с другими княжествами, и по-другому быть не могло, иначе бы нарушилось система противовесов в империи. Всё там висело на взятках, кумовстве и фаворитизме. Вышиби одно звено, и сразу начнутся всякие революции и перестройки. А звено вышибить может только тот, кто эти звенья сам и создавал. Получается, что разрушением системы правитель сам вышибает из-под себя табуретку, на которой он твердо стоял.
На седьмой день ко мне привели красавицу Мэй Ли (Прекрасная слива). Она играла на древнейшем музыкальном инструменте — гуслях под названием сэ. Гусли во всем мире очень просты, а в Китае они были самыми первыми. Мудрые китайцы брали обыкновенную прямоугольную доску и на нее натягивали пять шелковых струн. Когда мастерство музыкантов выросло вместе с величием Китая, число струн увеличилось до семи. Сначала сэ стоял прямо на полу, а музыкант играл, стоя на коленях, но потом, по моей инициативе, для сэ сделали ножки, и музыкант играл, лишь склонив голову перед повелителем.
Мэй Ли играла о чем-то далеком, красивом и тревожном, и сила ее музыки притягивала меня к ней. Она единственная, кто остановил мою хандру и побудил к дальнейшей активной деятельности. Я начал объезды покоренных княжеств, на ходу исправляя всё то, что не соответствует интересам нашей империи. Я вершил суд над подданными князей, показывая, что самой высокой властью является власть императора.
Окруженный всеобщим вниманием и раболепием, красотой женщины и завораживающей музыкой, я потерял бдительность и выпустил бразды управления собственной безопасностью. Я не обращал внимания на то, что начальник моей охраны носил перстни с большими драгоценными камнями, его доспехи стали позолоченными и что число наложниц в его гареме выросло до двадцати семи. Он был с потрохами перекуплен князьями Яо и Ци, замышлявшими создать новую империю из завоеванных княжеств.
Когда человек начинает думать, что он мудрее всех мудрецов, это означает, что ум его ослаб настолько, что он становится похожим на пятилетнего ребенка, считающего, что весь мир — это его нянька и несколько слуг, помогающих кататься на деревянном коне.
Я сидел и слушал музыку Мэй Ли, прикрыв от удовольствия глаза, как вдруг в музыке я услышал топот множества копыт, а вбежавший в покои начальник охраны попытался меня убить. Зато красавица Мэй Ли куда-то незаметно исчезла.
Мои воинские навыки дремали, но не спали. Я дал отпор бывшему первому телохранителю и под охраной трех верных слуг выбрался из замка, уже окруженного мятежниками.
Я мчался к своему войску, которое томилось в бездействии на границе.
— Ничего, мои верные воины, — думал я, — скоро ваше ожидание закончится, вы наполните ваши карманы золотом и драгоценными камнями, а ваши мечи допьяна напьются вероломной крови.
Первую ночь мы ночевали в стороне от дороги. Я спал, тревожно прислушиваясь к ночным шумам, в готовности вскочить и обнажить свой меч. Вышедший из лесной чащи лев неслышно подошел ко мне, обдал своим горячим дыханием и лизнул шершавым языком по лицу.
Я открыл глаза и увидел над собой огромную морду, которая могла принадлежать любому дикому животному, но вот глаза, ласковые и преданные, выдавали в ней собаку. Это был среднеазиатский алабай. Огромная собака, которая охраняет хозяина и пасет вместе с ним скот, отрабатывая получаемую от хозяина еду.
Я протянул руку и погладил собаку по морде. Она была примерно моего роста и весила ничуть не меньше, чем я. Я не представлял для нее никакой опасности, и она относилась ко мне как к человеческому детенышу.
Снаружи раздался свист, и собака исчезла также внезапно, как и появилась.
Я выглянул из мазара и увидел чабана с мальчишкой, которые гнали небольшую отару, голов сорок-пятьдесят овец в ту сторону, в какую нужно идти и мне.
Я вышел наружу и поросился идти вместе с ними, так как остался один и разыскиваю своих родственников, которые живут недалеко от границы.
Два дня мы шли в сторону города Лютфабада, а потом я "потерялся", так как заметил советские наблюдательные вышки и видел дым паровозов на железной дороге. До моего дома мне оставался один шаг.
В Средней Азии вечер очень короткий. Сначала наступают сумерки, которые сменяются глубокой ночью, как будто кто-то выключает электрическое освещение.
Я шел по окраине пригорода, вдоль огородов с овощами и арбузами, как вдруг сзади раздался голос:
— Стой, ту куда идешь?
Меня преследовал неизвестно откуда взявшийся жандарм пограничной стражи с огромной винтовкой "Брно" на плече. Оглянувшись по сторонам, он бросил винтовку на землю и пошел ко мне со слащавой улыбкой, на ходу расстегивая брюки с огромной мотней.
В чём суть дела, я уже понимал. Нам, как взрослым, рассказывали о домогательствах взрослых к детям. Когда до жандарма оставалось не более пяти шагов, я достал пистолет и семь раз выстрелили в живот извращенцу. Он упал и затих. Выстрелы только мне казались громкими, а на самом деле их никто не слышал, потому что звук выстрела из оружия калибра 5,6 мм никогда не бывает громким.
Советская пограничная застава находилась всего лишь в трехстах метрах от границы, и меня быстро заметил часовой по заставе.
Два солдата в зеленых погонах выскочили из небольшого деревянного домика и побежали ко мне, но я и не думал убегать от них.
— Пацаненок, товарищ командир, — доложили они вышедшему из казармы офицеру в хлопчатобумажной форме и золотых погонах.
— Эсме шома чист? (Как тебя зовут?) — спросил меня офицер на фарси.
— Это не так важно, — сказал я по-русски. — Срочно доложите обо мне в штаб и передайте слово "Шираз".
Мои слова были громом среди ясного неба для пограничников. Нарушителей границы они видали разных, но только не таких, как я.
Меня заперли в какую-то вонючую комнату и принесли чашку с едой, что-то среднее между кашей и супом. Голод не тетка и я съел все без остатка.
— Что, буржуйские-то харчи не такие вкусные, как наши? — спросил меня охранявший солдатик и сам засмеялся своему вопросу.
Я не стал с ним разговаривать и улёгся спать.
На следующий день к обеду приехали два офицера из штаба отряда. Когда они вышли из "эмки", то они были покрыты тонким слоем пыли, как будто работали где-то на пылевой мельнице.
Меня привели в канцелярию заставы и выгнали всех посторонних.
Один из офицеров на фарси спросил меня, кто приказал мне передать слово "Шираз".
Я ответил по-русски, что не буду отвечать на этот вопрос, и вообще буду разговаривать только с теми, кого я знаю лично.
Офицеры были тёртыми калачами и стали наседать на меня, обвиняя меня в том, что я иностранный шпион и что заброшен сюда фашистами, требовали от меня нарисовать мой маршрут движения к границе, где мои явки в советском тылу, кто связник и какие пароли. Один из них замахнулся на меня, но я вытащил из кармана свою "беретту" и сказал, что шлепну его как того жандарма, который попытался снимать штаны рядом со мной. После этого я положил пистолет на стол и сказал, что устал и буду ждать тех, кого знаю лично.
Меня отправили под конвоем в арестантскую. Уходя, я слышал, как офицеры кричали на начальника заставы матом, что он не произвел мой личный досмотр и что я был вооружен пистолетом.
Ещё через час мне завязали глаза и посадили в машину, на которой меня отвезли в пограничный отряд, расположенный в ста сорока километрах от столицы Советской Туркмении.
Арестантская комната в пограничном отряде такая же вонючая, только размером побольше, а еда такая же, как и на заставе: супчик из сушеной картошки и моркови.
Мою одежду забрали для осмотра, а меня переодели в какую-то огромную одежду полувоенного образца.
Еще через два часа меня повели в баню. Там меня ждал парикмахер, который подстриг меня по моде того времени, практически налысо с чёлочкой (чубчиком) спереди. Затем меня помыли и попарили в парилке, а на выходе переодели в форму-матроску: короткие чёрные штанишки на помочах, рубашка с полосатым гюйсом и бескозырку с ленточками и надписью золотыми буквами "Моряк". Одним словом, чучело чучелом.
— А что, другого ничего не было в магазинах? — спросил я.
А другого ничего тогда в магазинах не было, это и то достали из-под прилавка. Магазинщик припрятал костюмчик для своих родственников, но пришел сарбаз-башлык и пришлось всё отдать ему.
Два офицера, которые привезли меня в отряд, на той же "эмке" повезли меня в Ашхабад.
— Где мой пистолет? — спросил я.
— В пакете, — как-то нехотя ответил офицер, знавший фарси. — А ты откуда знаешь иностранный язык? — спросил он.
— От верблюда, — сказал я на фарси, и мы все вместе засмеялись. Вместе с этим смехом я понял, что я уже дома.
В управлении пограничного округа ждал Глеб Владимирович, встретивший меня как родного. Ему я и сообщил о контейнере, который привязан к моему зубу. Вызванный доктор извлек "кремлевскую таблетку" и передал ее самому главному офицеру — генералу с красными лампасами. Обошлось без рыганья, зато я сейчас мог кушать все, что угодно.
В тот же день на военном самолете мы прилетели в Москву и на машине приехали в наше логово. Первая моя командировка завершилась.
