— Поговорить? Это можно. После обеда государыне спать изволят, тогда и поговорим — решительно заявила Собакина. — К двенадцати часам подойдешь к Тайницким воротам, я буду тебя ждать.

Утро следующего дня, Марфа не спускала глаз с королевны, пытаясь по её лицу вычислить таинственного ухажера, и все указывало на секретаря Папюса. Уж слишком ласкова была с ним королевна, и её цветущий взгляд выдавал её с головой.

С большим нетерпением дождалась Собакина обеда, сообщив, королевне, что одна общая знакомая хочет её видеть для приватной беседы.

Слова кастелянши заинтриговали и одновременно встревожили шотландку. Как и все люди того времени, она страсть как любила все тайное и необычное, но одновременно нежданный визит гадалки насторожил королевну. С большой осторожностью она согласилась на встречу, не подозревая, какие горести она ей принесет.

Если бы королевна только догадывалась бы, она бы заперлась, крепко накрепко и велела приставить к дверям усиленную стражу, но, увы. Тихой сапой вползла в королевские покои гадалка и началось.

Вначале все было чинно и благородно. Гадалка почтительно поклонилась королевне в пояс и шотландка подумала, что та пришла её о чем-то просить. Подобных ходоков к "матушке государыни" было видимо невидимо и Мария, несколько успокоилась. Удобно сев в кресло, она приготовилась выслушать просьбу гадалки, но та почему-то молчала.

Вместо того чтобы начать говорить, она близко подошла к королевне и, оглядев с ног до головы, резко потянула носом воздух. Затем, не проронив ни звука, она уставилась за спину Марии, как будто пытаясь там разглядеть, что-то невидимое.

Озадаченная королевна посмотрела сначала на гадалку, потом на Марфу, как бы спрашивая, что собственно говоря, происходит, но вид лица кастелянши страшно её напугал. Обычно доброе и приветливое, лицо Собакиной было совершенно неузнаваемым. Пылающим взором она смотрела на гадалку, словно ожидая от неё чего-то страшно нехорошего.

— Ну, говори! — потребовала Марфа и от этих слов, Марии стало плохо, ибо она моментально вспомнила своего мужа, Грозного царя.

— Так и есть, измена, — жестким и безапелляционным тоном произнесла гадалка, — изменяет она государю нашему с чужим мужиком.

От этих слов, кровь отхлынула от лица королевны, а в горле встал комок, который пропихнуть не было сил и возможностей.

— Говори! — продолжала требовать от гадалки Собакина гневным голосом прокурора обвинителя.

— По пояс, она нашему государю неверна — изрекла гадалка, и было трудно понять, неверна королевна выше пояса или ниже. Любой здравомыслящий человек немедленно бы уточнил этот момент, но схваченной на "горячем" королевне было не до этого. Залившись густой краской, она вжалась в кресло под торжествующие взгляды двух фурий.

Всего этого, было достаточно для того, чтобы Собакина подскочила к шотландке и решительной рукой вырвала её из кресла и яростно затрясла.

— Ты, что же делаешь, кошка драная,!!? Ты знаешь, сучка рыжая, в какое ты дерьмо влезла!!? Ты головой своей садовой подумала, прежде чем на чужого мужика рот раскрывать!!? — оскорбление градом сыпались на Марию и с каждым брошенным в её адрес упреком, королевна всю сутулилась и съеживалась.

В любой другой момент, шотландка бы сумела постоять за себя, но пойманная на непристойном поступке она испуганно жалась, но вскоре древняя гордость дала о себе знать. Она попыталась отстраниться от Собакиной, но так крепко держала королевну за руку и уверенно вела свою партию.

— О себе не подумала, черт с тобой. Захотела ноги раздвинуть и сладкий корешок получить, твое дело, но о детях подумать не хочешь!? Знаешь, что будет, когда государь про твою измену узнает!? Тебя к четырем коням привяжут и на части разорвут, а детей твоих в темницу! На хлеб и воду, к крысам! Такую судьбу ты дочери своей Анне хочешь!? Шлюха! — гневно выпалила Марфа и что было сил, вкатила королевне звонкую оплеуху, что стало своеобразным сигналом к действию. К ошарашено и изумленной королевне подскочила гадалка и две разъяренные фурии в мгновения ока швырнули свою жертву на кровать и принялись лупцевать её специально припасенными для этого дела детскими валенками.

Скатанные из овечьей шерсти, они были прочны и крепки, а главное хорошо ложились на руку и не оставляли на теле синяков. Словно заправские мастера заплечных дел, Марфа и гадалка в две руки энергично прошлись по всему королевскому телу, сверху, вниз, наискосок, начиная от плеч до самой попы и при этом, умудрялись крепко держать свою трепыхающуюся жертву за ноги и голову.

За все время экзекуции своды палаты не раз сотрясали глухие вскрикивания, всхлипывания, стоны, рыдания и плачь, но ничто это не вылетело за толстые двери царской спальни.

Закончив вразумлять королевну телесно, Собакина и гадалка принялись вразумлять её словами. Умело смешивая правду с ложью, пугая шотландку карами и незавидной судьбой её детей, они довели Марию от слез злости и бессилия, до слез раскаяния и покаяния. Вместе поплакав, затем умыв несчастную женщину, они выпили на мировую крепкую наливку, от которой Мария сразу погрузилась в длительный сон, а на утро у неё случилось расстройство стула.

Естественно, при диком урчании в кишках и постоянных спазмах, в прелестной головке королевны были совсем иные мысли, чем прежде. Совершенно не подозревая, что её болезнь рукотворное явление, Мария каялась, просила у господа и своего мужа прощение за греховные мысли и регулярно бегала на горшок.

Мучения королевны продолжалось ровно три дня, после которых наступило благополучное излечение. Все это время мсье Папюс был лишен возможности лицезреть предмет своего коварного вожделения. Вставшая как цербер на пороге царской опочивальни Марфа, решительной рукой забирала все принесенные секретарем бумаги и захлопнув у него перед носом дверь уходила. По прошествию определенного времени, двери опочивальни открывались, и секретарь получал из рук кастелянши, одобренные или отказанные правительницей бумаги.

Все три дня мсье Папюс мужественно ждал момента, когда он сможет лично засвидетельствовать королевне свое почтение и радость по поводу её излечения, но на четвертый день секретарь сам почувствовал серьезное недомогание в виде колики и спазмы своего организма. Подобно королевне его стал беспокоить понос и теперь, у самого господина секретаря не было время не только для греховных действий, но даже для греховных мыслей.

Было это связанно с банальным нарушением правил санитарной гигиены или тоже являлся результатом действий Марфы и гадалки, сказать трудно. Однако на этом его трудности не кончились. Не успел он избавиться от поноса, как его стали мучить кошмарные сновидения. Ночи не проходило, чтобы к нему во сне не являлись страшные клыкастые монстры, жаждавшие крови господина секретаря. Всю ночь, они ходили кругами вокруг бедного Папюса, который отгородился от них белым меловым кругом.

Только истовые молитвы и настойка корня мандрагоры, помогли коварному обольстителю справиться с этой неизвестно откуда взявшейся напастью.

Стоит ли удивляться, что все это привело к выраженной слабости мужского достоинства господина секретаря и о продолжении романа с правительницей не могло быть и речи. Стремясь получить обещанную Уолсингемом круглую сумму, мсье Папюс приложил максимум усилий, чтобы вернуть себе свой прежний вид. С этой целью он обратился за помощью к аптекарю Бенсингейлу и тот помог секретарю справиться с обрушившейся на него напастью. Общими стараниями достоинство его возродилось, но к этому моменту в столицу с юга вернулся государь, полный планов и надежд.

Причем приехал не один, а в сопровождении знатного "цесарца", доктора и богослова Лотара Майера. Подданный австрийского императора Рудольфа Габсбурга он повстречался с русским царем в Житомире, где он находился по приглашению князя Вишневецкого, пытавшегося выпустить печатный вариант Библии на русском языке. Грамотный и много знающий выпускник Пражского университета сразу понравился Ивану Грозному и тот пригласил его посетить Московию и посмотреть, как идет строительство столичного университета.

Господин Майер охотно согласился и нисколько не пожалел, ибо сразу понял, что Московский университет — это непаханая целина возможностей. Будучи человеком неглупым, он первым делом попытался наладить отношения с королевной, являвшейся куратором этого проекта. При этом он не советовал Марии, что нужно делать, не пытался давить на неё авторитетом или действовать через государя. Майер всего лишь задавал вопросы, но задавал их так, чтобы правительница сама приходила к нужным ему выводам. А чтобы она не ошиблась, богослов предлагал ей на выбор несколько вариантов.

Мастерство общения Майера проявилось, когда королевна заявила, что ключевые посты университета заняты профессорами Сорбонны. Услышав это — доктор богословия и медицины не стал спорить, полностью признавая нерушимость сделанного Марией выбора. Однако ссылаясь, на дальнюю дорогу и явное незнание профессорами русского языка, предложил в качестве альтернативного варианта, пригласить нескольких преподавателей из Праги. В основном по рудному делу и металлургии, медицине, географии и словесности. Мария обещала подумать, но Майер точно знал, что она согласиться.

Определяя эти направления преподавания в Московском университете, хитрый богослов руководился тем, что государю были нужны специалисты именно по озвученным профессиям. Получить из Германии готовых металлургов, аптекарей, оружейников у русского царя не получилось и ему оставалось создать их самому.

На резонный вопрос государя пропустят ли поляки через свою территорию чешских профессоров, как они не пропустили немецких мастеров, Лотар Майер ответил утвердительно.

— Набранные Вами немецкие мастера были либо из мелких княжеств, либо из вольных городов, которые по своей сути большой политической силы не представляют. Профессора, подданные императора Священной Римской империи Рудольфа и поляки, побоятся их задирать. Кроме того, отследить большую группу мастеров и специалистов, легче, чем нескольких человек.

— Так-то оно так, но и их могут задержать. Поляки народ злой и зловредный, и несколько человек могут арестовать, узнав, что они едут в Москву — возразил царь.

— Можно оформить им въезд в Польшу по приглашению князя Константина на Волынь, а затем переправить их в житомирские владения.

— И то верно — согласился Грозный и дал добро на приглашение чешских профессоров. Так была заложена основа будущего университета, но не только дела научные приносили радость государю. Известие о том, что запорожцы сожгли флот султана и взяли Кафу, обрадовало сердце государя. В письмах к Хворостинину он хвалил запорожцев и казаков, жаловал их деньгами и милостями, но вместе с тем царя волновал вопрос, что делать дальше. Как не крути, ни верти, крымские татары были вассалами турецкого султана, и он от них просто так отступать не собирался.

— Распотрошили они татар знатно, что и говорить. Отплатили им за Москву, полной мерой, хорошо, но взять Крым под свою руку у нас не получится. Турки не дадут, войной на нас пойдут подобно Мамаю и Батыю. Что посоветуешь? — спрашивал царь Ивана Петровича Шуйского.

— Взять под свою руку Крым, нам конечно турки не позволят, однозначно. Прикажет султан и двинется на нас османское войско по суше и дойдет до Москвы — это тоже факт. Поэтому мыслю так, что отступать нам, надобно из Крыма. Пошалили, отомстили, и хватит, меру знать надо.

— Глупости говоришь, князь Иван Петрович, — не согласился с ним князь Иван Мстиславский. — Не можем мы никак из Крыма уходить. Перекоп взяли, Керчь взяли и все это за просто так отдать? Неправильно — это, не по государственному закону это.

— Не удержать нам Крым! Не хватит сил у нас с турецким султаном воевать. Ты не гляди на то, что он конфуз с персами терпит. У него людей и денег для войны хватит, а не хватит, заключит с персами мир и на нас свои полчища несметные двинет и тогда не рад будешь ни Перекопу, ни Керчи, ни Крыму. Все отдашь, лишь бы мир наступил.

— Ну, начал Лазаря петь, кути не евши, — презрительно фыркнул Мстиславский. — С тем, что турок силен и могуч никто не спорит. Однако с любым султаном можно договориться, да и у Мурада закрома не бездонные. Считает свои султан деньги, ох и считает. Вон у Сулейман-паши, денег и родственников было несчесть, а все равно, удавили по приказу султана, за то, что флот потерял. Убыток ему своими действиями нанес колоссальный.

— Ты все это к чему говоришь?

— К тому, что договариваться с султаном надо, торговаться. Принудим донцов Керчь и Кафу вернуть, а взамен вы нам Перекоп отдайте, и будет у нас любовь и согласие.

— Как же, отдадут они тебе Перекоп! Дулю с маслом! — выкрикнул Шуйский.

— С маслом или без масла, не важно. Важно турок уговорить, а для этого нужно повернуть дело так, что турки вообще Крым потерять могут. И чтобы не потерять все, они согласятся на потерю части.

— Да как ты турок принуждать собрался? У них армия, у них флот! Подумай!

— Давно, подумал. Наде еще раз татар на их земле разбить и сильного страху нагнать, тогда турки сговорчивее будут.

— Разбить татар — это хорошо. Это просто замечательно, да только перебросит Мурад в Крым своих янычар и все. Теми силами, что у Хворостинина, мы их не осилим. Ей богу — не осилим, государь — обратился к царю Шуйский, но тот его не поддержал.

— Мамая осилили, литовцев осилили, казанского хана осилили, а вот Крым — не осилим. Осилить надо!

— Ты, государь, не серчай понапрасну, — подал голос Никита Романович Захарьин. — Ты сам говоришь, что дело сложное и трудное и его быстро решать не стоит. Больших дров можно наломать по торопливости. Я думаю, что надо дождаться возвращения из Крыма Хворостинина. Глядишь, он что-нибудь другое тебе да присоветует. Там в Крыму, все может быть совсем по-иному, обстоит, чем нам тут, в Москве, видеться.

— И то верно, — поддержал Захарьина князь Мстиславский, — подождем воеводу, вместе с ним все и обговорим. Время ещё есть.

Царь охотно согласился с мнение своей Малой думы и стал вызывать Хворостинина к себе, но воевода не торопился покидать Крым. Опытный воитель, он душой чувствовал, что, несмотря на одержанные в Кафе и Керчи победы и бездействие Пулад-мирзы, нельзя почивать на лаврах. Дмитрий Иванович ждал подвоха и дождался.

Посчитав, что опьяненные успехом, русские воины, не ожидают нападения, паша турецкого гарнизона Арабата Ибрагим-мирза, решил совершить вылазку из крепости и напасть на лагерь Хворостинина. Шпионы Ибрагим-мирзы, точно донесли паше, количество воинов у русского воеводы и то, что пришедшие вместе с ним казаки и ватажники, покинули его лагерь. Часть их находилась в Керчи, другая в Кафе и быстро прийти на помощь стоявшему у стен Кырыма воеводе, они не смогут.

Единственное, чего они не доложили — это о пушках и гуляй городе, что были надежно укрыты от посторонних глаз. И когда караульные на взмыленных конях прискакали к Хворостинину и доложили, что на него идут татары вместе турецкими солдатами, эта новость не вызвала сильного переполоха в русском лагере.